1

Странно. Нестеров не жалел теперь о запаздывающем обозе. Он забыл свое нетерпение и иногда даже с грустью думал, что скоро Христина уйдет от него. Первая оленья упряжка на перевале появится как сигнал к ее уходу. И если он взглядывал на перевал, где три одиноких камня были приметой для погонщиков, то лишь для того, чтобы убедиться — сигнала еще нет.

Им овладела жадность к работе. Он готов был работать круглые сутки, благо судьба послала добровольную и очень послушную помощницу. Он снова был не только гостеприимным хозяином, но и рачительным начальником. Ему нравилось приказывать Христине, следить за тем, как она стремилась точно и быстро исполнять самые незначительные поручения. Нравилось ощущать власть над этой строптивой девушкой, по природе своей не склонной подчиняться кому бы то ни было. Однако ему она подчинялась с несвойственным ей смирением, и если иногда и становилась хозяйкой, то касалось это лишь домашних занятии, споров о приметах, охоты, заготовки дров, то есть тех вещей, в суждениях о которых Сергей и сам с удовольствием уступал ей первенство.

Когда к концу пятого дня Христина сказала, что обоз едва ли пройдет до последних апрельских заморозков, Сергей даже обрадовался этому. Но тут же заспорил, что остяки пройдут с обозом при любых обстоятельствах, и даже рассердился на себя за то первое ощущение радости. Для того чтобы как-нибудь освободиться от этого двойственного чувства и в то же время не потерять ту радость, которую доставляло ему присутствие Христины, он предложил девушке остаться на разведке, когда прибудут механизмы, яркими красками описывая труд геолога. Но Христина сказала:

— Если бы мне так научиться уговаривать! А то всю отцовскую работу приходится вести одной. Вы не пойдете ко мне на выучку, Сергей Николаевич?

— Я не шучу, Христина. Осенью вы могли бы поступить в геологоразведочный институт. Я подготовлю вас к испытаниям на второй курс.

— Я и так осенью пойду в институт. Правда, в Лесной. Каждый человек должен учиться делу, которое он любит. Меня и сейчас мои дела ждут, — неожиданно добавила она, не поднимая головы и в упор глядя на огонь.

Сергей молчал. Христина подняла голову, посмотрела на него, сказала:

— Завтра я уйду.

Раньше чем она произнесла эти слова, у него уже были готовы тысячи возражений. Но, еще не начав их высказывать, он знал, что Христина легко опровергнет их, как бы настойчив он ни был. И все-таки заговорил, заранее чувствуя себя побежденным:

— Как вы пойдете, Христина? Вы же сами сказали, что сейчас через реки не перебраться, что в каждом логе вода, с каждой скалы обвал. Подождите до прихода обоза.

Она поглядела странным своим взглядом, в котором уживались и насмешка и грусть, и ответила:

— Это у горожан так: если машина пройдет, значит, и человек проберется. А у нас иначе: где волк пробежит, там и охотнику путь.

— Но какая сейчас в лесу работа?

Она усмехнулась:

— Что вы знаете о лесе? Теперь каждое дерево воскресает — тут-то ему и нужен уход. В этом году будут брать дерево в соку, первый раз в нашем квартале начнется летняя рубка. Пришлют вот таких же незнающих, они мне весь лес погубят. Каждое дерево им надо указать.

Она перешла в наступление. Теперь Сергей был бессилен. Он сказал:

— Что же я тут один буду делать? С вами еще можно было работать. А одному? — Он пожал плечами, давая этим понять всю безнадежность своего положения.

Она с сожалением сказала:

— Да, вам будет очень трудно.

— Останьтесь хоть на один-два дня.

— Зачем?

— Мне надо перевалить через горы, осмотреть примыкающий район. Я постараюсь вернуться завтра же, но не хочется, чтобы здесь дело стояло.

— Хорошо, — просто ответила она.

Утром он собрался в путь. Христина, внимательно выслушивая наставления, как и что делать, собирала ему еду на дорогу. Он все медлил.

— Возвращайтесь засветло, — сказала она, словно напоминая, что пора уходить.

