Одначе не прошло и пары дамахей (минут, как сказал бы люди, живущие по большей частью в Галактике Млечный Путь; часть, как сказал бы Родитель) между тем как пагода вошла в чревоточину и направила свой полет в Отческие недра и времени, что я остался на площадке, аки нежданно справа от меня появился Асил. Он возник так стремительно, что я вздрогнул, даже не приметив мелькнувшего сияния красной искры. И это хорошо, что меня удерживал диск, а то б я, непременно, упал. И плохо, что диск исполнял мои мысли незамедлительно, ибо меня тотчас закачало взад… вперед.
— Тише, тише, мой любезный, — встревожено протянул Асил и с той же тревогой оглядел меня. Засим он пронзительно зыркнул в центр диска, тем самым повелевая ему замереть и прекратить меня раскачивать.
Асил прибыл обряженный в распашное зеленое сакхи без рукавов с обработанными по краю выреза и вороту буро-серебряными узорами, в своем венце, где в навершие находилось густо цветущее платиновое деревце. Он принес с собой дуновение луговых трав и сладковатый аромат только, что снятой земли. Это сакхи я видел на нем тогда, при нашей первой встрече в жизни Владелины. Тогда я так жаждал припасть, дотронуться до него, поелику хранил, нес в себе чувственность, теплоту и нежность, что всегда питал к своим братьям, сынам мой Отец.
— Я прибыл к Коло Жизни, — серебристо-нежный тенор Асила прокатился песенными переливами по площадке. Он молвил ту самую приветственную фразу к юному божеству, каковую должен был сказать каждый старший четверки Богов. — Мой любезный малецык, чтобы узнать, увидеть и принять твой выбор. Чтобы приветствовать обретение тобой имени и печищи.
Асил внезапно смолк, его узкие, кремовые губы живописали улыбку и он, явственно, отступая от традиций, добавил:
— Днесь, я должен сообщить тебе имя. Имя, которое наша печища, печища Атефов тебе может предложить, выбрав его на общем совете. Но ноне, и сие впервые за существования нашей четверки Богов, за срок рождения у нас лучиц и божеств, у меня нет имени. Ибо оно уже было ранее выбрано тобой. Оно было тобой принято, и я не смею предложить иное. Ведая твой выбор, моя любезность, я одобряю его…
— Ты должен, обязан, коли пришел, назвать мне имя, — торопливо отозвался я, порой и сам, удивляясь тем знаниям, что таились во мне.
— Какое? — пожимая плечами, вопросил Асил и я уловил в его глазах, где радужки заполонив собой всю склеру, приобрели желтый цвет, озадаченность.
— Любое! Любое! которое я бы никогда не выбрал, — отчеканил я.
Оно как мне хотелось, абы сейчас я не разнился с моими братьями. Асил моментально уловил мое желание, и еще теплее просияв улыбкой, согласно сказал, и теперь голос его звучал насыщенно-торжественно:
— Атефы могут предложить тебе имя Сполох, и путь брата. Того кто сможет продлить жизнь печищи, кто сможет по статусу рождать лучицы.
Я очень любил Асила…
Та нежность, что жила еще до нашей встречи переполнила меня любовью, посему моя матово-серебристая плоть засияла золотисто-розовыми переливами, выплеснув их по коло тела, где в медном свете перемещались едва зримые серебряные, золотые, платиновые символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, а также геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет, систем, Богов, Галактик.
— Я подумаю, — меж тем ответил я, ибо так полагалось ответить, и о том мне поведали братья в пагоде во время полета.
И более не мешкая, я развернулся да шагнул в направлении вещих птиц гамаюн платиновой рати, принявшись осматривать их с головы до ног. Тем самым не столько любопытствуя их видом, сколько стараясь отвлечься от течения времени. А саиб Мэхка меж тем резко вздел вверх острие своего ченя, точно тем взмахом приветствуя меня и фиксируя движение спицы в Коло Жизни.
«Сполох, — протянул я про себя. — Вспышка молнии, зарница».
Этими качествами, судя по всему, наделял меня Асил али видел во мне те способности…Способности моих старших братьев, моих Отцов и той самой темной материи, что когда-то, вначале собственного рождения, перехода я впитал в себя.
Время… веремя, как толковали существа населяющие Галактику Северный Венец…
В этот раз оно тянулось столь медлительно и мысли мои потерявшие продолжение, кажется, тоже остановились.
Я волновался… Тревога мощным полотнищем окутывала меня. Долгими лоскутками, ярчайшими всплесками, схожими с лепестками пламени, окружала меня. И посему так и не выждав положенного движения спицы Коло Жизни от клинка ченя Мэхка, я повернулся.
