Погожим июньским днем 1599 года в корчме в центре Риги за массивным дубовыми столами сидели три человека. Корчмарка была довольна: до вечера еще далеко, а посетители уже тратят у нее свои деньги. Немолодая уже, строгая на вид дама с разрешения рижского магистрата открыла свое заведение после того, как ее муж, почтенный мастер сапожного цеха, умер из-за неумеренного потребления шнапса. А введенное магистратом право вдов делать то, что разрешалось в городе далеко не каждому — открывать питейные заведения, — было своего рода социальной помощью: надо же бедным женщинам и их детям на что-то жить после потери кормильца. Открывая корчму, вдова с радостью готовилась потчевать посетителей вкусными и полезными блюдами: копченой гусятиной, отварной говядиной, бараньими котлетами, нежным мясом косули, куропатками, разнообразными колбасами и сырами, супом из лосося, янтарными ломтиками немецкого осетра (весившего порой шесть пудов), копчеными угрями, сладкими кренделями… Увы, рижане не хотели покупать всё это великолепие. К чему им было обедать в корчме, когда каждый житель пятнадцатитысячного города мог поесть дома? А вот любители пива, а то и более крепких напитков посещали корчму ежедневно. Так что ее владелица не столько кормила посетителей, сколько поила. Ей это, конечно же, не нравилось: она прекрасно помнила, чем кончил ее муж, который в трезвом виде был прекрасным семьянином и искусным ремесленником. Однако дома ее ждали двое детей, желавших есть каждый день, и, в конце концов, эта немолодая женщина научилась даже радоваться визитам алчущих алкоголя и оставляющих ей деньги мужчин. Но, вопреки своей выгоде, пьяных хозяйка заведения все равно не любила. И потому корчмарка неодобрительно смотрела на посетителя, похоже, пожелавшего заснуть пьяным сном, не дожидаясь захода солнца.

— Еще пива! — воскликнул молодой иезуит и с силой впечатал в деревянную столешницу польский грош, равный одной шестой части серебряной рижской марки.

Казалось, что этот молодой человек, невзирая на свой духовный сан, твердо решил пуститься в загул. Не только владелица корчмы, но и два почтенных рижских купца, зашедшие в корчму не столько попить пива, сколько обсудить в тишине торговые дела, неодобрительно покачали головами: часы только что пробили полдень, а католический святоша налегает на хмельной напиток так рьяно, словно уже поздний вечер и скоро можно будет отправиться на покой…

Однако купцы ошибались: мнимый любитель пива был намерен еще долго сохранять ясность мысли. Глава иезуитской коллегии в Риге послал его в корчму с важным заданием именно потому, что знал: этого верного слугу Господа хмель так просто не разберет. И сейчас иезуит невозмутимо потягивал новую порцию хмельного напитка, которым гордилась владелица корчмы, — светлое, медовое пиво.

— Еще и нос от нас воротит! — сердито пробурчал пожилой купец, видя, как молодой поляк повернулся к небольшому окну. — Эх, если бы не злая воля покойного польского короля Стефана Батория, не было бы в Риге папистов!

— А нынешний король Сигизмунд — и вовсе воспитанник этих исчадий ада. Именно при нем проклятые иезуиты окончательно распоясались в нашем добропорядочном лютеранском городе, хотя рижские обитатели чтут истинную веру, — вздохнул его товарищ.

Справедливости ради заметим, что почтенные рижане вновь были не правы. Иезуит отвернулся от купцов вовсе не потому, что не желал лицезреть их недовольство своим непомерным потреблением пива, — доброму католику было безразлично мнение о нем лютеранских еретиков. Истинная причина заключалась в том, что из окна корчмы был прекрасно виден небольшой дом с крышей из огненно-красной черепицы. Именно ради того, чтобы наблюдать за обитателями этого дома и их гостями, шпион иезуитской коллегии и был готов тратить сколько угодно грошей и пить местное пиво, столь не похожее на любимое им изысканное французское вино.

Однако молодой иезуит не ведал ни того, за кем именно он следит, ни того, кто именно может войти в это кирпичное одноэтажное строение или же выйти из него. Иезуиту было известно лишь то, что несколько дней назад в этом доме поселился очень странный господин. Своим нарядом незнакомец походил на начинающего врача или аптекаря, он не проявлял ни к кому в городе интереса и, по слухам, целыми днями возился с какими-то колбами и ретортами — проводил алхимические опыты. Поселившаяся вместе с ним отнюдь не юная, но весьма привлекательная и обаятельная женщина (то ли экономка, то ли содержанка) сама ходила на рынок к набережной реки Даугавы и старалась не бросаться в глаза окружающим: одевалась просто, не пользовалась румянами, покупала скромную еду — лососину, угрей, гусятину, раков, зайчатину, лесные орехи и другие недорогие продукты.

