Руслан задумчиво прошелся по квартире, Барсик уже сладко посапывал возле ножек кресла, а на все вопросы хозяина отвечал неопределенным… мур, судя по всему начисто лишившись дара речи. Пройдя на кухню, и приблизившись к окну, он глянул сквозь чистый, стеклопакет, на сероватое небо, явственно говорившее о том, что наступило утро, и скоро надо идти на работу… «А может быть никуда и не ходить, — внезапно подумалось, — сделать вид, что сообщение от начальника не получил, и прямо сейчас улечься на диван закрыть глаза и уснуть… Ведь в конце концов он в отпуске и так устал за сегодняшнюю ночь, столько пережил за эти дни… За эти четыре дня и четыре ночи… столько познал, передумал, и, конечно же выстрадал.»

— Ну, нет! — сам себе сказал Руслан. — Хватит ныть и лениться, пора приниматься за дело… И стоит пойти на работу хотя бы ради того, чтобы пригласить на свидание Маргариту Витальевну, и в отделе рассказать ребятам, то о чем я узнал. Да… несомненно, пора! Пора в бой!

И мужчина, развернувшись бодрым шагом, пошел снимать грязные и сырые штаны, носки, которые намокли возле дерева Зла, да так и не высохли в дороге, принимать душ, умываться, чистить зубы, завтракать и собираться на работу.

Когда Руслан проделал все, что положено перед долгим рабочим днем и высыпал остатки сухого корма в миску Барсика, то позвав его к миске, и, несмотря на его немоту, обращаясь к нему на русском языке, произнес:

— Зайду, после работы, и куплю еды себе и тебе…. Да, Барс, имей ввиду, я задержусь, потому как после работы пойду к своему однокласснику Сашке Гаврилову, он пишет романы, и я читал их… очень даже хорошие… Только эти тугодумы, как ты сказал ночью, издатели, его не печатают, потому он выставляет свои творения в Интернете… Так вот, я решил вечером к нему сходить и рассказать обо всем, что со мной произошло за эти дни и ночи. Может ему понравится идея, и он облагородит ее на бумаге, и русские люди тогда узнают, что двадцать первое декабря, это быть может и ни такая уж и выдумка… да! Так, что не скучай Барс и до вечера!

Руслан вышел из кухни в прихожку, снял с вешалки куртку и быстро одевшись, да обувшись, открыл двери, и негромко беседуя сам с собой, вышел из квартиры.

Но не успела за ним закрыться дверь, как из кухни послышался тихий, дребезжащий смех: «Хму… хму… хму…», — смеялся кот, вылизывая своим розовым, шершавым языком миску. Он поднял голову глянул на дверной проем, выпучив вперед свои и без того огромные, желтые глазищи и растопырив лапы, впившись передними когтями в линолиум, потянулся всем телом, да негромким голосом заметил: «Думаю дуралей, надо было тебе сказать не до вечера, а прощай… хму… потому, что до Сашки Гаврилова, ты точно не дойдешь и поведать ему ничегошеньки не сможешь. Так как в планы то, Босоркуна совсем не входит…хму… хму… рассказики твои…хму… хму… Нет, ну! в самом деле, это ж надо быть таким глухим дуралеем, всю дорогу я ему тугодуму бестолковому намекал, а он так и не понял… хму… хму…. Глуп, как пуп, как пень, как пробка… Или говоря современным языком тупой лузер… хму… хму… хму…»

Однако к счастью или несчастью, неизвестно… Руслан ни слышал, ни смеха кота, ни его гадких слов. И замкнув входную дверь, он торопливо спускался по лестнице, потому что спешил на троллейбус. В его душе правил свет и царил покой, на лице мелькала улыбка, он с нежностью вспоминал свою жену, родителей, и с той же нежностью видел перед глазами улыбку ДажьБога. Открыв тяжелую, металлическую дверь подъезда, оберегающую и ограждающую ее жителей от посторонних, русич вышел на белый свет, и упругим, слегка подпрыгивающим шагом направился сквозь двор по тротуару к проезжей части, по которой вправо и влево, туда и обратно, носились легковые автомобили, автобусы, маршрутки, троллейбусы и грузовые машины. Руслан поравнялся с проезжей частью и двинул свою поступь по тротуару к перекрестку. Навстречу ему… обгоняя его… шли люди с озабоченными, нахмуренными, недовольными лицами… люди… Это были люди его Яви, на самом деле, очень близкие и дорогие ему, связанные с ним кровью и доблестью предков… люди которых он любил, глядя на которых улыбался.

