К тому времени, когда Генрих Флягель подъехал к Пскову, то изрядно замерз. Мела февральская вьюга, мороз был таков, что хороший хозяин забирал из будки собаку и уводил в теплую избу.

Рижане очень редко ездили по торговым делам далеко от родного дома в начале февраля. Даже супруга Генриха Флягеля была удивлена, когда ее муж засобирался в дорогу с обозом, груженым солью.

— Почему тебе не терпится ехать в самый лютый мороз?! Или не слышал, как в страшный февральский снегопад в Ливонии сани застревали в пути из-за того, что ноги лошадей увязали в метровом снегу, и путникам приходилось неделю ждать лучшей погоды?

И что мог сказать супруге Генрих Флягель? Что какая-то трактирщица из предместья по имени Мария явилась к нему в дом и велела ехать немедля? Или солгать, что в Пскове соль вздорожала в феврале? Но каждая хозяйка понимает, что псковичи засаливают рыбу, мясо и овощи осенью, готовясь к зиме. Хотя…

— В Псковской земле был плохой урожай, там не хватает зерна для того, чтобы кормить скот, коров и овец режут и засаливают мясо, соль вздорожала, надо этим воспользоваться, — вдохновенно врал Флягель.

— Ох, Генрих, — сказала вдруг верная супруга с которой он прожил много лет. — Пойми, у меня сердце болит. Вроде все нормально, но меня страшит твой отъезд. Почему-то кажется, что тебе угрожает опасность. Я боюсь неизвестно чего, но мне по-настоящему страшно!

«Знала бы ты, как я боюсь! — подумал рижский патриций. — Ведь я не авантюрист и не неразумный мальчик. Понимаю, что делаю все ради родного города, ради своих детей, а все равно страшно».

Неожиданно мысли его приняли совсем иное направление: «Интересно, а Мария переживала бы за меня так, будь она моей?»

Весь этот сумбур в голове привел к тому, что на прощанье Флягель поцеловал супругу в губы столь страстно, что немолодая рижанка была просто удивлена. Чтобы успокоить ее, Генрих Флягель пообещал:

— Вопреки твоим страхам, я скоро приеду обратно и привезу тебе подарок.

…А затем был долгий и трудный путь. И вот, купец из Риги увидел, наконец, Псков. Город был огромен, больше любого города Ливонии. Ригу он превышал по населению раза в два, а ведь все остальные ливонские города, в сравнении с Ригой, казались Флягелю карликами.

Псков же считался большим городом и для Руси. Пожалуй, только Москва была многолюднее его.

Даже в февральскую метель город на пересечении рек Великая и Пскова имел величественный вид. Не случайно за 19 лет до приезда Генриха Флягеля в Псков, во время осады города польскими войсками, секретарь Его Величества польского короля Стефана Батория Ян Пиотровский написал в своем походном дневнике: «Любуемся Псковом. Господи, какой большой город! Точно Париж!.. Город чрезвычайно большой, какого нет во всей Польше, — весь обнесен стенами, за ними красуются церкви, как густой лес, все каменные…»

Тогда Псков так и не был захвачен поляками. Ведь город защищала высокая и толстенная стена, имевшая 40 огромных башен.

Ныне из-за крепостной стены виднелись золоченые купола десятков церквей. Флягель понимал, что общий вес золота, затраченного на их позолоту, исчислялся многими килограммами.

Въехав в город, обоз купца Флягеля сразу же отправился на торг. Здесь находилась важня — здание, в котором измерялись и проверялись импортные грузы. Псковичи и в измерительных приборах показали свой особый характер: Флягель помнил, что вместо гирь тут использовались тяжелые колокола и маленькие колокольчики. Измерив ими вес соли, псковские чиновники потребуют с него соответствующую пошлину.

Телеги с солью катили по широким (по тем временам) улицам города, двигались вдоль реки Псковы. Они проехали мимо амбара старосты рыбного ряда Якова Иванова, мимо устроенной по воле Бориса Годунова больницы. Неподалеку находилась богадельня, где доживали свой век одинокие старики и старухи. Богадельня эта сильно интересовала Генриха Флягеля. Дело в том, что дому престарелых принадлежали лавки в Соляном ряду, и сама структура существовала, в значительной мере, благодаря розничной торговле солью. Именно этому учреждению и рассчитывал рижский патриций сбыть свой товар.

