Я попросил инспектора Конроя посетить больницу и осмотреть таинственную незнакомку, так как случай ее был самым удивительным из всех, с какими мне доводилось сталкиваться; с первого же взгляда на нее я рассудил, что за ее заурядными, как могло показаться, телесными повреждениями скрывается ряд поразительных событий. Я также счел, что работа детективов из полицейского участка оставляет желать более тщательного расследования, и что необходимо приложить все усилия к тому, чтобы узнать имя пострадавшей и обстоятельства постигших ее несчастий. Детективы, с их бессознательным рационализмом, неспособным воспринять видимые следствия без равно видимой причины, высказали мнение, что в деле не было никаких загадок; в полицейском формуляре женщина была записана жертвой дорожной аварии: автомобиль сбил ее у самой больницы, и она едва нашла в себе силы доползти до дверей и слабым голосом позвать на помощь. Когда мы осмотрели ее и сообщили детективам, что раны поверхностны и смертного исхода не последует, их прохладное отношение к делу сменилось полнейшим равнодушием.

Но я пришел к выводу, что состояние пациентки не было вызвано аварией. У меня зародились подозрения относительно истинного характера ее ран, однако я ни с кем не делился ими, прежде чем не собрал достовернейшие сведения: все указывало, что подобные вещи случались и прежде и что мое объяснение их вероятного значения и смысла не было чересчур невероятным и фантастическим. Тогда я послал за инспектором Конроем. Я уведомил его лишь о том, что в больнице имеется пациентка, которая, по мнению детективов, была сбита автомобилем, и что некоторые любопытные и странные обстоятельства показались мне достойными дальнейшего расследования. Он явился не мешкая и не задавая излишних вопросов; я мог не сомневаться, что так он и поступит — ведь нас соединяла давняя дружба, и инспектор был благодарен мне за помощь во многих делах патологического или психологического свойства.

Я встретил его у дверей больницы, и мы вместе прошли длинным коридором первого этажа к небольшой отдельной комнатке в самом конце, где я разместил женщину, желая оградить ее от суеты общих палат. Стоило нам переступить порог, как дежурная сестра подошла к нам и сказала, что в состоянии больной не произошло никаких изменений.

— Все как и раньше, — сказала сестра. — Пульс нормальный, температура тоже, но она по-прежнему отказывается от еды и ничего не говорит.

Точный возраст женщины был мне неизвестен, но я полагал, что ей немного за сорок, быть может, около сорока пяти. Она была бледна и худа, почти истощена; лоб и руки, неподвижно лежавшие на одеяле, были забинтованы. Я услышал, как Конрой, подойдя поближе и взглянув на ее лицо, издал удивленный возглас. Я этого ожидал — ведь я и сам, впервые взглянув на нее, чуть не ахнул, несмотря на профессиональную бесстрастность и привычку сдерживать свои чувства. Никогда в жизни не видел я лица, отражавшего такую муку и страх и такую бесконечную, безнадежную усталость.

— Как она страдала, должно быть! — воскликнул Конрой.

— Никогда ничего подобного не видел, — отозвался я. — Томми, если мои подозрения справедливы, в истории мира встречалась лишь горстка таких людей.

— Как это?

— Погоди-ка, — сказал я. — Сперва я покажу тебе, а после расскажу, что я об этом думаю.

Я наклонился, осторожно размотал бинты, скрывавшие руки женщины, и отступил в сторону. Теперь Конрой мог видеть симметричные раны в центре каждой ладони. Он с любопытством осмотрел их, но выглядел немного озадаченным.

— Царапины, — заключил он. — Раны, без сомнения, но поверхностные, не так ли? И никак не опасные?

— Нет, — ответил я, — они не опасны, и сами по себе действительно поверхностны. Но приходилось ли тебе видеть что-либо похожее?

Он покачал головой.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Раны ничего тебе не напоминают? — настойчиво спросил я. — На что они похожи?

Он снова посмотрел на руки женщины; на лице его отразилось понимание, и он удивленно вздохнул.

— Господи, Джерри! — воскликнул он. — Гвозди! Они похожи на следы от гвоздей!