Подойдя к перекрестку, Руслан остановился, ожидая, когда загорится на панели светофора зеленый свет. Светофор ярко моргнул красным, желтым глазом, а после засветился зеленым светом, разрешающим движение пешеходу. Русич ступил на белую, потертую шинами и смытую дождями полоску зебры, и пошел на противоположную сторону дороги. Он шел, глубоко вдыхая утренний воздух, чувствуя в нем какую-то тихую благодать. Теплые, широкие, солнечные лучи ласково гладили его по лицу, оставляя на коже нежные поцелуи весны. Руслан уже дошел до середины проезжей части, когда внезапно услышал свистящий, какой-то дикий звук тормозов, он повернул голову налево, навстречу этому звуку и увидел белую шестерку, летящую прямо на него.

Еще миг и он ощутил страшный по силе удар в левый бок, затем стремительный полет вверх и вправо, падение на асфальтовое покрытие дороги и такой же страшный удар о его корявую поверхность телом, руками, ногами и головой. Еще доля секунды, и опять скрежет, свист тормозов и все с того же левого бока на него налетело огромное колесо, принадлежащее и везущее на себе камаз, еще мгновение и это многокилограмовая махина погребла под собой его левую руку, грудь, живот и правую руку, теперь послышался скрежет, хруст и свист ломаемых у него костей. Голова и ноги Руслана вздрогнули, как зачарованные подались вверх, острая боль пронзила мозг, послышался тихий звук у…у…у… и тотчас наступила тьма…

Но тьма длилась недолго, совсем чуть-чуть, наверно доли секунды, а когда Руслан открыл глаза, или очнулся, первым делом глубоко вздохнув, он увидел перед собой голубое небо, далекое, далекое, на каковом не было ни единого облачка. Его чистая голубизна поражала взгляд, а ярко-желтое солнце светило в глаза, но его сияние не было слепящим, оно не жгло очи, оно лишь согревало их, и наполняло своей желтой чистотой. Руслан лежал на спине, широко раскинув в разные стороны руки и ноги, и смотрел в это небо, и на это солнце.

— Сын, — внезапно услышал он чей-то негромкий голос. — Сынок подымайся.

Руслану показалось, что это позвали его и позвал отец, и потому он резко сел да посмотрел на того кто звал. Невдалеке в густой по колено зеленой траве, усыпанной луговыми цветами: желтыми лютиками, голубыми васильками, синими печеночницами, светло-желтыми купальницами, розовыми колокольчиками, стоял высокий, крепкий на вид старец с длинной бородой и усами внешне очень похожий на его отца… но то был не отец… да и выглядел этот старец как-то странно… Он был весь, весь белый, и светился. И белым у него было не только одеяние, не только борода, усы и волосы, белым было и лицо старца, и его глаза, и нос, и губы, и руки…. Руслан поспешно поднял руку, правую, левую и поднес к глазам, да только сейчас понял, осознал и разглядел, что руки его, одеяние, ноги голубые, и также как у старца светятся, потому что сейчас в этом месте находилась душа его, а тело, раздавленное машиной, осталось там, в земной Яви…

— Сынок, Руслан, — снова позвал его старец и махнул своей белой рукой. — Поди, поди, ко мне внучек мой дорогой, поди, ко мне кровинушка…

Руслан взволнованно поднялся на ноги, и не смело шагнул в зеленые луговые травы, навстречу к своему предку. Сначала он сделал лишь один робкий шаг, затем другой, а когда прадед Богдан протянул к нему навстречу обе руки, побежал к деду, а подбежав, приник к предку, утонув в его широких объятиях да ощутив необыкновенную, льющуюся от того любовь. Богдан ласково гладил правнука по голубой голове, он провел белыми, светящимися пальцами по его лицу, глазам, губам, носу и тихо добавил:

— Ужо, так ты похож на моего сына Владимира… похож… Прямо одно лицо… И я так рад Руслан, что ты пришел… оно как давненько никто из Яви, из нашей семьи не приходил… Забыли дети мои, внуки и правнуки ту волю, что даровал нам Ульянов, а забыв ту духовную волю, направили они свою поступь прямехонько в Пекло…

— Дед, но ты, — дрогнувшим от пережитой радостной встречи голосом, молвил Руслан, и, вынырнув из объятий Богдана, также погладил пальцами прадеда по лицу, едва касаясь его щек и губ. — Ты ведь не верил в Богов Света, в ДажьБога, ты был атеистом.

