В пару бхараней я достиг обода Коло Жизни и вступил в его пустоты, как оказалось прикрытые прозрачными стенами, отдающими при касании малой рябью волнения. Дотоль безразмерная в ширину поверхность обода, враз сомкнула пространство, живописав предо мной свои зигзагообразные, ломано-рубчатые края. И немедля и сами спицы, осуществляющие свое едва заметное движение, остановились. А насыщенное звуками живого космическое мироздание затихло.

Затихло… Замерло в ожидании нового… иного…

Теперь пропало всякое дуновение, колыхание и самой Галактики, и в целом граничащих с ней Отческих недр. Недвижно окаменели поколь колыхающие своими боками туманности. Я повернул голову и воззрился на все еще стоящих на площадке старших Богов. Небо, Асил, Дивный и Отец низко приклонив голову, определенно, также стали неподвижными, как и гамаюны им подвластные. Чудилось вся Вселенная, Всевышний, каковой наполнен Галактиками умер. В нем остановилось движение жизни, бытия, дыхания и вообще течения времени.

Но это молчаливо-замершее состояние длилось самую малую толику времени, ибо и остановку времени я заметил… уловил…почувствовал. Нежданно и вельми резко дернулся дотоль неподвижный обод Колеса, на нем тем самым рывком проступили долгие золото-серебристые полосы, словно ступенчатые полотнища, пролегающие лишь вперед, и незамедлительно Коловрат — сияние гулко хлюпнув, отпустило меня. Воронки крепленые к моей плоти единожды отстыковались от плеч, рук, спины, груди и я стремительно вошел, как оказалось, в студенистую поверхность полосы, которая также не мешкая выкинула вверх подпорки. Прозрачные и сетчатые они, возникли справа и слева от меня, и зараз упершись своими изогнуто-плавными верхушками в мои подмышки, похоже, внедрились в сами телеса, поддерживая и единожды не позволяя вырваться.

Еще мгновение, и хрипло звякнув, двинулась вперед поверхность обода, а вместе с ней и я. Степенно преодолевая ступени на ободе, двигаясь навстречу замершей недалече от меня широкой спице, по глади каковой струился золотой туман. В том густом и плотном мареве витали прозрачно-голубые, синие, белые, лазурные частички воды: капли, брызги, росинки. Мельчайшие крохи жидкости, имеющие круглую форму и долгий остроносый хвостик. Медлительно перемещаясь со ступени на ступень, точно перешагивая их, я достиг той спицы и вновь рывком ворвался в парящие туманы, которые охладили мою объятую волнением плоть, сняли тревоги, даровали чувство чистоты, вдохнули свежесть морского бриза и окропили брызгами дождя, дрепни, ситничка. Тот туман али сами капли воды не просто покрыли мою плоть, они скомковались мощными пежинами по всему естеству, пролегли колыхающимися, дышащими вспученностями. Прозрачно-голубые, синие, белые, лазурные бляхи, усеянные сверху тончайшими васильковыми, дымчато-синими волоконцами.

Миновав первую ступень я с интересом разглядывал те мерцающие пятна на себе и неспешно взбирался вверх, перемещаясь к следующей полосе. В золотой дымке, которой двигались искры, горящие крошки, огненные капли и брызги. Яркие, блестящие, они сияли: рыжими, рдяными, золотыми, оранжевыми, пурпурными полутонами. А когда я вошел в ту спицу, вдохнув в себя разгоряченный жар костра, духоту полуденного дня, тепло печи, они придали моей плоти ощущение вечного сияния, кое немыслимо без пламени чувств. Искристость той дымчатой спицы будто обожгла бляхи, оставленные водной стихией на моем теле. Она спекла их, создав зримую прочность так, что более не осталось даже малого колыхания. Одначе сохранила их прозрачно-голубую поверхность, быть может только разбавив… добавив в их глубины огненных волоконцев.

Впрочем, цвет их сменила третья спица, где в хмаре света покачивались шарообразные крупинки почвы: желтой, коричневой, ореховой, черной и даже зеленой. Та самая стихия земли, оземи, почвы и перекрасила бляхи, придав им колебание цвета от почти черного до коричневого. И токмо четвертая спица, где в золотом куреве вращались и вовсе купно напиханные мельчайшие крошки, частички разнообразных газов подтолкнули те бляхи к росту. Степенно, стоило миновать воздушное пространство, на моей плоти стали возрастая, расползаться в разные стороны сгустки вязкой, как оказалось, кожи. Наружный покров неспешно увеличивал место охвата, и также медленно перемешивал свои тончайшие рубежи с соседними наползающими на нее стыками пежин, растягиваясь и одновременно, истончаясь. Превращаясь почти в сквозной наружный покров, единожды взбалтывая в коричневе да черноте золотисто-розовый, медный оттенок сияния.