В торговых делах Флягель был консерватором. Потому хотел взамен своих товаров купить для Риги не столь модную среди рижских купцов пеньку, не мачтовый лес, не знаменитый на всем побережье Германии псковский лен, а воск. Тот самый воск, что возили в Ригу из Пскова еще более трех веков назад.

Купить воск Флягель собирался не для перепродажи в Европу, а для нужд самих рижан. Была зима, темное время года, горожанам требовалось много свечей, и городские ремесленники умело изготавливали их из русского воска. Любой другой товар пришлось бы держать на складе до начала судоходства, а за воск деньги можно было получить сразу и тут же снова пустить в оборот.

Флягель, следуя полученным от Марии инструкциям, после уплаты пошлины за свой товар. остановился на постоялом дворе и пошел погулять по торгу, где ближе к вечеру его должен был ожидать посланец царя. Усиливалась вьюга, хотелось посидеть в тепле, но Флягель делал вид, что ему не холодно и любопытно, что предлагают на псковском рынке (хоть и был здесь ранее не раз). Местные торговцы были готовы оптом продать ему лен, пеньку, воск. В продуктовых рядах выстроились, словно солдаты, пузатые бочонки с медом, большего размера бочки с недорогим топленым салом и засоленной рыбой. Мимо черной икры Флягель прошел равнодушно — зачем ему эти рыбьи яйца! А вот качественно выделенная кожа и привезенные из Сибири меха в самом деле заинтересовали его. Не как торговца, а как потребителя. Он даже стал думать, не купить ли ему хорошо выделанную кожу для кресел в своей торговой конторе, когда кто-то по-немецки с легкой иронией спросил его:

— А драгоценностей для своей Греты не желаете?

Генрих Флягель поднял голову и обомлел. Перед ним стоял его старый враг, бывший рижский ювелир Клаус Берген. Флягель до конца жизни не забудет то, что происходило в Риге 15 лет назад, и какую роль в этом играл Клаус…

Рижский бунт оказался страшен. Толпа запретила богослужение в церкви, погромщики стали громить особняки рижских патрициев. Флягель стоял тогда, прижавшись к стене одного из домов, и молил Господа, чтобы главари погромщиков — юрист Гизе и виноторговец Бринкен — не обратили бы на него внимания. Впрочем, юный Генрих тогда никого еще особо не интересовал, кроме разве что столь же юных барышень. А вот немолодому уже Никлаусу Экку пришлось уходить от погромщиков по крышам. Просто чудо, как он держался на покатой черепице, не падая вниз. Погромщики просто не осмелились проделать такой же путь, и бургомистру удалось спастись.

Одним из погромщиков был рижский ювелир Клаус Берген.

Кончилась диктатура магистрата, власть перешла в другие руки.

Впрочем, не отсутствие демократии вызвало восстание. Через два года после того, как Рига попала под власть Стефана Батория, чужеземный король велел ввести в городе новый календарь, разработанный папой Григорием. И что с того, что календарь был более точен, чем старый, существовавший еще во времена Юлия Цезаря? Его создали паписты, и рижане только поэтому отвергали его. Именно введение нового календаря и привело к восстанию. Но когда оно уже началось, досталось и несменяемым патрициям. Гизе и Бринкен смело отправляли лидеров старой власти на плаху. Но вскоре вопрос: кто виноват, сменился более практичным: что делать? Повстанцы обдумали свое положение и ужаснулись — воевать с двенадцатимиллионной Речью Посполитой Рига не могла. Именно тогда новая городская власть и направила в Москву рижского ювелира Клауса Бергена — вести переговоры о переходе рижан в русское подданство. Но только-только закончилась четвертьвековая Ливонская война, и царь решил не начинать с Польшей новую. Риге он ответил отказом, а Клаус Берген исчез. И вовремя. К городу подошли польские войска, главари восставших Гизе и Бринкен были казнены, а Никлаус Экк вернул себе власть…

И вот теперь перед Генрихом Флягелем стоял тот самый Клаус Берген и иронично улыбался.

Помня, что рижский ювелир участвовал в погроме, угрожал его друзьям и родственникам, рижский патриций напрягся.

