Яробор Живко порывчато сотрясся от кашля, и почувствовал, как точно ударом молнии пронзило насквозь его легкие и на малеша стало туго дышать. Те снадобья которые давал ему Тамир-агы, и прописали бесицы-трясавицы, кажется, не приносили облегчения, а делали кашель более протяжно-надрывистым. Порой кашель выдергивался из самого желудка и торопливо плескался во рту.

— Сызнова ты кашляешь, — озабоченно протянул Волег Колояр и потер свой безбородый подбородок, грубо вырубленный, каковой влекосилы брили.

Он с той же легкостью качнул вправо…влево концы своих долгих усов, оные ровными полосами огибали уголки губ и спускаясь по подбородку дотягивались, почитай до самой груди, уж такими смотрелись длинными.

— И никак, — дополнил осударь прерывистую свою молвь. — Наш достопочтенный Тамир-агы не может тебя излечить.

Протянув руку, Волег Колояр заботливо поправил на голове юноши высокую соболью шапку, несколько ему большеватую, а потому всяк миг наползающую на очи.

— Да, нет, он лечит… Мне вроде полегчало, а потом наново начался кашель, — отметил, вступаясь за шамана Яробор Живко, ибо последние дни и вовсе перестал пить даваемые снадобья.

Осударь и мальчик медленной поступью шли повдоль обледенелого брега озера, вода в котором вопреки похолоданию не замерзала. Лишь местами брег покрылся тончайшим ледком, перемешавшимся с сыпью песка. Долина, в каковой решили зимовать влекосилы и кыызы, оказалась для жизни вельми благодатной, и коли они разбили себе селение в ее верховьях, спустя небольшое время узнали, что она хоть и не плотна, но все же заселена людьми. Кочевые племена тыряков, проживали в ее низовьях. Они имели вельми много в своем распоряжении скота, а малым своим количеством не представляли какой опасности пришлым, по сути, будучи мирным народом, не обладающим грамотой, культурными основами, поселениями или градами. Тыряки жили разрозненными, семейными, кланами и для них влекосилы и кыызы представляли, что-то более мощное, прогрессивное. Не только своим внешним обликом, разнообразной, цветной одеждой, украшениями, но и оружием: самострелами, мечами влекосилов, саблями кыызов. Посему когда тыряки и кыызы, языки коих оказались близкородственными, вступили в переговоры, первые безоговорочно признали власть старшего воинства Волега Колояра, и здесь даже не понадобилась помощь или влияние марух.

Тыряки не только помогли обосноваться, как они стали величать, влекосилов и кыызов, моголам — великим людям (употребляя данное название не только в силу их материального, но и количественного превосходства), обаче и указали для их селения более удобное место. Несколько спустив великих — моголов вниз по лощине и обосновав подле одного, совсем маленького пресноводного озера, где вода оказалась мягкая и водилось много рыбы. В это озеро впадала весьма крупная река, и, будучи проточным, оно было населено водоплавающей птицей.

С одной стороны озеро упиралось в скальную гору, постепенно подымающей свои вершины к небесам и увенчанной плотным слоем льда и снега даже летом. С иной стороны озера расстилалась широкая лощина, где водилось вдосталь зверья, в том числе парнокопытного.

Месяц жовтень, второй осенний, принес в долину порывистый ветер, каковой не раз обсыпал землю дождем и снегом, точно сдернутым с покато-островерхих макушек горных гряд. Волег Колояр и Яробор Живко были обряжены в каратаи, пошитые из черного сукна, распашные, долгие, ниже колен, кои застегивались на крючки, начиная почитай от плеча. У каратаев имелись длинные, прямые рукава и стоячий воротник, край которого, также как полы, украшались шерстяным сутажом желтого цвета. Они медленно прогуливались по брегу озерца, немногословно толкуя. Нынче теплый, не по-осеннему, день зарился на ребристую гладь темно-голубого озера низко висящим солнечным светилом, нежно пригревающим землю, воды, еще поколь не погибшие зеленые травы, что особенно густо и сочно смотрелись на выпирающем покатым бугорком острове. Последний находился посередь озера, где вельми высокими казались останки угловатых скальных камней, точно нарочно воткнутых сразу в нескольких местах.

— Может он и лечит, да как-то не совсем ладно. Что ж это за лечение, коли кашель никак не проходит, а лишь замирает на малую толику в груди, — расстроено произнес Волег Колояр и ретиво качнул головой, верно, тем выражая недовольство действиями шамана. — Ты, судя по всему, снадобье, — осударь на миг прервался, и, остановившись ласково воззрился в спину идущего впереди юноши, носком сапога на высокой подошве резко вспарывающего тонкую вязь льда. — Снадобья не пьешь, — это Волег Колояр не подозревал, это ему нашептывал бес, потому не в силах ему противиться он сие и озвучил вслух.