— Вот именно, — сказал я. — Заметь, что раны на ладонях соответствуют по форме шляпкам гвоздей, тогда как на тыльной стороне, — я перевернул руки женщины ладонями вниз, — кожу будто проткнули длинные острия. Обрати внимание, как они загибаются и впиваются в плоть.

— Будто кончики гвоздей, — сказал Конрой. — Совсем как загнутые гвозди.

— Да, — сказал я. — И на ногах имеются такие же раны.

— Похожие на следы от гвоздей?

— Совершенно верно. Выглядит так, словно кто-то пронзил ее ноги гвоздями и затем загнул гвозди.

— Но что все это значит? — требовательно осведомился Конрой. — Откуда у нее на руках и ногах могли появиться подобные раны?

Вместо ответа я освободил лоб женщины от повязки. На лбу также виднелись раны, которые начинались прямо под линией волос и охватывали всю голову. Но раны на лбу не имели никакого сходства с непонятными следами на руках и ногах: они казались обычными порезами или царапинами. Я указал на них.

— Чем можно нанести такие раны? — спросил я у Конроя.

Конрой ошеломленно покачал головой.

— Похоже на обычные царапины, — начал он, — но что-то с ними не так… нет, это не царапины!

— Скажем, отметины, оставленные колючками?

— Колючки! — воскликнул Конрой. — О чем ты?

— Терновый венец, плотно прижатый к коже и закрепленный повязкой вокруг черепа.

— Но при чем здесь тернии? — вскричал Конрой. — Был лишь один человек с терновым венцом на челе! Что ты хочешь сказать? Что это?

— Никто не знает, — ответил я. — Мы столкнулись с чем-то, что человек не в силах понять. Нам остается только гадать и строить предположения. Однако мне кажется…

— Но кто она, эта женщина? — прервал Конрой. — Откуда она взялась? Каким образом пострадала? Разве детективное бюро не расследует дело?

— Детективы из участка — люди практичные и верят только в то, что видят собственными глазами, — сказал я. — А видят они женщину с порезами на руках, ногах и на лбу и потому приходят к логическому умозаключению, что ее сбил автомобиль. Эта теория и легла в основу их расследования. Понятно, они так ничего и не узнали. Врач-интерн, принимавший ее, описал раны пациентки как царапины и следы ушибов. В своем духе, он был прав. С хирургической точки зрения, совершенная чепуха.

— Но с чего бы ранам напоминать следы от гвоздей?

Я снова забинтовал руки и лоб женщины и помог ей устроиться поудобнее. Она равнодушно глядела на меня, выражение лица не изменилось, глаза горели прежним жутким блеском. Время от времени она еле слышно стонала, словно испытывала мучительную, невыносимую боль. Я повернулся к Конрою.

— Нам ничего не известно об этой женщине, — сказал я.

— Мы не знаем ее имени, не знаем, откуда она и кто нанес ей эти раны. Ее нашли в полночь, недели две назад — стояла на коленях, на ступеньках больницы, с залитым кровью лицом, и кровь струилась из ран на руках и ногах. Интерн, который оказал ей первую помощь, рассказал мне, что количество крови никак не соответствовало серьезности ран. Крови было так много, что он стал даже опасаться, не страдает ли пациентка гемофилией, однако осмотр других частей тела показал, что это не так.

Ее внесли в здание и положили на койку; на следующее утро меня попросили осмотреть ее во время обычного обхода. Насколько мне удалось установить, она была полностью здорова, за исключением ран, которые показались мне поверхностными и должны были вскоре зажить. Но никакое лечение, предпринятое нами, не помогало — а мы, не сомневайся, испробовали все, что знаем. Раны оставались все такими же: состояние их не ухудшалось, но и не улучшалось. Даже физические характеристики повреждений оставались прежними.

С тех пор, как женщина попала в больницу, она не произнесла ни слова; не издала ни звука, помимо тихих стонов, что ты слышал. Не прикасалась к пище. Все ее пропитание составили два или три стакана молока, которые нам удалось силой влить ей в горло. Но ее пульс и температура остаются нормальными, и долгий пост, похоже, ничуть ей не повредил. Да и в весе она не теряла: сегодня утром она весила столько же, сколько в ночь, когда ее обнаружили у больницы.

