Тишина наполнила Яробора Живко изнутри, она опутала все его тело, внутренние органы, кровеносные сосуды, мышцы, нервы. Она вклинилась в каждую клеточку его плоти, а после внезапно на место ей пришла картинка и пред очами, выросшая бескрайняя туманность рдяно-пурпурного цвета, заторможено растеклась по темно-синему пространству, кучно покрытому крупными голубо-белыми, многолучевыми звездами. Еще морг и пурпурная дымчатость поблекла, окрасившись по первому в рыжеватый цвет, а после приняв желтоватое сияние.

По-видимому, время тут все же двигалось, и сие была не картинка, а видение… Время двигалось, хотя и вельми тиховодно, перемещая свои выраженные для человечества лучи солнца по земле, стрелки по циферблату, сменяющие друг друга числа на электронном панно…

А пред очами Яробора Живко проступило покачивающееся взад… вперед вязкое полупрозрачное вещество, окутывающее его со всех сторон. Плывущее не только под ним, но и справа, слева и даже над ним. Так, что приотворившиеся очи лизнула та тягучая, теплая субстанция, на малость влезшая, похоже, и под раскрытые веки. Сразу над тем густо покачивающимся веществом находилась ажурно увитая округлая крышка, с тонким переплетением желтоватых нитей промеж себя, чрез каковое проступало легкое лазуревое сияние ровного свода.

Юноша удивленно уставился на ажурную крышку, прикрывающую сверху его ложе в каковом он плыл, ощущая парящее состояние не только головы, туловища, но и рук, ног. Единожды чувствуя в плотно сомкнутом рту вставленный мягкий долгий жгутик, выползший, очевидно, из покатой спинки данной люльки, также едва покачивающийся в тягучем веществе. По жгутику медленно струился голубоватый дымок, и казалось, он лениво втекает в глубины глотки, окутывает внутри легкие и насыщает их теплотой. Лишь пару минут спустя, тягостно ворочающий мозгами Яробор Живко сообразил, что он притоплено плавает внутри, похожего на половинку скорлупки, устройства, совершенно голый, и в углубление его пупка вставлен ярко-красный податливо-изгибающийся тонкий змеевидный отросток, укрепленный иным своим навершием к стенке люльки.

Встревожено пошевелив ногами, руками мальчик вызвал легкое покачивание густой субстанции и только днесь понял, что он не дышит носом… совсем. Однако явственно расслышал участившееся биение собственного сердца и тотчас запаниковал. Резко дернув всеми конечностями, юноша глубоко вздохнул носом. Однако тугое вещество не вошло в ноздри, точно там стояли заслонки, мешавшие его продвижению. Яробор Живко отворил рот, выпустил из сомкнутых зубов жгутик, и срыву рванувшись вверх, пробил головой ажурное полотно крышки. Та один-в-один, как тонкий ледок по осени, хрустнув, переломилась на множество частей и осыпалась в студенистое вещество, из коего юноша вынырнул. Последний широко раскрыл рот, глубоко вогнал в него воздух, и словно надавив на заволакивающий, легкие, дымок ощутил их плавное расширение и сжатие.

Моментально дрыгнувшись, выскочил из пупка змеевидный отросток с острым навершием, и гулко плюхнув в тягучую жидкость, заколебался своим телом в той прозрачности. Испустив из себя несколько алых капель. И немедля Яробор Живко порывчато вздохнул носом, вроде как оттуда убрали заслонки. Вязкая масса вещества медленно скатилась с его хохла прилепившегося концами почитай к середине лба и прочертила путь по спинке носа. Ажурные стенки крышки, оные поколь еще крепились к люльке, обмякнув, будто тканевые, шлепнулись вглубь субстанции желтоватыми пежинами и принялись неспешно растекаться по ее полотну.

