Полет векошки, как казалось Есиньке, продолжался уже много дней… Много… Много, словно месяцы… лета. И хотя ее естество являлось божеством, человеческой плоти было присуще желание ходить по твердой земле, глядеть на небосвод: голубой и темно-синий с марными оттенками, встречать и провожать солнце. Посему девушка томилась той замкнутостью, ее изводил болями и дымками воспоминаний Крушец так, что иногда она не сразу понимала, где есть и кто подле. Шел лишь четвертый день полета, как утверждал, успокаивая, Перший… четвертый по земным меркам. Нервозность Еси нарастала, похоже, с каждым оборотом векошки, с каждым вздохом, стоном лучицы, отчего она почасту срывалась на предупредительную молвь Богов. Густое смаглое сияние многажды за день, когда она бодрствовала и не редко ночью, когда спала, вырывалось с под кожи головы, волос, рта, ноздрей, ушей и даже щелей-очей. И тогда Боги слышали уже стенания Крушеца : «Больно… Больно… Отец так больно». Несомненно, тяжелее всего приходилось именно старшему Димургу, который ощущал боль собственной лучицы всем своим божественным естеством и с тем степенно терял золотое сияние кожи, кое возвращалось только тогда, когда в лобызаниях или объятиях ему его передавал Асил.

Перший и Асил, чтобы унять стенания Крушеца, прижимали девушку к себе, целовали, шептали его имя, успокаивали, просили… в общем, делали все, абы поддержать столь дорогую им обоим лучицу. Боги теперь не только дежурили обок юницы, они терпеливо выслушивали все пропущенные воспоминания, по мере ее состояния, поясняя те или иные беспокоящие отрывки… Отрывки, в которых так ясно проскальзывали имена, лица, поступки, чувства ушедшего. После каковых Есислава страдала физически и нравственно, также почасту плача, раздражаясь, обижаясь.

Не редко девушка тосковала и не только по Земле, Липоксай Ягы, Стыню, но и на удивление по Кали-Даруге, по Першему. Очевидно, так выплескивалась из нее смурь Крушеца. В такие моменты юница полностью становилась недвижной, корча схватывала ее конечности, а из приокрытого рта сбивчиво выплескивалось имя Кали и Першего. Наверно лучица объятая болезнью, уже плохо соображала, что старший Димург всегда находится подле. Голова юницы болела все время, и если это была не острая боль, то ощутимое нытье, покалывание, иноредь от судороги в конечностях Еси не чувствовала перст на руках, стопы. Боги не просто умиротворяли девушку, так как она в них нуждалась постоянно, они сами растирали принесенными нежитью мазями перста, кормили, поили, и еще чаще носили на руках, точно малое дитятко. Они были терпеливы, мягки, заботливо и не отвечали, вернее даже не замечали, явных срывов юницы, грубости которая порой становилась безотчетной.

– Когда мы, наконец, прилетим? Я уже устала? – негромко вопросила Есислава.

Она стояла подле пустого кресла, опершись об грядушку ослона рукой, и смотрела в люкарню, что также, как объятия Першего, могло отвлечь ее от хандры, болезни и дурного расположения духа.

– Скоро, моя милая, потерпи немного, – отозвался старший Димург прохаживающийся по комнате от кресла до ложа, как теперь знала девушка, внутри нарочно задуманной по желанию и для Кали-Даруги. – Просто тебе вчера было весь день плохо, потому пришлось сызнова снизить обороты векошки, а так бы мы завтра с утра уже прибыли. Одначе, теперь полет несколько растянется.

– Завтра с утра, – проронила Есинька вслед за Богом и надрывно вздохнула, одновременно жаждая, чтобы все скорее закончилось, и с тем страшась этого. – А если бы Стынь в тот день меня не принес на маковку, я ни куда не полетела бы?

– Полетела бы, – немедля ответил Перший и на маленько остановился недалече от юницы внимательно оглядев ее с головы до ног. – Ты бы все равно отправилась к Родителю. Ведь ты понимаешь, что вам обоим сие необходимо… Если бы ты не болела, я смог перенести тебя мгновенно. Так как это делает Стынь, когда куда-нибудь перемещает. Но сейчас любые резкие толчки опасны для тебя, моя любезная девочка.

Еси резко обернулась и зыркнув на Бога чуть заметно дернулась. То, что он был так близок и единожды далек, болезненно отдавалось во всей ее плоти, а может лишь в естестве, каковое изредка обретая себя, жаждало воссоединиться со своим Творцом, ворвавшись в левую руку и оставшись там навсегда. В комнате кроме девушки и Першего никого не было, Асил недавно вышел из нее чрез завесу, которая все еще кружила своей дымчатостью. Еси медлила еще чуть-чуть, а после направила свою скорую поступь к стоящему Господу, и, приникнув к его груди головой, крепко обняла. Желание находится подле него, порой становилось таким мощным, всепоглощающим, в такие моменты юницей правил Крушец, способный своей силой уберечь от смерти плоть.

– Прости меня, – очень тихо протянула Есинька и глубоко вздохнула.