Он взялся за деревянную скобу, вытесанную Христиной. Когда Христина исчезнет, здесь все будет напоминать о ней. Вот эти гладко обтесанные бревна, скамейка, у которой одна ножка короче другой, стол из двух несшитых плах, деревянные спицы, на которые он будет вешать одежду, дверная скоба, за которую ему придется браться по нескольку раз в день. На всем, что имеется здесь, Христина оставит незримую печать своих прикосновений, своей выдумки.

Он оглянулся и встретил внимательный и печальный взгляд Христины. Она смутилась, сказала:

— Будьте осторожны…

Это беспокойство было бальзамом, от которого стало легче на сердце. Он ждал еще каких-то слов, но Христина уже отвернулась, собирая инструмент.

Она проводила его до последнего шурфа. Оглядываясь с горы, он еще долго видел ее возле квадратной насыпи вынутой породы.

До обеда Христина трудилась в шурфе возле глядельца. Она вела себя как добросовестная хозяйка, заботящаяся о том, чтобы по уходе оставить все в полном порядке. Добравшись до каменной подошвы под наносной породой, она очистила ее, срезала и подровняла стенку шурфа. Выбросив землю на поверхность и выбравшись из ямы, она тревожно огляделась. Что-то беспокоило ее в природе, какие-то неясные еще, но опасные изменения.

Она продолжала свое дело. Сложила породу в четырехугольную пирамиду, как учил ее Сергей. Отобрала в мешочки пробу с подошвы пирамиды, из середины и с верхушки. Часам к трем она вернулась в жилье, поставила мешочки с пробой в угол, занялась обедом. Но тревога не покидала ее. Христина часто открывала дверь, смотрела на близкие, ставшие совсем синими от напитавшегося водой снега вершины гор, прислушивалась к тишине, которая словно колебалась от множества неприметных в отдельности шумов.

После обеда она вышла к следующему шурфу.

На половине дороги она услышала очень далекий, но грозный и устрашающий грохот, похожий на продолжительный раскат грома. С волнением увидела, как с северного склона, на который поднялся Сергей, ринулась лавина подтаявшего снега, камней и черной земли. Грохот все приближался; в нем можно было различить отдельные звуки; стон падающих деревьев, удары каменных глыб. Затем все стихло; воздух наполнился влагой, от которой полушубок Христины сразу стал сырым и тяжелым.

Христина вспомнила о незаконченном шурфе возле избушки, который Сергей все откладывал, как самую легкую работу, потому что шурф был почти рядом. Христина пригляделась к нависшим над избушкой скалам. Снеговые шапки их как будто осели со вчерашнего дня.

Она торопливо вернулась к избушке. Начатый у самой подошвы скалы шурф сиротливо чернел среди необычайной голубизны снега. Тревожно оглядевшись и приметив положение нависшей над шурфом и избушкой снеговой шапки, Христина спрыгнула вниз.

В шурфе скапливалась вода от пробившегося сверху горного ключа. Христина отвела русло родника в сторону, чтобы вода не брызгала в глаза. Мокрая глина скоро сменилась дряблой породой темного оттенка. Она рассыпалась на лопате, было трудно выбрасывать ее на поверхность. Меховые сапоги промокли. Но Христина торопилась и, не замечая усталости, пробивалась все глубже.

Она углублялась с такой быстротой, что скоро не смогла выкидывать землю наверх. Пришлось забивать второй уступ. Уже начало темнеть, когда она нащупала каменное основание под рассыпными породами. Выбросить всю землю наверх она уже не могла. По привычке набрала пробу прямо из шурфа и вылезла из него. Прислушалась. Все было тихо.

— Сергей! — крикнула она.

Отозвалось эхо. Где-то громыхнул подтаявший камень. Она торопливо пошла к избушке, с трудом таща инструмент и мешок с пробой.

Сергей еще не вернулся.

Христина была так утомлена, что не могла разогреть ужин. Зажгла приготовленные с обеда дрова, легла на койку и мгновенно уснула.

Среди ночи ее разбудил грохот обвала. Она накинула полушубок и выскочила из жилья.

Небо словно разорвалось над ней. Воздушная волна толкнула ее в кустарник. Поднявшись, Христина увидела снежный вихрь на том месте, где стояла избушка. Гудя, летели камни, сорванные снегом, ударяясь о стволы поверженных и согнутых деревьев. Христина с трудом дышала — столько мелкой колючей пыли носилось в воздухе. Стало холодно, словно обвалы вызвали северный ветер. Водяная пыль, покрывшая одежду, замерзла хрустящей ледяной коркой.

