Искра не появилась, это просто начался новый этап болезни, который, вероятно, в ближайший срок привел к полному отключению моего естества. У меня появилось так называемое западение сияния. Словом я почти перестал сиять. На данное действо не то, чтобы не имелось сил, просто самое сияние степенно во мне гасло. И я бы вмале потух, а потухнув погиб. Если бы не встреча с Отцом, пред которой я вновь узрел видение.

Не ведаю точно, что предшествовало приходу видения, но я внезапно увидел поперед себя космическое пространство, средоточием которого стало огромное облако рыже-огнистого сияния. Две мельчайшие искры, одна очевидно рдяная, а иная почти серебристо-розовая, враз ворвались в остие той туманности, состоящей из газа, пыли, мельчайших химических элементов, и, действуя синхронно, принялись закручивать вкруг себя, сей состав. Наблюдаемо для меня обе искры двигались по единой траектории круга, друг за другом и с тем, сбирая межзвездную среду, сматывали ее в диск, единожды с собственным ускорением сжимая космическое облако. Спустя пару дамахей плотно собранное ядро, вобрав в себя газы, пыль и мельчайшие химические элементы сформировало в том месте звезду. Одначе в результате наматывания обок себя среды, серебристо-розовая искра, определенно в собственном сиянии Бог, утончила один конец материи доколь мерцающей завихрениями света, и срыву обрезав его, оторвала от самого ядра. Мерцающий клок материи, неспешно развернувшись, вже при помощи мгновенно перемещающийся серебристо-розовой искры вновь создал диск. Только днесь многажды редкий, разрывчатый диск, твореный из оболочки газа, оставшейся от звезды и окутавшей ее по кругу, окоему, едва зримое движение которому теперь предала рдяная искра, вырвавшаяся из ядра будущей системы и промелькнувшая повдоль самой плоской поверхности туманности. Еще малая кроха времени и обе искры-Боги, рдяная и серебристо-розовая принялись кромсать тот медлительно коловращающийся туманный диск на отдельные кольца. Засим, также скоро, кромсать кольца на отдельные туманные сгустки, в каковых по большей частью плоских комках наново закручивать движение, а значит сталкивать, слипать в планеты материю космического вещества, газы, пыль, разнообразные элементы, создавая тем самым новую, юную систему…

Мою первую систему…

Видение моей первой системы, оную я бы мог создать, а быть может и не смог… не сумел… если бы не моя встреча с Отцом… Ибо я так ослабел, что даже выплеснуть из себя видение не возмог полноценно, мне, кажется, последний фрагмент я и вовсе не узрел, едва ощутимо выдохнув его изо рта… и вероятно изо рта моей плоти…

Моя встреча с Отцом, которая спасла меня от смерти, гибели, ухода…

Столь долго ожидаемая и такая короткая встреча… Незабываемо-прекрасная встреча.

Я вновь обрел себя, после прощупывания Усача и видения токмо в пагоде старшего Димурга. И увидел над собой столь знакомый мне свод повторяющий цветом ночное небо, каковой полыхнул в лицо Владелины блеклым светом, отринутым серебристыми многолучевыми звездами, густо заполнившими все его пространство. В гранях зеркальных стен округлого зала отражались не только те лучисто мерцающие звезды, но и гладкий пол, по которому плыла серебристая материя, устилающая его ровными пластами. А по средины залы стоял трон Першего на ножках и со спинкой на котором он восседал. В черном, долгополом сакхи прикрывающем стопы ног, и в своем венце с замершей в навершие змеей, ноне прикрывшей очи. Плотная тишина нежданно прорезалась голосом… бас-баритоном Першего, точно звук подключился ко мне много позднее, чем осознание того, где я нахожусь:

— Небо совсем тебя не бережет… совсем измучил, моего любезного Огня. Я ему выскажу… все выскажу, как ты слаб…совершенно изнурен, неужели того не видно?

— Отец! Отец! — воскликнул я… можно было бы сказать громко, но вернее будет отметить из последних сил.

Мне так хотелось ласки моего Творца. Я так нуждался в том абы высказаться, в его помощи. Но ласку получала Владелина. Рассказать о произошедшем я не мог, так как шевеление моих губ вызывало крик, каковой вредил, разрушал мозг девочки…

Впрочем, Отец мою хворь приметил. Он был нежным, трепетным и очень мудрым Господом. Старшим, главенствующим Богом в лоне Небожителей, посему сразу узрел мою слабость.

