Когда-то я любила Фиделя Кастро. В числе моих влюбленностей он занимал достойное место.
Но обаяния Че ему было не переплюнуть.
Че был моей детской любовью, не исключающей нежного томления по иным объектам, – как то – бледном мальчике в коричневых колготах под синими шортами, по неподозревающейниочемудивительнойдевочке из соседнего подъезда, или по очаровательному денди, доктору (как оказалось, зубному протезисту) с пятого этажа.
Доктор ходил в кожаном пальто и каждый вечер поднимался на свой пятый с новой дамой. Даму он деликатно поддерживал под локоток, и пахло от него крепким мужским парфюмом (в смысле, от денди).
Мальчика я жалела, протезистом восхищалась, девочкой любовалась издалека.
Но все это было… преходящее, что уже тогда, в нежном возрасте я немного понимала.
Книжка из серии ЖЗЛ с портретом огненноглазого команданте на обложке была зачитана до дыр. Сердце мое катилось по скорбному маршруту боливийских джунглей…
Чуть позже я обзавелась огромным цветным портретом мудрого (тогда еще относительно молодого Фиделя). Канцелярскими кнопками я прикрепила его к стене, сокрушаясь втайне от самой себя о двойственности человеческой натуры, – любовь к одному, а портрет – совсем другого. Легкая влюбленность оказалась легче и приятней любви, и даже несколько ее затмила.
Время шло.
Фидель мудрел, старел, бронзовел, ветшал. Из-за плеча его проступал лисий профиль партагеноссе Рауля, родного брата.
Пыла его все еще хватало на многочасовые проповеди. Бесчисленные женщины, жены, подруги и любовницы, старели, сменяли одна другую, страны, паспорта и даже лица, но ускользнуть из-под пресса несокрушимого обаяния и кубинских спецслужб им не удавалось.
Что-то ушло.
Влюбленность моя улетучилась, осела, скукожилась, как многократно стиранное белье, как трубкой свернутый плакат с изображением прекрасного барбудо. Забылась напрочь, освободив место для других, не менее страстных увлечений.
Плакат пылился на антресоли, вместе с другими невостребованными реликвиями.
Зато Че оставался молодым.
Он не успел дожить до смехотворного финала, он не успел наскучить себе, другим, – его лицо по-прежнему было озарено лукавой немного мальчишеской улыбкой.
И, если вдуматься, он пережил великого оратора, хотя тот по сей день относительно жив и продолжает великое дело Революции.