— Рано, — мысленно послал мне Асил.
Он и дотоль неотрывно на меня смотрел. Я чувствовал его взгляд даже спиной. Взгляд в котором в отношении меня плыла любовь и нежность. Вот и теперь Асил зыркнул в центр диска и указал ему прекратить меня раскачивать вправо…влево.
Я и сам знал, что рано, но уже не мог смотреть на довольное лицо саиба гамаюнов платиновой рати, не мог ни о чем думать… Внезапно представив себе, что Отец, как это почасту делал, может и вовсе не явиться за мной на Коло Жизни… иль опоздать. Так как поступил когда-то с Седми, Велетом, Светычем, Опечем, Огнем…
Впрочем, миг спустя той мысли прибыли Небо и Дивный.
Было ясно, они уловили мою тревогу и пришли раньше положенного, ибо спица не свершила положенного движения, так и не отодвинувшись влево от ченя Мэхка.
Ярчайшие, рдяные искры, мелькнув пред моими очами, обернулись в двух старших Расов. Боги были обряжены в те вещи, оные я впервые видел на них, еще во младенчестве Владелины. И если на Небо была одета золотая распашная рубаха, достающая до колен с укороченными до локтя рукавами и небесно-голубые шаровары просторные подле щиколотки да собранными на резинку на стане. То на Дивном сверху на белое сакхи, без вырезов и с одним долгим правым рукавом, завершающимся почти у запястья, был накинут оранжевый плащ. Плащ Дивного, переброшенный одним концом через правое плечо и проходящий подмышкой, скреплялся на груди темно-синим сапфиром. Едва достигая бедер Бога, шелковистый плащ струился по своему слегка округлому краю светозарной синей полосой. Мощные венцы восседали на головах Зиждителей, в одном из них перемещалась система с семью планетами, а в ином переливался солнечный диск.
Семь планет в венце Небо символизировали о форме последней из построенных систем, как мне сообщили братья в пагоде, сие была первая система в Багряной Зимцерле Стыня, оные Боги сотворили лишь оногдась.
Небо немедля, только оба Раса появились на площадке, с волнением обозрел меня, а после вельми скоро, точно старался поторопить и само приветствие, и движение стержня, что соединял ступицу и обод, сказал:
— Мы прибыли к Коло Жизни, наш драгоценный малецык, чтобы узнать, увидеть и принять твой выбор. Чтобы приветствовать обретение тобой имени и печищи, — его бас-баритон, нынче звучал как баритон. А вместе с той потерей глубины и мощи в нем ощущалась такая любовь и нежность, коя окутав меня, принесла на своих парах сладковатый аромат пыльцы.
— Расы, — вступил в толкование Дивный и его бархатистый баритон вторил голосу старшего брата, с которым он когда-то решил творить единое. — Могут предложить тебе имя Лучеизлом, и путь брата. Того кто сможет продлить жизнь печищи, кто сможет по статусу рождать лучицы. Хотя наша драгость, мы с Небо одобряем твой выбор.
Это Дивный добавил уже не основываясь на традициях Бытия, и я тому обстоятельству по теплому просиял, и, вероятно, самую малость даже успокоился.
— Я подумаю, — тотчас последовал мой ответ.
И также как в прошлый раз, развернувшись, я шагнул в направлении среднего прохода, что сотворили вещие птицы гамаюны золотой рати, где стоящий в центре саиб Мэхпи вскинул вверх острие своего эспадрона.
«Лучеизлом. Излом луча света, когда он проходит из одной прозрачной среды в иную,»- подумал я и враз всполошился.
Небо и Дивный пришли с уже приготовленным для меня именем…
А это могло значить, что Отец решил уступить меня им. Эту уступку я, однозначно, не мог принять, не мог пережить. Может потому братья и сравнивали меня со Светычем. Ведь Светыч был очень зависим от Першего, и не сумел пережить свою оторванность от него. Хотя Отец и после входа сына в печищу Расов всегда поддерживал и подсоблял старшему брату. Обаче Светычу стало достаточным и того, что он жил вне печищи Димургов, имел другой цвет кожи.
А, что если и сейчас?..
Сейчас, вот тут на Коло Жизни все повторяется.
И я прошедший такой тягостный путь. Переживший разлуку с Отцом в истоке своего вселения, болезнь в первой и второй плоти, допрежь иссушаемый смурью по нему и братьям, не увижу его, не получу ожидаемого величания Крушец.
Я даже не глянул на спицу и стремительно повертавшись, туго закачался. Еще миг и ослабли не только руки, туловище, но и шея, голова.