Он принес спящую девочку в дольнюю комнату пагоды, где в плывущем дымчато-черном мареве перемещались, скрещиваясь и расставаясь, многоцветные облака, крупные сгустки пежин, полосы и блики. Творец положил Владелину на вырь, и почасту касаясь ее лба губами, оглаживая ее волосики, зашептал…

Я знал, он шептал это для меня… наконец, будучи подле и лишь для меня:

— Крушец! Крушец, прости меня, прости за упрямство… За то, что не повинился пред Родителем еще тогда, когда ты только пропал… Прости меня, бесценность, за все, что ты пережил по моей вине…

Пережил.

Я не мог рассказать Отцу, что пережил. Но судя потому, что он был обок меня, думаю, ему многое из пережитого мной поведал Родитель. Несомненно, не раз упрекнув в своевольстве и упрямстве. Мне, конечно, очень хотелось высказаться по поводу поступков моего Творца. Но, во-первых, девочка, что порой озвучивала мои желания крепко спала. А во-вторых, я был столь вымотан болезнью, что не имел сил на то, чтобы внушить ей свои мысли.

Губы Отца не просто нависали над лбом Владелины, они ласкали его грань, жаждая прикоснуться и ко мне. И я лицезрел ту посланную мне любовь, нежность, теплоту.

— Сейчас, мой милый, — вновь зашептал Перший. — Я не могу, не смею тебя забрать у Расов. Девочка, она к ним привязана перенаправленной чувствительностью. Расставание может погубить плоть…

Я обидчиво засиял, тратя на этот процесс останки, черепки собственных сил… «Родитель обещал, — подумал я, — а ты… ты… Сначала не желал повиниться, а теперь не хочешь забирать».

Но тут я снова отключился.

А когда пришел в себя услышал дрожащий бас-баритон Першего:

— Малецык… Малецык, что с тобой? Ты болен, мой ненаглядный? Болен?

Наконец! Хоть кто-то догадался…

Так и жаждалось крикнуть: «Да! Да! Я болен! Я погибаю!»

Хотя того не пришлось делать.

Отец чувствовал мою боль и без крика. Мы были вельми близко друг от друга! И были, вне сомнения, близки друг другу.

— Бесценный мой. Бесценный, послушай меня, — голос Отца теперь и вовсе срывался вниз. Он явственно едва справлялся с волнением, и потому я решил прислушаться к его словам. — Днесь я не смею тебя забрать от Расов. Жажду того, жажду, но не могу. Плоть физически зависима от Расов… и не только переведенной чувственностью, но и пожертвованными клетками. Если ее разлучить, она погибнет. И скорей всего погибнешь ты… Столь ослабленный ты не сумеешь, не успеешь всосать мозг в себя… А не связанный с вещественным, можешь отключиться и погибнуть, али вырваться с пределов планеты и затеряться в пространстве.

«Не вырвусь Отец, — это я только помыслил. Не было смысла как-либо воздействовать на плоть… не было сил на нее воздействовать. — Родитель ведь не зря вселил меня во взрослое чадо, прописав это в моих кодировках. Впрочем, сие было не столько Им прописано, сколько являлось моей сутью. Родитель указал мне сглотнуть искру, хотя я того мог не выполнить. Но Он желал меня привязать к мозгу, к плоти, посему и повелел так сделать… Чтобы единожды выполнить две нужные ему вещи. Во-первых, заткнуть мне рот… А во-вторых, никоим образом не допустить вылета меня из плоти, а значит и гибели».

Этого, определенно, Отец не знал и, похоже, ему о том не толковал Родитель.

Ох! Родитель!.. Родитель!..

Как же я на тебя сердит! как негодую!.. И о том жажду прокричать! Прокричать так, абы мой гнев на себе ощутил один Ты! Не мои братья и Отцы!

Один Ты — Творец всех Галактик Всевышнего!

