Глава первая

«Достойный сын, достойного отца!» — голос Перуна кажется плыл… плавно двигался, проносился в сознании и точно живописал какие-то далекие образы, воспоминания. Внезапно резкий звук и стук оборвал эти образы. Святозару, по-видимому, закрыли уши и подули в лицо. Перед очами кружащие в черном, густом тумане круги разных цветов стали вращаться быстрее и быстрее, и всякий раз, когда они ударялись друг о друга, слышал наследник тихую, волшебную мелодию и голос старой женщины негромко пел песню про великую восурскую землю. Святозар открыл глаза, и впервый момент ему показалось, что он лежит на земле, что сейчас глубокая ночь, а прямо над ним раскинулось высокое, черное небо полное звезд. Однако немного приглядевшись, он догадался, что кругом него, ни земля, а черное звездное небо находится не только наверху, но и справа, и слева, и даже под ним. Да, и сами звезды были ярко-голубого, ярко-белого цвета, и необычайно светились и мигали. Святозар смотрел вверх и видел в какой-то неизведанной вышине багряный туман, усеянный мелкими, крупными пылинками, крапинками белого цвета, малеша правее расположилась туманность уже более светлого, нежно-розового цвета, а левее не ярко мерцало крупное синие облако словно собранное из махунечких крупинок. Святозар глубоко вздохнул и пошевелил руками и ногами. Но воздух, который вошел в него, был какой-то плотный и густой, похожий на мерцающие кругом туманы, а ноги и руки наследника были неподвижными, словно он их и вообще не имел или сейчас на широком, овальном переливающемся серебристым светом облаке, лежало не тело, а лишь душа Святозара. Кругом него царила небывалая тишина, будто звуки в этом месте и вовсе отсутствовали.

— Эм… эм… эм, — простонал наследник, и наново попытался пошевелить своими руками и ногами. Внезапно справа от него ярко блеснул длинный, серебристый, тончайший луч — паутинка, будто протянувшийся по тому черному мареву.

И по этому лучу к Святозару подступил ДажьБог. Он был молод и крепок, с высоким лбом, прямым носом, большими голубыми глазами на красивом лице и волнистыми, серебряными до плеч волосами, ярко озаренными золотым нимбом. Святозар поворотил на Бога свои глаза, а тот неспешно встал на овальное облако, и, опустился подле. ДажьБог протянул руку, убрал с лица сына длинную, каштановую прядь волос, а после ласково улыбнувшись, тихо произнес:

— Здравствуй, мой мальчик.

— Здравствуй, отец, — ответил таким же тихим голосом Святозар. — Что со мной? Почему я не чувствую своего тела, рук и ног? И вообще, отец, где мы?

— С твоим телом все хорошо, не тревожься мальчик, — все еще улыбаясь, пояснил ДажьБог. — Твою руку и спину я излечил. А находимся мы с тобой, — и ДажьБог устремив руку вдаль, очертил ею круг. — На небесной, молочной дороге… Но меня беспокоит сейчас, сынок, совсем другое. Время на исходе, скоро из твоей крови иссякнет напиток смольего дерева, и ты замерзнешь здесь. Однако я совсем не затем вырывал тебя из Пекла, чтобы ты, замерз… потому мы должны поговорить… Я должен тебе многое объяснить, а потом, сынок…

Потом я верну тебя в Явь и твое тело, руки и ноги вновь обретут силу.

— Отец, отец, — дрогнувшим голосом отозвался Святозар. — Моя душа слышала ваш разговор с Перуном… и я… — Наследник на миг прервался, подавляя внутри себя рвущийся наружу гнев, а после, добавил, — отец, отец, что же ты наделал… Я не хочу, не хочу быть чарколом, Сатэгой! Никогда!.. Никогда!.. Разве ты не знал как я этого боюсь, как я всегда этого страшился… И этот заговор, который я создал в прошлой жизни… отец, я его создал, страшась того, чтобы кто-нибудь из моих потомков стал чарколом, а ты… ты… — Святозар замолчал, и ему показалось, что еще мгновение и он задохнется от обиды и густого, плотного тумана, который заплыл ему в легкие.

— Тише, тише, мальчик мой, — прошептал ДажьБог. Он торопливо протянул руку, положил ее на грудь Святозара и тихо запел на языке Богов. Его чистый, наполненный могучей силой голос полетел в черную, туманную даль, и увидел наследник, как заколыхались от песни Бога туманности, как затрепетали белые крупинки в них, как замерцали звезды.

— Тише, тише, сынок, не надо, не надо, так тревожиться, — добавил ДажьБог и убрал руку с груди наследника. — Ты никогда не станешь чарколом, никогда не станешь Сатэгой… Ты мой сын, моя кровь и плоть, моя душа… ты мой мальчик… Ты сам есть свет. Ты сам вырос и повзрослел душой, сам стал лазурным и никто тебе в это не помогал, никто не принуждал. Ты, творил все это сам, своими руками, поступками, своей жертвенностью. Ты достоин, достоин, сынок, владеть светлой и темной магией. Ты достоин, быть кудесником, стать Равным Богу! Так решил не только я, так решил и Бог огня Семаргл, и с этим согласился Бог Перун… Ты, только не бойся этого… не бойся, не сомневайся в себе… потому, что ты сейчас другой, другой, мальчик мой!

— Нет, нет, — все таким же обиженным голосом, откликнулся Святозар. — Не хочу, не хочу быть кудесником, не хочу быть Равным Богу… потому, что я знаю… знаю отец… что тогда после смерти, я не смогу вновь возродиться. И моей душе придется уйти к трону Всевышнего и слиться там в одно единое целое, стать началом и концом… Зачем, зачем, ты это сделал, отец.

— Сынок, послушай меня, послушай, — успокоительно молвил ДажьБог, и, протянув руку, нежно погладил Святозара по волосам. — У тебя всегда есть выбор… всегда. Как только душа первый раз появляется на свете, Богиня Макошь, которая владеет тайной Прави и тайной создания миров, начинает прясть нить судьбы души. Эта нить, похожа на корень огромного дерева, там множество разветвлений, множество крупных и мелких кореньев и корешков, а иногда и вовсе паутинок.

Каждый миг, каждый день, каждый год, каждое десятилетие, каждую жизнь, ты, делаешь собственный выбор того или иного корешка, коренья, паутинки, пути. Ты ступаешь сам, от начала жизни твоей души и до ее конца… И там в Пекле в холодной смертной темнице, где ты превращаешься в тонкую сосульку и от удара об стену разлетаешься на множество крупинок, которые потом, точно такие же черные души в топчат в землю. Или же ты идешь в Ирий— сад туда, где ждут тебя твои дед и баба. — ДажьБог на миг прервался, а затем негромко пропел: «О, как будет им радостно, весело вдруг увидеть тебя! До сего дня лили слезы они, а теперь могут возрадоваться О твоей вечной жизни до конца веков!» Дажьбог замолчал, нежно провел пальцами, по глазам и губам своего сына, и продолжил:

— Они обнимут и облобызают тебя и уведут к Сварожьим лугам, где ты будешь вдыхать чудные ароматы цветов, видеть восхитительные деревья и травы, слышать чудесное пение птиц, где ты будешь трудиться на полях и собирать то неповторимое, духовное богатство… богатство с которым ты вновь придешь в Явь и будешь дарить его людям… Но есть еще и третий путь, тот, мальчик мой, который назвал ты, и который ты страшишься… Однако, сынок, я скажу тебе, что лишь Равный Богу может ступить на этот путь, и пойти по нему к новым вершинам, к новым неизведанным мирам, которые станет, он, словно Равный Богу творить… И, ты, мой сын. — И ДажьБог прервался, с нескрываемым чувством любви посмотрел на Святозара и очень нежно добавил, — ты, мой мальчик, после своей долгой и, поверь мне, счастливой жизни, будешь сам выбирать свой путь… Туда в Ирий-сад или к трону Всевышнего, ты, Равный Богу, сам решишь куда тебе идти. Святозар смотрел в глаза ДажьБога, видел исходящую из них любовь и теплоту, и внезапно сомкнув свои очи, затих, и словно вновь услышал слова своего деда Бога Перуна: «Но разве он должен так страдать ради сыновей Семаргла, людей которые давно предали и забыли своего отца, которые даже не знают его имя..» Губы наследника дрогнули, он открыл глаза, посмотрел в светлое лицо Бога, который нежно ему улыбался и сказал:

— Отец, значит, я шел в Пекло, чтобы стать… кудесником, а потом помочь сыновьям Семаргла… так сказал Перун. Но я так, так истосковался по своим близким… я столько перенес, пережил… И теперь, что ж ты не вернешь меня в Восурию… Ты отправишь меня помогать приолам… Нет, я этого не хочу… Я хочу домой, отправь меня домой, отец. ДажьБог перестал улыбаться, черты его прекрасного лица на миг заколыхались, он протянул руку и провел пальцем по глазам наследника, да порывисто вздохнув, ответил:

— Я выполню твою просьбу… потому, как Бог Перун повелел мне исполнить то, что ты выберешь. Но прежде чем ты скажешь по какому пути пойдешь. Я прошу тебя, выслушать меня… — ДажьБог посмотрел прямо в глаза Святозара и когда уловил в них согласие, продолжил, — ты, пошел в Пекло, как теперь ты, понял, не ради души Долы, не ради излечения ноги… Ты пошел туда и пробыл там так долго, чтобы через раны от кнутов на твоем теле в тебя вошла черная магия, чтобы ты стал кудесником, или если тебе понятней чарколом. И все это нужно было, чтобы, ты смог сделать одно деяние.

— Деяние, — переспросил Святозар, не понимая, о чем говорит отец.

— Да, сын, деяние, — кивнув головой, подтвердил ДажьБог. — Такое деяние, могут совершать только кудесники, и чарколы.

— Что? — испуганно воскликнул наследник. — Нет, я не хочу совершать такие деяния, которые совершают чарколы, ты же сказал, что моя душа осталась лазурной.

— Да, это так, — тихо добавил ДажьБог, и как показалось Святозару, отвел от него взгляд.

— Ох, нет… как же я не догадался, — прошептал Святозар, и тело его тяжело сотряслось. — Маргасту не удалось меня излечить… теперь я уродлив, да? Конечно… если, я чаркол, то должен быть наполовину светом, наполовину тьмой… и если моя душа светлая, значит уродливо мое лицо, тело…

— Нет, нет, ты, не уродлив, — мягко проронил ДажьБог. — Ты какой был, такой и остался, но шрамы на твоем лице, руках и спине… это и есть та часть тьмы, та часть уродства и зла на тебе.

— И их ты не сможешь вылечить, — печальным голосом, словно самому себе сказал Святозар.

— Нет, не смогу… я их вылечить не смогу, — согласился ДажьБог и вновь погладил сына по волосам. — Но как только ты, выполнишь то, что просит тебя выполнить Бог Семаргл, и уйдешь домой, я…

— Ах, нет, отец, — перебив ДажьБога, заметил Святозар. — Ты ничего не сможешь сделать. Шрамы от тьмы не лечатся, это я знаю из прошлой жизни.

— Сынок, они лечатся, лечатся, эти шрамы, — пояснил ДажьБог, и так как наследник опять тяжело вздрогнул всем телом, нежно провел по его груди ладонью, и легонько подул ему в лицо. — Эти шрамы лечатся любовью… любовью твоего земного отца. Отца, который сотворил твою жизнь, подарив тебе свою кровь и плоть. Когда ты вернешься в Восурию, Ярил прочитает заговор, который я тебе подарю и излечит все твои шрамы, мальчик мой.

— Я, правда, не уродлив? — взволнованно переспросил Святозар и взволнованно зыркнул прямо в глаза Бога. ДажьБог улыбнулся, провел пальцами по шраму на левой щеке, и, вздохнув, молвил:

— Нет, сын ты не уродлив. Ты как прежде красив и похож на меня, но шрам твой. Шрам на щеке ужасен.

— Ну, шрам ничего, шрам это не страшно, — спокойным голосом, протянул наследник. — Травяня меня любила и беспалого, а уж к шрамам ей не привыкать… Отец, — глянув на улыбающегося ДажьБога вопросил Святозар, — так какое я должен совершить деяние для Семаргла?

— Семарглу нужно, чтобы ты, отправился в Неллию, к вымирающему народу приолов, — негромко стал сказывать ДажьБог. — И помог одному мальчику. Мальчику тринадцать лет, его зовут Риолий, он живет с дедом, который скажем мягко… его не любит… Ты, сын, должен прийти к нему, пожить с ним, и открыть в нем магические способности… а потом…

— Отец, отец, магии учат годами, — выкрикнул взволнованно наследник, перебивая Бога на полуслове. — Сколько же мне надо там находиться, чтобы научить его магии, тем более он так юн.

— Нет, нет, не волнуйся. Там не придется учить годы, — пояснил ДажьБог. — Там надо только открыть магические способности в этом теле. Душа этого мальчика в прошлой жизни была великим кудесником.

Когда ты откроешь в нем способности, ты должен сделать еще одно… И это самое важное… Ты должен, снять с его души наложенное в Ирий-саду забвение. Риолий должен вспомнить, кем он был раньше и зачем пришел в Явь.

— Отец, — удивленно отозвался Святозар. — Но я, же тебе не прародительница корова Земун, у которой во лбу «Око мира», я не знаю, как это сделать…

— Нет теперь, ты, знаешь, — незамедлительно ответил Дажьбог. — Только заговор кудесника— чаркола и «Око мира» может снять с человеческой души забвение Ирий-сада и Пекла.

— А, Боги, разве не могут это сделать? — поинтересовался наследник. ДажьБог мгновение медлил с ответом, засим внезапно развернул голову и посмотрел туда вдаль, на туманность нежно-розового цвета, словно услышал и почувствовал, что-то не хорошее. Он внимательно вглядывался в эти розовые переливы какое-то время, а погодя развернулся и вновь подул на наследника, да провел своей ладонью по его лицу и телу.

— Нет, Боги, не могут снять забвение… — наконец произнес ДажьБог. — Да и «Око мира» не сможет снять это забвение, ведь детей Бога Семаргла породила не корова Земун… Это вы восуры кравенцы, то есть коровичи, только вам ваша мать может открыть прошлые жизни. Но Риолию, можешь помочь только ты, сынок.

— А, кто этот Риолий? — спросил Святозар. ДажьБог широко улыбнулся, и отрицательно покачав головой, добавил:

— Ты, сам поймешь, кто? И тебе, поверь мне, будет приятна эта встреча…Лишь только ты снимешь с его души забвение, ты будешь приятно потрясен тем, кто перед тобой… Сынок, но пока, ты здесь, Риолий находится в страшной опасности. Его родителей убили, и в любой миг могут прийти за ним, чтобы забрать и принести в жертву, и только ты его можешь спасти, и помочь ему. Но если ты откажешься и Риолий умрет, то у той тысячи истинных приолов, у которых несмотря на вековые извращения веры, все же осталась любовь к Богам и свет в душах, то у них не останется никакой надежды на новую жизнь… И вскоре приолы исчезнут с лица земли… так как исчезли когда-то гавры, руахи, дамианцы, рутарийские племена, и ничего не останется от сыновей великого Бога огня Семаргла… — ДажьБог замолчал, и ласково проведя по волосам Святозара ладонью, продолжил, — да, и еще, Буря Яга, поведала мне и Богу Перуну, как много душ благодаря твоей ране смогли посветлеть в Пекле… И та последняя душа, которую Радогост наказал на века, и которая века долбила камень, та душа родилась в роду приолов… И если нам не получится помочь Риолию, то у той души тоже не будет никакой надежды на свет и жизнь в этой затхлой, умирающей стране!

— Отец, это нечестно, — взволнованно прошептал Святозар, и голос его затрепыхался. Он обидчиво зыркнул прямо в чистые, голубые отца ДажьБога и добавил, — нечестно говорить о Джюли… Я понял, ты нарочно мне о нем сказал, чтобы я не мог отказаться… но это нечестно так поступать. Не надо было говорить про Джюли.

— Джюли…, — изумленно протянул ДажьБог. — А… так звали ту душу, что когда-то предала веру в Богов…

— Да, его звали Джюли, — тихо подтвердил Святозар, и внезапно холодный, ледяной ветер, спустившийся откуда-то сверху прямо с багряного тумана, усеянного крапинками белого цвета, опустился на его лицо, и точно обжег его, насыпав на глаза, губы и кончик носа белые пылинки. — Ай! — вскрикнул от боли наследник. ДажьБог увидев, как перекосилось лицо сына от боли, провел по поверхности его кожи ладонью, и будто собрав все белые пылинки, откинул их в сторону, да вновь легонько подул на него, согревая своим дыханием, а посем заметил:

— Не скрою, сынок, я нарочно тебе сказал, про эту душу. Потому, что эту душу, ты не просто возродил… ты ее переродил своей кровью и любовью. Ты стал для этой души духовным отцом. Не поделись ты с ним своей кровью. Не пожертвуй, наверняка через боль, ты для нее своей крови, никогда бы этой душе не увидеть Явь, никогда бы ей не переродиться… Твоя жертва, твоя любовь и я уверен, твои наставленья вывели эту душу из мрака, дали ей новый путь… И теперь эта душа, точно твой сын, будет всегда внушать тебе чувство любви, трепет и беспокойство за тот путь по которому она шагает… А, у этой души впереди множество корешков, кореньев, паутинок, у нее впереди не одно сражение с врагом веры, не один поединок с демоном, который обязательно явится требовать себе то, что когда-то принадлежало ему. Это душа вошедшая в новое тело должна будет исправить все то, что она натворила в прошлых жизнях, она будет много страдать, она будет проливать свою кровь, она будет часто плакать и падать, а утирая слезы, подниматься и шагать вперед, туда, туда к Ирий-саду… И, что увидит эта душа, возродившись в этом человеке, либо смерть в самом младенчестве, как принесенная жертва, выдуманному господу, либо продолжит она свой путь и будет жить, биться и трудиться во славу твоего отца ДажьБога, любовь к которому в нее вложил, ты, мой сын… И выбор его пути сейчас в твоих руках, сынок.

— Ах, отец, только не это… не это…, — дрогнувшим голосом, прошептал Святозар. — Не ставь передо мной опять этот выбор…. Я и так столько дней страдал из-за этого выбора. Выбора, который поставил передо мной и Джюли Чернобог… ты не должен был мне об этом говорить. Разве теперь я могу отказаться помочь Джюли, ведь я так хотел, чтобы он ушел в Явь светлым. Я так хочу, чтобы он жил… я не должен был знать о его жизни.

— Да, но теперь, ты, знаешь, — широко улыбнувшись, молвил ДажьБог и положил свою ладонь на лоб Святозара. — И знаешь, я раскрою перед тобой еще кое-что, да простит меня за то Богиня Макошь… Если эта душа останется жить в Яви, в том теле в котором сейчас возродилась, то этот ребенок вырастит и превратится в честного, чистого, светлого человека. И этот человек станет посланником у нового правителя приолов и когда-то… Когда, ты, будешь уже седым правителем, щедро обсыпанным своими сыновьями и внуками, он приедет в твой светлый и великий Славград, и вы встретитесь, и вспомните друг друга, потому что таким душам, прошедшим вековое наказание в Пекле, река забвения не смывает до конца все воспоминания. И, твоя сын, любовь, твои наставления будут поддерживать его на протяжении всей его жизни, подсказывая правильность пути, потому как там, в Пекле он внимательно слушал тебя, и все твои слова впитывал в свою душу.

— Значит, мы встретимся с Джюли, — радостным голосом поспрашал Святозар. — Еще до Ирий-сада?

— Да, мой сын, встретитесь в Яви, но это произойдет лишь тогда, — закачав головой, ответил ДажьБог. — Лишь тогда, когда мальчик Риолий станет правителем приолов, сможет преодолеть забвение Ирий-сада, сможет обрести магические способности… Это произойдет лишь тогда, когда мой сын, Святозар, мой дорогой и бесценный для меня мальчик, выберет верный путь. ДажьБог смолк, и принялся нежно гладить Святозара по волосам. И ледяной ветер с колкими, белыми крупинками, наново прилетевший с багряного тумана, жаждущий опять обжечь наследника, стал теплее и мягче. Святозар молчал и обдумывал слова Бога, и ему было так хорошо, так чудесно находится здесь на этой небесной молочной дороге, рядом с близким, дорогим его душе ДажьБогом, и он закрыл глаза, наслаждаясь покоем, который возник в его душе. Однако внезапно прямо перед его сомкнутыми очами, прошла вереница черных душ несущих в своих ладонях воду, а после наследник увидел лицо демона Босоркуна, его белые губы, точно обсыпанные снегом, с изогнутыми уголками, и почувствовал нестерпимую боль в шрамах, нестерпимую боль в теле, тоску, бесконечную тоску по близким, и застонал.

— Что, что мальчик мой? Что с тобой? — встревоженным голосом спросил ДажьБог. Святозар открыл глаза и тихим, наполненным болью голосом, сказал:

— Отец, значит, отправляя меня в Пекло, и ты, и Семаргл, вы оба знали, чтобы я смог стать чарколом…

— Кудесником, сынок, кудесником, — перебив наследника, поправил его ДажьБог.

— Эх, отец, разве это важно, кудесник, чаркол…, — заметил Святозар. — Разве это важно… Важно то, что отправляя меня туда, вы оба, мой отец и мой Бог, вы знали, какую придется преодолеть мне боль… Вы знали, что меня будет бить ледяными кнутами Пан… Знали, что я перепутаю озера… Знали, что Пан обожжет меня своим кругопосохом… Знали, что мне придется тосковать, страдать и долгое, долгое время смотреть на мучения этих душ… Вы знали, что Чернобог будет леденить мои раны своим взглядом, а Босоркун плясать передо мной… и все же послали… послали меня туда… ради приолов… ради народа, который забыл имя своего отца Семаргла, да?

— Сынок мой, успокойся…, — ответил ДажьБог, после непродолжительного молчания. — Я вот, что тебе скажу… Конечно, и я, и Семаргл, мы знали, каков твой путь… и прости меня… но это я не позволил Вед указать тебе, то озеро из которого, ты должен был, набрать воду для излечения ноги… Потому как нам было необходимо, чтобы Пан тебя схватил, и чтобы… и чтобы мальчик мой, — ДажьБог прервался, муторно выдохнул и наследник увидел, как в его глазах блеснули серебряные слезы. — Нам надо было, чтобы Пан бил тебя кнутами, чтобы они закрыли тебя в темницу, и, чтобы через раны на твоем теле в тебя вошла черная магия… Поверь мне, сын, я долго не соглашался на это… Ведь Семаргл, он предложил мне это, еще тогда, когда ты был совсем дитя, когда тебе было пять лет, и ты жил на берегу Северного моря с тетей и дядей… Тогда, он, впервые мне это предложил, но я отказался… Однако Семаргл убедил меня, что это нужно не только приолам, но и восурам… Ведь если приолы погибнут, как погибли руахи и гавры, как погибли дамианцы… то останутся лишь восуры и игники, хранящие веру и любящие светлых Богов…. Но и игники, и восуры могут также предать веру, и забыть имена своих Богов, и что же потом… что будет потом? А потом ничего не останется… будут жить в Яви другие Боги, мертвые или вымышленные.

И тогда придется нам уходить с Яви, или… или сжигать Явь, уничтожая эту скверну… так, как это делали мы раньше… Поэтому сын, поэтому я и пошел на это… И еще я думал о тебе, о твоей, мой мальчик, душе. Ведь я знал… знал, что когда ты вырастишь и благополучно вернешься к Ярилу. Я знал, что ты пойдешь в Беловодье, знал, что ты все вспомнишь и будешь исправлять когда-то допущенную ошибку… Я знал, что смогу помочь твоему потомку Эриху… но я также знал, что Доле, помочь не смогу… И будет она вечно мучиться на поле неприюта, покуда не превратится в ничто, а твоя душа будет бесконечно страдать от мысли, что душа твоей матери находится в Пекле. И зная тебя, я был уверен, ты будешь изводить себя этой мыслью, всю свою оставшуюся жизнь… Потому я и согласился с намерениями Семаргла, и только тогда он позволил возродиться душе в теле мальчика Риолия. Посему Семаргл и прислал тебе в помощь свой щит и заговор, помог зашить рот куску Нука в теле Эриха, оживил Алконост и все время был рядом с тобой… Не столько я, сколько он… — ДажьБог смолк, провел своими тонкими пальцами по шраму наследника, и добавил, — а боль мой мальчик… Боль она необходима.

Она часть этой жизни. Мать которая дарует жизнь, испытывает боль, но она женщина, идет на это всякий раз, потому как знает, преодолев эту боль она получит, нечто восхитительное и прекрасное. Она получит чудо и имя этого чуда— сын, и имя этого чуда— дочь. Она, мать, засим еще не раз испытает физическую и духовную боль, покуда это чудо встанет на ноги, покуда заговорит, покуда пойдет по пути. И всякий раз, когда ее сын или дочь будут оступаться, спотыкаться или падать, она, мать — женщина будет испытывать боль, будет шагать рядом, вместе со своим чудом, будет плакать, и поднимать свое дитя, будет учить и любить его… любить и любить его… И ради этого, она идет, на ту первую боль и на все последующие, но лишь преодолев эту боль, лишь забыв о ней, мать получит в дар нечто такое же необыкновенное и прекрасное. Она получит в дар чувство любви от своего дитя. Она получит продолжение своего рода и вечную, не умирающую молодость в красоте своих потомков. Так и ты, мой сын, лишь познав страдания и боль, почувствовав ледяное дыхание тьмы на своих ранах, мог получить способности кудесника и сохранить нетронутую чистоту своей души. — ДажьБог опять замолчал, и улыбнувшись, сказал, — Бог Семаргл очень хочет, чтобы ты помог Риолию, помог остаткам его народа… Он не станет тебя принуждать… и я не стану… Но мы оба просим тебя, помоги этому мальчику, этим людям. Потому, что этот народ себя изжил… И наверняка сам Чернобог… сам Чернобог хочет перерождения этого народа, иначе бы он не позволил тебе открыть ворота Пекла…

Ведь они не открываются ни кому без позволения Чернобога…

— Да, отец, ты прав, — откликнулся Святозар, и нежданно порывисто вздрогнуло его тело. ДажьБог провел рукой по телу и тихо подул на него. — Да!.. да!.. — громко выкрикнул наследник, — теперь понятно, почему он меня впустил в Пекло. Почему лелеял… Он хотел, чтобы я стал кудесником и пошел в Неллию, и вернул этому народу веру…

Потому как, он и сам мне говорил, и говорил это демон его Босоркун, что это надо ему, а не кому-то другому. И он говорил, чтобы я эти слова передал, кому следует, то есть тебе и Семарглу… Он хотел возрождения веры в Неллии, но зачем? Зачем ему это надо? Ведь он же зло, и все предатели веры уйдут к нему в Пекло, пополнят ряды его воинства… Зачем же он все это затеял и поддержал ваши намерения, отец?

— Зло, сынок, оно очень умное и изощренное, — тихим голосом произнес ДажьБог, и, повернув на мгновение голову, поглядел назад. А там в той далекой небесной дали, где-то совсем рядом с розоватой туманностью, вдруг, что-то блеснуло ярко, ярко. — Оно, наверняка, умнее добра… разумнее, не мудрее, а именно разумнее. А сам повелитель тьмы Чернобог, он всегда бился с добром и светом… Но он не только любит победу, он любит и саму битву, и само сражение, и именно этим живет, смысл его жизни извечная борьба… борьба с добром и нами… Когда-то он послал своих демонов и они шептали в уши Альби-Сантави, они учили его новой вере, они бились и сражались с теми, кто отвергал ее… Но сейчас в Нелли не осталось ратников света, а те, что еще верят в свет… их знание такие…мягко говоря, такие не верные, что они все после смерти идут в Пекло… И нет борьбы, нет сражения для Чернобога, для его демонов… Именно поэтому он позволил тебе пройти этот путь, позволил излечить ногу, чтобы ты мог быть сильным, потому как на исполнение того, что предстоит тебе сделать, уйдет много твоих душевных и физических сил… И, будем, мальчик мой, справедливы, к нему, — и ДажьБог негромко засмеялся. — Видеть в Пекле сына своего злейшего врага… позволить ему выручить душу матери… излечить свою ногу, осветляя душу… О! мне очень жаль Чернобога! Сколько он несчастный, пережил неприятных моментов, покуда ты был там.

— Ага, — откликнулся Святозар и также чуть слышно засмеялся. — Ты даже, отец, не представляешь, сколько я доставлял там хлопот не только добрейшему воеводе Вию, но и Чернобогу. Ведь Пан, чуть было не убил меня, своим посохом, потом Чернобог излечил мои раны послав ощеру, потом выполнил мое условие, не тронув душу Джюли… Да, отец, я согласен, надо быть благодарным не только Вию, но и Чернобогу.

— Ах, ты, мальчик мой, мой сын… как ты похож на меня, — и Бог нежно провел указательным пальцем по носу наследника. — Я был уверен в тебе, в твоей душе и силе, в твоей мощи! Я был уверен, что не один Чернобог не сломит твой дух, дух ратника и воина!

— Да, отец, не один ты заметил, что я похож на тебя, — добавил Святозар и с нежностью посмотрел в глаза ДажьБога. — Все кто меня встречал на моем пути, все и Волыня, и Черномор, и Вий, и даже дурашман Пан, и Бог Перун, все замечают, как я похож на тебя. Святозар замолчал и внезапно слева, от него, прямо от темно— синего тумана, оторвался длинный кусок облака похожий на хвост или бороду, усыпанный по поверхности крупными, круглыми крапинками, ярко горящими точно белые алмазы и полетел прямо на лежащего неподвижно наследника. ДажьБог увидел этот длинный хвост и тут же поднялся на ноги, он протянул навстречу облаку руку, но тотчас послышался звонкий удар бича, так, что в ушах Святозара зазвенело, и на миг перед глазами поплыл густой, черный дым.

— Дыши, дыши, сынок, дыши, — тихо прошептал ДажьБог и подул на сомкнутые глаза. Святозар открыл очи, глянул налево и увидел там осыпающиеся вниз в черную глубину белые, крапинки алмазы. Он перевел взгляд на ДажьБога, тот уже вновь сидел возле него, и, положив на грудь руку, тревожно смотрел на сына.

— Что это было? Такой резкий звук?

— Это Семаргл… — немедля пояснил ДажьБог и провел рукой по телу, лицу и волосам наследника. — Просто сынок, время на исходе.

— Семаргл..? — переспросил Святозар. — Он, что рядом?

— Да, конечно, он рядом, — молвил ДажьБог. — Он ждет твоего решения, а покуда ты его не принял, укрывает нас с тобой, и оберегает.

— А, почему, он не пришел? — поинтересовался наследник, и перевел взор на розовый туман, подле оного, как ему показалось, и находился Бог огня Семаргл.

— Он, решил, что все тебе объяснить смогу лишь я, — почему-то тяжело вздохнув, проронил ДажьБог. — Он решил, что отцу и сыну следует побыть вместе… И он не хочет тебя заставлять. Он хочет, чтобы ты, сделал свой выбор сам.

— Отец, я слышал, что Бог Перун, расскажет все Сварогу и…, — наследник смолк, оно как ему вдруг дюже захотелось уснуть и даже глаза стали закрываться. Однако он подавил в себе слабость, несколько раз поморгал, прогоняя сон и добавил, — Бог Перун сказал, что потребует для тебя и Семаргла наказание… знаешь… скажи Сварогу, чтобы он вас не наказывал, чтобы…

— Ах, ты, мальчик мой, — перебил наследника Бог, и прикрыл ему рот пальцами. — Беспокойная ты душа… не тревожься о том, сынок, не тревожься… Уж Семаргл не даст в обиду ни себя, ни меня… поверь мне. Он уже все сказал своему отцу и моему деду. Он уже оправдал нас в его глазах… и хотя Сварог был сердит, но все же согласился с доводами своего старшего сына… Поэтому— то, я и смог сейчас к тебе прийти и поговорить, потому как Сварог и Перун мне это позволили…

Позволили мне поговорить с тобой, с условием, что ты сам выберешь свой путь. Туда в Славград или к маленькой деревушке, лежащей на небольшой речушке в Ултакских горах, куда тебя отнести? В Славград отнесу тебя, я, сын мой, а в Ултакские горы Семаргл… Что ты, и кого ты, сейчас выбирешь, ответь мне, сынок.

— А, если, я выберу Славград, ты подаришь мне заговор, — спросил Святозар и в упор глянул на Бога. — Чтобы мой земной отец, излечил меня?

— Да, сын, подарю. Я дал слово Перуну и Сварогу, своему отцу и деду, выполнить твое желание, и я подарю тебе заговор, чтобы ты, стал прежним. — ДажьБог помолчал немного, и уже более тихо продолжил, — в первой твоей жизни, я подарил тебе тело, и мог излечить тебя от шрамов ягыни Ерку… Но я не стал этого делать в назидание тебе, потому как, ты, ослушался меня и повел мой молодой народ восуров на смерть, на верную гибель.

— Но, мы, победили Ерку, отец, — гордо, заявил Святозар.

— Да, сын, но сколько тогда, ты, потерял моих сыновей, вспомни, — с болью в голосе, протянул ДажьБог, и его божественные губы дрогнули. — Я никогда не забуду усеянное убитыми телами восуров поле боя, никогда не забуду разорванные части тел моих детей, когда я и Перун явились на помощь, а ты убивший Ерку, потерял сознание и умер.

— Ты… ты… отец, приходил на поле битвы, — ошарашено глянув на ДажьБога, поспрашал наследник. — Но я не знал того… Никто не говорил мне, ни воины, ни Гмур, ни ты…

— Конечно приходил… неужели ты мог подумать, что я брошу умирать свой народ, — дрогнувшим голосом отметил ДажьБог. — Мы пришли с отцом и сожгли остатки войска Ерку. А когда я увидел сколько погибло моих сыновей… я был очень сердит на тебя…очень… И я решил, что тебя не следует возвращать к жизни… Но Перун который всегда вельми сильно любил тебя. Он спустился на землю, разыскал твое тело среди павших, и поцеловал тебя в лоб. И тогда к тебе вернулась покинувшая тело душа. Он взял с уголков своих очей две слезинки и нанес тебе их на спину, а потом передал тебя, этому мальчику… как же его звали?… Ах! Да, Славомиру… Только потому, что Перун окатил твою спину своими слезами, ты смог выздороветь… Я запретил твоим воинам и Гмуру, сказывать, что мы приходили… И был очень на тебя сердит сын, потому как одним махом моего меча, ты было не уничтожил всех моих сыновей.

— Нет, отец, ты не прав…, — отозвался наследник. — Моему народу все равно пришлось бы биться с Ерку, и если не моему сыну, то моему внуку… И я думаю, неизвестно, каков был бы исход того боя, ведь моего меча не было ни у моего сына, ни у моего внука…

— Да, твоим детям, пришлось бы останавливать Ерку, — кивнув головой, согласился ДажьБог. — Но это было бы намного позже, это был бой твоего правнука, и его уже более многочисленного воинства… И бой тот был бы жаркий, но не такой кровопролитный… и он бы не поставил под угрозу выживания весь народ восуров… Ты, должен был меня послушаться, должен был поступить так как я велел.

— И, что? — громко спросил Святозар и с обидой глянул на Бога. — Ты, считаешь, я должен был отказать в помощи гомозулям, разрешить этому созданию, козлоногого Пана, съесть, уничтожить целый народ, внуков, правнуков Перуна, моего Бога…. Нет, отец! Ты, знал, что я не мог так поступить… и не зачем этого было от меня требовать.

— Ладно, не будем говорить о былом… потому как, каждый из нас до сих пор остается при своем мнении, — дюже тихо произнес ДажьБог. — Сейчас я хотел сказать не об этом, а о другом… И я не хотел, чтобы ты, вновь все это переживал и тревожился. Потому что ты и так прошел тяжелый путь, который я просил тебя пройти… Я просто хотел, мальчик мой, объяснить… — ДажьБог на малеша прервался, провел рукой по волосам сына. — Объяснить, что в той первой жизни я мог убрать твои шрамы, но не стал этого делать… Когда же ты, был Богомудром, и тело твое породили земные люди, твои шрамы мог снять твой отец, Любомысл, но к тому времени, как ты ими обзавелся, его на свете не было, да и он не обладал магическими способностями. Но сейчас все по-другому, Ярил, сможет исцелить тебя, он твой земной отец и он владеет магией. Потому, я подарю тебе заговор, и ты, мой мальчик, избавишься от этих шрамов. — Бог замолчал, а немного погодя, поспрашал, — значит, ты выбираешь Славград? Святозар посмотрел в лицо ДажьБога и увидел там затаенную грусть.

Он перевел взгляд на далекий розовый туман, и подумал, что сейчас от его выбора зависит не только судьба мальчика Риолия, но судьба целого народа… Некогда великого народа Бога Семаргла, который наверно сейчас, вот также взволнованно, как и его отец, ожидает его выбор. Выбор, который они обещали самому Сварогу и Перуну выполнить, и неужели… неужели он сейчас отступит, поддавшись своей тоске….

А посем наследник широко улыбнулся, вспоминая слова Босоркуна, который сказал, что ему Святозару все равно придется выполнить то, что желает Чернобог, потому как впервые желание светлых Богов и желание его, Чернобога, одинаковы, да негромко засмеявшись, ответил:

— Нет, отец, я выбираю деревушку в Ултакских предгорьях. Только, как же я с ними буду говорить, ведь я не знаю язык приолов. И в тот же миг засветилось радостью лицо ДажьБога, а над волосами его ярко вспыхнул золотой нимб. Он широко улыбнулся и довольным голосом молвил:

— Это ничего, ничего… Семаргл отнесет тебя и подарит знание этого языка. Он вложит его в тебя, и когда ты проснешься, сможешь говорить на нем так же легко, как и на восурском. — ДажьБог замолчал, кивнул сыну головой и добавил, — значит, ты выбираешь Неллию? Скажи об этом громко, чтобы слышал Перун и Сварог, чтобы обрадовался Семаргл. Наследник глядел на светящееся лицо своего Бога и отца, а после перевел взор на розовый туман и сказал очень звонко:

— Светозарый Бог мой, Семаргл, я выбираю деревню приолов, мальчика Риолия и душу которую я возродил. И тотчас перед глазами наследника на морг проплыл густой, желто-красный туман и опустился на его тело, опустился на лицо и точно впитался в поверхности кожи. А ДажьБог поднялся на ноги и, повернув голову, посмотрел назад.

— Отец, погоди… — взволнованно крикнул Святозар и тяжело вздрогнул телом. — Не уходи, мне надо спросить..

— Нет, нет, я не ухожу, не тревожься, — тихо заметил Бог и воззрившись на него сверху вниз. — Что, ты, хотел спросить, мальчик мой?

— Во-первых, я хотел, узнать как там мои родные, Любава, мой сын? — поспешил задать вопрос наследник и вновь его тело тяжело вздрогнуло. ДажьБог увидел взволнованное лицо сына, его тяжело вздрагивающее тело и сызнова присев рядом, погладил его по волосам, провел рукой по телу, и подул в лицо, да нежно улыбаясь, произнес:

— С ними все хорошо, они ждут тебя. — Он на мгновение затих, покачал головой и его серебряные кудри рассыпались по плечам, а после, дополнил, — каждое утро Тур берет Воронка и едет к Стояну, чтобы посмотреть какого цвета камни на цепочке Яронега. А затем он возвращается обратно, радостно напевая, потому как камни на цепочке Яронега, ярко горят зеленым светом, и все твои близкие знают, что ты жив. Твои… вернее твой ребенок еще не родился… Но когда ты вернешься домой, тебя будет ждать там подарок, дар… и он твой сын, уже начнет свой путь.