Яробор Живко обхватил правой рукой стенку кувшинки, привстав, оперся ногами о гладь ее дна и резко перескочив через преграду, приземлился голыми стопами на отполированный пол, да не мешкая испрямившись, огляделся. Он находился ноне в обширной комнате, вельми неширокой и одновременно долгой, вытянуто-прямоугольной, схожей с коридором, которую величали на маковке худжра. Свод в худжре был не высок, а сами стены плавно изгибаясь, вмале сворачивая вправо, словно описывая полукруг, терялись в той кривизне. В комнате, где и стены, и пол, и свод были блекло-лазуревые, не имелось окон али дверей. А входом служила напоминающая вязкую жидкость серебристая завеса, все время колыхающая своей поверхностью, расположенная на стене супротив уводящему в кривизну коридору. По правую сторону от вылезшего из люльки Яробора Живко в ровном ряду стояли на мощных коричневых прямых столбообразных подставках такие же, небольшие кувшинки, точь-в-точь, как половинки яичной скорлупы, впрочем, пустые.

В комнате было тепло, и витал свежий воздух, которым легко дышалось. Одначе, несмотря на благостное состояние помещения, юноша, будучи совершенно голым и испытывая густой страх, мгновенно озяб. Вязкая жидкость, перестав стекать по нему, только он покинул кувшинку, принялась образовывать на его теле плотную белую корку, стягивая под собой в мелкую бороздку кожу.

Шаткой походкой Яробор Живко выступил от люльки в незанятый проход худжры, и, прикрыв дланью срамное место, огляделся в поисках какой одежи. Малой водовертью внезапно пошла серебристая завеса. Она на доли секунд точно раззявила проем и впустила в помещение Вежды и Трясцу-не-всипуху.

Бесица-трясавица нынче шедшая, в направлении стоящего мальчика, спиной, слегка покачивала своей сычиной головой, с тем негромко тарахтела:

— Вам надобно Господь Вежды незамедлительно, как только прибудет пагода покинуть Млечный Путь. Я на том настаиваю… Настаиваю, ибо слишком наглядно наблюдается ваша утомленность, если не сказать слабость. Вам надо было принять предложение Родителя раньше, поколь еще оставались силы и покинуть эту Галактику, с помощью Зиждителя Небо.

— Хмы, — едва слышно отозвался Вежды, неотрывно взирающий на толкущуюся пред его ногами бесицу-трясавицу. — Настаивает она! что-то ты Трясца-не-всипуха совсем распоясалась… совсем… Это даже не распоясалась… не осмелела, а прямо-таки обнаглела. Еще чуть-чуть и ты начнешь уже не настаивать, а гляди-ка указывать.

— Ну, раз вы Господь Вежды не желаете слушать указаний Родителя, Господа Першего, Зиждителя Небо, — отметила вельми бодро бесица-трясавица и резко остановилась, будто желая собственными телесами преградить путь Богу, она шибутней тряхнула головой, с тем вздев ее еще выше. — Придется мне, вашему созданию, набраться той самой наглости… смелости и настаивать на вашем отлете. Абы вы весьма утомлены, что обобщенно проявляется общей вашей слабостью, раздражительностью, нарушением координации и ориентации в пространстве. Вы стали подвержены вспышкам гнева, или вспять какой-то вялой апатия. И кожа ваша перестала излучать положенного сияния.

В целом Трясца-не — всипуха была права долгое время утаивания правды от Родителя, постоянное напряжение, а теперь еще и видения, вовсе выбили из сил Вежды. Посему он не только зримо схуднул, его мощные плечи, как и спина, стали сутулиться, а сияние токмо изредка оттенялось желтоватым мерцанием.

— Все, — негодующе дыхнул Димург, может, и, соглашаясь со своим созданием, но сейчас думая только о сохранении жизни Крушеца. — Замолчи… Не желаю слушать твою болтовню приправленную мудреными словечками. Я пришел посмотреть на нашего мальчика.

