Письмо

Я получил письмо.

На первый взгляд оно показалось мне странным.

На конверте был указан только мой адрес. А в графе «Адрес отправителя» написаны лишь две буквы:

«А» и «О».

С такими инициалами я никого не знаю.

Но самое удивительное, что на конверте стоял штемпель с датой отправления – 20.12. Это значит – двадцатое декабря. А год я вообще не смог разобрать. Он плохо пропечатался.

Получается, письмо было послано четыре месяца тому назад. Даже чуточку больше.

Сегодня двадцать первое апреля. Через двадцать дней мой день рождения!

Я вскрыл конверт. В нём лежал тетрадный листок.

На листке я прочитал:

«Ты никогда меня не простишь! Я знаю. Но всё-таки прости меня. Больше я ничего не хочу от тебя. Пожалуйста, прости меня! Моя глупость будет наказана. Она уже наказана. Пожалуйста, прости меня».

И всё. Я повертел листок. Больше ничего.

Я снова пробежал глазами письмо.

Знакомый почерк.

Только это не её почерк. Я помню её почерк. Он такой наклонный и ровный.

А это какие-то каракули.

И потом, инициалы – «А. О.».

Да нет у меня таких знакомых. Ни в нашем городе, ни на всей Земле.

Я положил письмо на тумбочку и задумался.

Вот кто-то четыре месяца тому назад взял ручку и написал мне эти слова в надежде, что я получу их вовремя и что-то изменится в его или в её жизни. Но письмо затерялось где-то. А потом всё-таки нашлось. Только поезд ушёл, как любит повторять моя бабушка. И, когда она говорит это, мне всегда становится одновременно и грустно, и спокойно, и весело на душе.

И вот почему.

Однажды мы с мамой (мне было тогда года четыре) собрались куда-то ехать. Я уже не помню куда.

Стояло жаркое лето. И, наверное, мы ехали на море. Раньше мы часто отдыхали на море.

Мы ужасно торопились, потому что опаздывали на поезд. До отхода поезда оставалось минут пять.

И вдруг у входа на вокзал мама увидела апельсины. Мама обожает апельсины. Когда она видит апельсины, у неё загораются глаза. Ни о чём другом она уже больше не может думать. Только об апельсинах.

Мама подскочила к ларьку и крикнула продавщице:

– Пять кило апельсинов!

Продавщица, не торопясь, взвесила пять килограммов оранжевых апельсинов. И пересыпала их в пакет.

– Спасибо! – завопила мама.

Она схватила апельсины и скомандовала мне:

– Скорее! Бегом! За мной!

Мы выбежали на перрон. Поезд ещё стоял.

Мы помчались к своему вагону. Маме было ужасно неудобно бежать. К животу она прижимала пакет с апельсинами, а сзади, по спине, её била сумка с вещами. Да и я к тому же всё время отставал.

И вдруг, когда мы уже почти добежали до своего вагона, пакет с апельсинами разорвался прямо у мамы в руках! Поезд в это время тронулся с места, а апельсины покатились по перрону – такие оранжевые мячики. – Они катились, и провожающие бросились подбирать и совать их маме. А пассажиры и проводницы смеялись.

Мама бегала и ловила свои апельсины.

Они снова падали.

И поезд ушёл.

И вот почему, когда бабушка говорит об ушедшем поезде, мне становится одновременно и грустно, и спокойно, и весело на душе. Мама сказала мне тогда:

– Как весело катились апельсины! Как грустно, что ушёл поезд! Но как мне спокойно, что ты – рядом! И я с тобой!

 

ПЖВ

Федю Федотова вызвали к доске.

Роза Максудовна сказала:

– Федотов, читай задачу вслух! Потом решай! На доске!

Быстро!

Роза Максудовна толстая, но очень энергичная женщина.

Федя Федотов панически боится Розы Максудовны.

А когда боится, начинает заикаться.

Запинаясь, он читает:

– В а-автобусе б-было н-несколько п-пассажиров. На п-первой ос-становке…

– Федотов! Верни учебник!

Роза Максудовна сердито читает вслух задачу, причём обращаясь именно к Феде Федотову:

– Федотов! Ты слышишь? Итак! В автобусе было несколько пассажиров! На первой остановке вышло 8 и вошло 5, а на второй вышло 9 и вошло 16! Кого, Федотов?!

– К-кого?

– Пассажиров! Сколько пассажиров было в автобусе до первой остановки, если после второй остановки их стало 35?

Федотов закатывает глаза и через три секунды сообщает:

– Т-тридцать один…

У Феди Федотова исключительная способность – он поразительно быстро считает в уме.

Я как-то раз спросил у него:

– Федул! Как это у тебя получается?

– Не знаю, – ответил Федя. – Как-то так… само…

Мне стало ужасно завидно. А потом я успокоился. Это же необъяснимое явление. Чему тут завидовать?

– Федотов! – раздражённо произносит Роза Максудовна. – Я у тебя не ответ спрашиваю, а решение задачи! Бери мел и пиши!

Федотов берёт мел и начинает писать: «Было – неизвестно сколько. Вышло 8 пс. Вошло 5 па. Вышло 9 пр. Вошла 16 пж. Стало – 35. Значит, было – 31 пжв».

– Федотов! Ты можешь быстрее? – спрашивает Роза Максудовна и смотрит на доску.

Класс умирает со смеху.

– Федотов! – кричит Роза Максудовна. – Где уравнение?! Что такое «пс», «па», «пр»? Что такое «пж», «пжв»?!!

– Ой, – ойкает Федя, стирая «в» у «пжв». – Это п-пассажиры…

– Садись, Федотов! – красная Роза Максудовна пододвигает к себе классный журнал и берёт ручку. – Жалко мне тебя, Федя… Гений ты наш… Садись, садись… Три с минусом…

Честно говоря, всю эту историю я слушаю вполуха. Меня больше заинтересовывает то, что написал Федотов. И даже не что, а как! То есть Федин почерк.

На перемене я подошёл к нему и сказал:

– Федул, ты нормальный человек?

– Ч-что? – спросил всё ещё заикающийся Федя.

Я достал из кармана сложенное письмо от «А.О.», развернул его и показал Федотову.

– Это твоё? – спросил я. – Признавайся, если ты нормальный!

Федотов покраснел.

– Ну?! – сказал я.

– М-моё… – промямлил Федотов.

– А за что я должен тебя простить? – спросил я.

– М-меня? – переспросил Федотов.

– Ну а кого! – сказал я. – Это ты писал: «Ты никогда меня не простишь… Пожалуйста, прости меня»? Или не ты?!

– Я… – сник Федотов.

– А что такое «А. О.»? – спросил я. – Ты же «Ф. Ф.»!

– Это н-не я… – Федотов старался на меня не смотреть.

– А кто? – спросил я.

– Она… – ответил Федотов.

– Да кто – она?! – громко и зло сказал я.

Проходившая мимо нас девчонка испуганно отпрыгнула в сторону.

– Ира… – ответил Федотов.

Я, конечно, подозревал, но всё равно для меня это было ударом. Ниже пояса.

– А поч-чему «А. О.»? – заикаясь, проговорил я.

– Потому что, – тихо сказал Федотов, – её имя и фамилия заканчиваются на эти буквы… Вот почему…

Мне стало тоскливо.

– Оно, – я показал на письмо, – пришло только вчера.

– Жаль, – сказал Федотов.

– Тебе, что, правда, жалко? – изумился я.

– Да, – сказал Федотов. – Она ведь меня уже не любит… Разлюбила ещё тогда, зимой…

– Ну и что теперь? – спросил я.

– Не знаю… – ответил Федотов.

– Ладно, – сказал я. – Ладно…

Федя Федотов смотрел на меня такими глазами, словно провожал на войну, и больше никогда не увидит.

– Ты меня не жалей, Федул, – сказал я.

У меня в жизни всё чудесно.

– Да, – ответил Федотов. – Хорошо. Конечно.

– И себя не жалей, – сказал я.

И тут мы заметили Иру Демьяненко. Мы увидели, что она хочет к нам подойти.