— Дар… что ты имеешь ввиду, говоря про подарок? — переспросил Святозар.

— О…если я тебе об этом скажу, это уже будет не подарок, — отозвался ДажьБог. — Но, что ты еще хотел у меня спросить?

— Отец… моя мать Дола… Я правильно понял, она не ушла в Ирий-сад, она возродилась? — торопливо поспрашал наследник.

— Да, сын. Дола не заслужила Ирий-сада, — все поколь покачивая головой, и колыхая серебряными кудрями, пояснил ДажьБог. — Она вновь возродилась в Яви, чтобы прожитой новой жизнью, доказать Богам, что достойна Ирий-сада и встречи со своими близкими и родными. Святозар какое-то время молчал, не зная, как сказать ДажьБогу о том, что его тревожило уже так долго, он слегка скривил губы, и погодя, будто набравшись храбрости, наконец протянул:

— Отец, у меня, у меня есть просьба… и раз я выполняю ваше…

Ну! твое и Семаргла, желание… ты можешь выполнить мою просьбу?..

— Твою просьбу…, — удивленно проронил Бог. — Конечно, мальчик мой, если у тебя есть просьба и я в силах ее выполнить… Я, конечно же ее выполню. Что ты хочешь, сынок, говори.

— Я не прошу для себя…, — прерывистым голосом сказал Святозар, и посмотрел прямо в голубые глаза отца, а Бог увидев, что наследник колеблется, кивнул головой. — Отец, когда я был в Арапайских горах, я встретился там с дивьими людьми, и узнал, что они до сих пор несут наказание. Я очень, очень тебя прошу, ну, упроси ты Сварога, чтобы он простил этот народ, чтобы он снял наказание, позволив им умирать и рождаться… Ради меня, пожалуйста.

— Светлый, ты, мой мальчик, — широко улыбнувшись, молвил ДажьБог и провел рукой по волосам. — Я знаю, что ты виделся с этим народом, и я вельми рад, что ты хочешь им помочь… Но только обращаешься ты не к тому, к кому следует… Не Сварог, а Семаргл и Перун накладывали на них наказание… И если Перун уже давно их простил… то Семаргл весьма строг и так быстро не прощает… А потому, я и послал тебя в Арапайские горы… к дивьим людям, гомозулям и лонгилам, чтобы ты смог им помочь… И если души гомозулей ты вернул на правильный путь, если лонгилам ты подарил, — и ДажьБог тихо засмеялся. — С моей помощью, Нынышу… То о дивьих людях надо попросить Семаргла… Я просил много раз, он мне отказал… Он видел тебя у них в гостях, и так глянул на меня, что я не стал просить вновь… А значит, мы с тобой должны, мой сын, сделать по-другому.

— Как? — взволнованно спросил Святозар. — Я должен сам попросить?

— Вот именно, мой мальчик, — чуть слышно пояснил Бог. — Тебе он не откажет, особенно теперь, когда ты выбрал Риолия… Он не откажет никакой твоей просьбе… Святозар внезапно почувствовал, как опустившийся сверху из багряного тумана ледяной ветер завихрился где-то совсем близко, словно стараясь окружить и поглотить его лежащее неподвижно тело и также тихо поинтересовался у ДажьБога:

— И мне, что надо опять громко сказать? ДажьБог на миг оглянулся, и отрицательно покачав головой, произнес:

— Нет, сейчас, не стоит его об этом просить, он ушел… Но раз, ты мой мальчик, выбрал Ултакские предгорья и его… и Риолия, у тебя будет возможность попросить Семаргла о прощении дивьих людей. И тогда, я уверен, он не станет. — ДажьБог снова засмеялся и досказал, — да, и не сможет тебе отказать. А теперь… — Бог склонился к лицу Святозара и поцеловал его в лоб. — А теперь, спи и набирайся сил. И помни, ты должен снять забвение с души Риолия, это самое важное… заговор в твоей душе. Помоги мальчику и приолам. Святозар почувствовал, как после поцелуя отца, руки, ноги и тело стали наполняться жизнью, глаза тяжело сомкнулись и нежданно он услышал кругом себя шебуршание, шепот и шелест, где-то совсем рядом стучало большое красное сердце, кто-то громко бил молотом по наковальне, а откуда-то издалека долетал резкий, отрывистый свист.

Перед глазами наследника поплыл багряный туман, а в нем мерцали голубые, белые и синие звезды. А после звезды пропали, туман испарился и Святозар увидел впереди прекрасный город. Там где сливаются вместе река Бурная и Спокойная, на небольшом возвышении величественно красовался престольный град, окруженный крепостными стенами с круглыми башнями. Наследник увидел Славград, тяжело застонал, вскрикнул и проснулся.

 

Глава вторая

Святозар открыл глаза, он лежал на спине, под высоким стройным с тенистой кроной деревом. Яркие лучи солнца, с трудом пробиваясь через ветки и желтовато-зеленые листья, падали на землю и согревали наследника. Святозар глубоко вздохнул и ощутил сладковатый запах земли и травы, услышал тихие, еле слышимые трели птиц, почувствовал легкий, теплый ветерок, который ласково гладил его по лицу.

Наследник сел и огляделся, несомненно, он был в Яви. Кругом него по земле стелилась низкая, пожухлая трава, а поломанные ветви и упавшие деревья говорили о том, что Святозар находится в лесу. Наследник оглянулся и увидел сзади, справа и слева от себя невысокие холмы, поросшие лесами, и понял, что он находится в горном лесу. Он сидел под двацати-саженным вязом с мощным стволом, прямо к нему подходила тонкая, точно звериная тропа, а где-то невдалеке слышалось журчание воды. Обок росли более низкие деревья: дуб, ясень, бук, липа, клен, и хотя они были ниже вяза, но имел не менее широкие стволы и густые кроны. С деревьев срывались желтоватые листья, и тихо кружась в воздухе, грациозно летели вниз к земле. Внезапно Святозар услышал тихую песню. Юный голос выводил ее слова не громко, но эхо разносило песню далеко кругом. Голос приближался и вскоре наследник смог разобрать слова песни: «Ты, великая и прекрасная моя земля, Наполненная светом моей любви! Лейся из меня добро и насыщай мою землю! Впитывайся в мое дыхание ветерок и солнечный луч, цветок и ствол дерева!» Слышно было, что тот кто пел эту песню, создавал ее тут же, наслаждаясь красотой вечного леса, его силой и мощью. Теперь Святозар был уверен, что песню поет юный отрок, он шел по тропинке, к вязу под которым тот сидел. Вначале мальчика не было видно, но вскоре мелькнула его голова, покрытая темно-пшеничными, волнистыми волосами, а после он показался и весь. Это был невысокий, худенький отрок лет двенадцати на вид, одетый в какие-то оборванные, чуть ниже колен штаны, и такую же оборванную до локтей серо-грязную рубаху.

Отрок ступал босыми ногами по тропе, а через плечо у него была перекинута темно-бурая, прямоугольная, полупустая сума, укрепленная на потертом и дырявом ремне. Мальчик шел неспешно, оглядывая лес, его детское личико было очень красиво, высокий лоб, дугообразные, тонкие, черные брови, прямой с горбинкой нос, ярко-алые, большие губы. Когда отрок увидел сидящего под вязом Святозара, он остановился, и глянул на него, насыщенными, ярко-голубыми глазами.

Еще миг он колебался, повернуть ли назад или идти вперед, но все же решил выбрать последнее и пошел навстречу к наследнику, а подойдя почти вплотную к нему, остановился. Отрок смело глянул в глаза Святозара, и гневно спросил:

— И чего вы тут сидите? Дерево— это я вам не дам срубить… только попробуйте… только посмейте.

— Ты, Риолий? — догадавшись, кто перед ним, впрочем поспрашал Святозар.

— Риолий и что? — все тем же гневным голосом откликнулся мальчик и бросил сердитый взгляд на наследника.

— Риолий, не стоит на меня кидать такие взгляды, я их вряд ли убоюсь, — улыбаясь, заметил Святозар. — Уж я, последнее время видал такие взгляды, что твои меня точно в трепет не приведут… Так, что лучше, давай садись рядом, мне надо с тобой поговорить. Риолий услышал приглашение Святозара и порывчато отскочил назад.

Он быстро сунул левую руку в свою суму, достал оттуда костяной нож и направив его на наследника, громко крикнул:

— Ну, нет! Вам до меня не добраться…Я вам живым не дамся, — и принялся пятиться назад.

— Риолий, ты чего? — испугавшись за отрока, спросил наследник. — Я тебе не враг, не враг, слышишь Риолий… Я пришел тебе помочь…

Меня послал Бог Семаргл, чтобы я спас тебя.

— Лгун, лгун, — закричал мальчик, и, продолжая сжимать в левой руке нож, кинулся на Святозара. — Не смей, страшилище вспоминать имя Бога, не смей! Риолий не добежав до Святозара шага два, остановился, и, глядя на него сверху вниз, направил на его лицо свой нож. Наследник видел взволнованное лицо мальчика, его крепко сжимающую нож руку, и само костяное, плохо заточенное лезвие, он тяжело вздохнул, поднял руку, и, потрогав свой широкий шрам на щеке, ответил:

— Это очень жестоко, так говорить Риолий. Ведь я тебя не оскорблял и не унижал, зачем же ты, так сказал. Святозар поднялся на ноги, и, встав, выпрямился, расправив свои крепкие, затекшие от долгого лежания плечи и теперь уже сам посмотрел на мальчика сверху вниз, а тот отступив назад с нескрываемым восхищением оглядел крепкий стан незнакомца, и бросил более жалостливый взгляд на его шрам.

— И, ты, зря говоришь, — ровным, спокойным голосом, продолжил наследник. — Что я не должен вспоминать имя своего Бога… Каков же я буду восур, если не буду помнить имена своих Богов: Сварога и его сыновей Сварожичей: Семаргла, Перуна и ДажьБога.

— ДажьБог, — удивленно повторил имя Бога мальчик и покачал головой. — Впервые слышу имя этого Бога… Так, ты, не нелл, ты восур… А почему ты, тогда так хорошо говоришь по нелльски? И что тут делаешь? Как сюда попал? И откуда, ты, знаешь мое имя?

— О…, — протянул Святозар, и посмотрел прямо в голубые наполненные беспокойством глаза мальчика. — И сразу так много вопросов. На какой же ответить первый… Без сомнения на вопрос о Боге, так вот, ДажьБог— это сын Бога Перуна, внук Бога Сварога и прародитель всего восурского народа. Именно ДажьБог и Бог огня Семаргл и прислали меня сюда, чтобы я защитил и помог тебе.

— Защитил, — мальчик громко засмеялся, и покрутил своим костяным ножом, описав им небольшой круг. — Как ты можешь защитить меня? У тебя нет ни меча, ни лука, ни щита… Ха…ха…ха… у тебя нет даже костяного ножа. Что ж хорошего защитника мне прислали… Наследник мгновение медлил, а после протянул руку, направил ее на выставленный Риолеем вперед нож, и тихо прошептал заговор. И тотчас, острие ножа ярко вспыхнуло лазурно-золотым светом и капельки лазури двинулись по его лезвию, перебежали на пальцы мальчика, и направились по самой руке к телу. На теле они разделились и заструились на правую руку, грудь и спину, а покрыв туловище отрока, соскользнули на широко расставленные ноги. И когда весь мальчик уже горел нежной лазурью, Святозар еще раз тихо шепнул, и немедля лазурь ярко вспыхнув, пропала. А на Риолии оказались новые, длинные до стопы светло-серые штаны и светло-серая рубаха, а в руках нож с бронзовым лезвием и костяной, белой ручкой.

— Ах, — изумленно воскликнул мальчик, и, перестав смеяться, принялся ощупывать на себе вещи и разглядывать свой нож, все еще не отводя глаз от бронзового его лезвия. — Ты, что чародей, волшебник? — спросил он миг спустя.

— Нет, — скривив губы, при слове чародей так, будто его обозвали, ответил наследник. — Я ведун.

— Ведун. Восур. И тебя прислал Семаргл и ДажьБог, — восхищенно шепнул мальчик и поспешно убрал нож в суму, точно опасаясь, что его сейчас отберут. — Наверно, я сплю, и мне все это снится, — добавил Риолий и похлопал рукой суму, проверяя на месте ли нож.

— Нет, нет, Риолий, тебе это не снится, — успокоил мальчика наследник. — Это все на самом деле происходит. Риолий теперь посмотрел на Святозара уже более благодушно и негромко произнес:

— Я не хотел тебя обидеть восур, прости меня.

— Меня зовут Святозар, — сказал наследник и увидел, как мальчик резко вздел вверх свои брови.

— Святозар, где-то я слышал это имя, — отрок поднял левую руку, пригладил непослушные волосы, которые при малейшем порыве ветерка поднимались вверх и падали на его лицо, закрывая глаза и норовя залезть ему в рот. — Где-то слышал…

— Ну, что ж, это восурское имя, очень светлое, — заметил Святозар. — Это имя великое и сильное, и восуры часто дают его своим детям.

— Ты, что думаешь, я много в своей жизни встречал восуров? — усмехаясь, вопросил мальчик. — Да, ты первый восур, которого я вижу и с которым говорю. — Отрок опять замолчал, слегка склонил голову на бок, с любопытством оглядывая наследника, и улыбнувшись, добавил, — но имя Святозар, я где-то слышал…. Ты, Святозар, какой-то странный… Ты вроде красивый, но шрам, прости, конечно, делает тебя… — Риолий на миг прервался, подбирая слова, и перестав улыбаться, сказал, — твое лицо может напугать любого… И одет ты, как-то странно. Такое страшное, черное одеяние, точно ты, только, что пришел из страны Бесдуха, где живут не прошедшие очищение кровью души. Святозар оглядел себя, на нем все еще были одеты пекельные вещи: черные штаны, рубаха и чулки. Вещи в солнечных лучах были не просто черные, а еще и покрыты мелкими зелеными и бурыми пятнами. Наследник засмеялся, разглядев пекельный наряд, и опустившись на землю, сел и снял чулки, да отбросил их подальше, потом скинул с себя рубаху.

— Ну, чего, — обратился он к мальчику. — Так лучше?

— Ох! — громко вскрикнул мальчик и поморщил свой нос и лоб. — Нет, так еще хуже. У тебя оказывается такие же шрамы на руках и спине.

Кто же так издевался над тобой? Какая жестокая душа, могла нанести такие шрамы? Святозар посмотрел на свои руки и тяжело вздохнул. Прямо от локтя и до плеча по правой и левой руке шли круговые, выпуклые, красные шрамы с какой-то синевой, светящейся изнутри, и с белым налетом по краям.

— Да, то была, ты прав, очень жестокая душа, — откликнулся наследник. Святозар положил рубаху на землю и принялся над ней шептать, мгновение и рубаха ярко запылала лазурным светом, и зелено-бурые пятна на ней пропали, а миг спустя она стала блекло-серой.

— Вот это намного лучше, — улыбаясь сказал Риолий. Он стоял в нескольких шагах от наследника, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь подойти, но после все же преодолел свои опасения и шагнул ближе к Святозару, надевающему свою рубаху. — Значит, ты, Святозар— восур, а пришел ты из страны Бесдуха…

— Ох, Риолий, что ты такое наплел, — перебив мальчика и скривив губы, проронил наследник. — Какая страна Бесдуха. Ты, же вроде веришь в Семаргла, или в этого вашего Есуания?

— Нет, — гневно откликнулся мальчик. — Я не верю в Есуанию, и не верю в его врага Бесдуха. — Риолий сделал глубокий вздох и гордо заявил, — я верю в Семаргла и Перуна и в их отца Сварога!

— Я тоже верю, — улыбаясь, заметил Святозар. — Поэтому меня и прислали к тебе, чтобы помочь.

— Помочь, — Риолий, сделал еще один шаг, и, встав рядом со Святозаром, посмотрел на него. Погодя он опустился и сев возле него, весьма взволнованно молвил, — и, что Боги знают обо мне, Святозар?

Знают, что есть на свете такой мальчик, Риолий, который живет в стране неллов?

— Конечно, знают, — тихо ответил наследник.

— Тогда, скажи, мне Святозар, — внезапно звонко выкрикнул Риолий. — Почему же тогда Боги не защитили моего отца, мою мать, моего деда которые меня любили? Почему Боги позволили их казнить? Почему тогда я остался жить с другим моим дедом, который меня не любит, который меня бьет? Почему, тогда мне сейчас приходится прятаться в этом лесу, чтобы жрецы с города Артария не схватили меня и не принесли в жертву этому Есуанию? Скажи? Ответь мне Святозар? Почему и где эти Боги, в которых верил мой отец, и в которых верю я, — и Риолий закрыл лицо ладонями да чуть слышно заплакал. Святозар, увидел, как заплакал мальчик, как тяжело стали сотрясаться его детские плечики, и, протянув руку, погладил его по волосам, а после и вовсе притянул к себе и крепко обнял.

— Ах, Святозар, — всхлипывая, шептал Риолий. — Я так любил своих родных, так любил отца, мать, деда, любил и продолжаю любить… Мой отец был гончаром, он был лучшим мастером глиняной посуды в городе Артария. Но и он, и его отец, мой дед, они никогда не верили в Есуанию. Никогда не ходили в жрище, смотреть на кровавые жертвы. Они никому не говорили об этом, потому как боялись, что коли жрецы узнают о том, что они откольники их тут же принесут в жертву. Но кто-то, наверно соседи, донес на моего отца и деда, и явились жрецы и ярыжки, и забрали их. Я помню все так хорошо… ведь это случилось год назад. Помню, как воины схватили отца и деда и стали бить на глазах моих и матери. Мать обняла меня и прижала к себе, чтобы я не смог им помочь, чтобы не смогли схватить и меня… А после, я помню, мы ходили с ней к темницам где их держали под стражей, а потом… — Мальчик вздрогнул всем телом, тяжело всхлипнул. — Потом мы пошли в жрище, мать хотела последний раз взглянуть на отца. — Риолий замолчал, вжался лицом в грудь Святозара и тихо добавил, — мать решила уйти из Артарии, решила вернуться к своему отцу в дом. Дед жил в деревне, которая лежит на горной реке Тенетка. Когда мы сюда пришли, она заболела…. Она все время бредила, и звала моего отца, а после, после… умерла. И я остался один, совсем один. Мой дед Прикифий, верит в Есуания, и заставляет меня ходить в жрище, которое сооружено в соседней деревушке и где приносят в жертву скот.

— А, разве, вы неллы, приносите в жертву еще и скот? — удивленно спросил Святозар, ласково поглаживая мальчика по волосам.

— Да, раз в десять дней жрецка в той деревне приносит в жерту ягненка или козленка, которого приводят ему люди, — кивнув головой, пояснил Риолий. — А на праздник в честь этого Есуания приносят в жертву человека. Я не ходил на эти кровавые обряды, а жрецка деревенский стращал деда тем, что объявит его, Прикифия, откольником и принесет в жертву. А дед этого очень боится, потому он бил меня…бил… Но так как я не повиновался ему, он стал говорить соседям, что я больной, юродивый, безумный… А, я даже обрадовался этому, думая, что жрецка объявит меня юродивым и не будет трогать, а дед не будет бить. Но этот жрецка он решил меня излечить от безумия.

Он как-то приехал к нам в деревню, это совсем недавно было, и приказал мне пить воду, которую привез с собой, и в каковую добавил кровь недавно принесенного в жертву ягненка. Однако я отказался пить эту воду, тогда дед и сосед моего деда схватили меня. Они крепко меня держали и пытались раскрыть мне рот, а этот жрецка старался влить мне из тонкогорлого глиняного кувшина эту гадость, а я так разгневался… Я мотнул головой и разбил этот кувшин, да громко закричал, что их Есуания никогда и не было, и, что я верю в Семаргла и Сварога! Они испуганно вскрикнули, и на миг дед и сосед ослабели хватку, а я вырвался и убежал в лес…. Я вернулся домой, через несколько дней, дед ничего мне не сказал, но я увидел, что он стал меня сторониться и бояться. А сегодня к нам в деревню, приехали жрецы и воины из города Артария… Я как раз чинил сети, развешанные вокруг дома и вдруг… Я услышал, точно кто-то мне шепнул: «Беги, беги, скорей Риолий к вязу, жрецы приехали за тобой!» Я схватил лежащую на бревне суму, перескочил через забор и увидел въезжающих в деревню воинов верхом на лошадях. Я перебежал дорогу, перескочил через соседский забор, и, пробежав сквозь их двор, устремился вверх по склону горы. Я бежал дюже быстро, а достигнув середины склона, упал в яму и замер, потом выглянул и увидел, что воины и небольшая колымага со жрецом остановилась около нашего дома. И тогда я вылез из ямы и побежал к вязу, как мне и велел тот голос.

— Ну, вот, видишь Риолий, — ровным голосом заметил наследник. — А ты, говоришь, что Боги не помогают тебе, а как же тогда понять тот голос, который предупредил тебя и прислал именно туда, где находился я. Риолий отстранился от Святозара, утер свои глаза, и, глянув на него снизу вверх, улыбнувшись, сказал:

— Вяз… да я все время здесь бываю… Я люблю этот вяз, и потому-то я и подумал, что ты один из жрецов. Потому, как и дед, и деревенские знают, что я прихожу к этому вязу.

— Знаешь, Риолий, наверно Семаргл, который меня сюда принес, — раздумчиво произнес Святозар и потрепал мальчика по волосам. — Тоже это знал, поэтому он и прислал тебя сюда, к вязу, где мы и должны с тобой встретиться.

— А зачем? Зачем, мы должны встретиться? — спросил мальчик. — И чем ты, можешь помочь мне?

— Послушай, Риолий, — ответил наследник, и принялся подниматься на ноги. — Я пришел тебя научить магии и объяснить тебе, что случилось с твоим народом за века… И, поверь мне, мальчик, разговор у нас с тобой будет очень долгим. Посему прежде, чем мы его начнем, давай поедим чего-нибудь, потому как, я, наверно долго не ел, и весьма голоден. Да, и я слышу, журчание воды, и так же сильно желаю обмыться, как и поесть. Ну, а засим когда я буду чистым, и мы с тобой оба будем сытыми, можно будет начать наш разговор. Риолий поднялся на ноги вслед за Святозаром, и с неподдельным любопытством и восхищением оглядел фигуру наследника, затем перевел взгляд на себя, наморщил свой нос, наверно, выражая этим недовольство своей худобой и вздохнув, добавил:

— Там журчит и впрямь вода, это течет река Тенетка. Воды в ней немного, и она очень холодная, но может тебе повезет… и ты сможешь в ней обмыться, Святозар, кто ж знает. А вот с едой совсем плохо. У меня в суме лишь кусочек сыру, я конечно с тобой поделюсь, но вряд ли эта кроха насытит тебя, такого крепкого мужчину. Святозар усмехнулся словам мальчика, и, похлопав его по худенькому плечу, в котором прямо через рубаху прощупывались острые косточки, молвил:

— Раз есть река, значит, и есть рыба, а рыбу всегда можно поймать, а поймав… ее можно запечь. Ну, а после, такую запеченную, и съесть.

— А где же ты возьмешь огонь? У меня нет кремня, и мы не сможем развести огонь, — вздыхая, сказал мальчик.

— Эх, Риолий, развести огонь в лесу, да, для меня ведуна, это самое легкое из всего того, что я наметил сделать, — откликнулся наследник.

— А, что же тогда самое тяжелое? — переступая с ноги на ногу, поспрашал Риолий. Наследник оглядел себя, провел ладонью по своим длинным волосам, и как ему показалось ужасно грязным, и незамедлительно проронил:

— Самое тяжелое это отмыться от грязи пекельного царства. Ну, что ж, Риолий, думаю нужно именно и начать с тяжелого, то есть с мытья.

Так, что веди меня к вашей реке Тенетке.

— Пойдем, — кивнул головой мальчик и повел наследника к речке. Риолий пошел вперед, обогнул вяз и двинулся по тонкой, звериной тропе прямо к звенящей, где-то невдалеке Тенетке. Святозар тронулся следом за мальчиком. В лесу было очень сухо, а поваленные деревья, поломанные ветви преграждали путь. Высокие липы и клены, растущие кругом, создавали из своих крон, непроницаемый шатер, не давая проникать вглубь леса солнечным лучам, поэтому внизу земля была усыпана опадающей желтовато-зеленой листвой и сухой травой. Кое-где по земле стелился лишь колючий, низкорослый кустарник, на котором укрытые зеленой листвой горели ярко-красные ягоды. Невысокие тонкоствольные, молодые деревца, да изредка встречающиеся кустарники лещины, на которых в зелено-желтой листве прятались лесные орехи, вот и все, что росло в этом лесу. Святозар остановился возле одного из кустов лещины и сорвал округлый орех, он очистил плод от уже сухих листочков-оберток, и, положив его в рот, разгрыз, внутри оказался сладкий, поспевший орех. А наследник ощутил в своей душе такую радость и благодать, от вкуса этого земного ореха, от вида этого тенистого леса, от запаха опавшей листвы, и, улыбнувшись, поспешил догнать ушедшего вперед мальчика.

— Риолий, а сейчас какое время года? Лето или осень? — спросил Святозар. Мальчик на миг остановился, обернулся, скривив губы и недовольным голосом, точно наследник его чем-то обидел, сказал:

— Не знаю. Может лето, а может осень, но точно не зима, — и продолжил прерванный путь.

— А вы, что календарь не ведете? — поинтересовался Святозар, не обращая внимания на недовольство прозвучавшее в голосе мальчика и остановился, потому как они с Риолием вышли на берег реки. Берег с этой стороны был высоким и обрывистым, горная река подмывала его многие века, расширяя свое русло, унося с собой землю, оголяя корни деревьев. Само русло было очень широким и усеянное огромными валунами и мелкими камнями, да поломанными, искореженными стволами деревьев. С той стороны русла, берег был более пологим и заканчивался не высоким склоном горы. Наверно весной эта река была полноводной и бурной, ее кипучие и быстрые воды несли на себе не только камни, но и легко ломая деревья, перекатывали, перемалывая их и увлекая за собой. Однако сейчас воды в реке осталось совсем немного, лишь тонкий, серебристый ручеек еще бежал, громко ударяясь о камни по самому дну русла, вытекая из неглубоких впадин-озер.

— И это все…, — разочарованно произнес Святозар. — И это вся вода…

— Да… вся вода, — отметил мальчик, воззрившись в расстроенное лицо наследника. — В этом году было очень сухо, долго не было дождей.

Но ты, Святозар, можешь искупаться вон в том озерке, — и Риолий указал рукой вверх по руслу, на небольшую впадинку с водой. — Там хватит воды обмыться, да и гляди там вроде рыба плавает… О… да она крупная.

— Как же вы тут живете? — вопросил наследник и пошел по берегу вверх по руслу, в поисках пологого спуска. — Календарь не ведете, воды у вас в реке, словно кто-то наплакал, рыба мелкая.

— Да, нет, календарь мы ведем, только не здесь конечно, не в деревне. Здесь все слушают жрецка и ему подчиняются, — молвил Риолий, идя следом за наследником. — А в Артарии и отец, и дед знали какое время года и какой месяц по счету… А тут, в этой деревне все не так. Дед говорил, что воды в Тенетке, всегда в засушливые годы мало, поэтому они и держат тут коз и баранов. Иначе без мяса здесь не выжить, ведь рыбу ловят лишь весной, солят и хранят вплоть до следующей весны. Святозар наконец-то нашел спуск к речке, и придерживаясь за тонкие, гибкие ветви растущей здесь ивы, покрытой удлиненными листьями с серебристым налетом, спустился к воде. Он подошел к озерку-впадинке, снял с себя рубаху и штаны и по гладким, сухим камням подошел к воде. Наследник на миг задержался возле края впадинки-озерца, ощущая в себе необыкновенное чувство счастья от увиденной хрустально-зеленоватой поверхности воды, а затем вступил в нее сначала одной ногой, а после другой. Вода в озерце оказалось теплой, а уровень ее доходил Святозару почти до пояса. Наследник провел рукой по гладкой поверхности воды, улыбнулся ей, точно старому знакомцу, с которым долго не виделись и внезапно закрыв глаза, нырнул. Каждый раз, выныривая, Святозар довольно фыркал, тер руками свои длинные волосы, руки и ноги, стараясь чистой, речной водой, смыть с себя черноту Пекла. Когда Святозар наконец-то, как ему показалось, отмылся от страданий, горя и зла лежащего толстым слоем на его теле, он вновь нырнул в воду с открытыми глазами и огляделся кругом в надежде увидеть рыбу. Однако он поднял своим купанием со дна столько песка, ила и еще чего-то мелкого, что рассмотреть в воде, что — либо стало просто невозможно. Наследник вынырнул, встал на ноги, и, откинув с лица мокрые волосы, задумался. ДажьБог сказал ему, что он теперь кудесник, но как пользоваться темной магией не объяснил. Однако Святозар понимал, чтобы помочь приолам и Риолию, необходимо научиться пользоваться не только светом, но и тьмой… и чтобы, вот прямо сейчас, поймать рыбу, не выходя из этой впадинки, надо воспользоваться именно способностями кудесника, объединенной силой белой и темной магии. И неожиданно наследник вспомнил Пекло, сжимаемую в руках лазурную палку Джюли, а напротив него стоящего дурашмана Пана, и свои слова выкрикнутые в гневе: «В лоб, в лоб, воткнись палка, повелеваю в лоб!» Так вот как оказывается надо говорить. Вот, что такое магия света и тьмы вместе, это не просьба, не долгий заговор с призывом в помощь Богов. Это повеленье, твое повеление как кудесника. Тогда Святозар закрыл глаза, глубоко вздохнул, и сам не ожидая от себя того, по первому протяжно шепнул, а после громко, как ему показалось, выкрикнул: «Рыба повелеваю тебе, плыви к моим ногам!»

Мгновение спустя чей-то гладкий хвост, тело и плавник коснулись голых ног Святозара. Он опустил руку в воду и ухватил за жабры рыбу, бездвижно замершую возле него, да вытащив из воды, оглядел ее. Это был окунь, с ярко окрашенными плавниками и хвостом. Рыба была не крупная, чуть больше ладони.

— Риолий, — окликнул Святозар мальчика. — Держи рыбу. Отрок стоял около ивы и своим новым ножиком отрезал от деревца небольшую веточку. Наследник бросил к ногам мальчика сначала одного окуня, потом второго, третьего, четвертого.

— Ого, — радостно выкрикнул Риолий и кинулся собирать затрепыхавшуюся на земле рыбу и ложить ее себе в суму. Святозар достал из воды еще три рыбины такого же размера, и, бросив их к ногам мальчика, провел рукой по воде, образуя круг и только теперь уловил своим ухом, как тихо он пропел— прошептал: «Повелеваю, тебе— рыба не подчиняйся моей воле!» Наследник почувствовал, как подле него описали оставшиеся рыбины круг, и поплыли в разные стороны. Святозар вышел на берег, протянул руку в сторону штанов и вновь пропел-прошептал, повелевая их материи приобрести серый цвет, а посем схватил рубаху и штаны, присел на корточки возле озерца, и, засунув вещи в воду, принялся их полоскать, словно теперь пытался вымыть и из них скверну пекельного царства.

— Ты, чего, — насмешливо сказал Риолий подходя ближе. — Решил голым ходить… Гляди тебя все белки, такого красивого в лесу испугаются, — и звонко засмеялся. Святозар на миг перестал полоскать рубаху, обернулся и посмотрел на громко хохочущего мальчика да тягостно передернул плечами, потому как ему показалось знакомым лицо Риолия. И не просто знакомым, а когда-то много раз виденным, но где наследник мог видеть это лицо, вспомнить ему не удалось. Он еще мгновение приглядывался, напрягая свою память, а засим сказал, обращаясь к мальчику:

— Знаешь, Риолий, все же это жестоко смеяться над моими шрамами, ты не находишь? Отрок тут же перестал смеяться, бросил недовольный взгляд на наследника, и, усмехаясь, молвил:

— Ты, считаешь, я должен тебя пожалеть?

— Нет, — поднимаясь с присядок и выжимая мокрое белье, произнес Святозар. — Мне твоя жалость не нужна, но и надсмехаться не стоит.

— Я не думал, что ты обидишься, — протянул мальчик, и отвернул голову от наследника. Святозар выжал воду из рубашки, распрямил ее и встряхнул, да приказал ей обсохнуть, и морг спустя, как и повелел кудесник, рубаха обсохла. Наследник надел сухую и чистую рубаху на себя и тоже, самое проделал со штанами. А когда на нем оказались сухие штаны, подвернул на них штанины до колена, да посмотрел на голые стопы, обдумывая создать ли сапоги, или все же позволить своим ногам насладиться свободой и теплотой земли. Он немного постоял, подумал и решил все же, покуда кругом нет людей, выбрать последнее, и тогда развернувшись, негромко обратился к мальчику:

— Риолий, дай мне нож. Мальчик стоял рядом и очищал ножом кору с ветки ивы. Он изумленно зыркнул на наследника, впрочем тотчас протянул ему нож. Святозар взял нож в правую руку, собрал левой свои длинные кудри волос вместе и одним махом отрезал их. А возвернув нож отроку, широко раззявевшему рот, провел рукой по волосам и тихо пропел-прошептал, выравнивая их по длине.

— Ух, ты, хорошо быть ведуном, — восторженно глянув на аккуратно подстриженные волосы наследника, заметил Риолий.

— Да, только мне надо об этом не забывать, — усмехнулся Святозар, и, посмотрел на сжимаемые в руке волосы. Он не сильно подул на них, и в тоже мгновение волосы ярко вспыхнули лазурью и исчезли из его руки. — Не забывать Риолий, что я теперь все могу. А теперь давай с тобой вернемся к вязу, разведем костер и поедим. Мальчик, молча, кивнул головой и повел наследника обратно.

 

Глава третья

Святозар шел следом за Риолием и разглядывал его сзади, он смотрел на его волнистые, темно-пшеничные волосы, на его фигуру, и пришел к выводу, что точно где-то видел этого мальчика. Этот белый цвет кожи, дугообразные черные брови, прямой с горбинкой нос и главное эти ярко-голубые глаза… несомненно, это человек из прошлого Святозара, но кто он? Сколько лиц прошло перед глазами Святозара, со сколькими он общался, со сколькими был дружен, скольких любил. ДажьБог сказал, что Риолий в прошлом кудесник… великий кудесник… а много ли Святозар знал в своей жизни кудесников… без сомнения много… И в-первой и во— второй жизни, он, Святозар встречал много кудесников, много чародеев, колдунов… и… и чарколов. А у этого мальчика, Риолия очень красивое лицо, оно не миловидное… нет! лицо его пышет благородством, мужской силой, и сразу видно, что в этом теле живет смелая и храбрая душа… душа воина, бойца и ратника. Только в Риолии наследник заметил еще и, что-то жесткое, точно обжигающее.

Кто же тогда этот мальчик, человек, душа, посланная в Явь, чтобы спасти остатки приолов? Когда Святозар и Риолий подошли к вязу, то наследник огляделся кругом, подбирая место, где можно будет разбить шатер и развести костер. Прямо рядом с вязом, росла высокая красавица липа. Она была ниже вяза, и в высоту достигала саженей двенадцать, но зато у нее был не менее мощный ствол в обхвате, не намного уступающей витязю-вязу, и такая же густая крона, отличное место для привала, подумал наследник. Святозар набрал сучьев и веток, и, подойдя к липе, нашел небольшое углубление в земле, раздвинув ногой опавшую листву, он сложил туда ветки и, пропев-прошептав, разжег огонь. Как только Риолий увидел ярко вспыхнувшее пламя костра, то безмерно ему обрадовался, и, бросив суму с рыбой возле костра, побежал собирать еще ветки. Мальчик собрал и принес несколько охапок веток, тонких и толстых и свалил их рядом с костром. А когда в костре появилось достаточно углей, Святозар аккуратно закопал в них всю рыбу, каковую наловил в озерце. Пока рыба пеклась в углях, под пристальным взглядом голодных глаз Риолия, Святозар расчистил от веток площадку и создал невысокий шатер, а внутри него два ложа, стол, табуреты и необходимую посуду. Лишь только из неоткуда, прямо под липой появился шатер, Риолий испуганно вскрикнул и уставился на постройку, своими ярко-голубыми глазами, не решаясь зайти вовнутрь, а после поднялся с бревна, положенного возле костра, на ноги и очень тихо произнес:

— Ты, сказал, что пришел научить меня магии. Значит я скоро так тоже смогу? — Мальчик на миг замолчал, его лицо перекосилось, и он уже более громко добавил, — это хорошо… Потому, что мне очень, очень хочется, чтобы дом этого жирного и толстого жрецка разлетелся на куски, а сам он лопнул на две части. Риолий говорил это с таким гневом, его красивое лицо исказила злобная гримаса, а зубы заскрипели. Он внезапно выставил вперед левую руку, в которой сжимал нож, и начал наносить удары в воздух, точно разрезая на части невидимого врага.

— Риолий, ты, что? — вздрогнув от увиденного, воскликнул Святозар. — Сколько в тебе злобы… Если ты продолжишь так себя вести и злиться, я никогда не буду учить тебя магии, чтобы ты не натворил зла, обладая такой силой. Риолий подскочил к наследнику, глянул на него так, словно обжег его своими голубыми глазами, и все еще крепко сжимая нож в левой руке, направив его на Святозара, закричал:

— Тебя прислал Семаргл, он повелел тебе научить меня магии, и ты должен ему подчиниться.

— Ишь, ты, как говоришь, — не менее гневно откликнулся Святозар, и, направив руку на нож мальчика, повелел ему, перелететь в его руку. И когда нож вырвался из руки Риолия, сделал в воздухе переворот и попал в руку наследника, добавил, — к твоему сведению, Семаргл меня попросил… Он попросил меня тебе помочь. И я мог отказаться, и тогда бы ДажьБог вернул меня домой в Восурию, к моей жене, отцу, близким и другам, которые никогда не надсмехались бы над моими шрамами, и за которыми я очень истосковался, потому как долго их не видел… Но, я ради тебя… Слышишь, Риолий, ради тебя, приолов и Джюли пришел сюда, чтобы помочь и научить… А, ты, скверный мальчишка, унижаешь меня и надсмехаешься надо мной, и моими шрамами, каковые принесли мне столько боли и страданий, и каковые я бы, никогда, не получил, если бы мне не надо было помочь тебе. Левая рука Риолия резко упала вниз, он опустил голову на грудь и тяжело вздохнул. Отрок еще какое-то время продолжал стоять, но после вернулся к бревну и сев на него, уставился взглядом на угли, да все тем же гневным голосом сказал:

— Уж и не очень-то нужно было, чтобы ты приходил. Тоже мне нашелся спаситель, великий ведун. — Мальчик оторвал взгляд от искорок огня, посмотрел на наследника и досказал, — и нож мне твой не нужен, я себе новый сделаю, понял, да?

