Утро еще токмо подумывало о своем рождении, когда крохотные лапки и подвижный хвостик мышки пробежавшей по лицу отрока, огладили его сомкнутые очи, смахнув оттуда слой дымки, да тем самым пробудив. Ярушка не мешкая отворил очи, и резко поднявшись с земли, торопливо сел, да принялся подкидывать в костер сухие ветви, похоже, так и не осознав, что проспал несколько часов, ибо ему, как порой бывает, показалось, он только миг назад сомкнул очи. Да и костерок, где разумно поддерживался огонек дотоль марухами, оставленными оберегать мальца внутри щита, не сказывал об ином.

Прошло, верно, не более получаса, в котором все еще кругом витала тишина и темная даль небесного купола озарилась алыми лучами подымающегося солнца, толком незримого, но уже неотступно приближающего новый день. Мальчик суетливо повел плечами, и с тоской глянув в сереющий небосвод, дюже тихо протянул:

— Вот и еще одна ночь прошла… Прошла и не принесла мне ничего нового, ожидаемого. А ведь я так жаждал. Я так ждал твоего прихода, чтобы разрешить все мои вопросы… Твоего, — голос отрока понизился до едва ощутимого шепота, — Бог Перший.

Нынешнее и давно уже присущее ему состояние обманчивости надежд охватило все тело Яробора, крепкой хваткой сжало внутри мозг, сие, видимо, Крушец надавил на него, сызнова начиная негодовать. По тонкой смуглой коже отрока сверху вниз, выскочив прямо с под корней волос, пробежали крупные холодные мурашки и в мгновение ока он весь озяб, да прерывисто содрогнулся, ощутив как стремительно покрылась вся земля, и травы, растущие на ней малыми брызгами росы. Просто это лопнул щит Вежды, установленный на определенный интервал времени и схлынувший, при соприкосновение с солнечными лучами, вниз каплями воды. Оно как днесь всякая опасность или какое физическое расстройство для мальца пропали, а старшие лесики с первыми лучами солнца покинули прогалину и направились к великому дубу, сочтя, что Яробор прошел и второе испытание.

Вскоре легкой трелью отозвалась какая-то далекая пичужка. И немедля с ближайшего дерева протяжно и обидчиво ухнула сова, ноне пробудившись вместе с отроком да с ужасом осознав, что день уже вступил в свои владения, а она, продрыхнув, так и не успела отобедать. Впрочем, миг спустя тому огорченному уханью вторили, не просто его, заглушая, а прямо-таки утапливая, иные птицы и махом заполнили зеленые нивы леса, крики сорок, кукушек, коньков, трясогузок… Где-то совсем близко бойко застучал по стволу древа дятел.

В лес вернулось осознание насыщенного бытия, а уже и вовсе побелевшее небо, поглотив все звезды и оставив в своей вышине малую и вечно горящую капельку, возвестило Ярушке о том, что и второе испытание он прошел. Малец с тоской глазеющий на ту далекую и единожды близкую искорку в небе, туго дыхнул и удивленно молвил, теперь обращаясь к пляшущему огню, степенно облизывающему своим языком хворост:

— Странно как быстро пролетела ночь. Я даже того не приметил.

Мальчик неспешно пошевелил затекшими от сидения плечами, да переместившись на присядки, принялся закидывать землей, сухой листвой и хвоей все еще полыхающий костерок. Сушняк попав на объятые пламенем ветви нежданно сухо затрещав, выбросил вверх играющей рябью огонь, прибольно окатив своим трепещущим лепестком занесенную над ним руку мальчугана.

— Ах! — вскликнул от боли Ярушка энергично выдернув из лижущего кожу полымя руку и вскочив на ноги, прижал объятую жаром кисть к груди. — Вот же! Вот же тощий замухрышка! — гневливо дыхнул в свою сторону отрок, ибо всегда попадал в такие болезненные, неприятные ситуации, тем самым обнаруживая собственную слабость. Поэтому весьма редко, и только по принуждению старших разводил костер, ставил силки на дичь и вообще занимался присущим мужам обязанностям. Порой, видя ту самую бестолковость, старшие братья желали надавать ему затрещин. Одначе вскинутая рука мгновенно останавливала свое движение, так и не дотягиваясь до головы Яробора, да немедля внутри братьев появлялась теплота и трепетание пред ним… пред его зримой неумелостью, которую они считали, чуть ли не достоинством.