Когда снежный вихрь осел, Христина увидела над охотничьей избушкой мертвую лавину, похожую на шишак шлема сказочного богатыря. Сломанные деревья торчали из нее, словно перья. И она с облегчением подумала о том, что вовремя пришла сюда и предупредила Сергея.

Избушка не пострадала. Прикрывавшие ее сверху сваленные недавно Христиной лесины предохранили жилье от разрушения. Христина пробила ход в избушку, откопала дымовое отверстие и разожгла огонь. Но каждый шорох в лесу заставлял ее вздрагивать и выглядывать наружу. Она беспокоилась не о себе, о Сергее. И это беспокойство было неприятно ей, как будто ставило ее, обычно такую решительную и непокорную, в полную зависимость от этого постороннего человека.

Выглянув вот так, — в который уже раз! — она вдруг с ожесточением подумала о том, что не привязана же ее душа к этой разведке, и окончательно решила: «Завтра же уйду!» А через секунду поправилась: «Завтра, как только он вернется!»

2

С утра она занялась работой. Мысли о том, что пора покинуть эту опасную для нее долину, рассеялись, ей захотелось сделать сюрприз Сергею, окончив всю работу по промывке образцов с последних шурфов к его приходу. Неумело, но очень тщательно подражала она приемам геолога, отмывая мелкий песок и мутные осадки глины, выбирая гальку. Названия камней она не знала, но отмывавшиеся из этой смеси мелкие камешки иногда были необычайно красивы, и она радовалась каждой такой находке с простодушием и веселостью ребенка. Пусть это ничего не стоящие осколки горного хрусталя или кристалл кварца лежит на ее ладони, все равно, она добыты ее руками и очень красивы.

Она заканчивала промывку последнего мешка, и вдруг ей попался необычайный камешек — октаэдр, так называл эти камни Сергей, с выпуклыми гранями, прозрачный, как вода. Христина выпрямилась, провела рукой по лицу, рассмеялась. Неужели это алмаз?

Она уронила камень в галечник, перемешала всю пробу. Он отличался от всех других. Вот подарок для Сергея!

Она вышла из жилья, будто торопилась ему навстречу. В глаза ударило солнце, уже опускавшееся к горам. И со стороны этого солнца, с запада, с перевала, послышался крик погонщиков, становившийся все явственнее и громче:

— Ойе-эй, олешки бегут!

— Ойе-эй, кончилась путина!

— Ойе-эй, встречайте гостей!

— Ойе-эй, очаг разжигайте!

Христина вздрогнула и застыла в молчаливом ожидании: радость идет к ней или несчастье?..

— Серге-ей! — зазвучал на перевале звонкий женский голос.

Христина повернулась и медленно пошла в домик. Вошла в комнату, где ей не жить больше, прислонилась к косяку и широко распахнула дверь.

Ворвался ветер, шевельнул волосы Христины. Она внимательно смотрела на подходивший обоз. Отметила, как истощены олени, нарты почти пустые, — должно быть, погонщики оставили много железа в тайге. Она не знала, что их гонит азарт вот этой светловолосой женщины, которая проходит мимо нее в дом, проходит хозяйкой, мельком взглянув на стоящую возле двери Христину.

— Вы Христина? Да? — спросила Варя.

— Да.

— Где Сергей Николаевич?

— Ушел в горы.

— Когда он вернется?

— Сегодня.

— Почему здесь так холодно? — словно перебивая себя, сказала Варя и позвала: — Филипп! Филипп! — Снова неодобрительно взглянула на Христину, сказала: — Так вы и есть лесничиха?

— Нет, я техник-лесовод, — спокойно ответила девушка.

Вошел Иляшев. Он окинул сухим взглядом комнату, повернулся и вышел. Пусть они говорят, пусть выскажут все, что затрудняет дыхание и тревожит сердце. Так же молчаливо вернулся с дровами, положил в очаг и разжег. Уходя, он ободряюще взглянул на Христину. Она улыбнулась в ответ на этот взгляд.

