1

Сергей остановился перед охотничьей избушкой, в которой осенью была расположена коллекторская отряда. Здесь алмазники, уходя, оставили нехитрое походное снаряжение, и Нестеров собирался вновь основать в ней свою штаб-квартиру.

Засыпанная снегом избушка больше походила на небольшую горку, чем на жилье, и Нестеров угадал ее только по ключу, бившему чуть повыше из-под скалы и стекавшему к Ниму неширокой черной струей среди белого снега. Родничок этот не замерзал, поэтому здесь алмазники поставили вашгерд и работали на нем до большого снегопада. Теперь ручеек стал шире и бурливее. Вода чуяла приближение весны, двигавшейся из-за гор, с запада, вместе с теплым ветром. Перед избушкой на берегу ручья так и остались привезенные с верхней террасы горки породы, приготовленной для промывания. Когда Нестеров заболел и начались морозы, никто уже на захотел тратить на разборку последние силы.

Нестеров хотел войти в избушку, но задержался: горка породы торчала перед ним, будя какие-то странные мысли об удаче. Он смотрел на нее почти с суеверным чувством. Ему вдруг представилось, что только расстроенное воображение его могло видеть здесь алмазы, — так обычна и проста была эта песчаная порода, выступившая темными пятнами. Он сбил снеговую шапку и ударил топором по верхушке, раздробив мерзлый песок с примесью мелкого галечника. Затем влез в жилье, нащупал у входа промывательный ковш, каелку и самодельный вашгерд.

И хотя он устал, хотя больше всего ему хотелось огня и горячего кофе, он снова вернулся к отвалу, нагреб хрустящей замерзшей породы в ковш, нагнулся к темной воде и начал промывать песок вращательными движениями.

Порода смерзлась, пришлось растирать ее рукой, пальцы закоченели. Но вот песок стал смываться, обнажая черные шлихи, крупную гальку, мелко блеснувшие золотинки. Однако Нестеров как будто не видел золотой блесны, он ждал, когда обнажится галька. Вот она заиграла природной расцветкой. Это были темно-зеленая ширла с блеском бутылочного стекла, кусочек горного хрусталя, осколок зеленоватой яшмы — все не то, что он искал.

Он взял второй ковш породы, третий. Уже совсем стемнело, камни становились неразличимыми по цвету. Нестеров просто складывал их в карман, торопясь набрать как можно больше.

Руки перестали ощущать камень, как усталые пальцы швеи не могут взять иглу. Нестеров выплеснул пробу и бросил ковш. С трудом разыскал бересту и смолье, оставленные еще с прошлого года, чиркнул спичкой. Робкий огонек пробежал по бересте, сворачивая ее в трубку, освещая неуютные обмерзшие стены, сложенные из суковатых бревен. Стало тепло и спокойно на сердце, огонь всегда утешал душу, — недаром Нестеров был искателем и скитальцем.

Он прочистил забитое снегом отверстие в потолке. Дым потянулся ровным столбом. Тепло распространилось по всей неуклюжей постройке. Закапало с бревен; белый пар, стекая со стен, заклубился по земляному полу. Нестеров повесил котелок над огнем, достал плитку шоколада, раскрыл банку консервов, разогрел ее, оттаял сухари. Пусть будет праздник из праздников, торжество из торжеств!

Внезапно он опять забыл о еде, нащупав в кармане мокрые камешки. Он высыпал их на убитую землю возле камелька, бросил полушубок и прилег на него, перебирая похрустывающую гальку. Источенные водой камни были гладки на ощупь, но порой под пальцами прорезывался кристаллический угол.

Перебирая камни, Нестеров внимательно изучал каждый, как бы мал он ни был. Он помнил, что многие прекрасные находки зависели от случая и наблюдательности человека. Так открыли золото на Урале, когда в 1724 году крестьянин Ерофей Марков, ища в окрестностях тогдашнего Екатеринбурга горный хрусталь, нашел кусочки кварца с вкрапленным в них золотом. По существу то было открытие русского рассыпного золота, но чиновники из екатеринбургской берг-коллегии, следуя иноземным образцам — рудным разработкам золота в Австрии, — предложили Маркову и казенным изыскателям искать рудное золото, которое и найти было труднее, и добыть сложнее. И только почти через сто лет рассыпное золото было открыто вторично, и тоже случайно. Маленькая девочка Катя Богданова, дочь рудного рабочего, купаясь в реке, подобрала тяжелый блестящий камень и принесла его отцу. Это был первый золотой самородок, найденный в России, с которого, собственно, и открывается история рассыпного золота.

