1

Нестеров был прав, предугадывая, что название «Сполох» полетит по проводам телеграфа из Красногорска в область, из области в Москву; вокруг этого слова разгорятся споры, но слово будет жить, приобретая постепенно все признаки географического названия, обрастая человеческими представлениями.

В Красногорске это слово уже жило: оно требовало пристального внимания и заботы самых разнообразных людей. Остяки из оленеводческого колхоза «Выльгорт», что означает «Новый дом», гнали через парму в Красногорск олений обоз. В экспедиции спорили о том, кому сопровождать грузы, сколько и каких рабочих отправить к Нестерову. В Москве генерал-майор Бушуев подписывал строгую телеграмму в область о немедленной отправке рентгеновских аппаратов на прииск, так как вместе с разведкой должна идти и промышленная добыча алмазов. А Палехов завистливо думал, об удаче Нестерова и по мере возможности тормозил отправку необходимых инструментов и аппаратов из одного только желания позлить Нестерова. Нельзя даже сказать, что он делал это сознательно; наоборот, он был бы искренне обижен, если бы кто-нибудь предположил подобное, — он просто не проверил вовремя исполнение приказа, пришедшего из Москвы, просто не подтвердил, что это действительно срочное дело, наконец, он просто позволил себе усмехнуться над москвичами, не знающими местных условий и пытающимися командовать издалека.

И получилось так, что аппаратура задержалась на два дня в области, и почтовые лошади, ожидавшие ее наконечной станции, ушли порожняком, так как почта не может опаздывать; вторично они прибыли только через три дня, и груз пришел в Красногорск с опозданием уже на шесть дней.

Все эти заботы и хлопоты пали на Саламатова. Но были у секретаря и веселые, минуты, также связанные с новым именем, родившимся в районе.

Тимох с письмом, разыскал Саламатова в доме экспедиции. Секретарь пришел сюда, чтобы настоять на скорейшей отправке обоза. Он согласен был отправить этот обоз без задержавшихся в пути механизмов, чтобы дослать их позднее. Меньшикова советовала подождать: она все еще верила Палехову и надеялась получить письменное благословение на поиск. В разгаре этого разговора, в котором за каждым словом стояли сотни невысказанных мыслей, в дом ввалился Тимох и подал Саламатову письмо.

Саламатов, мельком пробежав письмо, встряхнул над столом конверт и выронил алмаз.

Камешек упал с сухим стуком, но всем почему-то показалось, что стук этот был громким, как выстрел.

Секретарь райкома невольно взглянул на Варю. Лицо Вари менялось на глазах.

Высокомерие, с которым она осуждала далекие от геологических знаний суждения Саламатова, вдруг сменилось чувством растерянности. Потом промелькнуло что-то похожее на страх. Саламатов не мог понять, чего боится Варя, но видел, что она боится. И понял: Меньшикова представила себе, как возбужден этой находкой Нестеров, она со страхом думает о будущем: удастся ли ей оторвать когда-нибудь Сергея от этих камней?

Однако теперь нужно было отвечать точно и прямо, и Варя, тяжело вздохнув, сказала, что ждать больше, конечно, нельзя, пусть только придут аппараты…

Однако обещанное снаряжение все не поступало. И опять шли тревожные дни, когда Саламатову начинало казаться, что только он да Нестеров являются здесь действующими Лицами, а все остальные просто зрители. Хорошо, если в такие тяжелые минуты к секретарю заходили Головлев или Евлахов, забегала Даша Лукомцева; они как будто чувствовали, что и этому сильному человеку бывает тяжело. Тогда у Игнатия Петровича становилось легче на сердце.

Но экспедиция была лишь одной из многих забот секретаря, не мог же он заниматься только ею.

В районе значительно увеличивалась заготовка леса для освобожденного Сталинграда; расширялись цехи бумажного комбината; далеко на севере начал выпускать первую продукцию металлургический завод; создавалась машинно-тракторная станция, так как надо было расширять производство хлеба — не завозить же все с низовьев, — и Саламатов мобилизовывал людей, подталкивал, учил их.