– За что моя бесценность? – с нежностью в голосе вопросил Перший, приглаживая волосы на голове девушки, каковые она теперь почитай не причесывала, ибо это вызывало острую боль.

Эта боль выплескивалась будто из недр кожи и мгновенно охватывала всю голову, отчего Еси гулко стонала, посему старший Димург несмотря на ее протесты повелел нежити убрать все гребни из уборной. Днесь осталась только длань Богов, коя вместо гребней приглаживала волосы на голове девочки, полюбовно их распрямляя, або последней не нравилось ходить раскосмаченной. За последние дни полета Есинька перестала смущаться Зиждителей, и не только в разговорах, заботе. Она дозволяла им себя носить на руках, обнимать, целовать и сама тем почасту отвечала, словно сроднившись с ними, ощутив их общую сопредельность ей.

– За вчерашнее… Асил, – та самая появившаяся соучастность Богов к ее боли, вылилась в то, что Есислава стала и старших Богов величать лишь по имени. – Асил, наверно, огорчился, что я сызнова стала говорить про вакан.

И впрямь вчера перед сном Еси повела себя дюже грубо. Ее большую часть дня тошнило, а голова к вечеру стала такой тяжелой, будто туда, что-то положили, засим и вовсе резко стал дергать больной левый глаз, первый признак тревоги Крушеца. И случилось это не только из– за усталости плоти, а в первый черед из-за того, что в чревоточине, как пояснил Перший, проходили особый рукав, в каковом часточко трясет, несмотря на сниженные векошкой обороты. Есинька совсем измучилась, посему и выплеснула все накопленное на того, кого в тот миг менее боялась обидеть, на Асила. Она нежданно резко вскочила с кресла, прижала к левому виску и единожды глазу ладонь, и закричала, обращаясь к старшему Атефу, и не потому, что он говорил, а потому как сидел напротив нее:

– Хватит! Хватит говорить! Не могу, не хочу вас слышать! Лучше бы велел своим ваканам вырвать мне глаз! Чтоб его никогда и не было, чтобы не болел… Все равно дрянь такая ничего не видит!

Еси стремительно шагнула вперед, но тотчас конечности, позвонок свела болезненная корча, от каковой она, вскрикнув, повалилась на пол. Перший, поднявшийся с кресла синхронно с юницей, успел подхватить ее окаменевшее тело на руки и отнес на ложе. Они вместе с Асилом терпеливо и бережно напоили, потерявшую сознание девушку принесенной нежитью настойкой, а после долго успокаивали Крушеца, который болезненно звал, сквозь едва приоткрытый рот плоти Отца и Кали.

Одначе, поутру, если можно так молвить про сменяющиеся за люкарней многообразные формы и цвета космоса, Есинька пробудившись увидела подле себя Асила. Бог ласково ей улыбнулся, поцеловал в очи и лоб и сказал, что-то нежное, как всегда делал, напоминая тем Липоксай Ягы, чем самым всколыхнул чувство вины за давешнее.

– Нет, моя дорогая, Асил не огорчился по поводу твоих слов, – мягко произнес Перший, облегченно вздыхая, так как страшился, что ее замкнутость, инолды приходящая, может вылиться в очередную корчу, воспоминание, и как итог потерю сознания. – Он огорчен одним, как и я, твоим плохим самочувствием.

Старший Димург смолк, полюбовно приглаживая дланью волосы на голове девушке и та тишина, что была присуща только божественной мощи, с коей начинается всякое творение также, как и тьма, поплыла по комнате. Она изредка словно отталкивалась от белоснежных стен, оставляя на их поверхности серые полутона. Порой те полутона превращались в черные, крупные пежины, схожие с пятнистостью живых существ обитающих на Земле, и Есинька притулившая свою голову к груди Бога, улыбалась, так как знала из пояснений Першего, что стены, когда Кали путешествует в векошке, не белые, а темно-синие. Потому как демоница любит темные цвета, присущие обобщенно ее Творцу.

– Перший, – нежно протянула юница имя Господа, ощущая… испытывая несравненную ни с чем радость, что может находится подле него. – Все хочу спросить… А каким образом, вы, Боги, такие маленькие, слабые… в сравнение не с людьми, а с системами, планетами можете творить мир? Видимый нами мир: леса, поля, реки, озера и сам космический: планеты, звезды, системы.

– Ну… мы не такие уж маленькие и слабые, даже в сравнение с видимым миром, достаточно мощные, – медлительно отозвался Димург. Он всегда отвечал на ее вопросы, но временами так искусно уводил тему разговора, что девушка не просто не понимала его молви, а точно теряла и саму суть вопрошаемого. – Просто при тебе свои способности мы не выставляем, абы не напугать.

– Да, нет… Я не о вашем росте, или способности уничтожить без оружия живое существо, которое при мне показал Круч, – немедля вставила Еси, торопясь высказать, выспросить, покуда Бог не перевел толкование. – Я о другом. Вы в сравнение с тем, что я вижу все эти дни такие же махие зернятки, как и векошка в оной мы летим. И каким образом такие малые силы могут творить столь величественное, необъятное как системы, планеты и звезды.