Увы, совсем неприметной эта писаная красавица не могла оставаться при всем своем желании. Но, естественно, не это обстоятельство и даже не стремление, присущее любому алхимику, разгадать секрет превращения обычных, неблагородных металлов в золото, привлекло внимание отцов иезуитов. В один и тот же день с таинственным пришельцем в Ригу прибыло несколько влиятельных шведских дворян. Представители знатных родов Шведского королевства — энергичные политики Аксель Тролле и Эрик Спарре — частенько захаживали в гости к увлеченному алхимическими процессами незнакомцу. А ведь Эрик Спарре был известен как один из лидеров оппозиции подлинному правителю Швеции — герцогу Карлу Зюндерманландскому!

За этими визитами явно крылась какая-то тайна. И молодой иезуит по поручению своего начальника исподволь наблюдал за домом. Увы, время шло, а к алхимику сегодня никто не приходил. Обнаружив, что одна из занавесок задернута небрежно и поэтому неплотно прикрывает окно, наблюдатель попытался увидеть хотя бы, чем занимаются обитатели дома. Через полчаса его терпение оказалось вознаграждено. В неплотно прикрытом занавеской окне он увидел голову красавицы, а также то, как некая мужская рука нежно гладит ее белокурые волосы. Женщина не противилась и тогда, когда губы ласкавшего ее мужчины надолго соединились с ее красивыми губками. Наконец, обе головы исчезли из поля зрения наблюдателя. Видимо, мужчина и женщина, продолжив ласки, легли на кровать. Однако ее-то, к разочарованию иезуита, занавеска надежно закрывала.

«Что ж, значит, эта дама — содержанка, а не экономка», — сделал вывод наблюдатель. Казалось, что он всецело занят питием пива, расслаблен и безмятежен. На самом же деле, чтобы скоротать время, иезуит напряженно размышлял: что нужно в доме алхимика знатным господам? Он фантазировал, отбрасывал одну версию за другой. «Быть может, они хотят приобрести у молодого ученого какой-нибудь малоизвестный яд?» — гадал наблюдатель, попивая крепкое пиво и радуясь своей способности долго пить, не пьянея. Если бы не эта способность, шпион иезуитской коллегии находился бы сейчас не в уютной корчме, а в мрачном подземелье, где занимался бы, как и все остальные братья, тяжелейшей работой. Дело в том, что отцы иезуиты днем и ночью тайно копали подземный ход из женского монастыря Марии Магдалины в находившуюся за городской стеной цитадель, где располагался польский гарнизон. Достаточно было прорыть такой ход, и польская армия смогла бы свободно проникать в формально польскую, но непокорную Ригу, не пустившую к себе гарнизон собственного суверена — польского короля!

Время текло медленно… В корчме по-прежнему было немноголюдно, прохладно и уютно. Иезуит решил, что пришла пора сочетать работу наблюдателя с обедом, и заказал для себя порцию копченой гусятины, суп из оленины и сладкий крендель с миндалем. Не торопясь, покончил он с супом, а от гусятины его отвлекло неожиданное событие. Молодой иезуит, кстати, так увлекся наваристым супом, что не сразу заметил посетителя, направлявшегося к одноэтажному домику с огненно-красной черепичной крышей. А когда шпион, наконец, обратил на него внимание, то понял, что ему будет о чем доложить ректору иезуитской коллегии Георгу фон дер Аве! Ведь к дому алхимика шагал среднего роста, плотного сложения господин, которого в городе знали все, — самый богатый и влиятельный рижанин, судья и бургомистр Никлаус Экк…

Хозяин города подошел к двери дома и властно постучал по ней колотушкой (таковые использовались в те давние времена в городе вместо звонка). Дверь открыла красавица, приехавшая в Ригу вместе с алхимиком. Господин бургомистр что-то спросил у нее, прелестница отрицательно покачала головой. Неожиданно для молодого соглядатая всемогущий Никлаус Экк покорно развел руками и, вежливо попрощавшись, неторопливо отправился восвояси.

Всесильного бургомистра не пустили в этот дом, словно ничтожного бродягу! Иезуит аж подскочил от удивления и чуть было не пролил медовое пиво на пол. Впрочем, ему удалось удержать кружку в равновесии и через мгновение успешно отправить ее содержимое себе в рот. Молодой слуга Господень весело воскликнул:

— Еще пива!

