Давно мои чувства разграблены   (Кажется и твои), Но не трещины, а царапины   По нашим сердцам прошли. А тучи, теплы и быстры,   Не закрывают звездную рябь, Комнате, занавес пестрый   Распустившей, парус — корабль. В ней вином о края графина   Шелестит налетевшая грусть. И искали слова не слышно,   Первых разомкнувшихся губ. Но не слова, не зова, не ласки,   Не полупризнанья, не лжи Мы ждали, потому что внятно   Нам колокольчики всех дорог цвели И их лиловые, и их кривые,   Завивающиеся лепестки — Волны, полны слезной стихии,   Не нашей: времени любви Пусть за стеклами, по асфальтовой   Палубе, жемчужную пыльцу секунд Осыпает дождь, и каждой   Каплей новый зеленый лист раздут — Мы, не плача, из тех же лоций   Пролетаем туман-тропой, Мыслью к мысли, локоть с локтем,   Плечо о плечо, о щеку щекой, Расцветать при весенних росах,   Позабыв о нас, о себе, На взошедших дуговых колесах,   В горящем из туч серпе.

В дни горячего гама, В годы горбатых боев, Челюстей, стиснутых упрямо, Запрокинутых на отлет голов, Что звенит мне, что лучится на зорях, В плачущей обо всех росе, Чей вздох вобрал все Криви, пес прыжки истории? И Леды плечом круглясь, Облаков далекие лебеди, Кем посланы и тихо пошедшем небе, Опустить спою тень на нас? Нет, никто не обманывает, даже Если б и мог обмануть: Никогда не расплескивался глаже Предо мной горизонтов путь Никогда беспощадней клича Не сходила к нам Дева-Месть Никогда воронью добыча Не умела пышней расцвесть! Но кровавые крылья, пеной Уплыли в закат с глаз, И колокол о старые стены. Заводит бесконечный рассказ. Начало ушло за мерю, За срубы скитских боров, Только ветер но были мерит, По прошлому ныли верит И давним сказкам готов Прививать новые повести Как дороги люди те, Кто в печи, раскаленной до чиста, Нежны, как дождь на листе, Весной распускающейся зелени, Говорят: цвести цветам, Костром не закатной прелести И звенеть у шпилей стрижам.

Вдоль по небу выкован Данте, Но небу вовеки не сбросить На марша глухое andante Одёжь его красную проседь. Глухое, знакомое, имя Глухое, звенящее слово, Там, где кругозор не изломан, Все крючьями рвите кривыми, И в свивах растерзанных линий Запела щемящая давка, Как тысяча струнных румыний Сердец, повернувшихся навкось. То сердца томителен промах. То сердце, отпрянувши, ухнет, А сколько отпущено грома В замок запираемой кухни! Полков почерневшая копоть Обвешала горные тропы, Им любо, им бешено топать В обмерзшие уши Европы. Упали осенние трапы Пугливого конского храпа. И ранена Русская Рава, Качает разбитою лапой

Если мне для каждой встречи Нужен сытый новым час, Если я, как серый кречет. Злюсь, скучая и крича, — Если я кругами шел от Прели теплых вечеров И, крутясь, впивался в холод Клюв мой, рвущий кровь и кров. То в год революций нет никого, Вместе летевшего в быстри дней, Кроме Григория Петникова, Кого бы я встретил искренней.

Поцелуями схвачены пальцы и локти, Близость проникла слепа и остра. Тенью на небе, вся в плаче и клёкоте, С вечера бросилась страсть. Влагой по платью бьётся и пенится Кружевом кружится,       вьётся,         мечется. Не знаю. Не помню. Застынь как изменница. Никни как пленница. Сгинь! Изувечься! На небе красное — отсвет и шали. Лохмотья отброшенных взглядов далече. Со стен по ковру проползли и зажали     Горло зажжённые свечи. И плечи. Белые плечи В холоде, в ужасе Упали как мёртвые нервы. Ты ли, запутавшись в них, не закружишься? Я закружился не первый. На этих мгновеньях я распят и вздыблен, Распластан и вытянут час, как Голгофа, Края твоих глаз, как две чёрные гибели Для моих омертвелых шагов. Белей холодеет росистая кожа, Костенеют и пальцы, И локти. Горы и зной, и вечер похожи На хрипы в орлином клёкоте.

