Чрез три денька приблизились к полосе зачинающегося друдского бору, там идеже вельми давненько беросы расстались со юным Липкой.

До того краснолесью полканы двигались скороходью, Валу и мамаи также бежали, а небесны волки с Волхом живо летели у поднебесье. Усе эвонти дни Ра попеременно сменял на небе тучи, инолды их сёрдито смахивая божественной рукой, али сажая ихни остатки на рога своих волов, иде они, истончаясь, исчезали. Позвизд хоть и дул, но не приносил дожди аль мгу, да и дуновение то було не таким могутным как раньче, а лишь помогающим изгнать мошкару одолевающую идущих. Инде, он налетал порывисто и тады малец зрел как уперёдь вулетали те мелки, жужащи мушки, опадаючи под ноги Рама. Тот овринг на каковой у беросов ушло шесть деньков ноне преодолели почитай вдвое быстрей.

Кады ж уся несметна та рать вошла у бор перьшли на шаг, занеже часточко поросшие дерева не давали мочи туто-ва бежать. Из-за таковой густоты к деревеньке друдов шли ноли увесь день, обаче так и не достигнувши её, расположились на ночлег, оно аки стало ужо смеркатьси. Глубокой ночью Боренька пробудилси, словно ктой-то ему подул у лико. Он открыл очи и увидал пред собой духов. Спервоначалу мальчик, шумно плюхая ресницами, смыкая и размыкая глаза, не сразу то и приметил ктось пред ним поместилси. Со тёмного небушка таращились, один-в-один як знак Ярила и схожие со цветом астры, неблизкие и весьма светозарные звёзды, иноредь заслоняемые покачивающимся тудыли-сюдыли кронами хвойных деревов. Под теми дюжими деревами и кочемарила рать, а почитай до половины выросший Месяц, будто впитавший у собе желтизну свово братца Ра осенял Бел Свет, блёкло-жёлтым светом, да полыхал недалече чудной костёр выпущенный из рога Огненного Волха. В краснолесье друдов окромя огня Асура було уложено костров не возжигать, чёб сберечь лепоту эвонтого дивного края, у оном, як поведал Волх обитали не токмо друды, но и усякие духи из воинства Велеса. А посему прошло чуток времечка кадыкась Борила, проморгавшись, смог разобрать чаво пред ним его стары знакомцы Подкустовники. То зрились сувсем махунечкие духи, напоминающие пенёчки, покрытые як и полагаетси покорёженной, застаревшей корой. Головы им заменяли раскиданные у разны стороны веточки да хвойные иголки, собранные у плотный пучок. На двух из них, словно у глубине таились два светозарных зелёных глазка.

Сучковата ветонька заменяла им роть, кажный раз, кады духи калякали, распадавшаяся надвое.

— Здрасьте вам будя Борил! — произнесли духи, кады мальчик приподнявшись с охабня, опёрси на локоть и вуставилси во вертлявые зелёные очи, горящие у тьме ночи аки светлячки.

— Здраве и вам Подкустовники, — киваючи и радостно просиявши, ответствовал мальчуган.

— Привёл так-таки воинство… как мы поглядим, — прокалякали духи тонюсенькими голосками и прынялись озиратьси, помахивая у сторону почивающих скоробранцев толстыми сучками, кые заменяли им ручоночки. — Уймища их! Оно то и добре! И ладно!

— Агась! — сугласился отрок и приподнявшись с локотка, испрямилси да вусевшись, как и духи обозрел просторы леса, занятые могутными деревами и не мнее мощным воинством.

— Ну, и тады надоть чёб друды у вашу рать вступили, — отметили Подкустовники да малость подсигнули увысь, бойко при приземлении стукнув об оземь своими пихтовыми шишками, натянутыми на сучки-ножки. — Занеже они вельми умело владеють сручными дубинами и могуть вам у бою подсобить. Ну, да с тобой Огненный Волх, а он сынок Мать Сыра Земли и они ему конча подчинютьси. Ты же Борил попомни.