– Не всегда мощь сосредоточена в размере, габаритах, вместимости и объеме, – произнес Перший и поцеловал юницу в макушку головы, удержав в объятиях, поелику она, дернувшись, явно пожелала их покинуть. – Да и потом, сила… чаще всего таится в частичке… искре… каковая обладает необходимыми качествами для зарождения жизни. Есть множество возможностей творить систему и всегда зачатком рождения, так называемого пахтания материи, будет выступать та самая искорка… Искорка – Бог. Для того, чтобы начался процесс сбивания, можно, к примеру, сомкнуть пространство до определенной, малой кубатуры… И в той сравнительно небольшой емкости сотворить замешивание скопившейся, скучившейся субстанции.

– Что такое пространство? – медлительно растягивая слова, вопросила Есинька, с трудом не столько понимая, сколько представляя себе, о чем Бог рассказал.

– Пространство, особая форма материи, которая имеет определенные параметры: объем, размер и свой характерный облик, – пояснил, днесь вельми не понятно Димург, и, прервавшись, прикоснулся губами ко лбу девушки с под кожи, которой неожиданно стал выбиваться дымчатый смаглый свет. – Если сказать доступнее, пространство чем-то напоминает эту комнату. Коль нам удастся, сдвинуть в ней стены она приобретет значимо меньшие размеры, и мы тогда в ней легко и быстро вымоем полы. – Бог часто приближал Есиславу к обыденности человеческой жизни, стараясь, ежели, конечно, хотел объяснить, приводить примеры из людского бытия. – Это самое действие, сдвинуть стены и называется сомкнуть пространство.

– Разве такое возможно? Сдвинуть стены комнаты, они же изменят свою форму… или у пространства стены не твердые? – Еси словно и не вопрошала, а утверждала, меж тем оглядывая комнату. – А кто из Богов такое может делать? – теперь прозвучал спрос.

– У пространства, как и у всего стены прочные, но они имеют определенную структуру, посему могут менять и форму, без разрушения собственного естества, – ответил Перший дыхнув сие вроде как в голову юницы и огладив ладонью волосы, стараясь молвью, любовью и близостью снять трепыхание Крушеца. – Из Богов смыкать пространство доступно мне и Дажбе… Дажба вообще уникальный малецык, только он еще юн, посему ему недозволительно поколь творить многие формы пространства. Только некие из них… За ним надобен глаз да глаз, ибо он, как и все молодые Боги, старается скорее попробовать свои силы. Да и Небо порой то ли недосматривает, то ли нарочно пропускает действия малецыка.

– Дажба, – повторила имя Бога Есинька…

Имя Зиждителя коего очень любила и ноне на коего все еще досадовала за гибель Дари. Девушка слегка отклонилась от Димурга и заглянула в его темно-карие очи, где радужка сглотнула и сами зрачки, и желтоватую склеру. Засим она трепетно дотронулась до груди Першего, точно тем касанием могла ощутить, оценить его мощь, и, понизив голос до шепота, добавила:

– Наверно на это способны лишь мощные Боги… А остальные Боги, чем занимаются?

– Все разделено… У каждого Зиждителя свои способности, возможности и обязанности, – отметил Перший, тревожно оглядывая Еси, потому как она вдруг на малость сомкнула глаза и вроде ослабла в его руках. – Как в целом и у каждого творения Вселенной. У духов, нежити, бесиц-трясавиц, человеческих народов, разнообразных племен, животных, трав. Каждое создание рождено для определенной функции, с нужным количеством кодов, иноредь вложенными законами, и является необходимой частью всего бытия. Нет не нужных, не надобных созданий, все продумано, прописано. Несомненно, порой случаются неполадки в работе системы, планеты, аль отдельного вида… Изредка бывают испорченные создания, с изъяном, но их или чинят, или уничтожают таким образом, чтобы сохранялась гармоничная целостность.

Есислава внимательно слушала речь Бога, его пояснения, словно вела весь разговор к чему-то более для нее важному. По мере толкования смаглое сияние пробивающееся из-под ее кожи то наполнялось насыщенностью, то наново бледнело. Нынче же и вовсе белая склера в обоих глазах юницы зримо зазолотилась, а само сияние рывками завибрировало, похоже, намереваясь вырваться, аль вспять окончательно померкнуть.

– Хотела спросить вот о чем, – наконец озвучила она, что ее особенно волновало. – К дарицам, я видела это в воспоминаниях, когда-то привезли девочек, на которых и женились мальчики с Зекрой, создав семьи… продолжив род… И Вещунья Мудрая, царица белоглазых альвов, сказывала тогда Владе, что те девочки они вроде как без душ. – Есинька туго вздохнула, и самую малость, вздела вверх свои рыжие бровки, тем самым воссоздавая слова из воспоминаний, – девочки эти не будут иметь душ, так говорила царица альвов, – дополнила юница. – Того естества, сущности, что составляет мальчиков, ибо они нужны лишь для правки кодов, рождения потомства и заботы о мужьях. Они чем-то будут более близки животным, чем людям, так как умерев не смогут возродиться вновь и иметь иную жизнь. Они созданы для определенной цели, выполнив каковую, исчезнут… Исчезнут… Но выходит и Влада, и я мы тоже без души, поелику Крушец… Крушец, не душа… Он лучица, другая форма жизни… Какая?