Шпион иезуитской коллегии был уверен, что провел время в корчме с пользой, причем весьма существенной…

Закрыв за рижским бургомистром Никлаусом Экком дверь, бывшая жительница Данцига Катарина Котор прошла в комнату, где ученый-алхимик хлопотал около колб и реторт, смешивая какие-то порошки:

— Ваше высочество! — обратилась она к алхимику. — Разумно ли было не впускать такого посетителя? Ведь это был бургомистр!

— Да хоть ясновельможный пан польский гетман! Катарина, для всех я должен быть болен. Не забывай, необходимо строгое сохранение тайны. И кстати, для чего ты называешь меня высочеством, любимая? Пойми, меня, безродного изгнанника, только коробит от такого титула.

— Что бы ни случилось, Густав, ты — сын короля и законный король Швеции, истинный помазанник Божий!

— Ах, Катарина! Всей Швеции известно, что после переворота мой дядя, заточив моего отца-короля в тюрьму, приказал отравить его. Рецепт яда составил королевский врач, драбанты везли отраву через полстраны. Говорят, будто еще до начала последнего в жизни короля Эрика обеда пастор причастил его. После того как моему отцу подали тарелку горохового супа с особой «приправой», с кафедр стокгольмских кирх уже звучало, что он умер от долгой болезни и герцог Иоганн законно наследует трон! А что могло быть со мной?! В Швеции до сих пор ходят слухи, что сменивший моего отца у власти король Иоганн, тут же повелел утопить меня, словно паршивого котенка, и лишь благодаря счастливой случайности этот план не был осуществлен.

— Не горячись так, Густав! Ведь и король Эрик, когда находился у власти, не церемонился со своим братом. Он держал в темнице не только самого герцога Иоганна, ни в чем не повинного, но и его супругу, изнеженную Катарину — польскую принцессу из древнего рода Ягеллонов. А для нее, родившейся у подножия трона огромной страны, такое заточение было ужасной пыткой. Кроме того, король Эрик угрожал разлучить ее, замужнюю даму, с мужем и насильно выдать замуж за жестокого московского царя Ивана Грозного, уже успевшего схоронить нескольких жен. В шведской темнице у Катарины родился сын Сигизмунд, нынешний король Польши и Швеции.

Я вот что думаю: не мрачные ли впечатления детства так повлияли на Сигизмунда, что при первой же возможности он бросил Швецию и умчался на родину своей матери — польской принцессы, где и был коронован как монарх Речи Посполитой, хотя не умел даже говорить по-польски? Сейчас, сидя в Варшаве, он почти без борьбы теряет свою Швецию, уступая ее герцогу Карлу, но радуется польской короне, объединяющей самое большое количество земель среди всех католических стран. Что же касается твоей судьбы, то разговоры о том, что король Иоганн хотел утопить тебя — не более чем слухи.

— Ах, милая, что нам до ныне здравствующих королей! — не переставая смешивать порошки, ответил ее любовник. — Ты не забыла, что скоро к нам придет мой новый друг, рижский доктор Иоганн Хильшениус?

Красавица немка с недовольством в голосе перебила молодого шведа:

— Густав, разумно ли это: не пускать в дом господина бургомистра и приглашать к себе какого-то лекаря?

— Тайна будет соблюдена. К больному, который никого не принимает, пришел врач — что может быть естественнее?! А доктор, хоть и не учился медицине, как я, в благословенной Италии, но лекарь он очень толковый, да и секреты, как и подобает врачу, хранить умеет. Прошу, не отвлекай меня — к приходу Хильшениуса всё должно быть готово для нашего нового опыта.

— Густав, хотя бы поговори со мной! — взмолилась женщина. — Почему ты остановился в Риге и не спешишь в Таллин, на встречу со своей матерью, вдовствующей королевой Кориной? Много лет герцог Карл и король Сигизмунд не разрешали тебе видеться с Ее Величеством. Ты жил в моем доме в Данциге, а она — в маленьком поместье в Эстляндии, куда сослал ее еще убийца твоего отца, ныне покойный король Иоганн! И вот, наконец, ты получаешь разрешение от его сына Сигизмунда увидеть свою любимую маму, но загадочно медлишь! Даже я, мать твоих детей, могу лишь гадать, каковы твои планы и побуждения.

— Катарина, к чему такой трагический тон? Разве не ты год за годом напоминала мне о моих правах на трон? Разве не ты твердила, что я должен не сидеть сложа руки, а энергично действовать? А мне вполне достаточно было бы судьбы врача или алхимика в Данциге.

