Костоломке, как и понятно, не удалось ответить на все вопросы, что выдыхал Яробор. Хотя она внимательно вслушивалась в передаваемое ей Кукером и в точности это воспроизводила. Посему у них обоих получилось успокоить мальчика, убедив его, что отличия, которые он ощущает, не являются ущербностью, а вспять говорят о нем как об уникальном человеке. И сие, похоже, этим созданиям удалось сделать лишь потому как Крушец не влиял на Яробора. Тем не менее, еще раз и вже перед самым уходом, лучица ввела плоть в бессознательное состояние и потребовала у Родителя встречи с Першим.

Несомненно, желание Родителя, как можно меньше вмешиваться и появляться в этой жизни плоти Крушеца, абы она набралась чувствами, эмоциями от пережитого, было им воспринято с особой раздраженностью. Просто эту досаду он никак не мог озвучить, ибо не видел приближенных к Зиждителям существ, а Бабай Умный шел не в счет, потому как тогда Ярушка был слишком мал, и Крушец еще не умел в полной мере его себе подчинять. Потому сейчас, когда лучица властвовала над мальцом, и, увидев создание близкое к Богам, сызнова передала на Родителя весть:

— Увидеть… Хочу увидеть Отца… Скажи, это Родителю, не зачем от меня таиться, — губы мальчика выдохнув данную молвь глухим голосом, мгновенно побледнели… Он и сам весь побледнел, а после едва зримыми голубыми пятнами покрылась кожа его лица, отчего всполошившись, Костоломка подскочила с земли и придержала объятое тугой корчей тело отрока.

После того, как состояние Яробора нормализовалась, и он сглотнул запихнутую ему в рот бесицей-трясавицей голубую капсулу, последняя еще раз попыталась объяснить, что живет в этих лесах с давних времен, потому как была оставлена тут Богом Волопасом… и общения с Зиждителями не имеет. Стараясь достучаться не столько до Яробора, сколько до Крушеца. Одначе после того как голова отрока еще ярче вспыхнула смаглостью света, а губы шепнули: «передай!», благоразумно смолкла, и для нее ноне стало радостью, что пора отправляться назад. Посему достав из оврага колчан и сломанный лук, Костоломка заботливо помогла встать мальчугану и повела его к селению.

Правду молвить, Костоломка также плохо ориентировалась в этом лесу, как и в целом, на Земле. Дотоль она жила в Галактике Северный Венец, в Системе Бабка, на планете Твърдокуп, где таких мощных лесов и не бывает, а если и встречаются всего-навсе невысокие рощи, с растущими там крыштальками и ракитыми, чем-то напоминающими земные березки. Сама же поверхность Твърдокупа густо укрыта многообразными травами и не менее плотно напитана родниками, ручьями, крыницами, совсем узенькими речушками, крошечными озерцами. Потому дорогу до селения Костоломке указывала королева марух, прыгающая по ветвям в образе сороки. Нынче вообще лес как-то вельми кишил птицей и потому Ярушка видел не только сорок, но и кукушек, дятлов, трясогузок, которые зазвончато перекликались меж собой, а порой и внимательно следили за идущими.

Наложенная на ногу повязка при ходьбе плотно удерживала лодыжку, при том не ощущалось ни боли, ни того, что в кости имелась трещина. Подойдя к реке, немного выше того места, где ее утром переплывал малец, перешли по стволу древа, что заменял лесикам мосток. И уже там, на широкой тропе, каковую пробили людские ноги, Ярушка расстался с Костоломкой. Допрежь того, как и положено, он поклонился и поблагодарил Дикинького мужичка за помощь. На что Костоломка немедля отозвалась еще более низким поклоном.

Яробор вошел в селение уже к вечеру, легохонько прихрамывая на правую ногу, понеже при ходьбе повязка мешала полностью сгибаться голеностопу. И сразу направился по широкой улице, где по правую и левую сторону в ряды шли избы и хозяйственные постройки, к дому своего отца. По традиции именно около дома старшака собирались те которые проходили испытание, конечно, туда приходили и все мужи их общины сопереживающие аль просто любопытствующие. Под высокой, раскидистой яблоней, растущей подле их избы, уже собрались, как увидел подходящий мальчик, отец, старшие братья, отроки прошедшие испытание и даже Здебор Олесь, вернувшийся в селение час назад, да так и не разыскавший младшего сына Твердолика Борзяты. Еще бы ведь он искал его совсем в противоположной стороне гая.

Лишь на улице появился Яробор, явившийся в общину последним, тотчас стихли старшие, поколь толковавшие о чем-то… да и младшие. Так как впервые Здебор Олесь не выследил своего отрока, а если понимать, что не выследил он слабого в физическом отношение Яробора, днесь становилось и вовсе удивительно и необычайно.