Но мы отвернулись и пошли по коридору.

К туалету с табличкой «М» на двери. Чтобы спрятаться за этой дверью от всех женщин мира.

 

Дневник

23 апреля.

Я начал вести дневник. Вдруг я стану знаменитым? Разве такое не может произойти? Могу же я прославиться? Как футболист или как писатель.

У меня спросят (какая-нибудь журналистка или спортивный комментатор):

– Наверное, вы, как и многие известные люди, вели в детстве дневник?

Я отвечу:

– Конечно. Вёл.

У меня спросят: – И что вы записывали в своём дневнике?

– Мысли, – скажу я.

– Великих людей? – спросят у меня.

– И великих людей тоже, – отвечу я скромно.

– На что вы намекаете? – спросят у меня.

– Видите ли, – отвечу я, отпив из высокого бокала апельсиновый сок, – мысли посещают не только великих людей, но и одарённых детей.

– О-о! – скажут мне. – Значит, вы можете процитировать и себя?

– Конечно, – отвечу я, хлебнув сока. – Вот, к примеру… «Самая величайшая игра в мире – это футбол!» Или – «И театр велик!» Или – «Футбол… театр… любовь… Что важнее?»

– Поразительно! – воскликнут журналисты или спортивные комментаторы. – А может быть, вы записывали в своём дневнике какие-нибудь интересные или, наоборот, забавные случаи из вашей жизни?

Я улыбнусь такой усталой улыбкой и скажу:

– Я прочитаю вам несколько интересных и забавных случаев из своего дневника…

Я надену очки в золотой оправе, открою свой дневник, но предварительно сделаю небольшое вступление:

– Это было в ту пору, когда на некоторых футбольных полях ворота были сделаны из деревянных ящиков для фруктов. Это сейчас в каждом дворе стоят лёгкие ворота из пластика и стекла. Но тогда мы гоняли мяч по пыльному пустырю и били, били по воротам, не жалея ни ног, ни мяча, ни, тем более, наших странных ворот!

Я откашляюсь и начну читать…

…Сегодня 23 апреля. Жанка спросила у меня:

– Можно я поиграю с вами в футбол?

– С нами в футбол? – засмеялся я.

– Да, – сказала Жанка. – Я очень люблю футбол! Не смейся!

Она сердито посмотрела на меня.

– Я никогда не играл в футбол с девчонками… С девочками, – поправился я.

– Не играл – поиграешь! – сказала Жанка.

– А вдруг тебя толкнут? Ты упадёшь, поранишься!

– Ты боишься только этого? – спросила Жанка. – Или, может быть, ты стесняешься?

– Я? – сказал я. – Ничего я не стесняюсь!

Мы пришли на наш пустырь. Никого ещё не было.

Я сказал:

– Ты по мячу бить умеешь?

– Научи, – ответила Жанка.

Я показал, как надо бить по мячу. Жанка ударила, но очень слабо.

– Бей резче, – сказал я. – Иначе удара не будет.

Жанка снова ударила.

– Да нет! – сказал я. – Не сильно, а резко! Вот так!

Жанка повторила.

– Да зачем тебе это? – удивился я. – Играй в свой бадминтон! Ты же здорово машешь ракеткой!

– Ты будешь меня учить? – перебила Жанка.

– А давай попробуем знаешь что? – предложил я.

– Что?

– Стань в ворота! – сказал я. – У тебя прыжок хороший! Ты не боишься мяча?

– Я? – фыркнула Жанка. – Бей!

Я ударил. Жанка поймала мяч.

– Молодец! – похвалил я. – Здорово!

– Бей, бей! – крикнула Жанка. – Сильнее бей!

Я отошёл от мяча. Разбежался. Ударил.

Жанка поймала и этот мяч и с довольным видом отпасовала его назад.

Следующий удар был намного сильнее предыдущего.

Жанка подпрыгнула, отбила мяч кулаками и упала в пыль.

Я подбежал.

Жанка лежала на боку молча, с крепко закрытыми глазами и сжатыми зубами.

– Что с тобой? – спросил я.

Жанка открыла глаза и с трудом ответила:

– Мне больно…

– Где? – крикнул я.

– Нога… – сказала Жанка.

Я потрогал Жанкину лодыжку.

– А-ай! – завопила Жанка.

– Ничего страшного, – сказал я. – Подвернула. Просто очень сильно. Давай-ка вставай! Пошли к нам. Только осторожно… Надо лёд приложить, а потом перебинтовать. Не бойся… Потерпи немного…

– Да подожди ты! – разозлилась Жанка. – Куда ты меня тянешь?! Я так быстро не могу!

Мы доковыляли до нашего подъезда.

Покорили четвёртый этаж…

Я открыл дверь. Помог Жанке войти и сесть на стул в прихожей.

– Сейчас, – сказал я и побежал за льдом.

Он у меня всегда в холодильнике. На всякий случай.

– Ай! Ай! Ай! – запричитала Жанка, когда я приложил к лодыжке лёд.

– Терпи, терпи, – сказал я.

Жанка послушно умолкла.

Я принёс мокрое полотенце и вытер Жанке лицо, руки, шею. Отряхнул ей волосы. Она же была вся в пыли, в земле.

Жанка смотрела на меня, как щенок. Большими глазами.

Вдруг она сказала:

– А я тебе нравлюсь.

Я ничего не ответил.

– А ты меня любишь, – сказала Жанка.

Я снова промолчал.

Потом Жанка сказала:

– Ой, что это у тебя? На голове! Нагнись! Я нагнулся.

Жанка поцеловала меня в щёку и сказала: – А мы поженимся!

Я снова ничего не сказал.

Потом я перевязал Жанке ногу. Хорошо перевязал. И позвонил Жанкиному дяде. Чтобы он приехал за ней на машине.

Не мог же я нести её на себе по всему нашему району!

Даже если это моя будущая жена.

 

Доживём!

Мама стояла у окна и плакала.

– Мама, – сказал я. – Не плачь…

– Ну как не плакать? – лицо у мамы сморщилось в кулачок. – Вкалываем, вкалываем, а толку никакого. Ещё десять дней до зарплаты! Что мы будем кушать?!

Папа что-то пробормотал и вышел из комнаты.

– Всё у нас будет! – сказал я. – Выкрутимся, как всегда!

– Вот именно – «как всегда»! – снова заплакала мама. – Что у нас будет?! Оладьи с ложечкой сметаны?!

– И прекрасно! – крикнул папа из кухни. – Растолстели, а теперь похудеем!

– А Гоша?! – крикнула мама.

– Я тоже буду кушать оладьи! – сказал я. – Ты такие вкусные оладьи готовишь!

– Правда? – спросила мама, сморкаясь в платок.

– Конечно! – сказал я.

– Тебе приготовить оладьи? – спросила мама и поцеловала меня в ухо.

Какая у неё мокрая щека! Вся в слезах! Бедная мама…

– А я что, рыжий?! – крикнул папа.

– Я приготовлю тебе оладьи, – сказала мне мама, не обращая внимания на папины выкрики.

– А я пойду в магазин и куплю кефир! – папа появился в дверях.

– Интересно, – спросила мама, – на какие деньги?

– Вот на эти! – сказал папа и показал пять долларов.

– Откуда они у тебя? – спросила мама.

– Подали! – говорит папа. – На паперти!

А потом рассказал:

– Сегодня Бибилашвили поспорил со мной, что я не смогу выпить банку воды! Трёхлитровую! Махом! На эти самые пять долларов!

– Ну и что? – ужасается мама.

– Вот я и выпил! – просиял папа.

И отправился за кефиром. А я вместе с ним.

Доллары мы обменяли в Сбербанке. Зашли в магазин. Набрали в корзину: кефир, пять чудо-сырков и кукурузные хлопья без сахара. И ещё сдача осталась – рубль.

Кефир, сырки, хлопья. Это наша потребительская корзина на сегодняшний день. Разве плохо?!

А завтра будет видно. До завтра ещё надо дожить.

 

Приказано – жить!

