С некоторой тревогой шел Тимофей Выходец по городу к Францу Ниенштедту. Его беспокоило: «А вдруг мне не продадут рыбу в Риге? Продуктов ведь и в Ливонии не хватает. И зачем я тогда сюда ехал? Не ошибся ли, выбрав именно этот маршрут?»

На Руси, так же как и в Инфлянтах, настали страшные времена. Царь Борис Годунов велел открыть закрома царских амбаров: раздавать хлеб всем голодающим, давать деньги бедным на покупку продовольствия. В отдаленных воеводствах находили запасы зерна и везли в города на продажу. Увы, всё это мало помогало. Царского хлеба на всех, естественно, не хватало, сотни тысяч людей уже погибли от недоедания. Никогда за всю историю на Руси не было столь страшного голода. Как и в Инфлянтах, в Псковском воеводстве были зафиксированы случаи людоедства — от голода некоторые люди просто сходили с ума и совершали чудовищные преступления. Сам Тимофей не голодал — торговец мог покупать для себя хлеб и по цене в 20 раз дороже, чем обычно. Но именно потому, что будучи торговцем, много путешествовал, он понимал каковы масштабы бедствия. И осознавал, что нынешняя его поездка — не просто коммерция, что обоз с селедкой может спасти в Пскове немало жизней. Именно поэтому он очень хотел вернуться с товаром. И в то же время, понимая, что в Ливонии та же ситуация, он отнюдь не был уверен, что ему позволят в Риге купить и, главное, вывезти из Лифляндии рыбу.

От волнения Выходец даже ускорил шаг и, в результате, до богатого дома Франца Ниенштедта добрался быстро. Первая удача: рижский бургомистр оказался на месте. Лакей провел купца в обставленную дорогой мебелью гостиную. Франц Ниенштедт улыбнулся, произнес по-русски:

— Тимотеус, дела потом, сейчас как раз принесут обед. Давайте за едой не говорить о коммерции.

Купец Выходец не стал скрывать своего беспокойства:

— И всё же скажите, как обстоят в Риге дела с торговлей?

— Прекрасно! Главное препятствие исчезло: шведский флот больше не блокирует город, скоро лед на реке Даугаве растает и судоходство возобновится уже через несколько недель. Так что всё, как обычно.

— Я не о том. Мне необходимо купить селедку. Разрешат ли мне это?

Ниенштедт усмехнулся:

— Были бы деньги. Когда же в Риге препятствовали торговле?

— А разрешат ли власти вывезти мне продовольствие из Лифляндии? — Выходец и Ниенштедт между собой общались, как обычно: рижанин говорил по-русски, а московит из уважения к нему отвечал по-немецки.

— Всё, как обычно. Платите пошлину и увозите.

Поняв наконец, о чем беспокоился Тимофей, немец пояснил:

— Поймите, Рига снабжается морем, все в городе понимают, что, как только вскроется лед, сюда навезут много сельди из Дании, зерна и сыров из дальних стран, где не было таких ужасов. Потому продукты не берегут. К тому же у лифляндских крестьян своя жизнь. А у рижских купцов — своя. И прибыль интересует их больше, чем судьба хуторян. А магистрат и польского короля волнует, будут ли платиться торговые пошлины. Если доходы уменьшатся, то магистрат не сможет платить зарплаты своим служащим, а король — вести войну со шведами. Кто же решится ограничивать торговлю? Впрочем, что это вы, Тимотеус, говорите за обедом о таком плебейском продукте, как селедка. Посмотрите: сейчас мой слуга принес гороховый суп с копченными ребрышками, за ним последуют оленина под клюквенным соусом и вишневый пудинг… Нет, давайте сначала поедим, а лишь потом поговорим о делах. Не отнимайте у меня, старого человека, последней радости, — пошутил один из четырех рижских бургомистров.

Обед и в самом деле удался. После того, как два купца спокойно посидели за кружкой пива, Ниенштедт внезапно преобразился:

— Молодой человек, вы ведь ко мне не только за консультацией пришли, — на сей раз хозяин дома говорил по-немецки, просто не найдя на русском подходящего термина. — Наверняка, вы приехали в Ригу не с пустыми руками.