Отец, несомненно, почувствовал мою болезнь и испугался за меня. Потому старался убедить… укачать своей речью:

— Этот мозг. Он значительно укоротит срок твоего взросления. Такой мощный, любознательный, как благо для тебя, моя драгость. Поверь мне, впитав его, ты получишь рывок в развитии и ту особую первоначальную множественность… многогранность собственного естества. Прошу только не досадуй на меня. Не серчай, что ноне не забираю, сие творю только во имя тебя. Ибо все это время так страдал, изнывал без тебя, мой милый. Однако, я сделаю все, и вскоре к тебе прибудет Кали-Даруга… Ты же помнишь живицу?

Еще бы не помнить рани Черных Каликамов, демоницу, Кали-Даругу. Живицу, как ласково ее величал мой Творец, точнее будет сказать наш Творец.

Ибо Кали-Даруга была не просто созданием Першего. Она, точь-в-точь, как и ее младшие сестры Калюка-Пурана и Калика-Шатина, несли в себе покодовую часть старшего Димурга…

Тогда… много… много… нана времени назад Отец даровал своим созданиям, первым трем демоницам свою суть, одну из своих граней. Тем самым изменив не только количественное отношение с десяти до девяти, но и даровав той гранью родственность своим созданиям.

Грань…

У старшей четверки Богов количество граней было прописано Родителем в венцах. И если у Першего (после передачи одной из них демоницам) ноне количество граней осталось равным девяти спиралям в венцах, на коих покоилась змея, и соответствовало количеству его ребер, божественных поверхностей естества, то у Небо восемь восьмилучевых звезд, удерживающих тонкие дуги и саму миниатюрную систему наглядно указывали и на его восьмигранность. Тогда, как у Асила шесть шестиконечных звезд венца, и четыре золотые полосы Дивного (незримо удерживающие в навершие солнечный, плоский диск) соответствовали шестигранности естества Асила и четырехгранности Дивного. Четность чисел граней определяла днесь способность расчленять нацело одну поверхность и с тем указывало на божественность их естества, божественность полученную от самого Родителя.

Мой Отец, отринув от себя одну из граней собственного естества, не просто пожертвовал собственными силами, мощью, но как я ведал и собственным здоровьем, собственными способностями, утратив одну десятую из них навсегда. Точнее сказать, вложив ту десятую часть себя в сияющие сущности трех сестер демониц…

Мой Отец жертвовал… абы всегда и во всем желал лучшего для своих братьев, сынов, Всевышнего обобщенно! Будучи по природе собственного естества дарующим, дающим, отдающим Богом!

Погодя, впрочем, его вельми за ту жертву ругал Родитель.

Но Перший жаждал, чтобы три старшие демоницы, оным было начертано воспитывать лучиц, несли в себе всю нежность и любовь к ним, что составляло само естество Отца. Не надо, наверно, говорить, что старшей из трех сестер демониц Кали-Даруги досталось при рождение не только больше знаний, но и того самого тепла, нежности и любви к лучицам. Впрочем, не только сияющие сущности, особо созданные духовные начала демониц, но и сами плоти их несли часть кодов Отца. Потому каждый раз по мере старения демониц, Перший создавая им новые тела, сызнова жертвовал своей сутью. Отторгая часть, кроху, клетку, искру от одной из собственных поверхностей, поелику плоть демониц имела значимо короткий срок бытия, чем их сияющая суть. Вже просто-напросто Отец не посмел отдать еще одну из собственных граней полностью на созидание их тел, и тем нарушить Закон Бытия, Его основы и принципы, Его сочленение. Сим действием, однозначно, погубив себя и равновесие Всевышнего.

Перший жертвовал собственной плотью, кровью и костяком… крохой, клеткой, искрой при создании трех сестер не просто раз… дважды, а очевидно трижды… четырежды…

Кали-Даругу я увидел впервые в последние дни своего пребывания на пагоде Отца, пред самым вылетом из руки.

Рани Черных Каликамов не могла не запомниться.

Мой Творец, абы я увидел ее во всей мощи, даже развернул свою руку.

