Небо был прав, Есислава и в самом деле вела себя как-то невнятно. К задумчивости прибавилась отрешенность. Нельзя сказать безучастность, скорее всего мыслительная отрешенность. Желание побыть одной, обдумать услышанное, пережитое, перенесенное и то, что отложил в себе Крушец запечатлеть в собственном мозгу. Потому подолгу она прокручивала в голове яркие события, которым стала очевидцем, али восприняла чрез спущенные воспоминания. Нельзя сказать, что так на нее влиял Крушец, скорей всего это была работа лишь ее мозга. Оно как Еси хоть и скрывала, но так и продолжала разделять себя и лучицу. Не в силах забыть того момента когда сияющий тугой смаглый комок с округлой макушкой и тонким изогнутым остроносым хвостиком вышел из ее головы.

Те самые прокрученные мысли почасту приносили на себе видение чудного пространства космоса, впервые появившегося у нее пред очами на ладье, сопровождаемого наигрышом свирели. Однако, девушка по мере его возникновения стала понимать, что данное изображение не имеет ничего общего с воспоминаниями, а составляет что-то иное… И оттого понимания тревожилась еще больше, предполагая, что это быть может новая полоса болезни Крушеца.

Прошедший после прибытия гипоцентавров месяц в сорок дней, теперь величаемый старый стиль, Еси почти не виделась с Богами, не только с младшими, но и со старшими, хотя того и желала. А все потому как боялась, что прощупавший ее Небо, узнав о видениях космоса, снимающих все тревоги и словно укачивающих Крушеца, решит изъять уже навсегда девушку с Земли. Посему на приглашения Стыня посетить Небо, подменявшего тот срок Першего, отвечала отказом и торопливым уходом во дворец.

Яркое солнце пробиваясь через разрозненную крону ветвей и листвы, здесь в Африкии весьма жарко стало пригревать после гибели Дари, словно испепеляя саму оземь и это, как поясняли гипоцентавры происходило вследствие того, что данный континент изменил свое местоположение. Гипоцентавры говорили, что благодаря реке близлежащие земли будут долгое время благоприятны для жизни, но леса вскоре исчезнут, ибо поменявшийся климат сделает почвы сухими, большей частью пустынными. Степенно пропадут многие деревья, растения, уйдут звери и брега самой реки станут со временем более илистыми.

В такие жаркие дневные мгновения не только, медлительно погибая от духоты, стенали растения, но вздыхали животные и люди. И если звери и птицы прятались еще в живых лесах, людям приходилось привыкать к изменению климата. Ведь не могли они бросить последнего своего пристанища, что возвели собственными руками… к чему были днесь привязаны. Да и потом не пришло того времени, когда их заставят оставить все накопленное, пережитое, построенное и идти вперед, вроде перелетных птиц, чтобы исполнить замыслы Богов… вернее старшего из них Господа Першего.

Еси опустилась на скамейку, укрытую сверху полупрозрачным навесом, и воззрилась сквозь пожелтевшую листву деревьев на выглядывающий из-под поскрипывающей ветви кусочек голубого неба посеребренного дымкой облака. Яркая крупинка золотого света блеснула, единождым махом отразившись в ее глазах и глади воды маленького прудика, что был разбит в нескольких шагах от скамейки. Этот прудик, чтобы хоть как-то расположить к себе девушку, в самые первые дни своего прибытия, сделали для нее гипоцентавры, по распоряжению Китовраса. Пруд повторял по форме пятиконечную звезду, где края и самим стены были выложены базальтом в переплетении с ребристыми краями голубых камней, величаемых голубит, как пояснили гипоцентавры, привезенные с Северного Венца. Свойствами тех камней являлось поддержание в прудике определенной температуры, а весь лишний нагрев ее выходил марной дымкой из мест стыков базальта и голубита, насыщая воздух мягкой приятной для дыхания прохладой. Еще миг и пред Есинькой появился Стынь при своем малом росте, вместе с тем остающийся мощно-величественным. В этот раз Бог прибыл явно чем-то расстроенный, что виделось по особой темноте его кожи, порой на скулах проглатывающих все золотое сияние.