— Да, и товар у меня неплохой, не только беличьи меха из Пскова, но и дорогие меха из далекой Сибири.

— Увы, это не радует. Соболь, куница или чернобурая лиса — товар очень дорогой, его непросто продать какому-нибудь голландскому шкиперу.

— Да ведь мех замечательный!

— Знаю, но привычный товар мне в Германию или Нидерланды продать проще. Ну, пойдем, Тимотеус, покажете, где привезенные меха.

— А я принес образцы, — запасливый Тимофей достал из взятого с собой мешка мех горностая, чернобурой лисы, куницы, соболя.

— И сколько всего у вас связок?

Тимофей перечислил: соболей — столько-то связок, белок — столько-то, горностаев — всего две, зато чернобурки и куницы — по пятнадцать.

Торговались внешне без азарта, но напряжение витало в воздухе — на сей раз речь шла не просто о больших, а об очень больших деньгах. Причем, Ниенштедт явно рисковал и Тимофей понимал это. Ведь бургомистр не был специалистом по сибирским мехам и решил купить их, просто не желая упускать выгодную сделку. Потому и торговался рижанин жестче обычного.

Наконец, купцы сговорились и перед Тимофеем снова предстал радушный хозяин:

— Я пошлю с вами, Тимотеус, двух приказчиков, чтобы несли сундук с деньгами, на сей раз он будет тяжелым. Кстати, чтобы вы не беспокоились о сельди, — у меня есть знакомый купец Генрих Беренц, хотите я сведу вас с ним, он как раз держит сельдяной склад…

У купца Генриха Беренца Тимофею и Францу пришлось задержаться: выпить кружечку пива, поговорить за жизнь, сходить на склад, посмотреть хороша ли селедка.

Чтобы не терять времени даром, купцы договорились действовать так: Ниенштедт решил лично пойти на постоялый двор, где остановился Тимофей, взяв с собой приказчика купца Беренца. Дабы убедиться, что все меха таковы, как образцы, и Выходец не перепутал с их числом. Хоть и доверял бургомистр Ниенштедт своему давнему торговому партнеру, но на сей раз решил проверить товар — сумма была уж слишком велика. И только после этой проверки, Франц Ниенштедт готов был расплатиться. Затем возчики повезли бы меха к дому бургомистра (самые ценные товары он хранил на своем огромном чердаке-складе). И, наконец, приказчик купца Беренца показал бы им путь к складу своего господина, где русским предстояло загрузить на свои возы бочки с сельдью. Причем со всеми делами следовало торопиться — приближался вечер и через пару часов возчиков могли не пустить из предместья в город — городские ворота в темное время суток были заперты.

В результате, на постоялый двор к фрау Марии отправилась целая процессия: впереди шли беседовавшие друг с другом Франц и Тимофей, за ними два приказчика несли тяжелый сундук с деньгами, а позади всех следовал приказчик купца Беренца.

Тимофей увидел перемену в настроении Ниенштедта: в сравнении с их прошлой встречей купец был весел, несмотря на то, что сейчас решил рискнуть большими деньгами. Выходцу он объяснил:

— Да, всесильный в городе Никлаус Экк продолжает преследовать меня, похоже, скоро я вновь буду вынужден уехать из Риги в свое имение в Лифляндии, но я просто свыкся с мыслью о неприятностях.

Они дошли до постоялого двора, Ниенштедт быстро проверил товар, остался доволен и предложил Выходцу:

— Беренц не обманет. Вы можете спокойно поручить приемку селедки своим возчикам, а мы тем временем сходим в винный погреб.

Тимофей отказался, и, не удержавшись, похвастался, объясняя причину, по которой он не хочет много пить:

— Я здесь не один, а с пани Комарской.

— О, последовали моему давнему совету!