– Приказано – жить! – скомандовал за дверью полковник-дирижёр Борис Моисеевич, Гошин дед.

– Чего это он? – испугался Баран и пригнулся.

– По телефону разговаривает, – объяснил Гоша. – С ветераном.

– А-а-а, – Баран с уважением поглядел на дверь. – У меня дед тоже воевал!

– Мой не воевал, – сказал Гоша. – Его в суворовское училище взяли. Как сына Героя Советского Союза, погибшего на фронте.

– Надо же! – Баран выпрямился.

– Как же твой дед воевал? – спросил Гоша. – Сколько ему было лет?

– Да он пацаном воевал, – сказал Баран. Он сыном полка был.

Ну всё! Баран разговорился, теперь его не остановишь!

– Мне мамка рассказывала, – продолжал Баран, – я сам деда никогда не видел… Он с кухней ездил. С этой… с полевой кухней. Так вот, случай был! Везут они кухню. Вдруг стрелять начали. Они с дороги – в кусты! А там два немца с автоматами. Обрадовались ужасно! Кричат: «Дафай! Дафай! Каша! Русский каша – карашо! Гут! Гут!» А наших – только повар и мой дед – пацан! Повар – руки кверху, а дед встал перед кухней и кричит: «Не пущу! Это нашим!» Немцы сначала обалдели, а потом заржали. Дали деду под зад. Крикнули повару: «Ты – плохой зольдат! Киндер – хороший зольдат!» Поржали ещё… И отпустили!

Весело Баран рассказывает.

Я смеюсь так громко, что начинаю икать.

– Ладно, – говорит Гоша. – Мы репетировать будем или не будем?

– Ик! – отвечаю я. – Будем.

– А может, не будем? – предлагает Баран. – Пойдём пошатаемся! Такая погода!

Погода прекрасная! В окне, как в красивой раме, висят белые облака на фоне голубого неба и совсем вдали летит маленький самолётик…

– А пойдёмте к брательнику! – вдруг говорит Баран.

Мы с Гошей переглядываемся.

– Ик, – напоминаю я. – Он же в тюрьме.

– Ну и что? – говорит Баран. – А мы ему передачу понесём. Я, вообще-то, не хотел раньше времени говорить… Нехорошая примета… Короче, с него, наверное, обвинение снимут. Не воровал он бочку спирта!

– Чудесно! – радуется Гоша.

– Это отец твой разузнал, – говорит мне Баран.

– Папа? – удивляюсь я. – Ик!..

– Да, – говорит Баран. – Прямо как этот… частный детектив! Он чего-то там раскопал и всё, что надо, этому… следователю сообщил. Скоро выпустят брательника! Не воровал он!

– Ура! – закричал Гоша.

– Ура! – завопил я. – А что мы ему понесём?

– Имеется яблочный пирог! – сообщил громкий голос из-за двери.

Я засмеялся.

Добрый дед у Гоши – военный дирижёр Борис Моисеевич. И слышит прекрасно.

А Гоша утверждает, что дед глуховат на одно ухо.

 

Как сказать по-шведски?

Мы по уши в грязи.

Льёт как из ведра. Грохочет гром, бьют по крышам молнии. Гроза!

Мы носимся с Женькой-Пузырём по нашему пустырю. Лупим по мячу изо всех сил. И смеёмся, как ненормальные.

Нас двое. Больше таких сумасшедших не найти. Во всём квартале не найти. Во всём городе. Во всём мире. Мы – фанатики.

Из-под мяча, из-под наших ног да с нас самих летят брызги во все стороны! А мы не можем остановиться, бегаем и бегаем за мячом – от ворот до ворот и назад.

Я задеваю кочку. Лечу головой в лужу.

Женька пытается дотянуться до мяча, но сам поскальзывается и присоединяется ко мне.

Мы барахтаемся в мутной воде.

– Который час?! – спрашиваю я, доползая до Женькиных ворот.

– Откуда я знаю?! – отвечает Женька. – Может, час, а может, и больше!

Пошатываясь от усталости, я встаю на ноги и перекатываю мяч через воображаемую линию ворот.

– Гол, – говорю я. – Двадцать четыре – двадцать три в мою пользу!

– Всё! – трясёт Женька мокрой головой. – В школу пора! Время! Если я и сегодня опоздаю, Ракетка отца вызовет…

– Да откуда она узнает? – говорю я. – Первый урок – Фрекен Бок!

Фрекен Бок – учительница немецкого языка.

– Нет, всё! – говорит Женька. – Капут!

– Ладно! – выдыхаю я. – Но я выиграл!

– Выиграл, выиграл… – соглашается Женька.

Дома первым делом я смотрю на часы.

Ёлки-палки! Всего семь минут до звонка!

За эти четыреста двадцать секунд я успеваю: прыгнуть под душ, кое-как обтереться полотенцем, натянуть на себя одежду, подхватить рюкзак, закинуть в него яблоко, запереть квартиру, сбежать по лестнице вниз, домчаться до школы (вдоль забора до ворот и назад к чёрному ходу, потому что на парадном всегда висит огромный замок), взбежать на второй этаж, ворваться в класс. И, заметьте, не в качестве опоздавшего!

Следом за мной входит наша немка. Она старенькая, худенькая и маленькая, почти с меня ростом. Но кто-то прозвал её Фрекен Бок. И вот почему.

Иногда, не так уж и часто, где-то раз в месяц, Фрекен Бок спрашивает у нас:

– Немецкий или шведский?

Те, кто терпеть не могут немецкий, вопят:

– Шведский, шведский!

На уроках немецкого языка наша странная добрая немка ставит даже «бананы». А на уроках шведского, который в школах не изучают, мы получаем одни пятёрки. Потому что шведский – это просто так. Для души.

Фрекен Бок обучает нас шведскому как бы подпольно. Это наш общий секретик, о котором больше никто не знает.

Фрекен Бок ужасно любит, когда мы выбираем свенск – шведский. В институте Фрекен Бок изучала два языка – немецкий и шведский.

– Но шведский, – утверждает Фрекен Бок, – намного интереснее немецкого! Это удивительный язык!

На самом деле причина в другом. Просто нашей учительнице ужасно хочется поболтать по-шведски. А всё потому, что дедушка Фрекен Бок был самым настоящим шведским моряком. Он плавал на сухогрузе, который как-то раз встал на якорь в Санкт-Петербурге. В Санкт-Петербурге дедушка по уши влюбился в будущую бабушку Фрекен Бок. Потом они поженились, у них родился сын, сын вырос, тоже женился, и у дедушки Фрекен Бок появилась внучка, которой много лет спустя мы и дали это прозвище – Фрекен Бок.

К сожалению, дедушка Фрекен Бок воспитывал свою внучку один. Потому что Фрекен Бок была сиротой. В четыре года, совсем крохотулечкой, она потеряла в блокадном Ленинграде и маму, и папу, и бабушку… Они умерли от голода. Из их семьи выжили только Фрекен Бок и её дедушка… Дедушка Фрекен Бок очень заботился о Фрекен Бок. И души в ней не чаял. А по вечерам он беседовал с маленькой Фрекен Бок на своём родном языке, шведском, и тосковал по родине, да и вообще грустил без жены и сына. Потом Фрекен Бок выросла, стала учительницей. И принялась ухаживать за дедушкой.

Так они и жили вдвоём, Фрекен Бок и её дедушка. Жили не тужили, но однажды дедушка покинул Фрекен Бок. Он ушёл туда, откуда никогда не возвращаются, и Фрекен Бок осталась одна: с дедушкиным шведским языком и памятью о тех вечерах, когда они с дедушкой разговаривали друг с другом по-шведски…

Вот почему Фрекен Бок решила сделать из нас шведов: ей нужны были собеседники.

– Шведский или немецкий?! – разносится по классу её тоненький голосок.

– Шведский! – кричу я.

– Шведский! – подхватывают остальные.

– Эй, Гоша! – приветствует меня по-шведски Фрекен Бок.

Это означает: «Здравствуй, Гоша!» или «Привет, Гоша!» Так здороваются шведы – «Эй!»

