Страшны были 1602 и 1603 годы в Восточной Европе. В Финляндии еще в холодную и голодную зиму 1601–1602 года погибла примерно половина всех жителей. Заметно уменьшилось население Швеции. Что касается Ливонии, то о ней выразительно написал секретарь посольства города Любека, ехавший из Москвы в Германию проездом через Ригу. Дипломат отметил, что проехал от ливонской границы до города Вендена, ни разу не услышав крика петуха. Причем причиной трагедии, по мнению этого немца, были даже не голод и холод, а страшная война между Сигизмундом и Карлом. Секретарь любекского посольства констатировал, что войска Швеции и Польши «…разорили все поселения… разрушили их, совершая величайшие и неслыханные насилия над бедными жителями».

Природный катаклизм, вызванный извержением крупного вулкана Хуанапутина в Перу, пугал и поражал. Зимой замерзло даже Черное море, возможно, впервые за все время своего существования. 1602 год был уже не столь холодным, но лето оказалось очень дождливым и это привело к новому неурожаю. А никаких запасов продовольствия в ряде стран уже не осталось. Ужас царил в Великом княжестве Литовском, на Руси зрел бунт, страдала Скандинавия.

Странное дело, люди гибли миллионами, а правители попавших в трагическую ситуацию народов жили обычными заботами: держались за власть, воевали, думали о покорении новых земель. В Ливонии продолжалась война между поляками и шведами, и те и другие реквизировали продовольствие, отбирая у крестьян последнее. В Варшаве думали не только о том, как удержать Лифляндию, но и о том, как подчинить себе Русь.

…В Кракове, в своей резиденции польский король Сигизмунд III принимал канцлера и великого коронного гетмана Яна Замойского. Кстати, бывал король в этой резиденции нечасто. Именно в правление Сигизмунда столицу Польши перенесли в Варшаву. Но обстоятельства заставили Его Величество приехать в Краков. Подумать только, одна из причин поездки заключалась в том, что некоему беглому православному монаху до Кракова было ближе добираться, чем до Варшавы! Понятное дело, что причина поездки в бывшую столицу сильно не нравилась Его Величеству. Впрочем, король был реалистом и исходил из простого тезиса: что сделано, то уже произошло и надо думать о будущем. Именно о нем, о будущем Восточной Европы, и говорили король и гетман.

Его Величество сидя, смотрел на стоявшего перед ним канцлера и великого коронного гетмана Яна Замойского. Король соизволил поинтересоваться:

— Итак, этот молодой человек и в самом деле верит, что он — чудом спасшийся сын русского царя Ивана Грозного?

— Да. Ему это внушили какие-то русские дьяки и бояре. Подозреваю, что не обошлось без Романовых, недаром царь Борис отправил их всех в ссылку.

— И что же? Почему это должно интересовать нас?

— Мальчишка влюблен в дочь вельможного пана Мнишка, Марину, истинную красавицу. Князь Вишневецкий уверяет, что с ее помощью из него можно будет веревки вить.

— Она так красива?

— О, юная Марина — настоящее сокровище! Соперничать с ней может разве что молодая Ванда Тоцкая, первая красавица вашего двора.

— И верная жена, — ворчливо заметил Его Величество.

«А ведь похоже слухи, что королек безуспешно добивался ласк пани Ванды, вовсе не лишены оснований», — подумал про себя великий гетман. Вслух же продолжил:

— Князь Адам Вишневецкий привез Марину и этого лже-Димитрия в Краков. Показать двору. Как будто русский самозванец — что-то вроде африканского носорога или леопарда из далеких стран — диковинка, которую всем интересно видеть.

— Итак, вокруг пана самозванца уже собрались все русские из Речи Посполитой, в том числе сын знаменитого князя Курбского. Его поддерживают Мнишки и Вишневецкие, а Вишневецкие — это сила. Что же должны делать мы?

— Ваше Величество, мы этому авантюристу ничего не должны.

— Разумеется. Но отнюдь не ради него самого, надо дать ему денег. А чтобы он был поактивнее — пообещать, что он получит Марину только после того, как взойдет на престол. Следует также окружить его ксендзами и отцами иезуитами.

— Зачем? — не мог понять гетман.

— С ним на Русь придет католичество.

