31 декабря 1599 года принц Густав и его невенчанная супруга Катарина Котор собрались ужинать довольно рано. Катарина вздохнула:

— Что за город! Никто и не думает о праздновании Нового года.

Принц Густав уже знал, что на Руси летоисчисление ведут не с 1 января, а с сентября. Именно 1 сентября начинается отсчет следующего года. Причем москвичей это отнюдь не радовало, ведь с приходом Нового года в начале сентября с них собирали налоги.

Мало того. Если в родном для Катарины Данциге 31 декабря наступал праздник, то на Руси жили по другому календарю и, потому православные в конце декабря (по местному календарю) еще блюли пост. Причем весьма строгий. И хотя лютеране Густав и Катарина могли этот пост и не соблюдать, но принц предпочел не противоречить этому местному обычаю. Поэтому русский слуга ставил на стол только постную пищу. Всего-то и были поданы на ужин орехи лесные; привезенные из Молдовы орехи грецкие и из Сибири — кедровые, на тарелках лежали также сухофрукты из Персии — изюм, урюк, курага, инжир и местные московские соленья: грибы, огурцы, квашеная капуста, яблоки и даже засоленные арбузы. В погребе с лета сохранились дыни да виноград астраханский. Не обошлось без блинов, поджаренных на льняном масле, пирогов с капустой и с морковью, свежеиспеченного каравая хлеба, левишников, малинового кваса… В общем, смотреть на такой бедноватый стол принцу и его фаворитке было грустно.

— Что ты собираешься делать вечером?

— Я собирался поехать в гости к доктору Хильшениусу, мы планируем интересный химический опыт, — ответил принц так, словно они были в Риге.

Как только стол был накрыт, русский холоп, говоривший по-немецки (русский Густав и Катарина еще не выучили) доложил:

— Прибыл купец Меллер.

— Проси!

Принц обрадовался, знал, что Меллер только что вернулся из империи Габсбургов и должен был встретиться там с Афанасием Власьевым.

Принц усадил Меллера за стол. Тот обрадовался:

— Два месяца русских блюд не ел.

С радостью он принялся за пирог с морковью. Слуга, не ожидая распоряжения, положил на тарелку купцу малосольных огурчиков и соленых боровиков, налил в литровую деревянную кружку малинового кваса. Немец огурчиками похрустел, кваском запил:

— Хорошо! Привык я к русской кухне, в Москве живя. А все эти немецкие колбасы в немецкой земле мне поднадоели.

— Что говорил Афанасий Власьев?

Сразу помрачнел Меллер. Откровенно сказал:

— Увы, не хочет император Рудольф эрцгерцога Максимилиана за нашу царевну Ксению выдавать.

Принца Густава просто поразило, как уроженец Германии назвал царевну Ксению нашей. Густав не мгновенно, а лишь через несколько секунд осознал масштаб постигшей его катастрофы. А когда понял, то подумал про себя: «Да что я на пустяки внимание обращаю». Все надежды рухнули. Сигизмунд останется на престоле, а значит… не бывать Ливонскому царству.

Вдруг в тишине раздались причитания:

— Ой, Господи, да что со мной теперь будет, как собаку на улицу выкинут! — плакала Катарина.

«Смотри-ка, научилась причитать не хуже русских баб», — подумал скандинав.

Данцигская немка ревела в голос, лицо ее мгновенно осунулось и стало видно, что не так уж и молода прекрасная Катарина, что уже появляются первые морщины на ее лице, что зубы не белоснежны. А то, как выставляла она напоказ свое горе, настолько противоречило европейским традициям, что принцу в этот момент было ее даже не очень жаль. Он просто не мог взять в толк, чего она так ревет? Да, рухнули политические планы, но ведь это же не конец света!

Все же он приласкал свою гражданскую жену, погладил по голове рукой, спросил тихонько:

— Солнце мое, да почему сразу жалуешься, что станешь бездомной?

— Почему-почему?! Так ведь регент Швеции осенью твоим послам в Выборг ехать отказал, даже письмо твое, получается, читать не хочет.

А это тут причем?

— А император Рудольф царевне Ксении в мужья эрцгерцога дать отказался. Один теперь у нее жених — ты. Ибо других не осталось. Не за своего же подданного царю Борису ее отдавать! А из тебя Ливонского царя не получается, ни Сигизмунд, ни герцог Карл, дядя твой, тебя королем Ливонии не признают. Один способ у Бориса повысить твою роль: женить тебя на Ксении и сделать князем Тверским. Ты согласишься, Ксения моложе меня, знатна и ты ведь сам, увидев ее, сказал: нет в этой стране девушки краше. А меня — на улицу, как состарившуюся собаку, которую хозяин кормить не захочет! Ой, Господи, была же замужем за почтенным данцигским бюргером, в собственном доме жила, была и сыта, и одета, и при муже. Так нет же влюбилась, дура! И что теперь?