— Нет, внучек, я всегда верил в Богов Света, верил, — довольным голосом ответил Богдан. — Ужо и имена их я знал… А у Бога Перуна громовержца, мы с самого малолетства дождика просила, да песни пели… и сказы я от деда своего про них слыхал, потом и детям своим их сказывал… Но они верно, дети мои, не удержали их в своих душах, по жизни прошли и потеряли…. А, ты, мой дорогой правнучек, ты моя плоть и кровь, телесная да духовная, ты нашел, распознал и внял истине… а потому пойдешь ты со мной, туда в Сварожьи луга.

— Значит, я умер… да, дед? — спросил Руслан прадеда, словно желая услышать от кого-то ту правду, о которой уже и сам догадался, а когда Богдан, вместо ответа широко улыбнувшись, кивнул, негромко поинтересовался, — а где мы сейчас, дед… это и есть Ирий-сад?

— Нет, это еще не Ирий, это переход из земной Яви в Ирий, молочная дорога…, — произнес прадед и махнул рукой назад.

Руслан развернулся и посмотрел туда, куда указывал своей рукой прадед. Там позади него, шли луга зеленой травы, усыпанной цветами, легкий, теплый ветерок колыхал эти чудесные злаки, приятный, тонкий, медовый аромат поднимался ввысь и неторопливо пролетал рядом. Из тех раскинувшихся луговин слышался тихий стрекот кузнечика и скрип цикады. А дальше там, где оканчивался расписной луг, стояли в ряд высокие, могучие леса, в которых вперемешку росли гиганты дубы, каштаны, буки, вязы, липы, и чуть более тонкие березы, осины, и подле тулились раскидистые ели, кедры, пихты, сосны.

— Там, там, — указуя рукой на лес, сказал прадед. — Там начинается Явь… Но мы с тобой пойдем вперед, потому как мы русские славяне, которые всегда не страшась шли вперед… Так и мы с тобой внучек, пойдем вперед туда, где тебя ждут твои предки, где тебя ждет, накрывая стол, твоя прабабка Вера… Там где ждет тебя сам ДажьБог!

— ДажьБог? — взволнованно переспросил Руслан, и, повернувшись, недоверчиво глянул на деда.

— Конечно ДажьБог, — улыбаясь, откликнулся Богдан. — Ведь он знал, что ты придешь… Он знал, что ты будешь последним русичем пришедшим в Ирий-сад, перед гибелью земной Яви… Он увидел тебя тогда… тогда, когда погиб старый мир, старая Явь… и он знал обо всем заранее, да не мог ничего поделать, потому что Боги Света не могут заставлять людей следовать тем или иным путем, они могут подсказывать, помогать, но не заставлять… Человек — разумное, свободное существо создано Богами Света, чтобы жить и выбирать тот путь жизни, какой захочет… А потому, ДажьБог знал, что ты придешь и ждал твоего прихода… Ну, что ж, пойдем тогда, сынок, внучек, пойдем.

— Дед, — все тем же взволнованным голосом молвил Руслан и придержал за локоть собирающегося идти прадеда. — Неужели людям Яви никак нельзя помочь… неужели Явь погибнет и души, души… души людские тоже?

— Эх, сынок, не думай ты о том…, — ответил Богдан, и в его голосе не чувствовалось беспокойства али тревоги, в нем слышалось спокойная рассудительность и накопленная долгими годами жизни мудрость. Он притянул к себе правнука и крепко, крепко обнял. — То дела, внучек, Божьи, не людские и им, тем которые предали Богов Света нечего сказать Богам, а тебе я думаю есть, что… Пойдем, наш прародитель, ждет тебя, своего сына, внука, последнего русского славянина!