Солнц — звёзд — дней — ламп —   Золотой поход. Если я, — то взлетать орлам   Под лучами моих охот. За миром охота. Мечу мишень   Карим выстрелом глаз, И ложится расстрелянный день   К стенке ночи, с угла, И ложится на строчку, в стихи,   Как павший друг, Под гул революций — смертей — стихий —   Отплытий — нашествий — разрух. Россия — Урал — Сибирь — Иран —   На город нижу города. Мятежами исхлёстанных губерний и стран   Топорщится череда. Гончие чувства сопутствуют мне,   И за стаей слов Улюлюкают, травят трубы огней   Убегающий посвист веков. Огонь и погоня, и опять огонь,   Поход огней Шуршащей алой кривой ногой   В зрачки моих карих дней.

Крылами звякни. Искрой взвейся, Из-под подков, из-под копыт Падёт и вспыхнет по-над весью Почин отчаянной тропы.   От Москвы, от России с огулом   Мятежами и громом миры   Заражает гул за аулом,   За вершиной, за сном у горы.   И ширяет над облачной ширью   Над Кавказскою рябью разгром, —   Это струны твои раскрошили   Ледники и хребты серебром.   И не вьюга, а шерсть овечья   Ураганом бьёт на стихи, —   Это с пастбищ, с нагорий, с увечья,   Со снегов, со друзей, со стихий, —   Это с дней, это тари к гитаре   Муэдзин заклинает романс.   Злые годы тебе поквитали   Старый счёт за цыган, за грома. И Аль-Баррак крылами грянул, Копытом грянул в камни, в дым, Взлетев над родиною рдяной К седым уступам, к дням седым.

О, как мне горестно, мой город неживой. Мой Петр! Мой Петр! Я будто на чужбине. Сквозь здешний Кремль я вижу: над Невой Плывет дымок, чуть розовый, чуть синий. Я слышу сосен скрип. Сосна к сосне Склоняется. О, время! О, движенье! Гранитный шум я слышу, как во сне, И мудрых волн спокойное теченье. О, град мой! О, Петр, верни, верни, Верни мой дом, верни мое наследство! Любви моей мучительные дни, Любви моей мучительное детство.

Постигну ли чудесное смиренье, Как складки ветерка в лесной глуши, Приму ли кровью вечное мученье. И узких глаз холодное глумленье Над наготой взволнованной души? Но, Боже мой, как трудно мне, как тесно. Дыханьем править, грудью шевелить, Кривить душой в тюрьме моей телесной, Ловить губами воздух пресный И кожу влагою поить.

Есть миг неуловимо гибкий, Полосонет бесследно кнут…. Плывите золотые рыбки Неперехваченных минут.

В небе осень треугольником. Журавлиный клин тоски, Сердце — куст без листьев, голенький. Молоточками виски.

Есть в миге пробудном ленивая нега, Сладчайшая нега в ресничной пыли, Занеженность радости первого снега. Бели, мое сердце, бели.

Эта черная ночь, эта черная кошка, Этот замысел черный, как кошка и ночь. А ведь надо «так мало», «совсем немножко.» Чтоб безлунную кошку в душе превозмочь.

Топот тишины по стенам конницей. Скалы скул оскалом из-за туч… Мне бы только в крях, моей бессонницы, Голубой иглой просунуть лунный луч.

Что ждет меня в нигде веков — не знаю, Иль Аль-Хотама, иль Твой Сад — не знаю. Пророк с крестом не убивал я — знаю, С мечем Пророк не раз казнил — я знаю.

Я силюсь тоской напряженной. Упалое солнце поднять… Трепещет в душе обнаженной Желтый лист догорелого дня.

Печаль моих недостижений Подчас милей пронзенных строк. — Священное самосожжение В бессильном пламени тревог.

Незримый ключ души моей, О, разомкни мне Двери, — Хочу увидеть тайну дней. Чтобы себе поверить.

Отзвук ночи — и звон зари, Полусон переломанных лилий, С неба ссыпались звезд газыри, В дали кони безногие плыли. Липкий взгляд сквозь ресничный пробуд В высь арканом: «О, стойте кони!»… Но безногие в дали плывут, Их никто, никто не нагонит.