— Замухрышка! — протяжно дунув на руку, добавил малец.

И теперь обходя по кругу костер, принялся присыпать на горящий хворост землю, подпихивая ее подошвой каныша, страшась, что полымя перескочит ему сейчас на ногу. Когда с костром и горящим хворостом мальчик справился, и полив из кубышки воду на руку смыл с лица сажу да запекшеюся ночью под носом кровь, направил свою поступь к захороненному мечу, все еще туля покрасневшую с тыльной стороны ладонь к груди. Невысокий холмик, прикрытый сверху несколькими еловыми ветвями, как символ гая, воочию сказали отроку, что заговоренное его бесстрашием и лесом оружие готово к бою.

Яробор убрал ветви с холмика, и, принявшись смахивать с ножен сухую листву, хвою и мох, грустно заметил, точно говоря сие притихшей на нижней ветке трясогузке подергивающей своим длинным серым хвостиком:

— Еще бы научиться, этим мечом владеть.

— Тсюили…тсюили, — торопливо отозвалась пичужка и закивала своей малой беловато-серой головкой.

Мальчик на чуток замерев, зачарованно вгляделся в птаху и нежно ей просиял, подумав, что та, может статься, его понимает. Ведь лесики считали всякое божеское творение разумным.

— Тсюли… тсюли, — повторил вслед за птичкой отрок и протянул навстречу ей правый указательный перст. Трясогузка нежданно, соскочив с нижней ветви ели, прыгнула на палец мальца и вельми звонко отрывисто прощебетала, словно желая поддержать его в последнем испытании, которое он боялся меньше иных. Однако, каковое вызывало тревогу не только у Богов, у Родителя, но и у этой малой птахи… коя на самом деле была одной из марух.

— Ах, ты, красавица! — нежно вторил ее щебетанию мальчик ощущая трепетную теплоту к живому созданию доверившемуся ему.

Он медленно направил в сторону пичужки левую руку и указательным перстом огладил ее серую спинку, слегка завибрировавшую под его кончиком.

— Красавица! — глас Ярушки понизился до шепота.

Он внезапно легохонько встряхнул перстом и птаха, слетев с него, взметнулась ввысь, закружив теперь над головой мальчонки. Трясогузка, порой эту птицу величали ледоломка, так как она раньше всех возвращалась в леса, точно своим прилетом ломая на реках лед, а иноредь плиска, может оттого, что плескала своим хвостиком. Отрок вскинул голову вверх, и, залюбовавшись шибутно колыхающимися крылышками птицы, оцепенел, наслаждаясь чистотой создания, плавностью веющего кругом аромата сладковато-смольного духа леса, его мощью и диким уверенным в себе величием, чем-то схожим с далеким недоступным космосом, раскинувшимся округ Земли да колыхающим внутри себя и сами планеты, и звезды, и Галактики.

— Счастливица, — нежно протянул мальчик, все еще не сводя взора с порхающей над ним птахи. — Можешь летать. Можешь жить, как желается. Можешь, а я не могу. Привязан я к людям… К батюшке, матушке… к матушке.

Ярушка резко смолк, оглядел свои худые тонкие руки и такие же тонкие перста, подумав, что тоже желал упорхнуть от своих сродников в иные места… если бы не матушка… Туда, где, наконец, нашел бы успокоение от испытываемой тоски, поелику понимал, что никогда не сумеет стать единым с лесиками, с их мыслями, верованиями. С лесиками… с коими был связан кровью, плотью, но столь отличными взглядами, мыслями… душой.

Малец, конечно, знал, что вне лесов живут иные люди, презрительно величаемые сродниками, нурманны, которые верят в другого Бога Ашеру. Старшие рассказывали и про их религию, про бестолковые, еще более невнятно — непонятые верования. Про их ненависть к лесикам и поборникам старой веры. Обаче, отрок внутри своего естества надеялся и мечтал, что может, где-то есть и такие, как он. Такие, которые не разделяют Богов, которые любят Першего, и с трепетом возносят ему хваления наравне с Небо.

