Как же попали под арест родители будущего основателя династии Романовых и почему Афанасий Власьев был уверен, что они злоумышляли против царя Бориса?

Началось всё с того, что к окольничьему Семену Годунову, троюродному брату царя, пришел дворовой человек боярина Александра Никитича Романова. Явился сей доносчик с конкретной целью.

Семен Годунов недаром имел прозвище «правое ухо царя» — он возглавлял политический сыск. Работу организовал, не мудрствуя лукаво. Вроде бы прост был его метод. Но, между прочим, так не додумались действовать ни царь Иван Васильевич Грозный, ни его верный опричник Малюта Скуратов. Семен Годунов рассуждал: кто терпеть не может бояр? Их крепостные. Вот и велел шеф политического сыска пропускать к себе чужих дворовых людей в любое время. Такой доносчик за ценные сведения получал и свободу, и деньги.

Казначей боярина Александра Романова Бертенев, впрочем, крепостным не был. Но боярина своего за что-то сильно не любил. И пришел к Семену Никитичу со словами:

— Готов на Романовых доносить, за каждым их шагом следить!

Был вечер, беседовали они наедине, в полутьме. Рачительный Семен Годунов по поводу этой полутьмы своим слугам нравоучительно говорил, что свечи надобно экономить. А про себя думал: незачем каждому рассматривать лицо его осведомителей.

— Говори!

— О чем?

— Так ты же с доносом пришел.

— Я пришел сказать, что готов доносить. А грехов за боярином Александром пока не нашел.

— Так чего приперся?!

Семен Годунов, в отличие от своего родственника-царя, был человек грубый и, не задумываясь без замаха, дал собеседнику кулаком в зубы — как посмел этот ничтожный человечишка бездарно отнимать время у него, окольничьего! Удар получился не очень сильный, утирая рукавом кровь, Бертенев порадовался про себя, что зубы целы. И тут до Семена Годунова, внезапно, дошло.

— Погодь, стой, где стоишь! — велел он и глубоко задумался.

И на Бертенева, и даже на его хозяина Александра Романова Семену Годунову было наплевать. Но обвинив Александра Романова, можно было связать с ним и его старшего брата Федора. А это меняло всё дело. Романовы были близкими родственниками Ивана Грозного — тетя Федора была женой Ивана Грозного, и Федор Никитич, наряду с Борисом Годуновым, после смерти сына Ивана Грозного считался одним из двух претендентов на трон. И сейчас все недовольные царем Борисом мечтали заменить его на Федора Никитича. Вот этого опасного человека и надо было бы поскорее сослать туда, куда Макар телят не гонял!

Федор Никитич Романов был человеком весьма своеобразным. В юности он учился за границей — окончил колледж иезуитов в Вильно. Был красив собой, любим в народе, служил воеводой в Пскове, полками командовал. Словом, и образован, и опытен, и репутация в войсках неплохая — соперник опасный. И пусть ничем плохим себя не проявил — пока голова Федора Никитича покоится на его плечах, а не отделена от тела, тревожно будет Семену Годунову.

— Значит так, — сказал он Бертеневу, — завтра придешь сюда в это же время. И последи на всякий случай завтра днем за боярином Александром Романовым: нет ли на нем какой вины?

Когда Семен пришел к Борису Федоровичу, царь уже собирался спать. Семен выгнал спальников из царской опочивальни и тихим голосом изложил свой план.

— Креста на тебе нет! — возмутился царь.

— А что они с нашей Ирой сделать хотели?! — жестко напомнил шеф политического сыска.