— Спокойнее, молодой человек, спокойнее! — сказал Берген по-немецки. — Я все-таки царский ювелир, весьма уважаемый на Руси человек. Со мной в Пскове лучше дружить, чем враждовать. Не зайдете ли в гости сегодня вечером?

— Какое мне дело до вашего положения в этой стране? У меня в этом городе свои дела. В гости не зайду!

Про себя Генрих подумал: «Вот не повезло. И как теперь избавиться от этого золотых дел мастера? Ведь ко мне в любой момент может обратиться посланец самого царя!»

И тут Клаус, не переставая иронично улыбаться, укоризненно произнес:

— Молодой человек! Ну почему вы не проявляете уважения к старшему по возрасту? Трактирщице Марии это может не понравиться.

Рижский патриций остолбенел. А ювелир подошел к нему вплотную и прошептал:

— Учтите, зайти в гости все равно придется. Ведь вы же за этим в Псков и приехали.

Когда Флягель нашел нужные слова, чтобы ответить, то не смог ничего сказать: зазвенели колокола церквей, созывая православных в храмы. Лишь через пару минут можно было снова говорить с уверенностью, что собеседник тебя услышит. Ювелир Берген взял купца Флягеля за рукав шубы и сказал без экивоков:

— Генрих, пойдемте скорее, здесь холодно и темно. Метель усиливается. А я поселился в деревянном доме — в нем натоплено и тепло.

Флягель понял, что ювелир имел в виду, делая упор на то, что дом деревянный. Русские, живя среди лесов, строили деревянные дома не из досок, а из дешевых на Руси толстых сосновых бревен. Зимой рижане мерзли в своих каменных жилищах: кухни, лестницы, прихожие, естественно, не имели печей, а камень остужался очень быстро. Каждый горожанин хорошо понимал: попробуй приложи голую ладонь к булыжнику в 20-градусный мороз! Сделаешь так и через несколько минут ладонь может примерзнуть настолько, что руку с камня убрать будет непросто, больно будет. В домах горожан печка находилась только в комнате. Так вот, случалось, что за ночь на кухне могла замерзнуть и превратиться в лед вода, оставленная в кувшине. А вот в русских деревенских избах на пути между Псковом и границей с Ливонией в февральские вьюги Генриху Флягелю во время нынешней поездке было тепло: сосновые бревна не становились таким проводником холода, как камни или кирпичи, из которых строились дома рижан.

Мимо купца Флягеля прошел мальчишка, выкрикивая: — Пироги с капустой. С пылу, с жару, ни у кого нет больше такого товару!

При виде аппетитных пирогов рижский патриций вспомнил, что с утра ничего не ел. Клаус Берген осторожно потянул его за рукав:

— Не стоит есть эти пироги, на таком морозе они наверняка уже остыли. Хватит мерзнуть на ветру, Генрих, пойдем, я угощу тебя хорошей русской едой.

Не спрашивая согласия, Клаус повернулся спиной к рижскому патрицию и двинулся к выходу с торга. Флягель с волнением пошел вслед за ним. Он думал уже не о случившемся много лет назад в Риге бунте, а о том, что скажет ему человек, представившийся царским ювелиром, к какому повороту в его судьбе и судьбе Ливонии приведет эта беседа.

Однако, золотых дел мастер не спешил открывать рижскому патрицию тайны государственной политики. Берген вообще ничего не говорил, он просто торопливо шел по псковской улице, явно стремясь, как можно скорее попасть в тепло. Флягель предполагал, что Клаус Берген приведет его на лучший постоялый двор Пскова, но ювелир неожиданно остановился у красивой избы с резными ставнями, выглядевшей как частный дом. Во дворе была сложена поленница дров, служанка в русском платье с помощью коромысла носила воду в баньку, а из трубы на крыше вился уютный дымок. Клаус Берген открыл калитку, войдя во двор, властно крикнул «Фу!» двум большим псам. Те, видимо, узнали своего нового хозяина и, радостно поскуливая, стали прыгать вокруг него.

— Ивашка, накорми собак! — потребовал от пробегавшего мимо холопа царский ювелир.

— Не бедный дом, — заметил Флягель.

— Государь всея Руси заботится о слугах своих, — с достоинством пояснил Флягель. — Мне специально предоставили такое жилище в Пскове, чтобы я мог достойно встретить тебя.