Яркое полыхание нежданно пробилось, и, вырвавшись с под кожи, заполонило всю голову Еси. И тотчас ее тело надрывно дрогнув, ослабло, а голос, сорвавшись, потух. Бог торопко подхватил ее на руки, и, приникнув устами ко лбу, полюбовно зашептал, слышимо для лучицы: «Милый мой, ну, что ты? Что? Потерпи я рядом… подле… потерпи совсем немножко. Умиротворись, успокойся, мой бесценный Крушец, малецык!»

В комнату скорой походкой вошел Асил и сразу направился к стоящему брату, оно как сияние хоть и трепетало, но не спадало и им все чаще удавалось умиротворять Крушеца только вместе. Старший Атеф, вызванный Першим, понеже они всегда так поступали, коли у лучицы начинался приступ, связываясь меж собой мысленно, еще одна способность Зиждителей, торопливо подступил к брату и приник к голове девушки, но уже к макушке. Он не только нежно прикоснулся устами к россыпи рыжих волос Есиньки, но, как и Димург, зашептал, что-то доброе, полюбовное. Прошло не больше минуты, как сияние степенно стало спадать с головы девушки, и она глубоко вздохнув, точно тем обретая себя, отворила очи. Еще мгновение юница приходила в себя, а когда Перший отклонился от нее, ласково на него взглянув, настойчиво молвила:

– Я права, – так будто и не было того болезненного ее состояния, и она прервалась, абы перевести дух. – Ответь Перший… У меня нет души.

– Сейчас объясню, – умягчено отозвался Димург. Он, безусловно, не хотел отвечать юнице, и данное нежелание сквозило в его лице так, что кажная жилка на нем зримо колыхнулась, одначе, ноне не смел молчать. – Только давай присядем.

– Нет, ты днесь меня отвлечешь от моего вопроса, – упрямо протянула Есинька и слегка приподняв голову, тем самым покинув полюбовные руки Асила приткнула ее к груди Першего. – Ты так часто делаешь. Не думай, что я того не замечаю. Посему ответь… Я хочу знать… Эти воспоминания про душу, они приходят чаще иных и Крушец… он, после шепчет, говорит и вовсе нечто не вразумительное.

– Невразумительное? – встревожено переспросил Атеф, и, положив руку на плечо брата, переглянулся с ним, словно нуждался в его божественной поддержке не меньше, чем плоть и лучица.

– Да. Последние дни, все чаще и чаще вижу воспоминания про тех девочек, про Вещунью Мудрую… И слышу, что он шепчет… стенает и все время про душу, – произнесла Еси и чуть слышно заплакала, роняя слезы вглубь голубой материи сакхи Першего и целуя его разгоряченными губами в грудь.

– Хорошо, я поясню, ты только успокойся, – продышал старший Димург.

Он крепче прижал к себе тело девочки, и, прислонив свою щеку к ее голове, нежно покачивая вправо… влево принялся ходить по комнате, неспешной своей поступью умиротворяя плоть и лучицу, а описанным коло, вероятно, успокаивая младшего брата.

– Большая часть существ, творений созданных Богами, – погодя начал сказывать Перший, и на тот момент Еси прекратив плакать, замерла в Отцовских объятиях Бога, так сильно напоминающих ей объятия ее земного отца Липоксай Ягы. – В том числе и человек однолики, – голос Димурга не только звучал поясняюще… Он плыл, остужая всякую горячность, сдерживая все хлипы и вздохи, стенания Крушеца и явственную удрученность стоящего почитай подле кресла Асила. – Однолики, это значит, состоят всего-навсе из плоти, которая является их основой… Люди считают, что душа, невещественное естество, каковое несет в себе божественный образ и личностные качества, в целом снабжающие али определяющие суть самого человека. И думают, что душа бессмертна, а тело для нее выступает лишь как материальный носитель. Но то, что люди подразумевают под душой, есть нечто иное, как крошечная искорка, которая попадая в плоть… частности в мозг заводит в ней движение жизни. Она сплачивается с мозгом, создает внутри мощные структурные склейки и является чем-то вроде накопителя… Сама искра не несет в себе личностные качества. Она может являться крупинкой от некогда рожденной Богом общей искры, а может быть только отломышком от той самой крупинки… Впрочем, неважно первая это искра, крупинка аль уже отломышек, именно она выступает в роли двигателя… двигателя жизни человека. Она находится в мозгу до смерти, когда по какой-либо причине отключает его работу и покидает плоть, отсоединяет от того самого движения тело. И если даже у человека стучит сердце, функционируют иные органы, но обесточен мозг, такой человек, в сущности мертв. Процессы в самом мозге остановлены, возврата к движению не произойдет. Поелику для человека важна сама жизнь, в данном теле он и является личностью, существом, созданием… Второго шанса не будет, другую жизнь не получится прожить, ибо ее не будет… Искра, та самая, которая когда-то дала толчок к бытию, не будет содержать в себе его суть, абы не есть естество… не есть душа… Человек должен жить в данный момент времени, когда рожден, когда он есть и может осознавать себя личностью… Осознавать свое– Я! Он должен жить согласно вложенных в него кодировок и прописанных Богами законов, а именно наполнять свое бытие любовью, трудом, семьей, землей и радостью. Только тогда человек может быть морально удовлетворенным, счастливым, когда живет простотой бытия, уважает себя и тех, кто подле него.