– Стынюшка, – нежно протянула девушка, и, поднявшись со скамьи, шагнула навстречу Богу, что было явным признаком хорошего ее настроения.

– Еси, – также мягко откликнулся младший Димург и ласково приобняв молодую женщину трепетно провел перстами по глазам, носику и устам, в мгновение ока огладив и распущенные волосики, и выпирающий вперед животик, где резким толчком отозвался, словно здороваясь малыш.

– Слышал? Он почувствовал тебя, – не скрывая своего счастья, молвила Есислава, и, обхватив руку Бога сызнова прижала к животу ощущая, как порывчато застучал сыночек в стенки чрева.

Стынь мягко улыбнулся и на малость замерев прислушался к биению новой жизни, но верно всего-навсе для того, чтобы порадовать девушку, так как уже в следующий миг ласково произнес:

– Еси, Перший намедни вернулся на маковку и хочет тебя увидеть.

– Нет, – туго дыхнула молодая женщина, и, отшатнувшись от младшего Димурга, резко ступила в бок, одновременно, выскальзывая из его полюбовных рук.

И тотчас внутри Есиньки, проскочил, всколыхав не только саму плоть, но и заключенного в голове Крушеца, мощный надрывный страх, также стремительно сменившийся на душащую тоску по старшему Димургу.

– Почему нет? – объемный бас Стыня зазвучал надсадно, тем он явно желал скрыть своего раздражения, ибо после произошедшего с Мериком, последнее время, ощущал возникающий как-то вельми взрывоопасно гнев. – На приглашения Небо ты постоянно отвечала, нет… Но почему нет и на приглашение Першего?

– Просто не хочу, – немедля откликнулась девушка и энергично закачала головой, стараясь согнать окутавшую бледность лица. – Да и мне надо уходить… Тут больно жарко… душно… Пойду во дворец там прохладнее и дышать легче, – дополнила Есислава.

И, не мешкая, развернувшись, да более не оглядываясь, она поспешила по дорожке во дворец. Оставляя позади себя возлюбленного… Ощущая острую боль от своей отрешенности и поведения, единожды сердясь на Крушеца и себя, понимая, что лишь страх связанный с его болезнью, мешает ей быть подле милого Стынюшки.

Зиждитель еще чуток неотрывно смотрел в сторону уходящей девушки, а после в мгновение ока обратился в горящую золотую искру, и, свершив едва зримый полукруг, врезался в правую покачивающуюся руку Еси… Так, что миг спустя она, поперхнувшись воздухом, узрела себя в зале маковки. Приглушенный свет облаков, приобретших фиолетовые полутона, свода ноне слегка озаряли помещение с зеркальными стенами и стоящим посредь зала деревянным троном Першего. Искра и здесь свершила коловращательное движение, зараз отразившись в стенах, и словно выпустила из себя Есиньку. Ноги девушки коснулись глади пола, а золотая крупинка ярко блеснув, вдарившись в зеркальную стену, пропала.

– Стынь! – обидчиво вскрикнула вслед Богу Есислава и потрясла головой, степенно обретая и собственную плоть и понимание того где оказалась.

Лишь минуту спустя молодая женщина узрела пред собой трон и сидящего в нем Першего, обряженного в серо-сизое сакхи, одначе, без венца. Короткие, черные волосы Бога курчавились днесь много больше, а полные губы живописавшие улыбку густо переливались золотым сиянием.

– Девочка моя, – по теплому произнес старший Димург и протянул в сторону стоящей девушки поднятую с облокотницы левую руку. – Так рад тебя видеть, моя любезная.

