На примере с частицей «ль» я уже показывал, что архаизм приемов неизбежно ведет к шаблону формы. В самом деле: с одной стороны, имеется «дозволенный», «принятый», канонизированный, т.-е., ограниченный запас матерьяла; с другой стороны имеется тоже «дозволенный», «принятый», канонизированный, т.-е., тоже ограниченный запас методов организаций этого матерьяла, – в результате, при многократном употреблении, не может не получиться шаблона. А так как этот шаблон успел уже создаться задолго до Брюсова, то последнему осталось простое ремесленно-цеховое использование готовых кусков.

Если начать хотя бы с эпитетов, встречающихся в книжке, то окажется, что «призрак» у Брюсова обязательно «красный», «гнет», конечно, «тяжкий», «пена – белая», «плот – утлый», «волна – мутная» или, при желании, «роковая», «глаза – зоркие», «лента – алая», «ласки – горькие», «жребий», разумеется, «заветный», «столп – огненный», «песня – трепетная», «глубины – заповедные», «тьма – рассеянная», «ресницы – опущенные», «лик – бледный», «слух – чуткий», «око – провидящее», «путь – зиждительный», «мгла – ночная», «мечта», в двух случаях, «нежная», «хмель – божественный», «муки» или «миги» – «сладкие», «счастие» или «память» – «немые»; «трепет», «омут» и «бездна» – «черные» и т. д.

Не лучше обстоит и с образами:

«Заря времен» или наоборот – «тьма столетий» и «мгла времен» или «огонь веков» (2 раза) и «огонь пропастей» или «завес веков» и «сказки столетий»; кроме «огня пропастей» бывает еще «пропасть страсти» и «пропасть объятий» или «бездна мигов» и «сон неги» или «сладость нег»; затем нахожу «трепет надежд», «вереницу теней», «дым воспоминаний» и «дым пожаров»; имеются «яд любви», «мечта любви» и «огнь любви», «вопль измены», «вопль вражды» и «бред блаженств», «бред ночи», «бред темноты», «час призраков», «час расплаты», «час бури», «зов бури», «зовы судьбы», «глубины позора» и пр. Добавляю только, что «нужда» у Брюсова, как это ни ново, но «пляшет».

Неудивительно поэтому, что любое семантическое построение Брюсова представляет собою сплошной штамп. Делается это так: берутся, например, слова «во», «тьма», «сон», «кинут», для разнообразия прибавляются «томить» и «полмира», а в результате получаются 3 строки 3-х разных стихотворений:

1. Томил во тьме несходный сон. 2. Когда во тьме закинув твой, Подобный снам… 3. С полмиром кинут я теперь во тьму.

Иногда семантический штамп заостряется одинаковостью метра и синтаксиса:

1………… Мы – поэты, В огне веков, как можем не гореть. 2………… Поэты, все мы; Вскрывает путь в огонь веков она.

А вот два описания; в одном речь идет о Цезаре и Клеопатре, в другом о поэте, посвящающем свою избранницу:

1. Миродержец, днесь я диадемой Царственной вяжу твое чело. 2. По власти, мне таинственно врученной, Твое чело вяжу двойной тесьмой. …………… Те две тесьмы – сиянье диадемы.

(Социологически здесь крайне интересно бессознательное, невольное и полное отождествление особы поэта с «царственной» особой).

Еще:

1. Ведал громы, видел бури. 2. Чтобы помнили, видели ведали.

Такой шаблон особенно ярко обнаруживается при сравнении одинаковых тематических композиций; та или иная тема обладает своей твердо установленной словарной свитой, своим синтаксическим этикетом, – небольшая перестановка, и стихотворение готово.

