Вне сомнений произошедшее когда-то со Стынем несчастье, было известно всем приближенным к Димургам существам… Тем паче о том ведал император, потому как был, скажем так, непосредственным свидетелем случившегося отключения молодого Бога, чуть не приведшего его к гибели.

Тогда Господь Стынь только… только набрался сил после своего перерождения. Он был все еще очень слаб, однако уже тогда жаждал попробовать свои способности. Пагода Димургов, на тот момент находилась в Северном Венце и Перший, оставив сына на ней, сам отправился в центральную ее систему Волошку на родовую планету гипоцентавров Таврика, где они возводили каменную статую в честь рожденного Господа. Будучи весьма близким к этому племени Перший почасту принимал участие в их жизни.

Вот и в этот раз он оставил Стыня совсем не надолго, и лишь под присмотром Кали-Даруги, каковая должна была прибыть вмале на пагоду. Однако припозднившаяся векошка, задержанная прохождением какого-то Галактического рукава, дала возможность юному Богу побыть одному. И Стынь, сутью которого являлось самовольство, решил испробовать свою способность испепелять. На то время у него не просто не имелось сил на данное действо, но и самое главное знаний. Поэтому мгновенно выкаченные из собственного естества жизненные силы, гулким хлопком отозвавшись от стен пагоды, ударили в самого Стыня, и тем толчком отключили его.

В тот миг, наверно, Стынь вскрикнул, поелику ту боль ощутили на себе все Зиждители, связанные с ним чрез Родителя. Однако, хуже всех было Першему. Китоврас никогда не забудет, как стоящий подле него Творец, смотрящий на уже почти законченную каменную фигуру младшего сына, поставленную в живописной долине в полный рост, и рукой точно придерживающую огораживающие ее сине-голубые скалы, тягостно качнулся. Тугой стон выдохнули его посеревшие губы, и тотчас протяжно и тревожно зашипела в венце черная змея. Наполняя тем шорохом всю долину. Господь, прибывший на Таврику в малом космическом судне периптер, резко вздел руку вверх, и не прощаясь, что было на него не похожим, обратившись в искру, исчез.

Это потом Китоврас, самолично доставивший к пагоде периптер, узнал, что Господа вызвала рани Темная Кали-Даруга… Кали-Даруга каковая успела, как сказали бы гипоцентавры на счастье, во время пристыковать векошку к пагоде и войти в залу, где погибал младший Димург. Обладая необходимыми качествами, демоница сумела отсрочить гибель естества Бога, и вызвать помощь… в виде своих сестер, Господа Першего и, в ту пору бывшего в Северном Венце, Господа Вежды. Благодаря грамотным действиям рани Черных Каликамов Стынь не погиб. Но его отключение было столь мощным, что юного Господа пришлось срочно доставить в Отческие недра и поместить в Березань. Но даже после Березани выздоровление Стыня заняло долгий промежуток времени, и далось Богам огромными усилиями. Ибо вплоть до перерождения Бога Дажбы под сомнением находилось его как таковое полное восстановление.

Не только Зиждители, но и все существа помогали, сопереживали, тревожились за Стыня, весь тот, даже в понимании гипоцентавров, долгий срок… и до сих пор с особым трепетом относились к этому Господу. Когда Мерик украл лазоревый яхонт и вызвал пожар на сфероиде от которого пострадали гипоцентавры, император, прибыв на маковку не знал, что его новость о бесчинстве черта вызовет такой всплеск негодования в младшем Димурге. Не знал, потому как дотоль о воровливости данного создания правда скрывалась, о чем увы! не ведал Китоврас.

– Как украл? – чуть слышно вопросил Стынь и кожа лица его затрепетала от гнева.

Сидящий подле него на кресле Опечь осуждающе глянул на стоящего напротив императора. Он хоть также как и Китоврас о том не был осведомлен мгновенно понял, что меньше всех о тех чудачествах черта знает Стынь.

– Так значит украл, – словно вынося приговор, продышал младший Димург, и, отвалившись на ослон кресла, сомкнул очи. – И верно все, что на нем: камни, пояс сапоги, никакой ни дар, а тоже украдено… Ах, какая мерзость.

Стынь резко смолк и с тем надрывно задышал, и тотчас с кресла поднялся Опечь. Он почитай подскочил к Стыню, и, обхватив его за плечи, рывком подняв с сидения и, поставив на ноги, прижал к себе. Нежно… полюбовно он принялся целовать младшего брата в висок, лоб, очи, шептать, что-то успокоительное, сближающее… то, что, вероятно, знал лишь он один… Переживший одиночество, выстрадавший разобщенность и соединившийся с тем, кого любил более собственной жизни. И Стынь почувствовал те переживания брата, ощутил ту любовь, заботу, теплоту и будто обмяк в руках Опеча, опершись правой щекой об его плечо и став с ним единым, неделимым целым, общим как с Першим… с Вежды… с Мором… с Темряем… с Седми и Велетом, Воителем и Усачом… с Небо и Асилом… как со всеми Зиждителями которым дался таким трудом.