А кто нашел аметисты, хризолиты, корунды? Кто нашел уральские рубины? Охотник, выслеживавший соболя среди бурелома, где вывернутые корнями поваленных деревьев груды земли скрыли следы зверька, отчетливо видные на снегу. Охотник полз на коленях, разыскивая тоненькие царапинки коготков соболя на примороженной земле, и вдруг увидел капли смерзшейся крови. Он склонился над ними, потрогал рукой. Это были камешки кристаллической формы кроваво-красного цвета. Охотник взял их без большого удовлетворения: он не мог простить себе, что упустил соболя. А через несколько дней на том месте стояли курные избушки приискателей, бродили скупщики камня. Замерзшая кровь земли — рубины вызвали биение живой крови в погоне за фартом.

И Нестеров подолгу и внимательно рассматривал каждый камень. Он вынул бутылочку с кислотой, нож, молоток, чтобы установить название породы и состав образца. Последние зерна привлекли его внимание. Минералы отмылись как бы для того, чтобы успокоить его и толкнуть на дальнейшие поиски. На его ладони лежали серые зернышки оливина и почти голубые, бесформенные камешки диопсида.

Нестеров приближался к концу осмотра. Ничто теперь не привлекало его внимания больше, чем нужно было для определения минералов. Значит, то, что он искал, не попадалось. И он уже утомленно вздохнул, раздумывая о ночлеге, когда нащупал еще камешек, уколовший пальцы твердыми гранями. Нестеров быстро нагнулся к окну, встал на колени, чтобы лучше видеть.

И сразу вскочил на ноги, сжав кулаки, словно хотел вызвать на бой весь свет.

Разжав ладонь, он снова увидел невзрачный светлый камешек с острой вершиной и тупым основанием. Камешек высотой в пять миллиметров, с очень острыми гранями.

Внезапно случайный отблеск пламени упал прямо на вершину тонкого кристалла, и на ладони Нестерова произошло чудесное превращение. Невзрачный бледный камешек вдруг засиял чистым голубым светом, в котором были голубизна неба и чистота морской воды, прозрачность весеннего дня и в то же время отблеск молнии. Нестеров выпрямился и громко сказал:

— Алмаз!

Как ни был мал этот камешек, он вновь подтверждал его предположение, и Сергей с торжеством долго и внимательно разглядывал его.

Он уложил камешек на дно кошелька и спрятал кошелек в карман. Приготовил постель из пихтовых лап, Лавы пахли смолой и мягко похрустывали под спальным мешком. Сергей прилег и устремил взгляд на призрачные видения, рождаемые огнем. Теперь он не мог оторвать глаз от игры пламени, — это ощущение привычно охотникам. Следя за улетающими в дымовое отверстие искорками, Сергей видел, как рождаются пока еще бесформенные картины, однако все они были связаны с алмазом. Он представил будущий поселок, шахты, обогатительные фабрики — все это ограничивалось высокими голубыми горами, — потом Варю, стоявшую рядом с ним и просившую не напоминать о прошлом. За Варей Сергей увидел Саламатова, Суслова, даже главного врача из госпиталя, словно все эти люди собрались на его торжество и теперь приветствовали его, а он скромно и в то же время гордо отвечал им, что в этой победе есть большая доля и их труда, потому что они помогли ему пройти через все препятствия.

Рано утром Нестеров приготовил длинную и подробную запись маршрута. Он перечислил все преграды, которые встретят на своем пути сопровождающие обоз люди, указал, что следует перебросить имущество экспедиции в ближайшие дни, пока еще не сорван лед на реках, проложил карту пути и отметил броды на тот случай, если обозники решат идти напрямик.

Ничего теперь не пугало Нестерова. Он еще раз нашел алмаз. И никто не остановит его поиска. А Саламатов, получив еще одно подтверждение его правоты, настоит на немедленной отправке обоза.

Он вышел из шалаша и остановился над рекой. Торжественная взволнованность переполняла его сердце. Он видел красоту, доступную только тем, кто рискнет проникнуть в тайное тайных горного хребта.