Вежды, наконец, оторвал взор от лица бесицы-трясавицы и медленно перевел его в направлении прохода. Он нежданно уперся взглядом в стоящего и вздрагивающего мальчика. И даже из таковой достаточной дали Яробор Живко увидел, как широко расширились очи Господа. Его словно тяжелые верхние веки, придерживаемые по уголкам крупными сияющими сапфирами яростно вскинулись ввысь… вместе с тонкими, дугообразными черными бровями.

— И не надобно было приходить, — меж тем продолжила трещать Трясца-не-всипуха, не приметив расширившиеся от волнения очи Бога. — Ходить в вашем положении вредно, все едино господин в обмороке и в кувшинке.

Она внезапно толи все же углядев изумление в глазах Господа, толи почувствовав его тяжелое колыхание тела, резко смолкла и обернулась. Ее один глаз, весьма здоровущий, примостивший во лбу, не имеющий радужки, с ярко-желтой склерой и крупным, квадратным, черным зрачком, стремительно увеличился в размерах, словно наехав на полусферическую выпуклость заменяющую нос.

— О, Господи, — озвучила бесица-трясавица движение своего лица, и тотчас тягостно сотряслось все ее худобитное, оголенное тело и качнулись вперед… назад руки. — Этого не может быть! не может быть! Господь Вежды как же так? Как? — голос Трясцы-не-всипухи скрипуче-писклявый надрывно дернулся, так вроде она желала разреветься. — Такого не может быть. Мы проверяли. Я проверяла, у господина был глубокий обморок, а, следовательно, лучица находилась в полном покое. Где?! Где Грудница, Галдея, Дутиха?!

Сие Трясца-не-всипуха закричала столь зычно, раскатисто и единожды кликушески, что казалось это ей старшей из бесиц-трясавиц надо побыть в дольней комнате пагоды и избавиться от нервозности. Однако, Яробор Живко при виде вошедших Вежды и бесицы-трясавицы недвижно замерший, и, кажется, переставший дышать тем гулким криком, воочью укатившим дальше по проходу за поворот, был пробужден, да глубоко выдохнув, чуть слышно молвил:

— Вежды, по верования лесиков тюремщик и судья злобных душ, что томятся после смерти в Пекол Мире. Тяжелые веки того Бога смыкают его очи, ибо стоит их поднять вилами прислужникам, враз испепелит подсудимого, нечестивца взгляд… Взгляд Бога…Бога, служителя, помощника Господа Першего.

— Грудница, Галдея, Дутиха! — еще яростнее закричала Трясца-не-всипуха и трагично всплеснула руками, может тем движением стараясь вызвать обморок у мальчика.

— Не кричи так Трясца-не-всипуха, — вставил своим бархатистым баритоном Вежды и нежно улыбнулся юноше, радуясь… несомненно радуясь, что Крушецу удалось днесь сломать замыслы Родителя. — Ты напугаешь своими воплями нашего бесценного мальчика… малецыка… нашего Ярушку.

Зиждитель степенно протянул правую руку вперед, и, ухватив за вздрагивающее костисто-выпячивающееся плечо бесицу-трясавицу, мягко отодвинул ее в сторону. Он сделал несколько широких шагов, покрыв тем, расстояние, разделяющее его и юношу, да неспешно опустился пред ним на корточки. Став многажды ближе к Яробору Живко, и нескрываемо полюбовно воззрился в его лицо.

— Значит, это были не сны… не видения, — прошептал едва слышно мальчик, и, узрев легкое колыхание сияния под кожей Бога, подняв руку, перстами нежно провел по его щеке.

Гулкий гул, вроде перемещающегося чего-то дюже крупного наполнило помещение и, вроде как накатило сзади. Парень испуганно сотрясся, предположив, что сейчас столь ожидаемая им встреча с Богом прервется, а его грубо изымут и сызнова бросят к людям. И абы того не произошло, Яробор торопко шагнул вперед и раскрыв руки крепко обнял Вежды за шею, уткнув лицо в его подбородок и шибутно, надрывно зашептав:

— Не отдавай, не отдавай меня… Не хочу, не хочу… умру…умру тотчас.