Остяки за дверью переговаривались на протяжном лесном языке, в котором слышался шум ветра, заблудившегося в вершинах сосен, птичий щебет, звучание текущей воды. Они распрягали олешков, разводили костры, собирались готовить ужин.

Христина молча надела полушубок. Перекинув через плечо ружье, оглядела комнату внимательным взглядом, будто искала, не забыла ли что, но больше ничего не взяла. Варя смотрела на нее с недоумением. Вдруг поняла, что она уходит, уходит совсем. На лице Вари выразились и радость и испуг. Она быстро сказала:

— Куда вы?

— Домой.

— Почему?

— Время идти, — улыбнулась Христина.

— Но скоро стемнеет, куда вы пойдете? Останьтесь, сейчас будет готов ужин. Филипп! Филипп!

Снова вошел Филипп, как будто он все время стоял за дверью. Окинул их внимательным взглядом, усмехнулся неприметно, так, чтобы одна Христина заметила эту усмешку, говорившую: что с ней поделаешь, она всегда такая — она не умеет жить, не обижая людей. Она пришла из города, где каждый торопится, толкает локтем соседа. Где же ей понять, что в лесу мало людей, надо беречь их, помогать им, — нельзя терять человека в лесу.

Все это прочла Христина в его усмешке и ответила таким же неуловимым понимающим взглядом.

— Как ужин, Филипп? — спросила Варя. И скороговоркой, с оттенком сожаления, пояснила: — Видите, Христина уходит. Надо покормить ее. Здесь ничего нет. — Осуждающе оглядела пустые полки, стол, посуду, которую Христина оставила на столе, занявшись промывкой.

— А Диковинку и лес прокормит, — сказал Филипп. — Пойдем, девушка. Мария Семеновна тебе подорожников прислала. Давно уже ждет.

Христина прошла вперед, подала руку Варе:

— Прощайте! Я тут промыла последние пробы…

Варя перебила ее, словно только что вспомнила главное:

— Но я даже не заплатила вам!

— За что?

— А как же, — оживленно заговорила Варя. — Вы привезли продукты, работали здесь, заботились о Сергее Николаевиче…

Филипп опустил тяжелую руку на плечо Христины, подтолкнул ее к двери. Варя слышала, как он, уже выйдя, сказал:

— Ай, Диковинка, на малых да на глупых не сердятся…

Варя уронила руку и стиснула зубы. Скрипнул снег под лыжами Христины.

Переждав несколько минут, Варя вышла из домика. Не скрывая торжества, прошла она мимо Филиппа как хозяйка. Выбрала одну из тропинок и пошла наугад, оглядывая бесприютную пустыню, в которой следы людей и их работа выглядели робко и беспомощно. Хаотическое нагромождение обвалов испугало ее. Она дошла до крайнего шурфа и заторопилась к людям.

Но и здесь ничто не обрадовало ее. Сбросив с плеч вещевой мешок, мимо Вари пробежал Лукомцев, громко крича:

— Христина Харитоновна, куда вы, вернитесь!

Варя невольно остановилась среди мшистых сосен, спрятанная их тенями, затемнившими снег. Ей хотелось, чтобы Христина не откликнулась, чтобы она была уже далеко, но та отозвалась Лукомцеву чистым грудным голосом, в котором не было ни обиды, ни боязни.

— Здравствуйте, Христина Харитоновна! — обрадованно сказал Лукомцев, сжимая тонкую руку девушки обеими своими руками. Он был немного хмелен, — должно быть, едва ступив на место, он по этому случаю выпил свой дорожный паек. Глаза его блестели, говорил он гордо и медленно. — Зачем уходите, Христина Харитоновна? — с сожалением воскликнул он. — Тут у нас такое теперь сражение начнется, что мы на весь мир прогремим!

— Я ведь славой не интересуюсь, — дружелюбно и весело ответила девушка. — В лесу она ни к чему…

— С моей женой познакомьтесь! — упрямо удерживал ее Лукомцев. — Даша, Даша! — позвал он.

Варя услышала, как рядом зашуршали кусты, и из них выступила Даша. Варя невольно подумала, что Даша, как и она сама, так же ревниво подглядывала за теми двумя, что стояли на солнце, ничего и никого не смущаясь, — оба сильные, упрямые, смелые. А вот они — Даша и Варя, подглядывающие из кустов за теми двумя, так же ли чисты и спокойны? Она с горечью посмотрела на Дашу. Молодая жена Лукомцева подходила как-то неловко, склонив голову, словно ей трудно было посмотреть в глаза Христине. Андрей восхищенно сказал:

— Даша, знакомься, это Христина Харитоновна.

