1

Увидев Суслова и услышав рассказ о его беспримерном походе, Сергей почувствовал себя совсем здоровым, словно к лекарствам, которыми его лечили, вдруг добавили живой воды.

Да и Суслов изменился, стал строже, сдержаннее. Он возмужал, и лицо его стало сухим и жестким.

Сергей, долго таивший обиду на Суслова за его нелепое письмо, понял, что не сердится больше на него. Из путешествия вернулся другой человек, в котором не было даже внешнего сходства с дерзким и злым юношей, обиженным на весь мир.

— Знаешь, Сергей, — рассказывал Суслов, близко склоняясь к Нестерову, — сам, бывало, понимаю, что чувства у меня дурные, а удержаться не могу. И как ты думаешь — чем дальше мы шли и чем труднее становилось, тем больше упрямства.

— Это, брат, уже скорее упорство, — усмехнулся Нестеров.

— Льстишь, алмазник! — смеясь, ответил Суслов.

Нестеров, столько лет знавший Суслова, с удивлением видел теперь, что он, в сущности, добрый и веселый человек. Должно быть, качества эти до сих пор были скрыты в нем где-то глубоко.

— И упорство становилось все чище и светлее? — переспрашивал Нестеров. — Так ведь? Как будто шелуху с зерна снимали на обдирочных жерновах?

— Да, да. Именно так! — восхищенно говорил Суслов.

Впрочем, у него мало было времени, и встречаться им удавалось редко. Суслов неожиданно для всех превратился в дельного хозяйственника и знатока всевозможных проблем, начиная от количества необходимой для первых работ рудстойки и кончая мощностью компрессоров, которые надо поставить на руднике. Он с трудом избавлялся от последствий обмораживания и еще хромал, но все дни и ночи проводил на руднике, который назвал охотничьим именем Сердце-камень.

Суслов пытался завербовать к себе на работу Иляшева, но тот не пожелал. Старик искал участок для нового заповедника. Он переселял разнородных своих питомцев манками и привадами, загонами и облавами в новые угодья по Вышьюре.

Несколько раз Суслов ездил в область, чтобы ускорить открытие рудника. Там он узнал, что Палехов получил новое назначение, а другого начальника еще нет. И, вернувшись, сказал Нестерову:

— Что Палехова нет, это хорошо, но для тебя, Сергей, не легче. Палехов пока что получил повышение, так что о новых поисках придется докладывать ему же.

И вот оказалось, что единственным человеком, который настраивал Сергея против Суслова, пытаясь возобновить былую неприязнь и даже вновь разбудить в нем ревность, стала Варя. Теперь она сердилась на Суслова, сердилась с горечью, с полным отсутствием логики.

Сергей же с удовольствием следил за Сусловым. И сам возвращался мыслями в леса, готовясь к новому походу.

В эти дни пришло известие об окончательном разгроме гитлеровцев под Сталинградом.

И это событие, разыгравшееся за тысячи километров от Нестерова, подняло его с одра болезни. В тот же день он поднялся с постели и начал подготовку к новому походу.

Лечивший его врач только развел руками, но аккуратно убрал все порошки и микстуры. А Сергей не задумывался над тем, что с ним произошло. Он просто видел перед собой снежные степи Приволжья, по которым теперь его боевые товарищи гнали немцев, видел их беспримерный подвиг и чувствовал себя обязанным им. Если удача Суслова оказалась намеком, что есть родник с живой водой и для него, Нестерова, то победа армии, с которой он чувствовал себя кровно связанным, была самой живой водой.

Он теперь был занят почти круглые сутки, и к началу марта у него все уже было готово к походу. Оставалось только назначить день. И день этот пришел. Однажды вечером он сказал Варе об этом.

Варя выслушала его молчаливая, замкнутая. Он видел, какого физического напряжения стоило ей это спокойствие. Потом спросила:

— Ты окончательно решил?

— Да.

— Даже если я не стану дожидаться, чем кончится этот поход?

Он молчал.

