Лера съездила в Варшаву уже пять раз. Сын ходил в детский сад. Когда она отсутствовала, Игоря забирала тетя Вера. Через турагентство Лера сделала себе мидовский загранпаспорт и ездила поочередно, то по одному паспорту, то по другому. Для безопасности. Чтобы визы не повторялись так часто. Она привозила из Польши компьютерную память — маленькие черненькие блочки для компьютеров «Спектрум»: делались они в Варшаве по английской лицензии. Сдавала их какой-то подпольной фирме в Москве. Эффективность прибыли иногда достигала тысячи процентов. В общем тысяча, не тысяча, но оче-е-ень много. На маленьком радиорынке, разместившемся в бывшей школе, чего только не было! Но эти штучки, в которых она ни черта не понимала, были выгоднее всего. Поэтому деньги к Лере лились рекой. И из Польши везла, и в Москве зарабатывала.

Павел Александрович не переставал ей повторять:

— Не утрачивай чувства опасности. Да, да… Я понимаю. Вроде все наладилось. И тем не менее ты должна все время быть начеку. Давай в следующий раз поезжай как челнок. С баулами и товаром. Что там наши в Польшу везут? Крем? Мыло? Водку? Вот и ты вези. Понимаешь, как челнок ты вызываешь меньше подозрений. Ну, найдут у тебя лишнюю бутылку водки. Изымут. И отвяжутся. Нужно все время искать новые пути. Скоро будет необходимо сменить паспорт. Больше семи ходок делать нельзя. Слишком часто. Возвращаешься пустая… Вези оттуда хоть тряпки. Познакомься там с кем-нибудь. Сходи на знаменитый стадион. Тетю Веру, Игоря приоденешь… Занавески нам на кухню купи, обои. Может, соберемся и ремонт сделаем…

И Лера повезла из Польши огромными сумками обои, сантехнику, одежду. Они сделали в квартире великолепный ремонт. И если бы к ним ходили гости, никто бы никогда не сказал, что квартира коммунальная.

Лера купила в дорогом магазине три шляпы, перчатки, роскошные костюмы и с нетерпением ждала весны. Влезла в ее голову глупая мысль, что как только она выйдет на улицу в шляпе и перчатках, так в нее кто-нибудь влюбится. А влюбляться-то было некому. Некому, потому что некогда. У нее не оставалось времени на прогулки и рестораны. Где и с кем ей было знакомиться? Ее стодолларовые бумажки уже превратились во внушительную пачку. Иногда, когда сын спал, она раскладывала их стопками по тысяче на ковре и думала, на что бы их потратить.

Павел Александрович тоже деньги на себя не транжирил. Вешал привезенные Лерой костюмы, пальто, плащ, куртку в шкаф и ходил в старой, повидавшей виды одежде. Когда Лера в очередной раз вернулась из Варшавы и они обмывали поездку шампанским, Павел Александрович размечтался.

— Хорошо бы иметь дом… А, Лер?.. Большой, кирпичный… С маркизами на окнах. С огромным балконом, на котором стоят кресла-качалки, а на столе кипящий самовар… Ты знаешь, что я умею играть на гитаре? Ты мне, Лер, гитару дорогую оттуда привези… И вот сидим мы на этом балконе, от ветра белая скатерть на столе трепещет, а я на гитаре играю и Галича пою… Играю себе, напеваю. А внизу под балконом у нас бассейн, как в том кино. В последней кассете, которую ты привезла. Там Игоряша с тетей Верой плавает. А кругом розы цветут, благоухание — аж голова кружится! Красота!

Лера улыбалась, представляя тетю Веру в бассейне. Но идея построить ДОМ с этого вечера прочно засела в ее голове. Она начала теребить Павла Александровича, и тот взял эту заботу на себя.

Они купили огромный участок, вернее, два участка, объединенных одним забором. Павел Александрович полистал записную книжку и нашел старого приятеля, который раньше работал прорабом. Сейчас тот сидел на мели и был готов взяться за любую работу. У него тоже оказались старые приятели. Поэтому проблем не возникло никаких. Стройка началась. Вовремя доставали стройматериалы, рабочие-белорусы держались в строгости, денег было немерено.