– Только не прощупывай меня, – спешно дыхнула Есислава и тотчас укрыла лоб и лицо ладонями. Тем самым думая, что спрятала от взора Бога свои мысли и переживания.

Впрочем, Зиждитель подключив беса на себя, обо всех мыслях и переживаниях молодой женщины уже знал, потому и велел сыну принести ее на маковку, даже против желания.

– Не буду моя бесценность. Не буду, только не тревожься, – нежность в бас-баритоне Першего уже непросто звучала, она пела, успокаивая Еси своей отцовской любовью. – Подойдешь ко мне? Или я тебя, чем огорчил?

Димург сие, кажется, и не говорил, он выдыхал с таковой нескрываемой тревогой и любовью, что Есинька порывисто дрогнула. Она рывком убрала с лица руки, и, воззрившись на Першего ощутила острую, пронзительную и всепоглощающую тоску, владевшую ею весь этот срок. И посему более немедля, боясь захлебнуться той смурью, сорвалась с места и кинулась к протянутой руке Бога… Сейчас жаждая одного, хотя бы прикоснуться к трепетно колышущейся коже на кончиках его перст. Старший Димург не менее стремительно выкинул вперед и другую руку да подхватив девушку подмышки, подняв, усадил себе на колени. Он нежно приобнял ее правой рукой, схоронил всю голову в ладони и прижав к груди, замер… застыл… окаменел…

И поплыла… заколыхалась песнь любви, составляющая Бога и человека… Созидающая и одновременно разрушающая… Преображающая и изменяющая. Основой которой было не только естество Першего, но и плоть Есиславы… Чувственная, трепетная, ласковая плоть девочки, что ноне несла внутри себя одновременно принадлежащее лишь Богам и лишь людям. И в такт той любви медленно колыхали марными полотнищами облака в своде залы, степенно растворяясь в его поверхности.

– Так соскучилась… так… За всеми Богами, – едва слышимо шепнула Еси и прикрыла очи от наступившего спокойствия, которое, как теперь она понимала, могло быть только обок с Першим, обок Зиждителей да легохонько вздохнула.

Димург медлительно склонился к девушке и прикоснулся губами к макушке, участливо протянув:

– Почему тогда не приходила? Небо ведь звал, многажды, как мне было доложено.

Есинька приподняла голову и уставилась на край нависающего над ней округлого подбородка, озаряемого с под кожи золотым сиянием, рассыпая окрест себя малозаметное полыхание.

– Наверно Стынь или Дажба тебя чем-то огорчили, – нескрываемо расстроено молвил Перший.

Ноне Господь хотел, чтобы девочка ему доверилась, только так он мог ее успокоить, поддержать. Потому и вел толкование в таком направлении.

– Нет, они меня никак не огорчили… просто, – сначала не смело, но затем с тревожным нарастанием в речи произнесла Еси, и тело ее окутанное мощно-властными руками Бога сотряслось. И тотчас внутри дотоль подающий о себе, как о личности толчками Ярило замер. – Просто… я боюсь… боюсь, что, – теперь молодая женщина и вовсе захлебывалась словами. – Боюсь, что войдя на маковку более не увижу Землю… Липоксай Ягы. – Есислава надрывисто дернулась в бок, точно стараясь вырваться из рук Господа, и из глаз ее выплеснулись на щеки слезы. – Опять… опять появились воспоминания… посмотри… посмотри.

Она резко вздернула вверх голову и в упор зыркнула в лицо Зиждителя, разрешая тому прощупать себя, познать, прочитать… Крупные, почти черные радужки глаз Першего поглотившие и всю желтовато-белую склеру воззрившись в саму суть девушки наполнились мглистой, схожей с космической безбрежностью темнотой. Плотные потоки разлитого по поверхности воды молока выплеснулись точно из самых глубин. А миг спустя голубо-белые туманности едва зримо колыхнули размытыми границами жаждая соединиться с самой сине-черной далью космоса, с ярчайшими скоплениями боляхных в размахе белых пежин, с очами Першего и верно с разгоряченным мозгом Есиньки.