А я тем временем уже достиг пятой спицы, и теперь повиснув вниз головой, сумел рассмотреть вращающееся подо мной навершие втулки, к которой и крепились все восемь полос-спиц. Такое же золотое, как и само Коло Жизни, оно было объято сверху разнообразными туманами, переплетающимися с его плотной основой и, одновременно, с зонами межзвездной среды, что пролегали от обода и спиц в разные стороны, удерживая (точно мощные канаты) Колесо в вертикальном положении.

Пятая спица, как измерение всех тел в пространстве несло в себе не только координаты: длину, ширину, высоту, но и переплеталось со временем. Оттого, очевидно, спица не была покрыта туманностями. Ее гладкая с точно выверенными краями поверхность энергично видоизменяла саму структуру формы, описывая в себе разнообразные геометрические фигуры: квадраты, овалы, круги, ромбы, прямоугольники. И более объемные тела: кубы, пирамиды, цилиндры, конусы. Она также отвечала за цветовую гамму, поелику в ней крошечными всплесками проскальзывали цвета, оттенки, тона. Не только миллионы различных валентностей распознаваемых человеческим глазом, но и тех, оные мог узреть только глаз Бога. Потому и лицезрелась спица плотной так, что я боялся врезаться в ее золотую гладь и разбиться. Аль чего еще хуже свалиться вниз на вращающуюся втулку. Однако предо мной нежданно резко живописался вытянутый треугольник. Он будто окрасил собственные четко выверенные стороны в коричневые тона, и с силой втянул меня в свою глубь. Вельми болезненно надавив бурыми цветами, правящими и внутри самой фигуры, на мои очи, отчего я даже вскрикнул.

Лишь погодя, вже оставив ту спицу позади, и отворив глаза (ибо теперь веки у меня имели кожный покров и посему могли прикрывать их) я догадался, что обрел форму и цвет радужки, зрачка. Форму зрачка и радужки повторяющих вытянутый треугольник, а цвет карий… Словом я приобрел вид глаз схожий с очами Асила.

Обод слегка накренил меня, понеже я теперь смотрел диагонально на втулку, немного приподнимая голову. Еще чуть-чуть и я достиг шестой спицы, каковая включала в себя ход, перемещение, течение этого Мироздания, каковая отвечала за рождение, становление и преобразование, проще говоря, переход из одного состояния в другое. Может потому и сама полоса, точно зябь того неощутимого, не осязаемого понятия была почти не видима. Только совсем чуть-чуть ее золотая рябь перемещала зябь волнения, поелику я, промелькнув сквозь нее, даже не приметил самого хода, перемещения, течения. Тем не менее, почувствовал, что с моими очами произошло новое претворение. Сие, конечно, не увидел, просто понял. Ибо моя склера, каковая у всех Богов берегла белизну али желтоватость в моем случае сделалась бирюзовой, напоминающей по цвету радужную оболочку глаз Дивного. Определенно, я смешал качественные признаки, способности этих двух младших братьев, которые по замыслам Родителя должны были творить общие племена, и системы.

Мыслительные способности, чувства и рациональное познание, преобразование всей Вселенной и в частности самих Галактик, систем, планет составляли основу седьмой спицы и тело мое (благо я был дотоль удерживаем) остановилось на сиг, моментальное, стремительное сдерживание. Або и сам сиг, включающийся крупинкой в такие понятия меры времени, как миг, мгновение, доля, часть, час, сутки, лето, представлял из себя вельми скорое, моментальное перемещение, преобразование. А в черной мороке той полосы, того сига четко заколебались белые лучи света. Они ласкались, лобызая друг друга, нежно поглаживали и изредка смешиваясь, живописали новые цвета. Ибо нет борьбы меж тьмой и светом… ночью и днем… черным и белым цветом, так как это равнозначные, друг друга дополняющие материи. Как братья — близнецы Перший и Небо, мои Отцы, как сам Родитель, единый Творец сих стихий. Вероятно, потому, когда я покинул седьмую спицу, из моей досель гладко блестящей обтянутой темной кожей головы полезли волосы.