В общем, весь день прошел у Выходца в хлопотах, лишь в полутьме он вернулся на постоялый двор. И тут бодрое настроение исчезло. Когда открывал калитку, входил во двор, то в голове осталась мысль, которую весь день гнал от себя: «Маше-то я, что скажу?».

Вот и гостеприимный дом фрау Марии. В каминном зале сидела пани Ванда и о чем-то оживленно беседовала с тремя гусарами по-польски. Тимофей вновь подумал: «Что я скажу Маше?» и тут у него защемило сердце. Марии почему-то нигде не было видно. Тимофей спросил у рыжебородого Ганса, где хозяйка, поднялся в ее комнату. Шторы на окне были задвинуты, Мария в полутьме сидела у окна. Радости при его появлении она не высказала, не рванулась навстречу любимому мужчине, которого не видела около полугода. И оказалось, что объяснять ей ничего не надо. Трактирщица произнесла с иронией:

— Где ты ходишь? Пока торгуешь, невесту твою уведут.

— Какую невесту?

— Которая сказала мне, что в одном номере с тобой ночевать будет, — негромко произнесла Мария. — Только пока тебя не было, к ней уже княжич Тоцкий посватался. Панцирный гусар, самый богатый жених Польши.

— Мария, — пропустив мимо ушей слова о Тоцком, сказал Выходец по-немецки, — понимаешь…

— Всё понимаю, — перебила его трактирщица. Женщина печально констатировала: — Она, в отличие от меня, молода, она красивее меня, знатна, получила прекрасное воспитание. И с тобой, как я понимаю, решилась во Псков ехать…

От этих слов Тимофею стало еще тоскливее. Оказывается, Мария и помыслить не могла, что он предаст Русь, считала — Ванда поедет с ним. Купец не понимал, что ему делать, как говорить со своей многолетней любовницей, сгорал со стыда.

А Мария добила его обыденными словами:

— Есть-то хочешь? Пойдем, сама накормлю ужином по старой дружбе. А то Ганс готовит хуже, чем я.

Женщина встала, и только тут Тимофей обратил внимание на ее большой живот. Решительно загородил выход из комнаты, спросил, не пуская на кухню:

— Как?!

— Тебе-то какое дело? Сама дите выращу.

И по ее последним словам Тимофей понял — ребенок от него. Тоном, требовавшим ответа, спросил:

— Когда?

— А последнюю нашу ночь помнишь… Не береглась я тогда. Впрочем, не твое это теперь дело.

Тимофей подумал о том, что ждет его Машу в Риге: гнев толпы, всеобщее презрение к женщине, родившей ребенка без мужа. А еще на мгновенье раньше на душе впервые за последнюю неделю вдруг стало очень легко. Ибо всё теперь, наконец, стало понятно, просто и хорошо.

— Не надо тебе готовить, — сказал он, перейдя на русский. — Тебе вообще работать сейчас совсем не надо. Слуга Ганс меня, как положено, накормит. А ты пока лучше собирайся. Завтра утром ведь выезжаем. До Пскова путь для тебя труден будет, подумай, что взять, если купить чего надобно, подскажи.

— А для чего мне в Псков? — Мария тоже перешла на русский, и Выходец обратил внимание на то, что она за последние три года стала говорить на этом языке значительно лучше.

— Не здесь же венчаться. В Пскове свадьбу играть будем.

— Так я же не православная!

— А предки твои кто? Перекрестишься.

Тимофей подошел к Марии:

— Машенька, ты ходи осторожно, береги ребеночка нашего!

И нежно поцеловал ее.

— Только я тебя все-таки покормлю, — оставила последнее слово за собой его невеста. — Не годится жене это другим поручать.

И по тому, как она произнесла слово «жене», сообразил Выходец: а ведь ждала, надеялась.

На первый этаж они спустились спокойные и улыбающиеся.

Там почему-то царила напряженная тишина.

— Пан Казимеж, — сказала Ванда, — позволь мне поговорить с купцом, что привез меня в Ригу.

