Несмотря на таково немало воинство, каковое тягостно продвигалось у бероских густых гаях, ко шестому дню усё ж сумели выйтить из него ко граду Люпель, чё лёживал на реке Ныман. Одначе не самого града, обнесённого двойной стяной частокола, с дюжим рвом и боляхным мостом, ни избёнок и хузяйственных построек поместившихся строго у рядья, да обгороженных плетенью из веток ивы и вётлы, ни улиц ровнёхонько устланых лесом, и вроде як возвышающихся над прочьей частью оземи, ни жителей, ни хмурого ваяводы ничавось ноне там не було. На месте града, днесь почитай полностью сгоревшем и порушенном, окромя разломанных остовов пячей да исковерканных обгоревших брёвен, торчащих изъеденными маковками уверх али просто возлежащих на чёрной покрытой пеплом и останками вечей землице, ничавось не зрелось. Суховатый, смурный туман стлалси над тем внегда ражим поселением, васнь тая у собе усё боль и горесть смерти да разорённости. Слетевший униз, к остановившейся рати, на небесном волке Волх, опустилси на оземь посторонь Рама, и, сидящего на нём Борилки, и муторно так вздохнувши, произнёс:

— Эт, по-видимому, летаглы град уничтожили.

— А людей? — тихонечко вопросил мальчик и крепче сжал рукой пояс на стане тёмника.

— И людей верно тоже, — ответствовал Асур и повертав голову зыркнул своими синими очами на мальца, и в ободе евойном, каковой удёрживал волосья, проходя широкой, золотой полосой по лбу, пыхнул огненно-радужным сиянием клиновидный камень. — Там никого нет! Токмо обгорелые остовы домов и печей. Ежели кто и остался жив, то несомненно бежал отсюдова. У отрока от тех пояснений, резко защемило сердечко, а на очи сызнова навернулись слёзы. Обаче он так яростно заморгал, чё вони вспужавшись его сёрдитости, вроде як и сами обсохли. А Борюша почемуй-то абие припомнил ваяводу Чернява который подстать свому имячку гляделси смугловатым, коренастым, чернокудрым, со густой чёрнявой бородой и вусами, губастый, да с непомерно большими ладонями, о каких беросы ащё гутарять широкорукий, поглядывающий на усё угрюмым, насупистым взглядом и словно посмеивающийся у свои густы усищи, да ужось делящий лошадей путников… и прерывисто выдохнул. Осе… аки воно прилучилось-то! Он— Борилка, да ноли и усе воины града Гарки живы и здравы, а тако мощного и ладного Люпеля вже и неть!.. Как може и неть на Бел Свете самого Чернява— жадного до чужого добра бероса. Мальчуган ащё маленечко зарилси на останки града, да кумекал о изменчивости плятёного Макошью веретенца судьбы, а посем обращаясь зараз к Быляте, сидящем на саврасом полкане, Раме, Волху и Валу поспрашал:

— И чавось нынче нам деять? Куды йтить?