Тут пришел черед задуматься царю. Что они хотели сделать с Ирочкой, его любимой сестрой… Ни одну женщину на свете не любил царь так, как свою младшую сестренку. Жену, Марию Скуратову, желал, с нежностью к ней относился (когда не был в ссоре), а Иру — любил. Она у него была и красавица, и умница, и защитница — будучи супругой царя Федора, много лет защищала она брата от всех интриг. И добра необыкновенно, и целомудрие в содоме, царившем во времена Ивана Грозного, сохранила. Когда тесть — Иван Васильевич — умирал, за три дня до гибели пожалела его, пришла утешить. И через минуту выбежала, вся в слезах, не перенеся сладострастия царя, который, даже будучи при смерти, не изменил своим порочным привычкам. Сыну умирающего, мужу своему, она ничего не сказала — подумал набожный Федор Иоаннович, что слезы у нее от жалости к отцу его, Ивану Васильевичу. А вот брату шепнула: «Не далась, успела убежать!». Будучи царицей, умница Ирина вела переговоры с иностранными дипломатами, переписывалась с королевой Англии Елизаветой, с Александрийским патриархом, а Константинопольский патриарх Иеремия назвал ее «украшением северных стран». Не будь ее, не учредили бы в Москве патриархию, так и остался бы главой церкви митрополит. А по отношению к супругу своему болезненному как себя вела! Многие ждали, что она найдет другого мужчину, чтобы забеременеть, родить наследника и покончить со спорами, кому быть царем после смерти Федора. А Ира хранила верность супругу. Даже Мария, дочь Малюты Скуратова, не выдержала:

— Что это твоя сестрица не может ножки под любым пригожим ей добрым молодцем раздвинуть и потомство произвести?

Борис тогда поморщился, сказал Марии:

— А ежели я бы чьи-то чужие ножки раздвигал, что сказала бы, супруга?

— Ну, если для важного дела — благословила бы. А надо, так и свечку бы подержала.

Брат царицы серьезно ответил:

— Хорошо. Я подумаю. А предлог, почему чужую жинку приласкать — дело важное, всегда найдется.

Ничего не ответила Мария, но по глазам понял Борис, дрогнула. Весь день от него старалась не отходить, когда никого рядом не было, бедрами шевелила маняще, грудью к нему прижималась. Кончилось все тем, что ночью супруги до утра мирились. На рассвете, после очередного упоительного восторга, сил уже не было ни у него, ни у нее. Борис только и мог, что ласково гладить Марию по волосам, а она лежала, обнаженная и счастливая, и прошептала:

— Буду я у тебя, единственной.

И Борис в тот момент признал: да, она победила! Но победа эта была ему очень приятна.

А тех, кто хотел развести Ирину с супругом, да сослать ее в монастырь, он ненавидел. Да она потом сама в монастырь ушла. Но то было потом, когда муж умер, она сама постарела, побыла на престоле царицею Ириной I. А тогда рано ей было в 29 лет идти в монастырь. Что же, раз они ее в монастырь хотели отправить, пора и им отплатить той же монетой! А кто они? Сослать в монастырь его сестру Иру хотели прежде всего Василий Шуйский, да митрополит Дионисий. Но чьи позиции усилились бы, ототри заговорщики Годуновых от трона? Федора Романова. Трудно, очень трудно было поверить, царю Борису, что тот ничего не знал об этом заговоре.

…Всю ночь не спал царь Борис Годунов. Ворочался, думал. В том числе и о том, что Иван Васильевич Грозный давно бы уже отдал всех этих Романовых своему тестю Малюте Скуратову. И те перед смертью горько пожалели бы, что много лет назад родились! А Семен Годунов хочет их всего лишь сослать. Под утро Борис не выдержал, разбудил царицу Марию. Та, первым делом, начала ласкаться, отдалась ему, а когда потом они лежали расслабленные, выслушала и посоветовала:

— Главное, повели в ссылке обращаться с ними получше. Ни в чем не отказывать. А сослать можно.

— Быть по сему!

Раз пообещал Борис Федорович, обратной дороги нет. Понимая это, дочь Малюты сказала, довольная:

— Этим Романовым на троне никогда не бывать!..

Утром царь повелел Семену:

— Действуй!

Глава политического сыска тут же велел своему с давних пор доверенному человеку раздобыть компрометирующий материал. Вечером, когда Бертенев пришел к Семену Годунову, тот, не здороваясь, протянул предателю мешочки с какими-то кореньями.

— Зачем это?

— Как зачем?! Ты грехи за боярином Александром нашел?

— Нет, — виновато ответил доносчик.

— Вот и придется тебе, дураку, помочь. Это сейчас положишь в кладовую боярина. А завтра утром сам же придешь с доносом, мол, Романовы хотели отравить государя.

Тут Бертенев всё понял. Ужаснулся. Ведь одно дело, боярина в мелких грехах обвинять, другое дело — когда речь о цареубийстве идет. Плохо стало Бертеневу. Заикаясь, он спросил:

— Как же так?!