Перший прервался, так как Есинька сомкнула глаза, словно укаченная теплотой его голоса, подумав, что она заснула. Обаче стоило ему смолкнуть, как она торопко открыла очи, и, прильнув губами к груди Господа, медлительно отстранилась от него, тем самым попросив спустить ее с рук. Старший Димург немедля остановился и также неуверенно склонившись, поставил юницу на ноги, с нежностью оправив на ней золотую материю сакхи и приголубив на голове волосы, впрочем, не отпустив ее от себя, а ласково-настойчиво придержав за локоть.

– Простота бытия, – задумчиво произнесла Еси, и слегка приподняв голову, воззрилась в лицо Бога. – Так жили те дети… мальчики, которые прилетели с Владой. Предки дарицев.

– Да, – продолжил толковать Перший, – так жили те мальчики, до тех пор поколь не стали разделять себя на касты. Иногда такое людям удается, не делить общество на касты, не обособлять одних от других, но вельми редко… У Димургов в Галактике Татания в системе Купавки есть планета Палуба, где человечество достаточно успешно обитает уже достаточно значимое время. Оно до сих пор не утеряло простоты жизни, и, опираясь на оставленные мною законы, сохраняет разумность бытия. Там нет каст, привилегий, нет разделения на высшие иль низшие сословия. Наверно про них можно сказать, что палубцы счастливые люди… Такие люди не зря проживут свои жизни, оставив после себя здоровое потомство, получив от самого существования радость, любовь, наполненность положительными эмоциями и чувствами, такими как смех и нежность, веселье и упоение… Это то, что касается людей, их рождения и бытия… Но ты… ты, Еси уже не обладаешь искрой, поелику находишься на ином рубеже развития. В тебе наблюдается трехгранность… Основа тебя Крушец впитавший в себя естество Владелины и ты, оную суть он также впитает. – Димург протянул левую руку к голове девушки и трепетно провел по макушке, кажется, той теплотой вспенив допрежь приглаженные волосы. – Естество твоего мозга… И ты на самом деле не тленна. Сущность тебя, твоя личность, твое – Я, останется жить в Крушеце, подле Крушеца. Ты станешь с ним единым целым, с ним и с Владелиной, и одновременно сохранишь свой лик, суть, личность. Крушец будет многогранен, как и иные Боги, оные сутью своей многозначны и многообразны, имеют определенную суть рождения и взращивания, посему и обладают особыми способностями. Каждый лик божества неотделим от целого и первоосновы, они словно дополняют его своим содержанием, придавая определенную тонкость и силу. И единожды каждый лик продолжает содержать собственную суть, отображает личность человека, каковым когда-то был.

– Значит Крушец, – взволнованно молвила Есинька и тягостно дрогнула, точно намереваясь вырвать из руки Бога свой локоть. – Крушец будущий Бог… Он Бог, как и вы… и твой сын? – Перший медлительно кивнул и еще крепче ухватился за руку девушки, с тем удерживая ее от раскачивания, и не давая возможности отойти от него. – Теперь понятно, – в такт колыханию тела сотрясся голос юницы. – Понятно, почему вы так опекали Владу, почему ваши сыны были подле меня, учили, оберегали… Потому как во мне живет, растет Бог… Я о том догадывалась, о том сказывал Липоксай Ягы, но мне все же не верилось. А теперь вы везете меня к Родителю, чтобы спасти от гибели Крушеца, потому как он заболел. Ведь больна не я… он? – много ровнее вопросила она.

– Да, болен он, – откликнулся Димург, и зримо успокоенный спросом юницы, провел перстами по ее лбу и очам. – Ты хоть и хрупкая здоровьем, но ноне не больна. А глаз в силах поправить бесицы-трясавицы. Но Крушец, чей частью ты являлась, есть и будешь, нужна помощь Родителя. Только в его силе уберечь его от гибели.

– Он боится Родителя, – протянула Есислава и вздохнула, проникновенно, вероятно, сочувствуя страху своего естества. – Помнит, как его пленили по распоряжению Родителя… Помнит свой страх, и боится, что вас наново разлучат… Разлучат с тобой Перший, а он этого не сможет теперь перенести, слишком к тебе привязан и тоскует… Крушец шепчет, что Родитель его заберет, а меня уничтожит.

– Нет! – вставил в толкование девушки и брата свое веское слово Асил.

Бог довольно быстро преодолел разделяющее их расстояние, и, остановившись обок Есиньки, положил ей на голову ладонь, понеже волосы последней вновь стали озаряться сиянием и приобрели почитай золото-коричневый цвет.