Широкой улыбкой живописалось лицо не только Твердолика Борзяты, но и стоящих подле него сынов, мужей общины, как и лицо самого Здебора Олеся. Было сразу видно, как горд старшак тем, что его младшему удалось пройти первое испытание. Ведь надежды на удачу у него почти не имелось, он желал только одного, чтобы сын продержался хотя бы пару часов. А тут его любимец обошел Здебора Олеся.

Ярушка меж тем дойдя до отца, остановился. Он пригнул голову, ощущая, как тягостно застучало внутри него сердце и на мгновение сдавило горло, от страха. Однако сокрыть правду мальчик не мог, так как праведность была его основой.

— Отец, — наконец вскинув вверх голову, произнес Яробор и голос его затрепыхался. — Я должен сказать! Я не прошел испытания, так как мне помогли!

— Помогли?! — зычно дыхнул в ответ Твердолик Борзята и его мужественное лицо, укрытое как и положено воину, оные уподоблялись Богу Воителю, брадой и усами побелевшими от старости, зримо дрогнуло.

— Кто? — вопросил старшак общины, обводя суровым взором столпившихся подле них ребятишек и взрослых.

Ярушка приметил тот взгляд и порывчато качнув головой, пояснил:

— Эту помощь мне оказали не люди, а духи. Дух леса, хозяин зверей и птиц Дикинький мужичок пришел мне помочь…

Мальчика, однако, резко перебил Твердолик Борзята, подозрительно оглядев с головы до ног, на малость остановившись взором на сломанном луке. Этот взгляд Яробор хорошо знал. Твердолик Борзята его всяк раз таким обозревал, когда кто из старших отцу жаловался на нехорошие вопросы сына, а последний отвечал (всегда искренне), что ничего такого не говаривал… не говаривал, потому как те самые нехорошие вопросы задавал не столько мальчик, сколько лучица.

— Что ты такое сказываешь Яробор? — теперь и голос Твердолика Борзяты прозвучал подозрительно, он ведь до конца не осознавал уникальности своего сына, а не ругал его, абы сие запрещали делать лебединые девы, прицепленные к нему. — Какой дух? При чем тут Дикинький мужичок?

Отрок немедля снял с плеча колчан, и, передав его вместе с луком стоящему подле сроднику, Браниму Горяю, наклонившись, принялся развязывать ремешки на каныше. Засим снимать и сам каныш, и чулок. Он приподнял разутую ногу несколько вверх и продемонстрировал отцу и иным старшим покрытую желтой повязкой лодыжку. Пристроив ногу на лежащей на земле сапог, мальчик коротко пояснил, что с ним произошло, обаче, не став сказывать о самих разговорах с Дикиньким мужичком.

— Поэтому, — дополнил он свою молвь. — Испытание я не прошел.

Яробор смолк и глубоко вздохнул, ощутив одновременно спокойствие своей совести и стыд за собственную слабость. А кругом него нежданно наступило отишье. Оно, очевидно, не было всепоглощающим, мощным, ибо прерывалось стрекотом сорок, перекличкой птиц и зверей, переговорами коров, лошадей, кур и утей. Оно затухало в пение шмелей и пчел, стрекоте кузнеца, дуновение ветра и колыхание ветвей дерева.

Прошло немного времени, когда очнувшийся, точно от дум и разглядывания мальчика, Здебор Олесь, с темно-русыми волосами, собранными на затылке вроде в кулич, да обильно поросший брадой и усами так, что их концы были собраны в малые косички, обдав стоящих округ мужей взглядом серых очей, молвил:

— Однако помощь тебе оказали не людьми, а духи. Значит неможно сказать, что испытание ты не прошел. Вишь Твердолик Борзята говорил я тебе, это меня по лесу водили духи, оставляя следы за Яробора, або желали, чтобы твой сын прошел испытание. Благородного отрока ты вырастил, которого не только уважают духи, но который и сам поборник справедливости, пришел и обо всем произошедшем поведал. Посему, я считаю, как старший над ним, что первое испытание отрок, Яробор, прошел достойно.

Здебор Олесь шагнул к мальцу, и, протянув к его голове правую руку, ухватил за долгие волосья схваченные в хвост. Ярушка подчиняясь воле старшего, так как было положено на испытание, что последнее слово оставалось за ним, склонил голову. И тотчас Здебор Олесь вынул засапожный нож с под голенища каныша с четырехгранным, вогнуто-выпуклым клинком, и, вздев хвост мальца вверх, единым махом отрезал половину его, символизируя тем самым прохождение первого испытания. Охотник, медленно развернувшись, протянул и передал отрезанные волосы Твердолику Борзяте и, несомненно, сам оставаясь довольным отроком, добавил:

— Славный сын у тебя старшак!