— Не следует так думать принцу, — печально вздохнула честолюбивая Катарина. — Во-первых, разве не приходилось тебе работать в Польше конюхом, ходить в одежде нищего? Лишь последние пару лет благодаря тому, что король Сигизмунд стал относиться к тебе добрее, ты можешь не беспокоиться о том, что мы завтра станем есть. Главное же — от судьбы не уйдешь! Если ты, наследный принц Швеции, не станешь заниматься политикой, она все равно займется тобой! Для чего нам ждать, что боящиеся твоих претензий на трон родственники из Польши или Швеции прикажут удавить или отравить нас. Лучше действовать, чтобы обеспечить себе не только достойную принца жизнь, но прежде всего безопасность!

— Но, Катарина, только занимаясь наукой, я отдыхаю душой от житейской суеты, и я был согласен так жить всю свою жизнь. И мне кажется, если бы я жил тихо и спокойно, ничего не умышляя, мои родственники со временем забыли бы обо мне. Но вот, я поддался на твои уговоры, появились планы, тайны — и ты тут же гневаешься! А я никому ничего не сообщаю лишь потому, что понимаю — чем меньше говорят о секретах, тем лучше. Займусь-ка подготовкой к химическому опыту, это успокаивает. Такова уж традиция в моей семье: мой папа-король в тяжелые минуты сочинял музыку и составлял гороскопы, а я занимаюсь алхимией.

— Ах, Густав! Я бы не очень беспокоилась, если бы не догадывалась, куда ты услал Кристофера Котора, моего законного мужа. У тебя не должно быть тайн от меня! Вспомни: ради тебя я изменила Кристоферу и бросила его. А он по-прежнему столь сильно любит меня, что не проклял тебя, а стал преданно служить тому, кто каждый день делит ложе с его законной супругой. И именно Кристофера ты послал на разведку в Московию! Думаешь, я ни о чем не догадываюсь? Московский царь хочет сделать тебя своим вассалом, королем Ливонии!

— Не кричи об этом так, что могут услышать на улице. И что же плохого в этом замысле? Корона Швеции мне никогда не достанется. За нее ведут войну польский король Сигизмунд и шведский герцог Карл. У каждого из них своя страна, тысячи солдат, множество подданных. Что ж, не Швеция, так хоть Ливония… Как ты смотришь на то, чтобы разместить нашу столицу в Риге, будущая королева Катарина?

— Я не королева, я всего лишь твоя фаворитка — невенчанная любовница, принц Густав. Я знаю, властитель Московии хочет привязать тебя к себе на всю жизнь, чтобы ты преданно служил ему. У него есть дочь Ксения, она намного моложе меня, необычайно хороша собой и ведет себя как аристократка. Рядом с ней ты забудешь меня, Густав!

Принц улыбнулся. Лукаво сказал:

— Чем думать о подобном, лучше вспомни: не жениться на принцессах — это у меня семейное. Мой отец, как известно, женился по любви на простой финской девушке, причем до знакомства с Его Величеством моя мама работала служанкой в трактире. Я и так слегка нарушил традицию, когда отбил тебя у твоего мужа, ведь ты не мыла полы в трактире, а была супругой почтенного данцигского бюргера и у тебя самой была служанка, которая мыла полы в твоем доме.

— По счастью, моя служанка была уже старухой и ты вынужден был соблазнить меня. — С этими словами Катарина задорно расхохоталась. Потом вдруг лукаво улыбнулась и продолжила: — Но кто же знал, что, сбежав из дома законного супруга к принцу, я буду вынуждена сама мыть полы?

Густав не рассердился, услышав такие слова, а, напротив, засмеялся вместе с Катариной, затем вдруг нагнулся, схватил ее за талию, потом поднял на руки и стал кружиться по комнате, повторяя:

— Я люблю тебя!

— Я тоже тебя люблю, — сказала его любовница. — Густав, ты так красив, каждое утро я просыпаюсь и радуюсь, что мой любимый — самый красивый мужчина Европы!

— Я не забываю, что красив потому, что элегантен. А кто каждый день заботится о моем наряде и прическе и делает меня элегантным?

— Для будущих радостей царевны Ксении… — горько усмехнулась женщина.

Неожиданно сын короля сделался необыкновенно серьезным. Он поставил Катарину на ноги, нежно поцеловал ее, затем подошел к маленькому столику, где лежала Библия, положил на нее руку и пообещал:

— Клянусь, что не женюсь на Ксении Годуновой, даже если русский царь сошлет меня за отказ в далекую Сибирь, где птицы замерзают на лету!