— Сколько в тебе злобы, Риолий, — расстроенным голосом, заметил Святозар, и, подойдя к костру, сел на присядки принявшись разгребать веткой угли, и проверять готовность рыбы. — Ты меня совсем не знаешь, я тебе ничего плохого не сделал… а ты, Риолий то пытаешься меня обидеть злобной насмешкой, то злобным замечанием.

— Ты, мне не нравишься, — скорчив лицо, ответил мальчик. — Не нравишься и я тебе не верю… Я вообще, если хочешь знать, никому теперь не верю… потому, что все кругом словно обезумели от этого Есуания… как юродливые смотрят на льющуюся перед ними кровь.

Людскую кровь и кровь ни в чем ни повинных ягнят и козлят… А ведь дурни, дурни такие все эти людишки— деревенские, разве они не видят, что этот их жрецка, надсмехается над ними. — И Риолий вновь подскочил на ноги, изогнул дугой спину, выпучив вперед живот и грудь, упер руки в бока, да гнусавым голосом заговорил, — кайтесь в своих грехах яремники, кайтесь и служите великому своему господу Есуанию.

Омывайте свои пальцы в крови принесенной вами жертвы, и будете очищены от скверны и греха, и после смерти души ваши уйдут в святую землю Раявку. — Отрок прервался, злобно плюнул на землю, выпрямился, и, убрав руки с боков, добавил своим звонким, чистым, немного свистящим голосом, — а сам, подлый такой Сиосий, жирный, жирный…. И ни лицо у него, а морда поросячья, и глазки навыкате, сам-то он этого ягненка потом к себе в дом уносит, и жрет его, подлая, подлая свинья.

— Риолий, а ты, хочешь, чтобы твой народ перестал верить в этого Есуания? — спросил Святозар, и пронзительно глянул в обжигающие ярко-голубые глаза мальчика.

— Чего, чего ты такое сказал? — тяжело задышав, вскрикнул Риолий. — Как это он перестанет верить, да они все дурни, дурни, дальше своего носа ничего не видят, ничего не слышат. Они все трусы, трусы, трусы!.. Я их всех ненавижу, ненавижу… всех этих неллов, всех этих невольников господа Есуания!.. Святозар увидел, как мальчик разволновался, разгневался не на шутку. Он вдруг сначала затопал левой ногой, замахал руками, да громко закричал:

— Отца, отца моего, как ягненка, как ягненка резали…а… а…а…! А эти дурни стояли и смотрели, как он кричал и плакал от боли… нелюди, они нелюди… ненавижу их всех, ненавижу!.. Святозар подскочил к Риолию, лицо оного перекосилось и покраснело, а из глаз потекли крупные слезы, он схватил мальчика за плечи и хорошенько встряхнул, раз, другой.

— А…а…а…! — кричал Риолий. — Отец, отец… ненавижу их всех, ненавижу! Святозар еще раз тряханул мальчика, но так как он не унимался, продолжая громко кричать, наследник подул ему в лицо и тихо, тихо пропел-прошептал: «Повелеваю, тебе отрок, Риолий обрети тишь и благодать!» Лишь только долетел до лица мальчика легкий ветерок посланный дыханием Святозара, как Риолий вздрогнул всем телом, перестал кричать и закрыл глаза. Вмале черты его лица прояснились, скривившиеся от злобы губы распрямились, он глубоко вздохнул, и, задышав ровнее, стал успокаиваться, а миг спустя открыл глаза, глянул своими ярко-голубыми очами на наследника, и тихим, спокойным голосом, произнес:

— Прости, прости меня Святозар. Я не хотел тебя унижать и обижать.

Это просто вырвалось. Святозар притянул к себе мальчика, обнял его, и ласково погладив по голове, молвил:

— Пойдем Риолий трапезничать, а то рыба еще чуть-чуть и превратится в головешку. Наследник выпустил из объятий мальчика, и, развернувшись, пошел в шатер за двумя плоскими блюдами, чтобы положить на них рыбу, для себя и Риолия. Мгновение спустя он вышел из шатра, и, подойдя к прогоревшему костру, присел подле. Неторопливо наследник убрал с рыбы угольки, положил на блюдо печеных окуней, на свое трех, а на блюдо Риолия четырех, и направился в шатер. Святозар неторопливо приблизился к столу в шатре, поставил на него блюда, и, отодвинув табурет сел на свое место да позвал мальчика, все еще тревожно переминающегося с ноги на ногу подле костра, кушать. Отрок также как и наследник, неспешно зашел в шатер, остановился возле входа и принялся его рассматривать.

— Риолий поторопись, — вновь позвал Святозар мальчика, и убрал черную, покрытую чешуей верхнюю часть рыбы, оголив белое, нежное мясо от коего шел легкий дымок. — Иди есть, а то рыба остынет и не будет такой вкусной. Отрока не пришлось приглашать дважды, он был так голоден, что сев за стол торопливо стал есть рыбу, при этом жадно облизывая пальцы и подбирая все оброненные кусочки. Риолий съел всех четырех окуней и, как показалось, Святозару остался голодным, но зато он сразу повеселел, заулыбался, и, взяв длинную рыбью кость, принялся водить ею по блюду и тихо, что-то напевать себе под нос. Наследник какое-то время смотрел на кости и грязные блюда, и, описав над столом рукой круг, повелел, исчезнуть костям, и стать чистыми блюдам. А когда его повеление исполнилось, довольно зыркнул на удивленное лицо Риолия, продолжающего сжимать в левой руке длинную рыбью кость, а засим взяв пустой глиняный кувшин, пошел на речку набрать чистой воды и умыться. Святозар вернулся с полным кувшином воды с речки, в весьма приподнятом настроении, но разве не прекрасно, думал он, вновь оказаться в Яви, увидеть деревья, травы, воду и небо. Увидеть человеческое лицо, лицо мальчика… отрока у которого без сомнения хоть и изболевшаяся, но очень светлая душа. Когда Святозар подошел к шатру, то увидел Риолия возле костра. Мальчик накидал сверху на угли, где едва поблескивали красные брызги огня, сухие ветки и теперь пытался разжечь их, ковыряя в углях палкой и настойчиво раздувая пламя. Он поднял свое раскрасневшееся личико, пожал плечами, и смущенно улыбнувшись, заметил:

— Придется тебе, Святозар, опять петь, а то огонь никак не хочет разгораться. Святозар отдал мальчику кувшин, и, направив руку на угли и ветки, тихо пропел— прошептал: «Повелеваю, огонь, огонь возликуй над ветвями, гори, гори!» И в тот же миг яркий лепесток огня вырвался из-под углей, упал на ветки, те громко затрещали и стали разгораться. Наследник опустил руку и посмотрел на огонь, и подумал о том, какой теперь огромной обладает он силой… И как эта сила, на самом деле, его пугает и страшит… как безропотно подчиняется теперь его повелению не только огонь, но и живое существо— рыба…Раздумья наследника прервал Риолий, который вышел из шатра, куда отнес кувшин, и глянув на огонь, сказал:

— Святозар, ты как-то странно произносишь слова. Ну, то, что это другой язык я понял, но ты их как-то … как-то поешь-шипишь. Вроде поешь, а вроде шипишь, ты только не обижайся, но шипишь ты, как змея.

— Ну, что ж, — переводя взгляд с пламени костра на лицо мальчика, откликнулся наследник. — И не мудрено, тут зашипеть, побудешь столько дней и ночей, среди шипящих душ и дасуней, и сам станешь, как они шипеть.

— Святозар, — переступая с ноги на ногу, спросил Риолий. — Можно я возьму нож, мне он нужен? Наследник улыбнулся мальчику и кивнув головой, ответил:

— Я положил его на стол. И конечно ты можешь взять, ведь я тебе его подарил, а свой дар я не хочу забирать обратно… Возьми, только больше им не размахивай, ладно?

— Ладно, ладно, — радостно отозвался мальчик и побежал в шатер за ножом. Святозар придвинул к костру, еще один короткий ствол упавшего дерева, лежащий невдалеке, и сев на него стал смотреть на огонь.

Вскоре из шатра вышел улыбающийся Риолий с ножом в руках. Он сел на бревно лежащее, напротив того на котором расположился наследник, достал из мокрой сумы, ивовую веточку, и, взяв ее в руки, принялся вырезать в ней дырочки.

— Что, ты, делаешь Риолий? — поинтересовался Святозар.

— Я делаю дудочку, — пояснил мальчик, не отрываясь от своего занятия. — Дед сломал мою, так как жрецы запрещают играть на дудочках… Когда-то на берегу Твердиземного моря стоял город Хейвясёрви, и в нем..

— Погоди, погоди, — перебив мальчика, взволнованно проронил Святозар, услышав название, некогда престольного града народа руахов. — Как ты сказал, назывался этот город?

— Хейвясёрви, — ровным голосом молвил Риолий. — Такое странное название города… Отец всегда говорил, что это очень древнее слово, и что оно обозначает уже давно утеряно нашим народом.

— Оно обозначает, любимцы Богов, — тяжело вздыхая, произнес Святозар. — Город любимцев Богов…

— О…о…, — протянул Риолий. — Откуда ты знаешь это? Отец говорил это очень древнее слово и когда-то город Хейвясёрви стоял не на берегу Твердиземного моря, а совсем в других землях…

— Да, — кивая головой, согласился Святозар, и, взяв несколько сухих веток, разломил их и подкинул в огонь. — Твой отец был прав, город Хейвясёрви стоял не на берегу Твердиземного моря, а в других землях, но это было так давно… при другом народе, не при вашем…

— Ну, ладно, — продолжил мальчик. — Я рассказываю про город который стоял на берегу Твердиземного моря, и там жил народ… Они были неллы, но называли себя мотакийцами, и они верили в Сварога и Семаргла, и там в том городе играли на таких дудочках. Как-то старый правитель умер, а его сын приехал к нашему царю и принял веру в Есуанию. Но мотакийцы отказались принимать веру в Есуанию, они подняли мятеж, и, взяв мечи и такие дудочки, пошли на бой с присланными к Хейвясёрви войскам и погибли… а город воины разрушили и сожгли… а предатель правитель, был принесен в жертву Есуанию по приказу царя Неллии. И с тех самых пор на этих дудочках в Неллии запрещено играть. Мой прапрадед и был мотакийцем, ему удалось избежать смерти и вместе с женой и маленькими детьми переехать в город Оскольпию, а позже в Артарию. И посему мы и верим в Сварога и Семаргла, потому что мы мотакийцы, а не эти бездушные неллы. Мой отец, он дюже хорошо играл на дудочке, его звали Фадеф Руахивий.

— Фадеф…, — молвил наследник. — Как, как звали отца твоего?

— Фадеф Руахивий, — ответил Риолий, и, перестав вырезать дырочки в своей ивовой веточке, подняв глаза, посмотрел на Святозара. — А меня зовут Риолий Руахивий. У неллов так принято. Если ты бедный у тебя два имени, одно из них передается детям. А если богатый, то у тебя три, четыре или даже пять имен. И передается детям лишь последнее твое имя. Мне от отца досталось имя Руахивий.

— Руахивий, — громко повторил наследник имя мальчика, догадавшись, — это наверно имя твоего рода.

— Ага. — Кивнув головой, согласился Риолий и продолжил свой сказ, — так вот мой отец, тоже научил меня делать такую дудочку и играть на ней. Но он всегда говорил, что у меня дар от Семаргла, потому как я всегда весьма красиво на ней играл. Отец говорил, что когда я был еще совсем маленьким, он дал мне эту дудочку, и я заиграл на ней такую прекрасную мелодию, что они были удивлены и потрясены, ведь меня никто не учил… Эх, отец, отец, — вздохнув, дополнил мальчик и принялся стругать свою дудочку с обратной от дырочек стороны.

— Риолий, а ты знаешь, что твое второе имя значит? — тихо вопросил Святозар, ковыряя сучковатой палкой в костре. Отрок оторвал взгляд от дудочки, воззрился на наследника, и отрицательно покачав головой, произнес:

— Риолий это значит истинная сила, а, что значит Руахивий, не знаю. Отец ничего не говорил.

— Тогда я скажу тебе, — взволнованным голосом проронил Святозар. — Когда-то у Бога Семаргла были его народы, которые он породил и которые он очень любил. Народы эти назывались руахи, приолы и гавры.

— Руахи…, — протянул слово мальчик. — Ты хочешь сказать, что мое второе имя образовано от этого народа?

— Наверняка, — кивнув головой, ответил наследник. — Наверно твой отец из этого народа, поэтому и сохранилось в их роду название самого народа. И не зря твой прапрадед жил в городе Хейвясёрви, ведь это название города, когда-то принадлежало народу руахов. — Святозар на миг задумался припоминая рассказ Джюли, про отрока Мотакиуса, и словно самому себе, тихо добавил, — наверно этот город Хейвясёрви и построил тот мальчик Мотакиус, которого когда-то спас Джюли. Ведь Радогост сказал, что он, Мотакиус, построит город на берегу Твердиземного моря и продолжит битву за души неллов.

— Мотакиус, Джюли, Радогост, руахи… Столько новых имен и слов, может ты мне расскажешь все об этом, — попросил мальчик, и, перестав стругать свою дудочку с любопытством уставился на Святозара.

— Риолий, я все тебе расскажу, но прежде, чем я начну свой сказ, я хочу у тебя кое-что спросить. — Святозар замолчал, кинул в костер палку, и, отряхнув руки от попавшей на ладони земли и коры, молвил, — скажи мне Риолий… Ты, правда, считаешь, что всем этим людям, что живут около тебя, около твоего деда… Всем этим людям уже никак не поможешь? Скажи мне Риолий, есть ли надежда достучаться до их душ, изменить их жизнь? Риолий неотступно смотрел прямо в глаза Святозара. Его голубые очи нежданно наполнились слезами, он утер тыльной стороной руки глаза и нос, и, передернув плечами, выдохнул вперед переполнявший легкие воздух, с дрожью в голосе, ответив:

— Я не знаю, Святозар, можно ли достучаться до них… наверно — нет. Но если бы в моих руках был бы этот молот, которым я смог бы разрушить лживую веру в Есуания, я клянусь тебе… Я бы себя не пожалел, лишь бы только они меня услышали.

— Что ж, — обрадовано, отметил Святозар. — Значит, ты на самом деле любишь этот народ, и в твоем сердце нет к нему ненависти. Риолий сызнова задумался над словами наследника, потер ивовой веточкой бровь, и, глянув на Святозара своим обжигающим взглядом, негромко пояснил:

— Иногда, я их так сильно люблю, мне их так жалко, всех этих глупых дурней… Но иногда на меня накатывает такая злоба. Нет, не злоба, такой гнев. Мне так становится противно, что я живу рядом, с такими глупцами, которые не видят или не хотят видеть, что твориться кругом. Они не хотят видеть, как их обманывает и обкрадывает знать, как их унижают и уничтожают жрецы, как бьют и плюют на них воины.

Посмотри на меня, Святозар, я, мальчик, но я все это вижу… Я все это чувствую и замечаю, а они, все эти взрослые люди, живущие рядом со мной, они этого не видят, или не хотят видеть… У них, что нет души, которая может страдать, возмущаться, гневаться и бороться?

Наверно так и есть, наверно я прав, у них, у неллов нет души, у них лишь одна плоть и мясо…

— Нет, Риолий, — покачал головой Святозар. — У них там есть душа, только она жалкая, трусливая, слабая душа яремников Есуания. Душа, которая погрязла во лжи, лени и собственном бессилии. Душа, которой лень открыть глаза, оглядеться кругом, посмотреть, что происходит возле него, не только рядом с ним, в его семье, доме, деревне, городе, но и вообще… Вообще, что происходит в стране, в жизни его и его народа, в вере его и его народа. Поэтому они и молчат, затыкают уши, выкатывают вперед глаза и через такие неестественно выпученные очи смотрят на все, и вроде бы наблюдают, а на самом деле, сквозь такой туман и ничего не видят. Но ты, Риолий. — Наследник на миг затих, глянул на отрока, призывая своим взглядом его к вниманию и громким голосом, добавил, — ты, Риолий, другой! И поэтому если ты хочешь вести с этим Есуанием, с этой лживой, выдуманной верой бой… то не должен пускать в свою душу ненависть и злобу. Твой стяг горит ярким желто-красным цветом, твой стяг— стяг Бога Семаргла, огненный вихрь, очищающий от всякой скверны, твой путь— путь Прави, света и добра! Ты, должен любить свой народ, даже такой униженный, глупый, несчастный… любить и жалеть и лишь тогда, Риолий, ты сможешь ему помочь. Святозар опять замолчал, тяжело перевел дух, и, сломав пару толстых сучковатых веток, подкинул их в костер, да более спокойным, тихим голосом поведал мальчику про жизнь великих народов Бога Семаргла: руахов, приолов и гавров. Об их предательстве Богов и веры, гибели руахов от снадобья долголетия, о гибели гавров, и о том, как приолы вначале приняли двойное название народа и имен, затем поменяли веру, выдумав господа Есуания, а после и вовсе утеряли свое истинное название приолов. Риолий слушал Святозара весьма внимательно. Он положил нож и свою уже почти готовую дудочку на суму, и, приоткрыв рот, внимал и впитывал каждое слово наследника. И теперь перед яркими голубыми глазами отрока точно вырисовывался другой мир его народа, великого, славного, светлого на протяжении многих веков, который постепенно забывав своих Богов, истинную веру и традиции превратился в безумное стадо баранов, безропотно, двигающееся к краю бездны, с каждым шагом приближая собственную смерть.

— Стоит Бог огня Семаргл в небесах ночами, — закончил свой сказ Святозар. — В руках у Семаргла бич полыхающий огнем. Стоит он на страже и не пускает на нашу землю зло, которое кружится, вертится в смертоносном вихре кругом земли. Каждый миг он готов прийти на помощь людям и придать им уверенность и силу, влить в их души огненный жар любви, оный выжжет Есуанию-Берцанию, сына Альби— Сантави, не Бога, а простого, простого, смертного человека. Но, чтобы, это случилось, ты, Риолий должен не позволять своей душе злиться, потому как только ты позволишь войти в свою душу злу, вместо Бога Семаргла-огня и света, там появится Чернобог— холод и тьма!

 

Глава четвертая

До поздней ночи Святозар и Риолий сидели около костра и разговаривали. Наследник рассказал мальчику о Богах и Небесной Сварге, о Ирий-саде куда попадают после смерти светлые души, о Яви где живет человек, совершая свой земной путь, о Пекле— где правит черными душами сам Чернобог. Знания Риолия о Богах были отрывочными, иногда эти знания перемешивались с выдуманной верой в Есуания.

Мальчик знал имена светлых Богов: Сварога, Семаргла и Перуна, но совершенно не знал о родителе всего сущего— Роде, о Богиню любви-Ладе-матушке, о Богине Макошь, которая прядет нить судьбы человека. Он не ведал кто такой Бог Ра и Бог Хорс, Коляда и Радогост. Его знания были ущербны и бедны, это все, что смогли сохранить его предки в борьбе за веру и Богов. Но главное, что было в душе Риолия — это любовь, чистая и светлая любовь к Богам, своему народу и своей земле. Поздней ночью, когда темное небо уже покрылось яркими мерцающими звездами, Риолий ушел спать, а Святозар все еще продолжал сидеть около костра, подбрасывая в огонь ветки и наслаждаясь этой теплой ночью, высоким звездным небом, чистым горным воздухом, журчанием реки, тихими звуками ночного леса, запахом земли и желто-красным пламенем костра, наслаждаясь Явью. Временами, когда наследник отводил свой взгляд от ярко вспыхивающего огня, и устремлял в небо, ему казалось, что кто-то легонько дует в его лицо теплым, немного обжигающим дыханием и тихо, еле слышно шепчет, что-то доброе и хорошее. И Святозар был уверен, что шептал эти добрые слова никто иной, как сам Бог Семаргл. Святозар ушел спать лишь под утро, когда с неба на него глянул погибший сын Бога Хорса — Денница, возвещая наступление нового дня.

Наследник тихо зашел в шатер, где на одном из лож крепко спал Риолий, и, подойдя к своему ложу, лег на него, подложив под голову руку, закрыл глаза и тотчас уснул. Но стоило Святозару погрузиться в сон, как перед глазами поплыл насыщенный густой, черный туман в котором стали ярко вспыхивать, а после лопаться, разлетаясь на тысячи мельчайших крупинок, яркие белые и желтые звезды. Внезапно наследник услышал сквозь сон тихую мелодию, черный туман с звездами уплыл вправо, и сквозь беловатую, прозрачно-серебристую материю он увидел огромный пиршественный зал, с широкими закругленными сверху решетчатыми окнами, украшенными золотом и камнями драгоценными.

Внутри зала высились мощные столбы, на которых точно оживали каменные птицы и звери, усыпанные жемчугами и розовым топазом. На покрытых серебром стенах поднимались к потолку зеленые, изумрудные деревья, возле них извивались голубые, сапфировые травы, да цвели желтые цитриновые али красные рубиновые цветы. В зал вели широкие чеканные, опускающиеся двери. А на большом прямоугольном столе стояли золотые чаши и блюда, кубки и сосуды, полные еды и питья, рядом с блюдами лежали серебряные вилицы с тонкими, короткими, тройными зубьями. И за этим богато уставленным явствами столом слева от наследника сидел правитель Аилоунен. Он повернул голову и посмотрел на Святозара своими обжигающими ярко-голубыми глазами, да протянув руку, убрал упавшие на лицо длинные темно-пшеничные, волнистые волосы и улыбнулся. Перед глазами наследника вновь промелькнул густой, черный туман, и увидел Святозар поле битвы. На том поле Боги и люди вместе бьются против огромных волшебных существ великанов, кругом полыхают яркие вспышки молний Перуна, звонко хлещет бич Семаргла, и, не зная промаха разит великанов меч ДажьБога. А Святозар, видит как пятисаженный великан хватает его, за ногу, и, переворачивая вниз головой, размахивается им, и со всей силы бросает на землю. Святозар не просто ощущает полет своего тела, он чувствует и страшную боль в голове от удара о что-то острое, и глухой стук тела о поверхность земли, еще миг и черный туман, который вроде бы вновь вернулся, исчез. И видит перед собой наследник взволнованное лицо правителя и кудесника Аилоунена, слышит его тихую песню, которая снимает боль и прогоняет тяжелое дыхание.

Еще мгновение и Святозар зрит, как протягивает к нему руку правитель дамианцев Ана-Дазфаль, как бережно помогает ему подняться Аилоунен и смахивает с него кровь, обильно покрывшую его голую грудь. И слышит Святозар тихие слова, сказанные мягким, певучим голосом великого кудесника: «Ты, еще, слаб, мальчик, тебе надо передохнуть, а бой мы доведем без тебя». И вновь мерещится Святозару прекрасная, подобная Богам, светлая музыка. Святозар проснулся, открыл глаза и резко сел на ложе, а перед глазами его вновь проплыло взволнованное лицо Аилоунена, его высокий лоб, тонкие, дугообразные, черные брови, прямой с горбинкой нос и эти яркие, насыщенные голубизной глаза. Наследник порывисто задышал и только сейчас уловил своим ухом, что где-то обок звучит тихая, чудесная, завораживающая душу мелодия, чьи-то умелые пальцы, прикрывая дырочки на дудочке, выводили удивительные, не похожие ни на что трели. И Святозар вспомнил слова ДажьБога: «Ты, будешь приятно потрясен тем, кто перед тобой», наследник улыбнулся, и, вслушиваясь в красоту мелодию, внезапно как-то радостно засмеялся, теперь он понял, кем был в прошлой жизни Риолий. Этот мальчик, и есть великий правитель Аилоунен, знаменитый кудесник, который вел за собой братские народы руахов, приолов и гавров. Сын самого Семаргла, душа которого несла в себе искорку светлой и чистой души Бога Огня. Святозар легохонько поднялся с ложа и бесшумно приблизился к выходу из шатра. Риолий сидел на бревне, напротив шатра, возле потухшего костра и играл на дудочке, наследник вгляделся в черты его лица и опять улыбнулся, да, несомненно, перед ним Аилоунен, величайший кудесник, про какового сказывали, что получил он магический дар от самого Сварога, когда был еще юным отроком. Как дар, за проявленную смелость и верность свету, добру и Богам. Говорили тогда, что Бог Сварог окропил Аилоунена медовой, солнечной Сурьей принесенной из самой Небесной Сварги. Риолий перестал играть на дудочке, поднял глаза от прогоревшего костра и посмотрел на наследника, да улыбнувшись, молвил своим певучим голосом:

— Доброе утро, Святозар.

— Здравствуй Аило… вернее Риолий, — ответил наследник, и, шагнув вперед, вышел из шатра. Он широко улыбнулся, понимая, что прав был ДажьБог, и Святозар не просто приятно потрясен этой встречей, а счастлив тем, что смог увидеть старого друга. И так вдруг захотелось сделать, что-то приятное, ему, Аилоунену, за все то добро, что когда-то щедро на него излил правитель руахов. — А, что, Риолий, не пора ли мне тебя накормить? Что бы ты хотел поесть?

— Я бы? — удивленно переспросил, мальчик и поднялся с бревна. — Я бы хотел мяса, хотя бы маленький кусочек. — Риолий облизнул губы и засунул дудочку за пояс штанов. — Дед меня кормит редко, да и то дает лишь соленую рыбу, да сыр который меняет на рыбу. А мясо я последний раз ел в Артарии, еще когда были живы мать и отец. И я бы очень хотел съесть хотя бы кусочек.

— Что ж, Риолий, — откликнулся Святозар, довольным взглядом обозревая мальчика. — Наверно пришло время попробовать мои силы, как истинного кудесника, которому… подвластна еда. — И тотчас Святозар развернулся и направился в шатер. Наследник подошел к столу, остановился, и, выставив вперед руки, широко расставил пальцы, образуя над столом чашу, да глубоко вздохнув, пропел-прошептал: «Еда, еда, наполни стол: мясо, рыба, хлеб, молоко повелеваю появись!» Лишь только он дотянул до конца последнее слово, как в тот же миг стол слегка вздрогнул, покрылся едва заметным, лазурным дымком. Святозар стремительно дунул на это легкое марево и когда он испарился, на столе оказались: блюдо жаркого из тетерева, блюдо тушеного зайца, и большой пирог с рыбой, а рядом полный молока глиняный кувшин.

— Охо. хо! — восторженно выдохнул, вошедший в шатер Риолий и уставился на стол. Он тяжело сглотнул слюну, и погодя спросил, — а чего же мы тогда вчера этого костлявого окуня ели, ведь выходит ты такое можешь.

— Это потому, мы его ели, Риолий, — посмотрев на пирог и тоже сглотнув слюни, откликнулся Святозар. — Что я кудесником стал совсем недавно, и еще не знаю до конца, что я умею.

— Ты ж говорил, что ты ведун, — заметил мальчик и перевел взгляд с мяса на Святозара.

— Ведун, я в прошлом, а нонче, друг мой, кудесник, — пояснил наследник, и, махнул рукой, приглашая Риолия за стол. — Ну, давай, что ли сядем не будем себя изводить голодом?

— Ага, — согласно кивнул головой мальчик и поспешил за стол.

— Придвигай себе блюдо с тушеным зайцем, — улыбаясь, сказал Святозар, и, тоже сел за стол. — Или ты будешь тетерева?

— Ы…ы…ы, — закивал головой мальчик с жадностью принявшись за зайца, и схватив в руки кусок пирога засунул его до половины в рот. Святозар налил в чаши молока, и, придвинув к Риолию одну из них, взял в руки пирог и принялся есть. Теперь после заточения в пекельном царстве и после бесконечно однообразного мясного питания, наследник не мог смотреть не только на зайца, но и вообще на мясо, предпочитая в данный момент пирог с рыбой. Святозар неторопливо ел пирог, запивая его молоком, и наблюдал, как поедает зайца Риолий, опять жадно облизывая пальцы, и подбирая все упавшие крупиночки и крошечки на стол.

— Риолий, — негромко поспрашал Святозар. — Тебя дед совсем не кормит? Мальчик запихнул в рот оставшийся кусок пирога, оторвался на миг от блюда с едой и быстро прожевав, широко улыбнувшись, ответил:

— Он сам не ест, и другим не дает. Сам весь высох и хочет, чтобы я таким же был. Дед говорит, господь Есуания, всегда мало ел, и поэтому попал в святую страну Раявку, и нам он это заповедовал.

Потому как мало есть полезно, дольше проживешь. — Риолий внезапно громко засмеялся и добавил, — но зачем долго жить если ты плохо ешь, плохо спишь, никого не любишь… Зачем такая жизнь вообще нужна.

— А у него еще внуки есть, кроме тебя, — поинтересовался Святозар, и, увидев, что мальчик выпил все молоко, налил ему еще в чашу.

— Очень вкусно, — произнес Риолий, и, взяв чашу с молоком, отпил из нее, сделав большой глоток, да немедля от удовольствия закрыл глаза.

Засим он помотал головой и почему-то тяжело вздохнув, открыл очи, с горечью в голосе добавив, — мать иногда покупала мне молока, поила меня. Оно в Артарии дюже дорогое было… А дед… дед такой жадный.

Мать у него была единственная дочь, а я значит единственный внук. Он знаешь, Святозар. — И мальчик поспешно допил молоко. — Он доит козу и продает соседям молоко, а на вырученные тины, покупает всякие не нужные вещи и складывает их в огромный вольный ящик с крышкой и запирает там их на замок…. Наверно, он думает их забрать туда… как ты назвал это место, куда попадают черные души? А… в Пекло… вот, вот… Он их в Пекло заберет и будет там те вещи этим дасуням предлагать, чтобы они его не так сильно били… Ха… ха… ха!.. Святозар громко засмеялся шутке отрока, на миг, представив себе лицо дурашмана Пана, когда ему, дед Риолия предложит вещи из своего вольного ящика. Нежданно до наследника долетел мало различимый шум, шедший откуда-то из леса, казалось, что невдалеке, точно срубили дерево.

— Что это? — переставая смеяться, спросил мальчик, и лицо его тревожно вздрогнуло.

— Ну, чего ты испугался? — спокойно протянул Святозар и прислушался, шум в лесу вроде стих. — Мы же в лесу, мало ли кто здесь может пройти или пробежать: зверь, птица.

— Нет, здесь очень мало зверья, да и птиц тоже, — заметил, вздыхая мальчик, и взволнованно прислушался. — Люди деревенские так бедны, что они все переловили в лесах вокруг деревни. Ведь каждые десять дней надо приносить в жертву скотину. Каждая деревня должна купить и привести общую жертву, поэтому тины, должна сдать каждая семья и за каждого человека из этой семьи, не важно младенец ты или старик…

Посему детей в деревне очень мало, в основном старики и взрослые, те которые могут работать и могут заплатить тину… А если у тебя в семье дети, тебе их тяжело прокормить, вот такие отцы ходят в лес и излавливают живность. А зверье оно тоже умное, оно уходит выше в горы, туда, куда человеку не добраться. Неожиданно совсем близко раздался треск ломаемого дерева, и стало слышно, как кто-то негромко заговорил.

— Посиди, здесь, — сказал Святозар, увидев испуганное лицо Риолия и поднявшись из-за стола, направился к выходу из шатра. Наследник вышел из шатра и прислушался. Да, несомненно, где-то совсем близко толковали, и звуки голосов долетали откуда-то снизу, будто тот, кто разговаривал, поднимался по тропке, по которой вчера днем пришел Риолий. Святозар мгновение помедлил, а после не быстрым шагом пошел к вязу, сзади его вмале нагнал отрок. Наследник обернулся, на миг остановился, посмотрел на побледневшее от испуга лицо мальчика и успокоительно молвил:

— Ты, что, Риолий, посиди в шатре, я скоро вернусь.

— Нет, я пойду с тобой, — дрогнувшим голосом, ответил мальчик. Он внезапно побледнел, порывчато вздохнул и уже более твердым, наполненным гордостью голосом, добавил, — они пришли за мной. И пусть видят, я их не боюсь. И не боюсь смерти, даже из их кровавых рук. Святозар протянул руку, погладил мальчика по непослушным темно-пшеничным волосам и добавил:

— Даже если они пришли за тобой. Они тебя не получат, неужели я прошел Пекло, узнал тебя и отдам им… да никогда! Но если ты, хочешь, пошли вместе! И пусть они видят тебя и меня вместе, и пусть трепещут их черные души, друг мой! Святозар развернулся и продолжил свой прерванный путь, позади него в шаге, шел, гордо подняв голову Риолий. Вскоре они подошли к вязу, и немного пройдя по тропе, остановились, увидев идущих к ним навстречу по тропинке трех людей. Двое из этих людей были воинами, потому как одеты они были в легкие тонкие кольчуги, а на головах у них сидели бронзовые шлемы, с широкими пластинами, прикрывающими носы. На поясе у них висели мечи, а в руках они держали длинные, саженные пики. Позади воинов шел третий, он был в каком-то темно-сером, длинном одеянии. Это был высокий, белокурый, плотный мужчина с неприятным лицом, узкими губами, и с блекло-карими, точно навыкате глазами, на голове у него сидела красная, плоская шапка. Воины, увидев стоящего и спокойно взирающего на них Святозара и Риолия, выставили вперед пики, направив их на них и остановились.

— Кто вы такие и зачем сюда пришли? — громким голосом вопросил Святозар. Вперед вышел тот третий в темно-сером, длинном одеянии и красной, плоской шапке, он злобным взглядом оглядел наследника и низким голосом, сказал:

— А, ты, кто таков беспутный шатун, что смеешь меня самого ярыжку жреца Артарии, спрашивать. Что захотел быть принесенным в жертву нашему господу и Богу Есуанию?

— Если я тебе, ярыжка, скажу кто я… — Святозар усмехнулся и гордо зыркнул на человека. — Тебе вряд ли это понравится. Но так как я задал вопрос первым, то жду на него ответа. Зачем ты, ярыжка, жреца Артарии, пришел в этот лес?

— Ах, ты, оборванец, — злобно проронил ярыжка и лицо его дрогнуло от ненависти. — Да, как ты смеешь со мной так, говорить. Убить его! — внезапно зычно выкрикнул ярыжка и отступил назад. Воины в тот же миг шагнули вперед, в попытке проткнуть наследника ромбовидными наконечниками пик, однако тот лишь приметив их движение, тотчас поднял руку, направил ее на воинов и тихо пропел-прошептал: «Пики, пики, мечи, мечи повелеваю вам превращайтесь во прах!» Из руки Святозара вылетел легкий лазурно-золотистый дымок и покрыл выставленные вперед пики, да подлетев к воинам ударился о кольчугу и словно густым испарением скатился по ней к мечам, покрыв лазурным дымком и ножны. Наследник не сильно дунул и немедля лазурный дым иссяк, а пики и ножны с мечами распались на крупинки и осыпались на землю. Еще мгновение земля была покрыта легкой лазурью, оная два раза мигнув, потухла.

Все это случилось так быстро, что ни воины, ни ихний ярыжка ничего впервый миг не поняли. Впрочем воины очнулись первыми, они сначала беспомощно глянули на вытянутые вперед пустые руки, потом ощупали то место, где раньше висели ножны, и, опустив руки, ошарашено уставились на наследника.

— Ну, чего вы, чего, схватите его, — еще громче закричал ярыжка, и теперь в его голосе звучала не только злоба, но и неподдельный страх. Воины переглянулись и шагнули навстречу к Святозару, но тот отпрыгнул назад, затем отвел руки к груди, пропел-прошептал: «Ветер, ветер, повелеваю тебе, мощью своей сдуй этих людей!», и, выбросив руки вперед, направил их на воинов, да сильно дунул. Воины не успели еще сделать и двух шагов, как внезапно резкий порыв ветра, подхватил их и швырнул назад, так, что они пролетели саженей пять, и упали на землю. Послышался глухой удар тел о землю, скрежет ломаемых при падении веток, костей, да гулкие вопли воинов, наполненные болью и страхом. Воины пролетели мимо ярыжки, при том не задев его. Казалось, что порыв ветра, даже не колыхнул волоска на его голове, но зато сотворенное наследником чудо, произвело изменение в лице ярыжки, потому как вся спесь и злоба безвозвратно, покинули его. Теперь ярыжка смотрел на наследника с безграничной радостью, любовью и счастьем, словно вновь увидел давно потерянного брата. Ярыжка низко поклонился, коснувшись руками поверхности земли, и испуганно глянув на выставленные вперед руки наследника, срывающимся голосом, молвил:

— Ах, ваша почтенность, я ярыжка жреца Артарии. Мы прибыли сюда нарочно, чтобы забрать вот того мальчишку именем Риолий Руахивий, сына откольника Фадефа Руахивия. Этот мальчишка является яремником господа нашего Есуания, и который обезумил, и стал юродливым. Он подлежит прибытию в город Артарию, для выяснения болен ли он или является, как и его отец откольником от веры.

— Не понял, я, что-то, — поинтересовался Святозар, и, опустив вниз руки, усмехнулся. — Кто такой ярыжка, кто такой яремник, и почему вы решили, что Риолий безумен?

— Ох…, — тяжело выдохнул ярыжка, и утер рукой выступивший от волнения на лбу пот. — Ярыжка— это низший служитель жреца, яремник— это невольник, имеющий и несущий на себе ярмо от господа Бога Есуания…

— А… ну, вот теперь мне, стало все понятней, — перебив ярыжку на полуслове, заметил Святозар. — Только вот, я, должен тебя расстроить ярыжка. Этот мальчик, Риолий, — и наследник протянув руку, потрепал по волосам, стоящего слева отрока. — Он ведь знаешь не безумен…

Нет! Да, и правду тебе сказать он не откольник. Потому, как Риолий он верит в истинных Богов и держит в душе истинную веру. Веру в Сварога и его сына Семаргла. — Святозар увидел, как испуганно вжал голову в плечи ярыжка и с неподдельным страхом глянул на Риолия. — Ну, а кто такой на самом деле Есуания, я как кудесник, смогу тебе все разъяснить, — дополнил свою речь миг погодя наследник. Святозар шагнул вперед, протянул руку и дотронулся пальцами до лба ярыжки и тихо пропел-прошептал: «Врут, врут тебе. Повелеваю, правда, правда торжествуй! Свет и добро покажи ему Правь!» Наследник допел до конца повеленье и тотчас толкнул ярыжку в лоб. Тот покачнулся и точно подрубленное дерево тяжело плюхнулся на землю так, что хрустнули под ним ломаемые ветки, с головы слетела красная, плоская шапка, а из-под обуви вылетела пожухлая листва и куски земли. Ярыжка приземлился на землю, глаза его были открыты, рот в немом ужасе широко раззявился, ни ноги, ни руки, ни тело его не двигались, неподвижно замерев, у него даже не смыкались веки, и не вздымалась грудь, а со стороны казалось, он умер. Риолий подбежал к ярыжке, заглянул ему в глаза, и испуганно отпрянув, спросил, обращаясь к наследнику:

— Святозар, ты его убил?

— Нет, — ответил наследник. — Просто обездвижил. Ничего, Риолий, пусть он так полежит и подумает о Прави!

— А те двое, они вроде перестали стонать, — и Риолий устремил взгляд на воинов, которые после падения, и впрямь некоторое время стонали, а сейчас затихли, наверно услышав, что у ярыжки их него тоже неприятности.

— Ну, я думаю, с ними тоже все в порядке, — молвил Святозар. — Возможно разбитая голова и поломанные ребра. И я их обязательно исцелю, но позже. Пусть они полежат, и пусть у них там поболит, а то иначе в этих пьянках и татьбах, про которые ты мне рассказывал, и которыми они занимаются, никогда они не прочувствуют страдания и боль простых людей.