А вот когда к Саламатову пришел Филипп Иванович Иляшев, секретарь искренне обрадовался.

Саламатов сам собирался посылать нарочного в новое хозяйство Иляшева. Поэтому, увидев остяка в походном наряде, он даже удивился: откуда старик узнал, что есть в нем нужда? А Иляшев, закончив церемонию встречи, указал в окно, за которым видны были на берегу олешки, темнеющие пятнами на снегу, нарты, расставленные рядком, и сказал:

— Ты оленных людей собрал?

— Я, — ответил Саламатов.

— Тимох поведет?

— Тимох, — ответил секретарь.

— А обо мне забыл? — укоризненно сказал старик.

— У тебя хозяйство большое, Филипп Иванович, — ответил Саламатов.

— А что Нестеров ищет? — не обращая внимания на слова Саламатова, спросил Иляшев.

— Камни ищет.

— Для какого дела? — с подозрением спросил Хозяин Красных гор.

— Для войны, — ответил Саламатов.

Иляшев понюхал табаку, протянул тавлинку Саламатову.

— Пиши бумагу, секретарь, — решительно сказал он. — Молодые дорог не знают. Я Суслова привел, чтобы войне помочь. С той поры фашисты назад бегут, оглядываться боятся. У меня рука легкая.

Саламатов помедлил по обычаю с ответом, зная, что соглашаться с первого слова не полагается. Так они сидели друг против друга и думали. Потом Саламатов сказал:

— Хотел тебя просить, боялся: дорога неизвестная, трудная. Взял Тимоха, он помоложе, а к тебе хотел сам завтра ехать.

— Спасибо, секретарь, что не забыл! — Старик встал, протянул руку.

Саламатов видел, как, выйдя из райкома, Иляшев кликнул молодого погонщика, что-то сердито выговорил ему. Тот побежал к нартам. И сразу обоз двинулся по берегу вверх, туда, где олешки могли подкормиться перед дорогой.

2

Было еще темно, когда Саламатов пришел в экспедицию. На складе горело электричество, рабочие выносили мешки, части машин, ящики. Подъезжали нарты и, нагрузившись, отъезжали на речной берег.

Варю Саламатов нашел в коллекторской. Большая, ярко освещенная комната была уставлена стеллажами, на которых лежали образцы пород.

Саламатов влюбленным взглядом обвел комнату, полки и шкафы, заставленные образцами. Многие из минералов и руд, представленных здесь, были найдены благодаря настойчивости, с которой он направлял все новые и новые отряды исследователей в глухие углы района. Кое-что из этого нашел Нестеров. И именно поэтому Варвара Михайловна Меньшикова была в натянутых отношениях с секретарем. Если бы у нее спросили, кто виноват в том, что Нестеров остается в Красногорске, она назвала бы Саламатова.

Варя молча протянула руку Саламатову, строго сжав узкие губы. Саламатов с легкой насмешкой оглядел ее тонкую, высокую фигуру. По улице прошел грузовик — тоненько запели стеклянные колбы на столе. Саламатов осторожно спросил:

— Ну как?

— Все готово. Скоро выезжаю.

— Как? Разве вы… — Он замолчал, пораженный ее словами.

Она с вызовом посмотрела на него, словно ожидая возражений. Потом воскликнула с горячностью, которой он даже не ожидал:

— А вы думали, что я буду сидеть и ждать? Нет, довольно! Имейте в виду, что это последняя проба. С последним пароходом мы уедем.

Саламатов закурил, присел к столу, играя концами кавказского ремешка, которым он подпоясывал косоворотку.

— Как вы думаете идти? Сергей писал, что некоторые реки придется переходить вброд.

— Ну и что же?

— Трудно, — неопределенно сказал Саламатов.