— То надобно у тебя спросить, — немедля откликнулси Волх и провёл широкой дланью по ражей шее свово волка, приглаживая на ней вставшу дыбом шерсть. — Ты ж у нас старшой. Вот возьми и призови Магур. Она то твой свист издалече услышит и прилетит, молвит куда нам направляться. Боренька тот же миг согласно кивнул, и, вздевши головёшку вверх, вуставилси очами у даль небес, днесь местами прикрытую разрезанными на здоровущи куски серовато-дымчатыми облаками. Загнув у роть нижню губёнку, оперши её на зубы, мальчик прижал к ней язык и звонко свистнул. Резкий, высокий звук вырвалси из уст отрока и наполнив просторы кадый-то обитаемого града словно отскочил от тех разрушений и умчалси у увыспрь… туды у голубизну небесной тверди, величественно освещаемую возом Ра. Свист тот таковой пронзительный и ярый, вроде подтолкнул на чуть-чуть замерших на месте солнечных волов печально вуставившихся на останки Люпеля, а посем будто отбросил у сторону те порубленные клоки облаков, высвобождая им путь. Ащё мгновение и у небушке блеснула бело-голубой каплей света Магур, резво увеличиваясь у длину и ширшину. Ейный полёть был так стремителен, чаво кажись чрез морг, Боренька разглядел и ейны могутны легонько взмахивающие крылья, длинны перьливающиеся бело-голубым светом перья, кончики оных, блистая, мигали алыми и жёлтыми цветами. И её покату голову, точно лебяжью и ано высокий златой венок, украшенный по коло остроконечными плавыми перьевыми зубьями с нанизанными на них светозарными, смаглыми, самоцветными каменьями. Тока ноне в жёлтом, завершающимся чёрным краешком, клюве Магур чавой-то несла. Мальчуган напряг очи, и миг опосля, смог узреть чё в клюве птицы Индры находитси стяг. На кумачовом ратище креплёном широкой стороной остроконечного клина горело смаглым светом полотнище на поверхности коего живописалось смаргадовое Древо жизни— с поднятыми кверху лучами сплочёнными на одном стволе, символ единения усего Бел Света, кажного живущего и ноне идущего у рати Борила. Магур, неспешно взмахиваючи могутными крылами, опустилась ищё ниже и закружила над усем тем величественным воинством, як овый вставшим на защиту Бел Света и Богов, верно обозрев кажного из ратника. А засим резко пошла униз и пролетаючи над мальцом, едва не коснулась своими перьливчатыми перьями его пошеничных волос. Птица, враз, широко раскрыла клюв и выпустила стяг. И тот васнь стрела со трепещущим от ветру полотнищем направившись к оземи воткнулси древком пряменько осторонь правого копыта Рама, отчаво темник, от той нежданности, слегка вздрогнул. Мальчик не мешкаючи спрыгнул с полкана и поспешивши к стягу, схватив егойно древко рученькой, резво вырвал из землицы-матушки и поднял ввысь. Клиновидно полотнище пошло малой рябью и на нём заплясало Древо жизни, будто призываючи и иные народы вступать у рать Правды.

— Борил! — громко гикнула птица. — Ступайте в Гарки да поторапливайтесь! — она сделала ищё небольшой круг над воинством и пролетаючи над мальчуганом догамила, — пройдите сквозь зачурованный лес шишуг и отяп. Впитайте их в свою рать, а посем спешите! спешите в Гарки! Гарки! Гарки! Магур нанова подалась выспрь, свершила здоровущее коло над ратоборцами, безмолвно следящими за ейным полётом, а опосля точно ужо с под самих небес докликала:

— В Гарках призови меня! — и чичас же погасла яркой искоркой у голубизне свода. Боренька недвижно стоявший и не сводящий взору с небес, иде возвышаясь на огромном златом возу легохонько, точно сопережеваючи ему покачивал божественной главой Ра, тяжелёхонько задышал. Он хоть и был мал ащё, а усё ж мерекал, чё не зря посылаеть его воинство Магур, сице поторапливая, у Гарки…Гарки…Гарки… У Гарки идеже совсем близёхонько… в днях пути лежмя лёживала его деревенька Купяны, идеже ждали-пождали его возвращения матушка, братцы, сёстрички, сродники и вон…вон самый маненький мальчоночка их семьи— Младушка, вельми дорогой его душеньке, защищаемый и сберегаемый с самого малолетства. «Помни Борилушка! — калякал ему пред самой смёртушкой отец. — То братец твой мяньшой… самый малый… жисть свову не пожалей, а его сбереги! Не давывай николиже в обиду! Николиже! да никому!»…. «Николиже! да никому!»— стучало у висках, колотилось у сердце, и верезгливо отзывалось в истосковавшейся душе. «Младушка… туто-ва я… туто-ва! Повремени маненечко и вмале увидимси! Заслоню я тобе спиной своей, як засегда то делыл… и никто…никто тобе не тронеть!»— прошелестели губы отрока, и наполнилси вон таковым трепетом ко сродникам своим, ко усем беросам и Бел Свету, чё тягостно стало дышатьси и думкалось, шо днесь разорвётси грудь его от той любви. Крепче…крепче лишь обхватил мальчик древко стяга и медленно повертавшись направо, посотрел на тех коих привёл за собой на защиту Добра, усего Бел Света и самих Богов! Он— ищё сувсем дитя, тот кто тяперича не мог позволить собе слабинку, кто не мог аки иной отрок зарюмить, або усё бросив спрятатьси за спинами мужей. Подавляючи у собе те муторные чувства мальчуган унезапно остановил свой взгляд на лице каурого полкана, того самого ктось хотел первым яму дать зарок верности, и который был, аки после догадалси Борилка сыном Рама. Вон весьма походил на свово отца и имел таковое же узкое лико, карие очи, маленько горбатенький нос, придающий ему мужественность, тонкие алые губы и один-в-один як у темника, острый длинный, раздвоенный на конце подбородок. Цвет шерсти у его лошадиного туловища гляделси многось бледней, чем у Рама, будучи ноли чё светло-гнедым, а волосья и кожа смотрелись рыжевато-бурыми и блёкло-смуглыми. Обряженный як и иные полканы у тёмно-синию рубаху, по груди каковой пролегала широка цепь со двумя смарагдовыми камнями, вооружённый мочным луком, да не мнее знаминательным мячом, чё покоилси доколь у серебряных ножнах на широком, весьма дивно украшенном мельчайшими самоцветными каменьями, поясе, да с притуроченными к лошадиному стану двумя тулами набитами стрелами, он был таковым величавым и купавым, чё Борюша ласковенько ему вулыбнулси… Опосля того подумкав, чё осе и Рам не пожалевши свово единственного сынка, привёл его на побоище со Злом у дальни бероски земли, абы сберечь Бел Свет, Асуров и его… его, Борилкин, народ.