– Родитель излечит Крушеца, – добавил старший Атеф, стараясь угомонить тревогу человека и лучицы своими объяснениями. – И не станет уничтожать тебя Есинька, наша драгоценная девочка. Так как ты также важна ноне в становление Бога. Ты не должна бояться Родителя, он никоим образом вам не навредит, тем паче сейчас, когда бесценный Крушец так болен. Он вспять вас спасет… И ты, Есинька, не должна разъединять себя и лучицу, вы должны наоборот сплачиваться, быть единым целым. Болезнь Крушеца нарушила ваши связи, потому-то ты стала чувствовать отстраненность от него, раздвоенность, что для вас обоих опасно. Теперь только наш Родитель сумеет помочь. И не ты, не Крушец не должны его бояться, ибо именно страх и вызывает приступы болезни, с каковыми нам все сложнее справляться.

– Прости меня за грубость Асил, – молвила Есислава, и, отступив от Першего разком развернулась к старшему Атефу, с нескрываемым огорчением взглянув в его лицо. – Мне очень стыдно за свое поведение. Но иногда я не в силах собой руководить. Он просто шептал… шептал весь день, что-то назойливое, безумное и я… я так…

– Тише моя девочка, – успокоительно произнес Асил, и, обняв юницу, прижал к себе. – Я не сержусь, все понимаю. Просто ты нам сказывай… все время сказывай о своем и его состоянии, не таись, чтобы мы могли помочь. Мы не смеем тебя прощупывать, або Крушец вельми на то болезненно отзывается, потому лишь ты одна и знаешь… ведаешь как он там.

Еси сомкнула глаза, успокоенная полюбовными словами Асила, припав к его груди, она и в нем, как и в Першем, находила необходимое для Крушеца умиротворение. Одначе, миг погодя внезапно почувствовала легкое покачивание не только тела, но и желудка, и ее словно мотнув, вновь стало подташнивать.

– Опять прибавили обороты, – недовольно сказал старший Атеф, ощутив своим естеством колебание плоти юницы.

Он тотчас подхватил Есиславу на руки, и, прижав к себе ее голову, схоронив от стороннего вмешательства в своих объятиях, понес к креслу.

– Сходи Отец сам к Лядам, – добавил Асил погодя, усаживая девушку на кресло. – И сам прикажи… Они меня слышат только с третьего раза, да и то не надолго, как видишь.

– Это просто схлестка граней Галактик, потому Ляды и добавляют обороты, – отозвался Перший, тем не менее, все-таки направился вон из комнаты, пропав в серебристо-клубящейся дымке.

Асил, между тем поправил сакхи на сидящей Есиславе, одернув материю книзу, и поцеловав ее в лоб направился к креслу напротив, степенно воссев на него. Девушка с тоской воззрилась на колышущеюся завесу, всяк раз когда Перший в ней скрывался, ощущая тугую смурь, в такой момент в ней сходилась в единое ее любовь и тоска по Липоксай Ягы, с любовью и тоской Крушеца к Отцу. Потому Димург оставлял юницу очень редко, лишь тогда, когда она спала или была острая необходимость в его указаниях.

– Он сейчас придет, – нежно произнес Бог, проследивший за взглядом Еси. – Ты не тревожься. Просто векошка принадлежит печище Димургов и Ляды управляющие ей, меня не больно слушают. Если бы это была моя векошка, Оренды исполнили мои указания беспрекословно.

– А, что у Атефов тоже есть векошки? – удивленно вопросила Есинька, и, сделав над собой усилие, перевела взор на старшего Атефа.

– Векошки есть на каждом космическом корабле, – медлительно отозвался Асил, он вообще не любил вдаваться в подробности. Однако, никогда не умел, как старший брат незаметно для юницы перевести разговор, потому всегда отвечал неспешно, надеясь, что Перший его прервет и перехватит на себя инициативу. Несомненно, эту привычку переводить особо острые моменты толкования Еси приметила. Она также приметила, что коли Атеф говорил, его ответ был более ясным, понятным для нее, потому всегда когда они оставались наедине задавала ему особые вопросы, стараясь выведать, что не смогла узнать от Першего.

– Не только у Димургов, Атефов, но и Расов, – продолжил Бог все также неторопко. – Это одно из устройств, каковое есть везде. Неважно пагода это Отца, моя кумирня, зинкурат Небо, или айван Дивного. Ее только дюже редко используют. В основном на них путешествуют демоницы. У Димургов Кали-Даруга, так как является наставником всех сынов Отца. У Расов по большей части ее сестры Калика-Шатина или Калюка-Пурана. Конечно, я не говорю про Седми, который также вскормленник Кали-Даруги… У нас же, у Атефов Кали-Даруга воспитывала Велета и Круча, Калюка-Пурана взращивала Усача, а Стырю Калика-Шатина. Посему малецыки почасту посылают за демоницами, ибо вельми к ним привязаны.

В этот раз Асил сказывал как всегда четко, выдавая Есиньке достаточно интересную информацию о демоницах, которую она не знала, и которую ей не выдал в свое время Перший. Потому девушка не перебивала Бога, а вопросила всего-навсе тогда, когда он смолк, намереваясь вызнать как можно больше:

– Значит, Кали-Даруга взращивала и Крушеца, – это был не столько спрос, сколько его прелюдия, чтобы Бог отвлекся. – А почему Кали-Даруга растила так много Богов? Коль я не ошибаюсь без Крушеца восьмерых?