— Этот ярыжка, — кивнув на служителя, пояснил Риолий. — Он тогда забирал отца и деда.

— Значит это твой старый знакомый, — заметил наследник и нежно погладил мальчика по волосам.

— Да, старый, — дрогнувшим голосом отозвался Риолий, и, вздохнув, повернулся да медленно пошел к вязу, склонив низко голову. Святозар глянул вслед мальчику, а после перевел взгляд на ярыжку и подошел к нему ближе. Ярыжка лежал на земле, все также широко разевая рот, откуда уже вытекала слюна, не в силах пошевелиться, не в силах перевести взор и не в силах даже сглотнуть слюну. Наследник присел рядом со служителем, протянул руку, коснулся пальцами его рта, и, подув ему в лицо, негромко спросил:

— Ярыжка, как тебя звать? Служитель наконец-то смог сомкнуть губы и сглотнуть переполнившую рот слюну, после он тяжело закрыл глаза, вздрогнул всем телом и пошевелил по первому руками, ногами, оторвав от земли голову, потряс ею. Он вновь открыл глаза, и вдруг громко всхлипнув, заплакал и запричитал:

— Как, как меня звать? Предатель, предатель веры, вот каково мое имя, а…а… а! Нет у меня имени, а… а… а!

— Чего это он? — поинтересовался, подошедший сзади Риолий, и положил руку на плечо, сидевшего рядом с ярыжкой Святозара. — Чего он так орет? И, правда, служитель теперь не просто плакал и причитал, он стал рыдать и громко орать. Внезапно он и вовсе подскочил на месте, сел и принялся оглядываться кругом, а увидев возле себя круглый с кулак камень схватил его да начал наносить им себе удары по лбу.

— Ох! — громко выкрикнул Риолий, увидев, как колотящий себя по лбу камнем служитель разбил лоб, и из глубокого рассечения на лицо потекла алая, густая кровь.

— Предатель, предатель, предатель! Убийца, кровожадный убийца! — не переставая лупить себя камнем по лбу орал ярыжка.

— Остановись, — повелительно молвил наследник и воззрился прямо в карие глаза ярыжки. — Имя твое… говори мне свое имя. Ярыжка остановил уже почти поднесенный ко лбу камень, вновь тяжело вздрогнул и с невыразимой болью глянув прямо в глаза Святозара, дрожащим голосом шепнул:

— Я… я. Меня зовут Оскидий.

— Оскидий, — повторил имя Святозар, и, протянув руку забрал у ярыжки камень, откинув его в сторону. — Оскидий, ты, не должен себя калечить, потому что сегодня тебе открылась истина. Ты, познал путь Правды и путь Кривды. Тебе было дано узнать своих Богов. Узнать, что до сего момента, ты, служил выдуманному, никогда не существующему, но очень кровожадному и жестокому господу Есуанию— Берцанию. Сейчас перед тобой нахожусь я, благодаря которому, ты все смог узнать.

Скажи мне, Оскидий, по какому пути ты пойдешь? По пути Прави, по тому пути, по которому иду я и юный отрок Риолий? Или по пути Кривды, по которому все эти годы шла твоя заплутавшая, погрязшая в злобе и жестокости душа.

— Правь, Правь, Правь, — закричал Оскидий и сызнова содрогнулся всем телом. — Только не Пекло, только не та страшная вереница душ….

Нет, нет, нет! — заплакал ярыжка. — У меня только, что родился сын, ему всего двадцать дней, он совсем маленький, мы даже не дали ему имя… — Утирая текущие сопли, слезы и кровь, сотрясаясь телом, выдохнул Оскидий. — У него нет имени, и я хочу, хочу, чтобы он жил, и никогда не верил в этого лживого Есуания! Только в ДажьБога, Семаргла и Перуна!

— В-первую очередь в Семаргла, — вмешался в разговор недовольный Риолий. — Семаргл породил наши народы. Народы, которые его предали и забыли.

— Да, да, — согласился Оскидий и закивал головой, разбрызгивая свое одеяние алой кровью. — Да, да, Семаргл, ДажьБог и Перун! И ДажьБог!

— Что ж Риолий, — повернув голову к мальчику, улыбнувшись, пояснил Святозар. — Не будем так требовательны к Оскидию, ведь он получил мою духовную любовь и знания от меня, поэтому у него. — Наследник, слегка понизил голос и дополнил, — у него на первом месте ДажьБог. Риолий в ответ широко улыбнулся, малеша наморщив свой нос, а Святозар развернул голову ко все еще рыдающему ярыжке, протянул руку, дотронулся пальцами до лба и тихо пропел-прошептал: «Кровь, кровь повелеваю, остановись! Рана, рана повелеваю, затянись!» И не мешкая под пальцами перестала сочиться кровь, а кожа на лбу сомкнулась и по тонкой ниточке рассечения пробежала лазурная искорка. Еще морг и на лбу осталась лишь белая паутинка — шрам.

Святозар описал рукой, не касаясь лица и одеяния Оскидия, полукруг и повелел крови пропасть. А когда его повеление исполнилось, и кровь исчезла с лица и материи одеяния, сказал, поднимаясь на ноги и протягивая ярыжке руку:

— Вставай Оскидий на ноги. А теперь пойдем и поговорим с твоими воинами. Оскидий при помощи Святозара порывчато поднялся на ноги. Он все еще продолжал вздрагивать всем телом и утирал рукавом одеяния бегущие из глаз слезы, одначе когда наследник и Риолий направились к воинам, поспешил следом за ними. Наследник подошел к одному из воинов, который не стонал, а лежал молча. У него, по-видимому, от удара были сломаны ребра, и что-то разорвалось внутри, потому как изо рта обильно шла густая кровь, вытекающая и покрывшая не только шею, но уже и грудь. Глаза его были закрыты, он надрывно дышал, и тяжело булькая, выпускал изо рта крупные пузыри крови. Шлем слетевший с головы воина валялся в нескольких шагах от него. Святозар присел обок воина, и, положив руки на лоб и на грудь, пропел-прошептал. Кровь тут же перестала течь изо рта, внутри тела, что-то громко захрустело и воин надрывисто застонав, открыл глаза и выплюнул на землю остатки крови, да испуганно уставился на наследника.

— Как тебя зовут? — спросил воина Святозар.

— Меня зовут Лесинтий, я третедесятник в воинстве сотвиза Аминия— Риафа Ламперского, — сотрясаясь всем телом под пристальным взглядом наследника, ответил воин. Святозар продолжая держать на лбу воина правую руку, убрал с груди левую и тихо пропел-прошептал: «Врут, врут, тебе. Повелеваю, правда, правда, торжествуй! Свет и добро покажи ему Правь!» И лишь наследник допел до конца, как Лесинтий точно также, как до этого Оскидий выпучил глаза, раскрыл рот, и затих, обездвиженный в познании истины. Святозар посмотрел на воина, муторно вздохнул, поднялся и неторопливо пошел ко второму воину. Тот второй воин лежал в неглубокой яме, среди вороха наваленных, поломанных веток, и, судя по бесплодным попыткам подняться, скорее всего, в результате неудачного падения и полета, сломал себе обе ноги. Лишь только наследник подошел к воину, тот вздрогнул всем телом, испуганно уставился на Святозара, втянул голову в плечи и закрыл рот рукой, подавляя вопль ужаса. Святозар присел рядом с воином, посмотрел на его неестественно расширенные от страха и боли глаза, и, протянув руки, поправил съехавший с головы на сторону шлем. А после, положил обе ладони на поломанные ноги, и пропел— прошептал повеленье и в тот же миг кости в ногах воина заскрипели, будто старые петли на тяжелых воротах, и встали на место. И как только боль с лица воина сбежала, наследник тихим голосом сказал:

— Назови свое имя.

— Винирий, — прошептал воин. Святозар дотронулся до лба Винирия, обездвижил его и заставил познать истину и веру в Сварога и его сыновей. Он еще какое-то время посидел рядом с Винирием, безмолвно вглядываясь в черты его лица, в серо-зеленые, глубокие глаза, а засим поднявшись, чуток отошел назад, и, протянув руки к воинам, пробудил сразу обоих.

 

Глава пятая

Также как и Оскидий возвращенные к действительности Лесинтий и Винирий, громко плакали, и даже пытались себя покалечить, но наследник запретил им это делать, да, призвав служить добру и истинным Богам повелел встать. Воины с трудом поднялись на ноги. У Лесинтия еще немного побаливали справа ребра, а Винирий прихрамывал на правую ногу, но в целом они чувствовали себя совершенно здоровыми. Святозар осмотрел воинов, и подумал о том, что хотя бы одно его может порадовать, из нынешних способностей, это то, что излечение происходит теперь намного быстрее, чем допрежь того, почти не оставляя никакой боли. Наследник развернулся, на ходу бросив воинам и ярыжки следовать за ним, и положив руку на плечо Риолия, направился вместе с ним к шатру. Неспешно приблизившись к костру, Святозар присел подле прогоревших и давно остывших черных углей. Он взял в руки несколько крупных веток, из лежащей неподалеку охапки, переломил их пополам и положил на пепелище, а сверху укрыл сушняком потоньше да пропев— прошептав, повелел разгореться огню. А когда пламя ярко вспыхнуло, принявшись поедать дерево, Святозар поднялся с присядок, оглянулся, и пристально словно изучая посмотрел на безмолвно стоящих позади него в нескольких шагах Оскидия, Лесинтия и Винирия, каковые низко опустив головы, тяжело вздыхали, да вздрагивали телами, по-видимому, до сих пор переосмысливали пережитое.

— Садитесь около костра, и обогрейтесь, — мягко молвил наследник и легохонько кивнул на лежащее подле его ног бревно. Воины и ярыжка все также, не поднимая головы и не отвечая, поспешно подошли к бревну и опустились на него. Святозар еще раз глянул на поникшие лица, познавших истину, и пошел в шатер следом за Риолеем. Мальчик меж тем уже сел на табурет, придвинув его ближе к столу, и схватив в руки кусок пирога, торопливо запихнул в рот, будто страшась, что их сызнова прервут, так и не дав ему поесть.

Святозар опустился на прежнее место, и, повелев кувшину, наполнится молоком, налил его себе и мальчику в чаши.

— Святозар, вот же как хорошо, что ты обладаешь такой силой…, — восторженно сказал Риолий, отпив из чаши молока. — Теперь ты сможешь их всех вернуть к истинной вере… Теперь ты сможешь их заставить верить.

— Вот именно Риолий, — надрывно выдохнув, заметил недовольным голосом наследник, — Заставить. Ты правильно сказал. Я заставил этих людей вернуться к истинной вере. Силой своей веры, я вложил в их души и разум, и свою веру, и свои знания. Но так не верно, нельзя насильно заставлять любить Сварога и его сыновей. Люди должны сами понять где истина, где Правда, а где Кривда… Люди должны сами выбрать для этого правильный путь, и нельзя их к этому принуждать…

Иначе… иначе чем я тогда буду отличаться от Сатэги. — Святозар туго передернул плечами и скривил лицо. — Он вот точно также поступал, принуждая народы верить себя, перерождая в них все человеческое в злобное чудовище. А я…а я не такой… не хочу быть похожим на него! не хочу!.. Эти трое нам нужны. Без их помощи нам будет не пройти тот путь, что мы избрали, но больше я не стану никого заставлять. Я буду бороться с ними словом, буду объяснять им кто такой Есуания…

— И тогда, — громким голосом откликнулся Риолий, перебив наследника на полуслове. — Ты ничего не добьешься. Неужели, ты, Святозар, думаешь, они будут слушать тебя. Тебя такого светлого и доброго, они злые и черные? Да, никогда. Никогда они тебя слушать не станут.

Потому, чтобы разрушить их веру, надо убить этого Есуания, а убить его можно только мечом, только силой… А твое слово, для них ничего не значит, ты ведь сам это только показал. Пока ты не швырнул их.

Пока силой своей не подарил им знания, они оставались злом, яремниками этого Есуания. — Мальчик на миг задумался, положил в рот кусочек мяса, неторопливо его прожевал, и, улыбнувшись Святозару, добавил, — наверно поэтому тебя и прислали Боги. Они знали какой ты… какой ты хороший, самый лучший. Они знали, что твоя светлая душа никогда не станет творить зло, а лишь добро. Добро и надежду, вот, что ты можешь подарить этому народу, потому Боги и привели тебя к нам. Святозар с уважением посмотрел на Риолия и подумал о том, что великая душа правителя и кудесника Аилоунена даже сейчас, пройдя забвение наложенное Ирий-садом, оказывает мощное влияние на тело и ум этого отрока. Неожиданно в шатер заглянул Оскидий и тихо закашляв, обратился к наследник:

— Не знаю, как тебя зовут чародей, волшебник, маг, волх, ведун, знахарь, ворожей, наузник, зелейник, лекарь или…

— Кудесник, — подсказал Риолий, пронзительно зыркнув в бледное лицо ярыжки. — Его надо звать кудесник.

— Хорошо, кудесник, — суетливо кивнув, поправился Оскидий. — Мне надо тебе кое-что поведать.

— Зайди в шатер, Оскидий, — позвал ярыжку наследник, и, взмахнув рукой, пропел-прошептал, и тотчас около стола появился деревянный табурет. — Присядь рядом, — добавил он, указывая на сиденье. Оскидий вступив в шатер, по первому испуганно глянул на возникший из ниоткуда табурет, да медленно приблизившись к нему, опасливо ощупал поверхность сиденья, точно проверяя его на прочность и лишь после этого опустившись, сел на него сверху, при том порывисто выдохнув. Ярыжка с нескрываемым любопытством обозрел полупустые блюда, на коих все еще оставалось несколько кусков пирога, и наполовину недоеденное блюдо жаркого из тетерева.

— Оскидий будешь есть? — спросил наследник, улыбнувшись уголками губ проявленному изумлению. Ярыжка отрицательно покачал головой, протянул руки, ухватился кончиками пальцев за край стола, вроде боясь упасть и вновь порывисто выдохнув, произнес:

— Кудесник, там внизу в деревне нас ожидают еще три воина и старший служитель жреца паярыжка Ивникий. Он ждет, когда мы приведем Риолия, чтобы вынести приговор и сегодня же в соседней деревне принести его в жертву, этому проклятому Есуанию.

— Ты же сказал, что вы должны были его повезти в Артарию, — скорбным голосом откликнулся Святозар и черты его лица дрогнули. Оскидий как-то тяжело сотрясся всем телом, и, опустив взгляд, посмотрел на кусок пирога, и вовсе чуть слышно прошептав:

— Врал, я, кудесник, — засим голос его повысился и он многажды бодрее принялся пояснять, — этот мальчик сын, так называемого откольника, Фадефа… А тот на пытках, которым подвергался перед принесением в жертву сказал, что он из рода мотакийцев, и что верит в Сварога. Риолия еще тогда жрец Артарии повелел принести в жертву, но они вместе с матерью ушли из города. А недавно к жрецу Артарии поступило донесение от жрецки Сиосия, что мальчик Риолий Руахивий живет у своего деда Прикифия, в соседней деревне. Вот нас и прислали за ним… И жрец Артарии повелел там же в деревне принести его в жертву, чтобы… — Губы Оскидия надрывисто задрожали, он с жалостью глянул на Риолия, оный услышав про отца, туго вздохнул. — Чтобы значит, другим не было повадно, отказываться от этого подлого Есуания.

— Ну, что ж, Оскидий, наверно следует мне сходить к этому Ивникию и объяснить, кто на самом деле предатель веры и Богов, — ответил Святозар и, подумал о том, что если бы он отказался прийти в Неллию, то сегодня его бы… его этого маленького мальчика, убили. Наследник какое-то время молчал, а потом негромко проронил, — пойдем вдвоем. А Риолий останется под охраной Лесинтия и Винирия. Он слишком мне дорог, чтобы подвергать его жизнь опасности.

— Нет! — звонко и одновременно властно молвил Риолий, и, оторвавшись от кости, каковую обгладывал, вновь обжигающе глянул на наследника. — Я не останусь тут. Я пойду с тобой, Святозар.

— Святозар… — испуганно дыхнул Оскидий, и, оторвав взгляд от пирога, на оный дотоль глазел, уставился на наследника. — Мальчик, ты назвал кудесника — Святозаром?

— Не называй меня мальчиком, у меня есть имя Риолий, — гордо заявил отрок, и обдал ярыжку недовольным взором. — Да, этого человека, восура и кудесника, зовут Святозар, — дополнил миг спустя он свою речь.

— Ты, ты, — не сводя удивленного взгляда с наследника, произнес, и вовсе задышав, словно через раз Оскидий. — Ты, восур, кудесник, Святозар? Ты наследник восурского престола, который во втором весеннем месяце нырнул в Восточное море, и отправился в поддонное царство, к царю Черномору, чтобы запретить ему брать кровавые жертвы от восуров. Но как же ты сюда попал?

— Наследник восурского престола, — восхищенно воскликнул Риолий и махнул куском пирога, из которого вылетела рыбная начинка и упала сверху на жаркое из тетерева. Мальчик глянул на полет и падение начинки, весело засмеялся, и не менее восторженным голосом, отметил, — конечно, Святозар! Это тот, кто намотал Черномора бородой на руку и запустил в Восточное море, как же я сразу не вспомнил и не догадался кто ты. Теперь понятно, почему Семаргл тебя, наследник, прислали ко мне в помощь. Потому, что ты самый великий кудесник на земле.

— Нет, нет, Риолий, — улыбаясь проявленному мальчиком восхищению, отозвался Святозар и с уважением, нежностью, посмотрев на него, добавил, — поверь мне, есть и более великие кудесники, чем я. Да, и не наматывал я на руку Черномора и не запускал его в море, то все выдумка.

— Но ты его победил? — с почтением обозрев мощную фигуру Святозара, поспрашал Оскидий.

— Да, я, его победил, — ответил наследник, и малозаметно усмехнувшись, искривил уста, да тряхнул каштановыми кудрями. — Но это было во время моего нынешнего путешествия в поддонное царство. Риолий услышав ответ Святозара еще раз, что— то восторженно выкрикнул, вновь взмахнул куском пирога, зажатым в руке, и так как из него высыпалась да упала на жаркое и оставшаяся начинка, поспешно принялся поднимать ее и спешно засовывать в рот, запивая всю эту мешанину молоком.

— Значит, вы, ваша милость, — негромко протянул Оскидий. — Прибыли к нам в страну, чтобы помочь открыть истину и поведать, кто на самом деле есть этот лживый Есуания… рассказать, что он не Бог, а сын правителя.

— Я прибыл сюда, Оскидий, не только за этим, — пояснил Святозар, и, описав рукой полукруг над своим грязным блюдом, повелел ему стать чистым. — Я пришел сюда, чтобы помочь этому мальчику Риолию.

— Этому мальчику, — несколько ошеломленно переспросил Оскидий, и, повернув голову, посмотрел на Риолия, который кусочком пирога выгребал остатки еды из блюда. — А почему именно этому мальчику?

— Этот мальчик необычный ребенок, — улыбаясь, ответил наследник, наблюдая, как Риолий наконец-то насытился, вытер белым утиральником губы и руки и воззрился на него. — Этого мальчика избрал Семаргл, чтобы он повел свой народ, вернее его остатки к новой жизни, вернул приолам веру в Сварога и его сыновей.

— Ваша милость, но Риолий совсем дитя, — тихо молвил Оскидий и перевел взгляд с лица отрока на наследника. — Что он знает, умеет? К победе нас сможет привести лишь такой человек как вы.

— Нет, я не приол, я восур. Я могу вести к победе свой народ, — спокойным голосом сказал Святозар и легохонько передернул плечами, вроде выражая тем свою досаду. — А ваш народ к победе должен вести человек вашего рода. А Риолий — это и есть тот человек. Внутри него живет великая душа, смелая и сильная и это знает не только Семаргл, теперь это знаю и я. И поверь мне Оскидий, этот мальчик, еще не раз покажет себя, как воина, ратника и бойца за веру и Богов. А теперь, пора поговорить с твоим паярыжкой Ивникием и оставшимися воинами, — наследник поднялся из-за стола, а следом за ним торопливо встали Оскидий и Риолий. Мальчик посмотрел на наследника, своими голубыми глазами, убрал с лица прядь волос и твердым голосом произнес:

— Ну, раз я воин и ратник, то я Святозар иду с тобой. И мне тоже есть, что сказать этому Ивникию.

— Пусть будет по-твоему, — порывчато кивнув, согласился наследник. Святозар протянул руки вперед, раскрыл над столом ладони и тихо пропел-прошептал, и немедля со стола пропали блюда, чаши и кувшин, а мгновение погодя исчез и сам стол, и табуреты. Наследник вышел из шатра, вслед за Риолием и Оскидием, и тотчас воины поднялись с бревна, да вытянув руки вдоль тела, замерли, безмолвно устремив свои взгляды на него. А Святозар меж тем повернулся лицом к шатру, и, пропев-прошептав, повелел ему исчезнуть. Засим наследник повелел пропасть костру так, что на том месте, где дотоль он поигрывал лоскутами пламени, поедая сухие ветви, не осталось даже и пепелища.

Бурая, опавшая листва поднятая движением руки Святозара укрыла землю, ровным слоем, будто погребла под собой все то, что еще могло напомнить о резвости жаркого огня. Лесинтий и Винирий робко смотрели на Святозара и сотворенное им чудо, а тот подойдя ближе к воинам очень торжественно сказал, обращаясь к ним:

— Лесинтий, Винирий, там внизу в деревне, нас ждут воины. Они не знают той истины, что открылась вам, но я надеюсь, скоро они перейдут на нашу сторону. А пока вы возьмите свои пики и мечи и вступите в воинство Бога Семаргла, которое ведет юный отрок Риолий, будущий правитель народа приолов. Лесентий и Винирий переглянулись, а Святозар вытянул вперед обе руки и тихо пропел-прошептал: «Пики, пики, мечи, мечи повелеваю вам, восстаньте из праха!» Из его рук вырвался нежный лазурный дымок и быстро устремился в ту сторону, где происходил поединок между кудесником и воинами. Прошло лишь мгновение и дымчатая лазурь упала на поверхность пожухлой листвы… Еще кажется морг и не только листва, но и почва, и росший в шаге корявый кустик покрылись густыми, плотными, лазурными испарениями… Миг и туман ярко вспыхнул. Святозар немедля резко дунул и вырвавшийся из его уст сильный порыв ветра развеял лазурный туман, явив лежащие на земле пики и мечи в ножнах. Воины восторженно глянули на свое оружие, потом перевели взгляд на наследника, словно выпрашивая разрешения поднять его, а когда тот дозволяя кивнул, поспешили к нему, при этом один из них все еще продолжал маленько прихрамывать на ногу, а другой придерживаться за бок. Лесинтий и Винирий подбежали к оружию, остановились прямо подле него, не решаясь поднять, точно все еще не доверяя своим глазам. Однако погодя Лесинтий опустился на одно колено, с почтением взял в руки ножны, и, поднявшись, укрепил их на поясе, затем он поднял пику и пошел к валяющемуся невдалеке от места его приземления шлему. Винирий последовал примеру Лесинтия, и также как тот, опустился на одно колено бережно да с почтением поднял ножны с мечом, а встав в полный рост, медленно укрепил их на поясе.

Посем он подобрал пику, поправил на голове шлем, и, развернувшись бодрым шагом, пошел к наследнику, по пути поравнявшись с Лесинтием.

Воины не доходя нескольких шагов, до стоящих Святозара и Риолия, вынули из ножен мечи, и резко опустились перед мальчиком на одно колено. Порывчатым движением рук они выставили вперед мечи, и, коснувшись их остриями рубахи отрока, гулко сказали: «Именем прародителя нашего Бога Семаргла, именем светлого витязя ДажьБога, именем Бога битв и войны Перуна! Клянемся этими мечами в преданности нашей Родине, нашему народу приолов и тебе правитель Риолий!» Мальчик с достоинством истинного правителя оглядел своих воинов и гордо ответил:

— Поднимитесь с колена, отныне вы, верные воины моего Бога Семаргла никогда не нарушайте данной вами клятвы! Лесинтий и Винирий поднялись с колен, вложили мечи в ножны и в тот же миг легкий, обжигающий ветерок коснулся волос Риолия и Святозара, трепетно всколыхав их. И тогда почудилось наследнику, как едва слышно проплыли над ним тихие, добрые слова, выдохнутые самим Богом Семарглом.

— Ты, слышал, — повернув голову и посмотрев на наследника, прошептал Риолий. — Слышал этот голос, он сказал мне: «Шагай смело, мальчик мой!» Этот голос… голос, я его уже слышал… это…

— Это Семаргл, — улыбаясь, откликнулся наследник и потрепал Риолия по волосам. — И раз Семаргл, сказал тебе шагать смело, а мне пожелал доброго пути, то послушаем нашего Бога и пойдем вперед, туда в деревню. Указывай нам дорогу Риолий, а вы, Лесинтий и Винирий следуйте за нами. Воины послушно и одновременно кивнули, повинуясь словам наследника, а Риолий, поднял с бревна, пустую суму, в которую он положил нож и дудочку, перекинул ее через плечо и направился вперед к вязу… к тропинке ведущей вниз в деревню, следом за ним двинулись Святозар и Оскидий, а замыкая шествие, пошли Лесинтий и Винирий.

Наследник на миг оглянулся и увидел, как Оскидий поспешно схватил лежащую рядом с тропкой красную шапку и зажал в руке, а заметив насмешливый взгляд Святозара, покраснел, взволнованно замотал головой и поспешил сообщить:

— Отдам ее, Ивникию, пускай сам ее носит и служит этому подлому Есуанию.

— Да, Есуания, тут ни причем, — негромко пояснил Святозар, и, повернув голову, глянул на пшеничные волосы Риолия, шедшего впереди. — Разве он виноват, что его сделали господом и под его именем приносили в жертву людей.

— Может и не виноват, — порывисто выдохнув, ответил Оскидий. — Но теперь его имя— это символ безмерной жестокости, злобы и ненависти.

Это символ безумия нашего народа. И как раньше мы восхваляли его имя, теперь все те, кто познает истину, будут его ненавидеть.

— А мне кажется нельзя его ненавидеть, Оскидий, — заметил Святозар и порывисто мотнул головой. — Ведь ненависть стоит на службе у Чернобога. Надо бороться с этим Есуанием, словом, мечом, но никак, ни ненавистью. Оскидий некоторое время шел, молча, судя по всему обдумывая слова наследника, а немного погодя, произнес:

— Наверно вы, правы, ваша милость. Не стоит его ненавидеть, надо его призирать. Святозар звонко засмеялся, днесь и не ведая как поправить бывшего ярыжку. Спускаясь следом за Риолием, он с интересом оглядывал лежащий пред ним лес, где росли уже не такие могучие витязи, как вяз и липа, а стояли деревья пониже, помоложе, и вниз с пологого некрутого склона горы змеевидно струилась едва заметная, тонкая тропинка.

— Оскидий, а как вы нашли этот вяз, ведь тут в лесу легко заплутать? — нарушая наступившую тишину, вопросил наследник.

— До этой тропы, нас довел дед Риолия, — ответил Оскидий и дюже надрывно вздохнул. — Ну, а дальше мы шли по ней, не сворачивая, как этот предатель и объяснил. До, чего же, подлый, он этот дед Риолия, ваша милость. Ради собственной жизни, указал, где прячется его внук… Вчера, мы приехали около полудня, и думали Риолий вернется к вечеру домой, а сегодня с утра Ивникий вызвал этого Прикифия и сказал, что коли тот не укажет, где мальчик, он принесет его в жертву. И тот сразу запричитал, заплакал да поведал, что Риолий может прятаться лишь около этого вяза. Ивникий спросил деда, может ли он туда отвезти воинов и меня, а тот так обрадовался, закивал головой и ответил, что с радостью укажет, его… Риолия, откольника. — Оскидий на миг прервался и чуть тише добавил, — Вот какой мы стали народ, даже собственные дети ничего для нас не значат.

— Оскидий, ты говорил, что у тебя родился сын. А почему, ты не дал ему имя? — поинтересовался Святозар, с глухой тоской выслушав речь бывшего ярыжки и с нежностью взглянув на мелькающий пред ним затылок бодро шагающего отрока.

— Да, ваша милость, двадцать дней назад у меня родился сын, — радостным голосом откликнулся Оскидий. — Мы с женой так долго его ждали, уже и не надеялись, что у нас будут дети… А тут сын… мальчик, и такой же красивый как жена, — ярыжка на миг прервался, а наследник оглянулся и увидел счастливое выражение на его лице. — А имя не дали, потому как имя ребенку должен дать… должен дать, по этой значит вере в Есуания, паярыжка Ивникий на тридцатый день после рождения. Какое значит пожелает, такое и даст…А чтобы дал хорошее надо заплатить сто тин, и чем меньше дашь тин, тем хуже у ребенка будет имя.

— Вот глупость какая… мой сын, значит, я и должен давать имя, — негодующе откликнулся Святозар и смахнул с лица долгую паутинку прилетевшую к нему от ветки колючего кустарника.

— Дашь сам, значит, назовут тебя откольником, и принесут в жертву, — вздыхая, пояснил Оскидий. — Имя должен дать паярыжка, и, принеся в жертву ягненка, помазать правую мочку уха ребенку.

— Мой отец, — проронил шедший впереди Риолий. — Дал мне сам мое имя… поэтому я — Риолий, истинная сила.

— Да, твой отец, дал тебе сам имя, — чуть слышно произнес Оскидий, так, чтобы мальчик его не услышал. — Поэтому его и нет в живых, и если бы не его милость, наследник восурского престола, и тебя бы тоже убили… Охо…хо. Святозар тоже вздохнул, понимая, что бывший ярыжка прав, если бы он поддался своей тоске по близким, по другам и Родине, вели бы сейчас его Риолия-Аилоунена по этой тропе, Лесинтий, Винирий и Оскидий на смерть. Наследник суетливо передернул плечами и принялся разглядывать меняющуюся кругом него местность. Спустившись вниз со склона горы, на вершине которого рос тот самый красавец вяз, они оказались на небольшой поляне поросшей дубовыми деревцами. Миновав каковую сызнова продолжили спуск с высокого, пологого склона горы, на котором росли низкорослые, дубовые деревца, а кое-где встречались совсем маленькие сосенки. Сами дубочки были ужасно корявыми, с огромными, сквозными дырами и щелями внутри стволов, а порой и вовсе показывали полые, пустотелые внутренности, и стояли эти деревца, точно посаженные в ряд и казались со стороны, вроде обиженными кем-то. Чем ниже спускались с возвышения, тем чаще встречались пеньки, да срубленные, и наваленные в здоровущие кучи ветки деревьев. Наверно тот, кто рубил деревья, забирал потом лишь стволы, а сами ветви бросал, хотя многие из них можно было также порубить и использовать в топке. Земля кругом поросла пожухлой, блекло-грязной травой, сверху припорошенной опавшей листвой и сухой хвоей, а потому и сам склон чудился порушенным, несчастным или обойденным долей. Однако вскоре деревья, обиженные на нерадивость человека и вовсе пропали и место их на взлобке заняли заросли колючего шиповника, а кое-где терна. Тропа, ведущая вниз с горы, была протоптана в усыпанных зелеными, едва покрывающимися краснотой ягодами, кустах шиповника. Некоторое время спустя пологий склон сошел на нет и впереди прямо под горой Святозар увидел раскинувшиеся небольшие участки земли, огороженные низкими плетенными из ветвей заборами. На участках поросшими травой, какими-то не высокими кустами, находились кособокие, низкие дома и такие же кособокие, низкие хозяйственные постройки. Что дома, что постройки были неопрятного, неприятного на вид темно-бурого цвета. Риолий спустившись со склона, повел следующих за ним, повдоль одного из заборов, и наследник хорошо смог разглядеть жилище неллов. Оно было построено из глины вперемежку с сухой травой, а вместо крыши лежал в виде шатра высохший переплетенный меж собой камыш. Одно оконце, было настолько малюсенькое, что наверно в доме всегда царил полумрак. Стекло в нем зрилось выпукло— бурым, и даже издалека было заметно, что оно покрыто толстым слоем грязи и пыли. Дверь плетеная из более толстых веток, до конца не прикрывала проем в дом, а потому просматривались широкие щели как вверху над ней, так и внизу под ней. Из крыши торчала короткая, наполовину развалившаяся, и вся закопченная труба.

Рядом с домом поместился и вовсе крохотный ушедший в землю, низкий сарай, обнесенный загоном из веток. В том загоне прямо в перемешанной, землей и навозом, грязи лежала худющая и такая же немытая свинья. Святозар перевел взгляд с построек, с несчастной, словно умирающей свиньи, которая не просто не поднимала головы, но уже даже и не хрюкала и посмотрел на участок. На участке почти ничего не росло, лишь несколько коротких кустов, с почти облетевшей листвой, да невысокое, ужасно— нелепо обрезанное или обломанное дерево. Сам участок вес порос бурьяном, и на нем ничего кроме зеленовато-бурой травы не лицезрелось. А рядом с дверью дома, на такой же перекошенной и кособокой, как и само жилище, лавке, опершись на стену спинами, сидели женщина и мужчина и очень тихо разговаривали. Однако увидев проходящих мимо двора людей они на миг прервали свой разговор, испуганно и удивленно уставились на идущих, а после указуя пальцами на Риолия, что-то зашептали друг дружке. Святозар посмотрел на этих людей и тяжело вздохнул, потому что не только их дом, их земля, их свинья, но и сами они были неопрятные, немытые и худющие. Риолий шел, не обращая не на кого внимания, вдоль забора, а когда он закончился, повернул налево и вышел на земляную дорогу с огромными ямами и рытвинами по поверхности, и только тогда остановился. Святозар ступил на дорогу и огляделся, деревня в которой жил мальчик была небольшой, дворов пятнадцать. Дворы лежали вдоль дороги справа и слева от нее. Сами дворы были узкими и короткими, справа также как и слева, они краями выходили, упираясь в пологие и высокие горы, поросшие почти до середины склона зарослями шиповника и терна. Святозар безмолвно посмотрел на эти колючие кустарниковые взлобки и подумал о том, что неллы, постарались на славу, превратив некогда богатые лесами, зверьем и птицами Ултакские горы, в бедные, безжизненные места, где за все утро лишь там, на вершине горы, где пока еще рос вяз и могучие красавцы деревья, слышал он тихое щебетание и трели птиц. Даже дети Пана Виевича, которые когда-то захватили Ултакские горы, не позволив поселиться тут гомозулям, были к природе и то более благосклонны, и на протяжении веков не уничтожали красоту этого края. «Интересно, — подумал наследник. — Живут ли они еще в Ултакских горах, или убежали от безумия неллов. Вот же смех, дети Пана, бояться неллов и Есуания… вот это извратил Чернобог веру, вот это натворил делов».

— Святозар, — прервал раздумья наследника Риолий, и, протянув руку вперед, указал на находящийся справа от дороги пятый по счету дом, такой же низкий и кособокий, как и все другие. — Это дом деда. Наследник глянул туда, куда указал мальчик и увидел около дома деда, привязанных коней, да небольшую крытую повозку, похожую на восурский рыдван, которую даже не распрягли, наверно ожидая скорого отъезда. На облучке той повозки сидел маленький, худенький, с непомерно большой головой, седенький старичок, попеременно т-пркающий и осаживающий лошадей.

— Лесинтий, Винирий, — подозвал воинов Святозар. — Подойдите ко мне, — воины тотчас повиновались, и, приблизившись, встали подле Риолия. — Помните вы дали клятву, оберегайте вашего правителя, и идите втроем чуть позади, а я и Оскидий пойдем первыми. Оскидий поравнялся со Святозаром, восхищенно посмотрел на него и тихим голосом спросил:

— Может мне вас, ваша милость, представить Ивникию, он до смерти боится, всякие длинные слова и титулы.

— Представить, — раздумчиво произнес наследник. — Что ж представь, пусть знает сразу с кем будет разговаривать. — Святозар потер пальцами свой шрам на щеке, посем перевел взгляд на свой перстень, оный несмотря на возвращение из Пекла, и несмотря на такой яркий, солнечный день, продолжал тускло гореть кроваво-красным светом и поморщившись, убрав руку от лица, добавил, — но скажешь, ты, вот как. — Он приблизил губы к уху Оскидия и тихо шепнул, что-то лишь слышимое ему.

— Хорошо, ваша милость, так и скажу, — довольным голосом отозвался Оскидий, и так как Святозар уже пошел, двинулся следом, не отставая от него ни на шаг. Святозар шел и оглядывал кругом дворы, наблюдая одинаковые убогие дома и постройки, неухоженные участки, грязных животных и таких же грязных, неухоженных людей. Этот день был необычайно солнечным и теплым, не единого облачка на голубом небе, но в эту затхлую деревню, казалось и вовсе, не опускались лучи солнца, и окрест было как-то сумрачно, блекло, и даже холодно, а воздух был наполнен стойким запахом навоза, грязи и сырости. И, что больше всего поразило Святозара так это необычайная тишина в деревне… Не было слышно ни блеянья овец, ни меканья коз, ни хрюканья свиней, ни кукареканья петуха. Создавалось впечатление, что в деревне не было не только домашней скотины или птиц, но даже и людей. Наследник огляделся, и в некоторых дворах, заметил мужчин и женщин, и даже стариков, все эти люди либо недвижно сидели возле своих домов, либо также бесшумно, что-то делали на участке, Святозар на миг остановился, и, обернувшись, посмотрел на дворы, что остались позади него и догадался, почему так тихо в деревне… В деревне было тихо, потому как тут не было детей, не раздавалось громких, веселых криков малышей, смеха отроков, разговоров дев и юношей. Запустение царило не столько в жилищах и на земле, сколько в душах жителей деревни. И сызнова тяжело вздохнул Святозар, глянул на светлое лицо Риолия, на его серьезный, чуть обжигающий взгляд голубых глаз, и, развернувшись, пошел вперед по дороге прямо к крытой повозке, которую неллы называли колымагой. Подходя ближе к колымаге, наследник услышал страшный храп плывущий из нее, и на морг почудилось ему, что это из Пекла вырвался Горыня, залез внутрь повозки и заснув, теперь издавал эти ужасные хрипы и бульканье.