Сказав это, принц Густав властно обнял красавицу Катарину и, целуя блондинку уже не нежно, а страстно, стал весьма умело расшнуровывать ей корсет, чтобы обнажить крепкую, упругую и весьма объемистую грудь молодой женщины. При этом он объяснял:

— Катарина, живут ведь не с титулом, а с человеком. Ты же прекрасно знаешь, что мы созданы друг для друга, как две половинки единого целого, и я не променяю тебя даже на императрицу! Мне ничего не надо рядом с тобой, я был бы счастлив, если бы мог целыми днями ласкать тебя или заниматься алхимией. Шесть лет назад, когда мы еще не были знакомы, покойный русский царь Федор Иоаннович предложил мне участвовать в политических играх. Тогда я отказался, теперь же поступил иначе только потому, что мечтаю возложить корону на твою прекрасную голову.

С этими словами принц вновь нежно и целомудренно погладил свою подругу по голове, после чего тут же начал уже отнюдь не целомудренно целовать ее пышную грудь. Эти поцелуи так взволновали и возбудили молодую женщину, что она стала тяжело дышать, закрыла глаза и затрепетала от удовольствия.

— Сделаем еще одного принца? — лукаво предложил своей честолюбивой фаворитке Густав.

Однако женщина, хоть и была сильно возбуждена, нашла в себе силы, чтобы отодвинуться от любовника.

— Твои слова были столь же приятны, как и твои прикосновения, но что мы будем делать, если вдруг придет Хильшениус, а я в это время буду голая?

— Ты, как всегда, права, — вздохнув, констатировал ученый.

Он помог любимой женщине зашнуровать корсет и через минуту уже продолжал подготовку к алхимическим опытам…

К приходу одного из четырех живших в Риге врачей — Иоганна Хильшениуса, Катарина тщательно принарядилась. Прекрасная уроженка Данцига сделалась воплощенной любезностью. К неудовольствию принца, она не позволила мужчинам заняться наукой до тех пор, пока те не покончили с изумительным обедом. На столе почти мгновенно появились и гороховый суп с мясом, и буженина, и пироги с сыром, и отбивные из свинины, и бокалы с рейнским вином, и ароматный каравай свежеиспеченного хлеба, и вишневое варенье… Принц Густав поймал себя на мысли, что, как всегда, не может понять, когда же проворная Катарина успела всё это приготовить?! Да, фаворитка принца умела угодить его желудку и не жалела для этого продуктов — чтобы полностью съесть такой обед, Хильшениусу и Густаву пришлось основательно постараться. Рижский доктор, любитель вкусно поесть, размяк и шепнул своему собеседнику:

— Друг мой, я вам завидую.

Сын короля невозмутимо ответил:

— Я догадывался об этом…

Наконец, обед завершился. Катарина удалилась на кухню, а два медика приступили к научному исследованию…

Самое время, читатель, оставить принца Густава и доктора Хильшениуса наедине с их колбами, ретортами, порошками. Сын короля Эриха, Густав был едва ли не единственным в то время в Европе принцем крови, ставившим науку превыше короны. Между тем, пока он предавался научным исследованиям, на континенте уже несколько месяцев кипели нешуточные политические страсти! Здесь готовились войны, плелись интриги, шла борьба за короны. Турки, находясь всего в ста милях от Вены, упорно размышляли, как передвинуть границу на сто один километр к Западу. Лучший польский полководец, великий коронный гетман Ян Замойский с большой армией двигался на юг, чтобы обеспечить Анджею Баторию, сыну своего друга покойного польского короля Стефана, корону Семиградья — чего не сделаешь по старой дружбе! А в Бухаресте не менее великий полководец, знаменитый валашский господарь Михай Храбрый, готовился захватить Молдову, Трансильванию и создать Великую Румынию, не уступавшую в силе королевствам и империям. В свою очередь, близкий родственник австрийского императора Рудольфа II, эрцгерцог Максимилиан, спал и видел, как скинуть с польского престола своего свояка короля Сигизмунда и занять его место. Пока шведский король Карл и польский король Сигизмунд готовились к решающей схватке за земли свеев, готов и вандалов (в то время таким был один из вариантов названия Шведского королевства), польский сейм под шумок объявил шведскую Эстляндию польской.

В общем, почти каждая страна зарилась на чужое добро и искала, где что плохо лежит.

За всей этой происходившей в Восточной и Северной Европе суматохой внимательно наблюдали из Москвы. Венчавшийся 1 сентября 1598 года на царство энергичный и упорный Борис Годунов активизировал деятельность российской разведки в Прибалтике. Как раз в тот момент, когда врач из Риги и принц-изгнанник приступили к научному опыту, к городу с обозом первосортного российского льна подъезжал русский купец и талантливый лазутчик Тимофей Выходец…