Дорожка в Варшаву была протоптана. Прошло уже более двух лет с ее первой поездки. Пан Мстислав наконец-то проникся к ней доверием и восхвалял до небес. С таможней тоже все обходилось. Но Лера понимала, что все это до поры до времени. Да и поток камней у московского ювелира был не вечен: мог иссякнуть. Павел Александрович подозревал, что тот уже начал скупать бриллианты у своих дружков-пенсионеров. И Лере необходимо было придумать легальную работу, которая приносила бы доход. Ну, чем же, чем заняться, размышляла она, прогуливаясь в Сокольниках с сыном. Может быть, открыть антикварный магазин? Вообще-то это идея. Все равно нужно что-то искать для их дома. Ей очень хотелось, чтобы дом был сделан под старину. С бронзовыми дверными ручками, инкрустированным паркетом, старинными хрустальными люстрами, камином, украшенным часами в малахитовой оправе, резной, старинной мебелью, кузнецовской посудой. Много еще чего хотелось!..

— Да, лучше всего открыть антикварный магазин. Потом — не дай бог, конечно — всегда можно будет сказать, что камни нашла в старинной статуэтке. Ну, нашла клад… Убивать, что ли, за это? Ну, придется штраф заплатить. Ой! Ну о чем только она думает. Не вспоминать о лихе, так оно и не явится… — Она гуляла и разговаривала сама с собой, оценивающе поглядывая на проходящих мужчин. К сожалению, молодых встречалось мало, и были они, как правило, не одни.

«Все подружки парами, только я одна», — пробегала рефреном в мыслях строка из песни.

И тут в конце аллеи показался до слез знакомый силуэт. Сколько времени прошло…

— Черт! Опять Паншин! Куда бы спрятаться?

Но спрятаться было некуда. И они шли друг другу навстречу. Совершенно неузнаваемая Лера, в черной шляпе и перчатках, на высоких каблуках, в строгом зеленом костюме и, как всегда роскошный, Паншин, предпочитавший в одежде светлые тона. Лев сначала не узнал ее, но поглядывал с интересом. Вероятно, увидел в ней очередную жертву. Но по мере приближения выражение его лица менялось, и интерес превращался в безумное удивление.

— Лера! — как зачарованный пробормотал он.

Но Лера, не убыстряя шага, прошла мимо, делая вид, что не узнает его.

— Лера! Это ты? И наш сын? — прохрипел Паншин ей в спину.

Он так и остался стоять на дорожке, глядя на удалявшихся Леру и Игоря. У Леры внутри все омертвело. Эмоции сменяли одна другую, как в контрастном душе. Презрение превращалось в жалость, ненависть — в желание. Да, как ни странно, в желание! Несмотря на боль, которую он ей причинил, она поняла, что, скорее всего, переспала бы с ним. Но без обязательств. Как с платным проститутом. Получила удовольствие, и до свидания. Только надо предохраняться. Второго ребенка от него ей не нужно.

«Лерка, да ты идиотка! Опять тебя посещают какие-то бредовые желания! — одернула она себя. — Паншина нет! Он умер. Когда Игорь вырастет, я скажу, что его папа утонул в реке. Нет… Паншин есть, причем живой, здоровый». — Тут все эротические сцены, которые она гнала от себя, стараясь об этом не думать, всплыли перед глазами, и в низу живота сладко заныло.

«Мне нужен мужик. Пусть без любви, хотя бы для здоровья, как говорится. Я с ума сойду! Как же хочется купаться в объятиях, тонуть в глазах, терять сознание! Но где же найти такого? Паншин, наверное, лучше всех. Только с ним у нее была физиологическая гармония. Ну, признайся самой себе, ты хочешь только его и никого больше? Нет! Просто не с чем сравнивать. Ведь, кроме него, у нее никого не было. И она его ненавидит. Он моральный урод! Он ее бросил! Сволочь! Тварь ползучая! Ненавижу!» — Она вдруг разревелась, подхватила Игоря на руки и помчалась, не разбирая дороги, домой.

В то время как Лера сломя голову мчалась домой, Лев с недоумением смотрел ей вслед, потом засунул руки в карманы, присвистнул и пошел дальше. Сегодня у него было великолепное настроение. Он впарил битую «Мазду» одному лоху из Калуги, получил свой навар, а сейчас направлялся к Ришелье. Ришелье был старинный дружок Паншина, они вместе учились в школе, лишились девственности у одной и той же проститутки, да и вообще у них были очень схожие вкусы.

— Надо бы обмыть сделочку, — промурлыкал Лев и по дороге к кирпичной шестиэтажке заглянул в только что открытый супермаркет. В пакет упали пакетики с нарезкой ветчины и осетрины, баночка маслин, пара лимонов и постоянный спутник их встреч — коньяк.