– Тише, мой милый, тише, – донесся откуда-то издалека голос старшего Димурга, лишь после услышанного возвращая Есиньку в бытие, живописуя наклоненное над ней лицо Бога. – Не нужно о том тревожиться. Надо было давно поговорить со Стынем или прийти к Небо. И рассказать о виденном, и все было бы предельно понятно обсказано. Еси, – тонально пропел старший Димург и девушка более осмысленно воззрилась в его лицо. – Это не воспоминание… нечто другое… Скажем так, абы было понятно… Это вытяжка для твоего мозга.

– Вытяжка? – удивленно переспросила Есислава и приподняла вверх свои покатые плечики.

– Да, моя бесценность, вытяжка, снадобье, зелье, настой, – протянул Перший и ласково просияв молодой женщине, сызнова прижал ее голову к своей груди. – Не ведаю, как тебе объяснить доходчивей. Словом это действие лекарства заложенного внутри Родителем, чтобы всякий раз когда охватывала тревога тебе виделась космическая даль… Даль, которая могла бы умиротворить.

– Значит Крушец не заболел, – успокоительно отозвалась Еси и развернувшись припала лицом к груди Бога схоронив в сизой материи сакхи свое лицо.

Рябь недовольства пробежала по полным губам Першего, всколыхнув на них золотое сияние. Он ласково провел перстами по голове девушки, прихорашивая на них кудельки волос и досадливо отметил:

– Опять ты отделяешь себя от собственного естества. Сие делать недопустимо, я уже сказывал, – несомненно, прощупав девушку Бог ведал о том, что она почасту обращается к Крушецу, и сейчас хотел ее в том пожурить. – Вы целое… единое… неразделимое создание. Все время это себе проговаривай… И когда ты будешь данное единение ощущать, ты сможешь понять больна ли ты или нет, сумеешь осознавать собственное состояние.

– Это все слишком сложно, – глухо отозвалась все еще в сакхи Есинька, и почувствовала, как бойко застучал по стенкам чрева малыш, а после уперся пяточкой, содеяв тем на поверхности живота малую выпуклость.

Девушка не мешкая огладила свой живот, прикрытый легкой материей сарафана, каковой имел рубашечные рукава до локтя, и широко просияла улыбкой. Густое сияние блекло-смаглого света окружающего голову по коло подсветило и сами рыженькие волосики Еси, придав материи сакхи размывчатые, синие пятна. Бог трепетно взглянул на свечения нимба, и положил свою длань на руку молодой женщины. И тотчас Ярило отозвался особо рьяной дробью своих маленьких ножек.

– Ишь, какой топотун, – умягчено произнес Перший, и этой короткой молвью наполнил всю плоть девушки зябким состоянием счастья… Таковым счастьем порой Есиславу наполнял Стынь даруя свою близость. Только сейчас сие было иное счастье, напитанное особой любовью, нежностью посланными не только ей, Крушецу, но и этому маленькому человечку.

– Девочка моя, – участливо произнес старший Димург, все еще поглаживая тыльную сторону длани Есиньки. – А почему ты не позволяешь Кентавру себя осмотреть… узнать каково состояние здоровья твое и малыша?

Есислава медленно развернулась на коленях Бога, и, прижавшись к его груди спиной и затылком, чуть-чуть вздела вверх голову. И немедля Перший склонил к ней лицо, став ближе, роднее, и все поколь не прекращая своего общения с малышом, полюбовно отзывающегося их рукам биением жизни, словно стараясь тем расположить, приблизить и его… столь малое, трепетное продолжение плоти девушки.

– Я чувствую себя хорошо, – тихим голосом пояснила Еси.