Одначе юноша зря страшился, ибо с иного прохода, что пропадал за поворотом, куда дотоль и улетел зов Трясцы-не-всипухи, явились ее сподручницы. Они, ретиво выскочив из него, махом остановились и не менее взволнованно уставились на Господа, да прильнувшего к нему мальчика.

— Тише…тише, мой любезный, мой Ярушка, — полюбовно протянул Димург, поелику данное чувство было его основой.

Господь одной рукой обхватил трясущееся тельце мальчика, прижал к своей груди и неспешно поднялся с присядок.

— О, Господи! — теперь это уже дыхнули прибежавшие бесицы-трясавицы… дыхнули все вместе… втроем… и их схожие фигуры, лица и, верно, очи единожды судорожно затрепетали.

— Говорила! — и вовсе визгливо, точно на высокой ноте протянула одна из них та, что величалась Грудница. — Говорила! Нельзя господина держать в обмороке, лучица вельми мощная. Ах! что же это… Надобно скорее господина обмыть.

— Обмыть! — гулко вторили ей Галдея и Дутиха.

Трясца-не-всипуха торопливо подскочила к ногам Бога, и, вскинув вверх руки, точно выпрашивая милости, также пискляво-плаксиво молвила:

— Господь! Господь Вежды господина надо обмыть, иначе корка днесь начнет разрывать наружный покров организма, что дюже… дюже болезненно.

— Что тут происходит Вежды? Зачем звал? — внезапно раздался, прерывая тарахтения бесиц-трясавиц бас-баритон, звучащий как бас, впрочем, уступающий ему в глубине и мощи. Каковой прямо-таки резанул по сердцу юношу, всколыхнув воспоминания связанные с Першим, несущее в себе не только его голос, но и мощную тоску по нему Крушеца.

Яробор Живко резко дернулся от лица Димурга в бок и звонко крикнул:

— Перший! — и Вежды державший его на руках и вошедший увы! лишь Небо ощутили как также, а может многажды зычнее крикнул божественное имя Крушец… имя кое отозвалось прокатистым звоном в обоих Зиждителях.

Еще мгновение и Вежды, словно потерявший власть над собственными ногами, натужно качнулся взад…вперед и порывисто дрогнуло все его естество. Он только крепче вжал в себя тело мальчика, пугаясь обронить эту драгоценность, таящую внутри себя родственное ему, и сомкнул тягостно глаза. Отчего его тяжелые веки, один — в- один пронзительно заскрипев, стремглав поглотили под собой темно-бурую радужку с вкраплениями черных мельчайших пежин обоих очей. Немедля к нему шагнул Небо, и заботливо обхватив рамены сына, придержал его, тем замедляя раскачивание. Яробор Живко выглянув из-за плеча Димурга, вперился взором в лицо опешившего от неожиданной встречи старшего Раса, и, не узрев положенного темно-коричневого цвета, которое зрел во снах, однако приметив идентичность черт, тихо вопросил:

— Ты не Перший?

— Нет, — торопко ответил Рас, и, качнув головой, всколыхал на мгновение замершее в навершие его венца движение миниатюрной Солнечной системы. — Я, Небо.