И предо мной разком предстала низенькая демоница (как и понятно, в сравнении с Богами) хотя очевидно достаточно высокая в сравнении с иными созданиями. Кали-Даруга была приятна для очей (моих впадинок) упитанной, полнотелой с мягкими округлыми формами, а нежно-голубая кожа придавала ей еще большую теплоту. На каплевидном лице с высоким лбом и вздернутым кверху маленьким носиком поместилось сразу три глаза. Два из них залегали под выступающими надбровными дугами, очерченными тонкими черными бровями. Черные очи, поглотившие полностью склеру. Они не имели радужной оболочки, зрачка, а внутри их глади кружили золотые нити. Третий глаз расположился во лбу, подходя своим одним уголком впритык к переносице. Это был вельми узкий продолговатый глаз, поместившийся отвесно надбровным дугам так, что второй его уголок дотягивался до средины лба. Третий глаз также не имел зрачка, радужной оболочки и был полностью заполнен, безжизненной голубой склерой.

Губы Кали-Даруги выглядели большими, толстыми, светло-красного цвета, от средины рубежа нижней из каковых вниз отходил дотягивающийся до конца подбородка тонкий, второй, рдяной язык. Второй язык спаивался с подбородком тонкой, трепещущей складкой. Густые, черные, вьющиеся волосы демоницы были распущены и той мощной массой покрывали спину и дотягивались до ее колен.

У демоницы имелось четыре руки. Весьма мощное широкое плечо заканчивалось объемными локтевыми суставами от оных отходили по два уже более сухопарных предплечья. Запястья на всех четырех руках смотрелись достаточно тонкими и удлиненными, завершающимися пятью толстыми, пухлыми пальцами.

Рани была обряжена в долгий до лодыжек фиолетово-черный, косоклинный сарафан, на узких лямках, со швом спереди и декорированный кружевом из серебряных нитей. На оголенных плечах рани поместились широкие серебряные, платиновые браслеты со вставленными в них изящно ограненными черными алмазами. Точно такие же платиновые браслеты в виде растительных переплетений ветвей украшали запястья и предплечья, лодыжки и шею демоницы. Крупные синие сапфиры были вставлены в мочки ушей, а в левую ноздрю вдернуто золотое колечко на оном висел маленький фиолетово-красный берилл.

На голове у Кали-Даруги находился серебряный венец, дар самого Родителя. Он широкой полосой проходил по голове рани, и касался своим краем уголка третьего глаза, возвышаясь округлым гребнем со скошенными рубежами над ее лбом. Искусно украшенный тончайшими переплетениями золотых, платиновых нитей, напоминающих сети паука, увенчанных в местах стыка синими сапфирами, словно прикрытый тем ажурным покрывалом, тот гребень имел гладкую серебристую основу.

Помню Кали-Даруга тогда нежно прикоснулась губами к коже руки Першего, облизала ее своим вторым языком, тем полюбовно приголубив мое естество. А после очень долго вычитывала Отца за самовольство, сказывая все низко-мелодичным, и, одновременно, ровным голосом, стараясь никоим образом не встревожить меня:

— Ом! Господь Перший, что вы натворили…

Любимый слог Кали-Даруги «Ом!»

Поне она его почасту произносила именно как три основных звука «А…У…М!» Этими звуками она старалась успокоить того кто с ней толковал. И дело даже не столько в самих звуках, сколько в тональности их произношения. Кали-Даруга считала, в силу своего возраста, могущества, что во Всевышнем почасту слышатся эти звуки: «А!У!М!»

Не столько в нем пребывающие, сколько составляющие основу всех Галактик. Этот общий, единожды звучащий мотив, являлся центром, искрой Всевышнего. И коли Коло Жизни живописным, то Ом! именно звуковым. Он будто связывал меж собой все языки, символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, в общем все то, что насыщало гены, коды, кровь не только самого Родителя, его сынов, но и самого Всевышнего. Кали-Даруга предполагала, что тройка этих звук не просто тройственна, а множественна и обладает особой напевной силой. Той самой силой, оная не только воспроизводила звучание, но и несла в себе корень понимания самого бытия. Откуда я знал об этом?

Не только от Отца…

Знания во мне хранились, они наполняли мое естество, а потому получалось, что демоница была не далека от истины.

Кали-Даруга многажды раз напевала сие занимательное «Ом!» лаская тем свои лучицы, своего Творца.

Ноне она также почасту выдавала губами данное звучание. Звук — искру самого Всевышнего.

