Кали-Даруга, как всегда, торопко вошла в залу маковки, где днесь находились токмо Перший и Асил, и также резко остановилась, не желая прерывать степенного толкования Богов. Она еще чуток раздумывала, а после все с той же стремительностью, с каковой все всегда делала, развернулась, с намереньем покинуть помещение. Перший приметив сие устремление демоницы, вздел левую руку с локотника кресла, и, направив в ее сторону, тотчас прерывая беседу с братом, благодушно молвил:

— Кали-Даруга, дорогая моя девочка, не уходи, — его вытянутые перста самую толику шевельнулись и тем движением остановив рани, повелели обернуться. — Не уходи, мы с малецыком вскоре закончим. А после выслушаем тебя, ибо все Боги тревожатся, как ты можешь понять, за нашего Ярушку и особенно Крушеца.

Демоница также скоро, как дотоль намеревалась покинуть залу, поверталась, и, преодолев промежуток до кресла Першего, замерла в нескольких шагах от него так, чтобы можно было ясно видеть лицо Господа.

— Итак, мой милый малецык, — продолжил прерванную молвь Перший, узрев замершую подле рани. — Почему, сразу не сообщил мне об осложнениях в Синем Око. Ведь ты знаешь без меня не должно принимать того решения, что вы допустили меж собой с Небо. Все то, что касаемо систем в Галактиках, как и самих Галактик, совершается только после моего одобрения.

— Небо просил, — низко отозвался Асил и устало прикрыл веками очи, словно не желая смотреть на весьма досадливое лицо старшего брата, сидящего диагонально. — Сказал, что Галактика дорога малецыку Седми. А ты ведь знаешь Отец, как я виноват пред милым малецыком… До сих пор свое поведение тягостно переживаю.

— И сколько будешь еще переживать? — недовольно вопросил Перший и легонько качнул головой, отчего допрежь почивающая в навершие его венца змея торопко отворила глаза и негодующе полыхнула изумрудными огнями в сторону собственного властителя. — Это надобно пережить малецык, забыть и более не думать… Что было, то было, я о том уже говорил тебе. Ибо Небо будет твоей тягостью долго пользоваться, направляя ее в первую очередь против твоего, милый малецык, спокойствия.

— Весьма я утомился Отец… Так утомился, прошу не нужно меня еще более тормошить, — чуть слышно дыхнул Асил и туго передернув плечами, всколыхнул в своем венце древо жизни, на коем затрепетали листочки, цветки и даже ветоньки. — Дай мне Отец отдышаться, так как пожалеть и поддержать можешь один ты. — Теми словами, мгновенно сгоняя всякое недовольство с лица старшего брата. — Заверть, — дополнил он, — и вовсе не имело смысла сжимать, аль менять ее форму, пространственный размах. Я знал… Надо уничтожать системы, а после и саму Галактику. Когда прибыл в Синее Око, сразу это понял, но все же попытался. Абы Седми осознал, что уже ничего нельзя поделать. Малецык, бесценность наша, непременно расстроится тому событию. Я пред тем как направится к тебе, сказал Небо, чтобы подготовили к переселению особо дорогие им создания. Но он ответил, что не станет толковать о том с Седми. Тем паче малецык после отбытия из Млечного Пути все время раздражен, и не с кем толком не общается, окромя Дажбы и Огня. Небо еще добавил, что у него с малецыком итак постоянно недопонимание, а уничтожение Синего Ока, может вызвать и вовсе его очередное самовольство.

— С Седми я все улажу, — очень мягко отметил Перший, с беспокойством оглядывая покрытые пежинами черные волосы младшего брата и порой степенно гаснущее на его коже золотое сияние. — Малецык достаточно взрослый Бог и понимает, иногда надо жертвовать и тем, что дорого, во имя жизни целого. Да и потом, давеча когда он был на маковке я с ним толковал о Синем Око… И говорил, что возможно придется уничтожить включенные в нее структурные системы, чтобы посем Родитель сочленил и саму Галактику до мятешки. И малецык воспринял сие известие спокойно, как и положено Зиждителю.