Про себя он думал: «Нужно остановить ее. Кто знает, какие трудности встретятся на пути? В каждом походе скорость зависит не от сильного, а от слабейшего… Понимает ли она это? Да и поверит ли, что именно она и будет слабейшей?»

Вслух он только спросил:

— А где Суслов?

— Поехал на Сердце-камень, — ответила Варя.

Саламатов задумчиво потер виски.

— А кто такая Лунина? — вдруг спросила Варя, не скрывая более, что ей неприятен этот разговор. — Если она может жить в лесу, почему же я не могу?

Саламатов не удержался и присвистнул. Она пренебрежительно отвернулась к склянкам на стеллажах и начала яростно звенеть ими, показывая, что присутствие секретаря ей только мешает. Взявшись за ручку двери, он обернулся и сказал:

— Дорога будет очень трудная, Варвара Михайловна. Я вам не советую ехать… А Лунина — человек к лесу привычный.

— Ах, оставьте, — насмешливо ответила она, не глядя на него.

Саламатов вышел, пожав плечами. Прошел по коридору, увидел взволнованно переговаривающихся девушек из коллекторской, подумал: «Девичий заговор». Спустившись с лестницы, кликнул Иляшева.

Послышался конский топот; кто-то спрыгнул с лошади и привязал ее к коновязи. Саламатов включил электрический фонарик и увидел Суслова, Суслов пошел на свет.

— Это вы, товарищ Саламатов? Ну, как она?

— Едет! — хмуро сказал секретарь.

— Я так и думал.

Они постояли, привыкая к тревожной темноте, в которой слышалось движение животных, скрип полозьев, странные голоса, словно отсыревшие в ночи. Подошедший к ним Головлев был тоже недоволен тем, что Меньшикова решилась ехать. Вдруг Суслов сказал:

— А может быть, мы напрасно тревожимся? Знаете, в лесу человек привыкает стоять прямо. Там не у кого просить помощи. Вот, например, я… Я все время думал, что это Нестеров отправил меня тогда, и, знаете, я ему в конце концов был благодарен… И очень жалею, что не он меня вылечил.

— Плохое лекарство, — усмехнулся Саламатов. — Все можно было сделать и без этого. И вспомните, вы ведь отвечали только за себя…

— Нестеров — сильный человек, — строго сказал Суслов.

— Да, но у Варвары Михайловны есть преимущество: она девушка.

— Ну и что же?

— Значит, слабое существо…

— Нет, пусть она едет. Дорога ее выпрямит.

— Ну что ж! — сказал Саламатов. — Тем более, что остановить ее мы все равно не можем.

Он закурил, и Суслов увидел его сердитое лицо. Саламатов крикнул:

— Филипп!

Иляшев подошел, помахивая фонарем. Неверный круг света колебался на снегу, выхватывая то ветвистые рога оленя, то фигуры погонщиков.

— Как погода, Филипп Иванович? — спросил Саламатов.

Иляшев посмотрел на небо, чуть освещенное отблесками северного сияния, которое только еще начало разгораться, потянул носом воздух, покачал головой и неторопливо сказал:

— В горах начался ветер из гнилого угла. Речки зашумят.

Саламатов ничего не видел в небе, да и ветра никакого не было. Дым из труб в домах, где собирались на работу бумажники, поднимался прямо вверх. Было градусов двадцать мороза. Но он только что прочел сводку синоптика с горы Полюд, который сообщил, что в течение суток ожидается юго-западный ветер и общее потепление. Все равно невозможно было понять, каким способом Иляшев узнает погоду.

Суслов спросил:

— Как же, Филипп Иванович, ко мне на рудник не пошел. Говорил: зверям помогать надо, — а теперь уходишь?.

— Время настало беспокойное, Иван Матвеевич. Не все зверям помогать — надо людям помочь. Видишь, как мы с тобой Гитлера поворотили? А Сергею Николаевичу помогу — может, Гитлер и совсем сдохнет. Тогда на спокое к зверям вернусь.