Принц стал серьезен. Без улыбки сказал:

— Да, царевна Ксения сейчас самая красивая девушка на Москве.

Произнес это, словно Катарину кнутом ударил.

— Я это говорил и от слов своих не откажусь. Из девушек невинных — красивее нет. И только одна женщина на Москве красивее ее — жена моя Катарина. И от этих слов также отказываться я не собираюсь.

С этими словами принц, не стесняясь постороннего, поцеловал сожительницу прямо в губы. А купец Меллер поразился мгновенной перемене. Только-только плакала Катарина, сидела постаревшая, а как поцеловал ее принц. так улыбалась светло, сразу помолодела и оказалась столь хороша, что в этот момент поверил Меллер: «А быть может, и вправду нет на Руси сейчас женщины красивее, чем Катарина?».

Как только фаворитка принца успокоилась, у нее вдруг разыгрался такой аппетит, словно она боялась, что ее и впрямь выгонят из дому и с Руси, и хотела наесться впрок, как верблюд, в горб пищу запасающий. Похрустела огурчиками, слуга ей целую стопку блинов на тарелку положил, да малинового варенья придвинул вазу. А еще пирог с капустой за обе щеки уплела, да левишниками не пренебрегла.

Меллер только головой вертел от удивления: куда ей столько мучного, вдруг располнеет и принц самой красивой почитать перестанет?!

Пока Катарина ела, а купец удивлялся, принц Густав предавался размышлениям: «Да, это катастрофа. Я еще Катьку должен утешать, а впору самому от тоски удавиться. Так меня на принцессе Ксении и женили, держи карман шире! Тут думать надо, как бы меня вместе с Катариной из этого дома и из страны не вышвырнули! Ибо зачем мы теперь русскому царю? Окончен бал. Впрочем, раз терять уже нечего… Я должен быть благодарен царю Борису уже за то, что он сделал из меня политическую фигуру. Я был никем, а ныне стал бывшим претендентом на Ливонский трон. Но бывший кандидат в короли — это уже не никто, это уже политическая фигура. Шаг вперед сделан. Теперь надо попробовать сыграть свою собственную игру и получить хоть что-то. Чтобы кое-кто понял, что проще дать мне приличное поместье, чем испытывать угрозу от готового на все сына шведского короля».

— А чего ты не ешь, милый? — заботливо спросила Катарина.

Принц Густав всё так же задумчиво протянул к себе блюдо с лесными орешками и стал брать оттуда их по одной штучке.

— Да разве это еда?! Хоть пирог возьми, — тревожилась Катарина.

Принц послушно взял пирог с капустой, подумал про себя, что предпочел бы кусок вареной говядины и спросил у Меллера, словно хотел поддержать беседу:

— Что вы собираетесь делать дальше? Будете торговать в своей лавке в Москве или отправитесь в дальние края?

— Для торговли в лавке у меня продавец есть. А я отдохну пару месяцев, пережду февральские морозы и весной на ладье повезу в Ригу лен. Купца, как и волка ноги кормят, — пошутил Меллер.

И тогда принц небрежно произнес:

— Надо будет отвезти подарок Генриху Флягелю. Я передам вам его перед вашим отъездом.

— Раз надо, значит, отвезу, — спокойно ответил купец. — Я верный слуга царя Бориса и Вашего Высочества, разумеется.

Принц поспешил перевести разговор на другую тему:

— А все-таки, совсем ли Афанасий Власьев потерял надежду на возможный брак Максимилиана с Ксенией? Вдруг что-нибудь изменится?

— Афанасий упорен. Сказал, что сделает все возможное, чтобы добиться того, что задумал царь Борис. Его уже и выпроводить пытались, а он останется до лета. Может, что и получится, — ободрил купец не столько принца, сколько его невенчанную супругу. — Кстати, когда я был в Посольском приказе, докладывал о поездке, то мне намекнули, что я должен проявлять осторожность при планировании своих поездок — скоро быть войне. Царь разрешил герцогу Карлу провести в Нарву из Финляндии конницу через Ижорскую землю.

— Да зачем?! — не выдержала Катарина. — Герцог Карл даже посла принца Густава не хочет принимать, а Государь всея Руси ему предоставляет все, что тот пожелает. И войско шведское через землю русскую разрешено провести, и в борьбе с Любеком царь Борис готов герцогу Карлу помочь. Пока вас не было, господин Меллер, шведы попросили царя прервать торговлю с Любеком, так как у них возник спор с этим городом. И что же? Государь всея Руси повелел в русские города купцов из Любека не пускать!