— Небо говорил мне иное… Не зря ведь Седми после отбытия из Млечного Пути ни с кем не общался, — вставил незамедлительно Асил и тягостно выдохнул. — И, насколько мне известно, опять находился в Северном Венце. — Старший Атеф смолк, и медлительно раскрыв один глаз пронзительно зыркнул на брата, словно узнавая, ведает тот об этом или нет.

— Я знаю, — откликнулся Димург, едва заметно растянув уголки губ, тем живописуя мягкость черт собственного лица. — Но его пребывание в Северном Венце не было связано с Небо или с Синем Око… это совсем иное. — Господь медленно перевел взор с лица Асила на стоящую демоницу и внимательно обозрел ее с ног до головы. Подолгу останавливаясь взглядом на тончайших переплетениях золотых, платиновых нитей венца, на синих сапфирах украшающих стыки, точно стараясь пробиться сквозь их преграду, и узнать таящиеся внутри головы рани тайны. — Просто, будучи в Млечном Пути, Седми и Вежды немного чудили… Зная о проблематике в здоровье Крушеца, пытались сокрыть от меня и Родителя истинность своих поступков. Потому оба оказались так напряжены и вымотаны. Седми оттого и направился в Северный Венец. Сначала на Пекол, после залетел в систему Волошки на планету гипоцентавров Таврика. Он пробыл какое-то время у императора Китовраса в гостях, а засим отбыл из Северного Венца и вже лишь тогда встретился с Огнем, Дажбой, Опечем. Да залетел в Галактику Крепь в Рипейское созвездие к Усачу абы повидать Стыня. Китоврас сообщил мне, что от них малецык улетел в приподнятом состоянии и это вельми удивительно, абы дотоль Седми близко не общался с императором, точно сторонясь его… Так, что по поводу Седми я все ведаю, и, конечно, любые трения о его Галактике улажу с ним, пускай тебя и Небо, сие не беспокоит.

Перший умягчено просиял улыбкой младшему брату, вероятно умиротворяя в нем все тревоги по поводу предстоящего, або так было всегда… Небо никогда не брал на себя какие-либо возникающие проблемы с сынами, не важно был ли это Седми, Огнь или даже послушные Воитель, Словута, Дажба, прикладывая их на плечи старшего брата. Вроде желая с тем оставаться в глазах сынов, особенно таких непокорных, как Седми и Огнь, более им близким. Проще же говоря, он не умел справляться с их строптивостью и боялся повторения пути Светыча.

— Теперь надо разрешить еще одно, — и вовсе едва роняя слова, молвил Димург. — Во-первых мне не нравится, что в Млечном Пути я буду так долго отсутствовать. И меня тревожит, как это переживет мальчик и Крушец. А во-вторых допрежь того как мы отправимся с тобой в Синее Око надо заглянуть к Родителю, чего поколь я не жажду делать.

Асил днесь степенно открыл и второй глаз, да тотчас перевел взор на стоящую наискосок к нему демоницу, понимая, что последняя речь брата была направлена ей. Рани Темная Кали-Даруга также это поняла и стремительно, дрогнув, вскинула свой взгляд на Першего, да немедля отворила третий глаз, где кроме безжизненной голубой склеры ничего и не было, довольно-таки досадливо отозвавшись:

— Ваш отлет Господь Перший думаю, не благостно скажется на господине, я уже не говорю о лучице, которая несмотря на вашу близость и частые толкования вельми нервозна.

— Милая моя живица, — трепетно протянул Димург, несомненно, стараясь своей речью заручиться помощью демоницы. — Но мне нужно это сделать до перерождения Крушеца, чтобы осталось время восстановиться мне и Асилу, после тех действ. — Уста Зиждителя чуть зримо шевельнулись, изображая всю теплоту, оную он испытывал в отношении такого уникального собственного создания, от знаний которого ноне так много зависело. — Отложить никак не можно… Если ты хочешь молвить о том, моя девочка, не утруждайся, — произнес Перший, узрев, как насыщенными синими пятнами покрылось лицо демоницы, и голубизна самой кожи стала отливать легкой сизостью по окоему тех пятен.