Ришелье был один и невесел.

— А… Барсик. Проходи. Чего стесняешься? А лыбишься чего? Денег намыл, что ли? — спросил он, запахивая халат.

— Откуда узнал? — застеснявшись своей радости, через плечо бросил Паншин.

— Да у тебя же все на морде лица написано. Ладно. Не тушуйся. Я не завистливый. Чего там у тебя в пакете-то? Ну, давай, накрывай. Самообслуживание не отменяли.

Лев прошел на кухню, порезал тонкими колечками лимон, выложил на блюдце маслины, в другие — нарезку, открыл коньяк и красиво расставил все на жостовском подносе.

— Рюмки за тобой. Чего делать будем? Может, в картишки перекинемся? — спросил Паншин, ставя поднос на журнальный столик и плюхаясь на диван.

— Можно, — нехотя ответил Ришелье, — дай только я сначала переоденусь. Ты же знаешь, что я не могу коньяк в неглиже пить.

Он быстро облачился в костюм, совсем не стесняясь Паншина, и тот в очередной раз подивился его ладно скроенному телу.

— Во что играть будем? В преф с болваном?

— Да ну! Долго. Давай в двадцать одно. На кон деньги поставим. Понемногу. Для интереса. По десять баксов, — ответил Лев, разрывая купленную по дороге в «Союзпечати» колоду.

— Да погоди ты. А выпить? А закусить? — напомнил Ришелье и разлил по пузатым рюмочкам желтоватую жидкость.

Они выпили. Съели по паре бутербродов и начали играть. Банковать выпало «французу». Он лениво перетасовал карты и дал снять партнеру. Игра началась. Фортуна улыбалась Льву. Понемногу из портмоне Ришелье уже шестьсот баксов перекочевали в стопку, придавленную большой белой раковиной. Лев расслабился, прятал улыбку и торжествовал. Они сделали перерыв, потом опять выпили, закусили и снова сели играть. Проигрывал Ришелье замечательно. В его голосе не было слышно ни одной минорной ноты. И тут… деньги у него закончились.

— Ну что, хватит? — закуривая, спросил он. — А то я ведь могу на кон и квартиру поставить.

— Да слабо тебе квартиру, — проговорил Лев, сыто отваливаясь на спинку дивана.

— Мне-то не слабо.

— А кому слабо?

— Про присутствующих или ничего, или хорошо, как сам знаешь про кого.

— Сволочь ты, кардинал! Как был в детстве сволочью, так и остался. Не хочешь играть, так и скажи.

— Да чегой-то я не хочу? Русским языком тебе говорю — ставлю на кон квартиру.

— Пиши расписку!

— Во дурак. Не верит! Да на тебе расписку, жлоб недоношенный. Только ты денежки все на кон поставь. И свои, и мои.

Лев вынул из внутреннего кармана пиджака, небрежно брошенного на стуле, перетянутую резинкой пачку долларов и пересчитал все, что было под раковиной.

Потом сложил все вместе, добавил туда расписку и, не дыша, поместил стопку в центр стола. Верхний лист перешел к «французу», следующая карта ему.

— Еще, — чуть напряглись голосовые связки у хозяина квартиры. Лев также взял себе одну.

— Открываемся? — спросил он. Ришелье кивнул. У Льва был туз и восьмерка, у Ришелье туз и десятка.

— Очко! — уголками губ улыбнулся он.

Лев встал с дивана и подошел к зашторенному окну. Уже стемнело. Почему-то, как в детстве, захотелось плакать или от злости разбить чашку.

— Ну, чего стоишь? Не памятник. Дальше играть будем? Впрыснем адреналинчика в вяло текущую кровь? — поднялось настроение у Ришелье. — Слабак ты, Барсик! — Лев вяло отмахнулся рукой. — Расписку, расписку. Вот на свою-то квартиру ты играть не будешь. Как был Барсиком — так и остался.

— А вот и буду! — стиснул зубы Лев. — Что куме, то и мне. Давай бумагу. — И быстро настрочил расписку на тетрадном листе.

Перед тем как открыться, Лев понял, что Талия — покровительница игры — его покинула окончательно. Даже не видя карт партнера, он понял, что он банкрот.

— Вот как славненько поиграли! — сказал Ришелье, поднимаясь и убирая в свое портмоне деньги и листок. — Давай выпьем на посошок, тут как раз по последней осталось.