Стынь покинул залу немного погодя, окончательно успокоенный старшим братом, который попросил его отправиться в дольнюю комнату пагоды, и дождаться там, поколь он все утрясет с Мериком.

– Господь Опечь, простите Господа ради, я не знал, – дрогнувшим голосом отозвался император, лишь младший Димург покинул залу.

– Я тоже, мой милый, – лирическим баритон протянул Опечь, прохаживающийся повдоль кресел. – Сейчас все уладим, не тревожься.

Опечь, наконец, остановился, напротив кресла в котором сидел Стынь, и резко взмахнул левой рукой. И тот же миг купно собранное в облачные пласты кресло, распавшись на долгие лепестки, вытянулось вверх. Порывисто дрогнул один из лепестков и воочию в его навершие живописался наконечник стрелы. Еще миг и лепесток резко изогнул завершие вправо да энергично дернувшись, направил свой полет к стене, не просто стукнувшись в нее, а словно пройдя насквозь ее зеркальную поверхность. И тогда оставшиеся лепестки синхронно поднялись к своду и соединившись со своими собратьями образовали дымчато-серое нависающее полотнище. Бог немедля тронулся с места, принявшись наново прохаживаться вдоль кресла и стоящего недалече Китовраса.

– Господь Опечь, – сызнова прервал тишину император, не в силах сносить собственную оплошность и вельми переживая за младшего Димурга. – Может стоит послать кого к Господу Стыню, абы с ним чего не случилось.

– Нет… не надо, – все также мягко отозвался Опечь, меж тем тревожно потирая перстами толстые, рдяные губы. – Отец перед отбытием сказал, что малецык достаточно крепок и не нужно его излишне опекать. Тем паче давеча было отключение у Небо и следующее если и повторится не скоро… Так как оно происходит с определенной частотой, степенно увеличивающей промежутки. Сейчас надо решить с Мериком, который, однако, на мой зов не отозвался, по-видимому, прячется где-то на маковке. Впрочем, я единожды послал распоряжения беспятым, анчуткам и все иным созданиям маковки разыскать этого оболтуса. Подождем…

Ждать пришлось долго… Верно, коли считать по земному времени, прошло не менее получаса, но не Мерика, не какого-либо иного создания в зале маковки не появилось. И, очевидно, посему шаг Опеча становился более степенным, словно он останавливался. Вне всяких сомнений распоряжения Господа выполняли, понеже оставленный за старшего, Першим, он принял на свои плечи и это, впервые после возвращения к Зиждителям, всю власть и управление маковкой. Несомненно, Мерика искали все, но найти похоже не могли. Наконец, Опечь сызнова остановился и взмахом руки поднял вверх распавшееся на комковитые части свое кресло. Один из лепестков какового также стремительно приобрел наконечник в навершие и в целом вид стрелы, да вырвавшись от себе подобных врезался в зеркальную стену, пройдя ее насквозь.

– Ну, что ж. Попробуем так, Мерик, – произнес Опечь и Китоврас вслушивающийся в тембр голоса Господа не уловил и тени в нем гнева.

Император ведал о лишь давешнем возвращение в лоно Зиждителей Опеча. Может где-то внутри он и осуждал Бога за самовольство и уход из печищи Атефов, каковое могло закончится, лично для него, вырождением и гибелью, впрочем с тем и понимал… Понимал его желание быть подле Першего. Китоврас и сам постоянно испытывал сие желание… Желание – быть, слышать, видеть своего Господа, абы не просто воспринимал его как Творца, но и ощущал подле него особое спокойствие, любовь и насыщающую всю плоть радость… тихую… размеренную и словно укачивающую.

Прошло еще немного времени… когда, наконец, зеркальная гладь стены пошла кругами и в помещение запрыгнул антропоморф. Дюже мощное создание, общим обликом напоминающее скелет животного, в частности крупной рыси, было сотворено из ильмза, материала относимого к группе металла, каковой встречался лишь в Северном Венце на планете Таврика. Антропоморф имел темно-серый цвет, скелет его вытянутого туловища держал на себе голову, короткий хвост, а опиралось на мощные, четыре лапы. Покатыми, аль вспять угловатыми были сгибы его скелета на месте перехода лап в туловище, весьма изогнутым позвонок к коему крепились плотно подогнанные широкие полосы ребер, образующие панцирь. Замечательной по виду смотрелась округлая голова антропоморфа, с заметно выступающей лицевой частью и выпуклым лбом. Сам череп довольно крупный и массивный с широко расставленными скулами и огромной пастью (раскрывающейся на все девяносто градусов) демонстрировавшей здоровущие изогнутые клыки намного превышающие в длину и саму челюсть, и ширину головы. Посередине черепа у существа зияла огромная щель из каковой струился сизый дымок, а в прорехах поменьше справа и слева в сероватой склере покачивались с ярко зелеными, крупными радужками и черными зрачками, глаза.