— Весьма это плохо, — голос Кали-Даруги понизился до тягучего, полузадушенного говорка, вроде ей кто-то надавил на шею. — Господин ведь не зря рассказал вам о венцах. Очевидно, мальчик Господь Крушец своевольничает и не столько будучи упрямцем, сколько просто не в силах находится от вас вдали. Разлука его утомляет, посему таковая неординарность поведения… У лучицы особая чувствительность и с ней надо считаться, Родитель это, кажется, понял лишь сейчас, посему очень тревожится за Господа Крушеца.

— Моя милая живица, еще раз, — вельми резко перебив демоницу сказал Перший, однако явно не гневаясь, а словно ощущая вину… и та кручина малозаметно отразилась в чертах его лица, пробежав рябью по поверхности кожи, всколыхав на ней золотой сияние.

Бог неторопливо поднял с облокотницы кресла правую руку и как почасту свершал (стараясь утаить свои переживания) прикрыл часть лица, прислонив длань ко лбу, таким образом, схоронив от рани в первую очередь очи. И только затем все также неспешно, с расстановкой продолжил толковать:

— Мы должны убрать системы с Асилом и саму Галактику до перерождения Крушеца. Ты же понимаешь это… И понимаешь, чтобы это сделать, в Синем Око нужно быть мне. Абы сжать пространство и позволить моему любезному младшему брату уничтожить их за один раз. И это милая живица займет какое-то время. Ибо сам процесс склеивания материи значителен… Но я думаю, что справлюсь с тем в три-четыре свати… Надеюсь, тот срок мальчик и наша бесценность Крушец осилят под твоим приглядом.

— А вы уверены Господь Перший, что после Родитель позволит вам вернуться в Млечный Путь? — теперь, наконец, Кали-Даруга озвучила почему была против отлета Бога, и пежины на ее лице тотчас исчезнув, придали коже бледность и словно слабость ногам так, что она тягостно качнулась взад…вперед. — Давеча вы спорили с Родителем по поводу изъятия господина с Земли. Еще раньше о том стоило ли рассказывать господину о перерождении лучицы… И Родитель вельми, вельми на вас досадовал, если не сказать больше…

— Я тоже того боюсь, моя девочка, — очень тихо продышал старший Димург и вслед посланным словам потряс головой тем пробуждая спящую в венце змею и словно заставляя ее, более близкое к Родителю создание, поведать о Его замыслах. — Боюсь живица, но поступить, по-другому не смею… Я уже вообще многажды раз пожалел, что вызвал на себя когда-то Его гнев, который таким побытом отразился на мне… Одначе теперь о том поздно мыслить. Теперь нужно лететь к Седми, Родителю и в Синее Око… И, конечно, надеяться, моя бесценная девочка, что ты за меня вступишься.

Зиждитель медлительно убрал от лица длань руки, и, открыв взгляд, с трепетом воззрился на демоницу. И в его взоре нескрываемо просквозила такая теплота и любовь, а в темных очах, где точно потонула склера, враз отразились зеленые полотнища облаков, приветствующие своим цветом старшего Атефа и, похоже, саму рани Черных Каликамов.

— Я это делаю все время Господь Перший, — с не меньшей любовью отозвалась Кали-Даруга и уголки ее губ, широко раздавшись, живописали улыбку. — Все время так, что сама вызываю досаду у Родителя.

— Прости меня за то, живица, — Димург сие сказал на привычном для Зиждителей и демонов языке, воспринимаемым даже для слуха Асила щелчками, быстрым треском, скрипом и стонущими звуками, выдохнутом в одном мотиве. Несомненно, ту молвь рани воспринимала не только на слух, но вроде как принимая на сам венец так, что заблистали в стыках золотых, платиновых переплетений синие сапфиры.

— Господь Перший, — голос демоницы резко дернулся, ибо она столь сильно любила своего Творца, что проявление и им того чувства вызвали в ней трепет… Трепет ее плоти, сияния сапфиров в венце, колыхания цвета на ее коже, и переливный блеск слез сразу в трех ее глазах. — Если вам надобно отбыть то днесь… Днесь когда господин находится в кувшинке.