Чтобы привести его в чувство, Семен Годунов отвесил Бертеневу затрещину.

— Ты зачем сюда шел, песий сын?! Сам пришел, я тебя не звал! Понял? Знаешь, что за ложный донос на боярина бывает? А ну иди, неси мешочки с кореньями и клади их куда положено — в кладовую боярина Александра, чтобы донос ложным не был. Иди же, шкуру свою спасай!..

На следующий день на дворе бояр Романовых царило столпотворение. Сновали туда-сюда стрельцы, спешили с бумагами подьячие Разбойного приказа. Прибыл царь, лично поблагодарил бдительного Бертенева за донос. Супруга Федора Романова, Ксения Ивановна, не старая еще хорошенькая женщина стояла бледная, как снег, и дрожащими руками прижимала к себе четырехлетнего сыночка Мишеньку. Будущего царя Михаила.

Сознаваться в грехах Романовы почему-то не захотели. Пришлось вязать им руки, отвозить на телеге в Разбойный приказ, вести в пыточную. Увидев дыбу, Федор Романов всё понял и торопливо сказал Семену Годунову:

— Семен Никитич, выручи, сообщи, в чем мне следует признаваться. Только зверем не будь, не вели Мишеньку и Ксению мою пытать!

— Да, что я тебе зверь, что ли?! А ты, как известно, хотел отравить троюродного брата моего и занять его место. Говори писарю, хотел?

— Хотел отравить царя и занять его место, — признал, не видя возможности оспаривать главный аргумент своего противника, Федор Романов.

— Ну, вот и хорошо, отравитель, надейся теперь на царскую милость. Ты к нему с ядом, а он к тебе с добром — учись милосердию.

Никто не обратил внимания на то, что коренья были самые обычные, нисколько не ядовитые. В суматохе человек Семена Годунова не успел достать настоящих — ядовитых кореньев. Но кого это теперь волновало?

Весь день Борис ходил сам не свой. Бояре и дворяне шептались: мол, переживает царь, что хотели его отравить, страшно ему, обидно. А Борис думал о том, что раньше на него молва вешала чужой грех, мнимое убийство царевича Димитрия, теперь же, о чем никто не знает, есть у него грех собственный. И страшно ему вдруг стало, тревожно, казалось, что придет за преступлением наказание, наступят смутные времена. С тревогой посмотрел Борис на детей — Ксению и Федора, подумал, не придется ли им отвечать за грехи отца. А когда от печальных дум заболело сердце, велел кликнуть доктора Хильшениуса.

Царь был милостив к отравителям, Федора Романова постригли в монахи под именем Филарета, супругу его, Марию, также ждала монашеская келья. Мать ее отправили в Чебоксары, Александра Никитича — к Белому морю, родственника Романовых князя Черкасского со всей семьей — на Белоозеро, других родичей — Репниных — разослали по разным городам. Имя дьяка Василия Щелкалова на следствии названо не было.

У царя Бориса заговорила совесть. Требовал он, чтобы обращались со ссыльными бережно. Например, одному из Романовых — Василию Никитичу — царь сохранил прислугу, приставу велел следить, чтобы Романов по дороге в ссылку не покончил с собой, на питание выделялась сумма в сто рублей — 99 из ста россиян могли завидовать ссыльному Романову! Увы, не учел государь чрезмерного рвения слуг своих. Они не простили отравителям козней против царя. Того же Василия Романова пристав, вопреки воле царя, держал на цепи, пока тот не помер. Погибли большинство Романовых. Кровь этой семьи предшествовала ее царствованию, кровью Романовых — через несколько веков — монархия в России и закончилась. Странное совпадение!

Дьяк Василий Щелкалов слушал об арестах с содроганием. Подумал про себя: «Григория Отрепьева пора немедленно отправить в Речь Посполитую. Первым делом, пусть идет себе в Киево-Печерский монастырь и там объявляет себя законным царем!»

Итак, призрак умершего царевича Димитрия навис над Русью…

Через несколько месяцев царь Борис, заподозрив дьяка Василия Щелкалова в причастности к появлению в Речи Посполитой какого-то авантюриста, выдававшего себя за царского сына, но не имея доказательств вины Щелкалова, уволил главу Посольского приказа с должности. Но что это могло изменить?..