– Эй! – машу я рукой.

– Хюр хар ду де? – спрашивает Фрекен Бок.

Я должен перевести. У нас такое правило: Фрекен Бок произносит свою фразу по-шведски, а мы переводим её на русский язык.

– Как поживаешь? – перевожу я и быстро отвечаю. – Такк, бра! Спасибо, хорошо! Я у Женьки выиграл! Двадцать пять – двадцать четыре!

– Двадцать четыре – двадцать три! – кричит с места Женька.

– Эй, Женя! – здоровается Фрекен Бок.

– Эй! – отвечает Женька. – Чего ты мелешь? Ты всего двадцать четыре гола забил!

– Хюр эр де? – очень серьёзно, несмотря на Женькино «Чего ты мелешь?», продолжает Фрекен Бок.

– Хюр эр де… – бормочет Женька. – А! Ну да! Как у тебя дела?

Женька выскакивает из-за парты:

– Бара бра! Всё хорошо!

– Ду кан сила, Женя! – говорит Фрекен Бок.

– Ты можешь сидеть, Женя! – переводит Женька. – Да мне чего-то не сидится!

Федя Федотов ржёт, как молодой жеребец. Обострённое у него чувство юмора.

– Эй, Федя! – здоровается с Федотовым Фрекен Бок.

– Эй, Федя! – повторяет Федотов.

– Вар эр ду ню? – спрашивает Фрекен Бок.

– Чего? – переспрашивает Федотов.

Фрекен Бок улыбается и переводит сама:

– Где ты сейчас?

– Здесь, – отвечает Федотов.

У него такой глупый вид, что мне даже не смешно. Остальные, правда, веселятся.

И вдруг поднимает руку Ира Демьяненко.

– Я, Ира. Хар ду ноон фрога? – спрашивает Фрекен Бок.

Ира Демьяненко стоит ко мне вполоборота. Мне кажется, что она взглянула на меня. Но нет, она обращается к Фрекен Бок.

– Да, Ира. У тебя вопрос? – переводит Ира и продолжает: – Я… Яг хар эн фрога… Да… У меня вопрос…

– Вад фёр фрога хар ду? – спрашивает Фрекен Бок.

– Какой вопрос? – переводит Ира и внятно произносит: – Хюр сэйер манн «Я тебя люблю» по свенска? Как сказать по-шведски: «Я тебя люблю?»

– Яг эльскар дэй, – отвечает Фрекен Бок как ни в чём не бывало.

И Ира Демьяненко повторяет:

– Яг эльскар дэй.

Она говорит так тихо, что все вокруг перестают шуметь и валять дурака.

– Яг эльскар дэй. Я тебя люблю.

Ира смотрит на меня.

 

Вот упрямая!

Жанка уже не хромает.

– Нога прошла! – сообщает Жанка.

– Хорошо, – говорю я. – Совсем не болит?

– Совсем! – отвечает Жанка.

– Чудесно, – говорю я.

– Прошла нога! – повторяет Жанка. – Пошли на пустырь!

– Зачем? – спрашиваю я.

– Учи меня дальше! – требует Жанка. – Ты же сам говорил, у меня хороший прыжок.

– Ну и что, – говорю я. – А лодыжки слабые.

– У кого? – спрашивает Жанка. – У меня лодыжки слабые?

– У тебя, – говорю я. – Снова растянешь!

– Я растяну? – возмущается Жанка. – Пошли, я тебе говорю! Пошли тренироваться!

Вот упрямая!

Мы пришли на пустырь. На поле разминались Женька-Пузырь, Вася, Серёга, Эдик, Икар, Петя, ещё двое ребят из нашего дома – Жора и Арик.

– О! – крикнул Вася, увидев нас. – Полный комплект.

– Какой полный? – сказал Эдик. – Нас девять человек!

– А я? – спросила Жанка.

– Что ты? – не понял Эдик.

– Я десятая! – сказала Жанка. – Я могу на воротах стоять!

– Да не слушайте вы её! – возмутился я. – Что ты мелешь?

– Я мелю?! – разозлилась Жанка.

Она направилась к воротам.

– Я мелю?! – крикнула Жанка. – Эй! Вон ты!

Она показала рукой на Эдика:

– Давай! Бей!

Жанка застыла перед воротами и уставилась на мяч.

– Сильно бей!

Эдик ухмыльнулся, разбежался и ударил по мячу.

Мяч попытался влететь в девяточку, но Жанка ловко его отбила.

– Ого! – завопили ребята. – Во даёт!

– Теперь ты бей! – крикнула Жанка Арику, который с пенальти забивает десять из десяти.

Арик загипнотизировал нас, мяч, и, как нам показалось, Жанку.

Потом он ударил по мячу. Коварно ударил. Вспоров поле, мяч промчался по земле в нижний правый угол, но Жанка кошкой метнулась к мячу и остановила его… ногой! Не отбила! Остановила! Так легко, словно занималась этим всю свою жизнь!

«Публика» зааплодировала.

– Кошка! – заорал Арик. – Играй за нашу команду!

– За нашу! – крикнул Серёга. – Мы тебя не обидим!

Жанка раскраснелась.

– Ну что? Есть ещё желающие? – спросила она и бросила мяч в «публику».

«Желающим» оказался… я.

Меня словно кто-то дёрнул, наверное, чёртик, я подхватил мяч и крикнул Жанке:

– Становись! Становись на ворота!

– Бей! – ответила Жанка. – Бей! Не тяни!

Такого со мной не было сто лет – все засвистели и заулюлюкали! Потому что после моего удара мяч взлетел к небу, после чего, рыдая в душе, я поплёлся выуживать его из колючих кустов шиповника, которые росли на противоположном краю пустыря.

 

Там больше пенсия!

5 мая.

Через шесть дней мне исполнится 12 лет.

И пойдёт тринадцатый – чёртова дюжина. Я в приметы не верю. То есть почти не верю. Но, может быть, это и есть примета. Примета для меня.

Тринадцатый год – жди неприятностей.

И вот они – неприятности.

Если это можно назвать неприятностями. Это не неприятности. Это хуже…

Утром мама сказала:

– Нас зовут работать в Москву. Папу и меня.

– Кто зовёт? – удивился я. – Зачем?

– Дядя Гриша, – ответила мама. – Он теперь работает вице-президентом в большой фирме по грузоперевозкам.

Дядя Гриша – мамин старший брат.

– Вот прислал письмо, – мама протянула мне розовый листок, заполненный крупным почерком. – Читай отсюда: «…Приезжайте! Что вы там потеряли, в вашем Мухо-Цокотухове? Маетесь, понимаешь… Устроим обоих на денежную работу. Купим вам двухкомнатную квартиру. Заживёте! Гошку пожалейте! Что он не видал в вашем Тьмутараканове?! Мается, понимаешь… Москва Гошке понравится. Устроим его в спортивную школу, станет футболистом! Гошка, ты за кого болеешь? За “Спартак” или “Динамо”?»

– Мы что, переедем в Москву? – спросил я. – А что говорит папа?

– Папа не против… – ответила мама.

– А ты? Ты хочешь ехать в Москву? – спросил я.

– Я даже не знаю… – ответила мама.

Мы решили сначала посоветоваться с тобой.

– Со мной? – спросил я.

– Да, – сказала мама. – Ведь надо всё хорошенько обдумать…

– Вы будете работать, – сказал я. – А что буду делать я?

– Как что?! Ты пойдёшь в школу! У тебя появятся новые друзья! – как всегда, откуда-то донёсся папин голос.

Да откуда – откуда-то?! На кухне он. На нашей крохотной кухне нашей малюсенькой однокомнатной квартирки…

Да, конечно, в Москве будет хорошо… Просторная квартира… Много денег… Новые знакомые…

Только мне это всё не нужно!

У меня и так много прекрасных друзей! У меня есть Баран, Гоша, Жанка! И квартирка наша – моя родная квартирка – меня полностью устраивает! Разве плохо, когда всё под рукой?!

А деньги? Это же бумажки! Когда их достаточно, это здорово. Когда их мало, всегда можно выкрутиться.