Долина была наполнена ясным светом, нежно-голубым излучением, какое бывает в переливах северного сияния. Высокое, почти весеннее небо отражалось в снегу, и голубые волны света заливали скалы. Горы внезапно утратили свою весомость, грубые формы и резкие линии. Они словно плыли, подобные облакам. Даже расстояния были неразличимы — так много света и голубизны стекало в каменную чашу, образованную горами.

Нестеров стоял над рекой, медленно оглядывая горизонт, чтобы полностью насладиться неожиданным зрелищем. Он любил найти и рассмотреть внезапную красоту какого-нибудь куска природы, какими богата земля для умеющих видеть и слышать. Не только по необходимости взбирался он на крутизну, но и для того, чтобы увидеть мир с горы. Он плавал по рекам не потому лишь, что это было, удобное средство передвижения, но и для того, чтобы ощутить непрерывность движения, смену ландшафтов, смягченный блеск солнца и колеблющиеся испарения, которые все видоизменяют и ничего не оставляют в состоянии покоя. Он умел наблюдать мир, говорящий красками и переменчивым светом. Так и сейчас он стоял, завороженный, глядя на неожиданное лицо долины.

Внезапно Сергей оторвал взгляд от этой разноцветной прекрасной картины и вспомнил о деле. Если для бездельника какой-нибудь пейзаж пленителен тем; что ничто не мешает ему наблюдать, то Нестеров умел вдвойне насладиться красотой в краткий миг досуга, чтобы долго помнить о ней, вернувшись к грубой и утомительной работе. Красота отражалась в его душе, помогая ему как можно лучше и быстрее окончить взятое на себя дело.

Первый олений обоз придет в долину через десять — двенадцать дней, если его не задержит постройка мостов через реки. Впрочем, Нестеров надеялся, что остяки, следуя его совету, отыщут броды. Ему хотелось немедленно начать разведку. Слишком долго он собирался в этот поход. И слишком мало времени дано ему для доказательства своей правоты.

Вдруг он подумал о том, что еще не окрестил этот новорожденный мир, призванный им, геологом Нестеровым, к жизни. Все живое должно иметь имя. Пока здесь не было жизни, долина могла быть безымянной. Но теперь она должна быть окрещена, нанесена на карту. Это будет новое имя, влекущее к себе неожиданностью, загадочностью своего появления. Это имя пройдет затем по проводам в Москву, его запомнит Бушуев, его произнесут в разнообразных организациях и учреждениях, о нем со злостью будет говорить Палехов, а потом оно станет привычным и таким же простым, как все привычные имена. И только в воспоминаниях Нестерова оно останется все таким же необыкновенным и неожиданным, каким рождалось впервые и впервые было произнесено человеком.

Нестеров прошел в шалаш, вынул тщательно спрятанную флягу, отвинтил стаканчик и снова вышел. Он поставил стаканчик на пень, налил до краев водкой и огляделся кругом. Торжественная тишина окружала его, долина сама как будто прислушивалась к имени, которое даст ей первооткрыватель. А первооткрыватель стоял и молчал, перебирая в памяти всевозможные имена, и ни одно из них, казалось, не подходило к его крестнице.

Вот уж чего он никак не мог предположить: как трудно найти подходящее имя! Он произносил одно за другим и тут же отбрасывал, потому что в одних не было веры, в других — надежды, в третьих — радости, в четвертых — ощущения победы. «Утверждение»? «Догадка»? «Найденыш»? Ведь он утверждал, что здесь есть алмазы, догадывался об этом — и увидел их! Однако было еще что-то в душе — смятение чувств, оправдания которому он не мог найти, глубокая красота долины, напоминающая красоту неба и блеск алмазов, северное сияние и глаза Христины… Он даже оглянулся, не слышит ли кто-нибудь эти рассуждения.

Он знал, как много обязательств берет на себя, утверждая новое имя, которое прозвучит заявкой на большую и долгую жизнь его мечты, еще не осуществленной в действии. Но сейчас, стоя перед этим пнем, который стал праздничным столом, Нестеров готов был бросить вызов всему, что будет мешать. Он поднял чарку, обвел рукой кругом и громко крикнул:

— Живи, и пусть будет имя твое Сполох!