Мальчик долго сидел, задумавшись о своем уделе, о той несхожести с членами общины. Одновременно мечтая вырасти и отправиться на поиски тех, кто духовно ему близок, и поймет его чаяния, мысли, чувства. Он бы мог так сидеть и дальше, отрешенный, безучастный ко всему, если бы внезапно раздавшийся подле самого уха пронзительный стрекот сороки, придав ему движения, не вывел из окаменения. Яробор проворно раскинул в стороны остатки хвои и листвы, да вытащил ножны с мечом (которые во всех иных отроках вызывали благолепное уважение, а в нем желание как можно скорей от них отделаться). Мальчик стремительно вскочил на ноги и поспешил к великому дубу. Однако сделав не более десяти шагов, остановился, легохонько вдарил левой дланью себя по лбу, да развернувшись, побежал вспять к месту ночной стоянки, ибо позабыл прихватить оставшийся там сверток с остатками еды, кубышку и кресало с кремнем. Шибутно подхватив сверток с оземи, мальчонка днесь не мешкая направился к дубу, так как занимающийся день уже вползал в лес широкими, солнечными полосами очерчивая не только почву, но и озаряя каждое растеньице, веточку, листок, аль схоронившийся пятилепестковой головешкой желтый цветок.

Несмотря на то, что Яробор торопливо бежал, он прибыл к дубу последним из пяти прошедших испытание отроков. Выскочив из густоты леса малец, на мгновение замер на покатой полянке, в центре которой и рос великий дуб посвященный Богу Воителю, сыну Небо и повелителю гроз, грома, молний. Лесики представляли себе Воителя взрослым мужем с златыми клубящимися, долгими волосами, брадой и усами. Когда Бог гневался его брада, как и волосы, наливались бурой серостью. Воитель потрясал головой и осыпал с волосьев капли водицы на землицу-матушку. На мощной колеснице запряженной крылатыми кологривами мчался Бог средь туч, усеивая оземь дождями. Идут вскачь кологривы, стучат их копыта по небосводу, вращаются колеса колесницы, гремят на них спицы… посему и слышат люди раскаты, рокотания грома. Пускает из своего мощного радужного лука Бог стрелы и бьют молнии в землю, изгоняя оттуда затаившихся демонов, бесов, нежить. Лесики, почитая Воителя, посвящали ему особые дни и символы в виде колеса с шестью спицами, величаемые Грозовик. Изображая эти символы не только на обережных покромках, вышивая на рубахах, но и живописуя их на резных ставнях окошек, служащих в тех местах отводом от молний. Воитель был не только Богом Громовержцем, он слыл покровителем воинов, и потому считалось, что древо дуб, обладает особой могутностью и исключительной силой, крепостью своей древесины. Толстая, почти черная, трещиноватая кора, словно покромка, опоясывала мощный ствол великого дуба, теряющего в далекой голубоватой мороке свою крону с размашисто раскиданными в разные стороны дюжими ветвями и окаменевшими на них лопастными густозелеными листьями, днесь в кресень месяце налитых жизнью и соками своей молодости. Иноредь все же покачивая небольшими пучочками висячего аль стоячего цвета, образующего множество чешуевидных листков, точно восседающих на кольчатом пуфике.

— Яробор! — окликнул недовольно младшего брата Чеслав Буй, и взмахом руки призвал к себе.

Мальчик глубоко втянул аромат дубового духа, чем-то напоминающего сласть перемятого во рту трехлистника лугового да поспешил к брату, который на правах старшего проводящего последний обряд, уже раскладывал ребят вкруг ствола дерева. С под которого уже давно были убраны все ветви, как малые, так и побольше, и днесь землю укрывала сплошным слоем сухая листва, да невысокая травушка, что сумела в этой тенистости прорасти. Однако прежде чем занять указанное Чеславом Буем место, отрок удержал свою поступь подле самого старшего годами члена общины, уже белого как лунь, не только волосами и бородой, но и кожей Збигнева Варуна, лицо оного густо покрывали морщины, а руки изредка отказывая в силе, тряслись. Голос старика, словно хриплый звук колес телеги проскрежетал, когда напротив него остановился малец:

— Яробор, сын Твердолика Борзяты, ты прошел и второе испытание, показав лесу свое бесстрашие и той мощью укрепив собственный меч!