— Слышала, слышала, — не своим, каким-то брюзгливым и ломким голосом сказала Даша, протягивая руку и тут же отняв ее. И с нескрываемым упреком, будто Христина была перед нею виновата, добавила: — Вы уж извините, я сяду. Ногу стерла, вас догонявши! — Она присела на пенек и принялась переобуваться, как бы не обращая внимания ни на Христину, ни на мужа, но все время поглядывая на них исподлобья.

Христина мягко сказала:

— Желаю вам удачи, Даша. Других я не знаю, а Андрей не напрасно сюда пришел. Он счастливый открыватель…

Лукомцев расцвел, будто его одарили неразменным рублем. Он картинно сбил шапку на затылок, выпрямился, гордо сказал:

— Нас, Лукомцевых, вся парма знает. Отец не один прииск открыл. Да и я добьюсь того, что буду на карте помянут!

Даша, поднявшись, строго сказала:

— Не задерживай, Андрей, видишь, товарищ Лунина торопится.

Лукомцев засуетился, снова пожал Христине руку, заговорил быстро-быстро, словно боясь, что не успеет сказать все, что лежит у него на сердце:

— Мир доро́гой, Христина Харитоновна! По коврам бы вам ходить, а вы все по лесу да по лесу. И когда только сердце у вас успокоится!

— Вы свое берегите, Андрей, — улыбнулась Христина. — Большое оно у вас, и двери в него настежь. Как бы тепло не выстудили. — Она помахала рукой и пошла, легко неся свой мешок, лыжи и ружье… Лукомцев растерянно почесал затылок, обернулся к Даше:

— О чем это она?

— О твоей пустоте! — сердито сказала Даша. — И как только не совестно! При мне да перед нею ковром разостлался! А если бы меня не было? Наверно бы, в ножки поклонился?

— О чем ты, опомнись! Она — высокий человек. Я же ей не пара…

— Выходит, это я тебе пара?

— Ты? Ты мне по росту.

— Ах, по росту? — Она уничтожающе взглянула на Андрея и пошла, высоко вскинув свою светловолосую голову, с которой упал платок.

Лукомцев остался один, бормоча:

— Говорил мне отец: «Не бери на дело женщину, на нож напорешься!»

Варя, которой было смешно и досадно смотреть на эту сцену ревности, выглядевшую карикатурой на то, что переживала она сама, вышла из своего укрытия и прошла мимо Лукомцева. Последние его слова странно отозвались в ее сердце. Она приостановилась, спросила:

— Как это — на нож?

Лукомцев грустно ответил:

— А так. Девятым ребром. Подобру это никогда не кончается! — И столько старого приискательского убеждения было в его словах, что Варя невольно передернула плечами.

Лукомцев, пригнувшись, будто сразу утратил все силы, прошел к тому месту, где разгружался обоз, а она медленно пошла к избушке.

Положительно, эта лесничиха околдовала всех.

И едва она подумала еще раз о Христине, как выбежала Юля Певцова, крича:

— Христина Харитоновна! Христина Харитоновна, вас парторг зовет!

Варя недовольно спросила:

— Зачем он ее зовет?

Юля, пробегая мимо, ответила:

— Надо договориться о снабжении. А правда, она занятная девушка? — и, не дождавшись ответа, побежала дальше.

Варя медленно вошла в избушку.

Обо всем этом с Христиной надлежало договориться ей самой. Очевидно, Головлев опять понял, какие чувства возбуждает в ней встреча с лесничихой, если захотел избавить ее от неловкого чувства унижения, которое она испытала, встретясь с нею. Прислонившись к косяку дверей, глядя на медленно разгоравшийся огонь в камельке, застилавший дымом помещение, ощущая неприятную связанность всех движений от мокрой одежды, от которой клубился пар, Варя еще раз услышала шаги Христины, затем голоса ее и Головлева. Парторг давал Христине последний наказ:

— Скажите Марии Семеновне, Христина, что с мукой нам тут некогда возиться, пусть насушит сухарей. Иляшев придет за ними через три дня. Наряд я оставил на кордоне…

— Хорошо, хорошо, — бесстрастным, как будто заледеневшим голосом ответила Христина, и Варя с недоброй усмешкой отметила, что ей, видно, тоже нелегко разговаривать о делах.