Только антропоморф вошел в залу, как немедля застыл обок стены, и гулко выдохнул из своей разинутой пасти клубы рыжего дыма. Китоврас знал, что антропоморфы, Творцом которых был Господь Опечь, создавались им еще тогда, когда он жил в печище Атефов. Император не видел его перерождения и взросления, однако, уход этого Бога из печищи произошел как раз перед самым появлением Господа Дажбы, а значит он его наблюдал… Тогда как-то разом все совпало и уход Опеча, и болезнь юного Стыня. Может потому, таким долгим было и возвращение этого Бога в лоно Зиждителей. Одно знал точно Китоврас, что Опечь сумел сохранить свою суть лишь благодаря заботе Господа Першего. Потому как именно гипоцентавры, и в частности император, по просьбе их Творца, все время и доставляли к бурханищу Опеча, ту самую жертвуемую старшим Димургом, часть биоауры.

Самих же антропоморфов в свое время Опечь делал, поелику это были не живые создания, а чисто механические, вкупе с Першим. Эти два Бога вместе подбирали надобный материал, и вкладывали в них те или иные функции, посему костяк антропоморфов создавался из металла, который существует всего-навсе в Северном Венце, на самом деле особой во всех отношениях Галактике.

– Оками иди сюда, – властно молвил Опечь и губы его зримо дрогнули.

Крупные, длинные когти на костистых пальцах пронзительно чвакнули, когда антропоморф отскочив от пола в два прыжка покрыв расстояние меж собой и Богом, остановившись напротив, недвижно замер. Высоко вверх задранный короткий хвост, распушил на своем конце мочало мелких, тонких отростков, как ведал император чрез которые Оками принимал сообщение посланные, и указания устные. Китоврас встречался с этим существом не только на бурханище Опеча, когда приходил туда передать какое послание от Першего, но и в космосе, когда на более мелком судне, величаемом тарель, бороздил Галактические просторы и не только Северного Венца.

– Отпусти, – все также повелительно произнес Димург, так как после возвращения к Отцу вельми охладел к своим созданиям, и помощью их почти не пользовался. Теперь все антропоморфы, как и другие творения Опеча находились на бурханище в так называемой клети. Этот Бог обладал и вовсе поразительными способностями, создавая не столько биологически живых, сколько именно механических существ. Несмотря на то, что и Перший, и Небо, и Дивный достаточно ровно относились к тем существам, что долгое время были грабителями в Галактических просторах, сам Опечь более не мог их видеть, жаждая и вовсе уничтожить. И их как таковое существование оставалось возможным лишь потому как старший Димург запретил сыну это уничтожение свершать. «Не надобно горячиться, моя бесценность, – полюбовно тогда протянул Перший, целуя Опеча в очи и висок, прижимая его голову к своей груди. – Они слишком уникальны, в них вложены не только удивительные способности, но и неповторимый материал. Посему пусть поколь находятся в клети. А потом, мы решим, как с ними поступить».

Слышимо заскрипели тугие ребра антропоморфа и махом поднявшись отвесно вверх, почитай выплюнули из собственных нутрей Мерика. Черт плюхнулся на гладь пола на все четыре конечности и торопко пополз вперед. Однако покинув нависающую над ним фигуру Оками, рывком вскочил на ноги, вернее на подошвы красных, коротких с загнутыми кверху носами сапожек и срыву окаменел, ибо только сейчас узрел пред собой стоящего и вовсе точно стеной Димурга. Опечь неотрывно наблюдающий за движение антропоморфа, а после за чертом, легонько усмехнувшись, вопросил:

– Ты, что Мерик не слышал моего зова?

– Слышал Господь Опечь, – отрывисто выдохнул черт, и шибутно потряс головой, а вместе с ней заколыхалось большое ухо, кончик которого порос тончайшими перепутанными меж собой розовыми волосками, в край коего были вставлены девять камушков голубого лазурита. – Но не смог прийти або ведал, что вы во гневе.

– Ишь… ты ведал он, – ровно проронил Опечь, несомненно, ему нравилось это чудное, честное и единожды воровливое творение. – Зачем скажи мне на милость, ты, Мерик, шастал по сфероиду… Обокрал императора, гипоцентавров, вывел устройство контролирующее температурный режим в агрегатах из строя, вызвал пожар?