Збигнев Варун протянул руку к склонившейся голове отрока, и на чуток обретя прежнюю силу, крепко ухватил его за остатки волос. Легким движением ножа, зажатого в правой руке, старик срезал хвост под самый корень, досель удерживающийся там тонкой бечевкой.

На полянке подле дуба ноне находилось лишь пять мужей, по одному старшему на каждого из мальцов да Збигнев Варун, который и проводил сам обряд, зазывая предков, да прокладывая зовом путь душам юных воинов в Луга Дедов.

Забрав у младшего брата дотоль сжимаемый сверток и направив к предназначенному ему месту, Чеслав Буй принял у Збигнева Варуна волосы и спрятал их в суму, висевшую на покромке. Понеже обладающие до сих пор жизненной силой, волосы связывали детей с космосом, считалось, что чрез них можно было влиять на поступки человека. Поэтому ноне они должны быть сокрыты от чужого взгляда, а по возвращению в селение отцом отрока отданы огню, абы разрушив ту связь, даровать сыну мужественности.

Яробор занял свое место подле ствола древа, положив ножны с мечом таким побытом, чтобы его правая рука возлежала на рукояти, и сомкнул очи.

Збигнев Варун прерывисто дыша и с трудом переставляя ноги, обошел лежащих мальчишек, очерчивая повдоль их ног завершием своего меча коло, сооружая нечто в виде незримой стены, трубы… рукава уводящего в небеса. Чеслав Буй между тем поил ребят отваром, наливая его из глиняного кувшина в деревянную, удлиненную чару. Подступив к младшему брату, он заботливо поддержал его голову, и приткнул к губам край чары. Мальчик торопко сделал несколько больших глотков слизко-вязкой жидкости и перекривил лицо, вдруг ощутив глухие удары внутри головы, словно кто-то встревожено застучал изнутри в черепную коробку.

— Все, все выпей, — повелел Чеслав Буй и надавил на зубы отрока краем чары, он итак, сам не зная почему, налил брату меньше положенной дозы.

Гулкие удары внутри головы стали ощущаться мощнее, и тело едва ощутимо сотряслось, одначе Яробор подчиняясь не собственным чувствам, а напору брата одним махом допил весь отвар. Густоватый отвар, усилием воли мальца оставшись во рту, медленно прополз в глотку, и гулко упав внутрь желудка, вероятно в одно мгновение впитался в его стенки, просочился сквозь них и попал в кровь… Он, похоже, напитал плоть, все жилы, нервы, сосуды и дотянулся до самого бесценного в нем… его мозга. Яробор плотнее сжал очи, увидев пред ними пляс малых брызг радужного света, когда к тягучей боли в голове и во всем теле добавились глухие удары бубнов, это застучали в них вставшие подле отроков старшие лесики. А после, несмотря на скрипящий голос, громко вскликнул Збигнев Варун:

— О, Бог наш Воитель! Ты оживляющий Явь, не прекращай вращать Коло Жизни!

«Коло Жизни! Коло Жизни! Коло Жизни!» — сие уже взывал не старик, это монотонно стучало в переполнявшейся от боли и жара голове мальчика, а миг спустя ему вторили дробные удары сердца, словно свершающего коловращательное движение в груди.

Яркое сияние вырвалось единождым образом из его рта, очей, носа… Еще миг и голова Яробора, руки, ноги резко дернулись, тело напряглось. По первому его будто скрутила корча так, что сведенные мышцы, красными веревками вывернувшись вперед явственно проступили на лице, шее, конечностях. Тело мальца энергично подпрыгнуло вверх и также резко недвижно окаменело, губы слегка приоткрылись, и оттуда густой белой пеной потекла слюна.