И как же я буду без нашего театра? Такого театра нет нигде в мире! А такого чудесного деда, как у Гоши? Такого замечательного полковника – дирижёра Бориса Моисеевича? Где я такого найду в этой вашей Москве?

И как я стану жить без неё? Без моей дорогой Жанки?

Об этом кто-нибудь подумал?

– Но если мы всё-таки решим ехать, – сказала мама, – только после твоего дня рождения, Гошенька…

«…Если мы всё-таки решим ехать…»

Да они уже всё решили без меня. Давным-давно! Они уже упаковали чемоданы! Купили билеты! Они уже там, в своей Москве!

Зачем они морочат мне голову?

– А как же бабушка? – спросил я.

– И бабушка переедет, – ответила мама.

– Там пенсия больше! – крикнул папа.

– Да, – сказала мама. – Намного больше…

Потом она обняла меня.

Я хотел отстраниться. Но не смог. Не мог я злиться на неё. На маму.

 

Молодец, бабушка!

Бабушка наотрез отказывается переезжать.

Молодец, бабушка!

Я, как всегда, заскочил к ней в субботу и с порога завопил:

– Бабушка! Скажи! Как мне быть?!

– Мой руки, – сказала бабушка. – Пять раз! С мылом!

Бабушка обожает чистоту.

В бабушкином доме блестят не только полы, мебель, посуда и люстра, но и бабушкины руки. Мои, кстати, тоже. Когда я навещаю бабушку по субботам.

Бабушка признаёт только чистые дома.

Поэтому у нас она бывает редко. По праздникам.

В пятый раз намылив руки, я спросил:

– Бабушка, ты точно решила не ехать?

– Да, – ответила бабушка, подавая мне чистое полотенце.

– Как же ты будешь одна? – спросил я.

– Как всегда, – ответила бабушка. – И потом, кто тебе сказал, что я одна? А Маленький Человечек Амбарцумян?

Это верно. Я и забыл.

Вот уже девять лет за нашей бабушкой ухаживает маленький человечек по фамилии Амбарцумян. Даже не ухаживает, а как бы присматривает.

Бабушка овдовела девять лет тому назад. А Маленький Человечек Амбарцумян влюбился в нашу бабушку ещё до её замужества. Но так как Маленький Человечек Амбарцумян был другом нашего покойного дедушки (они работали вместе – портными в ателье), а бабушка любила только нашего дедушку, Маленький Человечек Амбарцумян заходил иногда в гости к бабушке и дедушке, угощался бабушкиными пирогами, слушал дедушкины байки, а потом, печально вздохнув, возвращался к себе домой.

Дедушка не ревновал бабушку. Он сочувствовал Маленькому Человечку Амбарцумяну, потому что был невероятно добрым.

Чтя память нашего доброго дедушки, после его кончины, Маленький Человечек Амбарцумян не решался предложить нашей бабушке руку и сердце.

Он просто продолжал регулярно наведываться к бабушке, смотрел на неё, вздыхал и исчезал до своего очередного посещения.

– Он только вздыхает и смотрит на тебя, – сказал я.

– Согласись, – заметила бабушка, – это совсем немало.

Я хмыкнул.

– Вот ты, – спросила бабушка, – часто смотришь на свою девочку и вздыхаешь, как Маленький Человечек Амбарцумян?

– На какую девочку? – смутился я.

– На свою, – сказала бабушка.

– Нет, – сконфузился я. – Не часто.

– Вот видишь!

Бабушка украдкой посмотрелась в зеркало. Бабушка обожает зеркала. Они висят у неё на каждой стене.

– Тебе далеко до Маленького Человечка Амбарцумяна, – сказала бабушка. – Очень далеко… Он маленький… Но он высокий!..

«Высокий! – подумал я. – Ха! Какой же он высокий, если я выше на целый сантиметр! Правда, когда он в тапочках, а я в ботинках…»

– Между прочим, – бабушка открыла коробку с конфетами, – ЭТО принёс он. Угощайся.

Я взял сразу две шоколадные конфеты…

Вкусные! Я такие люблю. С кисленьким мармеладом.

– И, между прочим, – сказала бабушка, со[одия он собирался ко мне зайти.

Бабушка взглянула на часы:

– Через десять минут… Ой, поставь, пожалуйста, чайник! И давай сменим скатерть! На ту, с розочками! Она в комоде!

Я побежал на кухню. Поставил на огонь чайник. Достал из комода скатерть с розочками.

И через десять минут на столе, на этой самой розовой скатерти с белыми розочками, стояла непочатая бутылка армянского коньяка, которую Маленький Человечек Амбарцумян подарил дедушке на день рождения двенадцать лет тому назад. А рядом с бутылкой коньяка красовались: коробка конфет Маленького Человечка Амбарцумяна с шоколадными конфетами, вазочка с бабушкиным вишнёвым вареньем и, конечно же, бабушкин фирменный яблочный пирог с корицей.

Раздался звонок.

Бабушка заторопилась в коридор, открыла дверь и в замешательстве отступила назад. Я придержал бабушку. Чтобы она не упала.

На пороге стоял Маленький Человечек Амбарцумян. Он держал в руках огромный букет цветов, среди которых я узнал тюльпаны, розы, гвоздики, гладиолусы. Такого букета я не видел никогда в жизни! Вот это красота!

Маленький Человечек Амбарцумян с трудом выглянул из-за букета и сказал моей бабушке:

– Милая! Стань моей женой! Я тебя люблю!

Меня Маленький Человечек Амбарцумян так и не заметил.

 

Безумно красивый стих…

Я увидел такой сон.

Не касаясь пола ногами, мы плыли с Жанкой по школьному коридору. А первоклашки осыпали нас цветами: тюльпанами, розами, гвоздиками, астрами, гладиолусами…

Коридор был длинный… Цветы салютом взлетали над нашими головами… А мы плыли и плыли… Плыли по длинному солнечному коридору…

Я проснулся. Вскочил. Схватил ручку и принялся записывать в дневнике своё первое стихотворение. Оно мне показалось безумно красивым.

Наверное, нескромно хвалить собственное сочинение. Но оно мне очень понравилось. Очень. Честное слово!

Когда-нибудь люди прочтут это стихотворение и узнают, что я посвятил его тебе.

Жанка! Ты мне будешь писать, когда я умчусь на поезде в эту далёкую-далёкую Москву?! Я буду! Каждый день! И каждую ночь! Под одеялом, с фонариком.

 

Баран рассказал анекдот

Баран рассказал анекдот. Про динозаврика.

Шёл по лесу динозаврик. Вдруг навстречу волк.

– Значит, так, – говорит динозаврик. – Завтра утром придёшь на опушку леса. Я тебя съем. Вопросы есть?

– Нет, – ответил волк.

Назавтра он пришёл на опушку леса. Динозаврик съел волка.

Пошёл динозаврик дальше. Вдруг навстречу лиса.

– Значит, так, – говорит динозаврик. – Завтра утром придёшь на опушку леса. Я тебя съем. Вопросы есть?

– Нет, – ответила лиса.

Назавтра она пришла на опушку леса. Динозаврик съел лису.

Пошёл динозаврик дальше. Вдруг навстречу заяц.

– Значит, так, – говорит динозаврик. – Завтра утром придёшь на опушку леса. Я тебя съем. Вопросы есть?

– Есть, – отвечает заяц. – А можно не приходить?

– Можно.

Баран рассказал анекдот и попросил:

– Объясни.

Пошутил, конечно. Научился Баран понимать анекдоты…

– Боря, – сказал я, – а мы скоро переедем.

– На новую квартиру? – обрадовался Баран.

– Нет, Боря, – сказал я. – Мы вообще уезжаем… В Москву!

– Да ты что?! – ещё больше обрадовался Баран. – Здорово! А когда?

– В начале лета… – вздохнул я.

– А чего ты такой кислый? – удивился Баран.

– Ничего ты не понимаешь, Боря… – ответил я. – Ничего ты не понимаешь…

– Объясни! – потребовал Баран.