Яробор Живко словно почувствовав тот мощный, вопрошающий взор, свербящий ему спину также придержал свою поступь и рывком дыхнув, тихонько и единожды виновато ответил:

— Да, последнее время не пью. И сам не пойму почему… Точно кто-то мне нашептывает не пить, аль мне просто так чудится.

Несомненно, Крушец это и нашептывал мальчику, по-видимому, жаждая, поставив под угрозу жизнь того, таким побытом связаться с Богами… с Родителем.

Юноша резко обернулся и в упор уставившись в лицо осударя, малозаметно дернул плечами нагруженными теплой одежой.

— Нашептывает, — вслед за парнем повторил волнующее и его слово, Волег Колояр и широко улыбнулся, по-видимому, те шептания ощущая и на себе.

— Знаешь Волег Колояр, — голос Яробора Живко надрывно заколыхался и сам он весь вроде дернулся навстречу осударю. — Иноредь мне кажется несомненным существование Богов. Ибо вглядываясь в красоты земли, в тонкость ее творений, малых лепестков, взмахов крыльев шмеля, и с тем могучее многообразие горных гряд, лесных пространств ты понимаешь…

Мальчик резко вскинул вверх правую руку и описал ею полукруг, тем движением охватывая не только даль серо-голубого неба, густо заплетенного волокнистыми долгими сизо-дымчатыми облаками (толи вычесанных гребешком, толи вспять купно наращивающих свою массивность), но и покоящихся под ним пологих или грубо стесанных вершин горных кряжей для теплоты, прикрытых белыми армадами снега и льда.

— Понимаешь, — все с тем же волнением дополнил Яробор Живко, — что без разумного Творца не может быть воссоздан этот столь крошечный и одновременно могучий Мир. Понимаешь, что есть определенные законы, кои прописаны для существования всей Земли. И не только наполненных мощью бытия и едва заметного движения горных долин, но и крохи червя бороздящего глубины почвы. Но погодя приходит такое мгновение, какой-то опустошенной тоски…томления и тогда начинает казаться, что не было никогда Бога… ни Першего, ни Небо, ни Родителя… И это просто человеческая выдумка, чтобы оправдать собственное увечье мозга… ума… разума. Чтоб переложить всякие трудности, всякие поиски знаний на несуществующего Создателя, имя которого Бог. А все! все, что тебе казалось, виделось и снилось одна игра твоего разума… если не просто безумие… скудоумие.

Юноша также стремительно, как дотоль говорил, смолк и глаза его к шестнадцати годам, словно и вовсе поглотив в крупных пежинах коричневы всякую серость, воззрились в лицо осударя. Они вроде буравили того своей мощью, очевидно, божественной, живущей в нем… точнее взращиваемой. Они требовали ответа, оного скорей всего Волег Колояр и не мог знать, абы был лишь простым человеком.

— Ты сомневаешься в божественном творении Мира? — чуть слышно вопросил осударь, так будто и сам боязливо относился к тому поспрашанию.

— Сомневаюсь? — задумчиво повторил Яробор Живко, а после торопливо кивнул, отчего высокая шапка, восседающая на его голове, съехала в бок, выставив сквозящему по лощине пронзительно-свистящему ветру русые волосы. — Да! я сомневаюсь, — ответил он, малеша помедлив. — Быть может и нет никаких Богов, а все идет само собой… Нежданно и сбивчиво возник, как в целом наш Мир, так и населяющие его творения. И просто человек не желает али страшится, признать себя и окружающее его самодостаточным, величественным. И с тем научиться ценить себя и природу, как высшее, разумное создание и единожды творца. Чтобы сверчь утверждение, что Мир сотворен Богами, вероятно, достаточно осознать собственную полноценность, как человека, так и мирского бытия. — Юноша прервался, або узрел в лице осударя нескрываемое изумление так, точно тот впервые его зрел… Ну, аль однозначно впервые такое слышал. — Да, только человеку это судя по всему не под силу. Он не в состоянии, уяснить свое особое назначение, роль на Земле, не только как творца, преобразователя, но и как опустошителя, несущего гибель, смерть: травам, деревьям, живым тварям, но и себе подобным. Ведь довольно просто придумать какое-либо новое суждение и словом или мечом навязать его другим людям. Так поступают ашеры… Так возможно когда-то поступили лесики и кто знает, что вмале может прийти на смену ашерской религии… Но я, — голос Яробора Живко резко дернулся и качнулся он весь сам. — Я все же верю, что Боги, Творцы нашего Мира, ибо зрел в жизни нечто связанное с ними. Помнишь я тебе рассказывал про Дикинького мужичка, каковой мне помог пройти испытание. Да и вообще мне почасту кажется, что позадь меня, что-то колыхается… Оно незримо, я это ведаю, но скорее всего осязаемое. Иногда я чувствую, чью-то помощь, поддержку, направления и заботу. И еще, но это совсем редко, в голове у меня кто-то шепчет. Порой это звучит низкий голос, а другой раз более высокий… Одначе чаще шепот… шепот который научает и объясняет. Помню месяца за два до смерти моего отца, я увидел вельми четкое видение. Оно возникло ни с того, ни с сего, и, наполнив мой мозг, показало пылающий костер и возложенное на него тело отца.