Для примера возьму описания любви, имеющиеся в сборнике:

1. Геро, лик твой жутко нежен. 2. Они все миги жгуче в нас язвят. 3. Грудь на груди, вздохов страстных протяжность. 4. Грудь на груди, под смех гиен, — Так в истомах и бредах… — 5. Есть нега молний в жале жгучей боли. 6. Кровь под жалами пламенных стрел. 7. Нега рук желанных, пламя губ. 8. В неге слитых губ, к немым улыбкам. 9…… Еще в глазах вся нега Желанных глаз…….. 10. Каждый вздох, за дрожью дрожь, истомней. 11. За влажность губ, сдавивших губы мне. 12……. Все может губы сжечь. Яд милых губ. 13. И губ, томивших в темноте. 14. Горьких ласк и сладких мук. 15. Нам сужден ли сон мгновенной неги. 16… В теле слитом Сердце с сердцем съединить 17. В одном биеньи сердце с сердцем слито, Чтоб равный вздох связал мечту двоих. 18. Чтоб восторг двух разных тел Равным пламенем горел. 19. Две мечты двух дум не слитых. 20. Рук ласковых касанье, приближенье Губ страждущих, истома глаз ночных; …………… Прерывный вздох…… 21. К палящей пропасти объятий, 22. В палящей мгле, над близкой бездной. 23. Иль в бездну мигов счастья сон сроню. 24. Пропасть высшей страсти нам открыта. 25. Во мгле, как в пропастях безмерных. 26. В блаженной неге унижения. 27. В глубокой ласке жалит. 28. На ложе ласк неверных, Обманывающих приближений. 29… К ложам нежным влек.

И т. д. и т. д. и т. д.

В заключение шедевр:

«С трепетной песней о счастье немом на устах».

Вся книжка представляет собою игру на эстетическом фетишизме публики, у которой фраза «в блаженной неге унижения» и т. п. вызывает «сладкую дрожь», «горькую муку» или что-нибудь в этом роде. Вольно или невольно, но налицо явный подлог: вместо творчества, вместо искусства – набор штампов.

Возражение, что каждый поэт обладает стилем и потому повторяется, что вообще композиционные приемы поэзии количественно ограничены, здесь безусловно отпадает. У Брюсова повторяются не приемы, а готовые формы, и притом не свои, а чужие.

В качестве доказательства продемонстрирую его рифмы; всякая рифма есть прием фонетического повторения, и весь вопрос сводится к языковому материалу, попадающему в рифму.

Вот некоторые из рифм книжки:

«меч – плеч», «влечь – меч», «плеч – влечь», «плеч – сжечь», «пасть – страсть», «страсть – пасть», «нас – час», «глаз – нас», «лазури – бури», «бурь – лазурь», «бурности – лазурности», «мой – тесьмой», «тьма – тесьма», «тьмой – мой», «безднах – звездных», «бездной – звездной»; «вдохнуть – грудь», «грудь – вздохнуть»; «книг – миг», «миги – книге»; «неги – беге», «нега – разбега», «нег – побег»; «потопу – Европу», «потопе – Европе»; «пожаров – чары», «пожара – чарой», «пожара – яро», «чары – ярый»; «золота – молота», «золот – молот» и подобные.

Затем бесчисленное множество таких:

«свободы – природы», «любовь – вновь», «путь – грудь» (2 раза), «мятежности – нежности» и пр.

Часты у Брюсова глагольные рифмы, и это окончательно подтверждает ремесленность его творчества: глаголы одинаковых форм обладают одинаковыми окончаниями, т. е. представляют собой уже готовый материал для рифм, – поэт может избавить себя от неприятного труда изобретать; см. например: «зреет – лелеет – веет», «кинут – стынут – вынут – отодвинут – нахлынут – разинут – ринут – застынут – минут – стынут» и т. д.

Что касается до ритма Брюсовских стихов, то огромное большинство их написано метрами (из 56-ти – 49); имеются 2 гекзаметра и одно подражание Верхарну; остальные – паузники, т.-е. опять-таки стихи с установкой на метр.