– Девятерых, – задумчиво отозвался Асил, и расставленными перстами огладил нависающий над лицом лоб, всколыхнув на коже золотое сияние, оное нежданно пошло какими-то долгими полосами.

– Девятерых? – переспросила Есинька и губы ее зримо дрогнули, понеже болезненно заныл левый висок.

Сие поспрашание, точно вернуло ощущение реальности Богу, и он спешно вскинув взгляд на девушку, согнал с лица и полосчатое сияние, и задумчивость, достаточно бодро сказав:

– Кали-Даруга первая из трех сестер. Она воспитывала старших сынов каждой печищи. И ее знания особые, в них заложена определенная способность взращивать, так называемых хрупких… уникальных Богов.

Старший Атеф немедля прервался, вероятно, стараясь уйти от одного не дюже приятного вопроса, он угодил в не менее опасное место, где поток вопросов Еси становился неисчерпаемым. Бог о том ведал и дюже обрадовался тому, что чрез завесу в комнату вошла нежить с блюдом в руках и направилась к столику.

– О! Ночница пришла.. принесла тебе покушать, – молвил он теперь вельми скоро, и поднялся с кресла, намереваясь проводить или отнести девушку к столу.

Есинька, одначе, решила идти сама. Вообще так почасту бывало, что после приступа у Крушеца, она погодя полностью обретала себя, будто и не теряла силы, не теряла сознания. Потому девочка также поднялась с кресла, впрочем, так как не выяснила всего чего желала, произнесла:

– А кто такие эти Ляды и Оренды, что управляют векошками? Духи, нежить, бесицы-трясавицы?

– Они управляют не только векошками, вообще космическими кораблями, – сейчас Асил хоть и ответил, но зримо попытался уйти от разговора, посему развернулся в сторону стола, ласково провел дланью по спине Еси, тем поощряя ее идти. – Это не духи, не нежить. Ляды и Оренды иная форма жизни, ничего общего ни имеющая, ни с бесицами-трясавицами, ни с чертями, ни с людьми. Они вообще отличные, созданные не из плоти, и костей, а на вроде разумного устройства. Мне весьма сложно объяснить тебе, на что похожи эти создания…

– Наверно на антропоморфа, – отметила юница и теперь почитай подталкиваемая Богом в спину двинулась к столу. – Они похожи на антропоморфа, который когда-то украл Владу.

– Нет… не на него, – теперь однозначно в голосе Асила прозвучала растерянность, он, явственно не знал, как избавиться от вопросов девушки. – Антропоморфы сутью своей машины, а Ляды и Оренды скорее можно отнести к такому органу человека как мозг, ибо обладают разумностью принимаемых решений и особым способом их внедрения, исполнения.

Когда Есислава в сопровождение Атефа подошла к столику, Ночница уже его накрыла, убрав с блюда покатую крышку, пристроив справа ложку, поправив лежащий чуть левее влажный ручник. Торопливо сделав несколько шагов в сторону и назад, она недвижно застыла, не забыв преклонить голову. Стоило юнице опуститься за стол, а вздохнувшему, кажется, всей плотью Асилу отойти и приняться фланировать по комнате, как нежить ретиво подступив к столу, стала наливать в голубо-прозрачную с отвесно загнутыми вверх краями тарелку из глубокой чаши навар. Из коричнево-красноватого густого навара выглянули не только морские гребешки, креветка, рыба, кальмары, но и зеленый листочек терпко-пахнущей травы, густо сдобренной сметаной. Вот еще не раз вызывающее в Еси вопросы, каким образом не только на ее столе появлялась свежая зелень, рыба, мяса, но и иные продукты, каковые она вдруг… почасту именно вдруг хотела съесть. На это Перший в свое время отозвался одной фразой «доставили». Однако, пояснять, как именно доставили не стал, как и не стал о том говорить Асил, хотя девушка его не раз спрашивала. Впрочем, она сама предположила, что доставляют пищу на векошку тем самым мгновенным перемещением, по определенному каналу величаемому «коридор пространства… коридор перемещения – малик». Все же старший Атеф был более открыт пред Еси.

– Кто это? – вопросила Есислава у прохаживающегося Бога, и кивнула на стоящую подле нее нежить. – Ночница-эка или Ночница-чатур?

Асил на малеша застыл почитай напротив нежити, внимательно всмотрелся в лицо, также пронзительно прошелся взглядом по всей ее получеловеческой-полукозлиной фигуре, и, пожав плечьми, ответил, несомненно, радуясь, что вопрос оказался днесь таким приземленным:

– Не ведаю, Есинька. Мне их сложно различать.

– Мне тоже, – согласно поддержала Бога юница, неотрывно глядя в плоское треугольное лицо нежити, где самой значимой чертой была клиновидная, короткая бородка. – Как Отец, – иногда при Асиле девушка так величала Першего, в том поддерживая и его самого, и Крушеца, да и вне сомнений выражая собственные чувства. – Их различает не пойму… У них совершенно одинаковые лица… очи, губы и даже эти бородки.