Они выпили, закурили. Дым белыми облачками вился вокруг настольной лампы. Тягостная тишина повисла в комнате. Первым не выдержал Лев:

— Это же не всерьез? Ты же не можешь выгнать меня на улицу?

— Как скучно… — протянул Ришелье. — Ищи деньги. Сколько твоя квартира стоит? Тысяч тридцать? Вот и ищи. Это же дело чести — отдавать карточные долги. Думаю, у меня бы ты не спросил, откуда я взял деньги. Сказал бы спасибо и арриведерчи. Займи у кого-нибудь. Богатую невесту поищи. Ты же у нас известный ловелас. Выкрутишься.

— Да у кого же я займу? В отличие от тебя у меня даже богатых знакомых нет. Так себе, средний класс. Хотя… — И перед глазами Льва возникло холеное лицо Леры, удаляющейся по аллее. — Сколько ты даешь мне времени?

— Ну месяц. Да расскажи, что надумал! Вижу, какая-то шалая мысль тебе в голову пришла. Может, сроку набавлю. Давай колись! Вместе что-нибудь придумаем. Мы же друг друга двадцать лет знаем. Можно сказать, родственники.

И они пошли на кухню пить кофе, снова не ощущая себя врагами.

Работа, которую она себе придумала, заглушила мысли о сексе. Она арендовала комнату с отдельным входом в небольшой галантерее у метро. Оплатила муниципальные сборы, заказала рекламную вывеску и дала несколько объявлений в газету. Объявление гласило:

«Хотим поддержать вас в трудную минуту. Купим старые вещи, доставшиеся вам от бабушек и дедушек. Несите все, разберемся и дадим денег! Бесплатно высылаем специалистов по оценке старинной мебели. Телефон…»

В то время антикварных магазинов в Москве почти еще не было. Государственные из крупных — на улице Димитрова и мебельный на Фрунзенской набережной. Правда, эти магазины давно заелись, и многие приличные вещи там не брали. Да и платили немного. Начали открываться частные букинистические и антикварные магазины. В них проводились аукционы. Народ повалил к Лере валом. Раритеты, правда, попадались редко.

Лера дала несколько объявлений в многотиражки областных городов, и тогда дела пошли еще лучше. Замшелый старичок из Павлово-Посада привез китайские шахматы начала девятнадцатого века. Бабуля, бывшая дворянка, притащилась из Суздаля с целым чемоданом интересных вещей — пара вееров из страусиных перьев, бинокли фирмы «Цейс», кальяны, украшенные причудливой резьбой, серебряные рамочки с портретами давно ушедших людей, китовый ус для корсетов, французские стеклянные вазочки, ручной работы кружевные подборы для платьев. Все было такое замечательное, что Лера взяла, не торгуясь, даже абсолютно не нужный ей ус. Она наняла в магазинчик двух продавщиц — тоже выпускниц Строгановки — и пожилого мужчину, отлично разбиравшегося в антиквариате. Комиссия проводилась по вторникам и четвергам, по средам и пятницам они ездили смотреть мебель.

Дом был почти готов, и Лера с огромным удовольствием обставляла его стариной. Игорь целиком и полностью был теперь на руках тети Веры. Она ничего не знала ни о доме, ни об антикварном магазине. Началась какая-то сумасшедшая жизнь. Дом, Варшава, магазин. Магазин, дом, Варшава. Поезда на Париж, Берлин, иногда она ездила через Прибалтику вместе с челноками. Приглашения делала ей за десять долларов официантка Ванда из небольшого варшавского кафе. И тут Лере стало казаться, что за ней кто-то следит. Она постоянно находилась под чьим-то неусыпным наблюдением. «Неужели менты, — заметалась она. — Надо прекращать контрабанду. Необходимо вовремя остановиться. Я уже столько раз туда ездила… Денег немерено. Остановись, Лерка, от греха подальше. Все! Все! Это в последний раз», — говорила она себе, взяв в этот раз очень крупную партию камней.

«Господи, пронеси! Ведь я же ни у кого ничего не украла. Ведь людей же я не обманываю, только государство…» — «Зато камни ворованные», — тут же протестовал внутренний голос. «Но ведь я же их не воровала. Клянусь, Пресвятая Богородица, чем хочешь клянусь! В последний раз! Обереги! Сохрани! Помилуй!»

В этот раз она поехала по туристической путевке. Руководитель группы удивился, увидев такое количество виз. Зачем ей Польша? Она, наверное, Варшаву как Москву знает?