Малец порывчато шагнул уперёдь, да обойдя темника, саврасого полкана на коем сидывал Былята и чалого, чё вёз Сома, подступил к сыну Рама.

Неспешно протянул к тому светлому полканскому вьюноше, он стяг и громко так чёб слыхивала уся рать, изрёк:

— Возьми Каси стяг мово воинства, посланное нам Богами Света и сбереги его у тяжком бою со Злом! Сам погибни, обаче с рук не вырони! Каси на миг обмер, во евойных карих очах блеснуло удивление да едва зримый трепет, и ентот дрыг пробёг по усем членам человечьего тела и ано по каурой шерсти. Засим Каси низко приклонил пред мальчиком свой стан, и, взявши у руки древко, крепко, словно врастаючи у то деревянно ратище, не мнее чем Боренька зычно кликнул:

— Зарекаюсь пред тобой княже Борил, ты— каковой собрал под своё начало эту могучую рать из людей, полканов, мамаев, зверей, друдов, духов и Асуров, я сберегу, — и глас его таковой мелодичный, словно прибабасника, оный сказываеть усяки байки, и единожды выразительный дрогнул, одначе Каси справилси с той горячностью и продолжил, — я сберегу стяг посланный нам ноне всем, как знак и символ единой жизни и единой смерти всего живого на Бел Свете! Мальчишечка выпустил из рук ратище и кивнул в ответ таковому искреннему полкану, который своей порывистостью и душевной чистотой далёкой от како-никакой лести сувсем не походил на Рама, а опосля того просиял ему широкой улыбкой. И ента вулыбка сняла напряжение, таящееся у евойной груди да и усём теле. Тяперича и вовсе медленно он поверталси, будто страшать растерять то чудное состояние покоя и уверенности да направилси к Раму. Усё также неторопливо, он взобралси на спину темника и тронув его за пояс, резво взмахнул рукой, так точно як махал ею Огненный Волх, звонко гикнув:

— У торенку! К зачурованным краям шишуг и отяп, а посем у град Гарки! И стоило ему то прогамить, аки не мешкаючи егойна рать, до тех самых пор хранящая отишие, ожидаючи повелений, пришла у движение и тронулась вслед за Рамом и Каси, который днесь вышагивал сторонь свово отца, как стягоносец, у дивны-придивны земли собратьев и ворогов Гуши. Чрез полтора дня достигли зачурованных мест шишуг и отяп. Ковыльны луговины, кои кадытось зачинались от реченьки Ковыльки, нынче не приветствовали странников своими витиеватыми волосками, не колыхали по ветру серебристыми кудерьками, и тама окромя сухой поросли сиротливо обожённой летним жаром ничавось вяще не зрелось. Занеже наступивший верасень, первый овсенний, месяц унёс усю летню лепоту эвонтих мест, окрасив пожню у бурый цвет. Потрюхав к кипучим водам Ковыльки и неширокому мостку, остановились. Борилка спешившись с Рама сошёл с торной полосы и ступил пряменько у сухостой невысоких трав, оно аки видывал он то чё не могли покамест узреть его скоробранцы. Кострубонька, один из коих не явилси ко граду летаглов на смык, тяперича ж возвышаясь стоял посредь той елани, а за ним толпилась орава духов пожней и луговин. Боренька подойдя к Кострубоньке ближее, встал стоямя и всмотрелси у пришедших духов. А тех прибыло оченно многось…. многось… И были тама стары знакомцы мальца, а иные, больча часть оных, доселе тока произносимая у бероских преданиях. Луговые дедки, схожие с тем, который подарил отроку кады-то веночек чем и упас от злобного Цмока, поместились единой гурьбой, маненькие старички весьма корявенькие с горбатыми спинками и ковыльными колосьями заместо волосьев на главе, бородушки и вусах. Облачённые у длинны льняны рубахи белые або серые да подпоясанные стебельками полыни, со плётёными веночками на округлых головушках идеже меж стеблей ковыля, полыни и солянки гляделись цветы васильков, лютиков, белоцвета и материнки. Недалече от Луговых дедушек расположилися младши братцы тех духов— Межевики, кые берегли невспаханну полосу земли средь пашнями, следили за работающими у полях хозявами, те духи каковые засегда вустанавливали и поправляли вершки на меже. Межевики до зела походили на своих старчих братцев, будучи такими ж маненькими и горбатенькими, токмо кожа у них была не бело-прозрачной, а почитай чё чёрной, да занамест волосьев росли зеленоваты побеги сорных трав, заполняющих земли промаж пашни. Ихни длинны рубахи были яро-зекрого цвету, а пояском служили один-два долгих перьплетённых меж собой стволов колкой крапивы, чё ащё величалась жигачка, по стеблю каковой проходили, выпирая упредь и вроде вустремляя на ворога, беловаты жгучи волоски. Середь духов Межевиков просматривались Обилухи, словно жирухи бабёнки с выпученными животами, будто чавой-то тока… тока проглотившие. На главе тех духов топорщились у разны сторонки мякины-останки колосьев, стеблей, верно, отставленных опосля молотьбы. Обилухи сохраняющие посевы и дарящие хлебопашцу щедрые урожаи, а поелику их тельца напоминали зерно пошеницы али овса с насажённой на навершие округлой головёшкой, васнь воткнутой туды.

Кожица у них зрилась желтовато-бурой и какой-то оченно пузырчатой.

Вони были повышее Луговых дедок и Межевиков, ноли удвое, а у серой холщёвой котомке, перькинутой чрез плечо у них чавой-то находилось, оно как вельми махонисто пузырилось. Обряженные у женски понёвы из сухой соломы да тонковатенькие желтющие рубахи с закатанными до локтя рукавами, они казались жницами, пришедшими на покос. Стоячий ворот их рубах расшитый зелёными нитями, малешенько шевелилси, будто то выбивались с под оземи росточки трав. Самыми важными у том воинстве были вестимо Полевые дедушки те самые духи, оные стерегли хлебные пожни, да были родителями Луговых и Межевиков. Вжесь у то гляделись сувсем высоченными духи, хотя и с небольшим тельцем, чёрным аки у Межевиков, с малешенькой головёшкой на коей взамест волосьев и брады росли колосья пошенички, ржи и ячменя завитых меж собой. У Полевых были длинны тонки ручищи и таки ж ножищи, а доходившие до колен зелёные али смаглые рубахи подранные понизу, може задетые вострым серпом да косой, развевались долгими лоскутами по ветру. На коловидном лике духов сидывали по два, зыркающих у разны сторонки глазка, водин правый ярко-василькового цвету, а иной зелёногу. Полевые дедки, як и другие духи, весьма походили друг на дружку, обаче при ентом усё ж разнились высотой, худорбой, чёрточками лика да цветом одеяния. Во руках Полевые сжимали по два изогнутых с зазубренным лезвием серпа, перьливающихся по полотну жлезки жёлтыми, голубыми и кумачными искорками. Посторонь тех старчих дедок приплясываючи крутились, вьюнились прозрачно-белые стройные девицы у долгих до пят рубахах и с длинными, солнечного цвета волосьями заплетёнными у косы. Девы — духи были вельми упавыми, на их нежнейших личиках явственно проступали маненькие алые губки, вздёрнутые носики да крупные очи. У одних девиц глазищи зрились голубыми, а на главе поверх волосьев пролегали венки из перьпутанных стеблей льна да украшенных голубоватыми с сероватым отливом пятилепестковыми цветами. У то были Кудельницы— они як и речные Берегини служили Богине Макошь, сберегаючи земны уделы и межи от усякого зла и нежити. Кудельницы аки и Берегини космы обвивали вкруг шеи и вони, свиваясь на груди духов, являли коловидный горящий смаглым сиянием образ женщины у руках каковой имелись тонки нити льна. Промеж тех Кудельниц сквозили Полудницы— духи жаркого полудня, иже чутко позоруть за усеми ктось не соблюдаючи обычаев выходил работать у пожню в средине дня. По волосам тех девиц пробегали лучистой рябью вспыхивающие жёлто-белые огоньки. Глазаньки у них были также жёлто-белыми и внегда они зарились на Борилку, у них зарождались те самые огоньки, точно калякающие: «Гляди-ка у полудне надоть кочумать, а то мы враз проучим». Гречухи— духи которые обитали у грече, и плясали, бегаючи, волнуючи те всходы, отчавось растения росли краше да крепче, несли на главе, пряменько на солнечно-бурых волосах, венки из гречихи увитой бело-розоватыми соцветиями. Та греча, которую беросу оченно любили вкушать у кашах, да блинцах и оладьях, вела свово величание от слова гричати, попросту от слова греть, занеже для долгого сухранения энтой крупы надобно було дёржать её под солнышком али прокалить у печи. Гутарили беросы, шо коли у пожни жавёть Гречуха, она зачасту бегая по семенам гречи, прокаливаеть их своими ноженьками луче любой печи. Также казались духи Ржаницы— сберегающие полосы ржи у полях. Их венки вдетые на головы плетёные из колосьев ржи, чуть зримо светились бурым светом, а може то перьливались бурые волосья духов.