Возле дома деда на лавке сидели три воина, небрежно одетые. Они воткнули в землю свои пики и повесили на них шлемы. Воины, увидев идущих, поднялись и неторопливо направились к плетенной из веток калитке, а подойдя к ней, один из них, шедший первым, злобно пнул ее ногой. Створка калитки распахнулась, открывая путь воинам, и благоразумно зацепилась одним концом за забор. Воины все также неспешно вышли на дорогу, двое из них немного прошли по ездовой полосе навстречу наследнику и Оскидию и остановились, а третий встал на подножку колымаги, и, заглянув вовнутрь нее, негромко принялся будить паярыжку. Хрипы и бульканье в тот же миг прекратились, дверь колымаги открылась, и из нее вылез не высокий, полноватый человек, с очень красным лицом, маленькими глазками и седыми волосами. Он был одет в темно-серое, как и у Оскидия одеяние, а прямо на волосах у него сидела плоская, круглая шапка ярко-свекольного цвета. Паярыжка ступил вначале ногами на подножку, затем на землю, и громко застонал, захрипел, да с трудом выпрямил спину, точно только, что скинул с себя огромный мешок, наполненный камнями. Он неспешно, вперевалку, будто большая утка, пошел к стоящим на дороге воинам, которые без остановки сплевывали на землю слюну, встал и недовольно посмотрел на поместившихся напротив него, в нескольких шагах, Святозара и Оскидия. Внезапно Оскидий шагнул вперед, и кинул сжимаемую в руках и ужасно измятую, красную шапку, прямо под ноги паярыжке и громко сказал:

— Я более вам не служу подлый, жестокий паярыжка! Я более не яремник вашего господа Есуания! Я приол и верю в истинного Бога Сварога и его сыновей! А, ты, Ивникий, подлая твоя душонка, трепещи… потому как перед тобой сам кудесник и наследник светлой Восурии, Святозар, по реклу Велико-Достойный, сын правителя Ярила, по реклу Щедрый, который пришел к нам, к приолам, чтобы уничтожить выдуманную веру и вернуть нам наших Богов, и посадить на трон сына Бога огня Семаргла, Риолия из первого рода руахов! Ивникий по первому, как только прилетела к его ногам шапка, злобно усмехнулся, не сводя глаз с лица Оскидия, и затопал ногами, словно конь, взволнованно ожидающий, когда же его пустят галопом. Однако когда бывший ярыжка сказал про наследника Восурии, сына правителя Ярила, перестал топотить, и даже согнал с лица злую усмешку, с любопытством посмотрел на Святозара, привстал, тяжело покачнувшись, на носочки, пытаясь разглядеть, стоящего позади Риолия. Ивникий еще мгновение хранил молчание, потом перевел взгляд на босые ноги наследника, которые тот забыл обуть в сапоги, и громко засмеявшись, произнес:

— Ах, ты, тупой шатун Оскидий, да как ты смел, бросить на дорогу, символ ярыжки, красную кафу. Ты, что перепил вина? Или хочешь смерти? Так я тебе могу это устроить.

— Ивникий, — усмехаясь, окликнул паярыжку наследник. — Ты, что плохо слышишь или плохо соображаешь? Ты не понял, кто перед тобой? А перед тобой дурашман, сам наследник престола Восурии, победитель подлого колдуна Нука и поддонного царя Черномора, сын правителя Ярила!

Сейчас же прими положенный передо мной вид, пади на колени!

— Чего, чего, — злобно выкрикнул Ивникий и его красное лицо, покрылось синими пятнами. — Да, как ты смеешь беспутный оборванец.

— Ох, ну это уже не смешно, — засмеялся наследник. — Не стоит повторяться, Ивникий, — добавил Святозар и увидел, как к стоявшим рядом с Ивникием воинам подошел третий, и все они разом положили руки на рукояти мечей, потянув их из ножен. Святозар тут же поднял руки, направил их на воинов и пропел-прошептал, и немедля они, все трое вздрогнули, вытянули руки вдоль тела, широко открыли глаза и рот, и точно как подрубленные деревья, плашмя полетели на землю, а упав на нее, неподвижно замерли. Ивникий испуганно глянул на упавших и затихших воинов, которые выпученными глазами смотрели в небо, наверно любуясь его голубизной, и пускали слюни, от удовольствия, через уголки рта, и, свалившись перед Святозаром на колени, низко поклонился так, что захрустела разрываемая ткань на его одеянии да гулко выкрикнул:

— Приветствую тебя, славный наследник Восурии, по реклу Велико-Достойный!

— Смотри-ка, — кивнув в сторону Ивникия, заметил Оскидию Святозар. — И рекло мое запомнил.

— А то как же, как же, — засуетился Ивникий, резво то подымая, то нанова опуская голову. — Все знатные люди Неллии, знают имя великого кудесника и наследника Восурии. Наслышаны мы о ваших подвигах и геройствах. Вот только не знали мы, что вы ваша… ваша…

— Ваша милость, — подсказал, Оскидию, Ивникий.

— Да, да, ваша милость, — еще порывистей закивал головой паярыжка. — Не знали мы, что вы к нам в гости пожалуете, а то бы вас сам жрец Артарии приехал встречать, ведь…

— Замолчи, — повелительно проронил Святозар и досадливо скривил губы. — Я не пришел сюда, чтобы гостить у жреца Артарии. Я пришел сюда, чтобы вернуть приолам истинную веру в Сварога и Семаргла и посадить на трон Риолия из рода руахов. — Наследник замолчал, посмотрел сверху вниз на стоящего на коленях паярыжку, лицо которого было не просто красным, а свекольным, один в один как его кафа на голове, а маленькие глазки, испуганно бегали из стороны в сторону, и поинтересовался, — а ты, дурафья, знаешь кто такие руахи?

— Нет, нет, ваша милость, — отрицательно покачав головой, пролепетал Ивникий и громко икнул.

— Тогда, садись в свою колымагу, паярыжка и скачи в Артарию, — продолжил весьма зычно наследник. — Да, скажи своему жрецу, чтобы тот выяснил, кто такие руахи. Потому как скоро я и сын этого рода придем в Артарию, чтобы разрушить жрище и поведать истину народу. Ивникий продолжал стоять на коленях, вздрагивая всем телом и громко икая. Он смотрел прямо в глаза наследника, да так, словно до конца не мог понять, где он и, что с ним происходит, не в силах не то, чтобы встать, но даже глубоко вздохнуть, чтобы побороть икоту.

— Ну, же…, — недовольным голосом, протянул Святозар. — Ты, верно, и впрямь плохо соображаешь. Подымайся, я сказал, и скачи в свою Артарию, да дословно передай жрецу то, что я велел. Паярыжка еще раз громко икнул, а после вскочил на ноги, да с такой легкостью и поспешностью, вроде и не было на нем, этого излишнего жира и мяса, вроде тело его было наполнено силой и мощью молодости.

Ивникий развернулся, на миг, замерев над неподвижными телами воинов и опять громко и как-то раскатисто икнув, закрыл рукой рот и побежал к своей колымаге, на ходу оглядываясь и с ужасом зыркая на Святозара. Он очень быстро преодолел промежуток, разделяющий его и колымагу, поспешно открыл дверь и с той же легкостью, с какой поднялся и бежал, нырнул вовнутрь, резким движением руки закрыл дверь и громко завизжал: «В Артарию, скорей, скорей!» Старичок, с большой головой, сидевший на облучке колымаги, от безумного крика паярыжки, подпрыгнул на месте высоко вверх. Его некрасивое лицо перекосилось, маленькие глазенки завалились куда-то вглубь глазниц, и он поспешно тронул поводья. Кони неторопливо пошли вперед, колымага миновала Святозара, Оскидия и воинов, и тогда послышался душераздирающий вопль Ивникия, такой, точно ему в колымаге только, что кто-то дюже жестокий, прижег раскаленным железом язык. Старичок опять подпрыгнул на облучке и начал хлестать плетью лошадей по спинам. Кони жалобно заржали и сначала перешли на галоп, а после и вовсе понесли колымагу во всю прыть.

— Зачем, ты, его отпустил Святозар? — спросил Риолий, когда колымага скрылась из глаз. — Ведь он все расскажет жрецу, а тот вышлет сюда воинов.

— Вот и хорошо, Риолий, — ответил Святозар, и, обернувшись, наблюдал за пылью поднятой ускакавшими конями и колымагой, которая теперь кружась будто вихрь, медленно и витиевато опускалась на ездовую полосу. — Я мой друг, — и наследник перевел взгляд с пыли на Риолия. — Решил последовать твоему мудрому совету, и, воспользовавшись своей силой собрать, для тебя преданное войско….

Ну, а с простыми людьми буду говорить. И, гляди Риолий, еще миг и под твоим командованием будет пять воинов. Наследник усмехнулся, и, протянув руку, ласково потрепал мальчика по волосам, а после развернулся и шагнул ближе к недвижно лежащим в пыли воинам. Он вытянул руку вперед, описал ею полукруг и пропел-прошептал, повелевая воинам очнуться и следовать путем Прави.

В тот же миг воины зашевелили руками и ногами, тяжело сглотнули переполнившие рот слюни, заморгали веками и сели, уставившись по первому на Риолия, и оглядев его с почтением перевели взгляд на Святозара. Еще пару мгновений и они разом заплакали, запричитали.

Один из воинов ухватил себя за жидкие волосенки и начал их вырывать из головы. Наследник опустил руку вниз и громко сказал:

— Повелеваю вам, остановитесь! Вы познавшие истину, следуйте путем правды! — Воины тотчас перестали рыдать, утерли слезы и носы, а тот который хотел вырвать волосы, аккуратно оправил их к низу. — И вот еще, что, — добавил Святозар. — Поднимитесь и запомните. Не стоит так часто плевать на землю. Ведь она земля наша— это Богиня. Ее создал Род, совсем не для того, чтобы мы ее загрязняли и оплевывали, а для того, чтобы мы ее словно нашу мать, любили, оберегали и ценили! Воины поднялись на ноги, отряхнули свои пыльные штаны, поправили кольчуги, и тяжело вздохнув, уставились на оплеванную кругом их ног землю. Мгновение спустя они вынули из ножен мечи, опустились на одно колено, и, коснувшись остриями мечей рубахи Риолия, принесли ему клятву верности. Мальчик горделивым взором, оглядел свое пополнение и голосом истинного правителя повелел воинам подняться. Святозар радостно потрепал кудри Риолия, и, положив ему на плечо руку, повел его во двор деда, следом за юным правителем, молча, двинулись Оскидий и воины.

— Риолий, — обратился Святозар к мальчику и опустился на лавку, подле дома деда, где до этого сидели воины, да посмотрел на свои ноги. — Знаешь пора нам с тобой приодеться и обуться. А то, представляю себе, чтобы сказал мой отец, правитель Восурии, увидев, как его драгоценный сын и наследник, принимает доклады от ярыжек и паярыжек не обутый. И что ж, получается, я наследник — босой, ты правитель— босой. Выходит мы с тобой какие-то босоногие правители.

Нет, это надо срочно исправить, чтобы не позорить моего отца и мою землю. Наследник еще какое-то время глазел на свои пальцы на ногах, ласково поглаживающие поверхность земли и пожухлые травы, посем протянул руку к лавке, пропел-прошептал повеленье, и сейчас же на ней появились аккуратно сложенные лазурные штаны, онучи и чоботы, белая рубаха и опашень, да кожаный, белый пояс.

— Ох, — восторженно выдохнули Риолий, Оскидий и пятеро воинов. А Святозар тут же поднялся с лавки и неторопливо переоделся, обулся и подвязался ремнем, и довольным взглядом обозрев себя, вмале создал вещи для Риолия, золотистого цвета: штаны, онучи, чоботы и опашень, да белую рубаху и пояс. Риолий взял в руки опашень, провел по его гладкой поверхности пальцами и задумчиво сказал, обращаясь к Святозару:

— Я всегда любил золотистый цвет, не цвет золота, а цвет огня, пламени.

— Так и должно быть, — улыбнувшись, ответил наследник. — Ведь ты, сам, как лепесток пламени Аило…ой! вернее Риолий. Так, что давай переодевайся, а вы, — и Святозар глянул на Оскидия, Лесинтия и Винирия. — Пройдитесь по деревне и соберите людей, я с ними поговорю.

 

Глава шестая

Уже пять дней жил Святозар, Риолий, Оскидий и пятеро воинов в деревне. И все эти дни, наследник разговаривал с деревенскими людьми стараясь пробудить в них хоть, что-то светлое и доброе, пытаясь объяснить им лживость веры в Есуания, и чистоту истинной веры в Сварога и его сыновей. Но Риолий, оказался прав, эти люди или просто боялись слушать Святозара, или стояли, плотно сбившись в одну толпу, опустив глаза в землю, боясь уйти, только, потому что рядом находились вооруженные воины. На наследника временами накатывал такой гнев, когда он смотрел в эти безжизненные глаза, или видел кривые усмешки, а иногда и тихие, точно шипение дасуней злобные оскорбления. Наконец, к пятому дню, когда людей вновь собрали возле дома деда, и наследник услышал какое-то оскорбительное слово по отношению к Семарглу, он не выдержал и наложил на людей такое мощное познание истинной веры, что все кто стоял и молчал или криво улыбался, в раз опустили руки по швам, широко открыли рты и глаза да словно подрубленные деревья, повалились на землю. Святозар, с болью в сердце, смотрел на эти выпученные вперед блеклые очи, на худые, изможденные ужасной, разрушающей душу жизнью, лица, и думал о своей земле, о своем народе… О народе, который не надо вот так рубить и кидать в пыль и грязь, который умеет любить, верить, умеет хранить традиции, умеет трудиться и содержать в чистоте, порядке дома, избы, дворы и скотину, который умеет жить и рожать детей. Святозар вспоминал деревни и города Восурии, в коих за это время успел побывать. И во всех этих деревнях и городах царила жизнь, на улицах и во дворах было полно разновозрастной ребятни, молодежи, взрослых и стариков. Детвора крутилась возле старших братьев и сестер, те в свою очередь около отцов и матерей, перенимая знания и опыт родителей, накопленный за жизнь, а старики, нянчились с младенцами, помогая своим детям в воспитании собственных внуков и правнуков. И из всех дворов слышался смех, говор и радостные крики. В домах, дворах, и, городах, и во всей великой стране Восурии, жили, дышали, любили, в них рождались, и умирали, и нить жизни народа в них не прекращалась ни на миг. Но здесь в этой деревне Святозар видел не просто оборвавшуюся нить жизни… он видел здесь лишь одну смерть.

Наверняка, это видел не один он. Это видели и светлые Боги, и сам Чернобог, Бог зла и тьмы, который тоже не пожелал узрить окончательное и бесповоротное исчезновение целого народа, а значит, как правильно сказал ДажьБог, был намного разумнее всех этих царей, знати, жрецов и ярыжек, так обильно поливающих собственную землю, кровью своих же братьев и сестер. Наследник осторожно прошелся среди безмолвно лежащих людей и насчитал среди них всего лишь пятерых ребятишек, отроков от семи до двенадцати лет, трех девочек и двух мальчиков, с худыми, изможденными от недоедания лицами, в каких-то страшных лохмотьях.

Детишки лежали рядом со взрослыми каковых в деревне было не меньше тридцати человек, и выглядели такими несчастными, обделенными судьбой, грязными, что Святозару не просто стало жалко этих детей… ему стало обидно за них, за их испорченное, голодное детство, полное крови, боли и страданий, а потом внезапно стало горько за себя.

Неужели, чтобы спасти родителей этих детей от полного физического и духовного вымирания, он Святозар, должен быть подобен Сатэге, должен совершать над всеми ними насилие, передавая им любовь и веру своей души, пропустив через них свои знания. Он тяжело вздохнул, еще какое-то мгновение постоял над людьми, а после описав рукой полукруг повелел им очнуться. Люди тяжело пошевелили руками, ногами, и начали подниматься, да тревожно оглядываться так, будто видели впервые эту пожухлую траву, покрытую пылью землю, убогие жилища, неухоженную скотину и пятерых немощных и худых отроков. Из глаз их потекли слезы, послышались рыдания и причитания женщин и мужчин, не вынесших познание истины, многие старики попадали на землю и принялись ее целовать, тыкаясь в пыльную поверхность лицами, и тяжело вздрагивая, а другие начали колотить себя руками по голове или вырывать волосы. Лишь пятеро отроков стояли смирно, опустив вдоль своего худого тела тонкие ручки, и негромко хлюпали носами, безмолвно наблюдая за рыданиями родителей. Впервые Святозар не спешил прекратить стенания людей, ему почему-то очень хотелось, чтобы старики и не только старики, а и те кто помоложе, до конца прочувствовали свое падение, свое вымирание, и может быть успели его остановить. Немного погодя, когда по лицу некоторых, наверно, особо злобных людей, потекла кровь, Святозар громко и повелительно сказал:

— Прекратите, стенания. Поднимитесь с земли, и идите в свои жилища, да в конце концов отмойте их, уберитесь во дворах, почистите скотину, и любите, любите этих пятерых отроков, последнее, что останется на этой земле, после вашей никчемной и бесплодной жизни. Люди услышали повеления Святозара и тотчас прекратили рыдать. Они принялись вытирать свои грязные, мокрые лица и подниматься, а наследник вгляделся в их глаза, и ему почему-то показалось, что несмотря на познания истины, в них не блеснуло никакой искорки жизни, точно все эти люди, давно уже умерли. Святозар обернулся назад, и посмотрел в обжигающие голубые глаза Риолия, полные жизни и борьбы, перевел взгляд и заглянул в очи Оскидия и воинов, и увидел в их глазах искру жизни, искру борьбы. Может потому, горели глаза бывшего ярыжки и воинов, подумал Святозар, оно как они все же пытались выжить в этой затхлой, вымирающей стране… и пусть творили зло, пусть лебезили и лицемерили, но их черно-пятнистые души, их злобные тела делали все, чтобы продлить собственную жизнь в Яви. А люди деревни уже были мертвы… Мертвы телесно и духовно…Они погибли давно, возможно сразу после рождения, перестав бороться за собственную жизнь, махнув рукой на творящееся кругом запустение. Им было безразлично живы они или мертвы… Ходят они или сидят…

Убивают их или на них плюют… Их души уже давно шли вереницей неся в ладонях воду из жидко-стоячего озера боли и страданий, ничего не желая видеть кругом и даже не ощущая на своих спинах холодные удары кнутов демонов и дасуней кружащих обок них. Святозар еще раз взглянул в глаза Риолия, и ему стало жалко правителя и кудесника Аилоунена, которому вскоре предстоит узнать всю правду о себе и о своем народе, а засим долгие, долгие годы стараться исправить и возродить то, что натворили и уничтожили его бездушные потомки. Риолий увидел пристальный взгляд наследника, улыбнулся ему, и, кивнув, негромко заметил:

— Знаешь, Святозар, а ведь деда здесь не было. Я смотрю, он и вовсе сюда не приходит.

— Да, Риолий, я это тоже увидел, — откликнулся наследник. — Твой дед, хитрый, трусливый и очень глупый, он пришел послушать меня лишь раз, а после все время прятался. Глупец, одно слово, если бы он знал про тебя то, что знаю я… Он бы первый лежал в этой пыли… Но может и хорошо, что он не знает того, что ведаю я, потому душа твоя будет свободна от любви к нему. Святозар какое-то время смотрел на мальчика, а когда поднявшиеся позади него люди разошлись, пошел вместе с Риолием во двор к деду, где прямо на безжизненном участке земли он, еще пять дней назад, создал три шатра. Один для себя и Риолия, второй для воинов: Винирия, Фонития, Эмилиния и Пампивия, и третий для Оскидия и Лесинтия, которых Риолий избрал, как старших среди знати и воинов, назначив Лесинтия первым воином в своем малочисленном воинстве. Наследник и Риолий вошли в свой шатер. Святозар неспешно подойдя к столу, отодвинул табурет и сев на него, устало положил руки на стол, мальчик последовал его примеру и расположился напротив. Святозар посмотрел на свои руки и тяжело вздохнув, подумал о том, что давно уже пора открыть магические способности в теле Риолия и снять забвение с его души, что надо прекратить откладывать то, ради чего и прислали его сюда Боги, ради чего он прошел Пекло, и надо перестать, в конце концов, бояться того потрясения какое испытает душа Аилоунена очнувшись и оглядевшись кругом. Наследник поднял руку и принялся пальцами тереть свой шрам на левой щеке.

— Ох, Святозар, — наморщив нос, откликнулся отрок. — Ну, чего ты, все время трешь свой шрам? Он и так такой страшный, выпученный, так уродует твое лицо, а когда ты его трогаешь, он еще краснее становится, и точно полыхает изнутри серебристыми искорками. И, я, все хочу узнать, где ты его раздобыл, и кто такой злобный и жестокий, кто так мог тебя бить и оставить на твоем теле такие страшные шрамы.

— Это сейчас не важно, кто меня бил и за что, — ответил Святозар и убрал руку от лица. — Сейчас важно другое. Я, Риолий, думаю, пришло время, провести заговор, и открыть в твоем теле магические способности. И наверно, я прочитаю над тобой тот заговор, который подарил мне когда-то мой учитель царь Альм. Я уверен сила этого заговора такая мощная, а чистота, вложенная в эти слова, такая же светлая, как и сам царь альвинов Альм. Риолий услышал слова Святозара и радостно встрепенулся, с надеждой глянул на наследника, но потом как-то сразу сник, опустил глаза и уставился на стол, да легохонько вздрагивающими пальцами левой руки трепетно провел по поверхности гладкой, деревянной столешницы чуть слышно молвив:

— Знаешь, Святозар, я должен быть честен с тобой. Я не достоин, владеть магией, потому что иногда так злюсь.

— Нет, Риолий, ты не злишься, — протягивая руку и поглаживая мальчика по волосам, заметил наследник. — Ты, гневаешься, а гнев иногда бывает праведным и необходимым оружием в битве со злом. А после того, что я про тебя узнал, я не сомневаюсь, уж кто-кто, а ты точно достоин, владеть магией. Поэтому, не будем откладывать то, что я и так долго откладывал, жалея тебя. Пора тебе Аило… ой! вернее Риолий узнать всю горькую правду. Святозар тяжело вздохнул и поднялся из-за стола. Опершись руками о его поверхность, да отодвинув табурет, он на мгновение недвижно застыл, удерживая свой взгляд на голубых очах отрока, а посем твердо решив, что время пришло, направил поступь к выходу из шатра.

Наследник вышел из шатра и позвал Лесинтия, который вместе с Эмилинием ремонтировали лавку возле дома деда.

— Лесинтий, — окликнул воина Святозар. — Я закрою полог шатра, а ты встань недалече и никого не пускай вовнутрь, у меня долгий разговор с Риолием, и нас никто не должен беспокоить. Лесинтий, лишь только его окликнул наследник, положил на лавку молоток и гвозди, да поспешил к шатру, на ходу не менее торопливо кивнув. Святозар меж тем развязал укрепленный наверху шатра полог, и, зайдя вовнутрь, плотно прикрыл им проем входа. Потом он также медленно вернулся к центру шатра, поднял Риолия с табурета и сдвинул в сторону впритык к ложу стол, тем самым освобождая пространство.

Кажется, еще мгновение он медлил, а после сел на табурет мальчика, и поставил перед собой Риолия. В шатре после того, как опустили полог царил не плотный полумрак, но наследник внимательно вгляделся в черты лица Риолия, в его ярко-голубые глаза. Он убрал с лица отрока непослушную прядь пшеничных волос, глубоко вздохнул, и, поднявшись с табурета, положил руки на его плечи, да словно ощутив под ладонями, смелую душу ратника и воина, негромко сказал:

— Риолий, закрой глаза и слушай меня… Пусть каждое мое слово впитывается твоей душой, твоим телом. Ты, слышишь, внутри тебя течет бурная река. Она омывает все твое тело, та река полноводная и сильная, она несет твою алую кровь, питающую и творящую твою жизнь.

Сердце бьется внутри тела, отсчитывая каждый миг твоей жизни, каждый ее вздох, каждый ее шаг. И теперь Риолий, когда ты ощущаешь свое тело и источник его жизни, повторяй за мной слова заговора: «По земле идет, словно плывет, да легко ступает пахарь и воин Бог Ярило.

Внук солнца, он как солнечный Бог. Сын Велеса, он как лунный Бог.

Идет Ярило по земле и дарит ее полям плодородие, здоровье семьям и домашнему скоту. А позади него идет его дружина: духи домашние, духи лесные, духи водяные, духи полевые. И как раньше служили Богу Велесу, так и ныне служат они его сыну Богу Яриле. О, ты, Бог Ярило, чьим именем и чьей силой издавна творили добро альвины, услышь меня кудесника Святозара, первого из первых людей, и окропи своим светом познания мира волшебных вещей и волшебных духов, сего юного отрока по имени Риолий, чтобы мог он познать духов из твоей дружины и владея магией альвинов мог творить добро!» Святозар дошептал заговор, и убрал руки с плеч Риолия, подняв их над его головой. И в немедля руки наследника запылали золотисто-лазурным сиянием. Свет пробежал от кончиков пальцев до локтей, а затем вернулся обратно и когда он, вновь коснулся перст Святозара, резко потух. Лишь на правом указательном пальце, где тусклым кроваво-красным светом пылал камень в перстне царя Альма, остался ярко гореть золотисто-лазурный ноготь. Свет с ногтя перетек на подушечку пальца, на морг замер, а после из него точно нарисовалась, повиснув на тонкой ниточке, большая капля, каковая постепенно увеличивалась в толщину… длину, да внезапно сорвалась с ниточки и полетела вниз, прямо в волосы Риолия. Следом за этой каплей в волосы мальчика упала вторая и третья. И как только третья капля коснулась темно-пшеничных волос Риолия, сразу же из-под них, выскочив на поверхность его кожи, побежали в разных направлениях крошечные желто-красные искорки огня.

Они густо покрыли все тело отрока, его ноги, руки, волосы, веки, ресницы, губы своим сиянием и ярко вспыхнув, будто образовали пламя огня. Да, такое жаркое, обжигающее, что Святозару пришлось отступить назад, да убрать руку от головы мальчика. Наследник испуганно глянул на Риолия, который был не просто объят пламенем, а мощно горел. Его тело стало точно пожирать желто-красное пламя. На малеша опешив, он с ужасом глядел на мальчика, не ведая, что предпринять. Однако внезапно пламя, словно вошло вовнутрь тела отрока… Еще, верно, миг и тело его уже сияло изнутри желто-красным светом, а погодя сияние начало меркнуть и наследник, поспешно, протянув руку ближе к Риолию ощутил, как стал спадать и жар, постепенно и вовсе сошедший на нет, да также мало-помалу на нет сошло и сияние.

— Да…, — протянул Святозар и ощупал волосы и лицо Риолия. — Такого я еще не видел… Вот, что значит кудесник, — да обращаясь к мальчику, добавил, — Риолий открой глаза. Отрок тут же отворил очи, довольным взглядом посмотрел на наследника и широко улыбнувшись, протянул сомкнутую в кулак левую руку ему навстречу, порывчато раскрыв ладонь. Да тотчас на поверхности ладони, прямо на розовой его коже, заплясал яркий огненный лепесток пламени.

— Смотри, Святозар, мне подчиняется огонь, — засмеявшись, проронил Риолий, и, склонив голову на бок, горделиво воззрился на пламя.

— Потуши его Риолий, — попросил наследник. А когда мальчик дунул на ладонь и огонь потух, заметил, — а я то беспокоился, как же мы узнаем, сошли на тебя магические способности или нет… Ведь в этой деревне не живут духи… Мертвые люди, мертвые души, мертвые дома в которых уже давно не правят домашние духи. — Святозар замолчал, и, взяв руку отрока, провел по ладошке пальцами, где на его розовой поверхности не осталось никакого следа от огня. — Знаешь, Риолий, садись на табурет, — добавил он многажды бодрее, — и я прямо сейчас сниму с твоей души забвение.

— Забвение? — удивленно переспросил мальчик.

— Да, забвение, — кивнув, молвил Святоза, выпуская из своих пальцев дотоль удерживаемую руку мальчика. — Я тебе все объясню, сейчас… Впрочем, объяснить все Риолию, наследнику не удалось, потому что снаружи, со стороны ездовой полосы, послышались раскатистые крики и какой-то неясный шум. Святозар отвлекся от разговора с мальчиком, прислушался, а после быстрым шагом поспешил к выходу из шатра.

Отодвинув полог шатра, он вышел на двор, и первое, что увидел встревоженное лицо Лесинтия и такие же встревоженные лица воинов, спешно одевающих на себя кольчуги и шлемы. К Святозару тут же подбежал Оскидий, и еле сдерживая волнение, выкрикнул:

— Ваша милость, Ивникий подходит к деревне, он привел воинов.

— Сколько воинов? — спокойным, ровным голосом вопросил Святозар.

— Не знаю, прибежал, мальчик, — и Оскидий показал рукой на стоящего около калитки отрока, беспокойно переступающего на месте босыми ногами. — Мальчик сказал, что прямо к деревне, по дороге движутся воины, и отец его прислал вас предупредить, а деревенские сейчас вооружаются топорами и вилами да придут к нам на помощь.

— О…о…, — довольным голосом протянул Святозар. — Очень приятно, что деревенские вспомнили о борьбе, о топорах и вилах…Одначе помощь их нам Оскидий не понадобится. Святозар обернулся и увидел серьезное и единожды гневливое лицо Риолия, стоящего позадь него. Он хотел было оставить мальчика в шатре, но после передумал, и, позвав его за собой, неторопливо пошел к калитке, да также неторопливо открыв ее, вышел со двора. Наследник на миг задержался возле калитки и огляделся, прямо за ним следовали Риолий, Оскидий и воины, а ко двору со всех сторон стали подходить деревенские мужики, сжимающие в руках вилы и топоры. Святозар посмотрел кажется вглубь лиц этих людей и ему стало так радостно видеть их… их еще утром бывших безжизненными и тупыми, видеть здесь, и сейчас идущими вслед за ним и Аилоуненом, быть может прямо к новой жизни. И тогда наследник порывисто вздохнул и твердым шагом пошел по дороге, к движущимся навстречу к ним воинам верхом на лошадях. Воинов, как разглядел Святозар, было не меньше сотни. В начале колонны на белом красавце жеребце, ехал полный воин, вернее сказать, толстый… Весьма толстый так, что со стороны казалось, стоит тому глубоко вздохнуть, как туго натянутая на его выпученном животе кольчуга в тот же миг лопнет, а ее ярко начищенные кольца разлетятся в разные стороны. Рядом с этим воином на гнедом жеребце ехал Ивникий. Сразу было видно, что паярыжка не привык ездить верхом и сидел на жеребце кособоко, ухватившись руками не только за уздечку, но и за гриву несчастного животного. Каждый шаг сделанный жеребцом отражался не только на перекошенном лице паярыжки, но и на морде коня, который также как и Ивникий, кособоко ее корчил, ощущая на своей спине не только неумелого седока, но еще и огромный его вес. Святозар сделал еще несколько шагов навстречу движущейся сотни и встал, да не поворачивая головы, обращаясь к Лесинтию, спросил:

— Лесинтий, кто на белом коне едет?

— Это Аминий — Риаф Ламперский, — откликнулся Лесинтий и подойдя справа от наследника, остановился. — Он ведет своих сто воинов. Мы тоже раньше входили в эти сто человек, он имеет титул и звание— сотвиз, который передал ему его отец. И он, и его отец, и его дед, и прадед, все были сотвизами, передавая своим сыновьям право командовать сотней воинов.

— Значит в вашем войске, командует сотней не самый сильный и смелый, — усмехнувшись, переспросил наследник. — А тот, чей отец был сотвизом.

— Да, сотвиз командует сотней, тофэраф— командует тысячей, в подчинении герболя— три тофэрафа, а в подчинении эйролия— три герболия, ну, а эйролии, их всего пять в Неллии, они подчиняются царю, — пояснил Лесинтий, и поправил на своей голове шлем.

— Да…, — глубокомысленно протянул Святозар. — Если все ваши сотвизы, тофэрафы, герболии и эйролии, такие же как и Аминий, то становится даже страшно за вашего царя, кто же его будет защищать, когда мы придем в Асандрию. Ведь у вашего Аминия, на животе вот, вот порвется кольчуга, и это не от силы и мощи, как у моих наставников Храбра и Дубыни, а от переполняющего его жира. Лесинтий и Риолий, стоящий слева от наследника, громко засмеялись, и не столько словам Святозара, сколько тому, как на очередной кочке обрюзгшее жиром тело сотвиза, тяжело плюхнулось, точно огромный мешок с камнями, на спину бедного жеребца.

— Да, что ж, он этот сотвиз, — добавил Лесинтий. — В руках меч никогда-то и не держал. Паярыжка и сотвиз не доехав нескольких саженей до Святозара, придержали лошадей, при этом конь Ивникия недовольно потряс головой, и злобно оскалил свои белые зубы, будто мечтая о том, как бы дотянуться и покусать этого неумелого наездника. Наследник стоял и молча смотрел на Аминия, который не снимая с головы серебряного шлема усыпанного жемчугом, старался сквозь свои оплывшие жиром малюсенькие глазки, разглядеть его. Молчал не только наследник, но и Аминий, и Ивникий, и воины, некоторое мгновение кругом них витала тишина, прерываемая лишь тревожным ржанием коней, да позвякиванием колец уздечки. Однако потом Ивникий, громким и наполненным злобой голосом выкрикнул, обращаясь к Святозару:

— Ты, оборванный пес, стоящий в грязной пыли земли, пади ниц перед самим сотвизом Аминием— Риаф Ламперским. Святозар открыл рот, чтобы ответить паярыжке, но внезапно Ивникий вспыхнул ярким желто-красным светом и загорелся. Мгновение спустя огонь стал пожирать его длинное одеяние, свекольную шапку, волосы, кожу рук и лица. Ивникий громко закричал, и упал с коня, потому как умное животное, увидев огонь на себе, поднялось на задних ногах и скинуло с себя тот горящий комок жира, да тут же поскакало вперед прямо по направлению к Святозару. Наследник стремительно вскинул руку, направив ее на коня, и негромко пропел-прошептал, и жеребец тревожно заржав, тотчас остановился в двух шагах от него. Не менее торопливо Святозар направил руку на объятого пламенем Ивникия, корчившегося, катающегося по земле, старающегося сбить с себя пламя да надрывисто кричащего. Вкруг него уже расходился отвратительный запах горящей плоти, а воины сотвиза, да и сам Аминий, меж тем слегка поворотив своих коней назад, испуганно глядели на горящего паярыжку, даже не пытаясь ему помочь. Из рук Святозара вырвался огромный столб воды и упал на паярыжку, окутав все его тело и мгновенно затушив огонь. Лишь только вода потушила пламя на теле паярыжки, как Ивникий сразу перестал кататься по земле и замер на одном месте, теперь он был весь черный, точно уголек и от его тела шел серый, густой, неприятный на вид и запах дымок.

— Риолий, Риолий, зачем, — повернув голову налево и гневно глянув на мальчика, спросил Святозар. — Зачем ты поджог Ивникия? Глаза мальчика наполнились слезами, а выставленная вперед, устремленная на воинов, левая рука тревожно колыхалась. Он надрывно вздохнул, подавляя в себе рыдания, и дрогнувшим голосом произнес:

— Святозар, это Ивникий убил отца. Он заслужил смерть. Наследник ничего не ответил мальчику, а развернув голову, посмотрел на дымящегося Ивникия и обратился к сотвизу:

— Аминий, я могу излечить этого человека, Ивникия, только… Но жирное лицо сотвиза злобно перекосилось, он тронул своего белого коня и тот, шагнув вперед, остановился, встревожено заржав, а Аминий низким гнусавым голосом, сказал:

— Как ты, собака, ко мне обращаешься, да я, да я… Святозар не стал дожидаться окончание речи сотвиза, и, подняв руку, громко пропел— прошептал: «Воины, воины повелеваю вам, узрите Богов и истинную веру, познайте Правь! — И в тоже мгновение обездвиженные воины посыпались с лошадей, а наследник допел-дошептал, — кони, кони повелеваю вам, стойте неподвижно!» Воины упали на землю и окаменело застыли, а рядом с ними тревожно заржав, также недвижно замерли лошади, не в силах сделать ни одного шага.

Лишь один Аминий, который не был воином и на которого Святозар не направлял познания истины, не свалился с белого жеребца, и теперь с неподдельным ужасом смотрел на неподвижно лежащих своих заступников, которые смотрели куда-то в небесную высь и пускали слюни.

— Лесинтий, Винирий, Фонитий, возьмите в плен Аминия. Эмилиний уведи коня сотвиза и паярыжки, — отдал распоряжения наследник, а сам поспешно направился к дымящемуся Ивникию, в надежде, что тот еще жив и ему можно помочь. Святозар подошел к паярыжке и присел возле него, да прежде, чем начать лечение, осмотрел его. У Ивникия сильно обгорело одеяние, но благодаря тому, что оно было длинное и укрывало руки, ноги и тело, кожа в этих местах почти не пострадала, лишь сильно покраснела, и кое-где покрылась волдырями. Впрочем, лицо и кисти рук Ивникия, не прикрытые одеянием, обгорели весьма сильно, на голове почти, полностью сгорели волосы, а кусок, когда-то, свекольной кафы вроде врос в кожу. Паярыжка еще был жив, но от боли потерял сознание.

Святозар положил правую руку на обгоревший лоб, и принялся петь-шептать, повелевая коже нарасти. Наследник пел-шептал долго, и вскоре на месте волдырей и ран появилась бледно-розовая кожа, правда на лбу и на правой щеке, там, где кожа обгорела до мяса, новая кожа была какой-то бело-розовой и с неприятным полукругом— шрамом внутри.

Святозар не смолкая пел, и вмале от головы Ивникия отвалился кусок кафы и стали расти волосы. Одначе ковыльного цвета волосы выросли лишь там, где обгоревшую кожу не покрывала кафа, а когда на теле паярыжки появились серые штаны, рубаха и сандалии, тот наконец-то распрямился, тяжело вздохнул, застонал и открыл глаза. Ивникий испугано посмотрел на наследника, наверно думая, что вот и все, пришел его паярыжки конец. Но Святозар протянул руки, и, обхватив лицо паярыжки ладонями, заглянул прямо в его маленькие серые глаза, да тихо пропел-прошептал. И, точно пропустив через свой взгляд, вспомнил Пекло, темницу забитую черными душами. Он вспомнил, как Пан поднял ногу и стал копытом бить по этой черноте, стараясь впихать их поплотнее, как звонко лопнув, разбилась чья-та черная душа, освободив место для новой и как извивалась, кричала, плакала и падала на колени черная душа, отправляемая на смерть. Когда Святозар встряхнул головой, отгоняя от себя видение прошлого, то увидел выпученные в диком ужасе глаза Ивникия, перекошенный и широко раскрытый рот, что-то громко кричащий, да отпустил его лицо. Голова паярыжки упала на землю, он не был обездвижен, но увиденное в глазах наследника Пекло потрясло его настолько, что он еще какое-то время продолжал неподвижно лежать и громко кричать. А Святозар кинув на него жалостливый взгляд, поднялся и пошел пробуждать воинов, лежащих на земле и познающих истину. Приблизившись к воинам, он оглядел их лежащие застывшие тела, и, протянув руку, пропел-прошептал: «Воины, воины, познавшие истину и веру в Сварога, повелеваю вам, поднимитесь и следуйте путем Прави!»

Воины, тяжело зашевелились, закрыли рты и глаза да стали подыматься, беспокойно переглядываясь между собой, и, обозревая землю на которой лежали. Невдолге они принялись рыдать, бить себя по голове кулаками и рвать волосы. Святозар же принялся их успокаивать, но так как в этот раз людей подверженных истине было много, ему пришлось их не просто успокаивать, и повелевать им успокоиться, а иногда вновь, над особо злобными, которые нещадно себя колотили, петь-шептать. Однако, некоторое время спустя, наследнику все же удалось угомонить и успокоить всех воинов, а когда они поднялись на ноги, утерли текущие слезы и отряхнулись, он снял наконец-то повеление с лошадей, разрешив тем двигаться. Кони обрадовано заржали, и принялись переступать с ноги на ногу, бойко постукивая копытами по земле.