— Почему бы не накормить ее насильно? — спросил Конрой. — Мне казалось, вы всегда так делаете, когда больные отказываются от еды.

— Рано или поздно нам придется это сделать, но мне не хотелось бы так поступать, пока недостаток пищи не причиняет ей очевидного вреда. Правда, если мои подозрения верны, еда ей не поможет. Поправиться она не в состоянии.

— Почему же? — спросил инспектор. — Ничего не понимаю.

— Никто не понимает.

— Знаешь ли ты, как появились эти раны? Что они собой представляют? Что означают?

— Я знаю, что это такое, — ответил я. — По крайней мере, мне так кажется. Но чем они вызваны, не знает никто. Это явления духовные и сверхъестественные. Томми, я считаю, что раны на руках и ногах и на лбу этой женщины — то, что католическая церковь называет стигматами.

Конрой покачал головой.

— Слово-то я слыхал, — заметил он, — но оно мало что для меня значит. Я не слишком религиозен.

— Да и я тоже, — ответил я. — Тем не менее, как тебе известно, кроме медицины и хирургии я интересуюсь главным образом религией и магией. В целом я был осведомлен о существовании феномена стигмат, и с тех пор, как эта женщина находится здесь, я довольно-таки досконально изучил вопрос. Существует огромная литература по данному предмету. Стигматы — не что иное, как знаки страстей Христовых; они появляются на руках, ногах и на лбу, порой на ребрах и, соответственно, сопровождаются нестерпимыми муками. Благочестивые люди верят, что истинные стигматики испытывают всю меру крестных страданий Иисуса. Этот феномен всегда бывает связан с глубоким религиозным пылом и экзальтацией. Римско-католическая церковь воспринимает его как чудо.

— Но разве это не легенда, не миф, как и многие наши религиозные верования? — недоверчиво спросил Конрой. — Разве такое происходит на самом деле?

— Случалось, — ответил я. — В истории бывали стигматики, хотя и не в последнее время, насколько мне известно. Тем не менее, Эннемозер, Пассеван, Шуберт и многие другие видные немецкие и французские физиологи и психологи внимательнейшим образом исследовали вопрос и заключили, что стигматы, безусловно, появлялись у святых; мало того, и в сравнительно новые времена имели место сообщения о стигматиках. С исторической точки зрения, существование стигмат вполне подтверждено и даже не ставится под сомнение, хотя рационалисты настаивают, что речь идет об истерии, психической суггестии, ранах, которые человек наносит себе сам и прочих естественных причинах. Но многое не поддается объяснению, и мне кажется, что раны этой женщины относятся к последней категории. Не думаю, что она сама смогла бы нанести себе такие раны.

— В этом случае, — заговорил Конрой, — раны указывают на вмешательство некоей сверхъестественной силы?

— По всей видимости, если верить писаниям ранних отцов церкви и ее учению. Большинство известных нам стигматиков были причислены к лику святых; известно также, что они обладали невероятными способностями к исцелению болезней. Часто считалось, что они могли преуменьшать грехи и очищать других и себя от скверны. Иначе говоря, у них неимоверно был развит дар покаяния и сострадания.

— Такие люди, бесспорно, встречаются не часто, — пробормотал Конрой. — Никогда раньше о них не слыхал.

— Церковь их не афиширует, — ответил я. — Если предположить, что и сегодня встречаются случаи стигматиков, мы вряд ли о них услышим. Они появлялись в древнейшие эпохи христианства. Надо полагать, что подобный недуг поражал и экстатически настроенных представителей более ранних религий, заложивших фундамент христианской веры. Легенды о божественных ранах обнаруживаются в религиозной литературе ацтеков и древних египтян. Святой Павел заявил в Деяниях апостолов, что несет в боку язву Иисусову. Первые исторические свидетельства о стигматиках, однако, появляются только с тринадцатого века. В 1895 году доктор Имбер-Горбейр написал о них монографию и попытался их исчислить. Он приводит 321 имя, начиная со святого Франциска Ассизского. Еще одним известным стигматиком была Екатерина Сиенская. Согласно этим рассказам, раны, появившиеся на руках, ногах и на лбу святого Франциска, в целом напоминали раны на теле нашей пациентки. Такие раны редко встречаются у прочих религиозных экстатиков, обретших стигматы.