Как ни хотелось есть рижскому патрицию, он согласился с заманчивым предложением хозяина дома сначала попариться в настоящей русской бане. В баньке слуга Флягеля хлестал Генриха веником по спине, Клаус Берген, не стесняясь наготы, выбегал из баньки и прыгал в сугроб, а через несколько секунд забегал обратно в баню. Красивая холопка принесла отдыхающим холодного кваса прямо в парилку. Под ее безразличным взглядом голому Генриху стало неловко.

— Пусть она стесняется, — засмеялся ювелир, видя смущенье гостя. — Ведь ты, господин, можешь захотеть ее, и в каком положении тогда будет она?

Позже, за столом Клаус заботливо говорил Генриху:

— Ну, зачем тебе идти на постоялый двор после баньки? Отправь моего холопа, он скажет твоему приказчику, что ты заночуешь у торгового партнера. А пока поешь, как следует.

Изобилие на покрытом белой скатертью столе и в самом деле радовало глаз. Для начала хозяин предложил гостю русские щи. Но поверьте, читатель, это блюдо никак не походило на тот суп из капусты, который подавали во второй половине ХХ века в советской столовой! Клаус угощал гостя таким блюдом, каким должны были быть правильно сваренные щи в то время. В тарелку было накрошено не менее ста граммов говядины, положена сметана, имелись и зеленый, и репчатый лук, и чеснок, и укроп с петрушкой, и вареная морковь… Запивать горячие щи предлагалось горячим же сбитнем из меда, корицы, имбиря и яблочного варенья.

— А где же водка? — удивился Флягель.

— Водку или брагу будешь пить на постоялом дворе. А я советую крепкий хмельной мед.

Главным блюдом был гусь, фаршированный орехами и говяжьей печенью, а из закусок выделялись севрюга и блины с черной икрой.

— Оставь в себе место и для коломенской яблочной пастилы, — посоветовал ювелир.

Однако рижскому патрицию, что называется, кусок в горло не шел. Мало того, что он находился в постоянном волнении из-за заговора, в который оказался вовлечен. Клауса Бергена он по-прежнему не воспринимал как друга.

— Я в Псков не затем, чтобы наедаться, приехал, — сказал он ювелиру.

— Ты хочешь похудеть? Зачем? — в ответ пошутил тот. И после паузы добавил.

— Не можешь забыть того, что было 15 лет назад?

Генрих Флягель прекрасно понимал, что не время сейчас спорить с Берегеном из-за давних событий, но сдержаться не сумел:

— Не могу.

— Подумай, а так ли уж я был неправ в то время? Вспомни, чего мы хотели — вырвать Ригу из лап папистов. Чтобы по улицам не разгуливали иезуиты, чтобы никто не покушался на нашу веру, чтобы Рига богатела от торговли с Русью. Зачем ты сегодня здесь, Генрих?

— Как зачем?! — растерялся рижский патриций. После долгой паузы туманно сформулировал:

— Ты же знаешь, зачем, Клаус.

— Ты здесь для того, чтобы получить письмо и попытаться уговорить магистрат передать Ригу под власть русского царя. Но разве мы не хотели этого еще пятнадцать лет назад? А что касается борьбы Бринкена и Гизе с Никлаусом Экком — это борьба за власть, Генрих. В Европе даже сын, порой, идет против отца-короля, брат убивает брата, жаждущая короны дочь подсыпает яд родной матери. В ход пускается всё — кинжал, отрава, клевета. Вот, простой пример. Знаешь, как в Москве клевещут на царя Бориса? Уже много лет по Руси ходят слухи, что по его воле наемные убийцы зарезали ребенка, последнего сына Ивана Грозного — царевича Димитрия. Если услышишь такое, не верь! Я хорошо знаю, как было дело. В то время сестра Бориса Годунова, царица Ирина была замужем за сыном Ивана Грозного — царем Федором, и все ждали, что она забеременеет. Кстати, вскоре Ирина родила дочь. Роди она сына, и позиция Бориса Годунова стала бы безупречной, он правил бы сначала от имени Федора, затем — за своего племянника, и никакие заговоры против него были бы невозможны — зачем свергать главу правительства, если юный царь с царицей останутся у власти и накажут заговорщиков? А убить сразу всех — царя, царицу, дядю царя — это слишком сложный заговор, его невозможно осуществить. С другой стороны, в год смерти царевича Димитрия Московия воевала со Швецией, в стране был неурожай, бунт мог вспыхнуть в любой момент. Борису просто повезло, что смерть Димитрия не стала спичкой, поднесенной к дровам, не породила бунт. Так что гибель царевича тогда была ему совсем не нужна. Но уже много лет по стране ходят слухи: «Убийца!». И ладно бы, распускали их иностранцы, так ведь это делают сами русские, готовя смуту в своей стране. А ты думаешь, Генрих, что твой родственник Никлаус Экк всегда будет на твоей стороне? Если ему надо будет выбирать между твоим благополучием и сохранением власти, он выберет власть.