И немедля пришли в движение окружающие мальчика сродники да кинулись к нему обниматься, аль постукивать по плечу, однозначно с тем проявляя уважение и к нему самому, и оставленному на ноге духом дару.

Когда объятия и поздравления родни схлынули и отрок наконец-то обулся, поелику после первого испытания сразу начиналось второе, он подошел к отцу. Твердолик Борзята воочию обрадовано прижал сына к груди, и, вложив ему в руки небольшую котомку с едой, сказал:

— Теперь Яробор ты должен отправиться к великому дубу, и выбрав уединенное место недалече, схоронив вверенное оружие, развести костер да провести подле него ночь. Ты должен быть мужественным, неустрашимым и дождавшись утра и условного зова пробуждающихся птиц прийти к дубу. Главное ты не смеешь бросить своего оружия и поста, обязан не испугаться величия гая и живущих в нем духов.

Лишь отец перестал сказывать, как старший брат Чеслав Буй вручил мальчику деревянные, обтянутые кожей ножны с мечом, точно вверяя самое дорогое, ему, как будущему воину и мужу. Ярушка торопко кивнул, и в окружении еще шестерых отроков, каковым также удалось пройти испытание, тронулся по улице к выходу из поселения, абы обойти тын и направиться к великому дубу посвященному Богу Воителю. Туда к новому месту своего испытания.

* * *

Ночь неторопливо наползла на небо. Она притушила свет внутри густых зарослей леса, в глубинах которого сидел подле костра Ярушка. Малец уже заслонил густыми травами и сухой листвой меч, развел при помощи кресало (нарочно откованной изогнутой полосы), да кремня костер из собранного хвороста, наложив его обок себя целый ворох, и даже перекусил хлебцем, сальцом, сыром положенным матушкой. А теперь, как почасту делал ночами, уставился в чернеющее небо, нежданно ощутив такую нестерпимую тоску, от которой захотелось завыть… завопить. Глухая боль наполнила сначала голову отрока, тугой раскатистой зябью она пронеслась от виска к виску, и будто клюв дятла застучала в лоб. Надрывисто сотряслось все тело, и малец уткнув взор в сизо-черное небо увидел, как ярко блеснула там малая капелька света горящая и виденная им не только ночью, но и днем, и к удивлению не замечаемая более никем. И как только искорка густо засветилась, словно раскидав в разных направлениях насыщенные блики теней, Ярушка внезапно горько заплакал, уткнув лицо в ладони, и сам того не осознавая зашептал:

— Заберите! Заберите меня! Отец! Отец! Где ты? Где? Как мне больно, плохо без тебя, — перемешивая единожды свои слова и мысли Крушеца.

Протяжный стон вырвался из мальчугана, яркое сияние окутало все его вздрагивающее тельце. Голова, дернувшись вниз, уткнулась в полусогнутые ноги, прямо в колени, и лихорадочно затряслась. И тотчас болезненно свела корча пальцы на руках, ногах, и плюхнув, потекла из носа густая алая кровь.

* * *

А ночь надвигалась на чистый лесок неудержимой своей мощью, поглощая все краски, которые не только зекрым, бурым цветом окрашивали оземь, но и припорошили ее коричневыми, серыми полутонами. Они одевали в темные краски, присущие печище Димургов, камни, воды, травы, деревья, живых существ, которые уснули в кронах дубов, ильмов, елей, сосен… тех кто прикемарил в норах, в стволах, под кореньями… но и на людей, каковые притаившись, небольшими группами, подле расположившихся у костров отроков проверяли их на неустрашимость, пугая посторонними, не присущими живущим обок них творениям, криками и звуками. Нынче земля наливалась особыми соками, силами и ароматами…

Лесики жили в единстве с природой и землей матушкой, потому и праздники их подчинялись смене времен года, всегда отсчитываясь от дней летнего и зимнего солнцестояния да дней осеннего, весеннего равноденствия.

Наступивший кресень, первый летний, месяц принес лесикам не только проведение испытания над отроками, но и завершался праздником величаемым Ярилин день али Ярило Мокрый. Этот праздник считался рубежом между весной и летом, когда на смену лунному Богу Яриле приходил править солнечный Бог Дажба. В эти дни лесики совершая обрядовые песни, пляски и игрища обеспечивали благополучие будущих работ в полях. Умываясь целебной росой, даровали здоровье себе на будущий год, освещали избы, дворы, устраивали празднества не только в селениях, но и полях, тем самым задабривая правящих там духов.