— Небо, — это губы Яробора Живко словно и не исторгли, або они, кажется, перестали шевелиться. — Брат… Брат Першего… так похож…

Он внезапно тягостно сотрясся всем телом, и рывком дернув головой вправо так, что она почитай стукнулась об плечо Вежды, прикрыв глаза, туго задышал. Яркое, насыщенное, смаглое сияние окутало голову юноши, спина его резко прогнулась в районе позвонка, а уста мгновенно свела корча. Он едва видимо приоткрыл рот, и чуть слышно, дюже глухо дыхнул:

— Скажите Родителю, хочу увидеть Отца… Хочу… Пусть не смеет лишать меня с ним встречи, а иначе я взбунтуюсь… И уничтожу… уничтожу эту плоть…

Яробор Живко сызнова весь сотрясся, и голова его лихорадочно дернулась назад, а миг спустя не только спина испрямилась, но помягчели и губы. Открывшиеся очи, вроде ничего не произошло, воззрились на кружащую миниатюрную систему в венце Небо, и юноша уже от себя добавил:

— Хочу увидеть Першего… его… его… Почему, почему вы меня бросили людям, ведь я близок вам, Богам… Я ваш? ваш? — тот спрос он обращал к Небо, встревожено (не только от случившегося, но и озвученной просьбы Крушеца) оглядывающего мальчика, у которого только ноне спало сияние с головы.

— А я знаю… знаю, — обидчиво продолжил сказывать юноша, будто страшась услышать ответ от Бога о собственной ущербности, предпочитая озвучить его самому. — Я урод! Выродок! Ущербный! Потому вы меня отправили на Землю, меня ущербного урода.

— Нет! нет! бесценность! драгоценность, — торопливо проронил и вовсе побуревшими устами Вежды, и, наконец, совладав со своим телом и той болью, что криком вплеснул в него Крушец, открыл глаза. — Ты наша, наша бесценность, драгость. Никакой не урод. Милый, любезный мальчик… любимый малецык, — все с той же теплотой, нежностью дополнил Димург, и слегка отклонив от своей груди юношу, прильнул губами к его лбу, однозначно передавая свой трепет правящей в плоти лучице.

— Самый любезный и дорогой наш, — вторил не менее благодушно словам Вежды Небо и провел перстами по макушке головы мальчика уже покрытого плотной, твердеющей на глазах коркой.

И стоило только коснуться старшему Расу кожи, как парень пронзительно вскрикнул, понеже слой, точно наледь, покрывающий кожу, нежданно надломился, образовав в том месте разошедшуюся в разных направлениях нитевидную трещину, из каковой заструилась тонкими струйками кровь.

— Скорей, скорей, господина надо обмыть, — затараторили в четыре голоса бесицы-трясавицы, дотоль при виде Небо не только стихшие, но и вельми сильно пригнувшие книзу свои головы. — Сейчас наст начнет трескаться, — добавила волнительно Трясца-не-всипуха, отвоевывая себе право говорить первой.

— Нет! Нет! не отдавай! — истерично закричал Яробор Живко, страшась, что коль Вежды выпустит из объятий, он более не узрит его. — Не отдавай, а то… А то я убью!.. убью себя, урода такого! который всегда был ущербным там. — Юноша порывисто задергался, словно его стал бить озноб, и, хлюпнув носом, громко зарыдал.

— Тише, тише, мой милый мальчик, — мягко произнес Вежды, меж тем, не смея приголубить юношу, ибо даже под руками, что удерживали его тело, ощущал плотную корку и вроде зримо нарастающие малые волоконца разрывов на ней. — Я буду подле. Положу в кувшинку и не отойду. Как только корку смоют, тотчас возьму на руки. Прошу тебя, только не кричи, и не говори на себя такие тягостные слова, абы ты мне так дорог.

— Почему же не приходили тогда? Таились, хоронились? — запальчиво отозвался Яробор Живко, мешая слезы, всхлипы. Меж тем ощущая, как болезненно стянутая кожа натянулась до предела и стала медлительно разрываться. — Ах! больно! — продышал, не смея даже скривить уста, поелику над ними и под ними уже лопнула корка и кожа, да начала сочиться юшка.