«Благословение даю вам…» Простерши узкие крыла, Откинув голову, ты клювом Златым за тучу отошла. И — вековое фарисейство! — Под вялый плеск речной волны К земле крыла Адмиралтейства Штандартами пригвождены. Но кто хранит в гнезде стеклянном Скорлупу малого яйца, Издалека следя за рьяным Плесканьем каждого птенца? И если ты не здесь, на бреге, — Над Балтикою замерла. Кто остановит в легком беге Птенцов безумных вымпела?..

Речным потворствуя просторам, Окликнут с двух концов Невой, Не мог не быть и стал жонглером И фокусником зодчий твой. Речным потворствуя просторам, Окликнут с двух концов Новой, Не мог не быть и стал жонглером И фокусником зодчий твой. Угасшей истины обида В рустах глубоко залегла: Уже наперекор Эвклида Твои расправлены крыла, И два равнопрекрасных шара Слепой оспаривают куб, Да гении по-птичьи яро Блюдут наличника уступ. И разве посягнет лунатик Иль пятый в облаке солдат На воинохранимый аттик, Навеки внедренный в закат, Когда вдали, где зреет пена, Где снов Петровых колыбель, Единственна и неизменна Иглы арктическая цель?

И молнии Петровой дрожи, И тросы напряженных рук, И в остро пахнущей рогоже О землю шлепнувшийся тюк Заморские почуяв грузы И тропиками охмелев, Как раскрывался у медузы Новоголландской арки зев! Но слишком беглы очерк суден И чужеземных флагов шелк: Пред всей страною безрассуден Петром оставленный ей долг. Окно в Европу! Проработав Свой скудный век, ты заперто, И въезд торжественный Ламотов — Провал, ведущий нас в ничто! Кому ж грозить возмездьем скорым И отверзать кому врата, Коль торг идет родным простором И светлым именем Христа?

На вышней темной тополи Запутав ветра бег, Вскипел синейшей обылью Любимец буйных нег Разоблачить улыбчивое племя, В затонах потонувших трав Одра золоторыжей нови, Где дремлют ярые утра. О, пусть по складу даровитых зорь Зальется багрецами злато, И пусть дремляный и единый бор Тысячесердной двинет радой И пусть черезполосиц след Забьется в изумрудных рудах — Пора порушенной земли Свершилась в хлебородных грудах. И ветры ржаного запева Взнесли осенсющий путь — Это туга и тяга посева Взбороздила живой лепоту. И тронув струны тростниковых уст По устью солнечных артерий — Сольется берегами грусть, Таемный дых речных имений.

Как летний раскинулся ветер На гор закипевших стадах, Как встали повстанцами недра, Как пела ручьями вода Что в былях поводьями встали Ее сребролистые тучи, Что взоры в речаные дали Толпой голубою кочуют — В талях воздушно немых, В пророслях росных купин Дух окрылен голубых Ростом певучих глубин.

Ближе держась к ветру Райной, повернутой вкось Знаки печали внедрит Твой верблюжонок сосновый Тот же отреянный нордом Пенный устав на заре, Мачтовый строится город Высью, прозрачной сестрою Воздуха сонная одурь Долгим серпом высинеет Свесок небесных морей — Глотая бортами дремучую воду И помня обычай проснувшийся давечь Исчертишь в граверне блеснувшего года Резцами помолний лазурную затишь, И за стаей восходов плывущих С былинного тяжкого моря В просиневшую пущу Взмахнувши ветвями зари Я в цвету, я пою, Я певчее яблони плесо В серебряный лес облаков, Облетевших цветов Роняю снега марии То летней грозы наливается жаркий В высинях поспевающий гром

Сыновеет ночей синева, Веет во все любимое, И кто-то томительно звал, Про горести вечера думая. Это было, когда золотые Три звезды зажигались на лодках И когда одинокая туя Над могилою раскинула ветку. Это было, когда великаны Закрывалися алой чалмой И моряны порыв беззаконный, Он прекрасен, не знал по чему. Это было, когда рыбаки Запевали слова Одиссея И на вале морском вдалеке Крыло подымалось косое.