А в небе меж тем, ноне еще вроде как в правление Бога Ярилы, прямо над кронами деревьев, над махунечкой прогалинкой, где сидел плачущий Ярушка появился огромный в размахе пузырь прозрачного света. Его не видели люди, не видел Яробор и Крушец, занятые взыванием к Отцу. Пузырь медленно стал вытягивать свои стенки и опускаться к земле. Прозрачные грани тех стен касались крон деревьев, стволов, ветвей, листвы и не торопко ползли вниз, точно перебирая трещиноватую кору дуба, скользя по гладкости осины, и сочленяясь с гибкими ветоньками березы. Степенно добравшись до землюшки, стенки пузыря своими округлыми рубежами воткнулись в почву, плотно придавив и сами корни, и траву, и опавшую хвою, листву. Растянув понизу края, прозрачный пузырь обаче собрал в завершие стены в единую макушку так, что коли б, можно было узреть ту форму, она явственно напомнила пирамиду, с пятью треугольными стенами, и плавным, более скошенным, основанием. Эта пирамидальная, прозрачная фигура, утаив внутри себя, столь дорогого Зиждителям мальчика, до которого теперь не долетал шум извне, была сотворена Вежды. Яркой золотой искоркой Господь допрежь того спустился с маковки, и вернув свой образ, потушил на собственной коже положенное ей сияние, словно слившись с тем самым могучим дубом, посвященным Богу Воителю, даже для Димурга мощно над ним возвышающимся. Вежды вельми скоро, как он умел делать, сотворил над мальцом щит, а после также резко пропал из леса. И теперь Ярушка слышал всего-навсе поскрипывание схоронившегося в хворосте сверчка, да протяжное уханье совы, которая не успела покинуть загороженного пространства и теперь сидючи на ветке дуба, тревожно выкликивала своих сродников.

Тугая боль, кажется, разрывала грудь отрока, колыхалась в голове, тянула в стороны руки отчего хотелось, взметнув ими, улететь…

Улететь туда…

Ввысь…

В черную синеву, усыпанную брызгами трепетно мерцающих звезд, зовущих своей мощью, силой и тем, что было недоступно мозгу мальчика, всегда ускользяющим и являлось близким лишь его естеству. Глухие рыдания наполнили всю прозрачную пирамиду, и Ярушка нежданно резко дернулся. Голова его запала назад, жаждая вдариться затылком о спину, а рыдания враз прекратились. Тело мальца окаменело, а после беспомощно завалилось на бок, пред очами вдруг вспыхнули особой яркостью лепестки пламени, по угловатым остриям которых засияли почти рдяные капли. Еще миг и вырвавшийся ввысь густоватый, серо-голубой дым накрыл своей сладковатой рябью всю прогалинку, торопливо нырнул в ноздри Яроборки, заслоняя собой мозг.

И тотчас пред теряющим нить событий взором мальчика пронеслась темная космическая даль, покрытая разнообразными по форме и цвету стайками звезд. Одна из них внезапно выступила значительнее иных, и появилось лицо пожилого человека совершенно мягкой округлой, формы, с пепельно-синей кожей, где волнистой была спинка и округлым основание носа. Купно собранные густые пепельные брови переплетались с прядью развевающихся волос, чуть-чуть прикрывая глубокие и сине-марные очи. Слегка впалыми были щеки и выступающими скулы, а густые пепельные усы единясь с брадой таили под собой губы и сам подбородок. Высокий и широкий лоб смотрелся самую малость вдавленным и по нему пролегали горизонтальные и вертикальные, глубокие морщины. По коло лицо окружала темно-синяя, широкая полоса, в каковой перемещались не только символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, но также геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, не только когда-то виденных, но и не наблюдаемых. Сами образы божественных созданий были разнообразны по цвету, форме и проступали столь четко, что зрелись трепещущие листы на деревьях, поводящие ушами звери и плавниками рыбы, шевелящие губами существа и люди. Яркая искра, вырвавшаяся из очей мальчика, энергично оказалось пойманной, мгновенно шевельнувшимися устами Родителя, а после пред ним поплыло синее марево. В той мороке и вовсе нежданно пред ликом отрока появилась неглубокая воронка, каковая имела внутри вельми ровные, коричневые стенки, кружившие по кругу, словно наверчивая спираль. Стенки воронки дрогнув плотно окутали со всех сторон тело Ярушки, закупорили все щели, нежно качнули вправо…влево… а после чуть слышно долетела замирающая молвь:

— Гамаюн-Вихо. Будь только осторожен. Не надобно, повторять, что ты везешь в себе самую большую бесценность нашей Вселенной. Новое, неповторимое и уникальное божество.