Выпил половину чарки, остальное разбрызгал по снегу, совершая древний, еще от язычества идущий обряд крестин земли. Потом пришел в шалаш и дописал свою записку:

«Здесь будет прииск. Пусть он носит светлое имя Сполох. Пусть в имени его отразятся северное небо и надежда, блеск солнца и свечение алмаза. Жду людей. Нестеров».

Им овладело такое нетерпение, что он не мог больше ждать, когда появится Тимох. Захватив только ружье, он надел лыжи и поднялся на перевал.

С перевала он увидел на заболоченной, сухолесной согре три оленьи упряжки, уже начавшие подъем в гору. Выстрелив из ружья, чтобы остановить Тимоха и предотвратить тяжелый и ненужный теперь подъем, он побежал с горы, рискуя разбиться на крутом склоне. Но сегодня все должно было удаваться; он чувствовал такой избыток сил, что мог бы, пожалуй, подняться на небо и спуститься в ад, не испытав ни усталости, ни боязни.

Поравнявшись с головной упряжкой, он увидел, что на этот раз Тимох странствовал не один. Но с ним не было столь нетерпеливо ожидаемых Нестеровым рабочих. На этот раз он кочевал с семьей. Когда Тимох отделился от упряжки и подошел к Нестерову, Сергей не сразу узнал его — такое важное выражение было на его лице, да и наряд отличался от обычного. Разноцветные украшения на малице были перешиты заново, он так и пестрел на белом снегу, на темном фоне неба. Две женщины с трубками в зубах, одетые в штаны и короткие халаты из белого полотна, сопровождали его.

— Почему не привел людей? — спросил Нестеров.

— Далеко откочевали, Сергей Николаевич, — с сожалением сказал Тимох. — Хотел бежать до дальнего стойбища, подумал, ты тут ждать станешь, на меня обидишься, послал к ним меньшую дочь. Дня через четыре придут, они не обманут, мы от колхоза строгий наказ послали, — с удовольствием пояснил он. — А ты уж не сердись на меня, что не все твои слова исполнил. Помнить — помнил, а сделать было трудно. — Он скинул с головы меховой капюшон малицы и почесал в затылке. — Не все так получается, как задумаешь… — Потом живо спросил: — Новую бумагу написал ли? А то Саламатов ждет от тебя новостей, а что я скажу — видел, был Николаевич веселый, здоровый? А он скажет: где бумага? Все русские любят бумаги читать; когда писем нет, книги читают; не знаю, что они в них видят, меня не учили грамоте. А меньшая моя дочка тоже, как русская, книги читает, только там ничего про оленных людей нет, будто, все олени на земле вымерли. Я думаю, это неправда? — вдруг с опаской спросил он. — На чем большое начальство будет ездить? Что люди есть станут? Дочка только смеется, когда ее спрошу, будто я не старший в доме… — Вдруг вспомнил что-то, быстро сказал: — Варвара Михайловна тоже письма ждет. Отозвала меня в сторону, сказала: «Если Сергей Николаевич задержится, пусть напишет. Мы Палехова переспорим…» Тогда забыл сказать, после вспомнил, всю дорогу повторял, чтобы еще раз не забыть…

Нестеров готов был и побить и расцеловать Тимоха. Каких мучений стоила ему эта забывчивость! Зато сколько безыскусственной радости дали ему эти ее слова, которые Тимох попытался передать в ее интонации: и просительной, и в то же время задорной. Нестеров торопливо достал письма, в одном из которых покоился завернутый в бумагу маленький кристалл алмаза.

Нестеров дал Тимоху прощупать кристалл в письме, сказал:

— Береги это письмо пуще глаза!

— Скажешь, — обидчиво возразил Тимох. — Ведь оно Саламатову! — и потряс указательным пальцем.

Спрятав письмо, он хвастливо добавил:

— Всей семьей в город кочую, пусть бабы увидят, какой мне почет будет. — Потом поскреб в затылке, сделавшись сразу похожим на плутоватого мужика, и тихо сказал, чтобы женщины не слышали: — Одно плохо: начальства боюсь, Сергей Николаевич.

— И Саламатова? — весело спросил Нестеров. Его оживила эта встреча, как бы предсказывавшая успех во всех дальнейших начинаниях.