— Неужели? — спросил инспектор.

— Обычно на ранах не так заметны следы от шляпки гвоздя или длинного кривого кончика на тыльной стороне ладони, там, где загнутое острие впилось в плоть. Подобные раны появились на теле знаменитой Анны Катерины Эммерих, немки, которая постриглась в монахини, обрела стигматы в начале девятнадцатого века и немедленно стала сосудом удивительных видений и откровений. Говорят, она наделена была силой изгонять бесов и, будучи темной и необразованной, способна была прочитать на латинском языке полный ритуал экзорцизма, все еще применяемый римско-католическими священниками для изгнания демонов. Она умерла в 1824 году.

— А в недавние годы?

— Последнее историческое свидетельство касается Луизы Лато, бельгийки, обретшей стигматы в апреле 1868 года и скончавшейся в 1883 году. В некоторых случаях раны издавали запах фиалок, в других — сочились зловонными выделениями. Опять-таки, о ранах некоторых стигматиков становилось известно только после их смерти, когда раны эти обнаруживались на сердце. До этого они внешне никак не проявлялись.

— Впоследствии раны исчезали? — спросил Конрой.

— Вероятно. Когда выкопали тело святой Маргариты Венгерской, а произошло это спустя долгое время после похорон, раны казались свежими и были ясно различимы, хотя остальные части тела разложились. Доктор Имбер-Горбейр говорит в своей книге, что жизнь стигматика — череда непрестанных страданий, вызванных божественным недугом, излечить который может только смерть.

— Просто поразительно, — сказал инспектор, — каково бы ни было объяснение.

— Я склонен воспринимать стигматы как свидетельство действия сверхъестественных сил, — сказал я. — Силы эти могут быть или не быть божественными. Но у них обязана быть какая-то причина; стигматы не кажутся следствием земных воздействий, разумеется, исключая те случаи, когда человек сам наносит себе раны. На заре христианства ревнители веры нередко увечили себя, ошибочно считая, что тем они выказывают любовь к Господу, тогда как во времена преследований христиан лбы им, бывало, клеймили знаком Креста. Церковь утверждает, что стигматы имеют божественное происхождение и суть болезнь, состоящая в жалости к страданиям Иисуса и печали о тяжких грехах мира сего. Она возникает из непреодолимого, всепоглощающего желания очистить мир от вечно прорастающей в нем скверны.

Хороший пример подобных стигмат — случай Марсели-ны Поппер из Общины сестер милосердия, проживавшей в одном французском монастыре. В начале восемнадцатого века в монастырь вторглась банда чернокнижников: в часовне они разбили дарохранительницу, растоптали и оплевали гостии и похитили большое число их для непристойных церемоний шабаша. Марселина Поппер чувствовала, что небеса призвали ее пожертвовать собою во искупление святотатства, свершенного сатанистами, и после долгих месяцев страданий и покаяния обрела стигматы. Рационалисты считают, конечно, что Марселина Поппер сама изранила себя или нанесла себе раны при помощи самогипноза, что в сущности одно и то же. Они отрицают элемент сверхъестественного или божественного и ищут материалистические причины и объяснения того, что кажется им сугубо материальными явлениями. Но они далеко не всегда их находят.

Я умолк, когда женщина, недвижно лежащая на постели позади нас, застонала, и подошел к ней, намереваясь оказать ей посильную помощь. Быть может, то было наваждение — но, взглянув ей в глаза, я заметил, что муки и ужас словно отступились от нее; губы ее жалобно кривились, как будто она пыталась что-то произнести. Но она не издала ни звука и мгновение спустя глаза ее вновь подернулись пеленой страдания, как если бы тяжелый занавес вдруг опустился перед распахнутым окном.