Нежить уся няши покинула и направилась прямо к панывичам. Одначе Кострубонька ожидаеть вашего приходу на краю болотных земель. Он поведёть твову рать чрез те тягостны земли. Он соберёть у лесах бероского краю воинство Велеса и Ярила, рать духов, каковые смыкнуться с вами и будуть ратовать одной единой силой.

— Ох! — довольно дохнул мальчуган и от таковой распрекрасной вести на его глаза накатили слёзы. Да были у то слёзы не горючие, а радостные. Обаче бляснули они во глазах отрока, и абие потухли, не жёлая казатьси Бел Свету, да пужать тот какой-никакой слабинкой. — У то дюже добра весть, — прокалякал малец миг опосля, да тихонько так дохнул припоминаючи злобну нежить встреченну у болотах. — А то нам… людям ту нежить никак не осилить.

— Тяперича осилим!.. переборем её таку пакостну нежить, — произнёс Подкустовник, тот каковой мнее приплясывал и тряхнул веточками да хвоинками, чё замещали ему главу, отчавось закачались евойны махунечкие глазоньки и почудилось у той парящей темнотище, шо весьма смелый дух прям чичас ринетси у схватку с полчищами препротивной нежити, — Одолеем оно як, — добавил он, — духи могуть битьси с духами.

— И погибать могут токмо от собе подобных, — дополнил реченьку первого второй Подкустовник.

— Эт значит повмирать? — чуть слышно протянул евонтов говорок мальчуган, и вздрогнуло усё его тельце, по коже пробегли крупны мурашки и кажись прыподнялись волосья на голове.

— Повмирать, — подтвердили духи поспрашания мальца и сами едва слышно вздохнули сице, чё нежданно позадь них васнь застонала уся землица, и ента жалоба наполнила собой весь лес да тихим окриком неясыти прокатилась окрестъ того краю. — Обаче ты не тужи Борилка, потомуй как за Добро и Бел Свет засегда гибли и будуть погибать люди и духи. Нехай посему победа достанетси Добру, а не Злу. Тадыкась и жизть свову не боязно отдавывать. Борюша ничавось не ответствовал мудрым духам, кои верно жили у Бел Свете с сыздавных времён, а поелику знали и ведали то, чё ему було доколь недоступно. И хотя вон соглашалси с Подкустовниками, но у глубине души жёлал, абы и вовсе не гибли люди, духи али Асуры.

Жёлалось мальчику чёб усем жилось в мире и ловили они с Младушкой рыбёшку в реченьке, ходили у краснолесье по ягоды и пелось, плясалось его народу во праздники.

— Борила ты не горюнь, оно то тако не кому не надобно, особливо тобе… Тому кто сбрал и привёл таку могутну… могутну рать. Рать людей, полканов, зверей, мамаев и Асуров! — прошептал один из Подкустовников не сводя взору своих дивных, огнистых очей с мальчонки. — Велику рать! И попомни, у то усё содеял ты… таковой маленький мальчик, поелику аки верил… верил у силы свои. И ноне… ноне не сумлевайси в победе! Ты, Борил, чё значит борящийся! Боренька немедля кивнул, признаваючи разумность говорка духа, а иной Подкустовник не могший смирно стоять на одном месте и усё то толковище подскакивающий, скузал, ужотко малёхо погромче:

— Да, Борюша, не пущай кручину у свову душеньку! И ащё… ащё Ёжа нам возвярни. Он, Ёж, эвотов у етом бору жавёть. Он положенну ему работу претворил, так пущай днесь воротитьси к свому звериному народцу, верно, вони его заждались. Истомились ожидаючи свово сынка да братца. «Сынка да братца», — пронеслось горячей волной юшки в отроке та молвь и обдало жгучей тоской сердце и душу. Одначе мальчуган не подал и виду от той болезности, а скрыпнув зубами, сице совсем тихо, резво протянул руку, и, взяв котомку, развязал на ней снурки.