Тут, наконец, до Яна Замойского дошло: этот выкормыш иезуитов, этот королишка, думает не о государственных интересах Речи Посполитой, а лишь о том, как окатоличить Русь. Мало ему, что он уже потерял престол Швеции, стремясь навязать шведам свою веру, ему вновь неймется! Ему хочется растрачивать силы великой державы в бессмысленных авантюрах.

Легендарный канцлер гневно нахмурил брови, взгляд его стал жестким.

— Что это даст Польше? — вновь спросил Ян Замойский.

— Польше? — удивился король. — Да ничего не даст. Но какое это имеет значение, раз речь идет о столь благом и столь великом деле?

И тут великий гетман отчитал Его Величество, как мальчишку.

— Никогда никому не говорите так, Ваше Величество! Иначе ваши подданные поднимут мятеж и сгонят вас с трона коленом под зад.

Выразительным движением ноги канцлер показал, как Его Величество станут сгонять с престола, после чего продолжил:

— Сейм никогда не даст денег в помощь какому-то самозванцу, пусть даже верящему в свое царское происхождение. Особенно в ситуации, когда для Речи Посполитой это будет бессмысленной тратой денег. Я тоже денег не дам. А вы, Ваше Величество, опозоритесь с таким предложением.

Великий гетман развернулся и, не спрашивая разрешения у короля, вышел из зала. Да еще и хлопнул при этом дверью. Король остался в одиночестве и на лице его появилось недовольное выражение…

Тем временем, князь Адам Вишневецкий в собственной резиденции в Кракове беседовал за бокалом венгерского вина со своим родственником, сандомирским воеводой Юрием Мнишеком (одна из дочерей Мнишека была замужем за Константином, братом Адама Вишневецкого).

Князь Адам был владельцем десятков тысяч крепостных, содержал собственную частную армию из наемников, однажды даже воевал с царем Борисом за приграничный городок Прилуки. Дело в том, что каждая из воюющих сторон считала, что Прилуки находятся на их территории. Короля Сигизмунда спор царя и польского магната из-за маленького городка волновал мало, а вот князь Адам готов был отстаивать Прилуки, считая землю с несколькими десятками домов частью собственных владений. Оттого поборник православия князь Адам Вишневецкий стал первейшим врагом православной Руси — земли оказались для него дороже веры.

В тот день два знатных пана вели серьезнейший разговор:

— Думаю, аудиенцию у короля Сигизмунда этому Димитрию я устрою, — предположил Адам. — Но денег на войну король не даст, так как канцлер Ян Замойский будет против.

— Что же, обойдемся без помощи короля, — спокойно сказал Юрий Мнишек.

— А справимся ли?

— Вокруг царевича уже сплотились русские изгнанники. Им всё равно, кто он, только бы вернуться на Русь. За военной добычей согласится бесплатно пойти в поход с человеком, называющим себя истинным царем, часть запорожцев. Я тряхну мошной, наберу наемников. Наверняка найдутся какие-то авантюристы… А как только Димитрий пусть с маленькой армией вступит в русскую землю, голодный народ повалит в его войско, словно к чудотворной иконе.

— Кстати, а где сейчас Марина и Димитрий?

— У них свои дела. Пусть молодежь делает, что желает.

— Стоит ли оставлять их одних, а если Марина поведет себя легкомысленно? — с некоторой тревогой спросил князь Адам Вишневецкий.

— Ради царской короны она готова была вести себя очень легкомысленно. Но мы просчитали, что лучше ей быть гордой и неприступной. До тех пор, пока Димитрий не вступит в Москву, разумеется. Кстати, хотя он юн и бывший монах, но бабник, судя по всему, еще тот. Но сейчас этому претенденту на престол и на любовь Марины придется потерпеть…

Как раз в это время, когда происходила беседа Адама Вишневецкого и Юрия Мнишека, молодой человек, называвший себя царевичем Димитрием, прижал к стене Марину Юрьевну Мнишек и попытался ее поцеловать. Но стоило девушке сердито на него посмотреть, как тут же прекратил свои попытки. Марина Мнишек пояснила:

— Не хочу, чтобы меня целовал неизвестно кто. Станешь царем — тогда целуй!

Молодой человек рассердился:

— Аз есмь царь!

— Думаешь, в пояс кланяться стану?! Мы, Мнишки, гордые. Я твоей служанкой или подстилкой быть не собираюсь!