– О том могут судить только лекари, – вкрадчивый голос старшего Димурга понизился до шепота и вроде вполз в уши молодой женщины, приобнял своей божественностью мозг и самого Крушеца так, что плоть ее малозаметно заколыхавшись, качнулась в заботливых отцовских руках. – Лекари оными являются гипоцентавры. Кентавр осмотрит тебя и ребенка. Он будет предельно тактичен, никак не смутит, не напугает. Так как рождение Ярило должен принимать мастер, и лишь гипоцентаврам я могу доверить твою жизнь. И еще… Ты, моя милая, не должна забывать, что ребенок есть клетка Бога и побывал в космических пространствах, подле Родителя. Нельзя подвергать его жизнь опасности сейчас, рисковать его здоровьем, благополучием… Его и, конечно, твоим. Прошу тебя, моя бесценность, не сторониться помощи моих отпрысков, доверится их знаниям. Быть может они тебе не по нраву, али как-то задели? Напугали?

Господь Перший задал вопросы уже более громче, вкрадчивость покинула его голос, и он прозвучал весьма заинтересованно так, что махом перестав укачивать Еси, пробуждаючи, встряхнул. Девушка резво качнула головой, и, подавшись вперед, попросила спустить ее с колен. Димург незамедлительно подхватив подмышки, слегка приподняв, поставил молодую женщину на пол, подле трона. Неторопко ступив с места, Есислава, направила свой шаг вкруг по зале, с тем, обаче, припоминая красивые лица, мощные фигуры гипоцентавров, их обходительность с ней, и с задумчивостью ответила:

– Нет, они не могут быть не по нраву. Очень красивые, умные, сильные, весьма почтительны ко мне… Но они не любят людское племя. Видят в них только дурное. Словно не замечая светлой стороны человека. Однако, в любом живом создании присутствует как одно, так и другое, конечно, у кого как… Иноредь в одном перебарывают положительные качества, а в другом вспять только отрицательные.

– Наверно, гипоцентавры судят обобщенно о человечестве, а не об отдельно взятой личности, – протянул Перший, со вниманием слушая девушку, так как понимал ее мысли были дополнены Крушецем.

– Да, обобщенно о человечестве, – согласно отозвалась Есислава, и, остановившись в нескольких метрах от стены, степенно развернувшись, воззрилась в лицо Бога. – Они судят само человечество… По большому счету возможно гипоцентавры правы, но разве можно забывать об отдельных людях… о личностях… которые, – девушка прервалась, и, припомнив слова некогда сказанные Владелине Вещуньей Мудрой дополнила, – обладают сияющими душами… искрами, – поправила она свою взволнованную молвь в связи с узнанным. – Замечательные люди, каковые своими неординарными способностями, высоким нравственным началом осветят путь ступающим подле них. Лишь, как говорила царица белоглазых альвов, такие люди завоевывают внимание и заботу Зиждителей. Выходит Вещунья Мудрая была не права. Вы, Боги, смотрите в общем на человечество, точно также как и ваши ближайшие помощники. Для вас, как и для них, не существует отдельно взятого человека… личности… Ибо она, та личность, растворяется в месиве человеческого общества… пропадает… исчезает… теряется…

– Как пчела в улье, – также тихо проронил Перший, и, подняв руку с облокотницы, огладил перстами лицо, на доли минут прикрывая от девушки пробежавший по нему трепет.

– Или муравей в муравейнике, – вторила Господу Есинька, осознавая, что невозможно проследить за движением жизни отдельно взятого насекомого в бесчисленных галереях его жилища.

Невозможно… Да и по большому счету не нужно, понеже сам муравей, пчела, человек должен той жизнью и управлять. Есислава чуть слышно вздохнула, и сызнова тронувшись с места, много ровнее вопросила:

– Зачем только я не поняла у гипоцентавров вместо хвоста змея?

– Символ, – ответил Перший и кожа лица его озарившись улыбкой засияла. – Символ, образ который обозначает нравственный облик их Творца. Абы единожды кинутым на гипоцентавров взглядом становилось понятным, кто является их Богом и, что они несут в себе великие знания Первоосновы и Мудрости коя заключена в живых существах, в частности в змее.