— Хорошо, можешь не отвечать…

В дверь постучали. Довольный тем, что тяжелый разговор прерван, Сергей крикнул, чтобы вошли.

Это был Суслов. Возбужденный, он не заметил угрожающего молчания Вари.

— Нет, ты подумай, — воскликнул он еще с порога, — подумай только! Они назначили меня начальником экспедиции вопреки тому, что ты старше по стажу! Нет, как это тебе нравится?!

— Да это же хорошо! — искренне ответил Нестеров.

— Глупости! — сказал Суслов. — Я так им и отвечу: назначьте Нестерова! Вот что я им отвечу.

— Напрасно, — заметил Сергей. — Я все равно ухожу, и, по-видимому, надолго.

— Тут есть и о тебе, — вдруг смутясь, сказал Суслов. — Вот.

Он протянул телеграмму. В конце ее было написано:

«Нестерову прекратить поиски алмаза ввиду бесперспективности площадей. Продолжать работы выявлению запасов вольфрамита указанию Суслова. Палехов».

Нестерова обидела даже не суть телеграммы, а канцелярская форма, в которую эта суть была облечена. Сергей уронил телеграмму на стол.

— Кто дал им право, основание говорить о бесперспективности? — медленно спросил он.

Варя взяла телеграмму, прочитала ее и спокойно ответила:

— Я.

Нестеров растерянно смотрел на нее, все еще машинально сжимая кулаки. Варя усмехнулась и добавила:

— Я только что хотела сказать тебе, что ты не пойдешь на Ним. Мне помешал Суслов. Ну, тем лучше… Оказывается, он уже получил ответ.

— Какой ответ?

— На мое заключение о том, что поиски алмазов безнадежны…

Они стояли вокруг стола и глядели друг на друга, еще не понимая того, что происходит между ними, но чувствуя себя так, словно все трое окутаны каким-то туманом, мешающим дышать.

Варя сказала наконец:

— В чем дело? Для тебя это лучший выход. Ты и сам знаешь, что промышленных месторождений нет. Одним упорством ничего не сделаешь. Мы еще до твоего приезда выразили мнение экспедиции. Теперь ты можешь сослаться на наше заключение…

Она говорила так, будто произносила формулы; это и были обязательные, утвержденные ее мнением и желанием формулы. Сергей поднял глаза на Варю.

— Как же ты… — он говорил с большим трудом, делая паузы между словами, — как же ты… могла… подписать… такое?

— Могла, потому что это мое твердое мнение! — жестко сказала Варя. Помолчав, словно соображая, какое действие производят ее слова на Сергея, она резко добавила: — Впрочем, теперь спорить не о чем. Поиски запрещены, надо подчиняться приказу!

Нестеров, не слушая, взял со стола телеграмму, еще раз прочел и потом разорвал ее тщательными и четкими движениями сначала пополам, потом еще раз и еще и бросил клочки под стол.

— Пусть будет так. Ты еще не получал этой телеграммы, — сказал он Суслову. — Понял? А мы уйдем завтра утром. Саламатову я объясню сам.

— Что ты делаешь, Сергей! — вскричала Варя. — Это же преступление! Тебя будут судить!

— Пусть судят, — тихо ответил он и, подойдя к вешалке, надел полушубок. Остановившись в дверях, он обернулся к Варе и все так же тихо, что было страшнее крика, сказал: — Думаю, что ты не будешь рапортовать об этом? А если и будешь, то, пока твой рапорт дойдет до Палехова, я дойду уже до Нима…

Суслов молчал. Варя со страхом смотрела на Нестерова. Нестеров подождал немного и вышел. Суслов осторожно собрал клочки телеграммы, подошел к печке и бросил их в огонь.

— Но ведь завтра тебе вручат другую! — сказала Варя Суслову.

— Да, но Сергей прав. Он уже будет далеко, и Палехову не достать его своими идиотскими приказами на Ниме.

— А ты будешь отвечать!

— Ну что же, я отвечу, — пожав плечами, сказал он. Посмотрел на ее красное, испуганное лицо и спросил: — Зачем ты это сделала?