— Малецык, малецык, драгость наша, — торопливо произнес Небо и шагнул вперед, протянув ко мне руку и шевельнув перстами. — Успокойся, прошу тебя, успокойся. Перший придет. Придет в положенное время. Просто теперь он страшится нарушить Закон Бытия.
— Умиротворись, наш любезный, — не менее сопереживающе молвил Асил. — Ты днесь отключишься и тем самым можешь навредить себе. Что ты наш дорогой, умиротворись.
— Перший придет в свой срок, — дополнил речь старших Дивный. — Ноне все по-другому. И он никому тебя не уступит. Да и мы, зная о том, как ты с ним связан, не просили его об уступках. Перший сам все последнее время страшился и страшится одного, чтобы ты не передумал быть подле него.
Услышав молвь Дивного, я немедля взял себя в руки. Не то, чтобы успокоился окончательно, просто взбодрился. И хотя обрел голову, шею и туловище, но так и не стал ощущать рук, не говоря уже о ногах.
Теперь я окончательно уверился, что время…веремя… оно издевательски замерло. А вместе с ним застыло позади меня Коло Жизни. Спицы, определенно, окаменели. Они изводили меня своим онемением, своей неподвижностью. Живописуя сейчас общим своим видом циферблат с восьмью вельми мощными стрелками. И мне чудилось, что еще чуть-чуть и та самая нечувствительность, которая охватила мои конечности, поглотит туловище и криком страха выплеснется изо рта, чтобы подпихнуть спицу, как можно дальше от отражения острия эспадрона Мэхпи. Верно, для того крика я и отворил рот…
И тотчас… тотчас пришел Он!
Он — первый сын Родителя, старший из печищи Димургов, Господь, Зиждитель, Бог Перший!
Мой Отец! Мой Творец!
«Крушец! В род Оньянкупонг!» — мощной волной окатило мое естество воспоминание, и я туго качнувшись, на доли секунд отключился.
А когда пришел в себя, узрел обок стоящих и поддерживающих меня Богов, младших братьев моего Отца. Небо и Дивный крепко обхватили мои плечи, а Асил нежно прикасался губами к кончику моего носа. Боги… Они перекачивали в меня силы, даруя возможность дойти до Коло Жизни, жертвуя возможностью вобрать меня в свою печищу. Поелику это было особым условием Закона Бытия. Старшие не имели права касаться младших, делающих свой выбор. Наверно поэтому я так быстро и пришел в себя, что получил порцию сил от Асила, Небо и Дивного.
— Успокойся, успокойся наша драгость, — продышал мне в ухо Небо и только теперь я ощутил его лобызания моего виска, губы Асила на правом глазу, а уста Дивного на левом.
Старшие Боги еще немного находились подле меня, а когда я, наконец, ощутил свои руки, выпустив из объятий, отошли.
И тогда я увидел Першего.
Он был одет в черное, долгополое сакхи, прикрывающее стопы ног, по материи которой, перемещаясь во всех направлениях, мерцали многолучевые, серебристые, махие звездочки. Словом в том одеянии, в каковом когда — то выпускал меня из руки в Золотой Галактике, созвездие Льва, системе Козья Ножка на планете Зекрая. На голове его в венце восседала черная с золотым отливом чешуек змея. Она глядела на меня с таковой теплотой, с той же самой, что и Отец… Забыл сказать, все старшие Боги были не обуты, тем точно становясь близки мне… Моей еще не покрытой наружным покровом плоти… моим конечностям… стопам… кистям… перстам.
— Думал, ты не придешь, — сказал я Отцу и легохонько сотрясся. — Думал, откажешься от меня.
— Никогда! — гулко отозвался Перший и голос его плыл такой властно-величавой песнью колыхающей, кажется, ближайшие растянутые туманности и вервие.
Лицо моего Творца насыщенно засияло золотыми переливами, поглотив всякую коричневу и сделав его родственным с младшими братьями.
— Я прибыл к Коло Жизни, мой бесценный малецык, — нескрываемо полюбовно продолжил сказывать Отец и на меня дыхнуло таковой мне близкой ночной прохладой. — Чтобы узнать, увидеть и принять твой выбор. Чтобы приветствовать обретение тобой имени и печищи. Димурги могут предложить тебе имя Крушец и путь сына. Того, однако, кто не продолжит жизни этой печищи, но кто сумеет своими уникальными способностями создать собственную и принести новое начало в нашу Вселенную, Всевышний.
— Мне не надо думать! Я уже выбрал! — не успел смолкнуть Перший, как я уже откликнулся.