— Скорей! — непререкаемо-властно молвил Небо и легохонько подтолкнул Вежды в спину. А после, обращаясь уже к мальчику, многажды теплее досказал, — Ярушка, пусть бесицы-трясавицы тебя обмоют и оденут. И потом мы спокойно обо всем потолкуем… Успокойся, прошу тебя, наш милый мальчик, иначе кожа на тебе лопнет, и ты от боли потеряешь сознание… — Старший Рас придвинул голову, как можно ближе к Яробору Живко и с тем словно нависнув над ним, понизив голос до шепота, дополнил, — прошу малецык… Прошу тебя, успокойся, я все… все передам Родителю, — сие явно сказывая лучице…

Лучице, потому как юноша, кажется, ничего не приметил и не услышал, однако голову его на самую малую толику окутало смаглое сияние. Неизвестно толи Крушец воздействовал на плоть, толи сам Яробор Живко сообразил, что коль не пойдет на уступки и впрямь потеряет сознание, а возвращенный к людям ничего не узнает про видения, Богов и Першего, посему минуту спустя согласно откликнулся:

— Хорошо, пусть обмоют… Только ты, Вежды, не уходи, — обращаясь к Господу столь просто, будто это был его сродник, вероятно, даже не осознавая собственных слов, поведения, чувствуя, несомненно, действуя под воздействием Крушеца.

— Конечно мой бесценный мальчик, буду подле, — трепетно протянул Вежды, и, ощутив, как под его ладонями надорвавшаяся корка и кожа, выплеснула горячую кровь, не мешкая шагнул к пустой кувшинке, не к той в которой пробудился Яробор Живко, а к ближайшей.

Подле, каковой, обаче, уже проворно суетились бесицы-трясавицы, нажимая на серые вздутия, схожие с бородавками, поместившиеся на грани стенок люльки, ощупывая белую ее гладь, словом всем суматошным видом показывая, что они вельми заняты. Вежды медлительно опустил мальчика в наполняющуюся голубоватой клейкой жидкостью кувшинку, бережно пристраивая его голову на малеша вспучившийся вал, поднявшийся со дна. Пахнущая резким затхлым, точно сие был квашенный рассол, жидкость нежно окутала туловище и конечности Яробора, в морг достигнув его подбородка. Димург все еще стоявший в проходе, успокаивающе воззрился на глубоко задышавшего юношу, плоть которого вещество почитай полностью поглотив, словно сковав, обездвижило.

— Я тут… рядом, — мягко произнес Вежды и ободряющее улыбнулся и разком его дотоль черная кожа пошла малой россыпью желтоватых пежин сияния, подсвеченных изнутри.

— Господин, прикройте очи, я обмою вам лицо, — заботливо-умиротворяюще молвила нависающая над люлькой бесица-трясавица неотличимо похожая на трех остальных своих соплеменниц.

Мальчик медлил полминуты, но затем, совладав с собственным волнением, резко сомкнул глаза.

— Трясца-не-всипуха, — голос Небо прозвучал для Яробора Живко колыхающегося в кувшинке вельми приглушенно, впрочем, он наполнил своей властностью все помещение, отчего Вежды зримо поморщился и самую толику качнулся. — Почему мальчик очнулся?

Трясца-не-всипуха, стоявшая обок с Галдеей, которая голубоватым, пористым остовом бережными движениями обтирала лицо юноши, энергично повернулась к стоящим в проходе Богам и махом склонив голову, плаксиво, очевидно, надеясь на заступничество своего Творца, сказала:

— Зиждитель Небо, господин по нашим данным находился в глубоком обмороке, состояние лучицы — полный покой, не наблюдалось реакции на окружающие раздражители. Это было проверено мной и Грудницей, а почему господин очнулся…

— Потому как лучица вельми мощная, это, во-первых, а во-вторых, без Отекной и Маньи, невозможно быть уверенными в полном покое лучицы как таковой, або мы не являемся в данной области мастерами, — отрывисто взвизгнула Грудница, стоящая как раз супротивной стороны кувшинки и Трясцы-не-всипухи. — Я сие сразу озвучила при Господе Вежды оногдась… А дотоль Родителю, предложив усыпить господина. Но Родитель повелел держать господина в каматозном состоянии, хотя видимо остался недоволен моей речью и предложением.