— Что я сделала?

— Зачем ты написала этот рапорт? Ведь Сергей опроверг в какой-то мере ваши сомнения. Он добился продления поисков. А теперь…

Было что-то суровое в его словах, в спокойном голосе, и Варя вдруг подумала, что вот Суслов и Нестеров, такие разные люди, стали одинаково смелыми и твердыми, как только соприкоснулись с мечтой. Суслов уже добился исполнения своих желаний, он нашел! Нестеров еще только ищет. Что же делает она? Мешает? Из каких чувств? Из зависти? Из ревности?

Эти мысли были невыносимы. Она хотела промолчать, но Суслов ждал. Он стоял перед нею как обвинитель. И она не выдержала.

— Молчи, молчи! — закричала она. — Вы умеете только обвинять! А помочь вы не умеете и не хотите! Уходи!

Она отступила к походной койке Сергея, на которой лежало его серое солдатское одеяло, колючее и шершавое, погладила его рукой и потом бессильно опустилась на койку, легла на подушку и замолкла. Плечи ее тихо вздрагивали от сдерживаемых рыданий. Суслов покачал головой и тихо вышел.

Когда Нестеров вернулся от Саламатова, Варя все еще лежала на его койке. Он вздохнул и присел рядом.

Непроизвольным, прощающим движением он коснулся ее волос, погладил их. Пальцы его нащупали мокрую от слез подушку. Раньше чем он произнес слово, Варя схватила эту твердую мужскую руку, умеющую делать такие мягкие, успокаивающие движения, и поцеловала ее.

— Ну что ты, Варя! — смущенно сказал Нестеров.

— Ты простишь меня, да? Ты не оставишь меня? — задыхаясь от рыданий, говорила она, прижимаясь к его руке влажной щекой.

— Конечно нет, почему ты это подумала?

— Я такая злая, такая резкая… — говорила она те бессильные и мучительные слова, которые в подобных случаях говорят женщины, жалея и себя и того, кого только что ранили.

Бывают мгновения в любви, когда можно только прощать, не пытаясь ни понять, ни исследовать. Тогда слова излишни. Попробуй разобраться в происшедшем, и все рухнет, как карточный домик под ветром. Внезапное прозрение это приходит, как удар молнии. Не сами ли они подточили те устои, на которых держится их чувство? Варя боялась взглянуть в глаза Сергею, а тот страшился спросить у нее, поняла ли она его.

И когда они смогли снова заговорить спокойно, они боялись каждого прямого слова, как препятствия, которое им, возможно, и не осилить. Это желание взаимных скидок примирило их, хотя каждый из них боялся, что ничто не выяснилось и ничто не стало ни проще, ни понятнее. Но они охотно и уже более легко давали друг другу обещания, надеясь, что сумеют исполнить их. Ведь от того, как они пойдут навстречу один другому, зависело теперь все, даже их чувство.

И Сергей согласился бросить поиски, если они не дадут да весны никаких результатов; в том же случае, если он найдет алмазы, — уехать отсюда сразу после регистрации месторождения. А Варя обещала помогать ему — ведь он уходит, вопреки приказу Палехова, который не простит ему неподчинения… Им казалось, что они не только поняли друг друга, но что любовь их стала еще сильнее и чище…

2

Не все получается так, как задумано.

Когда старые помощники Нестерова собрались вечером на совещание, они увидели, что между Меньшиковой и Нестеровым царит полное согласие, а вновь назначенный начальник экспедиции Суслов радуется этому примирению, как собственной удаче. Эта атмосфера дружелюбия обогрела всех. Человек легко поддается воздействию и чужой радости, и чужого горя. А они на опыте узнали, как трудно работать, когда в небольшом коллективе царят недоговоренность и какая-то неуверенность. Даже Федоровна постаралась изо всех своих сил и приготовила такой ужин, словно ожидала семейного торжества, объявления помолвки. Однако одни добрые намерения не могли помочь Нестерову. А непредвиденных затруднений оказалось слишком много.