Медленно, шоб не вспужать кочумарищего зверька, вон вынул оттудась киндяк и развертав его, скатил с вечи на землю покрытую хвойной полстиной Ёжа. Зверёк сей миг, лишь его востры колюки коснулись опавшей хвои перьмешанной с тончайшими ветоньками, будто почуяв родны места, разверталси и громко запыхтел…порскнул, може прощаясь с отроком. «Цок…цок…цок…», — раздалось у ночи, то Подкустовники издали оклик похожий на трель клеста и у то ж мгновеньице прямо под ногами Ёжа хвоя раздалась у разны стороны, да тот провалилси у появившуюся дыру, ищё немножечко и земля заново сползлась, точно никадысь и не было у эвонтом месте выручающего да такового умного зверька.

— Прощай Борил! Доброй торенки тобе и твоей рати! И победы! — разом дохнули духи. И чичас же Подкустовники взмахнули хвоинками-главами, вскинули у выспрь сучковаты, коротки ручонки, под ногами их, як и под Ёжом, резко раздалась хвоя и прикрытая ею оземь. Духи молниеносно свалились у эвонту саму рытвину, а кады земля и хвоя сошлись, то на том месте идеже тока, шо Подкустовники находились, осталась лёжать водна веточка хвои с махоньким таким зекающим зелёненьким глазком.

Мальчишечка протянул перст и тронул тот глазик, напоминающий жёлто-ядрёную каплю живицы. А капля нежданно застрекотала, как светлячок и дарёный ему Кострубонькой ванов червячок, да встрепенувшись, взлетела увыспрь, перьливаясь зекрым и смаглым светом заскользив у ночи. Малец ащё чуток следил очами за порханием жучка, посем потерял его из виду, точно тот не улятел, а потух, погас у эвонтой черноте. И як токмо светлячок упорхнул мальчик вуслыхал позадь собе, васнь мышиный писк, таковой писклявый и единожды недовольный, али сёрдитый голосок:

— Так чё киндяк возвярнёшь або як? Чавось зенки выпучил….

Глядишь тутась… сызнова туды-сюды очами водишь, ничавось не узыркаешь так-то. Киндяк прибрал, воротить не хошь… Оно и сице ясно, вельми ладненький киндячок. Вэнтов расхорошенький, расчудесненький киндячок, сразу видно аки у торенке вам пособил, вона рубашонка с обновки да и штанцы ничавось таки ладные…нешто его захочетси хозяину возвярнуть… Обаче так-таки поживилси малёха, я втак кумекаю, и возвярни… возвярни тому у кого брал… А то знашь, оно дух могёть и осерчать… тады опосля ничавось у дар и не дадуть… Оно и так бываеть… да и не раз… у так було. «Боли-Бошка!»— немедля вызнав по голосу духа, додумкал про собе Борила и воглянулси. То и прямь был дух леса, охраняющий ягодны места. Он поместилси чуток поодаль от расстеляного на землице-матушке охабне, маненький, худющий старичок, вроде як измождённый гладом со здоровенной таковой главой, да долгими до оземи искарёженно-тоненькими ручками и ножками, едва заметно трясущимися. На немножечко вытянутой главе торчали прямёхонько из макушки две короткие ребристые веточки бруснички сверху на оных устроились зелёны листочки, да несколько рдяных ягодок. Махонькие сизе-синие глазёнки ноне зыркали на мальчонку не стокмо печально, скокмо обидчиво, будто Боренька второго дня обобрав несчастного духа, снял со него усю одежонку ладну да чиненну, а воротил эвонтов донельзя оборванный зипун без вороту, токмо сберёгший на отделанных швах почитай ярко-рдяные снуры.

— Здрав будя Боли-Бошка, — приветствовал духа мальчик и не подымаясь на ноги, повертавшись, протянул тому навстречу усё ищё бывший во руках киндяк не мнее чем зипун дырявый да истрёпанный.