— Что вы натворили? Что? А коли Родитель о том прознает? Он непременно вас проучит, — говорила демоница, нежно поглаживая левую руку Першего. — Ведь такое нарушение Законов Бытия недопустимо. Повинитесь, поколь не выпустили лучицу пред Родителем. Поколь не поздно. И вообще не пойму, как вам, Господь Перший, удалось скрыть рост лучицы в себе, как того не узрел Родитель?..

— Не узрел, потому как я не знал, что малецык растет, — оправдываясь, отозвался Перший, с любовью вглядываясь чрез тонкую поверхность кожи руки в мое сияющее естество. — Его появление, это не мой замысел… а какая-то непонятная случайность, оную я величаю удачей… Я понял, что во мне лучица, когда треснул костяк и отпачковался кокон с малецыком… Когда он в мгновения ока разорвал скорлупки и засиял. Его чувствительность была сродни моей, посему я ничего и не почувствовал… не приметил…

— Тем паче. Тем паче, коли лучица есть итог случайного появления, что доселе никогда во Всевышнем не было, повинитесь пред Родителем, — настойчиво убеждала демоница. — Думаю, Он тогда сумеет обойти течение Закона Бытия и не разлучит вас.

Не знаю, поверила ли своему, нашему Творцу, Кали-Даруга по поводу моего случайного появления, но Отец ее не обманывал.

Я и впрямь, нарушая все Законы рождения, появился не по замыслам Першего, с разрешения Родителя иль согласия иных Богов… Я возник сам по себе…

Обладая на то необходимым толчком!

Ведь я был обратной цепью движения, которая идет не от рождения, а являясь завершением, смертью, гибелью, концом, будучи на самом деле только новым витком, каковой замыкал Круговорот самой Жизни, смыкал пространство и время в Коло… Смыком… я был смыком… И появился я от гибели… от смерти…

Погибнуть?

Погибнуть должен был мой Отец…

А вместо этого… Вместо особого скачка его естества, перехода его естества в новое материальное образование… Вместо гибели его как Першего, появился я.

Ведь изначальная моя часть, моя суть была тем самым вирусом, чуждой формой жизни, обладающей иным для Всевышнего геномом. Попав во Всевышнего, чрез одну из опакушей в Березане, определенно, я намеревался препятствовать слаженности работы наполняющих его Галактик, а возможно хотел исказить информацию, таящуюся во Вселенной, переписав в ней отдельные геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем и самих Богов, коль получится Галактик. В виде тонкого сувоя, где пространство и время имеет иное наглядно-образное написание, я просочился из Березани в чревоточину, и пополз, едва соприкасаясь с самой поверхностью стен и единожды переписывая ее построение. Не обнаруженный, не распознанный вовремя служителями Родителя Жар-птицами, а посему продолжающий быть враждебным, чуждым самой структуре Всевышнего, самому Закону Бытия.

На тот момент, Перший на пагоде, перемещался с одной Галактики в другую по чревоточине. Суть моей материи уловив приближение космического объекта оторвавшись от стенки чревоточины разком сформировала особый проток, мощную дыру, смерч, напоминающий рукав, где тяготение меж телами было столь огромно, что разрушало всякое структурное его построение, перемешивало элементы, клинопись, не давая возможности даже мельчайшим частицам, излучению покинуть само жерло.

Пагода…

Пагода попала в этот мощный закручивающийся рукав, в смерч…

Тогда в пагоде кроме старшего Димурга находился Темряй. Старшего брата Отец успел выкинуть из пагоды, обратив в искру и перенаправив его в ближайшую к ним Галактику Быстроток, в одну из обитаемых там систем и планет. Сам же попал вместе со своим судном и находящимися на нем существами в жерло, надеясь преодолеть, справиться с мощью этого смерча, этого огромного вируса.

Впрочем, чуждый геном, темная материя, темная энергия, которой была первоначальная моя суть, также надеялась переписать, изменить строение всякого попадающего в ее недра вещества.

Посему суть моя окутала и саму пагоду, и Отца со всех сторон непроницаемой пузырчатой тьмой, темной материей, темной энергией… И принялась пожирать и космическое судно, и существ наполняющих ее, и Першего… Опутывая, оплетая собственной тьмой…

Тьма…

Но Перший сам был тьмой, сам был темной материей, энергией, сутью обратной свету, чей состав включал символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, воспроизводящие качественные структуры черноты, мрака, ночи.