* * *

— Ох! — болезненно вскликнул Седми, и, вскинув вверх руку, прижал перста к проходящей по лбу широкой мелко плетеной цепи на которой, словно на пирамиде восседали такие же цепи, где, однако, каждое последующее звено было меньше в обхвате предыдущего и заканчивалось едва зримым овалом, густо сияющим золото-огнистым светом, и легохонько пульсирующим.

— Что мой милый? — взволнованно отозвался Перший и черты его лица зримо дрогнули.

Он вельми торопко подошел к замершему, обок кресла Вежды, Седми и ласково обхватив того за плечи привлек к себе, единожды обняв и смахнув с лица легкую зябь искорок ссыпавшихся с венца. Боги, конечно, ожидали боль, ибо видения и зов Крушеца поколь сопровождались горячностью и молниеносностью, кою вмале, когда он станет Зиждителем, станет сдерживать венец. Посему за мальчиком ноне наблюдали не только марухи на Земле, но и Седми через Лег-хранителя. Рас каковой нынче мог первым и принять на себя основной удар того видения. И чтобы того не случилось, нужно было во время изъять мальчика да снять венец, увеличивающий мощь восприятия зова.

— Сердечный ритм сбился, — кривя свои кораллово-красные губы начал пояснять Седми, получая достаточно обрывочно поступающие данные. — Наблюдается общее падение температуры тела, мышцы схвачены судорогой… Очевидно, в ближайшие бхарани мальчик потеряет сознание, а потом придут видения. Я уже такое состояние наблюдал. Забирать надо или сейчас Отец, или уже тогда после видения.

Перший резким движением перст, провел по первому рядью цепи венца Седми и тем движение, точно придал вращение самим плетеным колечкам. По ребристому полотну с верхнего ряда вниз, прям как по спирали, прокатилась россыпь пурпурных капель и с тем мгновенно сложила венец Бога в тонкую скрученную бечевку красного цвета. Старший Димург торопко снял с головы Седми свернувшийся венец, одним махом прерывая связь меж Богом и Лег-хранителем, и обращаясь к сидящему на кресле сыну молвил:

— Вежды отправляйся за мальчиком, поколь еще не началось. И сразу относи его в худжру в руки бесиц-трясавиц… Не будем рисковать.

* * *

Збигнев Варун на малеша замер подле объятого корчей Яробора, лежащего на оземи, подле кряжистого, вылезающего корня, и также как Чеслав Буй, переставший ударять в бубен вощагой, испуганно на него уставился. А тельце отрока нежданно тягостно дернувшись окаменело, на его смуглой, тонкой коже проступили не менее кряжистые изогнутые сине-красные вены, жилы и мышцы, обезобразив лицо. Густая белая пена потекла из-под приоткрывшегося рта, просачиваясь, будто сквозь посеревшие зубы, губы. Внезапно тело Ярушки резко вспыхнуло золотым светом таким насыщенным, яростным, указавшим всем тем, кто был подле сомкнуть очи. Яркость сияния была мгновенной, а когда многажды и также стремительно иссякла, описав контуры тела, Яробора на земле не оказалось.

— Ох! Что это? — встревожено выкрикнул Чеслав Буй, узрев вместо тела брата только примятую траву и листву.

Он, было, хотел немедля кинуться к тому месту, откуда исчез брат, однако тотчас услышал мощный и громкий голос Збигнева Варуна:

— Стой! Стой на месте! Это Боги! Не смей разрушить Коло Жизни… обряд, а иначе Яробора не вернут.

Старик шагнул ближе к Чеславу Бую и подтолкнул его беспомощно повисшую руку сжимающую вощагу.

— Бей! Бей! Чтобы не прерывалось Коло Жизни!

И старший брат Яробора неуверенно поднял бубен вверх да застучал в него вощагой, надеясь, что Боги или Деды, словом те, кто забрал… вернут его младшего брата. Ведь, в самом деле, на что им нужен худенький, и вельми слабый отрок, отличающийся от иных острым умом, неуемной любознательностью и необычностью поведения.