– Все!.. Все Господь Опечь содеяно дабы изъять не надобные в обороте у гипоцентавров вещи, – четко отчеканил черт и широко улыбнулся, отчего лицо его враз покрылось мелкими бороздками морщин, а из лба показались маленькие загнутые рожки, и такие же небольшие клыки выглянули с под верхней губы.

Похоже, тем видом Мерик желал рассмешить Бога, который хоть и улыбался, но явно был не расположен смеяться и вообще радоваться.

– Ну, надо же какой умный.., – теперь голос Опеча прозвучал нескрываемо строго, очевидно, он вспомнил, как выходка черта расстроила его младшего брата. – Не надобные в обороте вещи… Понял да, Китоврас… Сие все вам, по мнению Мерика, не нужно.

– Понял, Господь Опечь, – чуть слышно отозвался император, уже многажды раз пожалев, что пришел на маковку, жаждая справедливости в отношении черта. – Пускай вернет хотя бы яхонт, так как он необходим для слаженной работы всего сфероида. И корону, ибо это дар Господа Першего, все остальное не важно, пусть оставит у себя.

– Во! слышите слова его имперского высочества, Господь Опечь? Я же говорил оно им не надобно, – обрадовано молвил Мерик и еще сильней заулыбался так, что рожки в его лбу многажды увеличились в длину.

– Слышу… слышу… недоразумение ты такое, – медленно набирая мощь в голосе отозвался Димург и нежданно и вовсе гневливо дыхнул, – тотчас! Все тотчас вернуть!.. Все, что дотоль было украдено, изъято, взято.

Голос Опеча прозвучал столь яростно, что могутной волной прокатился по залу и повалил на пол черта, качнул металлического Оками, всколыхнул шерсть на туловище Китовраса. Еще миг и он сотряс, и саму залу так, что со свода посыпались мякишами скомковавшиеся облака, а зеркальные стены густо замерцали своими переливами, с тем точно отразившись в очах Бога. И тогда император приметил, что черные глаза Господа Опеча все же сохранили в себе ту самую долгую отчужденность от Зиждителей, блеснув холодной зеркальностью света.

Мерик немедля вскочил с пола, и, изогнув спину покатой дугой, широко раззявил свой рот. Отчего не только ужасающе вперед выперли его клыки, но и на локоть вытянулись вверх из лба рожки, к которым ноне можно было применить сравнение рога. Нежданно гулкое хрюканье наполнило всю залу, тело черта сначала задрожало, посем по пепельной шерсти пробежали мельчайшие, голубые искорки, также мгновенно воспорившие ввысь легким сине-фиолетовым маревом, окутавшим все его тело. Еще не более пару секунд и Мерик, гаркнув, выплюнул изо рта огромный голубо-фиолетовый камень. Со следующим гарком изо рта черта выскочил, и, звякнув, упал на пол платиновый браслет императора, и серебряная корона в виде ветви с искусно твореными листами, подвески на котором были усыпаны крупными черными жемчужинами. Спина Мерика изогнулась еще более крутой дугой, он наклонил вниз голову и изо рта его вместе с потоками хлюпанья, хрюканья теперь уже посыпались уворованные им вещи. Лязгнув упали чингалы не только вставленные в прозрачные ножны, но также и без таковых, блеснув серебряными рукоятями, сыромятные пояса гипоцентавров, какие-то скрученные в спирали черные с плоскими ручками устройства, сложенные стопочкой бурая и синяя туники, сверху на них повалились вытянутые трубчатые склянки, в которых курился голубоватый дым, в одних, и ярко зеленая жидкость в других. Прямо-таки потоком вырвалась россыпь самоцветов, не только бесцветного берилла, красной яшмы, желтого янтаря, но и бирюзы, агата, сапфира, алмазов, изумрудов… Не все мелкие, некие достаточно крупные, а иные и вовсе с хороший кулак. Засим посыпались золотые, серебряные, платиновые и даже медные изделия, разнообразной формы кольца, перстни, подвески, кулоны, серьги, цепи, браслеты. С особо звонким хрюком из недр Мерика вырвались свернутые в рулон синие, белые, серые одежи, а после плюхнулось несколько пар сапог и даже золотые сандалии.

Черт тягостно качнулся взад-вперед, вздел вверх голову, и, утирая губы рукой, дрожащим голосом произнес:

– Маковка, пагода очищены… до тайников находящихся на чанди Господа Вежды, дацане Зиждителя Седми, вимане Господа Мора и каабе Господа Темряя, простите великодушно Господь Опечь, не дотянусь… Издохну так сказать.