И зараз повелел диску нести меня к гамаюнам серебряной рати. Я тоже, как и мой Творец, своевольничал, ибо был обязан подумать, а он не говорить про мои способности. Но и он, и я, мы оба жаждали быть вместе, потому и подталкивали друг друга к той встрече, к тому единению.
Диск спешно так, что я порывчато качнулся вперед…назад донес меня до Гамаюн-Вихо, оный, словно того не ожидая, торопко вскинул вверх острие своего бине. А после также суетливо дернул его вниз, уткнув в поверхность площадки и тем резким движением, очертившим полукруг, остановил меня.
— Саиб лучица, — его высокий, звонкий голос дотоль меня оглушающий ноне прозвучал так мягко и низко, что мне показалось, он всего-навсе шепнул. — Вы уверены в своем выборе? Выборе печищи Димургов, имени Крушец и всего того, что несут общие признаки, величания данного выбора.
— Вне всяких сомнений, — властно отметил я, уже жаждая, чтоб прелюдия того выбора наконец закончилась.
И тогда Гамаюн-Вихо стремительно вздел вверх клинок бине, да направив острие себе на живот, энергично вогнал его в собственные недра. Саиб звонко вскрикнул, и густая темно-серая кровь, брызнув во все стороны, окропила не только мое естество, попав на саму плоть, сосуды, нервы, мышцы, но и плюхнулась на сизый туман, что струился над площадкой. Гамаюн-Вихо остекленело выпучил глаза, тягостно качнулся и повалился в плывущие под ним пульсирующие субстанции. Впрочем, он не успел их достигнуть, так как я торопливо, склонившись, подхватил его умирающее тельце на руки. Подхватил, чтобы прижать… чтобы уберечь от гибели, смерти, а вернее от перехода в иное состояние.
— Отец! Отец! — нескрываемо болезненно прокричал я, ощущая собственную слабость, юность.
И тотчас почувствовал легкое касание перст моего Творца на своем плече. Ощутил присутствие, таковое близкое присутствие и это после столь долгой разлуки. Присутствие его Отца, Творца, Першего.
— Вместе, как единое целое, — трепетно шепнул мне на ухо Отец и положил свою длань на бьющую из глубин тела Гамаюн-Вихо пузырчато-вязкую кровь, единым взмахом перста выкидывая бине из раны.
И я не мешкая, как шептал мой Творец, положил свою руку на его… Свою с колыхающимися оранжевыми паутинными кровеносными сосудами, ажурными нитями кумачовых мышц и жилок.
— Вместе, как единое целое, — пропел мой дорогой Отец.
И наши соприкасающиеся руки зримо засветились. На них явственно проступили кровеносные сосуды, в которых обозначились связанные в единую клинопись разнообразные символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы. Сосуды, точно набрякнув в объеме и свесив по окоему кисти свои долгие нити, принялись ронять на серебристую материю туники саиба гамаюнов пузырчатые коды, прописанные в наших телах. Тем самым изменяя геном самого Гамаюн-Вихо, вписывая в него мои характерные данные.
Объединяя его плоть и мою.
Его плоть и Отца.
Отдаваясь в нем нашей любовью, нашей жертвой и его вечной привязанностью, преданностью.
Та клинопись, с одной стороны красно-желтой, с другой сине-марной крови, напитала не только материю и плоть Гамаюн-Вихо, она поглотила, всосала в себя его темно-серую юшку. Еще малость и дотоль остекленевше замершие очи Гамаюн-Вихо прерывисто сузили края ромбовидной радужки и осмысленно воззрились на меня.
Саиб гамаюнов серебряной рати нежно мне улыбнулся и махом качнул головой, несомненно, приходя в себя и обретая собственное тело. Еще не более одного сига и не осталось на материи его туники не только крови, но даже и пореза. Медленно, ибо я вновь стал плохо ощущать собственные руки, спустил я ожившего Гамаюн-Вихо вниз, поставив подле ног своих и Отца. Саиб гамаюнов опустился на одно колено, и, склонив, спину и голову прикоснулся губами к левой стопе Першего, а потом облобызал и мою, таким побытом, присягая нам в вечной преданности. И незамедлительно остальные гамаюны серебряной рати, опустившись на колени, пригнули головы, громко громыхнув остриями бердышей о гладь полотна.
— Иди, мой бесценный… иди, — нежно продышал надо мной Отец, — мы ждем тебя.
И я подталкиваемый той полюбовной молвью не мешкая ступил вперед, вернее полетел ведомый диском, каковой (забыл сказать) Родитель величал Коловрат — сияние.