Прадед выпустил правнука из объятий и провел по его голове, и Руслан разглядел лицо своего предка, его белое светящееся чистотой лицо, такие же чистые, словно серые, глубокие глаза, его нос, губы, щеки. Душа полностью сохраняла образ плоти, Руслан это понял потому, что у него в квартире в фотоальбоме хранилась фотография деда Богдана. И на том фото прадед был уже не молод, как раз перед самым началом Великой Отечественной Войны, как раз перед самой смертью, и теперь на него смотрело, то самое, много раз виденное, лицо Богдана Ивановича Голубина. Только теперь это было белое лицо. И в отличие от основного цвета кожи, части лица: нос, лоб, глаза, да и волосы, усы, борода были более светлого оттенка и очень ярко светились. Прадед приобнял, правнука за плечи и повел вперед, туда по зеленому, травянистому осыпанному цветами лугу. Руслан оглянулся назад, в последний раз посмотрел на высокие, шумящие дубравы лиственных и хвойных лесов, вспомнил прекрасную земную Явь, в которой жил и любил и горько заплакал. Крупные, голубые слезы текли из его очей, по щекам, а срываясь с подбородка, улетали вниз и падали на зеленые травы, да немедля превращались в голубые головки васильков.

— Не плачь внучек, ты же ратник, а ратнику не должно слезы лить… Перун-то наш слезы не любит, — вздыхая, сказал прадед.

— Дед, дедушка, людей жалко…, — протяжно выдохнув, ответил Руслан. — Ведь там, в Интернете, там столько знаний, информации, и раз люди ее там размещают, значит верят они в Богов Света, и знают имя отца нашего ДажьБога… Так почему же они должны погибнуть, почему должны погибнуть их души…?

— Оно, что ж внучек… оно может такие, которые прозрели и веру вспомнили, и вернули в свои души любовь к сущим Богам… оно может такие и не погибнут, — пояснил ровным голосом прадед, неспешно ступая и утопая в траве, на тонких стебельках каковой сидели огромные зеленые кузницы, и, не обращая внимания на идущие души играли на своих скрыпках-ножках. — Может им Боги даруют жизнь в новой Яви, в другом мире… Вот как они даровали жизнь Вану и его семье. Да кады погибла старая Явь, Ван и его дети выжили и от них на земле пошли народы мари и венедов… Ну, а коли в людских душах ложь, с помощью коей они желают исть золотыми ложками, то увы! Увы! внучек, всем им грозит гибель…. Потому как должна проснуться, пробудиться, прозреть душа, а руки людские все должны изменить, а коли ничего не меняют, а лишь гутарят… то у таких сказителей надежды не будет!

Прадед внезапно остановился и тотчас встал ведомый им Руслан. Теперь они стояли на берегу широкой реки, у которой не было видно противоположного берега, вода в той реке была необыкновенного белого, белого цвета. Река неторопливо тянула свои воды куда-то вдаль.

— Помнишь сказки русские, — спросил прадед и указуя рукой на реку, изрек, — молочная река, кисельные берега…. Это и есть молочная река…

— А, где, кисельные берега? — поинтересовался Руслан и огляделся, потому как луговые травы подходили прямо к краю реки.

— На той стороне, — ответил прадед и негромко засмеялся. — Река широкая, но глубина в ней небольшая. Возьми меня за руку, внук мой и пойдем.

Прадед убрал руку с плеча правнука и протянул ему руку, а когда тот вложил в белую, широкую ладонь предка свою голубоватую, Богдан крепко ее сжал, и ступил в воду. И вслед за ним в воду вошел Руслан. Река было широкой, а вода в ней очень теплой, над самой поверхностью воды курились легкие белые, пушистые, точно перьевые облака.

Богдан и Руслан, прадед и правнук, неспешно ступая, негромко плюхая, шли по воде молочной реки, а справа и слева, в каком-то чудесном золотисто-солнечном зареве видел последний русич лица великих Богов Света: Отца Небесного Сварога-старца с длинной, белой бородой и мощным посохом в руке, оканчивающемся яркой голубой восьмиконечной звездой; ОгнеБога Семаргла лик коего промелькнул, как оранжевый лепесток пламени; Громовержца Перуна в образе серебристой молнии; Бога Солнца Хорса, в ярких солнечных лучах; великого учителя Бога Велеса в обрамлении зеленых ветвей деревьев; Бога Коляду держащего в руках золотую книгу Вед; Дыя Бога ночного неба; Бога Индру пришедшего в звонких ударах мечей; Богиню Ладу саму как Любовь; Богиню Весны Живу увитую первоцветами; Богиню Диву-Додолу с корзинкой полной плодов; Бога Ярилу со снопами пшеницы в руках…. мелькали там лица других славянских Богов: Макоши, Овсеня, Купалы, Зари-Зареницы, Радуницы, Лели… а в воздухе над ним и его прадедом летала огромная птица. И птица та была с двумя прозрачными крылами и с таким же прозрачным едва очерченным телом. Она то парила где-то в голубой дали, то опускалась к идущем Богдану и его правнуку, и касалась их голов своим волшебным крылом. И тогда видел Руслан, как всеми цветами радуги вспыхивают ее прозрачные крылья и ее тело, и понимал тогда последний славянский русич, что перед ним парит сама птица Мать Сва.