— Лесинтий! — Оглянувшись, подозвал воина Святозар, а когда тот поспешно подошел, добавил, — теперь ты командуешь этой сотней, не забывай только при этом оставаться человеком. Пусть воины отведут пока лошадей ко двору деда, а ты пошли, кого из воинов, пускай поищут стан на ночь, потому что эту ночь мы проведем здесь. С утра же выступим в Артарию, а нынче мне нужно сделать еще одно важное деяние.

— А, что делать с сотвизом Аминием? — бойким голосом, спросил Лесинтий. Святозар потер лоб, потому что у него внезапно острой болью отозвалась голова, и, развернувшись, уставился на Аминия, который теперь сидел своим толстым задом прямо на пыльной земле, возле ног Винирия и Фонития и испуганно переводил взгляд с одного на другого воина.

— Мне сейчас не до него, я даже не стану тратить на него свои силы, — ответил Святозар, понимая, что ему нужна вся его мощь, чтобы снять забвение с души Риолия. — Отведите его и закройте в доме деда, пусть посидит там и потрясется. Оскидий, — обратился наследник к бывшему ярыжке. — А ты, уведи отсюда Ивникия, — добавил Святозар и посмотрел на паярыжку, каковой уже перестал кричать, но продолжал лежать на земле и горько плакать. — Он пережил сейчас не только познание истины, но и еще, что-то другое. Может тебе стоит с ним поговорить.

— Хорошо, ваша милость, — откликнулся Оскидий, и, кивнув, пошел поднимать Ивникия. Святозар стоял, молча наблюдая за тем, как Лесинтий позвал бывших воинов сотвиза за собой, как безмолвно взяли те лошадей под узду и прошли мимо наследника и стоящего позади него Риолия, как расступились вооруженные топорами и вилами мужики, пропуская теперь уже единоверных воинов ко двору деда. Смотрел, как Оскидий помог встать трясущемуся и качающемуся из стороны в сторону, пятнистому не только лицом, но и волосами, Ивникию, и, придерживая его за плечи, повел к своему шатру. Смотрел, как поставили на плохо слушающиеся и подгибающиеся в коленях, ноги, Винирий и Фонитий, Аминия, и, подталкивая в спину, пошли к дому деда. Святозар видел, как после начали расходиться мужики, пришедшие защищать и бороться за свою новую жизнь, перед уходом кланяясь ему и негромко переговариваясь между собой. Наследник же продолжал стоять и тереть пальцами, свой едва покалывающий лоб, да обдумывать то, что сейчас увидел и пережил.

— Святозар, если бы ты видел, — внезапно прерывая мысли наследника, звонко выкрикнул Риолий. — Если бы ты видел, как этот Ивникий резал моего отца и деда. Если бы ты слышал, как они плакали и кричали.

Он… он, ведь ни одного моего отца и деда убивал, он ведь и других, точно также мучил, убивая. Наследник поспешно развернулся к мальчику, и, протянув к нему руки, порывисто взял его за худенькие, тяжело вздрагивающие плечи, да привлек к себе, крепко обняв.

— Риолий, успокойся, — очень мягко молвил Святозар.

— Ты, на меня сердит, да? — задрав голову вверх и посмотрев снизу на наследника, дюже тихо прошептал мальчик.

— Нет, я не сердит на тебя, — глядя прямо в яркие, наполненные слезами, голубые глаза мальчика, ответил Святозар. — Я тебя понимаю.

Я сам такой. Я сам убил врага моей Родины, врага моей семьи, который долгие годы мучил мою мать и моего несчастного, младшего брата. И это правильно, правильно, Риолий. Но, друг мой, Ивникий, он жертва этого Есуания, и может быть имеет право узнать всю правду, точно также как и воины, и люди деревни, точно также как ты.

— Я? — всхлипнув, переспросил мальчик. — Какую правду Святозар?

— Правду, Риолий о том, кто ты, — по-теплому протянул наследник и коснулся пальцами, глаз мальчика. — Правду, которую я должен был решиться, давно перед тобой открыть. Правду, ради которой я и пришел сюда. И если бы нас не прервали, я бы ее уже тебе открыл. А теперь, увидев, твою силу, я думаю, надо поторопиться. Святозар выпустил Риолия из объятий, и тот опустив голову, тяжело вздохнул. Мгновение погодя он глянул на тускло горящий кроваво-красным светом камень в перстне наследника, указал на него пальцем и многажды бодрее поспрашал:

— Что это за камень у тебя на перстне? Он такой не красивый на вид, зачем ты его носишь, как будто там внутри горит человеческая кровь. Святозар поднял руку, поднеся к глазам перстень и погладив поверхность гладкого на ощупь камня, очень тихо, с грустью в голосе, молвил:

— Этот перстень мне подарил царь альвинов Альм, когда я плыл в страну Беловодья. Сам камень должен светиться белым светом, но после того, как я получил эти шрамы, он перестал блистать. Он стал тусклым и мрачным, и наверно это связано с тем, что я долгое время находился во тьме… Но, вот видишь, Риолий, я вышел на свет, надо мной голубое небо, и жаркое, желтое светило солнце, рядом со мной светлый мальчик. Он очень хорошо ко мне относиться, а камень продолжает оставаться кроваво-красным.

— И, что это значит, — поинтересовался Риолий и перевел взгляд с камня на наследника. Святозар пожал плечами, не зная, что ответить, а после положил руку на голову отрока, развернул его и повлек за собой в шатер.

 

Глава седьмая

Святозар и Риолий вошли в шатер и закрыли за собой полог.

Наследник неспешно прошел к табурету, поставил его посередине шатра, на очищенном от посторонних предметов пространстве, а засим усадил на него мальчика. Он обошел Риолия по кругу, тревожно потирая шрам и не зная с чего начать, как говорить, и вообще что делать. И остановившись позади отрока, повелел ему закрыть глаза и замереть.

Сам же, еще мгновение помедлил, поправил взъерошенные темно-пшеничные волосы Риолия, и, протянув вперед руки, образовав над его головой чашу, закрыл глаза. Наследник глубоко вздохнул, раз… другой… успокаивая громко стучащее в груди сердце, и внезапно увидел перед сомкнутыми глазами черное, ночное небо, а на нем яркие голубые, белые звезды, багряные, розовые и синие туманы, усеянные мелкими и крупными пылинками. Прямо перед очами поплыл серебристо— белый, насыщенный туман со спиралевидными, словно замкнутыми кольцами, и услышал Святозар дорогой, родной голос ДажьБога: «И помни заговор в твоей душе». Голос отца и Бога то приближался, то удалялся, будто наследника качали на руках. Морг спустя голос стал многажды тише, а после и вовсе послышался откуда-то издалека… прошел, кажется, еще миг и он затих. И тогда Святозар, заглянул вовнутрь себя и увидел в груди вблизи сердца лазурно сияющую душу без единого, черного пятнышка, без единой, черной крупинки. Лазурная душа тихо запела, а наследник подхватил слова песни и запел уже громче: «О, извечный Ирий-сад, где живут светлые души, которым служитель отворил ворота и впустил их сюда!

Чувствуйте и знайте, все сотворенное Сварогом не может войти в наш ум! Чувствуйте и знайте, течет в небесной вышине Ра-река и разделяет небесную Сваргу и Явь! Чувствуйте и знайте, лишь коснется душа человеческая той воды из Ра-реки и познает она забвение!» Святозар открыл глаза и увидел, как его руки, тело, ноги, голова запылали лазурно-золотым сиянием. «Ты, светлая душа, — пел Святозар. — Вступившая в Ра-реку, почувствуй, как ЧислоБог отсчитывает твои дни, отматывая месяца, годы, века, тысячелетия! Ты, светлая душа, услышь, какие ЧислоБог говорит числа Богам, и как повелевает днем и ночью, ибо он и есть — конец всему!» Наследник видел, как теперь ярким желто-красным сиянием запылало тело Риолия.

Внезапно от этого полыхания вверх вырвался тонкий луч огня. Он долетел до потолка шатра, ударился об тугую поверхность материи и рассыпался на множество искорок, которые плавно кружась, стали опускаться к рукам Святозара. Искорки легли на сами руки наследника.

Они также зависли в воздухе справа и слева от его рук, образовав не плотную, перевернутую вверх дном чашу и замерцали. Сначала они мерцали беспорядочно, но потом их трепетание выровнялось, и вскоре каждая искорка желто-красного цвета загоралась в свое время, образуя над головой Риолия слово на языке Богов. Святозар догадался, что нужно прочитать это слово, но как это сделать, если ты не умеешь читать на языке Богов. Он тревожно вглядывался в мигающие искорки, напрягая все свои душевные запасы сил, и вдруг, понял, что значит — это слово и тогда очень громко произнес: «Алатырь!» А после тихо пропел-прошептал его значение: «Первый сотворивший начальный свет».

И как только наследник смолк, искорки вспыхнули, и недвижно застыли, ярко осветив красным светом голову Риолия. И в тот же миг перед глазами наследника замелькали с огромной быстротой, картинки, изображения былого, прошлых жизней сына Бога огня Семаргла, великого правителя руахов, приолов и гавров, кудесника Аилоунена. По первому Святозар увидел наполненную теплой водой, полутемную утробу, а в ней лежащего, точно парящего младенца, сосущего большой палец, левой руки. Справа, от дитя гулко ухая, стучит огромное кроваво-красное сердце, оно тяжело надавливает на утробу, младенец переворачивается вниз головой и поджимает к животу ножки. Мгновение спустя по высокой траве ступает дитя лет пяти. Мальчик весьма красив, с ярко-голубыми глазами, с длинными до плеч, темно-пшеничными волосами. Дитя поднимает голову, смотрит вверх и видит, как прямо на него летит огромная, желтоватая птица. Она подлетает ближе и почти касается ребенка крылом и оказывается, что это не столько птица, сколько похожий на ящерицу зверь. У этого зверя два широких крыла, длинный хвост и четыре, короткие лапы, а морда у него удлиненная, с двумя рядами мелких, острых зубов. Зверь— птица огромен, так, что на нем сверху сидит человек и громко смеется. У человека странный цвет кожи, она бледно-голубая, а волосы у него синего цвета, узкое лицо достаточно приятное, с тонкими чертами и крупными темно-зелеными глазами. Мальчик, увидев приближение птицы, упал в траву, но не испугался, вмале он уже поднял голову, сел, и, сжав кулачок, погрозил вслед улетевшему зверю. Изображение меняется и Святозар видит Аилоунена — юношей, тот восседает верхом на огромном в три сажени высотой звере с большой мордой, и крупными челюстями. Сам зверь был темно-зеленого цвета с черными пятнами по поверхности гладкой кожи. Он шел на мощных задних ногах, удерживая равновесие при помощи длинного, широкого хвоста.

Передние ноги у зверя вспять были короткими, с толстыми, острыми когтями на пальцах. Рядом с Аилоуненом находятся чем-то схожие с ним, такие же молодые юноши, они все восседают на темно-зеленых зверях. Это ратники Аилоунена, они расположились на одной стороне громадной покрытой зеленой, высокой травой долины, а напротив них стоит войско неприятеля. И то войско во много раз превышает рать Аилоунена. Во главе же неприятельского войска, верхом на зверях, в высоту не менее четырех саженей, восседали люди с бледно-голубой кожей. Звери, на которых поместились воины, были с бурой, гладкой кожей, с большой головой и острыми зубами, торчащими из разинутой пасти. Пугающе просматривались их здоровущие задние ноги, длинный хвост, да короткие передние ноги с загнутыми когтями. Подле тех чудовищных зверей находились и другие, на которых сверху также восседали воины с бледно-голубой кожей. И эти звери опирались на четыре мощные, толстые ноги, будто вросшие в землю, их длинный хвост с костной булавой на конце чуть зримо сотрясался. Чудища имели крупную голову, утыканную по кругу костными шипами. Костные, длинные шипы защищали не только голову, но и мощную шею и такие же дюжие плечи. Спину зверя покрывала твердая пластина, сверху на каковой, словно на широком укрепленном седле поместилось несколько человек. А в воздухе над неприятельским воинством летали не менее здоровущие, желтоватые звери, несущие на себе воинов. И ратники Аилоунена и его неприятели были вооружены длинными, светящимися синим светом мечами и похожими на луки приспособлениями, в которые сразу вставлялось по пять тонких, серебристых стрел. Мгновение спустя новая картинка, мелькает перед наследником, и на ней уже взрослый Аилоунен с тронутыми сединой волосами смотрит в высокое черное небо. Там… в той небесной дали, сначала ярко вспыхивает голубая, далекая звезда, а посем также быстро затухает.

Проходит, по-видимому, лишь миг и на небе появляется огненная черта, вроде режущая небосвод на части. Еще немного и это уже не одна черта, а их множество, от самых тоненьких — паутинок, до широких.

Раздается страшный грохот, похожий на раскаты грома. Аилоунен прикрывает руками голову, и, разворачиваясь, бежит в сторону высокой, каменной горы с широким входом в нее. Он вбегает в пещеру и по вырубленным, в горной породе, ступеням устремляется вниз, вглубь подземелья. Перед глазами Святозара, точно прокрутили лучезарное желто-красное колесо. И теперь он видит опять маленького мальчика, лет семи. Дитя сидит на коленях красивого мужчины, который показывает ему тонкие, деревянные дощечки, на коих начертаны странные символы-знаки, а кое-где изображены похожие на рисунки фигуры зверей, птиц и людей. Внезапно картинка меняется, и на ней юноша Аилоунен, стоит обок Бога Семаргла. Они находятся в ночной, черной дали усыпанной багряными, розовыми и синими туманами, поместившись прямо на серебристом, завернутом по спирали плотном облаке, ярко мерцающем и переливающемся и смотрят на далекую, и в тоже время близкую, землю, объятую желто-красным пламенем огня. Огонь пожирает зеленые поля, высоченные, каменные кручи, великолепные дворцы и постройки, усыпанные золотом и драгоценными камнями. Пламя движется по земле и подбирается к огромной, словно замершей на месте волне, которая тут же взлетает кверху… туда ввысь… к небесной дали, а засим также ретиво падает на огонь, и, накрывает его сверху. И вскоре течет по земле серебристая вода там, где только, что прошлось пламя пожравшее и уничтожившее все… Вода покрывает землю, покрывает дымящиеся, разрушенные кручи и затихает. Еще морг той плотной неподвижности, а после серебристо-голубая вода начинает отступать назад. Она мало-помалу освобождает каменные вершины…бурую землю, из которой немедля начинает вылезать трава, кусты, деревца. Минует, судя по всему, лишь мгновение и земля уже вновь покрыта высокими темно-зелеными лесами полными зверья и птиц, шелковистыми травами и благоухающими цветами. И текут по этой земной красоте ручьи, родники, ключи, впадают они в многоводные реки, полные рыбы, а те в свое время питают, насыщают собой моря и океаны. И среди этой наново возрожденной земли, красивое, молодое племя строит на возвышении возле широкой, бурной реки мощный город с высокими, крепостными стенами и деревянными избами. И уже старый, с седыми волосами, Аилоунен стоит на одной из башен, опираясь на плечо своего взрослого сына, и смотрит на сызнова отстроенный престольный град. А теперь перед глазами Святозара, вновь крутанули яркое желто-красное колесо, и видит наследник жуткое пекельное царство Чернобога и темницу, что была рядом с его темницей. Видит в темнице лежащего на черном, земляном полу юного отрока Аилоунена, коему всего лишь тринадцать лет, спина, и руки оного до локтей в страшных незаживающих ранах. Мальчик лежит на животе, кровь сочиться с ран и капает на землю, но Аилоунен не стонет, ни плачет, он прикусил нижнюю губу, и, закрыв глаза, замер. А затем видит Святозар, как подходит к темнице Вий, тихо отмыкает ее решетчатую дверь, и, все также бесшумно войдя вовнутрь, приближается к мальчику. Вий торопливо наклоняется, закрывает рукой глаза отроку, а посем бережно берет его на руки и также тихо выходит, закрывая скрипучую решетчатую дверь. Вий идет, тяжело ступая ногами к воротам из Пекло… спешно входит в коридор, который охраняет Горыня… одначе великана в проходе нет, а длинные корни деревьев еще пусты, на них не висят черные-плоды чудовища. Вий подходит к воротам, и тревожно оглядывается назад, да тихо, что-то шепчет и в тоже мгновение створка начинает открываться… Теперь явственно слышится крик Чернобога, и ворота открывшиеся уже на треть останавливают свое движение. Вий спешит к приоткрывшемуся проходу, но он слишком узкий и в него воеводе не пройти, а у Аилоунена нет сил, чтобы подняться, потому как и руки, и ноги, и голова его беспомощно мотаются из стороны в сторону. Еще миг и ворота вздрагивают и начинают закрываться, но Вий подставляет плечо и створка упирается в его мощный стан и вновь останавливает свой ход. Слышно как воевода затворяет свои очи и протягивает руку сквозь щель, передавая мальчика кому-то. Затем Вий резко отступает назад, а ворота тяжело скрипя и гудя, закрывают вход в Пекло. А там внутри Чревопутья, в сине-зеленом проходе стоит Бог Семаргл, он держит на руках маленького Аилоунена и нежно целует его в сомкнутые очи. Еще картинка и мальчик лежит на широком ложе в огромном зале, прекрасного дворца, а Семаргл роняет на разорванное тело, своего сына ярко-желтые, крупные слезы. Внезапно светозарно вспыхивает зала дворца и по золотистому лучу, упавшему из небесной выси, медленно спускается, летит ДажьБог. И держит в руках сын Перуна хрустальную чашу полную желтовато-золотистой Сурьи. И вновь новая картинка и зрит на ней Святозар великолепный пиршественный зал, с широкими, украшенными золотом и драгоценными камнями окнами. Внутри зала величественные столбы усыпанные жемчугами и топазами, украшенные серебром, изумрудами, сапфирами, цитринами и рубинами стены. В середине зала стоят широкие столы, богато уставленные золотой и серебряной посудой, переполненные явствами и напитками, и на самом почетном месте сидит Аилоунен.

Слева от него расположился пожилой, красивый мужчина с черными, как смоль волосами, и темно-карими глазами, правитель дамианцев Ана-Дазфаль, а справа от него сидит еще совсем отрок… мальчик… необыкновенно красивый с мужественными чертами лица ратника, с темно-каштановыми, волнистыми волосами и голубыми глазами, сам сын славного витязя ДажьБога правитель Восурии Святозар. Еще раз прокрутилось колесо, перед глазами наследника и нежданно ярко вспыхнула перевернутая чаша освещаемая светом. Вспыхнула и тотчас рассыпалась на малюсенькие крупиночки, которые скатились по голове и телу сидящего на табурете Риолия. И сразу же спало желто-красное сияние с тела мальчика, и потухло золотисто-лазурное полыхание на Святозаре. И немедля навалилась на наследника ужасная слабость так, что враз дрогнули колени в ногах, надрывисто сотряслось тело, и закружилась голова. Он опустил вниз руки, глубоко вздохнул, подавляя тем слабость, и негромко сказал:

— Приветствую тебя правитель руахов Аилоунен, сын великого Бога огня Семаргла! Риолий какое-то время недвижно сидел на табурете, потом бесшумно поднялся с него, слегка покачиваясь, подошел к своему ложу, и, упав грудью на него, точно подломленное дерево, уткнувшись лицом в подушку, окаменело замер. Святозар хотел было подойти к мальчику, поговорить с ним, но решил, что сейчас тому верно лучше побыть одному… А ему, наследнику, необходимо как можно скорей выйти на воздух, потому как от усталости и пережитого, у него муторно кружилась голова, и тяжело дышалось так, вроде не хватало воздуха. Посему Святозар, легохонько вздрагивая, кажется не только руками, ногами, но и каждой клеточкой плоти, развернулся и пошел к выходу из шатра, да осторожно приподняв полог, вмале оказался снаружи. Сделав несколько шагов вперед, наследник остановился и огляделся.

Нынче на дворе суетились воины, они приводили в порядок свои кольчуги, шлемы, чистили мечи и пики, и все это делали, с серьезными лицами, да молча. Увидев вышедшего из шатра Святозара, к нему поспешно приблизился Лесинтий, встревоженным взглядом вгляделся в его лицо и спросил:

— Ваша милость, вы так бледны, вы, ненароком, не захворали?

— Нет, со мной все хорошо Лесинтий, просто надо отдохнуть, — ответил Святозар воину и почувствовал, как туго качнулся из стороны в сторону от слабости. — Слишком много сегодня я шептал и накладывал заговоров.

— Ваша милость, я, что хотел сказать, — начал пояснять Лесинтий, все еще беспокойно поглядывая на качающегося наследника. — Мы разобьем стан возле реки, я пойду вместе с сотней, а вам оставлю как охрану четверых воинов.

— Хорошо Лесинтий, так и сделай, — кивнув головой, согласился Святозар. Из шатра бесшумно вышел Риолий. Медленным движением руки он поднял и укрепил край полога сбоку на шатре, чтобы внутри стало светлее, и огляделся. Святозар повернул голову, посмотрел на мальчика и увидел, как за эти мгновения изменилось лицо того. Сдвинутые близко брови, нахмуренный нос и лоб, сжатые губы…силой, мощью и властностью веяло теперь от его лица, взгляда и движения в целом, словно за этот короткий срок он повзрослел вдвое. Отрок обжигающе глянул на Лесинтия, своими ярко-голубыми глазами, и подозвал к себе, а когда воин торопливо приблизившись, склонился пред ним, громко молвил:

— Лесинтий, отныне, ты первый гетер моей тысячи, небесного войска Аилоунена сына Бога огня Семаргла, — мальчик протянул вперед левую руку и кончиками пальцев дотронулся до лба воина, и в тоже мгновение Лесинтий опустился на одно колено и вздрогнул всем телом. — Встань мой гетер и помни, кто перед тобой. А теперь, поди, и, призови моих воинов. Пусть и они знают, что перед ними правитель и кудесник Аилоунен. Лесинтий поднялся с колена и от неожиданно пережитого познания, замер на месте, не сводя изумленного взгляда с Риолия. Однако мальчик повелительно кивнул головой в сторону, указуя исполнять реченное, и вновь назначенный гетер тут же низко поклонившись, побежал собирать воинов.

— Святозар, — негромко проронил Риолий и перевел взгляд с убежавшего Лесинтия на наследника. — Прошу тебя, зайди в шатер, я позволю познать моим воинам, кто перед ними и приду поговорить с тобой, друг мой. Наследник согласно кивнул, и, так как все еще чувствовал сильную слабость в теле, благоразумно решил воспользоваться просьбой Риолия, и, вернувшись в шатер, отдохнуть, а может даже и поспать. Посему он неспешно пошел ко входу в шатер, где все еще стоял мальчик. Впрочем, стоило Святозару поравняться с ним, Риолий придержал его за руку, тем самым останавливая поступь. Он неспешно протянул в направления лица наследника левую руку, коснулся подушечками пальцев шрама на щеке да с нескрываемой болью сказал:

— Дорогой мой друг, прости глупого мальчишку Риолия, который смел надсмехаться над твоей болью… болью и страданиями, которые ты перенес ради меня и моего народа. Поверь мне Аилоунену, я никогда не забуду твоей жертвы. — Риолий еще раз провел пальцами по шраму и негромко спросил, — Святозар, скажи мне, как ты себя чувствуешь? Ты очень бледен, может тебе, нужна моя помощь?

— Нет, нет, друг мой, — улыбнувшись, ответил наследник. — Мне не нужна твоя помощь. Мне просто надо полежать. Слишком много сил у меня забрало снятие забвения с твоей души, и потому я ощущаю слабость.

— Да, да, да, Святозар, тебе надо отдохнуть, — с заботой в голосе откликнулся Риолий и ноне, и глас его звучал как-то вельми по-взрослому. — Иди в шатер и приляжь. Сегодня я буду тебя потчевать и оберегать… Потому как Аилоунен пришел к своему народу, чтобы вести его на бой. Святозар вошел в шатер и немедля направился к своему ложу. Он немного отодвинул от ложа в сторону стол, и уставший, какой-то вымученно— обессиленный, опустился сверху на него. Неторопливо наследник разулся, снял опашень, да улегшись на ложе, подоткнул рукой подушку, и тяжело опустил на нее голову. Он еще малеша разглядывал потолок шатра, а погодя устало сомкнул глаза. Одначе несмотря на охватившую его слабость, на боль в голове, сон к нему не шел, слишком живо было то, что он сейчас увидел и пропустил через свою душу. И показалось Святозару — это он только, что был младенцем, отроком, юношей, мужем и стариком Аилоуненом… Казалось это он только, что бился в той зеленой долине, восседая на огромном звере, когда во время жаркого и кровопролитного боя из небесной выси явились Боги Семаргл и Перун, и помогли молодым народам руахов, приолов и гавров одолеть народ галатеронцев, доселе непобедимых воинов Яви. Казалось это он только, что наблюдал падение звездных светил на землю, которое вызвало значительные изменения в природе и гибель огромного количества зверей. И это он прятался в глубоких подземных пещерах со своим народом, как повелел ему Семаргл, спасаясь от смерти. Казалось это он только, что сидел на коленях своего земного отца, рассматривая старинные дощечки, на которые древними народами были нанесены знания о мироустройстве Яви. А затем, вместе с Богом Семарглом наблюдал необходимое изменение мира, гибель Яви, Всемирный Потоп и возрождение новой жизни на земле. И был одним из тех немногих, которым Боги позволили выжить и сохранить свой народ, оные засим возводили новые города, поселения на восставшей из огня и воды Яви. И в своей третьей жизни, это он… тот… юный мальчик претерпевал страшные мучения от секущих его тело холодных кнутов служителей Пекла, когда сам Чернобог требовал предать Бога Семаргла и перейти на его сторону, сторону зла. И видел точно через пелену Святозар, как ступал по пекельному царству Вий, и плюхала, пузырилась под его ногами грязно-бурая кровь, и стонала под ней черная земля Пекла. Видел он, как вернул воевода отцу— Семарглу бездыханное телеце его сына, как нежно прижимал к своей груди Бог смелого отрока, и любовью своей возвращал к жизни. Впервые за столько дней, как Святозар пришел к Риолию, он почувствовал необыкновенную радость и облегчение. Ведь сейчас он не просто прожил насыщенную невероятными событиями жизнь Аилоунена, но он точно соприкоснулся с его желто-красной душой, чистой, светлой и без единой, черной капельки. Теперь он понял, почему Семаргл так любит эту чудную душу, почему все эти века не посылал его сюда, в эту умирающую, погрязшую в злобе и жестокости Явь. Семаргл жалел и оберегал Аилоунена. Ибо Аилоунен был Равный Богу, несший в себе любовь, отвагу, смелость, которую он направлял на защиту веры, света и добра! Святозар долго лежал на ложе с закрытыми глазами и улыбался, вспоминая жизнь Аилоунена. Однако внезапно улыбка сбежала с его губ, он порывчато вздрогнул всем телом и надрывисто выдохнул… так как на миг представил себе Сатэга… Сатэга который вот также, как сейчас он, Святозар, мог снимать с душ забвение и узнавать все тайны, все мысли и прожитые чувства, а после направлять все познанное против самой души, подвергая ее мучениям и страданиям пережитого когда-то и перерождая само тело такого человека. Да, сила, которой обладал сейчас наследник, была необычайно мощной, и каждый раз, пугала его своей безграничностью. Эта сила была такой же огромной как у Сатэга, такой же огромной как у Аилоунена. Только светлые души Святозара и Аилоунена не могли творить зло и убивать во имя власти и золота. Верно поэтому у вышедшего из шатра Риолия зрились на лице едва заметные полосы от пролитых слез. А потом Святозар подумал о Славграде, вспомнил лицо Любавы, ее улыбку, и зеленые, точно омут глаза и опять улыбнулся. Оскидий сказал ему, что днесь почти середина первого осеннего месяца, и может его сын уже родился, и может теперь Святозар его увидит. Ведь то зачем его прислали ДажьБог и Семаргл он выполнил. Риолий знает, что он Аилоунен, а сила его, как кудесника весьма мощная. И теперь он сам может пройти этот путь… или не может? Или все же Святозар пока должен оставаться с ним? Ведь с виду это такой хрупкий, худенький мальчик, и у него всего лишь сто воинов… А против него весь народ, вся страна… Нет, наверняка, Боги хотят, чтобы Святозар помог Риолию. И пока не надо думать о возвращении домой, не надо теребить изболевшуюся душу, надобно потерпеть и помочь Аилоунену отрубить голову этому Есуанию— Берцанию. И когда наследник принял такое решение, на него нежданно накатила такая усталость, что он тяжело вздохнул и провалился в глубокий сон… А перед его очами полетели, замелькали образы прошлой жизни великого правителя и кудесника, сына Бога огня, Аилоунена.

 

Глава восьмая

Святозар открыл глаза, потому что услышал, как кто-то зашел в шатер. Он встревожено поднялся с ложа, сел и увидел опускающего полог Риолия. В-первый момент вглядевшись в мальчика, он даже не сумел сообразить, что тот как — то преобразился, лишь миг спустя, окончательно проснувшись, наследник узрел на голове того золотой обод— венец правителя. На лбу этот обод был очень широким и образовывал высокую каплю, в центре которой горел ярко-красным светом рубин, от широкого центра в обе стороны обод плавно сужался, а сзади на голове он был уже тонким не толще пальца. В обод венца были вставлены горящие желтым светом топазы и турмалины. И Святозар вспомнил, что видел этот венец правителя на голове Аилоунена тогда впервой своей жизни, там в пиршественном зале его дворца в городе Хейвясёрви. Но не только венец появился на голове Риолия, он сам весь изменился. Теперь мальчик был обряжен в иные вещи. На нем были белые штаны и рубаха, а вместо опашня одето ярко-желтое долгополое, похожее на кафтан одеяние, без рукавов и воротников, с широким, углообразным вырезом на груди, где на золотой, толстой цепочке висел в большой серебряной оправе горящий красным светом алмаз. Ноги мальчика были обуты в такого же желтого цвета, кожаные, закрытые сандалии.

— Ого… — восхищенно промолвил Святозар, и так как голова у него все еще побаливала и кружилась, прилег на подушку. — И где же ты все это взял? Риолий усмехнулся, и, сделав два шага вперед, замер. Он протянул левую руку, направив ее на сдвинутый стол, и, словно просвистел тихой трелью. Да в тот же миг стол оторвался от земли, на малеша завис в воздухе, и плавно подлетев к середине шатра, вздрогнул и увеличился в несколько раз в длину и ширину, а после также плавно опустился на землю. Отрок проделал тоже самое с табуретами обратив их в широкие и укрытые коврами сиденья со спинками. Засим неспешно подошел к столу провел рукой по кругу над столешницей и вновь издал тихий свист трель, и тотчас на нем появились широкие, золотые и серебряные блюда с едой, высокие кубки и хрустальные сосуды с питьем. И тогда Риолий опустил вниз руку, и, устремив взгляд на наследника, мягким, певучим голосом вопросил:

— Мой, дорогой Святозар, как ты себя чувствуешь?

— Все хорошо, друг мой, — ответил наследник, поднимаясь и садясь на ложе. — Не тревожься за меня.

— Ах, Святозар, ты так бледен… что за тебя нельзя не тревожиться, — участливо проронил Риолий и указал рукой на сиденье. — Наверно тебе надо поесть, и слабость пройдет. Прошу тебя к столу. Святозар неторопливо принялся обувать чоботы, и, поднявшись с ложа, все еще немного покачиваясь, направился к столу, каковой был уставлен блюдами с жареной, тушеной рыбой, мясом, какими-то тонкими, волнообразными пирогами и малюсенькими приплюснутыми пирожками.

Хрустальные сосуды были наполнены нежно-желтыми напитками, пахнущими точно розы. Наследник под пристальным взглядом голубых глаз Риолия подошел к столу, и тяжело опустившись на сидение, сел, оглядел сам стол, затем перевел взор на венец и золотую цепочку отрока, и обращаясь к нему поспрашал:

— Риолий…

— Нет, нет, друг мой… Аилоунен, — поправил Святозара мальчик. — Я— Аилоунен, имя Риолий не принадлежит нашему народу ни руахам, ни приолам, ни гаврам. Оно такое же чуждое нам, как и сама вера в Есуания, — и юный правитель тоже опустился на сиденье.

— Хорошо, Аилоунен, — кивая, согласился наследник. — Но объясни мне, как ты смог создать венец, и цепь? Ведь если я не ошибаюсь… этот венец и эта цепь, или похожие на них, ты носил в прошлой жизни как правитель.

— Нет, ты не ошибаешься, Святозар, это тот самый венец и та самая цепь, — улыбаясь, ответил мальчик. — Но для меня и тебя, нет ничего не возможного. Однако этот венец и цепь, указывающие на меня как на правителя, я не создавал. Я их взял из тайника, где все эти века они хранились.

— Взял из тайника, — в след за отроком повторил Святозар, не сводя изумленного взгляда с его лица.

— Да, друг мой, из тайника. — И мальчик, указав рукой на еду, добавил, — но прежде, чем я поведаю то, что тебя так интересует… Я хочу, чтобы ты наложил себе в блюдо еды, налил в кубок из хрустального сосуда напиток, называемый, вином… И начал есть…

Ибо я вижу, как много ноне ты потерял своих сил, снимая с моей души забвение, ибо я знаю теперь какой тяжелый путь, ты прошел ради меня, дорогой мой друг. — Святозар благодушно просиял, и, взяв серебряную вилицу, лежащую обок правой руки, наложил тушеную рыбу и малюсенькие пирожки на свое блюдо. И Аилоунен лишь тогда продолжил, — перед тем как умереть в последней своей жизни, я создал тайник и в огне укрыл эти регалии: венец и цепь. Цепь была дарована мне, моим отцом Богом огня Семарглом, когда он нарек меня Равным Богу. А этот венец был создан тремя великими ювелирами, один из которых был руах, другой приол, а третий гавр. Он был преподнесен мне, когда после возвращения из Пекла, я вступил на трон и повел за собой три братских народа, которые были всегда едины кровью и своей верой….

Сегодня на дворе я разжег огонь, и повелел моим регалиям, скрытым в этом пламене, появиться, чтобы мои люди видели— пришел Аилоунен правитель руахов, приолов и гавров и в честь единства этих народов, он несет на себе этот венец, а в честь того, что он правитель, поставленный Семарглом и Равный Богу, эту цепь. Святозар положил в рот пирожок, внутри коего была вареная рыба, и, прожевав его, налил себе в кубок нежно-желтое вино, да пригубил его. Вино, оказавшееся кисловато-терпким на вкус, наследник чуть-чуть подержал во рту, а погодя сглотнув, вопросил Аилоунена:

— А почему ты не оставил эти регалии своему сыну?

— Потому, что эти регалии обладают мощной магической силой…

Силой, которая может подчиняться лишь кудеснику, лишь тебе и мне, — улыбаясь, пояснил Аилоунен. — Ведь ты, прошедший Пекло, теперь тоже Равный Богу. Теперь ты сам выберешь, после своей смерти путь… Путь по которому пойдет твоя душа. Туда в Ирий-сад или к трону Всевышнего, чтобы познавать и творить новое начало. Наследник услышал слова Аилоунена и тяжело вздохнул, он поковырял вилицей в тушеной рыбе, и тихим, уставшим голосом, откликнулся:

— Значит, Аилоунен, то, что я видел в самом конце твоей жизни, перед тем как ты ступил в Ра-реку, это был твой отказ идти к трону Всевышнего.

— Да, я, отказался идти к трону Всевышнего, — задумчиво произнес Аилоунен и устремил взгляд на наследника. Его голубые глаза наполнились изнутри необыкновенным сиянием, на губах заиграла улыбка. — Я хотел вновь возродиться в Яви. Хотел познать красоту этой земли, дышать этим воздухом, наполненным чистотой и светом. Я хотел ходить по этим травам и видеть эти чудесные цветы. Хотел жить рядом со своим народом, и со своими братьями Лунчикаусом-правителем приолов и Юнлискюлем — правителем гавров. — На мгновение Аилоунен замолчал, улыбка покинула его губы. Надрывисто вздохнув, он посем, наполненным грустью голосом, добавил, — а видишь, как вышло, Святозар. Нет больше руахов, нет больше гавров, а приолы… О! отец мой Семаргл, разве это приолы. Как же так, мой друг, могло случиться, что мы пережившие страшные изменения в природе, гибель всего живого… мы пережившие Всемирный Потоп, и возрождение вновь нашей Богини Мать Сыра Земли, потеряли свою душу, потеряли свою веру, предали отца породившего нас, предали Богов создавших наш мир.

И почему, почему, мой отец, не вернул меня раньше, почему я пришел только сейчас, чтобы видеть эти безжизненные глаза и вымирающие тела. Святозар положил вилицу на стол и посмотрел на Аилоунена. Он видел, как задрожали губы правителя и кудесника, и, не только понимая, но и ощущая каждой капелькой своей души его боль, сказал:

— Знаешь Аилоунен, мой отец, ДажьБог говорил, что среди приолов есть люди, которые истинно верят в Сварога и несут в своих душах свет, и их толи тысяча, толи тысячи. Именно из-за этих людей, Семаргл возродил тебя и прислал меня.

— Да, — обрадовано и единожды взволнованно откликнулся Аилоунен. — О…о… это прекрасно. Если в этой затхлой стране осталась, хотя бы тысяча истинных приолов… это прекрасно, друг мой. Но, Святозар, я гляжу ты ничего не ешь, лишь ковыряешь вилицей в рыбе, мои разговоры отвлекают тебя от еды… Однако, ты очень бледен и слаб, потому что потерял много сил, пропустив через себя мою жизнь, прочувствовав ее и словно пережив, тебе нужны силы… а для этого надо покушать. Так, что оставим разговоры на пока, и приступим к еде. Потому, что я на этой соленой рыбе, которой кормил меня Прикифий, совсем отощал, а мне также как и тебе нужны силы. Святозар оглядел тонкую фигуру мальчика и вспомнил крепкий стан Аилоунена, его широкие плечи наполненные силой и подумал, что правитель прав, таким худым он не был не в одной своей жизни, может поэтому он и не узнал его сразу. Аилоунен точно почувствовав на себе взгляд наследника, глубоко вздохнул, и недовольно обозрев себя, принялся накладывать на свое блюдо жаренное мяса. Наследник тоже взял вилицу и начал неспешно есть тушеную рыбу. За столом наступила тишина, Святозар сделал еще глоток вина из кубка, и, поставив его на стол, посмотрел на Аилоунена. За такое короткое время, подумал наследник, сколько пришлось пережить боли Аилоунену, пропустив через себя утрату веры, традиций, Богов, да и в целом всего народа — всех руахов и гавров. Наверно поэтому лицо правителя стало более четким, мужественным, в нем пропала плавность и нежность свойственная отроку. Теперь перед наследником сидел не мальчик, а взрослый наполненный годами пережитого и перенесенного молодой мужчина, и почему-то ему, показалось, что этот мужчина хоть и молод, но на несколько лет старше и мудрее его— Святозара. Аилоунен прожевал положенный в рот кусок мяса, взял в руки квадратный, желтый утиральник и утер им губы, да обратившись к наследнику, молвил:

— Святозар, я хочу попросить тебя еще об одной жертве. Я знаю, друг мой, сколько ты сделал для меня и моего народа. Я вижу, как ты истосковался по своим близким и по своей земле. Но я очень тебя прошу, не уходи пока к себе в Восурию. Помоги мне дойти до Асандрии, где я смогу набрать себе войско, смогу уничтожить главное жрище, пажреца и царя. Мне будет нужна твоя помощь, и…, — правитель на миг затих, провел вилицей по краю серебряного блюда. — И потом, ты единственный тут, кто несет в себе свет и любовь к Богам.