— А царицей?

— Вот станешь царем, тогда и поговорим. А пока не очень-то нос задирай, бывший монах. В данный момент вельможная панна не для тебя.

Неожиданно молодой человек, видя что Марина увлеклась речью, улучил момент, крепко схватил ее, и взасос поцеловал в губы. Юная красавица сначала трепыхалась, затем поцелуй взволновал ее, она перестала сопротивляться и расслабилась. В этот момент молодой человек мгновенно наклонился и задрал ей юбки. Надо пояснить, что нижнего белья в то время еще не носили, и юная девушка предстала перед охальником обнаженной ниже пояса. Ее собеседник увидел стройные ноги, точеные бедра, красивую попку, треугольник волос впереди. Оценил:

— А и впрямь, хороша! Мне такая подойдет. Не решил только, в качестве жены или просто полюбовницы.

Девушка дрожала от стыда и страха. Она была в полной растерянности и не знала, что делать. Позвать на помощь, так прибежит челядь и увидит ее полуобнаженное тело, прознает про ее позор. А будешь молчать, так преждевременно девственности лишишься.

Она взмолилась:

— Пожалуйста, умоляю, отпусти!

— Как с царем разговариваешь? На колени!

Со слезами на глазах Марина опустилась голыми коленями на паркетный пол. При этом мучитель продолжал держать подол ее платья, оголяя зад.

— Ну?! — грозно спросил он.

— Ваше Величество! Умоляю вас, смилуйтесь! Не наказывайте меня слишком жестоко. Клянусь, я уже усвоила урок!

— Небось воображала, что буду пред тобой, гордой полячкой, унижаться?!

Названный Димитрием мужчина отпустил подол ее платья, поднял за руки девушку с пола, а когда она поднялась, покровительственно похлопал ее по заду, словно породистую лошадь, и примирительно сказал:

— А ты ничего, голой мне понравилась.

Неожиданно Марина, вместо того, чтобы плакать или смутиться еще больше, расхохоталась и произнесла:

— Похоже, что мы стоим друг друга.

Теперь настал черед растеряться Димитрию. Подумав, он сказал:

— Да, согласен. Так соединим наши судьбы.

И с уважением поцеловал девушке руку…

* * *

Когда Тимофей Выходец вошел на постоялый двор на окраине Кракова, его уже ждал в номере русский дворянин Божан Иванов.

— А я для тебя колбасу по-французски приготовил, — радостно сообщил московский дворянин купцу. — Садись, ешь.

— Я сейчас чувствую себя не купцом, а равным Сигизмунду королем, — пошутил Тимофей.

— Это почему? Дама порадовала? Вспомнила ваши прошлые проделки?

Божан произнес это столь дружелюбно, с намеком на пожелание успехов в личной жизни, что Тимофей даже не обиделся. Отшутился:

— Причем тут молодая княжна?! Дело в другом. Посуди сам. Кому еще человек дворянского звания в этом городе обед готовит? Только мне и, может быть, королю.

— А все-таки как встреча прошла, удачно?

— Как сказать. Знатная особа просила ее больше не беспокоить. Говорила, что у нее теперь другая жизнь, что я могу ее скомпрометировать, жалела меня, вновь просила прощения. Но всё же удалось поболтать о том о сем. И поэтому тебе в Москву надобно скакать быстро. Я-то с обозом, груженым товарами, медленно поплетусь…

— А что передать Афанасию Ивановичу?

— Объявился здесь некий самозванец…

Когда разведчик Выходец закончил свой рассказ, Божан Иванов грустно сказал:

— То не страшно, страшно другое.

— Что же?

— Государь наш, Борис совсем плох. Армию не способен возглавить. Афанасий Иванович мне признался: государь в любой день помереть может. А царевич Федор — ребенок еще.

— Исправить сие не в наших силах. Мы же делать будем то, что можем.

— Ладно, ты ешь колбасу, она вкусная, а я в Москву с донесением поскакал. Да, Маше от меня поклон передавай. Все-таки чудесный у вас мальчишка.

— Ну, у тебя с Анисьей тоже замечательный.

Дворянин Божан Иванов расплатился с трактирщиком, спустился во двор, отвязал своего жеребца и торопливо двинулся в путь — дорога ему предстояла долгая…