Тьма внедрилась в темную материю… Символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы отвечающие за создание мрака, ночи и являющиеся моим Творцом не вступили в противоборство, вспять они столкнулись со своим собратом, со смертью, с завершением, каковая представляла из себя мою смесь: геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик. И сим толчком, полюбовным рывком образовали зиготу, возникшую в результате копуляции, слиянии двух схожих темных составляющих.

Днесь та зигота могла образоваться в сути моей иной материи, а могла появится в естестве Першего. Або сие были равнозначно-сильные темные энергии.

Почему моя суть уступила Першему? Почему она предпочла втянуться в зиготу и спариться с клеткой Першего не понятно. Возможно, она нашла особое создание, обладающее всеми необходимыми ей достоинствами, и поелику отдала ему себя во владение… Возможно, обладая только частью сил, сия темная материя искала продолжение своего естества, жаждая быть, стать и явится как Родитель, как преобразователь, как завершие только в значимо масштабном смысле этого понятия.

Мое рождение в виде зиготы, мельчайшей клетки, оная втянулась в левую руку Першего, без остатка, произошло от копуляции двух составляющих, что было не возможно в самом Всевышнем. Ибо у Богов, как и у Родителя, образование нового организма, новой лучицы происходило бесполым размножением и приводило к формированию генетически однородной особи, копии, клона, оттиска определенной грани. И если в случае с Родителем, той самой, каковой Он жертвовал, то в случае с Его сынами, от каковой они отымали малую искру, клетку.

Я возник из гибели, сомкнув, таким побытом, Круговорот бытия…

Втянув в собственное рождение возможную гибель моего Творца.

Втянув в само свое естество чуждый Всевышнему вирус.

Тогда тело Першего поплыло в чревоточине, отключенное от пережитого… ослабленное… Его ударило вновь и вновь уже о полые стенки чревоточины, носило в ветровороте постоянно закручивающихся по спирали разнообразных геометрических фигур: кругов, квадратов, ромбов, овалов. Его словно перемешивало в яркие цвета тех изумительных фигур, что в свой черед заполняли чревоточину, прописывая ее общее построение и вид, размеры, объем. Иноредь сами фигуры превращались в островерхие лучи с россыпью на их поверхности зяби колебания, или оборачивались в темные пежины, блистающие огромные пятна, махунечкие брызги, пузырчатые кляксы, окрашивающиеся в алые цвета, пронзающие собственными частями тел моего Творца.

Отца вынесли из чревоточины дрекаваки, создания подвластные Родителю. Они своими долгими серебристыми разрезанными на сети хвостами, словили его тело в мареве плывущих фигур. Соединяя в себе черты животных, птиц, дрекаваки имели волчьи тела, мощные крылья и те самые светящиеся хвосты-сети. Это были удивительные творения, которые в короткий срок сумели разыскать Першего и принести в Отческие недра.

На удивление Отец придя в себя в Березане, не пожелал там оставаться и не дал возможности Родителю толком его осмотреть. Вероятно, потому и не было примечено изменение в состоянии руки моего Творца, в коей чуждый Всевышнему геном, перемешав в себе материю, тьму, излучение, геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик, добавив туда костяк моего Отца, а именно: символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, тем самым сформировал новое естество, схожее своими общими параметрами и признаками с сутью самого Родителя… самих Галактик… самого Всевышнего и начал процесс моего взращивания.

Знал ли Родитель о том, каким образом возникает во Вселенной новый Родитель, или нет? Я это не выяснил.

Думается мне, что предполагал… Ведь не зря меня не распознали и как итог не уничтожили Жар-птицы. Обаче если знал и намеренно меня впустил, то весьма рисковал собственными сынами… Понеже если б я встретил в чревоточине Небо, Асила, Дивного иль любого из моих старших братьев, их уход как Богов из Всевышнего, их смерть, гибель, переход был бы однозначен.

Рисковал…

Родитель также рисковал жизнью, существованием своего старшего, любимого сына. Потому как если б моя суть не втянулась в руку Першего, не уступила его мощи, любви, естеству Отца пришлось бы, внедрится в данную темную материю… И может тогда суть столь трепетного, нежного Першего стала частью чуждого Всевышнему вируса, стала противником самого Родителя.