— Пан купец, — тут же вскочил молодой гусар, — вы поступили так благородно, спасли пани Ванду. Вы вели себя, как настоящий шляхтич. Быть может, вам нужны деньги?

— А что ответил бы на такой вопрос польский шляхтич? — спросил в ответ Тимофей.

Хоть и некорректно ответил Тимофей, так как сам дворянином не был, но незнакомый ему шляхтич смутился. Мария, не сказав ни слова, с тревогой в душе пошла на кухню, а Ванда и Тимофей направились к выходу, ибо больше им поговорить было негде.

«Хорошо хоть день выдался погожий, солнышко выглядывало, — подумала Ванда. — А то ты, Вандочка, замерзла бы ты, горячка бы началась».

Впрочем, Ванда не учла, что солнце уже заходит, и на улице стало намного холоднее. Так что пришлось ей несколько минут померзнуть.

А Тимофей лихорадочно думал: «Господи, да что же это такое! С Вандой о чем мне теперь говорить?!» И тут он вспомнил о словах Марии: мол, к Ванде посватался пан Тоцкий. Поначалу Выходец не придал этому значения, теперь же схватился за них, как за соломинку. На крыльце Тимофей тихонько спросил:

— Значит, пан Тоцкий решил на тебе жениться?

— Да, — опустила глаза красавица Ванда. — Хочешь сказать: хороша, мол, — оставь невесту на пару часов, а ей уже руку и сердце предлагают?! Ты не думай ничего плохого, любимый, я с ним и знакомиться не хотела.

— Подожди. А правда, что он очень знатен и богат?

— Он — сын самого богатого человека Польши. Но ты пойми, я не дала согласия.

— Ну и дура!

Пани Ванда опешила. Она с изумлением смотрела на Тимофея: что за чушь несет ее жених?!

— Княжич сделал тебе предложение, а ты выкобениваешься, — Тимофей умышленно говорил предельно жестко. — Подумай о будущем. Откажешься ты сейчас, потом, всю жизнь будешь жалеть о своем решении. Меня ни в один шляхетский дом не пустят, кто я такой?! Пройдет год-два, тебе станет тоскливо в твоей захолустной деревне, будешь представлять, как блистала бы при королевском дворе, если бы выбрала пана Тоцкого. Страсть через годик-два пройдет и что останется…

— А как же ты? — с нежностью спросила пани Комарская. — И мне будет не хватать твоих ласк.

— А я буду, если ты отвергнешь князя Тоцкого, смотреть, как ты киснешь в деревенской глуши и страдаешь. И сам оттого буду страдать неимоверно. Когда же через три года ты от печали своей начнешь меня поедом есть, повешусь с горя. Будто я не видел, как такое бывает?

Что бывает и где он это видел, Выходец не объяснил. Вместо этого добавил:

— Соглашайся же, на предложение княжича, дура!

— Думаешь, надо? — спросила Ванда и с огромной грустью в глазах посмотрела на него.

— Надо! — рявкнул Тимофей.

— Хорошо, — Ванда покорилась судьбе.

Неожиданно на глазах ее появились слезы и Тимофей заколебался: «А правильно ли я поступаю?».

Через минуту шляхтянка утерла слезки и вдруг стала снимать с руки своей обручальное кольцо, которое когда-то подарил ей покойный супруг — пан Анджей.

— Возьми! Надеюсь, что ты встретишь женщину, более верную и достойную, чем я. Тогда ты подаришь ей это колечко…

Молодая вдова повернулась и, больше ни слова не говоря, пошла к пану Тоцкому. А Тимофей смотрел ей вслед и появились у него греховные мысли. Он вновь видел прекрасную полячку обнаженной, отдающейся ему, и подумал: «Я всё сейчас делаю правильно. Делаю то, что должен. Но всё же до чего жаль! И, возможно, что жалеть буду всю оставшуюся жизнь».

Войдя в каминный зал, красавица пояснила пану Тоцкому:

— Я поблагодарила русского купца за спасение и подарила ему золотое кольцо на память. Деньги он никогда в жизни не взял бы, а это — хоть какой-то подарок.