– Это, Боря, не анекдот… – сказал я. – У меня не получится…

– Да брось ты, Гошан! – Баран легонько ткнул меня в плечо своим красным кулаком. – Понял я! Не дрейфь! У меня брательник в Москве! Он, это… самбист!

– Сколько их у тебя? – спросил я. – Этих брательников?

Боря прикинул в уме и сказал:

– Много! Это мой двоюродный брательник. Лёха Баранов. Он в Солнцево живёт. Если что, звони ему. Я тебе потом его телефончик продиктую!

– Ладно… – сказал я. – Спасибо… Но только дело не в этом… Я не дрейфю…

– А чего? – ласково спросил Баран.

– Я уеду… – в горле у меня застрял комок. – А вы же тут останетесь! Ты, Гоша, Жанка…

Баран задумался.

– А мы к тебе в гости завалим! – вдруг сказал Баран. – Хочешь?

– Хочу… – ответил я. – Конечно…

– На Новый год и завалим! – пообещал Баран. – А до этого письма будем писать.

– Ладно… – сказал я. – Конечно…

– Письма писать научусь! – обрадовался Баран. – Я никогда писем не писал. И получал только от брательника. Из тюрьмы… Его скоро выпустят, обещали!

– Конечно, – сказал я. – Выпустят. Он же не виноват.

– Не виноват, – кивнул Баран и весело улыбнулся. – Как динозаврик! Так далее.

 

Я люблю не только футбол

11 мая.

Мой день рождения. Мне 12 лет.

В одном журнале для тинэйджеров, то есть для подростков, есть такая страничка – «Друзья по переписке».

Надо заполнить купон – коротко рассказать о себе – и отослать его в редакцию журнала. Потом купон напечатают и к тебе повалят письма со всей страны от тех, кто захочет с тобой переписываться.

В этом купоне есть такая строчка: «Я люблю…» Можно написать что угодно. Например: «Я люблю гонять на велосипеде!» или «Я люблю читать детективы, смотреть видик, считать мух!», «Я люблю решать головоломки, переписываться с девочками-близнецами!», «Я люблю животных, играть в хоккей, плести фенечки», «Я люблю играть в футбол!»

Я так и заполнил эту строчку: «Я люблю играть в футбол!»

А весь купон «Друзья по переписке» выглядел в моём исполнении так:

«Меня зовут Гоша. 11 мая мне исполняется 12 лет. Я люблю играть в футбол! Я хочу переписываться с футболистами: любителями и профессионалами! Пишите по адресу…» И так далее.

Я, конечно, люблю не только футбол.

Я люблю: маму, папу, бабушку, своих друзей, я люблю Жанку, я люблю хорошую погоду, я люблю ветер, дождь, я люблю, когда люди смеются, когда они в хорошем настроении, я люблю смотреть на облака, я люблю летать на самолёте, я люблю читать, я люблю мечтать, я люблю мороженое и взбитые сливки, я люблю яблоки, груши, арбузы, дыни, сушёные финики, я люблю своего оловянного солдатика, которого мне подарили две девочки-близняшки, когда мне было девять лет…

…В тот солнечный день с юга дул сильный ветер. Тёплый степной ветер. Даже не тёплый, а горячий. Словно ты сидишь рядом с открытой плитой, в ней печётся картошка, а рядом гудит вентилятор и обдаёт тебя волнами разогретого воздуха.

Я возвращался из школы, пятясь, словно рак, чтобы пыль не летела в лицо. Но всё равно она набивалась в уши, в глаза, в нос. И хотелось чихать и кашлять. Но больше всего я мечтал поскорее попасть под крышу родного дома. До него оставалось метров сто.

Вдруг я услышал тоненькие голоса:

– Мальчик! Мальчик! Иди сюда!

Несмотря на яркое солнце, на улице не было ни души. Во всяком случае, мне так казалось.

Я посмотрел по сторонам и у торцевой стены дома, мимо которого я шёл, борясь с порывами горячего ветра, заметил двух девочек-близняшек.

Девочки были младше меня года на три. Они сидели в огромной картонной коробке и выглядывали из неё, как два гнома.

Девочки помахали мне и снова позвали:

– Мальчик! Мальчик! Иди в наш дом! Иди! Иди! Тут не дует!

В их картонном домике и вправду не дуло. И он был просторный.

– Входи, – сказала одна из сестричек.

Я «вошёл» – перешагнул через стенку домика – и осторожно, чтобы не разрушить это чудесное убежище, присел на корточки.

– Как тебя зовут? – спросила вторая сестричка.

– Гоша, – ответил я.

– А нас, – сказала первая сестричка, – лисички-сестрички. Мы тебя спасли от ветра!

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Пожалуйста, – ответили лисички-сестрички и замолчали.

Они внимательно следили за пустой дорогой и, наверное, думали: «Сейчас появится ещё кто-нибудь! И его тоже надо будет спасать…»

Я тихонечко сидел рядом с ними и слушал, как дует ветер, как стучат на этажах форточки, как мелкие камешки бьются о стены картонного домика.

Я сидел бы так всю жизнь. Мне было хорошо и спокойно. Но потом я подумал: «Надо идти… Ведь может появиться ещё какой-нибудь бедолага, и ему не хватит места в этом домике… И лисички-сестрички огорчатся…»

– Ну ладно, – сказал я. – Я пошёл.

– Да, – согласились лисички-сестрички. – Пора!

Одна из девочек протянула мне оловянного солдатика. В каске и с ружьём за спиной.

– Возьми, – сказала девочка. – Он защитит тебя в дороге.

– Спасибо, – ответил я. – Но пускай солдатик останется с вами.

– Нет, – сказала вторая девочка. – Он тебе нужнее.

– Да, – повторила лисичка-сестричка. – Нужнее.

Я взял оловянного солдатика. Я зажал его в кулаке и тронулся в путь. Сквозь ветер и пыль – к родному дому…

 

День рождения

Сегодня 12 мая.

Вчера мне стукнуло 12.

Это был самый лучший день рождения в моей двенадцатилетней жизни!

В семь часов утра зазвонил телефон.

Я в это время размышлял во сне: «Просыпаться или не просыпаться? Вот сейчас проснусь, и у меня начнётся день рождения… А если не проснусь, он начнётся у меня потом… когда я проснусь…»

Телефон продолжал трезвонить, но никто к нему не подходил. Все мирно спали: сегодня же воскресенье.

Я прошлёпал босыми ногами в коридор и поднял трубку.

Баран проорал:

– Гошан! Брательник вернулся!

– Поздравляю, – пробормотал я и поудобнее устроился на стуле.

– Спасибо! – проорал Баран. – Ты чего делаешь?

– Просыпаюсь, – ответил я.

– Молодец! – проорал Баран. – А потом?

– Потом… – начал я.

– Слушай! – ещё громче заорал Баран. – Ну я вообще!.. Такое забыл! Гошан! Ты меня слышишь?! С днём рождения тебя! Гошан! Желаю тебе… ну всего, понял?!

– Понял! – я улыбнулся широко-широко. Спасибо. Боря!

Я проснулся окончательно.

– Да ты чего?! – продолжал орать Баран. – На здоровье, Гошан!

– Ты потом приходи, – напомнил я. – К одиннадцати, на пустырь. В футбол поиграем. С ребятами. А после футбола к нам пойдём, отмечать…

– Отметим! – проорал Баран. – Ещё как отметим!

Я положил трубку и поднялся со стула.

В зеркале я увидел счастливую физиономию. Это был я.

«Как хорошо! – подумал я. – Такой праздник впереди! И друг уже позвонил! Баран… Не забыл!»

Тут появились мама с папой. Они меня расцеловали, обняли, снова расцеловали. Потом потащили меня в комнату.

– Закрывай глаза! – сказал папа.

Я закрыл.

Мама с папой зашушукались. Папа сказал:

– Открывай глаза!

Папа показал на большую коробку, которая лежала на столе.

– Разворачивай! – сказал папа.

Я быстро освободил коробку от красивой шуршащей обёртки.