Боляхные жёлто-ореховые глазищи як зёрна ржи, чудилось пронзали тобе насквозе. Часточко Ржаницы, сёрдиты на хозяев полос, кои не проявляли к духам почтения да не одаривали плодами от труда свово, ноченьками вустраивали во ржи прожины— таки долги дороженьки, усякого разного виду, укладываючи колосья ровнёхонько у рядья. Хороводили возле Полевых дедок также и Ячменицы, Овсяницы, и каки-то иные духи, помладче и попрозрачней, одначе сохранивши лепоту дивьих станов и долготу травяных волосьев. А позадь усех духов выстроились хозяева степей— Степовые. У то были дюжие, худющие старики прозрачные и единожды сизо-серые. Их косматые, седые с отливом пепельного цвета бороды да копны раскиданных туды-сюды волос, ано чичас, кады они стоямя стояли, ярились точно ветровороты, а у них клубились останки растений и пылинки. Ано чрез эвонту сизую серость духа проглядывали евойны угловатые кости на руках и ногах. Он в отличие от Луговых и Полевых дедок, которым часточко дарили обновы люди, был гол, токмо бёдра его опоясывали каки-то иссохшие травы с мерцающими по тем стеблям махунечкими белоцветами, жёлтыми соцветиями хворобоя и тёмно-вышнёвой душмянкой. Духи мирно стоящие у таковой мощной гурьбой, по-видимому, собранной со усех близлежалых еланей, пожней и степей бероских находились в шаге от Бореньки. Нежданно Кострубонька низко поклонилси отроку и, аки и у прежний раз, от ответного приветствия из груди Борила вырвалси зелёно-голубоватый свет прям от знака Велеса, стремительно накрывший притихших духов той лучистостью да сделавши их зримыми для стоящей на ездовитой полосе рати.

— Днесь, — произнёс испрямившийся Кострубонька, — надобно призвать в твою рать шишуг и отяп, ибо не пожалеет их Зло, пожелвит краснолесье и елани, и самих их не оставит в живых.

— Обаче энти народцы весьма не любять людей, — вздыхаючи отметил Боренька усё доколь оглядывающий новых скоробранцев. — Берегиня тады мене калякала чаво вони могуть и зашибить ны. Нешто опосля того они возжелають вступить у рать?

— Вступят! — вельми твёрдо изрёк дух и зыркнул у мальчика жёлтющими будто звериными очами. — Они дюже почитают за старшёго дедку Лесовика, а так как в их них борах лесные духи не живут, ибо этот народец сам стережёт и защищает краснолесье, они несомненно подчинятся призыву дедки… да не одному, а многим.

— А отяпы? — поспрашал Борилка, ужотко и сам додумкав каковому духу подчинится тот народец.

— Вот для того туто-ва Луговой дедко, — ответствовал Кострубонька и издал негромкое фу…фу.