Мальчик рывком сорвал с головы шапку и ее густым мехом утер покрывшийся россыпью капели пота лоб. Засим он приткнул шапку к лицу, точно схоронившись в том некогда живом покрове, и заметил:

— Помню, он тогда вкрадчиво шептал и той настойчивостью умиротворил меня. Потому-то когда отец умер, я даже не плакал, хотя после видения рыдал не меньше недели, все поколь прячась от сродников в лесу. И потому я не могу. Не могу не верить в Бога, — отводя от лица шапку, дополнил он, по-видимому, поколь неосознанно ощущая взращиваемое внутри себя божество.

Волег Колояр спешно ступил ближе к взволнованному юноше. И так как он был почти на голову выше Яробора Живко, мягко взглянул на него сверху вниз. Очень трепетно осударь провел ладонью по его вьющимся волосам, данным движением передавая мальчику свои отцовские чувства, каковые питал к нему и Айсулу.

— Ты, просто о том весьма много думаешь, — ласково проронил осударь и в тембре его голоса звучали перемешанные чувства заботы и почтения, словно и он сам, того воочью не понимая, осознавал уникальность, неповторимость, а что вернее божественность естества мальчика. — Почасту грустишь, бываешь один. Что откладывает отпечаток на твоей душе. Ты постарайся смотреть на бытие проще, не задумывайся о творении Мира, ибо без вмешательства не может созидаться жизнь. Как не может родиться человек без отца и матери, как не может родиться травушка, древо, животинка, без семени. Так не может существовать и обобщенно Мир… Земля без какой-либо мощной, дающей начало жизни. И та дарующая начальное движение сила и есть Бог. Мы влекосилы величаем ту силу Перший и Небо. Кыызы Небо и Духи. Не столь значимо имя Творца, сколь величественно его творение… сколь…

Однако Яробор Живко стремительно замотал головой, останавливая объяснения осударя и сбрасывая с головы его голубущую волосы руку.

— Нет! Нет! — с горячностью выдохнул он и тотчас тугим кашлем отозвались его легкие.

Юноша закрыл рот ладонью и вздрогнул всем телом, перемешивая слова и рвущуюся изнутри хворь.

— Ты не прав Волег Колояр, — наконец выдохнул из себя мальчик. — Не прав! Как только человек принимает решение ступать своим шагом, как только меняет имя Творца, оставленные, предписанные им законы так сразу… мгновенно начинает духовно видоизменяться. И если человек не осознает своего места на Земле, своей роли, а только стремится сменить имя Творца, вслед за тем изменением замещает и сами ценности, и единожды теряет нравственные устои. Абы целью своей ставит не нравственный рост, а приобретения каких-то выгод лично для себя. И тогда он становится разрушителем не только того, что принадлежит ему как человеку, но и окружающей его природы. Скорей всего человеку не дано осознать величественность творения живущего обок с ним. Может он, таким нарочно создан, таким ущербным в нравственном понимании, чтобы однажды родившись, вскоре умереть… физически и духовно.

Яробор Живко наново прервался, так и не договорив о том, что его тревожило, поелику и сам не совсем понимал свои чувства, мысли, которыми управлял Крушец. Однако он старался сейчас лишь выговориться, выплеснуть хоть на кого-нибудь, что его так тяготило, осознавая ни объяснения, ни успокоения он так и не получит.

Густая хмарь ночи, надвигаясь, степенно захватила все пространство дотоль серо-дымчатого неба обильно укутанного в тучи, чрез каковые не проникали, не только лучи солнца, но и сам положенный небосвод. Яробор Живко укутавшись в каратай с высокой шапкой, согревающей голову, сидел подле Айсулу на войлочном тюке, обок юрты. Девушка оперлась щекой о плечо юноши и тихо напевала ему, что-то на кыызском языке. Это была несколько грубоватая, протяжная песня, в которой переплеталась любовь, тоска, нежность и печаль пережитая юницей. Разговаривать не хотелось, и посему несколько заунывный мотив выводимый губами Айсулу укачал Яробора Живко. Он приклонил голову вправо, и, прижавшись щекой к пуховой косынке прикрывающей голову девушки, сомкнул очи.