— Да, Аилоунен, — незамедлительно отозвался Святозар. — Я выполню твою просьбу и останусь с тобой, до твоей победы над пажрецом и царем. Я дойду с тобой до Асандрии и помогу собрать тебе войско. И когда я буду спокоен за тебя, когда буду знать, что тебе есть на кого опереться, тогда я уйду к себе в Восурию. Лицо Аилоунена будто осветилось изнутри, а глаза обжигающие благодарно глянули на наследника. Еще миг и он широко улыбнулся, поспешно положил вилицу на блюдо и протянув левую руку, пожал, лежащую на столе, тыльную сторону ладони Святозара, ласково добавив:

— Благодарю тебя, друг мой. За столом опять наступило молчание, а Святозар и Аилоунен сызнова преступили к еде. Однако наследник, который всегда быстро ел, и даже сейчас, ощущая слабость, не изменил своей привычки, наскоро освободил блюдо от рыбы и пирожков. Сделал еще пару глотков вина, да отставив кубок в сторону, он потер пальцами правый висок, в каковой теперь вроде переместилась вся головная боль и слабость, да тихим голосом спросил:

— Аилоунен, значит две свои жизни, ты прожил в Яви до Всемирного Потопа, в старом мире? Правитель, отвлекся от еды, зыркнул на поглаживающего кончиками пальцев висок наследника и таким же тихим, встревоженным голосом переспросил:

— У тебя болит голова, мой друг, может мне стоит помочь тебе и снять боль?

— Нет, нет, Аилоунен, не тревожься, боль и слабость уже прошли, — улыбаясь проявленной заботе, проронил Святозар. Аилоунен как-то недоверчиво оглядел наследника и покачал головой, да пристроив вилицу около блюда, негромким голосом стал пояснять, отвечая на его вопрос:

— Да, друг мой, первая моя жизнь была прожита в старом мире, задолго до Всемирного Потопа. В той жизни, когда наш отец Бог Семаргл породил новые народы: руахов, приолов и гавров и поставил во главе их, меня и моих братьев Лунчикауса и Юнлискюля. Тогда, когда мы впервые появились на земле, в той Яви уже жили люди и племена.

Это были народы, которых в самом начале начал создал Бог Сварог, и это были волшебные народы, рожденные от Богов и Богинь. И был там один из людских племен, народ галатеронцев. Это был величайший народ, который достиг и познал тайны земли, неба и звезд, тела и разума. Они разворачивали русла рек, осушали озера, на каменных кручах гор строили великолепные города. Они подчиняли себе огромных хищных зверей, и с их помощью могли покрывать за считанное время огромные пространства земли. Галатеронцы не были магами, кудесниками, чародеями или колдунами, они творили все своими руками и знаниями, и поэтому вызывали восхищение. — Аилоунен смолк, и, взяв вилицу в левую руку провел ею по блюду, разделяя оставшееся мясо на две части. Он протяжно вздохнул, а погодя продолжил внезапно прерванный сказ, — да, их знания восхищали. Потрясали и в тоже время смешили, потому как они не имели или давно потеряли простейшее понимание развития всего сущего на земле. Не ведаю, я, какими были души галатеронцев, черными полностью или лишь наполовину, но одно точно, эти души не были светлыми и в них уже давно не жили светлые Боги, в них не было веры, любви и света…. Галатеронцы сами себе противоречили. Они считали, что земля создала себя сама, породила все, что есть на ней, следила и проводила отбор нужных ей растений, деревьев, зверей, птиц и людей. И одновременно галатеронцы отбирали у земли ее Божественное начало, начало мудрого и наивысшего существа. Они не верили в Сварога и Рода, отвергая их, как создателей всего сущего и видимого кругом… Хотя и так понятно, что само по себе ничто на свете не может появиться, все создано творцом.

Каждая мелочь, каждая искорка и крупинка продумана Богом, и лишь потом этой мелочи, искорки и крупинки дано начало жизни. Род и Сварог создали путь каждого деревца, каждой травинки, цветка, ручейка, насекомого, рыбы, птицы и зверя. И лишь после, когда они наполнили Явь жизнью, вечным ее ходом, Сварог породил первых людей, сотворив их души и тела, и населил Явь человеком…. Но галатеронцы забыли своего создателя, извратили понимание простых вещей, похоронили веру, и стали считать себя выше Богов. И тогда они точно остановили движение жизни, они стали вмешиваться в смерть и рождение, в душу и в тело, и этим стали уничтожать себя и собственный народ. И именно в этот момент в Яви появились наши народы, дети Бога Семаргла. Мы были надеждой, что человек не исчезнет с лица земли, мы были надеждой светлых Богов, что наш народ сможет сохранить свои души, веру и имена Богов. Поэтому мы вели долгие, кровопролитные войны с галатеронцами и побеждали их, потому как к нам всякий раз приходили на помощь наши Боги. Но галатеронцы потерявшие свою веру, побежденные нами, в конце концов, потеряли и свое лицо… В этом мраке безверия, темноты и без духовности, они уже не жили, а лишь прозябали, и чтобы они не смогли заразить нас этой тьмой, этой грязью и злом, Боги послали на землю очищающий от скверны огонь и освободили землю от этого народа.

— Но погоди Аилоунен, — перебил правителя Святозар. — Я видел людей с бледно-голубой кожей в царстве Богини Волыни. И она мне поведала, что Алтынское царство ушло под воду при Всемирном потопе, значит, галатеронцы погибли не все?

— Да, — яростно кивнув, так что встрепались его темно-пшеничные кудри на голове, произнес Аилоунен. — Галатеронцы погибли не все, такое царство, как Алтынское, где правили Пленка и Святогор уцелели.

Еще бы ведь там были властителями сами Боги и жили весьма светлые люди. Выжили и некоторые другие царства, где в человеческих душах правили свет и добро, выжили и многие волшебные народы… Но Всемирный Потоп, удалось пережить, без потерь только нашему народу, потому что Семаргл увел и спрятал нас далеко от земли. Конечно, были и те, что спаслись и во времена Потопа, но это были лишь крохи, жалкие крохи людских племен и племен волшебных народов, и спаслись многие из них только благодаря Богам. Знаю, я, что альвины и гомозули, на время Потопа ушли из Яви в иные миры, а вернулось их оттуда совсем мало. И от былых, некогда знаменитых, царств этих братьев и этих народов почти ничего не осталось. Они вновь возрождали и города и сам народ… что с ними произошло в иных мирах и почему они вернулись столь малочисленными я не знаю.

— Я знаю, — тихим голосом откликнулся наследник. — В иных мирах на них напали жители этих мест и уничтожили, убили незваных гостей.

— Да, — медленно протянул Аилоунен и изумленно посмотрел на Святозара, да положил в рот кусочек мяса наколотый вилицей. — Откуда ты знаешь про то?

— Мой друг царь гомозулей Гмур, поведал мне о том, — ответил наследник и поморщился, потому как в правом виске, что-то громко застучало. Он поставил локоть правой руки на стол и принялся пальцами тереть висок. — Поведал мне о том, когда-то очень давно.

Гмур сказывал, что когда Альм открыл проход и привел их народы в иной мир, на них напали жители той Яви, и часть их людей захватили в плен, а других убили. А магия добра его брата Альма не могла им помочь, потому как в том мире, в чуждом для них, где правят и живут другие Боги, это магия была бессильна. Аилоунен какое-то время, молча ел со своего блюда остывшее мясо, аккуратно накалывая его вилицей и отправляя его в рот, а после тяжело вздохнув, продолжил:

— Но альвины и гомозули, все же смогли возродиться в нашей Яви после Потопа. Да и людские племена тоже погибли не все, я знаю, что дочь Пленки и Святогора, Меря и ее муж Ван, построили летающую ладью и вместе с младшими сестрами Мери и их семьями, смогли спастись от Потопа. Позже от них пошли на земле многочисленные племена, людские и волшебные. Во второй своей жизни, с моей души не было снято забвение, но и я, и мои люди, понимали, почему Семаргл спас мой народ полностью, почему так любил и оберегал меня.

— И почему? — переспросил Святозар, не понимая, что имеет виду Аилоунен.

— Ах, Святозар, ты просто не видел Семаргла вблизи, — улыбаясь, ответил правитель и положил себе в блюдо рыбы. — Ты, мой друг, помню я, так всегда низко склонял свою голову перед Богами, что наверно никогда и не мог толком разобрать их лица.

— Нет, ты не прав Аилоунен, — молвил Святозар и чуть зримо качнул своей объятой болью головой. — Я очень хорошо разглядел лицо моего отца и Бога Перуна…Однако Семаргл, был так… так строг… и я, ты прав, всегда боялся посмотреть в его глаза… и не только тогда, когда мы бились с дивьими людьми… И я по молодости и не опытности решил поддержать своего отца, и заступиться за дивьих людей… В тот миг мне показалось, что сейчас меня, вместо дивьих людей Семаргл запечатает в Арапайских горах, хорошо, что за меня вступился Перун, и остудил гнев своего старшего брата… Ах, Бог мой Перун, как он всегда меня любил, как защищал, и тогда на заре моей юности, и потом, во всех моих битвах, он всегда был рядом, оберегал и поддерживал, наверно даже больше, чем мой отец ДажьБог.

— И не мудрено, — заметил Аилоунен и положил в рот кусочек рыбы, да по-доброму зыркнул прямо в голубые глаза Святозара обдавая их насыщенным сиянием собственных очей. — Что Перун приходил на помощь к тебе, ведь ты так похож на его сына, славного витязя ДажьБога, точно также как и я похож на своего отца Бога огня Семаргла. Но я думаю, ты не прав, говоря, что мой отец очень строг… Нет! душа этого светлого Бога полна любви. Любви не только к своим детям, но и вообще ко всем людским народам. Ведь это он согревает нас и питает.

Он защищает в ночи землю от зла. Он дарует очищение от скверны. И он бы никогда не сделал тебе ничего плохого. Он тоже видел, чей ты сын и… и скажем честно, чей внук… И также как Перун любил и любит тебя… но просто тогда в битве с дивьими людьми он потерял слишком много своих людей. Он, было чуть не потерял меня… да и в отличие от ДажьБога и Перуна, видел, что случилось с тобой. Видел, как Ана-Дазфаль в последний миг вырвал тебя из-под ноги великана. Видел, тебя залитого кровью… Это он остановил Чурая, и повелел мне спасти тебя… поэтому и был так сердит на тебя, ведь он ничего не рассказал о том Перуну и ДажьБогу.

— О, Боги мои… — прошептал изумленный Святозар и вновь поморщил лицо, так как в правом виске опять, что-то громко стукнуло, а после еще и хрустнуло. — Ах, я неблагодарный такой… почему ни ты, ни Ана-Дазфаль не рассказали мне о том…

— Да, ты, что Святозар, — улыбаясь, ответил Аилоунен. — Разве ему, нужна была твоя благодарность, или благодарность Перуна, ДажьБога, ведь речь шла о твоей жизни. Когда я опустился перед тобой на колени, и принялся шептать заговор, чтобы остановить кровотечение и снять боль, Семаргл бился подле, разгоняя нападающих на нас со всех сторон великанов. А потом приблизился, глянул на тебя, и только лишь поняв, что ты вне опасности, покинул нас.

— Ах, я неблагодарный, неблагодарный, — расстроенным голосом, прошептал Святозар. — Как мог сомневаться в любви Семаргла… неблагодарный.

— Нет, нет, друг мой, — взволнованно молвил Аилоунен, увидев, как перекосилось от расстройства лицо наследника. — Не клевещи на себя… ты мой друг, ради сыновей Семаргла прошел Пекло, испытал такую боль… Нет! Ты прекрасный человек, с чистой и светлой душой, и Семаргл это всегда видел, и он не был на тебя сердит, нисколечко… на ДажьБога — да, но не на тебя… Он мне об этом сам сказывал так, что не тревожь свою душу… Ведь ей и так столько пришлось пережить и увидеть, за последнее время… — Правитель на малеша прервался, протянул руку и налил себе в кубок из хрустального сосуда чистой воды. Он медленно обхватил перстами кубок, поднес его к губам и сделав пару глотков изрек, — я очень хорошо запомнил Пекло… Тогда в третьей моей жизни, когда дасуни Чернобога убили моих земных родителей и похитили меня… Меня еще совсем мальчика привели к Чернобогу и тот предложил мне служить ему, но я отказался…

Отказался не потому как я знал, что мой отец Семаргл, а потому что любил и почитал его как Бога… Помню, как Пан бил меня потом кнутом, за мой отказ. Помню, как лежал я, в темнице страдая от боли и потери крови. Помню, как Вий приносил какую-то горькую настойку и поил ею меня, чтобы я не умер, и мазал мне раны какой-то мазью. Семаргл и Перун требовали от Чернобога, чтобы он отпустил меня в Явь, но тот не подчинился им. И тогда началась война в Яви и в Нави. А потом Вий послал к Семарглу своего верного дасуня, предложив моему отцу вернуть меня, а взамен светлые Боги прекратят войну с Чернобогом. И Семаргл согласился на условия воеводы. Он пришел в проход, а Вию как-то удалось обмануть Чернобога, окрыть ворота и отдать меня отцу, и хотя я был очень болен и слаб, но все же был жив. К тому времени я уже напитался, точно как и ты, этой черной магии, ведь Чернобог, все время меня подвергал мукам, надеясь, что моя душа почернеет, и я перейду на его сторону. Впрочем моя душа осталась чистой и верной светлым Богам. И тогда великий БелоБог Сварог прислал чашу медовой Сурьи со своим внуком, чтобы славный витязь ДажьБог окропил меня ею, и я стал владеть светлой, белой магией. Ну, а когда я окончательно поправился и мои раны, на спине и руках, покрылись рубцами, я создал заговор и попытался снять забвение со своей души.

— Снять забвение, — заинтересованно переспросил наследник, и, откинувшись на спинку своего сиденья, оперся на него спиной. — И тебе это удалось?

— Нет… ни впервый… ни во-второй раз, мне не удалось снять забвение с души, — усмехнувшись, ответил Аилоунен. И так как в шатре стало слишком сумрачно, он просвистел тихой трелью, и тотчас под матерчатым потолком появилось три небольших лучезарных, желтых, парящих в воздухе шара, которые наполнили помещение ярким дневным светом. — Но когда, друг мой, мне исполнилось семнадцать лет, я создал заговор и снял забвение со своей души, узнав, кем я был в прошлых своих жизнях. А все это, потому что слышал я, как Вий, когда нес меня на руках по пекельному царству, обмолвился: «Ох, такой хорошенький мальчишечка, такой славный правитель и сын самого Семаргла и так всего истерзали, этот дурашман Пан и его дурафьи дасуни». Ну, разве после таких слов не появится у тебя желание узнать все про прошлые жизни, — и отрок-правитель довольный собой громко засмеялся. Святозар, глянул на радостное лицо Аилоунена, и, проведя рукой над грязным блюдом, пропел-прошептал, повелевая ему стать чистым, да прерывисто проронил:

— Теперь понятно, почему Боги послали меня в Пекло. Тебе нужна была моя помощь, здесь и сейчас, у тебя не было долгих четырех лет, чтобы искать заговор в своей душе. Аилоунен сразу перестал смеяться и принял серьезный вид, сведя вместе дугообразные брови, так, что мелкие морщинки-паутинки покрыли нос и часть лба да с грустью в голосе, отметил:

— Да, мой дорогой друг. Даже если бы ты пришел сюда, как светлый ведун и спустил на мое тело магические способности, то моя подверженная забвению душа мало чем могла мне помочь. Даже если бы я знал, что я— Аилоунен, все равно душа молчала. Она не могла бы поделиться со мной укрытыми в ней знаниями и мудростью… Но мне поверь, очень жаль Святозар, что тебе пришлось пройти этот путь ради меня.

— Нет, Аилоунен, я не жалею, что пошел в Пекло, — откликнулся Святозар, легохонько покачивая головой и единожды колыхая на ней каштановыми кудрями волос. — Ведь мне не только удалось встретиться с тобой и помочь тебе. Мне удалось освободить заточенную внутри пекельного царства душу моей матери. Мне удалось дать ей возможность вновь возродиться и может быть теперь стать счастливой. И знаешь, я думал об этом… и вначале я даже был обижен на Семаргла и своего отца, что они отправили меня на эти мученья… Но потом, когда на второй день нашей встречи, я увидел сон и понял кто ты, я стал благодарен Семарглу и ДажьБогу, что они позволили пройти мне этот путь… Позволили освободить душу матери, снять с моей души такой гнет, который все эти годы ломал меня напополам… И позволили встретить тебя… Помочь и отблагодарить тебя за все добро, когда-то бескорыстно подаренное мне. И единственное теперь, что пугает и тревожит мою душу, это — то какой я теперь обладаю силой и мощью.

— Почему же, друг мой, она тебя тревожит и даже пугает, твоя сила и мощь? — удивленно поспрашал Аилоунен, и поглядев на свое пустое блюдо, вновь протянув вилицу положил на него немного жаренного мяса и пару малюсеньких пирожков.

— Просто, когда, я во-второй раз, возродился на земле, я вел бой с чарколом Сатэгой, — лицо наследника исказилось, губы дрогнули, он беспокойно потер пальцами на левой щеке шрам и очень коротко пояснил Аилоунену, кто такие были чарколы. — Черные колдуны и белые чародеи, создавали сговор, объединяя души и тела, и становясь чарколами, уничтожали народы на земле. И мне обладающему лишь белой магией пришлось встретиться с чарколом Сатэгой, который прежде победил подобных себе чарколов и убил, переродил людские народы, превратив их в чудовищ и заставив идти за собой. Я не смог его победить… его убили Боги: Сварог, Перун и Семаргл— так он был силен… Аилоунен положил вилицу на блюдо, и, протянув левую руку к наследнику, дотронулся до тыльной стороны его ладони, продолжающей взволнованно трогать шрам на лице и ласково улыбнувшись, молвил:

— Не трогай его, друг мой, он не портит твоего прекрасного лица. — Затем Аилоунен вернулся к прерванной трапезе и негромким голосом добавил, — теперь мне понятно, почему тебе не хочется, заставлять людей познавать истину, вкладывая в них свою веру и знания. Ты боишься стать похожим на этого чаркола.

— Да, я этого очень боюсь, — порывисто вздохнув, ответил Святозар. — Ведь именно из-за этого чаркола, я когда-то совершил ошибку.

— О… друг мой, — мягко протянул Аилоунен. — Тебе не стоит этого бояться, нет… Никогда, сын ДажьБога, ты такой светлый, ты никогда не станешь служить злу. Не бойся этой силы, не тревожь свою душу…

Ты всегда будешь таким же, как тогда на заре твоей юности смелым, сильным, храбрым ратником… И как там называл тебя Ана-Дазфаль… — Правитель на морг прервался, задумался и широко улыбнувшись, досказал, — ты, всегда будешь «горячей головой», которая не страшась смерти идет на защиту света и добра. Святозар и Аилоунен сидели за столом до поздней ночи и негромко беседовали. Наследник рассказал правителю о своей земле, о близких и родных, о жене и отце, правителе Яриле, он поведал ему о том, что прежде принадлежащие земли руахов и гавров теперь стали землями восуров, а там где красовался раньше величественный город Хейвясёрви, ныне стоит восурский город Валадар. Он рассказал ему о непростой и наполненной борьбой жизни восурского народа, рассказал о гибели народа дамианцев, рутарийских племен, об уходе народов гомозулей и альвинов со своих земель. Лишь за полночь, когда голова Святозара уже так разболелась, что не было сил разговаривать, он отправился спать. Наследник разулся и лег на свое ложе, подложив под голову подушку, и закрыл глаза. Но немедля открыл их, потому как Аилоунен, подсел к нему на ложе, и, положив на его лоб руку, несмотря на протесты, принялся лечить изболевшуюся голову Святозара, своим тихим похожим на трель свистом… Свистом каковой мгновенно укачал наследника, точно то свистел не его друг накладывая повеление не болеть голове, а тихо… тихо пела колыбельную песню тетя Ждана. И когда сон навалился на Святозара, будто пытаясь пожрать его тяжелые думы, увидел он сквозь темную, покрытую дымкой завесу лица с бледно-голубой кожей, народа галатеронцев. Вначале он увидел одно лицо, погодя два, но потом лиц становилось все больше и больше, и вскоре они слились в огромное количество безликого народа. И в этой безликой толпе уже было невозможно разглядеть, ни глаз, ни губ, ни носа, еще миг и невозможно даже понять люди ли перед тобой или сплошное голубое месиво. Внезапно это голубое месиво ярко вспыхнуло желто-красным очищающим от скверны пламенем. Огонь стал поедать голубизну, и застилать глаза черным дымом. А когда пламя огня потухло, и дым рассеялся, перед глазами Святозара появилось лицо правителя дамианцев Ана-Дазфаля, пожилого, красавца мужчины, с черными, как смоль, волосами, со смугло-красноватой кожей и темно-карими глазами. Он широко улыбнулся наследнику, показав свои белые, точно светящиеся изнутри зубы, а мгновение спустя лицо его отодвинулось вдаль, и сейчас же рядом с ним появились его люди, с такой же темно-красной кожей и черными волосами. По первому лиц было немного, но потом их количество многократно увеличилось, и лица некогда славного народа Бога Перуна, вскоре также превратились в безликое, красное месиво, а затем ярко вспыхнув в пламени огня, погибли не оставив после себя даже черного дыма. Видел Святозар гибель и других народов, руахов, гавров, рутарийских племен, солуанцев, кожезеров, полов, и все они эти племена погибли в пламени огня Бога Семаргла. И когда вновь потух огонь и рассеялся дым, перед глазами Святозара словно проплыли лица неллов-приолов: Оскидия, Лесинтия, Винирия, Ивникия, Аминия. Он увидел каждое лицо в отдельности, каждый взгляд полный чуждой пустоты, тьмы, безверия и смерти… И нежданно наследник оказался в небесной дали… голубой… голубой, без единого облачка, освещаемой лишь ярыми лучами солнечного светила…

Оттуда из этой вышины, он смог разглядеть расстилающуюся перед ним землю. И земля та была такой родной, такой любимой, а Святозар летел над ней очень быстро, легко взмахивая своими большими крыльями, и рассекая ими воздух, да слышал в ушах тонкий, тихий свист, а перед глазами его замелькали… быстро… быстро лица восуров: Воислава— большака деревни Ясной, его жены Милавы, их дочери Благославы, воевода Велемудра, Изяслава, Мала, Звенислава, Часлава, Стояна, Храбра, Дубыни, Веселина, Жданы, Сема, Леля, Тура, Ярила, Малуши, Любавы… Любавы, Любавы, Любавы… и все эти лица были такие чистые, прекрасные, светлые и главное верные своим Богам. Святозар громко застонал, и, пробудившись, открыл очи. В шатре еще было темно. Созданные Аилоуненом желтые шары света поколь парили под потолком, но теперь они не светили, а лишь едва мерцали тускловато-рассеянным светом. Но даже при этом блеклом свете наследник разглядел не по-детски серьезное лицо Аилоунена, лежащего на ложе напротив и крепко спящего, его сомкнутые алые губы и тонкие морщинки— паутинки покрывающие нос и лоб. И Святозар вдруг почувствовал внутри себя такую тоску и боль. Он посмотрел прямо в светлое лицо мальчика, вспомнил его яркие голубые глаза и чистую без единого, черного пятнышка желто-красную душу и понял… Он вдруг понял, почему Аилоунен выбрал Ирий-сад, а не трон Всевышнего. Понял наследник, что духовная гибель народа— это неизбежность…

Неизбежность, которую ни один народ не смог предотвратить… А — это значит, что и его любимых восуров когда-нибудь ждет такая же судьба.

Когда-нибудь, кто-то из его потомков, захочет иметь много и сразу, он забудет деревянные укрытые тонкими коврами сиденья, простые деревянные ложа, глиняные кувшины, и простые, холщевые рубахи.

Обязательно появится такой человек, который захочет, есть только из золотых блюд, пить из усыпанных драгоценными каменьями кубков, носить на себе множество перстней и цепей, венцов. Он захочет иметь много женщин, и пить вдоволь хмельное. Он забудет труд простого ратника и простого правителя… И тогда, тогда… когда появится такой ненасытный потомок-правитель, который будет менять традиции и подстраивать веру под себя, под свою власть и богатства. Когда простые люди вслед за своим правителем забудут имена своих создателей, имя своего отца ДажьБога. Кто тогда придет на помощь к истинно хранящим веру, кто?… Тур… Ярил… Храбр… Стоян … Или может именно он… Он— Святозар! Истинный сын своего отца ДажьБога, и вечный правитель Восурии?!.. Долго потом лежал наследник, не в силах уснуть и тревожно обдумывая увиденное во сне и понимая, что выбор дальнейшего своего пути, он уже сделал… Вот прямо сейчас на этом простом ложе, в этом простом шатре, в маленькой, пыльной и грязной деревенке, в предгорьях Ултакских гор…. Вне всяких сомнений туда, туда в Ирий-сад через великую Ра-реку забвения, пойдет он, чтобы спасти…

Спасти души восуров, когда будет нужно… Когда пошлет его ДажьБог… Чтобы спасти и защитить свою горячо любимую землю, чтобы вновь быть правителем дорогой Родины Восурии!

 

Глава девятая

Наутро Святозар и Аилоунен в сопровождении сотни воинов отправились в Артарию. Правда, перед тем как уехать юный правитель заставил познать веру в Семаргла Аминия Риафа Ламперского и своего деда Прикифия, а после повелел Аминию и Ивникию идти пешком в Артарию. Сам же Аилоунен сел на принадлежащего раньше сотвизу, белого жеребца, и повел за собой сотню воинов. Справа от Аилоунена на гнедом жеребце Ивникия ехал Святозар, и конь паярыжки был, по-видимому, дюже рад тому, что на его спине наконец-то восседал ратник, а потому вел себя послушно, предупредительно, иногда от удовольствия даже озвучивая то тихим ржанием. Лесинтий ехал также рядом с юным правителем, но только слева, а Оскидию один из воинов уступил своего коня, и, придерживая его за поводья, вел следом за Аилоуненом. Через несколько часов доехали до деревни, вкруг оной уже не высились горные кручи, а расположились низкие покрытые зарослями шиповника, холмы и где находилось жрище да жил жрецка Сиосий. Когда в деревню вошли воины, Сиосий, как его раньше правильно описал Риолий, жирный, с поросячьими чертами лица и глазками навыкате, приветствуя прибывших, выскочил навстречу войску, на середину дороги, с двумя такими же толстыми, как и он, юношами, кои были его сыновьями. Однако узрев впереди воинов на белом жеребце Аилоунена, а рядом с ним Святозара, Сиосий безмолвно окаменел на месте, и без всякого повеления, широко раскрыл рот и выпучил глаза. Аилоунен остановил коня, направил левую руку на Сиосия и просвистел тихой трелью и в тот же миг жрецка и его два сына закрыли глаза и рты, и едва зримо закачались из стороны в сторону, познавая истину.

Правитель тронул коня, и, объехав качающегося взад и вперед жрецка двинулся вглубь деревни. Здесь в этой деревне стояли такие же неопрятные бурые дома, а во дворах почти ничего не росло. Одначе в этой деревне жило значительно больше людей, и намного было больше детей. Аилоунен повелел воинам привести людей к жрищу, а сам направив коня в центр деревни, по земляной дороге подъехал к невысокому каменному, точно круглому дому. У этого дома была полукруглая крыша, высокие одностворчатые, закругленные сверху двери, выкованные из железа, где прямо над створкой находились два узких, решетчатых окна с тем же закруглением наверху, со вставленными в них стеклами, покрытыми бурой пылью. Из самой верхушки покатой крыши вверх устремлялся похожий на стрелу, оканчивающийся плоским кругом, предмет. Ко входу в дом вела широкая, трехступенчатая лестница, переходившая в узкое, каменное крыльцом.

— Это и есть жрище, — объяснил Аилоунен наследнику, когда они подъехали к дому. Святозар посмотрел на дом, и передернул плечами, оно как ему показалось, что он уже где-то видел такое строение. Но где и когда?

Как он не напрягал свою память, стараясь припомнить, где зрил такую постройку, то ему не удалось сделать. Наследник перевел взгляд с жрища, которое стояло на насыпанном земляном валу и находилось, как бы над жилищами людей, как бы над деревенькой, и посмотрел на испуганных обитателей этой местности, подходящих с разных сторон к жрищу. Все эти люди были такими же, как и люди из деревни Риолия, неопрятными, худыми и будто измученными. Когда они собрались около жрища и выстроились напротив Аилоунена и Святозара, каковые так и не спешились с коней, то правитель вытянул вперед левую руку и просвистел тихой трелью. И тотчас люди разом закрыли глаза и закачались взад… вперед. Аилоунен какое-то время обозревал, с нескрываемой болью во взгляде, всех этих, безмолвно покачивающихся людей, таких грязных, худых и запуганных. И так как, они с наследником договорились, что познавать истину люди будут от его повеления, а пробуждаться от веления Святозара, чтобы разумно тратить свои силы и не уставать, погодя легонько кивнул, позволяя тем самым приводить их в чувство. И немедля Святозар протянул руку вперед, устремив ее на качающихся людей, и пропел-прошептал повеление пробудиться. Прошел, кажется, лишь морг и люди перестали качаться, открыли глаза да беспомощно уставились на юного правителя.

— Разберите жрище, уничтожьте жертвенник, и начинайте отмываться и трудиться, — вкрадчивым голосом произнес Аилоунен. И хотя говорил он тихо, но голос его разносился очень далеко, и будто отскакивая от невысоких холмов, окружающих деревню прилетал обратно к жрищу. — И еще, — правитель увидел, что со стороны дороги к жрищу идут Сиосий и его сыновья, и, обращаясь к ним, добавил, — Сиосий, отдай людям все, что ты забрал у них за эти годы. Да, и моему, лампедру Оскидию подари своего коня. Люди, верьте в Сварога и Семаргла и пусть свет возродиться в ваших душах! До города Артария ехали трое суток, на ночь останавливаясь около деревень, где Аилоунен вновь заставлял людей познавать веру в светлых Богов при помощи трели, а Святозар повелевал им пробудиться.

По дороге в Артарию встретилось чуть больше чем с десяток деревень и везде в этих поселениях царило вымирание, грязь, запустение.

Аилоунен каждый раз заставлял людей самих разрушить жрище, считая, что раз они его построили своими руками и за свои тины, то и разрушать должны сами. Всем деревенским жрецкам правитель повелевал вернуть отобранное, за это время у людей, добро и скотину, и все эти жрецки, в отличие от простых людей, были, как и Сиосий толстые, гладкие и лоснящиеся. С каждым посещением новой деревни, с каждым пробуждением их жителей, с каждым взглядом на их жрище, Святозару становилось все тяжелее и тяжелее смотреть на этих качающихся людей, на этих лоснящихся жрецков. Какая-то страшная, не проходящая боль поселилась в душе наследника, и словно сжимала ее изнутри, не давая глубоко дышать. Эта боль, была страхом за души восуров, страхом за то, что приходится силой заставлять этих мертвых людей верить и возвращать к жизни. И еще внутри души жила какая-то обида, что за все это время наследник не встретил ни одного человека, который верил бы в Сварога и Семаргла, и нес в своем сердце истинную веру. До города Артария дорога была земляной, с глубокими рытвинами и кочкарами по поверхности, и вела она вниз с предгорьев Ултакских гор в лежащие перед ними степи покрытые лугами и полями. Впрочем, наследник, был ужасно разочарован, когда увидел эти степи. Потому, что также как и горы, где были вырублены почти все леса, вплоть до молоденьких деревцов, а местами были вырублены даже колючие шиповники, и невысокие холмы, толкая друг друга в бок, стояли будто ободранные до самой бурой земли… Точно также и бурые степи были покрыты лишь пожухлыми травами. Земли ни возле самих деревень, ни возле дорог, ни осваивались, на них ни пахали, ни сеяли, на них даже ни косили дикорастущие травы. И немудрено, что деревенские люди были такими худыми и изможденными, потому что Святозар проезжая сквозь деревни, почти не видел там домашней скотины или птиц, а та, что встречалась, выглядела не лучше чем их хозяева, будучи такой же заморенной. Кругом деревень текли, тонкие, маловодные реки, похожие на ручейки… Из всех встреченных ручейков, лишь река Арта была полноводной, и несла темно-зеленые воды вниз с высокой горной кручи— ледника Ултэка. На ее берегах располагались несколько деревень, но они либо были густонаселенны, так, что казалось жилище стоит на жилище, либо совсем не населены, и тогда берега те купно поросли высоким, зелено-желтым камышом. Сам город Артария стоял на берегу Арты, в низине, обнесенный каменной, в виде неровного четырехугольника, немного наклоненной, крепостной стеной. По углам стену словно подпирали высокие башни, каковые были почти отделены от основной стены, наверно для того, чтобы не мешать защитникам, видеть врагов. Огромные деревянные ворота, обитые железом, закрывали доступ в город, справа и слева от оных стояли еще две высокие башни, где располагался охранный пост.

Крепостная стена с внешней стороны была защищена вырытым, широким и глубоким рвом, правда в нем совсем не было воды, лишь не большие лужи на самом дне, кое-где поросшие камышом. Через ров к воротам был проложен неширокий, деревянный мост, поднимающийся при помощи дюжих цепей, укрепленных внутри крепостной стены. Когда Аилоунен и Святозар вместе со своей сотней воинов приблизились к мосту, а по нему проехав достигли крепостной стены, то не встретили на пути не одного воина, которые по сути должны были охранять подступы к городу. Ворота в город были распахнуты, и возле них также отсутствовала охрана. Заехав в город, Святозар наконец-то увидел, вымощенные камнем дороги города. По краю улицы, справа и слева, от нее стояло множество малюсеньких, кособоких, кривых и без всяких окон, серых на вид от грязи или от жизни построек-жилищ, которые не только теснились впритык друг к дружке, но и мостились друг на дружке. Святозар увидев этот город изнутри, до глубины души был потрясен, даже не серостью этого поселения, даже не безликостью и однородностью глиняно-камышовых домов, с узкими, точно щели дверьми, а царящей кругом грязи и вони. С дороги наверно никогда не убирали сор, навоз домашних животных, а люди живущие в домах выплескивали остатки пищи, шелуху и помои прямо на двор. И хотя вроде бы эта дорога была мощеной, но камня как такового на ней не просматривалось, потому как сверху его покрывал толстый слой грязи, а кое-где, в неглубоких выбоинах, и вовсе стояло жидкое болотце гниющих помоев. И все это источало такую вонь, что наследнику внезапно показалось, что он вновь попал в Пекло и очутился в саду Чернобога. По улицам города взад и вперед бродили какие-то изможденные, нищие и оборванные люди, оные не охотно уступали путь воинам. У многих из них тела были покрыты страшными, гнойными ранами, у некоторых не было частей тела: глаз, ушей, носов, кистей рук или стоп ног, и казалось, что эти части тела у них кто-то очень аккуратно отрезал. И опять содрогнулся всем телом Святозар, вспомнив дасуней Чернобога.

— Боги мои, — оглядывая одного такого юношу без ушей воскликнул Святозар. — Кто отрезал ему уши?

— Жрецы, — ровным голосом ответил Аилоунен. — Наверно он, что-то украл, его поймали, а в наказание Есуания потребовал уши. Святозар услышал пояснения Аилоунена, сказанные спокойным голосом и вновь содрогнулся всем телом. А миг спустя наследника посетила осознанная мысль, что на самом деле, он попал не в Неллию, а опять в Пекло… И почему-то почудилось, еще верно мгновение, и он увидит Пана, а после черные пляски демона Босоркуна. Неспешно проехав по одной из извилистых улочек города, наконец-то подъехали к центру города, широкой, квадратной площади, куда, как увидел Святозар, с разных сторон поселения по таким же узким, грязным улицам подходили люди. В центре этой площади на небольшом возвышении стоял высокий дворец, в точности повторяющий виденные каменные дома— жрища в деревнях. Дворец был круглый и очень высокий, оканчивающейся полукруглой крышей и тонкой стрелой— предметом, высокие ступени вели к одностворчатым распахнутым дверям, возле которых теснились люди. Люди были не только в жрище, они наполняли и саму площадь. Наверно в жрище приносили кровавую жертву, потому что из него, через распахнутые окна и двери вырывался и разносился в разные стороны отвратительный запах жженого жира и мяса. У Святозара закружилась голова от этого невыносимого запаха, наполнившего не только воздух кругом, но переполнившего его рот, нос и судя по всему все тело. Нежданно ко рту наследника подступила тугой волной тошнота. Он закрыл рот рукой, а потом не в силах выносить этот отвратительный запах, преклонился и вырвал прямо на залитую грязью и помоями каменную мостовую. И в тот же миг, Аилоунен вытянул вперед левую руку и засвистел трелью. Святозар поднял голову, утер губы ладонью, и, направив правую руку на переполняющих площадь людей, пропел-прошептал. И тотчас все кто был на площади внезапно замерли, и, открыв рот и глаза попадали на мостовую, неподвижно замерев.

Аилоунен продолжал свистеть, а Святозар спрыгнул с коня. Он был не в состоянии смотреть на этих людей, ощущать в себе этот отвратительный запах пекельного царства, словно явившийся в Артарию, слышать шипение которое долетало из жрища и точно эхо наполняло кругом всю площадь. Святозара опять вырвало. Он присел на корточки, а потом его тело стало надрывисто сотрясаться. Казалось еще миг и наполнившая его изнутри душевная боль разорвет на части плачущую, лазурную душу.

Неожиданно стены и крыша жрища закачались, а мгновение спустя и вовсе обернулись маленькими желтыми крупинками, не больше росинки, и стали осыпаться вниз, прямо к основанию круглого дворца. Сначала разрушился свод полукруглой, будто перевернутой вверх чаши-крыши, затем стали осыпаться стены. Скатывающиеся вниз желтые росинки, соприкасаясь с каменной мостовой, ярко вспыхивали и точно впитывались в ее черную, грязную поверхность. Некоторое время спустя стены осыпались полностью, показав внутренность жрища. Там в жрище, прямо в самом его центре, на прямоугольном возвышении, выложенном из темно-серого, плоского камня, гладко обтесанного, по углам которого разместились четыре не высоких, прямоугольных, узких столба из глубин коих вырывалось желтовато-красное пламя, стоял странный низкий, каменный стол с покатой выемкой внутри. В этом углублении лежали все еще тлеющие дрова, на которые сверху были наложены, черные, обгоревшие и все еще дымящиеся человеческие внутренности.

Около того стола, лицом к наследнику и Аилоунену стоял толстый человек, в длинном черном одеянии, и в черной, плоской шапке на темных, тронутых сединой, волосах, с закрытыми глазами, держащей в руках кровавый нож. Человек раскачивался взад… вперед, а справа от него и стола, на каменном возвышении, лежал разрезанный на части труп молодого мужчины. Жрище было внутри полно людей, но теперь все они обездвиженные, с открытыми ртами и глазами, лежали на полу.