Живой социальный язык, язык практический никакого метра, разумеется, не знает; метр существовал и, как видим, продолжает существовать у Брюсова, несмотря на происшедшую уже ритмическую революцию, – в поэтическом языке. Естественно, что навязанный языку метрический шаблон неизбежно подчиняет себе языковый материал, превращая и его в соответствующий шаблон (как я уже указывал, акт творчества един: синтактическая и ритмическая формы слиты). Отсюда ритмо-синтаксические каноны, которые эволюционировали и разнообразились до тех пор, пока метр органически жил в поэзии. С того же момента, когда новейшее движение разрушило метр, когда эволюция поэтических форм, оказалась возможной лишь вне метра, когда, следовательно, метр исторически отжил, – тогда реакционное сохранение его стало гарантией против всякого развития и поэтому превратило ритмо-синтаксический канон в еще один штамп.

Брюсовский метр свелся к языковому шаблону, т. е., к реакционному искажению русского языка (недаром Брюсов так изобилует иностранщиной).

Посколько языковым элементом метра является слог, посколько реальный язык стоит из разносложных и разноударяемых слов, – постолько неизбежно противоречие между словарными ударениями, словарным ритмом и ритмом метрострочным, т. е. слоговым. Во 2-ой главе я приводил примеры т. н. ритмических сдвигов, образующихся в результате ритмо-синтаксического шаблона; приведу еще несколько:

Им пришлось и брань испить.

(получается «избранис»).

Не так же ль пил, в такой же час.

(получается: «жельпил»).

Ты ли дым, над Флоренцией вскинутый.

(получается: «тылидым»).

Следил я дрожь их, волю весил.

(получается: «ядроших»).

Цепью веков ниц простерта мечта.

(получается: «вековниц» или «нициростерта», т. е., «ниспростерта»).

Зов бури вольно повтори.

(получается: «зовбури», почти «совбуры»).

И пр.

Сюда же относятся такие противоречия между метром и синтаксисом, как в следующей строке:

В единый сноп, серп, нас вложи.

Обращение «серп» проглатывается, сливаяся со следующим словом.

Метр не только извращает ритм живой речи, но и ее порядок (последовательность слов в предложении). Раз поэт заранее предопределяет ритмическую структуру языка, безотносительно к его материалу, раз он при этом только повторяет уже использованные каноны, – ему ничего не остается, как подгонять порядок слов под готовую схему, т. е., не считаться с реальными потребностями языковой композиции. Т. н. инверсия существует у всех поэтов без исключения.

Что же касается до Брюсова, то и тут он только копирует, архаистически копирует давно узаконенные, эстетно-фетишистические формы.

Например:

И се-я, тавматург, пред новой тайной, Клоню колена перед тобой Поэт.

(Намеренно отодвинуто в конец приложение «Поэт»).

Ей тайно венчаны поэты все мы.

(Кроме порядка слов, интересно, что дополнение «ею» превращено ради метра в архаическое: «ей»).

…………Свисты Стрел Эроса, соль моря – любишь ты. Я – этой ночью звезд расцвет лучистый.

(нормально следует: «Ты» любишь свисты……

……Я – лучистый расцвет звезд……). ……Слеп от солнц желаний рдяных.

(Надо было бы как раз наоборот: «от рдяных желаний солнц»).

Ставить подлежащее после сказуемого, определение после определяемого слова и т. п. считается в поэзии знаком подлинного художественного творчества. Сознание эстета не может понять, что эти приемы выработались в свое время естественно и органически, и лишь затем, укрепившись в поэзии, были сочтены за ее абсолютное, всегдашнее, вневременное и внепространственное свойство. И если сейчас поэт считает своим долгом повторять традиционную инверсию из-за ее «красоты», если для него писать стихи это значит рассчитывать на потребителя с консервативным, «эстетским» вкусом, – то такой поэт воспитывает только одно: метафизическое, контр-революционное отношение к своему творчеству.