— Саламатова не боюсь, — обиженно ответил Тимох. — Саламатов — мой старший брат. Я другого начальника боюсь, городского…

Женщины разожгли костер и готовили обед, воспользовавшись остановкой. Тимох усадил гостя на нарты, достал мороженой рыбы и мяса, нарезал тоненькими стружками.

— Поешь, Сергей Николаевич. Такой строганины до будущей зимы не будет. Небо теплеет…

После короткого обеда Тимох тронул своих олешков, уходя на юг. Сергей долго еще стоял на его следу, глядя, как уменьшались и исчезали за речным поворотом люди и животные. Он оставался один, и надолго.

Вечером он с гордостью осмотрел свое хозяйство. Жилье было подметено и натоплено. Он устроил даже маленькие сени, где мог сложить продукты, конечно, если бы они у него были. В потолке уже не просвечивало небо. Камелек оканчивался трубой, сложенной из камней, замазанных глиной. Первый раз он вымылся горячей водой, потом сварил убитую возле избушки птицу. Все было хорошо.

2

Два дня он проверял породу, извлеченную из старых шурфов, что были пробиты еще осенью. Браться за другую работу — пробивать новые шурфы и промывать добытое — одному трудно. Попутно он давал названия всему окружающему и записывал эти названия на карту. Горы он назвал «Голубыми», по их способности воспринимать окраску неба и снега. У самой границы их он все-таки и сам заложил шурф, намереваясь повести разведку сверху вниз по террасе, — уж очень обещающим показалось ему это место.

В южной части долины, у подножия гор, Нестеров отыскал ровный срез по склону, какие у старых горщиков носят название «глядельца». В глядельце этом отчетливо различались все наслоения пород. Высотой оно было около пятидесяти метров, и начиналось почти от самого подножия горы. Здесь изверженные породы встретились с осадочными и пронзили их подобно копьям. Было похоже, что руки человека обтесали этот откос, а вода, ветер и время довершили работу и отполировали глядельце, чтобы исследователю было легче разобраться в нагромождении камня. Оливиновая свита просматривалась очень отчетливо, и Нестеров решил заложить здесь впоследствии крайний шурф разведки.

Кончался третий день его одиночества. Скоро — он верил в это, зная настойчивость Саламатова, — на перевале раздастся крик погонщиков, люди спустятся в долину, окружат Сергея, дивясь красоте этих мест. Он поставит их на шурфы, начнет подвозить породу к вашгердам на оленях, а не таскать на плечах, как приходилось делать пока, и тогда здесь закипит работа. Придут бурщики, забойщики, коллекторы и, может быть, геологи, — и тогда уже начнется настоящая жизнь разведки. А как удивятся они, увидев, что он успел сделать так много!

Нагруженный мешком с пробами, он подходил к избушке, когда ему показалось, что кто-то выглянул из жилища и снова скрылся в нем. Неясное ощущение опасности заставило его сойти с тропы. Он пошел в обход. Выглянув из чащи, увидел прислоненные к стене лыжи, мешки, легкие нарты. Из дымового отверстия вырывались искры: кто-то зажег сильный огонь.

Тревога внезапно сменилась радостью и облегчением. Он вдруг понял, чего ему так не хватало все эти дни, — человека, товарища. Если бы это была Варя!

Он сбросил лыжи и устремился в жилье, отодвинув тяжелую плаху, заменявшую дверь. Пламя ослепило его, дым мешал разглядеть, кто был гостем. Он стоял у порога, вглядываясь в смутные очертания человека, находившегося перед ним, как вдруг услышал насмешливый голос:

— Должно быть, мне богатой быть, Сергей Николаевич, что вы меня не узнаете.

— Христина! — удивленно воскликнул он.

— Вижу, что вы незваному гостю не рады, — принужденно сказала она.

— Нет… — Он смутился от неожиданности, оттого, что не находил нужных слов. — Нет, отчего же… Как вы сюда добрались?

— На лыжах, — усмехнулась она. — Я же все соболиные лазы знаю. Где дерево упало, там и мост!

Теперь он разглядел ее. Девушка стояла возле огня, отвернувшись в сторону, так как дым еще клубился под потолком, мешая дышать, разъедая глаза. Полушубок она сбросила, на ней был привычный меховой костюм и те же меховые сапоги. Возле нее лежала какая-то утварь, на столике были горкой навалены караваи хлеба, мешочки с крупой, куски сахара. Должно быть, она разбирала привезенные припасы, когда он вошел. Внезапно Христина посмотрела Нестерову прямо в глаза и сказала:

— Мама напекла вам хлеба, жалеет вас, просила проведать.