В коробке лежал новый футбольный мяч. Совершенно белый.

Это хорошо! Молодцы! А то мой заслуженный мячик совсем постарел.

Я подбросил мяч и попал в люстру.

– Осторожно! – вскрикнула мама.

– Ничего! – сказал папа. – На новой квартире будет новая люстра!

Мне взгрустнулось.

Да и мама с папой как-то странно посмотрели друг на друга.

– Ну, умывайтесь, – сказала мама. – А я иду печь блины!

У нас поднялось настроение.

Через несколько минут по нашей квартирке разнёсся чудесный блинный дух.

Мы прибежали на кухню. Стало тесно, шумно, весело.

Зазвонил телефон. Бабушка поздравила меня с днём рождения. Я услышал, как кто-то подсказал бабушке:

– И от меня поздравь!

Кажется, это был голос Маленького Человечка Амбарцумяна.

Я посмотрел на часы. Начало девятого. Надо же! Как рано он пришёл в гости к бабушке!

Расправившись с блинами, папа собрался в магазин за пепси-колой и моим любимым «Колокольчиком».

– Подожди меня! – крикнул я. – Я с тобой!

– Сиди отдыхай! – по-царски произнёс папа. – Радуйся жизни!

Папа ушёл, насвистывая мелодию из «Чебурашки» – «К сожаленью, день рожденья только раз в году!..»

Мама принялась хлопотать на кухне. Она решила порадовать гостей своим бесподобным яблочным пирогом с цукатами. Хороший у нас город. Много яблок вокруг.

Я принял душ. Оделся во всё чистое. Расчесал волосы на пробор.

Прошёлся по комнате.

Никто не звонил. В общем-то, рано ещё. И девяти нет…

Я выглянул в окно. И на пустыре никого.

Я обвёл глазами комнату. Чем бы заняться?

О! Я же «Трёх мушкетёров» так и не дочитал. Сам не знаю почему. Осталось всего ничего. Стыдно даже. А ещё читать люблю.

Я раскрыл книгу…

– Итак, у меня не будет больше друзей, – сказал д’Артаньян, – и, увы, не останется ничего больше, кроме горестных воспоминаний!

Он поник головой, и две крупные слезы скатились по его щекам.

– Вы молоды, – ответил Атос, – и ваши горестные воспоминания ещё успеют смениться отрадными…

«Эх!.. – подумал я. – Через месяц я буду жить в большом, очень большом городе… Но там я не увижу ни одного родного лица… Конечно, если не считать мамы, папы и дяди Гриши… Ни одного знакомого…»

Тоскливые мысли прервал звонок телефона.

Я схватил трубку, закричал:

– Алё! Алё! Кто это?! Я слушаю!

В трубке откашлялись.

– Простите, – произнёс незнакомый голос. – А можно Георгия Георгиевича?

Голос был такой, словно человек жуёт горячую картошку.

– Его нет дома, – ответил я. – Он скоро придёт. А что передать?

В трубке помолчали.

– Алё? – спросил я. – Кто это?

– Это Баранов, – ответил голос. – Я хотел бы поблагодарить Георгия Георгиевича.

– Его нет, – повторил я. – Он будет через полчаса.

В трубке снова помолчали.

– Алё? – спросил я. – Вы меня слышите?

– Я позвоню через полчаса, – сказал Баранов и повесил трубку.

– Ну и ну… – сказал я. – Барану до брата далеко! Баран по сравнению с ним профессор!

– Что? – крикнула из кухни мама.

Я пошёл к маме.

Мама мне очень обрадовалась.

– Гошенька! – улыбнулась она.

Я застеснялся. Надо же! Собственной мамы.

– Какой ты большой! – проговорила мама.

А потом прослезилась.

– Мам, – сказал я. – Ты что?

Мама прижала меня к себе и сказала:

– Я тебя очень люблю!

Я прижался к маме покрепче.

– Мне так хочется, – сказала мама, – чтобы ты был счастлив…

Тут вернулся папа и крикнул из коридора:

– Я всё слышу! Вы говорите обо мне!

Мы не успели ответить. Снова зазвонил телефон. Сегодня он будет трезвонить целый день!

Папа поднял трубку.

– Да, – сказал папа. – Это я.

Я подошёл к нему и взял из руки пакеты с пепси-колой и «Колокольчиком».

– Кто это? – спросил я.

Папа ничего не ответил. Он слушал своего телефонного собеседника с невероятно озадаченным видом. У папы приподнялась правая бровь. Это говорит о том, что он очень удивлён и не знает, что сказать.

Потом папа положил трубку на место.

– Кто это был? – спросил я.

– Баранов, – ответил папа, пожевав губами. – У него появился отец.

– Что? – удивился я. – Он же умер!

– Нет, – сказал папа. – Он жив. Это я.

– Что?! – спросил я.

– Да, – сказал папа. – Этот Баранов горячо поблагодарил меня за то, что я раструбил всему миру о его невиновности, и за то, что я вытащил его из тюрьмы, а потом горячо заверил, что никогда этого не забудет, и я ему теперь «заместо родного отца»!

Папа прошёл на кухню и сел на стул.

– У нас появился взрослый сын-уголовник, – сообщил папа маме. – С днём рождения!

– Да я слышала, – вздохнула мама.

Она поцеловала папу в макушку.

Папа обнял маму и поцеловал её в подбородок.

– А знаете что?! – вдруг воскликнула мама.

– Что? – спросили мы с папой.

– Что-то я давно не видела, как вы играете в футбол! – ответила мама.

– Кто? – спросили мы.

– Да вы! Вы! – сказала мама. – Бегите на поле, а я на вас из окна посмотрю. Я очень люблю, когда вы играете в футбол!

Папа снова поцеловал маму в подбородок и закричал:

– Где мои кроссовки?!

Мы переоделись, подхватили новый мяч, и через пять минут выбежали на пустырь.

На поле ещё никого не было. В нашем распоряжении был целый час.

Мы помахали маме. Мама помахала нам.

Даже сюда доносился вкусный запах яблочного пирога, который дозревал в маминой духовке.

Через пятнадцать минут папа плюхнулся на тёплую зелёную травку и пропыхтел:

– Перерыв! Какой счёт?

– Четыре – один! В мою пользу! – ответил я.

– Не может быть! – удивился папа. – Я же забил три гола.

– Когда?! – возмутился я.

– Значит, показалось… – сказал папа и лёг на спину.

Я лёг рядом.

– Посмотри! – папа кивнул на облако, которое проплывало над нами. – Оно похоже на футбольный мяч.

– Да, – сказал я. – А теперь на утюг.

– На утюг? – переспросил папа. – Точно! А теперь на кенгуру.

Облако быстро растаяло.

– Представляешь, – сказал папа, – какой там, наверху, сильный ветер!

– Да, – ответил я. – Представляю…

Я закрыл глаза. Я представил синее небо. Вот я лечу по нему. Дует ветер. Внизу лежит папа на зелёной траве. Мама печёт яблочный пирог. И аромат пирога доносится до меня, несмотря на сильный ветер. А папа кричит:

– Го-оша-а! Проснись! Проспишь день рождения… Го-оша-а!

Папа кричит и смеётся. И смех у него какой-то странный. Словно смеётся не папа, а целая толпа мальчишек…

Папа растолкал меня:

– Гоша!

Над нами стояли все мои друзья и смущённо посмеивались.

Ух ты, сколько их! Все собрались! И Жанка, и Баран, и Гоша, и Алик, и Женька-Пузырь, и Вася, и Серёга, и Эдик, и Икар, и Петя, и Жора, и Арик. И все они – мои друзья! Друзья! Как хорошо, когда у тебя много друзей. И, наверное, как плохо, когда их нет…

Мы сыграли в чудесный футбол. В самый настоящий: с двумя таймами по сорок пять минут и с перерывом. И были счастливы, даже тогда, когда кубарем летели в пыль и сшибались носами.

А в самом конце второго тайма я забил прямо в девяточку и меня подбросили несколько раз в воздух!!!