— Ну, тадыличи у торенку! — призывно гикнул отрок и довольным взглядом обозрел воинов— духов таковых маненьких, исхудалых да костлявых одначе обладающих непомерной силой не токась супротив людей, но и супротив собе подобных, а посем повертавшись поспешил к темнику. Оно як мосток чрез Ковыльку был не весьма широким у первый черёд по нему перьправились во земли шишуг и отяп Рам, Борилка, Каси да полканы на которых восседали беросы и Гуша, ноне приосанившийся и аж подтянувший квёрху свову губищу. Мамаи и духи перьшли по самой реченьке, водни ступаючи у тот кипучий поток, а другие васнь по ейному полотну. Направившись впредь, так и не дожидаючись, як перьйдуть Ковыльку усе прочие беглым шагом тронулись по полосе.

Огненный Волх дотоль круживший на своём волке у поднебесье, то спущалси понижее, то вдругорядь взлётал выше, высматриваючи надобные народцы. Рам и Каси маненько пройдя шагом вмале перьшли на скок, право молвить, ей-же-ей, не шибкий. Боренька промаж того настойчиво зыркал у просторы земель лежащих по праву да леву руку, идеже росли дерева да луговы травы, оные к овсени и вовсе усе посохли, и тяперича зрились сухостоем. Прошло верно многось времечка, внегда небесный волк нёсший на собе Волха нежданно резво принял униз и обдавши порывчатым дуновением мальчугана, встрепал ему волосья. А пролетевший над мальцом Асур зычно кликнул:

— Борюша, впереди со стороны краснолесья и со луговины появились воины. Одни, то лесные люди, схожи с Гушей, а иные люди еланей. Огненный Волх абие потянул снурок на шее волка выспрь и тот мгновеньеце спустя ужось парил у вышине, пролетаючи то над бором, то над луговиной, а за ним неотступно следовали тёмной таковой пеленой и усе другие небесные воины. Темник же вуслыхав реченьку Асура замедлил свой скок, перьйдя на степенный шаг, а мальчик восседающий на нём подалси управо и вгляделси у лесны чащобы. Вже правым оказалси Волх, оно як у нескольких шагах от кромки стёжки поросшей травами почитай, чё на краю хвойного бора стояли шишуги. Поросшие тёмно-бурой шерстью, с выпученными уперёд лбами и подбородками, да оченно некрасиво вывернутыми нижними губами. Шишуги, таращали свои маненьки глазёнки, оттягивали к долу губёшки, пущали густу слюну и до зела крепко сжимали у руках мощны дубины, коими в ентов раз не махали може пужаясь таковой могутной рати. Боренька обозрев шишуг торопливо повертал голову и вуставилси доколь густые, и единожды сухие, пожухлые травы покрывающие луг да увидал тама отяп, масеньких да весьма странных существ. То были низинькие, чуток выше срубленного пенёчка существа, тела их были людскими, покрытые кожей, со руками и ногами, и цвету желтовато-серого с рыжеватыми, круглыми пятнами по поверхности. На бёдрах у тех существ находились долгие почти до оземи женские, зелённо-жёлтые понёвы, сшитые из сухих трав, на ноги обуты лапотки.

Дивна, зверина голова, напоминающая полевого суслика была округлой, с малёхо удлиненной мордой, покрытой короткой шёрсткой жёлтоватого цвету, крохотными ушками, стоящими торчком, большущим носом да крупными карими очами. Широкось разявая рты, существа днесь не издавали кадый-то слышимый путниками, схожий с медвежьим, рык. У руках отяпы усё также дёржали здоровенных чорных змей, у длину не меньче четырех— пяти локтей, обаче не крутили ими. По-видимому, и вони были напуганы так нежданно-негаданно явившимся воинством у их края. Мальчик словно почуяв струящийся от тех народцев страх, потянул на собе пояс темника. И Рам скумекавши, по движеньецу Борилкиному, чавось тому надоть, пошёл ащё медленей, а посем и вовсе востановилси. Абие Борила спрыгнул с полкана и обернулси назадь, а ко нему будто струясь меж плотно сомкнутых рядьев скоробранцев ужотко спешили старчий из Кострубонек, да идей-то не меньче десяти дедушек Лесовиков и Луговых. Приметив поспешающих ко нему духов, мальчуган тронул свову поступь уперёдь и обращаясь к тем двум народцам, замерших справу и слеву от езжалой полосы, звонко гикнул:

— Шишуги и отяпы! Я Борил, прибыл сюды со ратью, абы призвать вас вступить у неё. По бероским землям йдёть Зло. Оно сжигаеть грады и деревеньки, убиваеть людей, умерщвляеть духов, опустошаеть гаи и боры, елани и пожни, — глас отрока нежданно дрогнул, он на маненько смолк и подавляючи то трепыхание, утёр проступивши под носом капли сырости, а опосля продолжил. — Оно уничтожаеть усё доброе и светлое чё жавёть у ентом Бел Свете… нашу Мать Сыру Землю, наших Богов.

Ноне то Зло умертвить мой народ, а завтры прибудеть сюды и погубить ваши… ваши народы, оные исстари жили сторонь нас. Боги послали мене у дальние земли, шоб я смог сбрать усяки народы по свой стяг… усяких ратников: полканов, мамаев, духов, небесных волков, друдов и Асуров, чё б конча Добро победило Зло. И вы народы шишуг да отяп забудьте усяки распри промаж собе, забудьте чё вы иные, и йдёте несходными торенками да вступайте у мову рать. И тады Семаргл как-то проклавший меже вас евонту ездовитую стёжку, убярёть ту преграду.

Изгоним же сообща с нашего края, с нашей Мать Сыра Земли и Бел Света у то Зло! Оченно зычно кликнул последни слова Борилка и затих. Тадыличи упредь ступили, словно избранные старчими, дедко Лесовик и дедко Луговой, тот самый кый даровал мальчугану веночек и у два голоска духи зашумели, мешаючи скрип деревов и колыхание трав:

— Шишуги, отяпы! Мы духи лесу и пожней прызываем вас йтить вкупе с нами во рати отрока Борила и полечь зараз, коль вумрёть Бел Свет да наша Мать Сыра Земля, и битьси изгоняючи с родименькой нашей оземи воинство Зла! Обаче шишуги и отяпы немотствовали. Боренька стоючи на езжалой стёжке видывал аки перьглядывались меж собой, водни из них весьма неприятно опущали к долу свои здоровущи губенци, а иные покачивали звериными головами да токмо гутарить не жёлали, и тады малец ащё громче крыкнул, поспрашая колеблющиеся народцы:

— Так вы с нами аль як?

— С нами… с нами, они Борюша, — послухалси нежданно сиплый, низкий глас Гуши, сувсем ладненько бачивший на бероском. Мальчишечка порывисто обернулси и узрел малеша сутулившегося, одначе вельми горделиво осматривающего шишугов и отяп Гушу, тот подступил почитай к Бореньке упритык и вставши от него в шаге, закалякал, — чавось вы немотствуете аль? Курлыпа чё не зекаешь мене? Або не слухаешь зову княжа полканов Борила да дедки Лесовика? — Гуша резко повертал голову у сторону отяп и порскнув, добавил, — А вы… вы отяпы… Ото я ко тобе склоняюсь Смотрак… ко тобе царьку народа отяпского, нешто не слышишь ты мене? Або не понимашь зову княжа Борила да дедки Лугового? Воно… сотрите аки, я ноне вышагиваю по ентовой полосе, коя досель пролегала промаж нас… и на кою неможно було нам отродясь ступать… Обаче я побёг за Борюшей, я посторонь него ступаю повмирать за Бел Свет и Мать Сыру Землицу, и ничавось не страшусь, оно аки доселе тако зрел, чёсь не видать вам николиже.

Поелику зову вас, шишуг, слышь Курлыпа! и вас, отяп, слышь Смотрак ступать за мной на енту, — и Гуша порывчато топнул по полотну дороженьки крепкой стопой, отчавось взвылась увысь густовата жёлтюща пыль, и окутала его шёрсть на ноге до колена, — и иттить под стягом Древа жизти ко побёде! Оно ужо и не ясно чьи реченьки возымели действо над теми народами, так-таки стоило Гуше смолкнуть, як спервоначалу из бора на стёженьку стали выходить шишуги, во главе с их царьком Курлыпой, чуток поширше у плечах чем соратник Бореньки. А посем и отяпский Смотрак, да и иные его братцы, вылезши из сухостоя еланей на езжалую полосу, низко приклонили головы пред Борилой, Гушей и старчими духами указуя тем самым, чё они вступили у рать Добра.