— Зачем сызнова меня осматривать? — негодующе протянул Яробор Живко не желая подниматься с ложа на коем дотоль не менее недовольно, возлежав, покушал. — Я себя хорошо чувствую и чего делать из всего заботу?

— Осмотреть надобно, поелику вы давеча болели господин, — полюбовно пропела Кали-Даруга, осыпая поцелуями собственных перст голову и руки юноши. — Або, коль вы пожелаете вернуться на Землю, мы были уверены, что с вашим здоровьем все благополучно. Ведь Господь Перший, господин, пояснил как важна ваша жизнь, — рани стоящая супротив мальчика в его комле, внимательно воззрилась в глубины его зелено-карих очей.

Золотые пряди в черных глазах демоницы, будто вспыхнувшее пламя взметнулись вверх, вероятно, жаждая проникнуть в мысли мальчика. Но не то, чтобы не смели… увы! не могли. И потому оставалось одно, ожидать откровенности, которая тотчас последовала.

— Да, Отец рассказал и объяснил, как важна моя жизнь в становлении будущего Бога… в становление Крушеца, — с особой теплотой выделяя имя лучицы, откликнулся юноша. Не умеющий скрывать от дорогих ему существ свои мысли и переживания. И эта правдивость зрелась не только в его очах, но и в каждой черточке лица, в его суетливых движениях рук, торопливо разглаживающих материю голубого сакхи на коленях.

— Потому надо заботиться о своем здоровье. Не допускать лишнего волнения и слушать мои наставления, господин, — немедля вставила поучения Кали-Даруга, ноне как-то дюже часто принимающая на вооружение не столько убеждение, сколько вбивание нужного ей поведения.

Ибо Яробор Живко в отличие от Владелины отличался особым твердолобым упрямством и частым желанием вступать в спор али экспериментировать, верно, в том проявляя недостатки присущие печище Димургов. Впрочем, сии недостатки, в той или иной форме проявляющиеся во всех Димургах, кажется, с особой мощью жили в Крушеце и потому переносились им на собственные плоти, в оных он находился… а нынче столь значимо проявились в Яроборке.

— Да, и потом, дражайший мой господин, — все тем же медово-убеждающим голосом протянула Кали-Даруга и как-то разом облобызала волосы и щеки мальчика перстами, токмо на морг задержавшись на переносице, где в серебряном колечке поблескивал крупный густо-фиолетовый сапфир. — Вы должны себя беречь во имя тех людей, что идут за вами… Волега, Гансухэ, Бойдана и конечно Айсулу. Тем паче девочка нынче так в вас нуждается, — рани на малость смолкла. Тембр голоса ее многажды понизился, точно призывая к особому внимания юношу, — ах! да, я забыла… Вам ведь о том Айсулу не говорила, иначе вы бы стали более степенней.

И демоница вновь стихла. Она неспешно убрала руки от головы Яробора Живко и огладила его спину, плотно прижимая к ее поверхности материю сакхи, и единожды свободной правой рукой подтолкнув под нее подушку так, чтобы было удобней сидеть.

— О чем не говорила? — заинтересованно вопросил рао, узрев одначе, что рани явно желает перевести тему разговора. — Кали о чем таком мне не говорила Айсулу?

— Ом! господин… Думаю о том, ваша супруга должна сказать вам сама, — произнесла демоница, всем своим видом и голосом выражая огорчение, вроде дотоль оговорившись, теперь старалась отвлечь мальчика от сего разговора.

Кали-Даруга неспешно взбила еще одну подушку, вже двумя руками и принялась пристраивать ее к спине юноши, когда последний резво дернулся вперед. И не просто ухватил рани Черных Каликамов за две иные поглаживающие его руки, но и плотно прижавшись к ее груди, уже и вовсе точно малое дитя, просяще протянул:

— Кали… милая Кали скажи мне о том, что скрывает Айсулу. А я сберегу твою молвь и никому о ней не поведаю.

— Хорошо, господин, — проплыло над головой юноши не только теплотой объятий Кали-Даруги, но и мелодичностью ее голоса. — Только вы сберегите поколь тайной, — дополнила она. Мальчик немедля кивнул так и не раскрывая объятий, ибо лишь в них ощущал защищенность и спокойствие оное дотоль дарила ему его родная мать. — У вас господин, — допела рани, — вмале будет дитя… Айсулу ждет ребенка.