Наша команда – Жанка, папа, Женька-Пузырь, Баран, Гоша, Алик и я – была самой прекрасной командой за всю мою жизнь! У меня ещё никогда не было такой команды!

Мы выиграли со счётом 12:11! Двенадцатый гол был моим.

Потом мы пошли домой, к праздничному столу.

Мы ели мамин пирог. Мы чокались пепси-колой и «Колокольчиком» за моё здоровье, за мамино и папино, за здоровье моей бабушки и вспоминали тех, кого нет рядом с нами, и снова чокались – за здоровье моих друзей.

А потом пели, рассказывали смешные истории и хохотали.

Потом все разошлись.

Потом мы убрали со стола. И наступил вечер.

И вдруг в нашу дверь позвонили.

– Привет, – поздоровалась Марина. Дат к) не виделись.

– Ой! – крикнул я. – Как хорошо, что ты пришла! У меня сегодня день рождения!

– Я знаю, – сказала Марина.

Она отступила влево, и я увидел небольшой аквариум, который стоял на расстеленной газете справа от порога, прямо у стены.

В аквариуме плавали две золотые рыбки.

– Это папины. На счастье… – сказала Марина. – С днём рождения.

Потом она отвернулась и пошла по лестнице вниз.

Я внёс аквариум в дом.

Я поставил его на стол. Сел перед рыбками и принялся их рассматривать.

– Красивые, – сказала мама.

– Золотые, – сказал папа.

Я ничего не сказал. Я подумал: «Дяди-Юрины».

В сказках золотые рыбки исполняют желания людей…

Я закрыл глаза. А вдруг?! Но я не успел загадать желание.

Потому что снова зазвонил телефон.

– Алё! – сказал я.

– Гошка! – прорычала трубка – Узнаёшь?!

– Дядя Гриша! – крикнул я.

– Гошка! – прорычал дядя Гриша.

Я тебя поздравляю!.. И, в общем, желаю того-сего!..

Мама подбежала к телефону.

– По-моему, с ним что-то не так, – прошептал я.

– Гошка! – рычал дядя Гриша. – Зови маму!

Я передал маме трубку и услышал, как дядя Гриша продолжает рычать:

– Сестричка! Сдавайте билеты! Я уже не вице-президент!.. Нашей конторе крышка!

Потом дядя Гриша гомерически захохотал.

А потом, кажется, заплакал.

И мама принялась его успокаивать. Своего старшего брата Гришу, который весит сто двадцать килограммов и может придержать одной рукой заведённый мотоцикл с коляской.

 

Почему не лает собака?

Мы сидим с Жанкой на лавочке. Ждём Гошу и Барана.

Сегодня у нас репетиция. Она и вчера была. И позавчера. И завтра будет. Каждый день, до конца лета.

Мы репетируем пьесу, написанную Гошей по мотивам книги «Три мушкетёра». Каждый из нас играет по нескольку ролей. А женские роли исполняет Жанка.

Да! У театра «Три товарища» пополнение. В нашей труппе появилась актриса. Жанка. Очень хорошая актриса и чудесный партнёр. Жанка оказалась не только талантливой актрисой, но и прекрасным организатором.

Когда Жанка не на сцене (в Гошиной комнате), а мы продолжаем репетицию, Жанка готовит на кухне омлет и какао. Это фирменная еда «Трёх товарищей».

Ещё Жанка следит за нашими костюмами, например, штопает, если надо. Вытряхивает, гладит, пришивает пуговицы.

По вечерам обзванивает актёров, напоминает об утренней репетиции. Ну и так далее. В «и так далее» входит много чего.

– Что-то они опаздывают, – ворчит Жанка.

Сегодня мы решили порепетировать неподалёку от футбольного поля. За кустами шиповника. На небольшой полянке. Здесь всегда тихо, и никто нам не помешает.

Честно говоря, надоело сидеть в Гошиной комнате. Тесновато в ней. Да и вообще, душно.

– Никуда не денутся, – говорю я, срывая травинку.

Жанка высматривает Гошу и Барана.

На дороге пусто. Только бегает какая-то вислоухая собака. Туда-сюда, туда-сюда. Смешная собака.

– Ты роль подучил? – спрашивает Жанка, не глядя на меня.

Я щекочу ей шею. Травинкой, которую сорвал.

Жанка отмахивается. Думает, муха.

– Подучил? – повторяет Жанка.

Я продолжаю водить травинкой по Жанкиной шее.

– Ах, ты!.. – Жанка поворачивается ко мне и успевает заметить, как я отдёргиваю руку.

Она вырывает у меня травинку и со смехом пытается пощекотать мне ухо. Я фыркаю, вскакиваю с места. Отпрыгиваю от лавочки.

Мы носимся по пустырю, размахиваем руками, поднимаем пыль. И смешная дворняжка бегает за нами. Но при этом она почему-то совершенно не лает.

Я останавливаюсь.

– Странно, – говорю я. – Собака не лает.

Собака садится напротив. До неё метра два. Я хочу подойти к ней. Делаю шаг. Но собака отходит на полметра и снова садится.

– Собака, – говорю, – не бойся.

– Мы тебе ничего не сделаем, – говорит Жанка. – Может, она голодная?

– Котлету хочешь? – спрашиваю я у собаки.

Собака приподнимает своё большое мохнатое ухо и смотрит на меня умными глазами.

– Конечно, хочет! – говорит Жанка.

– Ладно, – говорю я. – Постереги её. Чтобы не убежала. А я за котлетой сбегаю.

Через пять минут я возвращаюсь с котлетой.

Обнюхав котлету, собака в полсекунды расправляется с ней.

– Вкусная? – спрашивает Жанка, сглатывая слюну.

– Конечно, – отвечаю я вместо собаки и спрашиваю Жанку. – А ты? Ты хочешь котлетку?

– Да! – говорит Жанка и смотрит на меня такими же, как у собаки, умными глазами…

Через три минуты я прибегаю назад.

Жанка котлету не обнюхивает. Она съедает её сразу и с наслаждением.

Тут, словно из-под земли, вырастает Баран.

– Что это вы едите? – с интересом спрашивает он.

– Гошина мама, – дожёвывая котлету, отвечает Жанка, – готовит замечательные котлеты!

– Вкусно пахнет! – говорит Баран, принюхиваясь к Жанке.

– Хочешь? – спрашиваю я.

– Что? – спрашивает Баран.

– Котлету, – говорю я.

– Котлету? – Баран задумывается. Хочу!

Я бегу домой. Возвращаюсь с тремя котлетами, завёрнутыми в целлофан. Одну котлету я отдаю Барану.

– А эти кому? – спрашивает Жанка.

– Мне и Гоше, – отвечаю я.

– А если Гоша не придёт? – спрашивает Жанка.

– Придёт, – отвечаю я. – Он ещё ни разу репетицию не пропускал.

– Никогда! А что? – с этими словами появляется Гоша.

– Да вот, Гошан котлетами угощает, – говорит Баран.

– И мне причитается? – спрашивает Гоша.

– Конечно, – говорю я и даю Гоше его котлету.

Свою котлету я делю пополам.

Первую половину протягиваю задумчивой Жанке.

Жанка тут же её съедает.

Я делю оставшуюся половинку ещё раз пополам и бросаю кусочек молчаливой собаке.

Собака тут же его проглатывает.

– Гав, – неожиданно произносит собака.

Негромко, но вежливо.

– Надо же, – говорю я. – А я думал, она немая.

– Благодарит, – объясняет Гоша.

– Да я бы целый день так благодарил, – говорит Баран. – Вот это котлета! Молодец у тебя мамка!

– Гав! – вдруг гавкает Жанка.

Она смотрит на мой кусочек котлеты с такой надеждой, что я не выдерживаю этого взгляда и отдаю котлетку ей.

Я облизываю котлетные пальцы и говорю Жанке:

– Ты станешь великой актрисой!

– Когда ещё! – отвечает Жанка.

– А когда Гошан забьёт свой тысячный гол в ворота сборной Бразилии, – говорит Баран.

Это, наверное, самая длинная фраза, которую я слышал от него за всё время нашей дружбы.