– Это все слишком сложно для человеческого восприятия, – усмехнувшись, отозвалась Есинька, оправляя широкую поневу сарафана на коей залегли мелкие складочки. – Посему люди и думают, что ты Темный Бог. У тебя Перший очень сложные творения, в них одновременно заключена красота и ужас, пугающий естество, мозг человека. Знаешь, что хотела еще у тебя спросить, – произнесла девушка, и Господь откликнулся легким покачиванием головы, – почему Китоврас император Галактики… Неужели весь Северный Венец находится под их управлением… Под управлением ваших созданий?

– Я уже сказывал тебе, моя дорогая, что у нас есть племена, весьма продвинутые в высоконравственном и техническом отношении, – молвил старший Димург, достаточно сухо… Наверняка он не хотел отвечать, но сейчас, когда девушка шла ему на уступки не желал данное состояние спугнуть. – Гипоцентавры это один из таких народов… И они управляют всей Галактикой, осуществляют за ней надзор, предупреждают о всех нестандартных ситуациях происходящих в Северном Венце. У гипоцентавров порядка десяти населенных их народом систем, подобных солнечной… Али совсем отличной по строению от нее. Правда, на обитаемых планетах они живут малыми поселениями, абы сохранить нетронутость тех миров. Приглядывают также за тем кто посещает Северный Венец, и как жизни иных народов влияют на системы, и Галактику обобщенно. В Северном Венце вообще проживает множество разнообразных созданий, таких как криксы-вараксы, бесицы-трясавицы, черти, демоны, нежить. Некоторое количество систем населено человечеством, впрочем, за ними также наблюдают или, как говорит Вежды, ведут жизнь гипоцентавры… Этот изумительный народ помогает нам не только в Северном Венце, он также не раз взращивал людей на планетах иных систем и Галактик. Обучая человечество врачеванию, как белоглазые альвы, и воинскому, ювелирному, строительному мастерству как гомозули и духи Расов… Словом это уникальный, удивительный народ, каковой развивается вместе со своей Галактикой и с нами Богами. – Перший резко смолк, так точно допрежь сказал, что-то лишнее. Блуждающая на его губах улыбка пропала окончательно, он взглянул на девушку достаточно властно и с той же мощью в голосе добавил, – но об этом всем ты можешь узнать сама у императора. Китоврас так сильно меня любит, он сочтет за счастье общение с тобой, ибо вельми переживает, что ты его сторонишься… Думая, что может каким образом тебя огорчил… А сейчас, – Димург резко перевел тему толкования, так как увидел, что остановившаяся Еси в шаге от него, широко раскрыла рот, намереваясь сызнова спросить, – тебя кое-кто хочет увидеть. Думаю та встреча будет вельми приятной.

Перший легохонько подался вперед, и, протянув руку, огладил щеку девушки проведя по коже подушечками перст сверху вниз, а посем обхватив ее плечо, бережно повернул, поставив диагонально своему трону. Легкой рябью миг погодя пошла зеркальная стена, смотрящая прямо на Есиславу, и из нее выступил Седми в ярко-красном до колен сакхи. Его короткие, пшеничные волосы не стянутые нынче ободом от движения в стене самую толику всколыхнулись, наполнившиеся мышастым светом глаза полюбовно воззрились на Еси. По коже девушки волной пробежали крупные мурашки, вышедшие вероятно с под обода восседающего на голове, они обдали особой теплотой и радостью всю ее плоть. Есислава с нежностью взглянула на худощавую, как и у Першего, фигуру Бога и широко улыбнувшись, пронзительно вскрикнула:

– Седми! – и Зиждителям единожды показалось, это вскрикнула не столько девочка, сколько Крушец, таким звоном отозвалось божественное имя в их естествах.