— Когда господин об этом узнал, — продолжила свои пояснения Кали-Даруга неотрывно смотрящая в лицо Першего. — Он по началу опешил, но потом захотел вернуться на Землю, как я и предполагала… Только попросил отнести его тогда, когда он выйдет из кувшинки и будет спать, чтобы не прощаться с вами Господь Перший и с Богом Асил, так как сие ему тягостно. Но ноне нам данное его желание будет на руку… Хотя, Господь, я оговорюсь, это нам поможет только на начальном этапе вашего отсутствия. А далее тоска господина станет увеличиваться. И то будет не столько его тоска, сколько тоска Господа Крушеца. Посему озвученный вами срок отсутствия я не одобряю, и, увы! должна буду о том доложить Родителю.

Теперь лицо старшего Димурга зарябило волнением, что наблюдалось по изменяющемуся сиянию резко вспыхивающему, и также стремительно растекающемуся в черноте кожи. Легохонько трепетала чешуя змеи в венце Бога, и сама она почасту раскрывая пасть, выпячивала в сторону рани белые загнутые клыки, на концах которых горели ядрено рдяные капли, словно она дотоль впивалась в чью-то мягкую плоть и лакала юшку.

— Может тогда, Отец, отправить на Землю Кали-Даругу, — лениво вклинился в толкования Асил, допрежь того весьма устало глядящий на старшего брата. — Она будет рядом и сможет уберечь нашего милого малецыка от волнения. Ведь ей же удалось это сделать впервой его плоти… Как думаешь Отец? А ты, Кали-Даруга.

Демоница, несомненно, относилась к Асилу много мягче чем к Небо и Дивному, и то, несмотря на произошедший когда-то обман с Кручем. Однако в этот раз она сразу не откликнулась на его вопрос. И данное тугое напряжение и единожды отишье, вроде рани Черных Каликамов испытывала Бога, поплыло по залу маковки степенно окрашивая облака (нынче принявших форму рыхло собранных круглых комков) в серые и почитай болотистые полутона, по-видимому, впитывая в себя тревоги царящие меж толкующих.

— Господь Перший, — прерывая тишину, сказала Кали-Даруга и глас ее вроде звонкой пощечины прокатилась по помещению. — Богу Асилу, что не было объяснено Зиждителем Небо состояние Господа Крушеца? Проблемы, которые выявлены вследствие нестабильного развития?

Казалось, ноне в зале появилось более важное создание, чем сами Боги. Судя по всему не менее значимое, чем Родитель… И это была рани Темная Кали-Даруга. Понеже после заданных ею вопросов, прозвучавших достаточно гневливо, Асил моментально оживился. Он шибутно шевельнулся в своем объемном мохнато нагнанном облачном кресле, зараз испрямив спину и вздернув дотоль лежащую на грядушке голову, отчего в его древе жизни заколыхался каждый листок, лопнули все набухающие почки, затрепетали лепестки цветков и надрывно качнулись плоды. Да и сам взор старшего Атефа, перекачивав с лица брата на стоящую внизу рани стал не только осмысленным, но и дюже встревоженным.

— Я все знаю, — ответил за Першего Асил и было видно, что он почувствовал собственную оплошность и теперь пытался оправдаться. — Небо пояснил и мне, и Дивному, что наш малецык не набрав необходимых параметров роста уже начал построение своего естества.

— Тогда, какого шута, вы говорите Бог Асил, что я смогу уберечь Господа Крушеца от волнения, коли все знаете, — демоница сие не молвила, а точно прорычала и единожды кожа на ее лице приобрела темно-синий цвет, слегка отливающий багровостью. Как сказали бы Боги, напоминающие космические дали. Как сказали бы люди цвет зла, тьмы, смерти….