— Смолкни… озвучила она, — не скрывая гнева, молвил Небо, и черты его лица враз дрыгнули, точно выплеснув сияние на волосы, усы, бороду, придав им еще более значимую золотистость. — Нам пока было важно, чтобы лучица ничего не ощутила… Не столько мальчик, сколько бесценная лучица, поколь не прибудут утерянные ваши сестры мастера Отекная и Манья. Вот, где скажи мне на милость ваша Отекная? Почему ее не разыскали в Косматом Змее ни Дивный, ни Воитель? Почему ее нет и в Северном Венце, хотя мой брат, и твой Господь Перший, нарочно для того попросил страту гипоцентавров, ее найти?

Старший Рас задав те вопросы, резко прервался и воззрился сначала на Грудницу, а после перевел взор на Трясцу-не-всипуху и с тем легохонько кивнул, предав еще большего движения Солнечной системе в навершие своего венца. Однако ответа не последовало, а обе бесицы-трясавицы торопко перевели взгляды единственных глаз на своего Творца, и по их серой коже всего тела пробежала зябь волнения.

— Родитель сказал, покуда не тревожить лучицу… — продолжил сказывать недовольно Небо, так и не дождавшись ответа от созданий. — Что теперь делать? Уверен гамаюны Ему уже обо всем доложили. Теперь и вовсе будет негодовать, что не справился с малым на меня возложенным.

— Я сам поговорю с Родителем, днесь схожу и поясню все, — незамедлительно вступил в толкование Вежды, несомненно, узрев брошенные на него, испуганные взоры бесиц-трясавиц. — В любом случае, — Димург туго вздохнул, — мне, похоже, не избежать созвездия Медунки так, что чуть больше… чуть меньше гнева Родителя не страшно.

— Что ты говоришь Вежды? — проронил Небо, и тотчас раздраженность покинула и его лицо, и голос. Он ласково огладил черные, кучеряшки волос сына и много мягче дополнил, — с чего ты решил, что Родитель направит тебя в созвездие Медунки в Острожок… Разве ты чем пред ним провинился?

— Провинился, — задумчиво протянул Вежды. Впрочем, узрев тревогу старшего Раса, не стал уточнять, чем провинился, и, не мешкая перевел разговор в более спокойное русло, — просто девочки тут не при чем. — Величая, таким образом, бесиц-трясавиц. — Они предупреждали по поводу лучицы, и ее возможностей… Предупреждали и меня, и Родителя, надо было, наверно, подождать открытия чревоточины и прибытия Отекной.

— Прибытия? — поспрашал старший Рас и рука его, соскользнув с головы Димурга, замерла на его плече. — Может я, что-то пропустил? Но в Млечный Путь поколь, как я ведаю, ничего не направлялось… И место определение Отекной неизвестно. Так, мне намедни молвил Перший… Родитель, обаче, никак не отозвался, но я уверен, и Он не знает, где находится данная бесица-трясавица.

— Родитель ведает, — и вовсе едва слышно дыхнул Вежды и немедля смолк…

Смолк… потому как Небо торопко переместил руку с его плеча и перстами прикрыл его губы. И сам тотчас замер, сомкнул очи и напряженно вслушался в витающие окрест него звуки. В венце его лучисто вспыхнула поместившаяся в середине красная звезда, почитай рдяно-пурпурным цветом, выпуская из себя алую легкую туманность, объявшую не только своим маревом Солнечную систему, но и голову Раса. Минуту спустя та алая морока медлительным, угловатым отростком влезла в ухо Зиждителя, вновь окрасив систему в голубоватые, желтоватые и зеленоватые полутона.

— Что? — негромко переспросил Вежды, узрев в неподвижности Раса, и в движении дымки над его головой, ведомое одним Богам.