— Не верю.

— Блажен, кто не верует, — переиначил библейскую фразу золотых дел мастер.

— А как ты стал доверенным лицом царя и как жил все эти годы? — перевел разговор на другую тему Флягель. Он отодвинул пустую тарелку от щей и приготовился слушать.

— Ну, считать меня доверенным лицом царя, это почти то же самое, что считать лакея императора Рудольфа II его первым министром, на том основании, что лакей видит императора чаще, чем любой из советников или полководцев. Я всего лишь искусный ремесленник. Царский ювелир.

— А как ты им стал?

— Как ты помнишь, пятнадцать лет назад рижский рат послал меня в Москву вести переговоры о присоединении Риги к России? Я не сумел тогда уговорить Боярскую думу начать новую войну с Польшей из-за Риги. Но я сумел хотя бы спасти свою жизнь — бросился в ноги к брату царицы Ирины, боярину Борису Годунову и уговорил его обеспечить мне службу при царе Федоре Иоанновиче. Я стал царским ювелиром, живу в Немецкой слободе Москвы и мне не отрубили голову, как Гизе и Бринкену, я спокойно хожу в лютеранскую церковь, и передо мной не маячат иезуиты.

Генрих Флягель решил для себя: если Клаус и враг, то бывший, а теперь — союзник. Налил себе крепчайшего меда в кружку, поднял ее, посмотрел ювелиру прямо в глаза и произнес:

— Прозит!

— Генрих, это же не рижский, это московский мед, приготовленный по старинному рецепту! — забеспокоился Берген. — Он пьянит не хуже рижского шнапса. А нам еще надо поговорить о деле.

— Я весь внимание.

— Я написал письмо, которое тебе надлежит отвести своему родственнику Никлаусу Экку. Он протянул Флягелю лист бумаги.

Лист, который дал Берген рижанину, содержал немало государственных тайн! Поначалу, автор письма напоминал Экку, как 15 лет назад был послан некоторыми ратманами в Москву, просить царя принять рижан под свою высокую руку. Клаус Берген спрашивал Экка: раз Польша по-прежнему ущемляет Ригу, не пора ли возобновить переговоры?

Клаус Берген обещал, что Рига сможет не только сохранить свою религию и вольности, но и получит привилегии. Ведь если Рига подчинится царю, рижане смогут беспошлинно торговать по всей России.

У Генриха Флягеля аж дух захватило: рижане могли бы хоть в саму Астрахань ездить за знаменитым персидским шелком, столь ценимым по всей Европе! Неужели Великому шелковому пути суждено будет пролечь через Ригу?!

Царский ювелир тщательно запечатал письмо:

— Ты повезешь послание в таком виде. Если даже тебя арестуют, сможешь сказать: что в письме — я не знаю, что хотят русские от Экка, — не ведаю.

— Я готов завтра же ранним утром отправиться в путь.

— Зачем так спешить, Генрих? Если ты будешь жертвовать торговлей ради политики, то останешься без штанов. И мало того, что один день ничего не решает. Если ты поедешь домой, не заключив сделку, польским властям сие покажется чрезвычайно подозрительным.

— А получится ли все быстро продать и купить?

— А я знаю, кто купит твою соль, и кто поможет тебе приобрести местные товары.

— Кто же?

— Твой товар, купит купец Тимотеус. Произойдет это завтра утром. Он же поможет тебе купить, то, что захочешь.

— А какой процент попросит за помощь?

— Государь всея Руси заботится о слугах своих! А ты про процент спрашиваешь. Тимотеус поможет тебе, ибо такова воля государева.

— Ну раз так, давай еще выпьем!

— Наливай!