«Все один к одному, — уже паниковала Лера. — Вернусь в Москву, пойду в церковь. Сделаю большое пожертвование. Игоря окрещу. Господи, пронеси. Господи, спаси и сохрани!»

На вокзале она встревоженно вглядывалась в лица провожающих, пытаясь поймать следящие за ней глаза, но вроде ничего подозрительного не обнаружила. Эта последняя поездка стоила ей колоссальных нервов. Куда исчезло ее откровенное пренебрежение к таможенникам? Зовущая улыбка? Уверенность в неотразимости для таможенников своих обнаженных полукружий грудей? Напряжение достигло предела. Уже не радовали покупки, сделанные в дорогих магазинах, приветливость и доброжелательность поляков, аппетитные витрины гастрономов… Хотелось одного — домой.

Руководитель группы поселил ее в купе одну. С одной стороны, вроде и хорошо, а с другой… И тут, что за напасть, таможенники будто почувствовали ее угнетенное состояние. Наконец-то сработала их пресловутая интуиция. На российской границе в купе вошли двое, глухо ударяясь автоматами о дверные косяки. Нагло расселись на соседней, пустой койке, разбросали по узкому проходу длинные ножищи в вонючих сапогах и стали ржать как мерины, ударяя друг друга локтями в ребра. Лера забилась в угол, поджав под себя ноги и прикрывая паспортом распахивающийся на груди халат.

— Ну, колись, чего везешь? Да не тушуйся! Нам же все про тебя известно. Наркотики? Котики-наркотики… — продолжал ржать первый, с гнилыми зубами.

— Чего молчишь? — подключился к разговору второй. — Давай рассказывай! По-хорошему говорю. Давай так: по-братски, поровну. «Тебе половина и мне половина», — фальшиво напел он старую мелодию.

— У меня нет наркотиков, — прошептала Лера, забиваясь еще дальше в угол.

— А что есть? — сплюнул длинную струю на вагонный коврик второй. — Че есть? У нас время много. Раньше чем через два часа состав не тронется. Мы ж тебя, голубушку, всю обшмонаем. Все шовчики распорем да наизнанку вывернем.

— Начнем, пожалуй, с личного досмотра, а, Петь? — снова заржал первый, и в уголках его губ появилась белая пенка, которую он жадно слизнул жирным языком.

Лера с ужасом глянула на столик, на котором стояла открытая бутылка шампанского с тремя белыми гвоздиками. Она снова перевозила камни в бутылке, в этот раз даже не потрудившись ее запечатать. Холодная испарина покрыла лоб, дикой болью пронзило виски. Лера была в полной растерянности и совершенно не понимала, как себя с ними вести и что делать. «Может быть, закричать, позвать на помощь? А кого звать? Руководителя группы? Пограничников? Они же и есть пограничники. Подонки! Что им от меня надо? — закусывая до боли нижнюю губу, думала она. — Что они знают? Да ничего не знают! Обкурились гады и тешатся».

— Я буду первым досматривать, — закатывался первый, расстегивая пуговицы на форменных брюках.

— Иди поссы лучше, — утирал от смеха слезы другой.

— Да как вы смеете! А ну-ка убирайтесь отсюда! — не выдержала больше Лера и стала подниматься с откидной койки.

Тот, что с гнилыми зубами, сдернул с ее плеча махровый халат и толкнул к стене.

— Раком вставай, раком, — сквозь сжатые зубы просипел он, тяжело наваливаясь на нее. — Руки ей держи, полотенце дай. Рот заткнуть надо. Не дай бог заорет, — прохрипел он напарнику, ударив Леру по голове кулаком, как приготовленную на заклание овцу. Бутылка с цветами полетела на пол и послышалось бульканье выливающейся из нее воды.

— Помогите! Пожар! — прокричала она волшебное слово, услышав которое в большинстве случаев люди приходят на помощь. — Пожар! Пожар! — визжала она, извиваясь в потных руках озверевших мужчин.

В дверь застучали. Кто-то побежал за проводницей. Голоса за дверью отрезвили потерявших над собой контроль мужчин. Второй набросил на Леру халат и открыл дверь.

— Чего расшумелись. Мы тут знакомую встретили, а у нее шутки такие. Давай по своим купе!

Члены тургруппы, увидев представителей власти, неохотно стали расходиться, только проводница стояла около дверей, укоризненно поглядывая на красные лица пограничников.