Рентгеновский аппарат для просмотра промытых концентратов был где-то в пути. Из области пришла только одна накладная. А приступать к широким поискам без аппарата — все равно что искать иголку в стоге сена. И коллекторы сразу приуныли. Неужели им и на этот раз сидеть за деревянными столами, смазанными жиром, следить, как вода смывает мелкую гальку, мокнуть и перебирать, перебирать тонны мелкого галечника с постепенно погасающей надеждой, что когда-нибудь в жировом слое на столе застрянет кристалл алмаза? А пусти этот поток гальки через луч рентгена, и алмаз сам о себе заявит голубым свечением. Не надо ни воды, ни жира — только небольшой движок, несколько бочек бензина и аппарат… Но ведь с аппаратом можно взять и рацию и электролампочки, чтобы жить по-человечески и быть всегда связанным с жизнью страны. Тогда и услуги Тимоха, разносчика новостей, не понадобятся…

Вспомнив о нем, об этом разносчике вестей, кое-кто улыбнулся, — вот будет удар по его самолюбию! Этот низкорослый охотник был неутомимым ходоком. Он покрывал на лыжах или оленях сотни километров, чтобы донести новости в самую отдаленную охотничью избушку, тем более что вести теперь были веселые.

И еще одно непредвиденное обстоятельство. Баяндин выделил лошадей для обоза, но лошади эти только что вернулись из дальнего похода — вывозили охотников из пармы после окончания сезона, — необходимо дать им отдых. Туго и с продуктами: на складах пустовато, нужно подождать нового завоза, на что уйдет дня три-четыре… И так получалось с каждой мелочью, будто все противодействовало Нестерову.

Однако были и утешительные обстоятельства. На этот раз отряд собирался в путь с воодушевлением и ничего похожего на то ощущение героического самопожертвования, с каким алмазники уходили осенью, не было. Люди шли теперь навстречу весне, теплому ветру, голубой воде. Да и вся страна испытывала чувство радости, подъем духа. За плечами собиравшихся в парму были великие победы, взламывавшие гитлеровский фронт, подобно тем весенним водам, навстречу которым торопился отряд.

Головлев, разобравшись в обстановке и зная злопамятность Палехова — Сергей сообщил ему о телеграмме, — сказал:

— Не так страшен черт, как его малюют! Мое мнение такое: вам, Сергей Николаевич, выходить завтра налегке, а мы тронемся через день с конями, с людьми, с грузом. Для доставки аппарата, если он за эти два дни не дойдет, оставить одни сани, пару лошадей и Евлахова — он человек надежный и при плохой дороге не оставит аппарат, на плечах да вынесет! А вы тем временем успеете уточнить места разведки, авось мы сразу ухватим эту россыпь за хвост…

Варя хотела что-то сказать, но взглянула на Нестерова и промолчала. Отговаривать она уже не могла. Каждое слово могло обернуться против нее. А Евлахов, расправив свои неширокие плечи, только улыбнулся, — не кому-нибудь, а ему поручали самое дорогое оборудование! Лукомцев предложил свои услуги, чтобы пойти с Нестеровым, но Нестеров, прикинув количество саней, которые надо было сопровождать умелым людям, отказал ему.

К концу совещания, когда все было выяснено, и осталось, собственно, только проститься с Нестеровым, и настроение угасло, как всегда перед разлукой, пусть и не долгой, вбежала Юля и с порога крикнула:

— Сергей Николаевич, к вам делегация!

Нестеров невольно вздрогнул. Ему почему-то представилось, что Палехов каким-то чудом узнал о его самовольстве и теперь приехал со всеми своими полномочиями. Он встал и увидел за спиной Юли четырех школьников — двух юношей и двух девушек.

Возглавлял делегацию маленький беловолосый паренек, который протянул руку и неустойчивым баском представился:

— Ершов, секретарь школьной комсомольской организации.

Затем он по очереди представил остальных своих товарищей и объяснил:

— Слово от имени выпускников Красногорской школы-десятилетки имеет Фаина Князева.