Они росли медленно али все же быстро. Сложно предположить, как сложно сказать, и вообще, сколько проходило мое перемещение по Коло Жизни. Точно могу утверждать одно, что черные, вьющиеся, плотные кучеряшки волос застопорили свой рост, дотянувшись концами до моих плеч, как раз тогда, когда я достиг восьмой спицы.

Я сомкнул очи и замер, або проходя восьмую спицу, обретал всего-навсе одно. Понимание божественности этого Мироздания, разумности всего сотворенного, созданного в нем. Того, что было продумано и прописано Всевышним, Родителем, Богами. А потому всегда таково неповторимого, уникального: наполненного туманностями, звездами, созвездиями, системами, планетами, спутниками, астероидами, пылью, газами, частицами. Всего того, что составляло суть каждой в отдельности Галактики и существовало в ее истоке, искре Коло Жизни, в совокупности представляя Вселенную и с тем продолжая оставаться малой, затерянной в ней и порой не осознающей себя непреложной, незаменимой его частью, крохой, геном.

Обод, наконец, дрогнув, остановил свое перемещение. И я, торопко отворив очи, увидел, как выровнялась дотоль его ступенчатая поверхность. Одновременно пропала вязкость и мои стопы, вынырнув из нее, оперлись о плотную золотистую с серебряным отливом гладь. И также мгновенно исчезли подпорки допрежь удерживающие меня.

Кажется, я на долю, секунду, бхарани, капелюшечку такого разного времени, оперся о собственные конечности. Ощутив их бытие, как и бытие всего своего тела. Аки уже в следующее мгновение они ослабли, и я повалился плашмя на спину.

Право молвить, все это случилось так скоро, что я не успел испугаться. Ибо, еще не достигнув поверхности обода, я был подхвачен на руки Отцом. Он резко ступил с площадки на Коло Жизни, и, поймав мое мягкое уже и в руках, не имеющее силы, тело прижал к груди. И тотчас срыву, дернувшись, тронулись с места вперед спицы, продолжив свое естественное движение… Движение, а значит и существование этой Вселенной, на самую толику времени сдержавшей во имя моего рождения собственное бытие.

А Коло Жизни… его обод зримо для меня многажды расширился. До тех самых невообразимых размеров, величественных для меня и являющихся крохой, искрой для Всевышнего. Точно поколь я на нем прибывал, имея вид малой его части.

Отец, нежно прижимая мое тело к себе, меж тем уже ступил на площадку, по которой днесь курился серебристый дымок, приветствующий меня. И я увидел оставшиеся два ряда вещих птиц гамаюнов серебряной рати, каковые многажды расширив проход, берегли подступы к самому ободу, не забыв низко склонить головы предо мной и Першим. Впереди левого ряда, несколько отстраненно от других гамаюнов, как особо приближенный к Димургам, стоял Гамаюн-Вихо, высоко вздев вверх клинок своего бине. А к нам уже спешили братья моего Творца…

Впервые уступившие сына своему старшему, признавая мудрость и особую чувственность присущую общему нашему Отцу.

Небо, Асил и Дивный, подойдя, обступили нас с трех сторон и полюбовно обозрев, прикоснулись к моему лбу, предоставив сие содеять своему младшему. Перший облобызал меня последним. Хотя он поцеловал меня не только в лоб, но и в очи. Я видел, как на мгновение остекленели его большие, почитай лишенные склеры, темно-коричневые глаза, а после он мягко сказал:

— Приветствую твое рождение, мой бесценный, драгоценный, любезный Крушец!

— Хочу, — я это почти простенал, словно лишившись голоса, обаче знал, он у меня вмале будет звучать высоким тенор-альтино, обладающим светлым тембром, звонкими, верхними нотами. — Увидеть, — все же додышал я, хотя у меня сводила корча губы. — Кали.

— Конечно, мой милый, — ласкающим мой слух бас-баритоном отозвался Перший, и вновь, склонившись, облобызал мои полные с приподнятыми уголками бледно-алые губы. — Я знал, что ты захочешь увидеть живицу и сообщил ей о том. Кали-Даруга уже в Отческих недрах… Вскоре ее векошка достигнет Стлязь-Ра, в Ра — чертогах. И мы сейчас отправимся, мой милый Крушец, туда… На нашу пагоду, и будем там пребывать поколь ты не наберешься сил. Посему вскоре ты увидишь живицу.