Та самая густая хмарь теперь повисла пред очами юноши, едва раскрасившись белыми пежинами. Внезапно пежины сменили раскраску и живописали огромную в размахе местность, окруженную какими-то безобразными насыпями перемешавших мелкие камни и бурую, почти красную почву, только не рассыпчатую к которой привык парень, а лежащую здоровенными пластами, точно поднятой плугом. Корявыми, безжизненными смотрелись не только вершины, склоны тех насыпей, но и охватывающая их подножие оземь, где не росла трава, не пробивался не то, чтобы куст, деревцо, но даже отросток сухостоя, подушки мха или еще какой растительности. Местами в той долине зрелись бляхи серо-сизого бетона, небольшие двухэтажные здания, выложенные из кирпича, лишенные ровности, стройности, одним словом погибающие. Особенно плотно они теснились с правого окоема низины, будучи и сами, как и вся почва окрест, безжизненными, полуразвалившимися постройками, не имеющими окон, дверей, крыш. Иногда и сами стены домов были обветшало порушенными, с отвалившимися кусками на угловых стыках, обшарпанных, покореженных и даже кособоко наклоненных.

Землю, и не только подле домов, но и вообще большей частью в долине, покрывал мусор… Он лежал сплошным ковром, где в неимоверной мешанине отбросов можно было усмотреть стеклянные и деревянные осколки, куски и более крупных предметов, трухи пищевых отходов, дряхлые вещи, бумагу, пластик, вперемешку с глиняными, керамическими останками некогда чего-то цельного, железа, резины, бетона, кирпича, шифера, словно политого сверху черными смолами и оттого курящегося легким дымком.

В завершие той обширной низины, что мог рассмотреть Яробор Живко, и где перемешивались брошенные здания, мусорные свалки и красно-коричневые насыпи проступали, с одного его бока останки деревьев. Таких же обезображенных, с кривыми стволами без коры, ветвей и листьев… Погибших, высохших деревьев, зыркающих на свет своими костяными белыми стволами тел. В тех извращенных, погибших лесках бурая почва была выщерблена буерачными выемками, разрытыми котлованами, с обрывистыми стенами и неровным дном, по которым пролегали мощные в объеме круглые, ржавые трубы.

Под одними из тех оголенных деревов, может в нескольких шагах от глубокой ямы, раскидав в стороны руки и ноги, лежал человек. Обряженный в смурные штаны и бурую сливающуюся с почвой рубаху. Голые стопы того человека были обильно измазаны и вовсе темно-коричневой землей, а искривленные, черные кончики пальцев таращились в темно-синие небеса. Остекленело замершие карие глаза, подернутый вправо нос и широко раскрытый рот, из уголка коего вытекала тонкой струйкой алая кровь, воочию свидетельствовали, что человек мертв. И лишь насыщенно красно-черное пятно на груди, наполняющее ткань влажностью, откуда торчала деревянная рукоять ножа, еще гутарила, что живым он был всего только минуту назад.

Затхлый воздух в той долине казался напоен духом гниения, разложения и горьким привкусом безвозвратной гибели.

Мощной волной тот дух огрел Яробора Живко по лицу, он точно ворвался в нос, охватил своей силой его мозг и болезненно надавил на стенки черепа. Рот юноши сам собой открылся и он громко… громко закричал. И тотчас его тело, дотоль приткнутое к девушке, порывчато сотряслось, а посем также резво окаменело. Оно вдруг прогнулось покатой дугой в позвоночнике, тугой хваткой скрутила корча пальцы на руках и ногах. Яробор Живко внезапно повалился с войлочного тюка на землю, а миг спустя его сердце остановило биение, ибо Крушец выбросил в небеса, расстилающиеся над ними в Солнечную Систему, и Галактики, что наполняли Всевышнего, свой испуг от увиденного, жаждая объяснений и поддержки от тех, кто был родственен ему.

Прошло совсем малое время когда закричала, вскочившая на ноги, Айсулу, и не менее всполошенно уставилась на бездвижно застывшего юношу. А миг погодя яркое смаглое сияние, исторгнувшись из головы последнего, окутало все окаменевшее тело, в доли мига пробив одежу и кожу да вроде как впитавшись в саму плоть. Яробор Живко тягостно дернулся и глубоко вздохнув, отворил очи, услышав внутри головы легкий наигрыш свирели, каковым Крушец, как истинное божество жаждало его поддержать… в первый черед поддержать его…человека.