— Ребята, давайте по-хорошему. Я ведь тоже могу сообщить кому следует. — Она подобрала валявшийся на полу загранпаспорт и протянула глядящим на нее исподлобья виновникам происшествия. — Ставьте, ставьте свои печати и идите отдыхать. Намаялись небось за день. Работа-то у вас собачья какая.

Второй достал печать, дыхнул на нее влажным горячим воздухом и ударил по документу.

— А ты, стерва, смотри больше нам не попадайся! — словно гадюка из-под колоды, прошипел первый, и оба ушли, громко бренча карабинами по стенам.

Лера сидела на койке, едва прикрытая халатом, и невидяще глядела на проводницу.

— Может, тебе чаю дать? — участливо спросила та, погладив Леру по спутавшимся волосам. И тут Лера не выдержала. Она уткнулась лицом в живот чужой женщине и зарыдала горько-горько.

— Все. Хватит. Устала. Я больше так жить не могу! — сквозь рыдания выплескивались из нее слова.

Женщина ни о чем не спрашивала. Только гладила усталой рукой ее по голове и смотрела в окно на железнодорожный переезд. Там жила своей жизнью окраина страны. Прошла за белой с сережками козой девочка с хворостиной в руке. Тетка в потертой телогрейке крутила ручку колодца. Еще одна развешивала белье на веревке, привязанной к деревьям. Их жизнь была такой будничной, размеренной, что проводница про себя подумала: она тоже устала, и, если бы было кому поплакаться, она бы тоже уткнулась в чей-нибудь живот и отвела душу.

«Я словно Маша из чеховских «Трех сестер», — подумала Лера. — В Москву. В Москву, в Москву», — с грустной улыбкой вздохнула она.

Свое решение Лера приберегла напоследок, после получения денег. Для пана Мстислава ее сообщение было ударом. Хотя он, как и она, понимал, что, сколько веревочке ни виться… Ювелир сидел на своем леопардовом канапе, понуро свесив голову.

— Как же так, пани Валерия? Как же так? Я к вам привык… Мне… будет вас не хватать. А может быть… — Он опустил лицо в ладони. — Может быть, вы выйдете за меня замуж? Я теперь богатый человек. Что вашему Игорю делать в Москве? А мы можем эмигрировать в Испанию. У меня там двоюродный брат живет. А? Пани Валерия?

Вдруг он упал на колени и стал целовать ее запыленные туфли на высоких каблуках. Лере стало невыносимо жаль этого подслеповатого человека, к которому она тоже привыкла. Но мысль, что ей придется с ним спать, поставила все на место.

— Пан Мстислав, ради бога, простите, но я… Я вас не люблю. — И она потрепала его начинающие седеть черные кудри.

Поляк встал, прижался лицом к стене и замер на мгновение.

— Валерия, я в первый раз в жизни сделал предложение, и мне… отказали. Как жаль. А я так надеялся… Но я все равно должен подарить вам этот подарок, пусть он и не будет свадебным. Пусть будет прощальным.

Открыв сейф, он достал бордовую маленькую коробочку и протянул ее Лере.

— Не отказывайтесь, не обижайте меня. Я сделал это сам.

Лера открыла крышечку и увидела изумительной красоты перстень с четырехкаратным бриллиантом, оправленным в платину. Работа была необычной. Это был модерн, стилизованный под старину. Камень был великолепен. Таких больших Лера еще никогда не видела. Он надел перстень ей на палец.

— Помните обо мне.

Она подалась навстречу и прикоснулась губами к его худой щеке и со словами «Спасибо! Простите! Прощайте!» вышла из салона.

Через час она присоединилась к группе московских туристов и уже осматривала достопримечательности Варшавы, надеясь больше никогда сюда не вернуться.

Деньги на этот раз она упаковала в термос, еще в Москве аккуратно отделив ножом пластмассовый корпус от колбы. Потом заклеила стык клеем «Момент» и залила в ресторане горячим кофе. Когда проходили таможенники, она разливала по стаканчикам ароматнейший напиток и не выпускала термоса из рук. Таможня и на этот раз благополучно ее миновала. Потом она сбегала в туалет. Разбила термос и перепрятала деньги в гигиеническую прокладку. Она стала неистово креститься, бессмысленно глядя в заплеванное сливное устройство. Потом в каком-то порыве состроила в мутном зеркале себе страшную рожу, крикнула:

— Сарынь на кичку! — И пошла в купе спать.