Ночница нежданно широко улыбнулась, вероятно, желая придать мягкости своему безобразному лицу, обаче, тем самым растянула губы, явив вместо рта плотную розовую перегородку. Есислава немедля перекосила лицо и тягостно сотряслась всем телом. Также разком девушка перевела взор на тарелку, и, уставившись на выглядывающую из навара креветку, дюже сердито дополнила:

– И коль не создали рта, нашто было вкладывать в уста улыбку… Уж такое нелицеприятие, после оного и вовсе есть не захочется.

– Ночница-чатур, – властно и гулко молвил входящий в комнату Перший и кивнул нежити на завесу. – Поди отсюда, и не забудь принести настоя нашей милой девочке.

Ночница-чатур не мешкая склонилась, не только своему повелителю, но и Асилу, и юнице да пристроив половник подле глубокой мисы, направилась вон из помещения.

– Зачем Мор, ибо это он, Еси, творил Ночниц, как и большую часть нежити, вложил в их уста улыбку, я не ведаю, – значимо произнес Перший, и, направив поступь к стоящему брату, мгновенно окинул его взором. Димург досадливо качнул головой, судя по всему, прощупав его и оставшись недовольным, как и дотоль откровенностью Атефа. – Я о том его многажды раз спрашивал, но малецык толком ничего не смог пояснить. Он был очень юн, когда создавал Ночниц, первое его творение… Несомненно, горячился, жаждал попробовать свои силы… экспериментировал. – Перший остановился подле брата и нежно огладил его черные, прямые волосы на голове. – Я на тот момент не стал вмешиваться, чтобы не расстроить малецыка, посему и получилось такое нелицеприятное существо. Однако, вся остальная нежить выглядит многажды миловидней… Но ежели тебя, моя милая девочка, раздражают улыбки нежити, скажи, и я им запрещу.

Еси, впрочем, никак не отозвалась, она взяла перстами ложку, и стало лениво водить ею в густом наваре, вылавливая оттуда креветки, которые ей всегда нравились.

– Нужно, хорошо покушать, – строго молвил Перший… Касаемо пищи Бог всегда говорил строго и властно, оно как если б не эта авторитарность его тона юница и вовсе перестала есть. – Тебе, Еси, нужны силы. Ты сама выбрала блюдо, посему прекращай излавливать там, а кушай все. Человеку, как и любому существу для жизни необходимо питание, без него он ослабнет и погибнет. Потому кушай и возьми…

Старший Димург резко прервался и устремил взор на лежащий на плоской тарелке нарезанный ровными треугольными кусочками белый и ржаной хлеб. Есислава проследив за взглядом Бога, ухватила левыми перстами ломтик ржаного хлеба, и, протянув в сторону Першего, звонко засмеявшись, молвила:

– Хлеб… Возьми хлеб, ты хотел сказать, – густой румянец оттого зазвончатого смеха выплеснулся на щеки юницы. – Ты не ведаешь? Не ведаешь Перший, что это хлеб.

– Просто забыл, как он называется, – по-доброму отозвался Димург, и, протянув в сторону девушки левую руку, как дотоль голубил волосы брата, огладил и ее рыжие кудряшки, широко просияв. Господь был не просто доволен, он обрадовался тому, что девочка засмеялась, впервые за дни их полета да еще так звонко, жизненно.

– Я же не питаюсь им, – дополнил Перший свое толкование. – А у человечества, его величание столь множественно… Тут и хлеб, и тортиллас, фокачча, рейкялейля, пита, хала, матлу, тамтун, мсеммен, наан… Что порой можно и позабыть каково его название в твоем народе.

– Ого! – уважительно дыхнула Есислава, мгновенно прекращая смеяться и становясь серьезней. – Сколько ты назвал… – И тотчас опустив руку, добавила, – прости, не хотела тебя задеть.

– Нет, нет, порадовала своим смехом, – ласково протянул Димург и также нежно провел перстами по лбу и очам, тем будто передавая радость и любовь своему бесценному Крушецу. – Кушай, моя любезная. Нужны силы тебе и малышу, коего ты носишь под сердцем.

– И Крушецу? – чуть слышно вопросила девушка, ощутив, что тепло Перший сейчас подарил не ей, а послал объятой болезнью и столь им дорогой лучице.

– Крушецу, это не нужно. Он поколь тратит те силы, что были в него вложены, – дополнил Бог.

Он неспешно убрал от лба Еси руку и немного отступил назад так, чтобы быть подле, наблюдать и, одновременно, не давить, давая возможность спокойно ей покушать. Вслед за ним шагнул и Асил, став много правее брата, вместе с тем не заслоняя юницы. Левая рука отступившего Першего зримо качнулась вперед… назад, по поверхности кожи пробежало густой зябью золотое сияние. Оно вмиг всколыхнуло широкий, слегка выпячивающий шрам, начинающийся от кончика указательного пальца вплоть до локтевого сгиба на руке, и с тем всколыхнуло желание в юнице припасть к нему. Девушка часто, когда находилась в объятиях Бога, прикладывалась устами к тому шраму, иноредь делая сие не осознанно, под напором чувств Крушеца, который жаждал единения с тем местом, где появился и взрос.