— Зачем? — удивился Меллер. — От того убыток Руси будет. Я купец, знаю, что говорю.

В отличие от них принц Густав понял все с полуслова:

— Царь знает, что делает. Он готов во всем помогать шведам и пропускать их войска, лишь бы эти войска ввязались в войну с Польшей.

При этих словах шведский принц тяжело вздохнул.

— А если Карл разобьет поляков, быть может, все-таки поделит Ливонию с царем и ты станешь ливонским королем? — робко спросила у Густава бывшая данцигская бюргерша.

— Разбить поляков будет нетрудно. Ибо великий гетман коронный Ян Замойский, как предполагает Власьев, собирается с войском на юг и воевать со шведами окажется некому, — тут же откликнулся Меллер на слова Катарины.

Молодая женщина радостно хлопнула в ладоши, не заметив, что ее возлюбленный отчего-то опять вздохнул. Но Густав недаром был сыном короля. Он сразу увидел то, чего не доглядели купец и бывшая бюргерша. Принц пояснил Меллеру и Катарине словно детям:

— Единственная моя надежда — польские гусары.

— Почему? — удивился Меллер.

— Если мой дядя, Карл в одиночку победит поляков, то он никому не отдаст ни пяди ливонской земли — не в традициях моей родины без боя отдавать завоеванное. Но вот если немногочисленная тяжелая гусарская конница литовского гетмана Ходкевича разметает полки шведской пехоты и уничтожит ее, то разгромленному Карлу придется думать не о Ливонии, даже не о Финляндии, а о том, как защитить от Сигизмунда свою власть в Швеции. И тогда он будет готов пойти на союз с царем и со мной на любых условиях. Но как же мне, природному шведу, противно, что надо желать полякам победы над моими соотечественниками!

— Ой, много добра тебе соотечественники принесли! — фыркнула данцигская немка.

Пока Густав и Катарина дискутировали, купец Меллер вдруг осознал, сколь важна его миссия в Ригу (он не сказал даже Густаву, что планируемая поездка преследует не только торговые цели). Если шведы разобьют в Ливонии поляков, а Рига восстанет, то у Сигизмунда просто не окажется войск, чтобы бороться с рижанами, признавшими власть царя!

Мысль, что он оказался в эпицентре политической бури, так взволновала Меллера, что ему захотелось побыть в одиночестве.

Купец поднялся с лавки.

— Я все, что знал, рассказал вам. Пора и честь знать.

Его не удерживали, тем более уже стемнело. Когда гость ушел, а принц поднялся из-за стола, Катарина жалобно сказала Густаву:

— Посмотри, какая темень за окном. Холодно и метель может скоро подняться. Путь до дома доктора Хильшениуса не близок. Неужели ты сегодня поедешь к нему ставить опыт?

Принц понял, что Катарине не хочется оставаться одной и с тревогой ждать, когда он придет, не случится ли с ним чего плохого на темных московских улицах. Густав улыбнулся:

— Оденься теплее.

— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой к Хильшениусу?

— Наука подождет до завтра. Мы поедем кататься на тройке!

Принц знал, как нравилась Катарине эта русская забава. Сани мчались по снегу так, что захватывало дух!

Кучер неторопливо запряг лошадей, так же неторопливо ехал по темной, заснеженной улице, мимо домов, где в окнах уже гасли огни. Было странное ощущение. Темнота на покрытом тучами небе, темнота вокруг. Но вот тройка спустилась к реке. Кучер не стал направлять лошадей на скользкий лед, тройка с огромной скоростью помчалась вдоль берега. Русский нахлестывал лошадей кнутом, принц зажег смоляной факел, сани мчались так, что и в самом деле захватывало дух. И в дополнение ко всему, Густав стал целовать Катарину, причем так, что у нее захватывало дух. В конце концов, принц так увлекся, пустив в ход и руки, что его гражданская жена тихонько взмолилась:

— Густав, ну не здесь же! Если ты станешь раздевать меня прямо в санях, я замерзну. А если возбудишь меня, не удовлетворив, расстроюсь.

— Домой! — крикнул принц слуге.

Ночью он так страстно ласкал Катерину, что не только возбуждал много раз ее тело, но и успокаивал душу — данцигская горожанка убедилась, что для этого принца она и впрямь самая желанная женщина на Земле.

Приготовленные из тщательно протертых ягод брусники, черники, вишни или земляники, высушенных тонким слоем на солнце лепешки.