Он говорил важно, не торопясь. Видно было, что ему доставляет большое удовольствие этот разговор с начальством, к которому прислушиваются все погонщики.

Саламатов сказал:

— Варвара Михайловна поедет с вами. Присмотри сам, чтобы, с ней чего не приключилось.

— Нехорошо, — сказал Иляшев. — Шуметь будет, плакать будет. Весенняя дорога спокойных людей любит.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Саламатов, — я отговаривал…

— До кордона доедет — дальше нельзя, пока мост не поставим, — строго сказал Иляшев.

— Попробуй удержи ее.

— Собирается долго, — проворчал Иляшев, — говорит много. Ей все равно, какая будет охота, а мы, кроме сухарей, ничего не взяли. Зверь нас за десять верст обходить будет. Она заплачет — кто утешать станет?

— Нестеров утешит, — ответил Саламатов сердито.

Иляшев покачал головой и потрогал реденькую бородку в знак огорчения. Два олешка зафыркали и ударились рогами, путая постромки. Иляшев сказал:

— Ранняя весна будет: олень играть начал.

Суслов тронул Саламатова за рукав.

— Трудная дорога. Позвольте мне поехать с ними.

— А рудник?

— Он на ходу, товарищ Саламатов.

— Нет, — коротко ответил Саламатов. — Пусть будет по вашей теории: лес ее выпрямит.

— А если согнет?

Саламатов, не отвечая, отвернулся от Суслова. Подумал: «Время трудное, дорогое, нельзя отпускать Суслова», — и торопливо бросил:

— Веди обоз, Иляшев.

— Начальница держит.

— Предупреди ее.

— Э, товарищ Саламатов, она тебя не слушает, как же меня слушать будет? Помучится — научится, — невозмутимо ответил Иляшев.

На реке глухо треснул лед. Удар прокатился над городом и замер в лесу. В парке послышался шум от падения снеговых шапок с деревьев. Иляшев утратил спокойствие, крикнул в темноту:

— Однако трогать пора. Тимох, зови начальницу!

Маленькая коренастая фигура остяка в малице, похожая на вставшего дыбом медвежонка, протопала в сени. Заскрипела лестница. Сверху кто-то крикнул:

— Готово?

— Да! — ответила Варя.

Суслов протянул руку Саламатову:

— До свидания.

— А вы разве не будете провожать?

— Нет. Я уже простился. — В голосе его против воли прозвучала печаль.

— Тогда до свидания, Иван Матвеевич.

Топот коня затих. В доме кричали:

— Одна не возвращайтесь, Варенька!

— Ни за что!

Варя вышла на крыльцо, веселым голосом спросила:

— Филипп Иванович, на какие нарты садиться?

Старик посмотрел на Саламатова, потом ответил:

— На лыжи вставать надо, груз большой, Варвара Михайловна.

Саламатов подошел к крыльцу.

— Лучше бы вы остались, Варя. Иляшев говорит, дорога будет тяжелая. Начинается оттепель.

— Оставьте, товарищ Саламатов. Какая оттепель в начале апреля? Ведь это север. Просто ему оленей жалко. Ну и пусть, я на лыжах пойду.

Лыжи она держала в руках. Сердито расцепила их, надела и закрепила. Какая-то девушка со вздохом сказала:

— Какая вы смелая, Варенька!

Саламатов сморщился, словно у него заныл зуб.

В темноте послышался гортанный выкрик Иляшева. Олени рванули нарты. Иляшев оказался рядом с Варей. Он протянул ей ремень от последней нарты. Варя едва успела ухватиться за ремень, нарта тронулась и вдруг исчезла в снежной пыли. Саламатов увидел испуганное лицо Вари, затем послышался протяжный, передающийся от человека к человеку крик:

— Ойе-эй, олешки бегут!

— Ойе-эй, дальняя дорога!

— Ойе-эй, счастливый путь!

— Ойе-эй, с прибылью вернуться!