— Все хорошо, — также тихонько отозвался Небо, и, отворив очи, по теплому взглянул на Димурга, убирая перста от его губ. — Повелел мне немедля прибыть к Нему. Вам успокоить мальчика, лечение поколь отложить, Крушеца поддержать. Если мальчик не станет тревожиться, видений не будет и вам с Седми не придется мучиться. Я вернусь скорей всего на дацане Седми или своем зинкурате. Тебе же Вежды Родитель велел исполнить обещанное, к моему возвращению.

— Обещанное? — непонятливо вопросил Димург, а после резко дернул головой, и опустил взор… понимая, что обещанное касается возвращения Отекной на маковку.

Небо степенно повернулся, при том его взгляд полюбовно прошелся по лицу юноши, каковому бесицы-трясавицы позволили открыть глаза и все также медленно, как делали в особенности Расы, направился к серебристой завесе, вмале сокрывшись в ней.

Яробор Живко уже вынырнул из клейкой жидкости, которая на удивление не стекла, а испарилась, и ее уровень несколько понизился, похоже большей частью всосавшись в дно самой кувшинки. И незамедлительно бесицы-трясавицы принялись смазывать буро-прозрачной мазью, выдавливаемой из серых бугорков расположенных на гладкой внешней поверхности люльки, кожу на мальчике, покрытую тонкими трещинками, теперь право молвить не кровоточащих, да прямо на глазах стягивающих свои края. Вежды вельми горестно проследив взором за пропавшим в завесе Небо, протяжно вздохнул. Теперь он не мог не исполнить, того, что пообещал Родителю через старшего Раса, а именно возвращения Отекной на маковку. Понеже Родитель уступал его просьбе и поколь направлял в Млечный Путь занамест Воителя Мора. Днесь Вежды не мог подвергнуть жизнь Яробора Живко, как когда-то желал, абы спасти Крушеца, гибели (хотя с тем волнение за удел Крушеца все еще его тревожил). Не мог не только потому как более не хотел идти против Родителя, но и потому, как узрев мальчика здесь… обок себя, уже не сумел бы дать указания своим созданиям его уничтожить, оставаясь по естеству вельми в том мягким Господом.

Клейкая жидкость степенно опускающаяся и впитывающаяся во внутренние стенки скорлупки не оставляла следов, своего оттока, вроде просачиваясь сквозь них. С иного прохода, что пропадал за поворотом, откуда дотоль выскочили сподручницы Трясцы-не-всипухи, явилась еще одна бесица-трясавица, черты лица которой, смотрелись несколько поведенными вправо, точно подвергшиеся судорге. Скорчея, как ее звали, принесла долгое серебристое сакхи, сандалии для мальчика и подала их Галдее. И уже вдвоем они одели усевшегося в люльке Яробора Живко, а Трясца-не-всипуха и Дутиха, между тем обули ему на ноги серебристые сандалии с загнутыми кверху носами, к тонкой подошве каковых крепились крученные ремешки, охватившие по кругу голень на три раза.

— Господин может идти, — доложила весьма нынче покладистая Трясца-не-всипуха, и протянула руку к юноше помогая ему подняться на ноги.

Яробор Живко неторопко испрямился, и все поколь находясь в люльке, глянул снизу вверх на Вежды да прерывисто всхлипнул.

— Ну, что ты мой дорогой, — благодушно протянул Димург и сам удивляясь, как раньше мог говорить с Седми об уничтожение этого, столь дорогого ему мальчика, да подхватив его на руки, крепко прижал к груди.

— Господин может идти сам, не надобно перегружаться и носить его. Вы сызнова утомитесь, Господь Вежды, — торопливо затарахтела не просто Трясца-не-всипуха, а и все остальные четыре бесицы-трясавицы, включая вновь явившуюся, обращаясь вслед неспешно уходящего из помещения Бога.