Не будем разочаровывать двух собутыльником. Они еще не знали, что судьба и Риги, и Ливонии, и Руси уже предопределена. И что решит их судьбу не царь, не польский король, не шведский регент, не кандидат в герцоги Ливонии Густав, а вулкан. Вулкан, что находится в далекой Южной Америке. Его извержение на нагорье в южном Перу началось 19 февраля 1600 года. Оно было ужасным, никогда ранее цивилизованный мир не знал такого. Тонны пепла взметались в небо, закрывали солнце, расходились по свету. Ни один тиран или диктатор никогда не причинял миру столько бед, сколько вулкан Хуаунапутина. Закрыв извергающимся пеплом солнце, крупный вулкан создал нечто вроде ситуации, которую в ХХ веке стали апокалиптически называть «ядерной зимой». И множеству людей после извержения этого вулкана предстояло умереть. И отнюдь не от раскаленной лавы, а от того, что пепел закроет от людей свет Солнца. Впрочем, ни в Риге, ни в Пскове об этом еще никто не знал. И рижский купец с царским ювелиром спокойно пили крепчайший мед, сделанный по старинному рецепту.

Утром Генрих Флягель проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо. Он открыл глаза и увидел, что уже светло, а рядом с кроватью стоит купец Тимофей Выходец.

— Пора за работу, — весело сказал купец по-немецки. — Ты не забыл, что продашь мне соль? Сколько хочешь за берковец?

Генрих Флягель был удивлен — купец Тимотеус купил соль без выгоды для себя и, соответственно, с огромной выгодой для рижанина. А потом Тимофей повел его на торг, в тот ряд, где продавали воск. Флягель сразу же собрался купить товар у пожилого, степенного русского торговца. Бочки у того были нестарые, надежные, просил он за воск недорого. Видя интерес Флягеля, по-русски спросил:

— Сторговались?

И в этот момент сметливый Тимофей резким движением отколупнул пальцем кусочек от круга с воском. Все увидели: под верхним слоем — сушеный горох вперемешку с песком. Купец Выходец замахнулся на продавца, но не ударил. Повернулся к рижскому патрицию, сказал по-немецки:

— Идите за мной.

Подошел к молодому парню, скромно стоящему в конце ряда:

— Этот не обманет.

Генрих Флягель не торгуясь скупил у парня по довольно высокой, но приемлемой для рижанина цене, весь воск, велел грузить его на телеге, а вечером сказал Клаусу Бергену:

— Умен купец Тимотеус. Я ему весьма благодарен. Завтра с рассветом могу выехать в Ригу. Осталось время даже подарок жене купить: хороший, вкусный мед.

Сказал и испугался. Пока занимался привычным делом: торговал, наблюдал за погрузкой товара, ни о чем больше не думал. Теперь же вновь погрузился в мир политики и интриг, потому и ощутил тревогу. Клаус Берген, похоже, понял, что чувствует рижанин.

— Пойдем ко мне, выпьем.

— Хорошо, Клаус, только выпьем, как вчера, меда, а не водки, от твоего меда по утрам нет похмелья.

«Поэтому-то он и стоит дороже водки», — подумал про себя царский ювелир.

За окном мела февральская вьюга, несколько горевших свечей и теплившийся в очаге огонь не могли полностью одолеть полумрак в деревянном тереме. Было уже шесть часов вечера, и деловая жизнь в городе Пскове полностью прекратилась. На улицах почти не встречалось прохожих, любители вставать раньше других, подумывали, не пора ли им через часок-другой ложиться спать (не удивительно, ведь вставали многие псковитяне в то время в четыре утра, если не раньше).

Ювелир Государя Всея Руси Клаус Берген налил старому приятелю крепкого меда.

— На улице мороз, ты наверное замерз, Генрих, пока шел сюда. Согрейся, этот напиток греет не хуже рижского шнапса.

— Ты не тоскуешь по Риге, Клаус?

На лице ювелира появилась ироническая улыбка.