Нестеров пошутил:

— Совсем как на дипломатическом приеме!

Паренек покраснел и с обидой сказал:

— Дипломаты говорят, что слова существуют для того, чтобы прикрывать мысли! А мы к вам с чистым сердцем!

И Нестеров поторопился переменить тон.

— Я вас слушаю.

Девушка с каштановыми косами, очень милая, с тем вдохновенным лицом, какое бывает у восторженных детей, по знаку председателя делегации начала речь. Нестеров ждал, что разговор пойдет о каком-нибудь докладе или о вечере воспоминаний фронтовиков и уже приготовился ответить, как обычно отвечал на подобные приглашения: «Я бы и рад, но не могу, знаете, срочное дело…» И вдруг услышал нечто неожиданное. Девушка объявляла, ни много ни мало, о желании старшеклассников пойти на поиски алмазов с первого июля до конца августа.

— По окончании выпускных экзаменов и до начала приемных испытаний в вузы, — уточнила она. — И, знаете, пойдут только те, кто хорошо выдержит экзамены.

Нестеров невольно взглянул на своих товарищей.

Эта пламенная речь произвела на него странное впечатление. Он вдруг воочию увидел, что за его работой следят сотни пристальных и доброжелательных глаз, что у него тысячи союзников, которые, если понадобится, встанут за него горой. Как видно, нечто подобное ощущали и другие. Головлев спрятал свое бурое от зимнего загара лицо, склонив голову, и закашлялся, словно у него перехватило дыхание. Варя, побледнев, пристально смотрела на школьников: должно быть, она думала о том, как сама когда-то рвалась к романтике открытий, еще не подозревая, что открытия прежде всего требуют напряженного труда, а может быть, боялась, что ей скажут: «А чем помогли вы?» Юля Певцова слишком внимательно смотрела на свои огрубевшие руки. Евлахов, вспомнивший, видно, своих ребят, не стесняясь, вытирал лицо большим платком.

Нестеров поблагодарил юных добровольцев и сказал, что надеется закончить поиск до начала экзаменов. Девушка огорчилась, а секретарь комсомольской организации сурово поправил:

— Вы не думайте, что мы экзотикой увлекаемся! Мы можем хорошо работать. Прошлым летом мы работали на сплаве и получили благодарность Саламатова. А что касается поисков, то мы сами знаем, что дело это не простое. И если у вас будет надобность, вы только напишите, а мы всегда готовы.

Нестеров улыбнулся прозвучавшему по-пионерски окончанию речи, но секретарь комсомольской организации не пожелал заметить улыбку. Он строго посмотрел на алмазников.

— Мы и сами желали бы, чтобы ваши поиски кончились успехом как можно скорее. Но ведь и в прошлом году вы надеялись на скорую удачу. И мы пришли не самовольно. Райком комсомола постановил оказать помощь вашему отряду. А незанятых комсомольцев нет. Мы только что отправили в Уральский танковый корпус около тридцати человек да на лесозаготовки дали больше пятидесяти. Так что в резерве остались одни старшеклассники.

И Нестеров с благодарностью записал имена и адреса делегатов. Пусть им никогда не придется бродить по тайге, но уже сам порыв их свят!

Когда делегаты ушли, Нестеров тихо сказал:

— Примем это посещение как предзнаменование удачи! Поручаю товарищу Головлеву вывезти обоз. Евлахову — обязательно дождаться рентгеновского аппарата. Сам я ухожу завтра утром. Встреча — на Ниме!

Радостная вера в удачу, дерзость, веселое предчувствие овладели им, когда алмазники окружили его, прощаясь. Да и у всех было это же дерзкое, веселое настроение, как будто все их чаяния уже сбылись. Даже Варя больше не спорила. Она только ждала.

Прощаясь с нею, он знал, что Варя по-прежнему любит его и желает ему удачи, и все предстоящее показалось ему прекрасным.

С таким бодрым настроением уходил Нестеров во второй поход. Это было в один из первых теплых мартовских дней, пронизанных насквозь весенними, радужными мечтами.