Но вот парящие облака иссякли, точно опустились в белое течение реки, и Руслан увидел противоположный, высокий и обрывистый берег. На том берегу похожем на высоченные холмы, росли те же луговые травы и цветы, а в самом отвесном обрывистом склоне, к которому подходила река, располагались, простые деревянные двухстворчатые ворота, в ширину не менее четырех метров, а в высоту и того больше. По краям ворота были украшены витиеватой искусной резьбой, а когда прадед и правнук стали подходить, створки тихо заскрипели, да так словно заиграли на русском рожке, и принялись отворяться. Вначале Руслану показалось, что они отворяются сами по себе, но когда створки приоткрылись и показали внутренность прохода, он увидел, что ворота открывает лазурный, светящийся старец. У этого старца была длинная, длинная почти касающаяся воды борода, а на ней, на ее лазурной поверхности лучисто блистали крошечные золотые восьмиконечные звезды. Лазурные до плеч волосы старца были прихвачены проходящей по лбу тонкой, белой, крученой веревочкой, стянутой сзади на голове в небольшой узел. Служитель отворил ворота Ирий-сада и там за этими деревянными воротами, Руслан разглядел иную Явь… Стояли там небольшие деревянные избы, терема и храмы. Росли там высокие лиственные и хвойные леса, березовые и осиновые рощи. Текли по той Яви крупные реки, поблескивали голубые озера, лежали там зеленые луга и желтые, покрытые поспевающими злаками поля, на которых трудились люди, а небо… небо там было золотистого цвета, и по нему плыли курчавые пурпурные облака… Однако как только прадед и правнук подошли к воротам, люди работающие на полях прекратили свой труд, они подняли головы, устремили взгляды на него, пришедшего из земной Яви последнего русича. И тогда смолк звук рожка, приветствующий Руслана, а люди Ирий-сада громко запели:

А Руслан смотрел на тех людей, он слушал песню, которые они пели, приветствуя его, он видел светлую, чистую Явь и радовался, радовался, и светилась той радостью его голубая душа. Ее всю переполняла любовь, светлая и чистая такая же, как и эта Явь, этот Ирий-сад и те люди, что жили там… Внезапно справа, словно из небольшой березовой рощи, что шелестела листья прямо за воротами Ирия, кто-то вышел и Руслан сразу же узнал эту фигуру… Этот мощный, крепкий стан витязя ДажьБога, неторопливо идущего к нему навстречу, к нему последнему своему потомку, простому русскому славянину. Золотой нимб над головой Бога горел так ярко, что казалось, его серебряные до плеч волосы тоже золотые, и не только волосы, но и лицо и одеяние…. Только глаза, глаза ДажьБога были небесно-голубыми, такими, каким бывает небо весной в земной Яви… а алые губы широко улыбались. ДажьБог раскрыл объятья, распахнул руки, а Руслан увидел этот призыв, эту любовь прародителя, и, отпустив руку прадеда, порывисто переступил через порог ворот, утопающий в густом, белом киселе. На мгновение он замер на месте и глянул на этот кисель, а потом приподнял голубую ногу и увидел, как густая вязкая масса упала, точно комок вниз, оказавшись всего на всего лишь плотным туманом. Руслан широко улыбнулся и побежал к ДажьБогу, к которому уже, как видел он, с разных сторон подходили люди внешне похожие на Богдана, а прадед также поспешно пошел вслед за своим последним правнуком. Ворота тихо заскрипели и опять послышался тонкий звук рожка, а лазурный служитель с длинной лазурной бородой по поверхности, каковой блистали восьмиконечные звезды, стал закрывать створки ворот. Сначала он закрыл одну створку, потом вторую, и когда они сомкнулись, поглотив последнего русича принятого в объятия Бога, поглотив прадеда, славян, другую Явь и кисельный туман, стих рожок… смолк всякий звук и погасла голубизна неба, яркий свет солнечного светила и наступила тьма… тьма… тьма!