— Буду…буду… — негодующе пробурчал Боли-Бошка принимаючи одёжу. Дух встряхнул киндячок и всмотрелси у его разорванны места да покачавши головёшкой сице чё бруснички удерживаемые на веточках на евойной макушке затряслись туды-сюды, морг опосля прокалякал:

— Он… дотоль то… киндячок мой выглядел луче и не бул таким дырявым.

— Як энто не бул? — ухмыльнувшись, поспрашал мальчуган. — Он таковым засегда и был. Ты чаво ж думкаешь Боли-Бошка его окромя тобе ктой-то мог прымирять да носить? Боли-Бошка немотствовал немножко, усё ащё при ентом зарясь на киндяк, а посем прынявшись натягивать его на собе, прямо на зипун, медленно вставляючи одну да другу руку у останки рукавов, отметил:

— Вже то мене не ведомо, носил кто… прымирял… А вот то чё многось от него запрашивали вестимо, посему то усё полотно его и покрылось дырищами, аки решето ставши.

— Фр! — громко порскнул отрок от той наглой реченьки духа, и качнулси из стороны у сторону, жёлаючи разобрать у витающем мраке, не потешаетьси ль над ним тот. — Знашь Боли-Бошка эт… он твой дар-то у таки вечи творил, чё их не то шоб надёвывать… их на тряпицы и не порвёшь. Оно аки окромя дыр там ничавось и не було.

— А ты, судя по сему, жаждал абы он тобе ладно одеяние варганил? — Боли-Бошка ужось надел киндяк, и оправивши его лоскутны полы к долу, зыркнув на мальца, захихикал. — Судя по сему жаждал ты обновочку приобресть… да-к?

— Ну, може не обновочку, — ответствовал Боренька, не сводя взору с колыхающихся над главой духа брусничных ягод и помахивающих листочков. — А усё ж не таку рвань.

— Ишь ты рвань! — не мешкаючи откликнулси Боли-Бошка и звончее загреготал, потираючи меж собой масюнечкие ладошки, словно припорошенные сверху землицей. — Ишь ты не обновочку. А оно знашь у кого просишь тако и получаешь. Ежели человек аль дух худой, тёмный нешто можно у няго чё путное выпросить? Оно так и с вечями. Худой, драненький киндячок таки ж обрывки и даст.

— Эт…выходь ты об ентом ведал? — вопросил мальчишечка и увидав як дух, пискляво пересмешничивая, закивал головой отчаво задрыгались на нём не токмо ягодки алчущие впасть на оземь, но и руки, и ноги, и сам ярко-рдяной, похожий на востренький клюв какой-то птицы, носик. — А на шо тадыличи ты мене энту рвань дарил? — поспрашал он.

— А че-сь було деять? Чё-сь дарить? У мене ж окромя таковой драни ничавось и неть, — молвил Боли-Бошка, и его сизе-синие глазёнки яро пыхнули огоньками. — Подкустовники Ёжа прынясли… и мене то ж пожёлалось чёй-то дать… от и дал… чё було…хи…хи…хи. Борила смотрел на забавляющегося Боли-Бошку, и, припомнив те самы костычи кои они приобрели благодаря щедрости духа и сам засмеялси.

Да тока коли Боли-Бошка хихикал тихо также як и гутарил, то малец засмеялси звонко, посему мгновенно привлёк ко собе внимание небесных волков сберегающих у ночи сон ратников. Овый из них нежданно вынырнул с под раскидистых, мохнатых ветвей растущей недалече ели, и, оскалившись у направление Боли-Бошки негромко зарычал, обаче тот рык длилси чуть-чуть. Оно как дух также унезапно перьстал хихикать, кособоко скорчил свово и без того кривоватенько лико, склонивши у право рдяной носок и приоткрывши узенький ротик, украшенный блёкло-болотными губами, вытащил оттедась не мнее зекрый, узкий язык да казавши его сёрдитому зверю и мальчугану, пошевелив угловатыми, нагруженными одёженькой плечьми, враз пропал. Да сице резво, чё Боренька и волк, перьглянувшись меже собой, сызнова вперились взглядами у то само место, идеже токась зрели обиженно-тешищегося лесного духа.