— Кем бы я был в Риге, Генрих? Обычным золотых дел мастером, зарабатывающем себе на обед, да на жалованье паре слуг. А в Москве… Я ювелир самого царя и могу лицезреть великого монарха, который правит страной размером чуть ли ни со всю Европу. Мое мастерство оценено по достоинству, я богат, у меня большой дом с садом. Разве могут рижане, экономящие каждый клочок земли за городскими стенами, хотя бы вообразить такую роскошь — большой сад под собственными окнами! Нет, Генрих, я ни о чем не жалею. Счастливый случай привел меня в Москву, но остался я там по своей воле. Кстати, живу я в Немецкой слободе — своего рода отдельном городке в городе. В нем есть и лютеранская кирха, и немецкий трактир, и даже школа для немецких детей. Русские очень терпимы — никто не мешает нам жить нашей привычной жизнью, никто и не думает о том, чтобы превратить нас в русских.

— А знаешь, Клаус, когда я вернусь, Вастлавьи уже кончатся, — невпопад сказал рижский патриций.

Клаус Берген без пояснений понял его мысль. Раз в году Рига устраивала двухнедельную гульбу. На Ратушной площади шли театрализованные представления, каждый вечер тот или иной цех собирался в лучшем здании для собраний — доме Черноголовых (клубе неженатых купцов) на пир. Эльтерман, цеховой старшина, грозно предупреждал: под угрозой большого штрафа никто не вправе уходить домой, пока не кончилось пиво. А пиво в дом Черноголовых перед празднеством завозили бочками. В заключительный день торжеств рижане устраивали такую гульбу, что даже сжигали елку….

Рижский патриций вдруг заметил, как помрачнело лицо царского ювелира. Клаус Берген неожиданно сказал:

— Генрих, давай сегодня устроим наши маленькие Вастлавьи. Мы же рижане.

По его команде, слуга убрал со стола мед и икру, стерлядь и соленые огурцы. Через минуту стол был заставлен традиционной рижской едой: ветчиной, колбасами, кислой капустой. Когда слуга поставил на стол целый бочонок с пивом, купец напомнил:

— Клаус, мне же завтра утром отправляться в дальнюю дорогу!..

Бочонок они, конечно же, не осушили, но почти 10 литров пива осилили. А потом вышли во двор, слуга натаскал на всякий случай несколько ведер воды и они решили сжечь растущую во дворе маленькую елку. Так, как сжигают в Риге елку на Ратушной площади в последний день февральского праздника. Но как только деревце загорелось, в соседнем дворе кто-то истошно заорал: «Пожар! Бей в колокола!» и слуга, не дожидаясь команды, вылил на недосгоревшую елочку два ведра воды.

— Не получились Вастлавьи, — грустно сказал золотых дел мастер. И Генриху стало его жаль. Полупьяный рижанин вдруг понял: «Есть у ювелира почет, положение при дворе, деньги, красивый сад, но нет ни семьи, ни родины и жить старому человеку особо незачем». Стало понятно, почему именно его царь Борис сделал посланцем. Берген хотел вернуться в родную Ригу, и потому очень старательно выполнял поручение государя всея Руси. «Что будет с ним? И что будет со мной?» — подумал Флягель. А вслух чуть туманно произнес:

— На всё воля Божья. Пошли спать, Клаус.

Наутро Генрих Флягель, невзирая на вечернюю гульбу, с первыми лучами солнца поспешил домой. Он преодолевал пургу и снежные заносы, мерз, двигался к родному городу, пока не наступала ночная тьма. Не прошло и двух недель, как он добрался до Риги.

Вечером, 5 марта 1600 года, Генрих Флягель стучался в дверь дома своего дальнего родственника Никлауса Экка. Бургомистр благодушно принял его. Ничем не выказал своего удивления по поводу письма из Пскова. Сразу вскрывать его не стал, а усадил Генриха за стол, угостил дорогущим французским вином. Вместо того, чтобы обсуждать судьбу Риги, Флягель был вынужден беседовать с Экком о здоровье их общих родственников. Хорошо хоть на прощанье бургомистр многозначительно обронил:

— Ты правильно сделал, что съездил в Псков, богатство наше русской торговлей прирастает…

Наутро Генрих Флягель узнал — его ждут в магистрате. И только придя в Ратушу, понял, что попал на допрос…

Говорить о диктатуре вполне правомерно. Дело в том, что к моменту беспорядков рижане не выбирали магистрат уже лет триста. Его состав формировался так: освобождалась вакансия — ратманы сами кооптировали в свой состав нового члена магистрата. Причем пожизненно. В значительной мере из-за этого горожане и стали делиться на патрициев и простых бюргеров. — Прим. авторов.