— Да ведь тут два дня пути, — удивленно сказал он.

— Ну и что же! — с вызовом воскликнула она. — А если бы вы знали, что в лесу сидит несмышленый человек, который и огня развести не умеет, вы бы не пошли проведать его?

Внезапно он рассердился, бросил мешок с пробами в угол и резко спросил:

— Вы что же, меня за ребенка считаете?

— А кто вы в этом лесу? — спросила она. — Что вы знаете? Вот поставили жилье возле скалы, да еще с южной стороны, а того не заметили, что через неделю вас лавина задавит. Надо было хоть вверх посмотреть, если землю не слышите. А если и земля для вас молчит, так хоть ветер послушайте.

Она подняла руку. Нестеров невольно прислушался, словно рука ее призывала к вниманию. Далеко в вершинах леса шумел ветер. Он шел тяжелыми волнами, ударяясь о деревья, снова подпрыгивая вверх, опять возвращаясь к земле. Внезапно послышался шум воды, густой, медлительный, тяжелый — не такой, как всегда. До сих пор он слышал только звонкое пение струй возле каменных «бойцов» на берегу, теперь же шумела вся вода; звук возникал где-то у самого дна, постепенно распространяясь по всей глубине от берега к берегу.

Христина опустила руку. Сказала:

— Весна будет ранняя. Вода весь лед на горных речках съела. Завтра начнется оттепель.

— Ну и что же? — сердито спросил он.

— Обоз к вам не дойдет, если еще не вышел из города.

Только теперь он заметил, как много груза привезла Христина на своих охотничьих нартах. Увидел, что лицо ее бледно, сапоги мокры, от одежды клубится пар. Он сбросил полушубок, придвинул обрубок дерева, служивший ему стулом, пригласил:

— Садитесь, Христина.

Она села, вытянув ноги, привалившись спиной к стене, и закрыла глаза. Он выругал себя за резкость, растерянно помешал дрова, заглянул в котелок. Христина сказала усталым, ровным голосом:

— Принесите мешки с нарт, а то звери набегут.

Он внес два мешка. Пощупал: в них были сухари, мука, крупа. Девушка тащила на нартах по сырому снегу столько груза! Он шел с одним вещевым мешком — и едва добрался.

В котелке закипел суп. На столе лежала половина глухаря, стояла сковородка с луком и маслом. Он поставил жаркое на горячие камни, стараясь двигаться бесшумно и не задеть Христину в тесном пространстве. Сходил за водой и поставил чай. С нескрываемым удовольствием рассматривал он чайник, чашки; первый раз он выпьет чаю, который не будет пахнуть мясным бульоном или кашей. До сих пор ему приходилось вести все хозяйство при помощи одного котелка.

— Христина! — окликнул он тихо.

Девушка открыла глаза, улыбнулась и вдруг нахмурилась.

— Что же вы не разбудили меня раньше? Так я и знала — суп, наверно, без соли, жаркое без приправы, а у меня в мешке сушеный картофель, рис и даже лавровый лист.

— Праздничный обед устроим завтра, — сказал он.

После ужина он пошел в лес, нарубил пихтовых веток и устроил вторую постель. Христина за это время успела вымыть посуду, хотя он видел, что от усталости у нее закрываются глаза и подгибаются ноги. Все же она распаковала груз, достала два одеяла, простыни, устроила постель. Он вышел из шалаша.

Вернувшись, он начал разбирать пробы. Промывая галечник, он все время ощущал на себе внимательный взгляд Христины. Девушка боролась со сном. Разложив образцы по мешочкам, он услышал ее нетерпеливый голос:

— Покажите мне алмазы.

— До алмазов еще далеко, — грустно сказал он. — Я нашел тут один кристалл, но отправил его Саламатову. Вот когда придет обоз с механизмами, тогда…

Она не стала слушать. Отвернувшись к стене, словно пряча лицо, спросила:

— И тогда вы будете счастливы?

— Если найду.

Она вздохнула широко и свободно, по-видимому, засыпая, но еще пробормотала со странной иронией:

— Не люблю счастливых…

Он собирался возразить ей, но она уже спала.