Заскрипел снег под лыжами, послышался уже издалека голос Головлева: «Счастливого пути!» Потом восторженный возглас Юли: «Какая девушка, товарищ Головлев! Недаром ее называют Хозяйкой леса!» — и одобрительный ответ парторга: «Да, на нее можно положиться и в труде и в дружбе». И все смолкло.

И Варя невольно подумала: «А на меня? Можно ли положиться на меня?»

Ей вдруг стало зябко самой от этого вопроса. Она пошевелила огонь в камельке. Дым постепенно вытянуло, теперь он стоял столбом над камельком и уходил в самодельную трубу. Стало теплее и в комнате и на сердце.

Издалека послышался голос Нестерова. Она торопливо вышла из избушки, чтобы первой встретить его, и услышала, как он нетерпеливо зовет:

— Христина!

К избушке с безразличным видом подошла Даша. Варе показалось, что она ослышалась, что Нестеров крикнул другое. Она неловко сказала:

— Кажется, Сергей Николаевич идет?

Даша взглянула на нее. Глаза у Даши были злые, умудренные каким-то неизвестным Варе, но большим опытом, и по тому неожиданному и непонятному страданию, которое отражалось в них, тогда как лицо оставалось спокойным, Варя поняла, что эта вот глубина и умудренность и отличает Дашу-женщину от Даши-девушки, веселой, иногда легкомысленной, но всегда простушки. Даша с кажущимся равнодушием сказала:

— Да, Сергей Николаевич Христину кличет. Вот черт, совсем сапоги пробились. — И тем же тоном: — Как она вам понравилась, Варя? — И так как Варя молчала, ответила сама: — Опасная девчонка!

Это прозвучало как приглашение к совместному отпору, будто Даша хотела защищать свои права на Лукомцева рядом с Варей, которой необходимо защищать права на Сергея. К ним подошли Головлев, Евлахов, рабочие, погонщики. Они стояли кружком, ожидая, когда появится Нестеров. И Варя в душе поблагодарила их за то, что они помешали Даше продолжать этот тяжелый для нее разговор. Но она уже не могла с прежней простотой и добродушием относиться к этой девушке, которая вдруг показала ей совсем другую душу — ревнивую, жаждущую власти, непокорную, душу женщины, долго дремавшую и вдруг пробудившуюся. Неужели Варе тоже предстоит испытать все это? А может быть, именно это она и испытывает теперь, узнав о существовании Христины?

Сергей вбежал в круг погонщиков. Не снимая лыж, он неловко расцеловался с Головлевым, потом протянул руки Варе, Столько радости было в этом его движении, столько света в его обращенном к ней взгляде, что она забыла все свои подозрения. Нетерпеливо срывая крепления с башмаков, он все говорил торопливым, счастливым голосом:

— Вы приехали! Добрались! Как я рад, Варя, что ты здесь! А что Саламатов? Что Палехов?

Всем хотелось рассказывать ему подробности, поэтому каждый перебивал другого, и началась та веселая суматоха восклицаний и обрывочных сведений, которая создает иной раз более полную картину, чем подробный рассказ, потому что сердце подсказывает самые значащие слова.

Но вот он обнял Варю за плечи и ввел в жилье продолжая все так же торопливо расспрашивать:

— И рентген привезли? И мотор есть? — Вдруг оглянулся удивленно и, не слушая ответов Вари, спросил: — А где же Христина?

— Ушла, — ответила Варя. И бессильно солгала: — Мать просила ее вернуться домой.

Она с возрастающей ревностью прислушивалась к оттенкам его голоса. Он оживленно сказал:

— А я хотел похвастать. Два дня я бродил в горах и теперь знаю точно: верховья древней реки были здесь! Алмазы должны находиться в отложениях этой древней долины.

Он наклонился над оставленными Христиной пробами, перебрал камни, рассыпал их между пальцами и вдруг закричал:

— Видишь, видишь, вот он — алмаз!