Наберешься сил…

Очевидно, это будет долгий срок, потому как без помощи я даже не мог повернуть голову, шевельнуть перстом. Тем не менее, ощущал нежные поцелуи Небо, Дивного и Асила на моих ладонях и стопах.

Мое рождение, как и внешний облик, впитавший в себя образы всех четырех старших Богов, стало для них чем-то большим, чем все пережитое дотоль. Безусловно, я втянул их клинопись еще в себя, поелику, будучи лучицей в самом начале вселения в плоть, сглатывал искры отделившиеся когда-то от них. И сим действом взращивал внутри себя их сияние, их мощь. Поэтому форма лица моего была каплеообразная, как у Небо и Першего, прямой, орлиный нос, с небольшой горбинкой и нависающим кончиком да широкие выступающие скулы, я вобрал от Асила. Выпуклые, нижние веки, длинные густо закрученные ресницы и вроде проходящие по одной линии прямые, короткие брови приобрел от Дивного.

И, конечно, я был также худ, сухопар как старшая четверка Богов, не имел крыльев и тем не столько походил на них, сколько был противопоставлен телосложению Родителя.

— Надобно идти, малецыку нужна биоаура, — вкрадчиво молвил Небо и этими словами придал движения моему Отцу.

Боги немедля переместились позадь Першего, а тот неспешной походкой направился вперед. Широкая площадка ноне удлинилась. Она стала похожа на ездовитую полосу, покрытую рытвинами, выемками, вспученностями и бороздами, и в ее курящемся, едва проступающем дымке стали появляться идущие мне навстречу, абы поприветствовать, старшие братья. Они выступали обряженные в серебряных сакхи и в своих величественных венцах, символизируя единение меж мной и Родителем. Братья, как и старшая четверка Богов, были не обуты, тем подражая им и одновременно поддерживая мою наготу.

Вначале появился Круч, младший из печищи Атефов, следом за ним Дажба, младший из Расов. Стынь, оный ноне уже передал данное величание мне. Темряй, Огнь и Опечь. На Опече теперь восседал ореол-венца давеча врученный ему Родителем. Это был узкий, на вроде бечевки серебряный обод от левого края которого углом отходила одна широкая серебряная дуга. Она сдерживала свои гнутые формы почти на макушке брата и венчалась небольшим колесом, с четко проступающими спицами, украшенными мелкими сапфирами. Две подвески из платины и семи черных крупных жемчужин, на каждой, спускаясь по щекам Бога, завершались мельчайшими пластинками, живописующими пять золотых листочка.

Следом за Опечем выступил Словута, высокий, и в сравнение с иными Расами, достаточно крупный. Его лицо словно правильный круг, где высота и ширина были практически однотипны, живописал на себе небольшой вздернутый нос, толстые, плавной формы сизовато-красные губы, иссиза-голубые очи, крупные и весьма глубокие. Белокурые почти белесые, ближе к ковылю прямые, были волосы брата и такого же цвета светлые короткие усы да островатой формы борода.

Восхитительным выглядел венец старшего брата, что на широком золотом ободе, украшенном пестрой яшмой, удерживал в навершие узких планок серебряно-золотую птицу. Такой же живой, как и змея в венце Отца, сокол был сотворен частью из камней, оными повелевал Словута. А сами планки незримо поддерживающие птицу за края перьев, подле крыльев и хвоста, давали возможность ей не только парить над головой Бога, но и коль надо позволяли каменным лапам с мощными пальцами и когтьми, торопливо сжиматься аль вспять раскрываться.

Мощной стеной в своем истинном образе проявился Стыря, за ним точно затерявшийся Мор и вновь великолепно могутный Усач. Ореол-венца коего представлял из себя платиновый обруч, унизанный по нижней грани небольшими синими сапфирами, с восседающим на нем высоким колпаком из серебряных переплетений, где стыки венчались зелеными, крошечными изумрудами.

Сразу за Усачом, вроде вынырнув из дымки езжалой полосы, выступил Воитель.

И только потом, появившись единожды и неотделимо вместе, живописались Велет, Седми, Вежды.

Братья!

Мои старшие братья, они шли ко мне…

Ко мне — Крушецу, Богу, Зиждителю, Господу печище Димургов и младшему сыну моего любимого Отца, первого сына Родителя, Бога, Зиждителя, Господа Першего!

КОНЕЦ.

г. Краснодар, сентябрь 2013 г.; апрель 2014 г.; декабрь 2014 г. — январь 2015 г.