— Да у тебя, пани Ванда, ума палата. Ты не только прекрасна, но и умна, как царь Соломон. — восторженно произнес князь Казимеж Тоцкий.

— Кстати, — небрежно, словно о пустячке сказала Ванда Комарская. — Насчет твоего предложения, Казимеж. Я согласна!

Молодой человек тут же вскочил со счастливой улыбкой.

— Виват Ванда! — польские гусары подняли кубки и выпили стоя.

Пани Комарская встревожилась: как бы ее жених на радостях не напился…

Тем временем Маша на втором этаже кормила Тимофея на западный манер: копченой свининой с сырыми овощами. Тимофей ел и думал: все-таки хорошо готовит его невеста. Не прогадал!

А Маша угощала любимого и говорила:

— Тима, а ты знаешь, кто этот князь Тоцкий, отец Казимежа — жениха пани Комарской? Это — не просто князь, он самый богатый человек в Речи Посполитой, советник короля. В Риге ходят слухи, что он может даже стать канцлером в случае смерти старого пана Замойского.

— Да нам-то какое то этого дела, Машенька? — не мог понять Тимофей, почему его невеста возвращается к щекотливой теме.

— Какое дело?! Ты что не понял? Если пани Ванда будет жить в его дворце, она станет очень много знать о политике Речи Посполитой.

— И что?

— Так ты ведь по торговым делам можешь ездить и в Варшаву. Глядишь, по старой дружбе что-нибудь да и расскажет.

Об этом Тимофей не подумал.

— А ревновать не будешь?

— Во-первых, поздно ревновать, уже ведь согрешил с ней, прелюбодей. — А во-вторых, ежели для дела полезно и тебе приятно, то разве верная жена ревновать может? Что тебе хорошо, то и мне хорошо должно быть, — Маша заранее давала индульгенцию на все возможные измены мужа в будущем.

Тимофей был ошарашен. Подумал про себя: «Ох, дурак! Ты сам чуть не отказался от такого сокровища, как Маша. Как ты мог?!».

Заметим, что в тот момент купец был так же искренен перед самим собой, как и полчаса назад, когда сожалел о расставании с Вандой. Ибо, поскольку чаша весов колебалась, он намного большие симпатии испытывал к той из своих женщин, что находилась в данный момент рядом с ним.

После ужина фрау Мария объявила рыжебородому Гансу:

Мы с Тимофеем уезжаем. Навсегда.

Шокированный слуга пришел в ужас:

— А как же постоялый двор? И куда меня — на улицу?!

— Сейчас напишем договор. Ты, Ганс, станешь управлять постоялым двором. Я на себя тратила 6 серебряных талеров в месяц, ты же будешь платить мне за аренду 2 талера в месяц. Остальное — твое. Сможешь найти себе молодую жену, она станет помогать тебе на кухне. Деньги будешь отдавать, когда Тимофей будет в Риге.

— Жену?! А я ведь любил тебя все эти годы… — растерянно сказал Ганс.

— Я знаю. Потому и оставляю тебе трактир на столь выгодных условиях.

Тимофей Выходец слушал и ни во что не вмешивался: чего командовать, коли его Маша такая умница.

Ранним утром трактирщица встала первой, а когда Тимофей проснулся, сказала ему:

— А пан Тоцкий и пани Ванда уже укатили. Ротмистр Крешеминский дал княжичу и нескольким его друзьям-гусарам отпуск, и они отправились в Варшаву — играть свадьбу Казимежа и Ванды! Вот для князя Тоцкого и его княгини будет сюрприз… Знаешь, а мне как-то боязно немного. Здесь, в Риге голода нет, продукты кораблями привозят. Но и в Инфлянтах и на Руси ведь сейчас, говорят, ужасно. Чем ребенка там кормить будем?

Тимофей только засмеялся в ответ:

— Чтобы я своего ребенка не нашел, чем покормить?!

В тот же день они уехали в Псков, чтобы жить там долго и счастливо…