Кали-Даруга, несомненно, относилась к Асилу много мягче чем к Небо и Дивному, и то, несмотря на произошедший когда-то обман с Кручем. Но разговаривала с ним, похоже, так всегда, точно пред ней был не Бог и старший печище, а какой-то нашкодивший и очень непослушный мальчишка, почасту задающий пустые вопросы и тем ее раздражающий. Демоница неторопливо и явственно демонстративно сомкнула все три глаза, понеже тот, что был во лбу, нежданно ожив, стал наполняться сизым дымком и негодующе выдохнула:

— У Господа Крушеца уже началось формирование естества, полностью создан речевой аппарат. И это есть следствие неправильного его развития. Дражайший мальчик Господь Крушец о том поколь не знает и даже не догадывается, но если это произойдет… Ему понадобится помощь только его Отца, Господа Першего. И в этой жизни плоти мы не можем ошибиться, не можем рисковать спокойствием нашего мальчика, абы можем и вовсе его потерять. Однозначно такой скачок в развитие вызван особой, уникальной чувствительностью лучицы, ее желанием иметь общение с себе подобными и пережитыми волнениями, болезнями в первых двух человеческих телах. — Кали-Даруга прервалась, но только для того, чтобы перевести дух и облизать как-то неестественно иссохшие губы, враз покрывшиеся волоконцами трещинок, будто полопавшихся от синевы кожи. — Ноне у нас одна надежда, что Господь Крушец, ставший нервозно раздражительным, вследствие действ его братьев Господа Вежды и Господа Седми желающих его защитить, а посему долгое время скрывающих особую тоску лучицы по Господу Першему от Родителя, успокоится. А став спокойнее мальчик Господь Крушец, наконец, перестанет изводить плоть, в оной обитает, предоставив ей возможность равномерного развития, что сейчас является залогом здоровья самой лучицы.

Демоница медленно отворила очи, и, узрев удрученное лицо старшего Димурга, на котором замерло все движение и потухло сияние, а чернота радужек будто выплеснувшись, поглотила и саму кожу округ глаз, торопко добавила:

— Но Родитель уверен, что Господь Крушец сумеет умиротворится, а после выполнит обещанное, ибо это вельми важно не только в жизни этой плоти, но и последующей.

— Ты, зачем от меня скрывала о тревогах Родителя по поводу малецыка? — чуть слышно вопросил Перший, вроде как упрекая в том рани и глубоко вздохнул, похоже, втянув в себя не только воздух, всей плотью, но и круглые с отвисшими животами облака так, что они махом развернувшись вновь взметнули своими зелено-бурыми полотнищами, приветствуя старшего Атефа, благоразумно молчавшего.

— Как же можно вам сказывать о тревогах Родителя, Господь Перший, — молвила Кали-Даруга, и хотя марность да синева на ее коже степенно стала уступать голубизне, досада из тона не исчезла. — Коли вы всяк миг тревожитесь о лучице, иноредь даже не примечая саму плоть. Да и потом, — миг тишины, надрывный выдох, напитанный заботой. — Родитель велел ничего вам не говорить, беречь и поколь не волновать, або слишком тяжелым было давешнее ваше состояние вызванное встречей с лучицей… Когда лишь посланная Родителем забота смогла снять с вас губительную тоску.

Старший Димург неспешно оперся руками о пухлые полотнища облокотниц, на малость поглотившие в своей нестабильной материи его кулаки, и, поднявшись с кресла, испрямив стан, много ровнее отозвался:

— Я постараюсь живица прибыть в Млечный Путь как можно скорей, абы не тревожить моего бесценного Крушеца.

— Скорей, это не более двух свати, Господь, — также немедля пояснила Кали-Даруга, словно страшась, что Бог ее не дослушав, уйдет и высоко вздев голову, уставилась в его лицо. — И еще, — голос рани тотчас стал низко-воркующим таким она говорила с мальчиком, али с малецыками, своими воспитанниками, когда желала их, в чем убедить. Теперь третий глаз демоницы раскрылся, явив свою привычную голубизну. — Прошу вас, Господь Перший, — продышала рани, — поколь будете подле Родителя не спорьте с ним, не гневайтесь, не мудрствуйте, не экспериментируйте, не своевольничайте и, конечно, не упрямьтесь.

Это явно говорило не создание, а словно старшая сестра…

Может Богиня?! та самая, каковой никогда в племени Богов не было, но каковая всегда подразумевалась людьми.