Святозар поднялся на ноги, выпрямился и посмотрел на это возвышение… на лежащий на полу человеческий труп… на жреца, одеяние которого было залито кровью и дымящиеся внутренности, и передернул плечами… Потому как он понял, что предчувствия его не обманули. И он вспомнил, где видел такой дворец, где видел точно такое же возвышение, такие же столбы, только с голубовато-белым огнем, такой же стол, только укрытый красной материей, и тяжело застонав, закрыл лицо руками и потерял сознание. Святозар очнулся в небольшой комнате. И в-первый момент тревожно огляделся, не понимая, где он находится, и, что с ним случилось, но потом вспомнил площадь, жрище и жертвенник с дымящимися на нем внутренностями человека, да порывчато содрогнулся всем телом, точно сызнова переживая нахлынувшие на него воспоминания. А после, немного успокоившись, принялся разглядывать комнату, в которой очнулся. Это была очень большая, с высокими потолками и двумя широкими квадратными окнами, комната. Стены в ней были нежно-розового цвета, и будто укрыты сверху тонкой, прозрачной материей. Святозар лежал на широком ложе, спинка какового, высокая и закругленная, была сделана из бело-желтого похожего на кости животного материала, и богата украшена камнями: розовыми рубеллитами и ограняющими их желтыми гиацинтами и цитринами. Само ложе было укрыто тончайшим бледно-розовым укрывалом. Окна в комнате плотно занавешены легкими розовыми до пола занавесами, искусно обшитыми золотыми нитями. А на полу лежали ворсистые, тяжелые темно-розовые ковры, сверху на которые были положены шкуры бурых медведей с торчащими головами, и вставленными вместо глаз огромными зелеными изумрудами. Святозар пошевелил ногами и руками, и, резво поднявшись, сел да начал оглядывать себя. При том заметив, что чоботы и опашень с него сняли, и теперь обувка стояла на полу, прямо на шкуре бурого медведя, а опашень аккуратно свернутый лежал на прямоугольно— полукруглом сиденье, обшитом ворсистыми коврами с широкими ручками. Святозар глубоко вздохнул и ощутил внутри комнаты какой-то сладковатый дымок, словно помещение окуривали смолой, нарочно, чтобы в ней так неприятно, как показалось ему, пахло подгоревшими травами. Внезапно розоватая дверь, ведущая в покои открылась, и через нее вошел Аилоунен. Он увидел очнувшегося Святозара и радостно заулыбавшись, спросил:

— Друг мой, как ты себя чувствуешь? — юный правитель неспешно приблизился к ложу и присел на него, подле наследника. — Ты меня, так напугал. — Губы Аилоунена на миг дрогнули. — В-первый момент я подумал, что тебя убили… Но потом, понял, что тебе стало плохо… плохо от увиденного.

— Ах, Аилоунен, — тяжело вздохнув, ответил Святозар и оперся спиной о спинку ложа. — То, что я увидел… от этого любому может стать плохо… Словно я опять попал в Пекло… Это жрище, оно в точности повторяет дворец Пана, а… — И наследник провел рукой по лбу, утирая выступивший там пот. — А жертвенник, точно такой же жертвенник я видел в Пекле. Тот, кто когда-то создал этот жертвенник, здесь среди приолов, тот кто слушал демона Босоркуна, и подсел на его крючки, тот кто предал светлых Богов… потом… потом… все эти долгие века получал наказанье на точно, таком же жертвеннике, там, в пекельном царстве.

— Ты, говоришь о царе Альби-Сантави— Плюмбании? — тихим голосом вопросил Аилоунен.

— Нет, — закачал головой Святозар. — Я говорю о первом пажреце Люччетавии— Джюли Веспрейлия. Аилоунен молча, встал с ложа, и прошелся по комнате. Он бесшумно приблизился к окну, и, протянув в его направлении руку, отодвинул в сторону тонкую занавесь да глянул сквозь стекло на двор.

— Аилоунен, — обратился к правителю Святозар, чувствуя, перед другом вину, за свою слабость. — Прости меня, за то, что я так подвел тебя и потерял сознание… мне… Аилоунен резко развернулся в сторону наследника, и, сдвинув свои брови так, что нос и лоб покрылись паутинками— морщинками, возмущенно сказал:

— Друг мой, о чем ты говоришь? О каком, прости, может идти речь?

Нет, нет, не желаю этого слушать. Ты, что ж думаешь, я не понимаю, сколько ты вынес за последнее время? Ты думаешь я не знаю, какую физическую и душевную боль ты перенес, там в этом мрачном Пекле? Ты думаешь я не вижу как изболелась твоя душа?.. Нет, друг мой, я не слеп. Я все вижу и понимаю. И я знаю, что тебе прошедшему пекельное царство, сейчас необходим покой, необходимо вернуться домой к жене, к твоему не рожденному ребенку, к заботливому отцу и другам, а не оставаться здесь и сейчас со мной, и видеть эти бездыханные, мертвые лица и глаза, вырождающиеся тела, видеть этот мрак, эту кровожадность, и подвергать свою обожженную пекельным холодом душу еще большей боли… Мне и самому очень тяжело смотреть на все то, что случилось с моим народом… но мальчик Риолий, наблюдал все это с детства и благодаря этому, я знаю, что увижу в следующее мгновение. Ну, а ты, мой друг, совсем другое дело, ты просто себе не представляешь до чего дошло разложение души и тела в этой стране…

И я надеюсь, что тебе не придется это увидеть, и понять, Святозар. — Аилоунен прервался, с нежностью посмотрел на него так, что на миг показалось, днесь на наследника глядит не отрок— правитель, а правитель— мужчина убеленный сединой и утружденный годами прожитых лет. Аилоунен погодя усмехнулся и чуть тише добавил, — однако, мой друг, ты смог наложить такое сильное повеление на людей, что мне пришлось несколько часов, пока ты отдыхал… приводить их в чувство… Потому, как они не могли себе простить предательство и пытались себя покалечить.

— Почему, Аилоунен? — скривив губы, спросил наследник. — Почему после твоего повеления они поднимаются и смотрят на тебя спокойно, и также спокойно слушают твои слова, а после моего пытаются себя покалечить?

— Это потому, что ты, — ответил юный правитель и отпустил, придерживаемую рукой, занавесь. — Порывистый человек… горячая голова, горячая душа. Ты, Святозар, любишь каждой клеточкой своей души: своих близких и родных, свою Родину и Богов. Для тебя все эти люди предатели веры, предатели Богов, уничтожители традиций. Ты так ощущаешь и то чувство вкладываешь в их души. Посему после познания истины, они все хотят и желают избавить свою душу от этого предательства, и при этом сами себя не могут простить…. Я же не вкладываю в них чувство предательства потому, как понимаю предатели не они, а их предки. Предки, которые идут вереницей и строят Пиршественный зал там внутри пекельного царства. Святозар широко улыбнулся, и, отклонившись от спинки ложа, устало пошевелил плечами, чувствуя внутри себя какую-то опустошенность и какое-то тягостное чувство. Он медленно спустил ноги с ложа на шкуру медведя, протянув руки, взял свои лазурные, чистые чоботы, и, принявшись натягивать их на себя, по-доброму пояснил:

— Знаешь, Аилоунен, у тебя уже устаревшие знания по поводу Пекла.

Потому как они там уже построили Пиршественный зал и теперь строят Гостинный двор.

— Гостинный двор? — изумленно переспросил Аилоунен и усмехнулся. — Интересно, кто ж придет туда в гости к Чернобогу?

— Ну, Вий, обещал мне прислать приглашение, — внезапно громко засмеялся наследник, вспоминая последние слова воеводы. — Только, как я теперь понял с твоих слов, в этой жизни в Гостином дворе, мне не удастся побывать. Святозар перестал смеяться, протянул руку, взял белый опашень, и, поднявшись на ноги, принялся неспешно его одевать, чувствуя, что поколь все еще немного покачивается вправо… влево от пережитого.

— Святозар, зачем ты поднялся? Мне кажется, тебе стоит отдохнуть, и полежать, — вкрадчивым голосом заметил Аилоунен и неспешно приблизился к наследнику. — Ты, очень слаб и я вижу, как тебя покачивает, тебе необходим покой.

— Покой…, — тяжело вздохнув, протянул слово Святозар. — Покой— это когда у тебя Аилоунен будет войско, это когда мы возьмем Асандрию, и убьем царя и пажреца. А теперь мне не до покоя, надо идти в город и помочь оставшимся людям познать истину, чтобы хотя бы на твоей стороне был этот город Артария. Аилоунен улыбнулся, и, протянув к наследнику левую руку, провел пальцами по тыльной стороне его ладони, негромки, певучим голосом, молвив:

— Друг мой, разве я неясно выразился? Я же сказал тебе, что мне пришлось несколько часов приводить людей в чувство, потому как твое повеленье уложило на землю и обездвижило не просто людей на площади, а людей во всем городе… во всем.

— О…о…, — протянул наследник и от услышанного сызнова присел на ложе. — А я думал…

— Ты, очень мощный кудесник, — проронил Аилоунен и успокаивающе похлопал наследника по плечу. — Очень мощный… Поэтому отныне будь весьма осмотрителен в своих повеленьях. Святозар взволнованно посмотрел в улыбающееся лицо правителя, в его голубые глаза, наполненные обжигающим светом, и, мотнув головой на ложе, спросил:

— А где это мы с тобой, вообще-то, находимся?

— В бывшем дворце тофэрафа Сенофия— Роле Кируйского, — ответил Аилоунен, все еще не снимая руки с плеча Святозара. — Когда мы отправимся в Асандрию, здесь в Артарии я оставлю лампедром Оскидия, а пока я повелел ему привести город в надлежащий вид, убрав весь мусор и грязь. Потому, как я еще, будучи Риолием всегда поражался этому свинскому отношению людей к собственному жилищу и городу…. А все эти дворцы: тофэрафа, жреца, сотвизов, паярыжек и знати, надо будет разрушить и на их месте создать дома для людей… Простые, каменные дома пригодные для жизни… но это я сделаю потом, не сегодня, а завтра и послезавтра. А сегодня у меня и так много сил ушло на то, чтобы пробудить людей, которых ты одним взмахом своей руки уложил на мостовую.

— Да…, — усмехаясь, отозвался наследник, меж тем явственно взволнованно проведя пальцами по шраму. — А в скольких днях пути Асандрия?

— Ну, если идти неспешно, и подвергать деревни познанию истины, то на дорогу уйдет дней пять-шесть, — пояснил Аилоунен, и, убрав руку с плеча Святозара, стал прогуливаться по комнате взад… вперед от окна к двери. — Теперь у гетера Лесинтия под началом тысяча воинов… но то… то такие воины… Разве это воины… эти воины и меч то в руках держать не умеют, тетиву лука натянуть не смогут. Да, друг мой, от воинов приолов ничего не осталось… А кстати, Святозар, что хотел тебе рассказать, пока ты отдыхал, я выслал в Асандрию к царю Манялаю гонца, чтобы он объявил ему, что я— правитель приолов Аилоунен вместе с кудесником и наследником Восурии, иду в Асандрию за своим троном… Царь наслышан о твоей, мой друг, силе и наверняка услышав, что ты идешь к престольному граду, испугается еще сильнее и подведет к Асандрии тысячи три воинов, которые перейдя на мою сторону, и образуют мое войско. Когда я в деревне разговаривал с Аминием, он мне сказал, что в Асандрии размещены две тысячи воинов, а в случае опасности царь призовет воинов из городов Товтория и Сомандрия, поэтому нам надо выждать, чтобы они успели подойти к Асандрии и пока побыть в Артарии.

— А может пойти именно сейчас, — предложил Святозар, не сводя глаз с тревожно прохаживающегося по комнате Аилоунена. — Взять Асандрию прямо сейчас, когда там всего лишь две тысячи воинов.

— Нет, Святозар, — на миг останавливаясь и с нескрываемым восхищением оглядывая наследника, сказал Аилоунен. — Сделаем так как предлагаю я. Пускай к Асандрии подойдут воины из Товтории и Сомандрии и тогда с твоей мощью и силой, мы одним махом овладеем такой громадой воинов… Да, и потом сомандрийская тысяча, которую обязательно призовет Манялай, это лучшие воины Неллии. Это воины каста, сильнейшие воины, которые на протяжении веков защищают неллов от приходящих по берегу Южного моря нагаков, и ведет их тофэраф Люлео Ливере. И знаешь, этих воинов, я немного побаиваюсь, ведь они могут напасть на нас сзади, когда мы с тобой этого не будем ожидать…А я не хочу подвергать опасности твою жизнь. Поэтому дождемся, когда они подойдут к Асандрии, и когда мы увидим их лица, когда нам не нужно будет оборачиваться. И знаешь, когда на нашу сторону перейдет Люлео, уложенный твоей магией кудесника на нашу матушку землю… Всякая опасность в Приолии для меня исчезнет, потому что все герболии и айролии, так мне сказал Сенофий, живут в Асандрии. — Аилоунен резко смолк, внимательно оглядел наследника и по-теплому добавил, — а пока, ты и я… Мы поживем с тобой в доме Оскидия. Он любезно пригласил нас к себе в гости, пообещав предоставить в наше распоряжение, целую комнату… к несчастью я не могу позвать тебя в свой дом, в котором жил прежде, по причине того, что теперь в этом доме живут другие люди и…, — Правитель тяжело вздохнул и его алые губы вздрогнув, живописали изгибы. — И по причине того, что тот дом хранит в себе слишком много горьких воспоминаний.

А мне Аилоунену совсем не надо вспоминать ту боль, которую пережил мальчик Риолий…. Увы, но и мне, и моему заплутавшему в ночи народу, надо начинать все заново и забыть, эти долгие века предательства Богов и падения в бездну тьмы и жестокости.

— Да, Аилоунен, ты прав, — поднимаясь с ложа и оправляя на себе опашень, согласился наследник. — Твоему народу надо начинать все сызнова, и я надеюсь, что у вас у всех хватит сил пройти этот путь до конца и избавить свою землю от этого лживого Есуания…. — Святозар обозрел богато убранную опочивальню, в которой даже розоватый потолок был усеян мелкими розовыми, изображающими цветы, рубеллитами, и усмехнувшись, сказал, — вообще— то я буду рад перейти в дом к Оскидию. Потому как я привык к более простой жизни, а здесь такая роскошь… и какая-то… неприятная обстановка, она меня, если честно тяготит, и интересно мне спросить, чьи это покои?

— Это покои Сенофия, — незамедлительно ответил правитель. — Когда ты упал на землю, я поспешил к тебе на помощь, подумав, что на тебя напали, но потом понял, что тебе стало плохо. Я снял с тебя всю боль и повелел заснуть, а Лесинтию, Оскидию и Винирию, приказал перенести тебя во дворец. И так как дворец Сенофия был ближайшим на площади, тебя перенесли туда… Ну, а пробужденный к новой жизни, бывший тофэраф предоставил в полное твое распоряжение свои собственные покои.

— Да, уж спасибо ему, но я был бы рад уйти отсюда, — отметил наследник, и, оглядев комнату, передернул плечами. — Мне здесь не по себе как-то. Аилоунен улыбнулся, затем внимательным, не детским взором посмотрел на Святозара, точно оценивая его, и его силы, и негромко пояснил:

— Оно— то и понятно, почему тебе здесь не по себе как-то… Но меня тревожит другое, хватит ли у тебя сил дойти до дома Оскидия?

— Ох! — недовольно зыркнув на правителя, откликнулся Святозар. — Уж поверь мне Аилоунен… мне так часто приходилось не только в этой жизни, но и в прошлых терять сознание, терять свои силы, но потом подниматься и продолжать бой… Что можешь не сомневаться, до дома Оскидия я точно дойду. Аилоунен еще мгновение помедлил, все так же внимательно обозревая наследника, засим обвел своим сияющим взором стены и потолок комнаты, как-то криво улыбнулся, да порывчато кивнув, направился к двери.

 

Глава десятая

Аилоунен и наследник, пройдя сквозь распахнутый дверной проем, вышли из комнаты и оказались в широком коридоре с высоким потолком.

Стены и потолок в коридоре были нежно-розового цвета и украшены великолепными живописными изображениями деревьев, с длинными, извивающимися корнями и ветвями. На этих долгих ветвях висели круглые, желтые камни сердолика и яшмы, да остроносые, узкие зеленые нефриты, соответственно символизирующие плоды и листья. Выйдя в коридор, Святозар на миг остановился и осмотрел необычайно красивые стены, а потом поспешил вслед за стремительно уходящим вперед Аилоуненом. Миновав коридор, где по правую сторону поместилось несколько закрытых розовых дверей, они подошли к каменной, широкой, белой лестнице, поверх ступеней каковой лежал светло-красный, ворсистый ковер, и начали неспешно спускаться вниз. С одного бока лестница упиралась в стену, такую же розовую, как и коридор, а с другой стороны завершалась крученными белыми балясинами перил, в которые были вставлены желто-красные камни нефрита. Лестница, один раз грациозно изогнувшись, привела Аилоунена и Святозара в огромный зал, из коего вправо и влево уходили коридоры. Сам же зал был темно-розового цвета и стены его были дивно расписаны крупными красными птицами, у которых глаза заменяли ярко-голубые камни бирюзы, а вместо клюва красовались багряные камни яшмы. В зале находились Лесинтий, Винирий и Фонитий, они стояли невдалеке от лестницы и тихо разговаривали, но увидев спускающихся правителя и Святозара замолчали. Подле лестницы, со стороны перил на низкой, длинной лавке сидел весьма полный, маленький, не намного выше Аиулонена, человек с седенькой, почти лысой головой, в дорогом, розового цвета парчовом, длиннополом одеянии. Когда Аилоунен и Святозар показались на лестнице, маленький человек торопливо поднялся с лавки и низко поклонился по первому правителю, а засим наследнику.

— Так, Сенофий, — обратился к человеку Аилоунен, неспешно ступая по лестнице. — Сегодня ты еще будешь ночевать здесь, а завтра с утра, я разберу этот дворец, и построю на его месте жилище для людей… Ну и для тебя конечно. У тебя я так понимаю, семьи нет… может брат есть, или сестра?

— Нет, ваша светлость, — ответил каким-то грудным, наполненным скрипом и стонами голосом, бывший тофэраф и склонил голову. — Нет у меня ни семьи, ни брата, ни сестры… я… я ваша светлость …это значит…

— Замолчи, — властным голосом сказал Аилоунен и поморщил нос. — Не зачем это слышать ни мне, ни тем более наследнику, ему только, что полегчало… Но ты еще не стар Сенофий, может успеешь жениться, да детей завести, кто ж знает… А пока подумай, что будешь делать, каким трудом будешь жить.

— Да, я же, ваша светлость, — вздохнув, заметил Сенофий, и его лицо обижено перекосилось. — Кроме как есть, да командовать, да пить и распутничать ничего не умею.

— Ваша светлость, — обратился к правителю Фонитий, и, шагнув в сторону лестницы замер в нескольких шагах от уже спустившегося с нее Аилоунена. — Мой брат работает гончарным мастером в Артарии, я попрошу, его он возьмет Сенофия себе в ученики.

— В ученики, — улыбаясь, откликнулся правитель и насмешливо оглядел полного, немолодого Сенофия. — Ну, это будет для него прямо-таки спасением…Отведи его Фонитий завтра к своему брату и пусть он поживет пока у него… Мало надежды, что он научится гончарному мастерству… но хотя бы будем помогать твоему брату и то хорошо, не будет бездельничать и тунеядствовать, так как он делал все время до этого.

— Ваша светлость, — взмолился Сенофий, и, сложив ладони, вместе прислонил их к своему выпученному животу. — А может меня сегодня отведут, что же я буду делать, тут целую ночь. — Сенофий испуганно оглядел розовые стены своего зала, и, понизив голос до скулящего шепота, произнес, — в этом вертепе распутства.

— Замолчи, — раздраженно отозвался Аилоунен и так глянул на бывшего тофэрафа, что тот схватился руками за перила, боясь упасть… уж так его, качнуло из стороны в сторону от гневливого взора правителя. — Ты ведь не до такой степени глуп, чтобы не понимать, какой чистый и светлый человек наследник Восурии. И ему совсем не надо знать, какой грязный… и… — Аилоунен на миг прервался, его губы презрительно дрогнули, он сделал еще шаг, и, сойдя с последней ступеньки, повернул направо да неторопливо направился к коридору, на ходу негромко добавив, — если хочешь отсюда уйти сегодня, сам проси об этом Фонития. А мне некогда этим заниматься и об этом думать, для меня важнее ноне, чтобы Святозар, отдохнул, и успокоилась его душа от всего пережитого и увиденного. Наследник, спустившийся со ступеней лестницы, улыбнулся проявленной заботе прозвучавшей в словах друга, и, бросив последний взгляд на беспокойно вздрагивающего всем телом и кивающего головой Сенофия, поспешил вслед за правителем. Аилоунен меж тем миновав зал, вошел в полутемный коридор, оканчивающейся широкими, двухстворчатыми, стеклянными дверьми, украшенными изображениями розовых цветов. Сразу за наследником не отставая ни на шаг, двинулись Лесинтий и Винирий, а Фонитий остался в зале, тихо беседуя с Сенофием, который плаксивым голосом начал, что-то выпрашивать у бывшего своего подчиненного. Аилоунен, Святозар и воины миновали коридор, и, открыв дверь, вышли наружу, прямо на площадь туда, где раньше стояло жрище.

Наследник лишь только вышел из дверей дворца беспокойно огляделся и увидел, что жертвенника, который так потряс его душу и вызвал тяжелые воспоминания, уже нет, и к удивлению оказалось, что и сама площадь была чиста. С нее не просто был убран жертвенник… нет! Она была именно чистой! С каменной мостовой убрали толстый слой грязи, и навоза. И поразительным образом очистился вдыхаемый воздух, точно его тоже отмыли, а лучи еще не ушедшего на покой солнца наконец-то пробились сквозь мрак и пыль застилающий город, и теперь ярко освещали чистую каменную мостовую. На противоположной стороне площади находилось большое количество людей, которые и убирали мусор, сгребая его лопатами, и накладывая в огромные телеги, запряженные лошадьми. Среди этих людей мелькал то там… то здесь Оскидий. Одначе стоило ему узреть вышедших из дверей правителя и наследника, как он, что-то молвив работающим людям, тотчас поспешил к дворцу. Бывший паярыжка вмале подойдя ближе, широко улыбнулся, так, что его некрасивое лицо стало даже каким-то приятным, и громко сказал:

— Ваша милость, как вы себя чувствуете? Вы так напугали нашего правителя. Мы, было, подумали, что какой-то предатель нанес подлый удар вам в спину.

— Нет, Оскидий, просто…, — начал было Святозар, а посем замолчал, не зная, как объяснить то, что он увидел и с чем увиденное сравнил.

— Просто у наследника Восурии, — пришел на выручку к другу, Аилоунен. — Прошедшего ради нашего народа тяжелые испытания, страшные воспоминания связаны с этой гнилой верой в Есуания.

— А…а… все ясно, — тяжело вздохнув, откликнулся Оскидий и порывчато оглянулся назад, словно опасаясь, что сейчас позадь него, прямо из-под земли, вылезет жрище.

— Оскидий, так, что ты примешь нас гостями в своем доме? — поинтересовался Святозар, прерывая наступившую на малеша тягостную тишину.

— Ах, ваша милость, конечно, приму, с большой радостью, — благодушно улыбаясь, ответил Оскидий. — Пойдемте, пойдемте. И вновь назначенный лампедр все еще продолжая по-доброму щериться, пошел вперед, указывая дорогу Святозару и Аилоунену, и идущим позади них Лесинтию и Винирию. Пройдя по площади мимо высокого, двухэтажного, искусно обложенного белым, гладким камнем дворца бывшего тофэрафа, где на втором этаже находились полукруглые балконы с чеканными из бронзы низенькими ограждениями, повернули налево. Да также медленно двинулись по широкой, но очень мусорной улице, на оной с одной и другой стороны располагались высокие дворцы знати, под стать дворцу тофэрафа.

— Оскидий, — спросил Аилоунен, шедший прямо за лампедром. — А почему на этой улице не убираются?

— Ваша светлость, все уберем…, — на миг оглянувшись, поспешно отозвался Оскидий. — Но здесь так грязно, что я решил начать уборку этой улицы завтра.

— Вроде бы здесь такие богатые дворцы и дома, — удивленно оглядывая каменные жилища обложенные белым камнем, с не менее затейливыми балконами и широкими, высокими окнами, досадливо протянул Святозар. — Здесь живет знать, а грязь такая и опять так воняет… — Наследник поморщил нос, выбирая дорогу и стараясь не наступить на отходы или навоз. — Как бы меня опять от этой вони не вырвало, — недовольным голосом добавил он.

— Надо было остаться тебе в доме Сенофия, — глубокомысленно произнес Аилоунен. — Надо было отлежаться, отдохнуть.

— Там тоже воняло…, — закрывая нос пальцами, откликнулся наследник. — Чем-то неприятным… Аилоунен негромко засмеялся, и легко перепрыгнул большую рытвину, в которой стояла и пузырилась какая-то зелено— бурая жидкость.

— Как можно так жить, — не унимался Святозар, и, заглянув в рытвину, которую так запросто преодолел Аилоунен, теперь уже скривил губы, и болезненно передернул плечами. — Как может быть безразлично, что у тебя делается под окнами. Ведь открыл окно и вся эта вонь у тебя в опочивальне, на ложе, на столе… во рту… И немудрено, что во дворце Сенофия так воняло…

— У него там воняло совсем по-другой причине, Святозар…, — заметил Аилоунен и в его голосе одновременно послышался гнев и призрение. — Потому как он сам и есть грязь и вонь. Святозар услышал, как словам правителя тихо засмеялись Оскидий, и идущие позади него Лесинтий и Винирий, но так и не поняв, что смешного они в них нашли, сам решил промолчать. Некоторое время они шли, по улице, молча и не торопливо, с трудом выбирая чистые места, стараясь не наступать на кучи мусора и грязи.

Наследник все еще держал нос закрытым и дышал ртом, потому как от увиденной и унюханной грязи и вони, у него сызнова закружилась голова. Вскоре дворцы знати закончились, и на улице появились, справа и слева от каменной мостовой, одноэтажные, простые дома, без дворов. Чаще всего жилища теснились впритык друг к другу, но иногда между ними лежал небольшой, длинный, уходящий куда-то вглубь проем, полностью заваленный гниющими отходами и грязью, откуда вытекали тонкие, гнилостные ручьи. Дома здесь были каменными, сложенными из серого или серо-бурого булыжника. В домах были не широкие квадратные окна и одностворчатые двери, выходящие прямо на мостовую ни имеющие, ни крыльца, ни ступеней.

— Странный, все-таки этот тофэраф Сенофий, ты не находишь Аилоунен, — внезапно прервал молчание Святозар и оторвав пальцы от носа, вытер проступившие на лбу капельки пота. — Вроде бы уже не молод, а семьи нет, детей нет… Да и дворец у него тоже странный… весь розовый. Ну, что это за цвет… Жена моя любит розовый цвет, сестренки… Но мне бы никогда не пришло в голову наполнить свой дом таким количеством розового цвета. Аилоунен, все еще шедший впереди Святозара, оглянулся, его голубые глаза внимательным, пронзительным взглядом заглянули прямо в чистую, лазурную душу наследника… он порывисто вздохнул, а на губах его появилась кривая усмешка.

— Что Аилоунен? — спросил наследник, увидев его кривую усмешку.

— Да, так, ничего, друг мой, — ответил Аилоунен, и, развернув голову, принялся вновь следить за тем куда наступает. Однако немного повременив, он добавил, — ты и так, Святозар такой бледный. И мне совсем не хочется, чтобы тебе стало еще хуже… А потому ты более не думай об этом Сенофии, не нужно тебе тревожить свою душу думами о нем, поверь мне. Вскоре Оскидий остановился возле одного дома, который был также как и соседние одноэтажным да сложен из серого камня. Впрочем, это жилище сразу отличалось от соседних домов, потому как подле него было весьма чисто. И даже проем между этим домом и соседним был чистым, и там в этом, как оказалось, земляном проеме росли, сидевшие в ряд небольшие кочаны капусты. Сразу было видно, что за порядком в этом доме и в этом проеме, кто-то пристально следил. В доме было два широких окна и на обоих висели тонкие, белые, короткие занавесочки.

Стекла окон были чисто вымыты и сам дом смотрелся таким же ухоженным, чистым, что любо дорого было на него посмотреть.

— О…о… Оскидий, — изумленно протянул Аилоунен, и, оглядел растущие в проеме капустные кочаны. — Как здесь чисто и чья же эта заслуга?

— Моей жены, Лиренсии, — широко улыбнувшись, немедля ответил Оскидий. Лампедр, явно польщенный проявленным правителем удивлением, подошел к двери и негромко в нее постучал. А мгновение спустя дверь дома открылась, и наследник увидел на пороге дома, немолодую женщину с приятным лицом и длинными, ковыльного цвета волосами, убранными под какой-то словно квадратный капот. Лиренсия мягко улыбнулась мужу, а после перевела взгляд и с неподдельным восхищением посмотрела на правителя и Святозара, легохоньким кивком приглашая их войти в дом.

— Лесинтий, Винирий, вы на сегодня свободны, — обратился к воинам Аилоунен, прежде чем войти в дом. — Прошу только проверить посты, и можете отправляться по домам. А завтра с утра жду вас здесь, возле дома Оскидия, потому как у нас очень много дел с вами. Лесинтий и Винирий низко поклонились правителю, и только тогда Аилоунен вошел в дом, а следом за ним в жилище вступили Святозар и Оскидий, последний при том плотно закрыл за собой дверь и даже замкнул ее, накинув крючок, на полукруг, укрепленный в стене.

Святозар огляделся в доме. Теперь они находились в большой, прямоугольной комнате, которая служила хозяевам одновременно и кухней, и общим залом. Супротив входа, на противоположной стене, находились две двери. Одна, из которых, вела в комнату ребенка, где около люльки сидела старая женщина с седыми волосами и ужасно морщинистым лицом, а вторая дверь скрывала вход в покои Оскидия и Лиренсии. В правой стене находилась еще одна дверь, в комнату для гостей, как пояснил лампедр. В самой кухне возле двери, слева от нее, поместилась, маленькая, обмазанная глиной печка, а прямо за ней стоял длинный стол и четыре, деревянных сиденья. Вдоль левой стены расположилось несколько невысоких столов, с полками внутри, точно в бане, на которых очень аккуратно была расставлена чистая домашняя утварь.

— Я думаю, — сказал Аилоунен, и, осмотрев сияющую чистотой комнату, улыбнулся. — Надо накормить наследника Восурии, моего друга Святозара, как ты думаешь Оскидий.

— Да, да, ваша светлость, сейчас жена приготовит, — поспешно ответил Оскидий.

— Ну, у твоей жены и без нас много обязанностей, — заметил Аилоунен и направил свою тихую поступь к столу. — Будем хозяйничать сами. Аилоунен подошел к столу, кивнул Лиренсии, коя напряженно замерла возле двери в детскую, и та несмело кивнув в ответ, торопливо развернувшись, вошла в комнату малыша, каковой призывно и громко заплакал, прикрыв за собой дверь. И тотчас правитель провел над поверхностью стола рукой, образуя круг, да просвистел трелью, а морг спустя на столешнице появились блюдо с едой, и два больших, глиняных кувшина с молоком.

— Ну, что ж, — довольным голосом откликнулся правитель. — Прошу за стол Святозар. Я думаю тебе после пережитого сегодня, необходимо хорошо подкрепиться. Да, и мне, мой друг, тоже. — Аилоунен опустился за стол, и, требовательно показал рукой наследнику на сиденье напротив. Засим он медленно повернул голову, зыркнул на все еще стоящего возле двери, и переступающего с ноги на ногу лампедра, и добавил, — Оскидий садись с нами.

— Нет, ваша светлость, — тихо вздохнув, грустным голосом протянул лампедр. — Я этого не достоин.

— Садись, садись, — заметил Аилоунен и придвинул к столу пустое сиденье. — Вы все тут не достойны, но, что ж теперь делать. Оскидий еще мгновение колебался, но потом все же подошел, смущенно поглядел на правителя и опустился подле него на предложенное ему сиденье. Аилоунен придвинул себе чистое блюдо и вилицей наложил туда жаркого из говядины, да налил молока в чаши себе и Святозару. А когда увидел, что наследник наконец-то принялся есть, положенную на блюдо тушеную рыбу с овощами, также приступил к трапезе.

— Оскидий, — отвлекаясь от еды, спросил правитель. — Так ты выбрал имя своему сыну? Ведь теперь тебе не надо платить тины Ивникию и просить его выбрать имя получше. Теперь ты сам… ты его отец, сможешь выбрать, ему… твоему сыну… имя. Оскидий поспешно проглотил кусок мяса, который только, что положил себе в рот и ответил:

— Да, теперь я сам могу дать имя своему сыну, ваша светлость… Но я… я пока еще не выбрал.

— Значит, — улыбаясь, молвил Аилоунен, и, наколов на вилицу большой кусок мяса, поднес его к губам. — Это первый ребенок, который получит имя приолов… А, ну-ка, Оскидий попроси жену, пусть покажет мне мальчонку, а я подскажу тебе имена истинных приолов, — и, правитель открыв рот положил туда кусок мяса да принялся его пережевывать.

— Лиренсия, — негромко позвал жену Оскидий, та поспешно открыла дверь и выглянула из детской. — Принеси сына, его светлость, правитель Аилоунен, хочет посмотреть его. Лиренсия услышав просьбу мужа, просияла вся, а на ее губах заиграла улыбка. Она восторженным взглядом глянула на правителя, который уже доел со своего блюда все мясо и теперь пил молоко из чаши, и, прикрыв дверь, скрылась в комнате. Однако через мгновение, она уже выносила запеленованного в нежно-голубое укрывальце дитя.

Лиренсия подошла к мужу и осторожно вложила в его руки сына. Оскидий медленным движением убрал с лица ребенка прозрачную, голубую, тонкую материю, и, придвинувшись ближе к Аилоунену, показал ему сына.

— Ну, похож он на свою мать, — внимательно разглядывая малыша, раздумчиво произнес Аилоунен. — Наверняка будет как и она, красив…

Так какое же имя тебе посоветовать? Святозар посмотри малыша. Оскидий немедля поднялся на ноги, и, обойдя стол, присел на сиденье подле наследника, придвинувшись так, чтобы тому было удобно разглядеть личико младенца. Святозар поспешно положил на блюдо вилицу, утер утиральником губы, и, приклонив голову, посмотрел на дитя да тотчас тягостно отшатнулся от него… Еще морг и лицо наследника иссиня— побледнело, а на лбу проступили капельки пота, казалось, еще чуть-чуть и тот вновь потеряет сознание.

— Друг мой, — взволнованно поспрашал правитель, увидев состояние наследника. — Что с тобой? Тебе опять не хорошо?

— Нет, нет, все хорошо, — поспешил ответить Святозар, и вытер утиральником пот со лба, а после протянул руку к кувшину и налив в пустую чашу воды, залпом ее выпил.

— Ваша милость, — испуганно прошептал Оскидий. — Что с моим сыном не так? Почему вы так от него отшатнулись, и вам стало нехорошо?

— Все так, все так, — тихим голосом проронил Святозар, пристраивая чашу на стол и порывисто выдыхая. — Оскидий, разреши мне подержать твоего сына на руках. Оскидий повернул голову, посмотрел на стоящую рядом и не менее встревоженную жену, спрашивая позволенья. Лиренсия чуть зримо кивнула и тогда лампедр протянул Святозару младенца. Наследник осторожно принял дитя, бережно придерживая его маленькую голову и трепетно прижав к груди, посмотрел в его серые глаза, в такие знакомые черты лица, которые на протяжении нескольких месяцев видел каждый миг, да нежно улыбнувшись, тихо ему шепнул:

— Здравствуй, здравствуй Джюли. Здравствуй мой, дорогой друг. Младенец несколько раз моргнул, а затем уставился на наследника своими серыми глазами и вроде как улыбнулся ему в ответ.

— Джюли… ты сказал Джюли, — раздумчиво произнес величание Аилоунен. — Нет, это имя ни руахов, ни приолов… это имя гавров. Что ж это имя хорошее, оно значит солнечный свет, может и стоит назвать сына Джюли.

— Нет! нет! нет!.. — с горячностью отозвался Святозар. — Только не Джюли… Новая жизнь, новое имя… Лиренсия, — подозвал наследник женщину, и когда та подошла, отдал ей ребенка. — Лиренсия у тебя будет, чудесный сын, ты только чаще ему говори о ДажьБоге, хорошо?

— Хорошо, ваша милость, — откликнулась успокоенная словами наследника Лиренсия и крепко… крепко прижала к своей груди младенца.

— Оскидий, — обратился Святозар к лампедру, сидящему рядом и беспокойно поглядывающему на правителя. — А ты бы какое хотел имя своему сыну, имя из рода руахов, приолов или гавров? Оскидий на миг задумался, по его некрасивому лицу пробежала темная полоса, точно сомнение в праве высказать свое желание. Его блекло-карие глаза нежданно наполнились слезами, узкие губы дрогнув, искривились пологой дугой, а после он перевел взгляд на свою жену, которая подошла к нему с младенцем на руках, и, протянув руку нежно погладив Лиренсию по спине, тихим голосом ответил:

— Я бы хотел ему хорошее имя, ваша милость. Имя, которое ему никогда не позволит предать Сварога и его сыновей. — Оскидий немного помедлил, тревожным взглядом глянул на правителя, и еще тише добавил, но уже только для Святозара, — и конечно ДажьБога! Аилоунен услышал имя ДажьБога, едва слышно сказанное Оскидием, и широко улыбнувшись, молвил:

— Есть такое имя у руахов. Это имя значит верный Богам — Каясэлэн.

— Каясэлэн, — тихо повторил имя Оскидий.

— Каясэлэн, — также тихо повторила Лиренсия. Она с теплотой посмотрела на лицо своего сына, улыбнулась и с нежностью в голосе, на которую способен только голос матери, добавила, — пусть он будет верный Богам, верный ДажьБогу — Каясэлэн.

— Да, — согласился Оскидий, и, мотнув головой, провел ладонью по спине жены. — Пусть будет в Артарии первый руах Каясэлэн. Лиренсия наклонилась над малышом и поцеловала маленького Джюли-Каясэлэна в щеку да тихо ему, напевая, что-то, развернулась и пошла в покои ребенка. А Святозар глянул вслед закрывшейся двери в комнату Каясэлэна и внезапно вспомнил слова Чернобога, сказанные когда-то душе Джюли: «… первое, что ты увидишь в Яви, это длинный, тонкий нож, который отрежет твою никчемную, пустую голову, от твоего немощного тельца». Наследник тяжело передернул плечами, вздел руку, да принялся тереть шрам на щеке, и, уставившись на свое полупустое блюдо, задумался. Как же странно все получилось… Джюли родился в семье ярыжки Оскидия, и если бы Святозар не пришел в Неллию… отказался бы идти по этому пути, значит маленького Джюли, принесли бы в жертву и убили в младенчестве. Так сказал ДажьБог, и наверно это и имел, ввиду Чернобог повелевая душе излечить Святозара. Потому что с больной ногой, переживший все, что пережил он в Пекле… Смог ли бы и захотел ли он, Святозар, пойти в Неллию помогать мальчику Риолию или бы все же вернулся в Славград? И тогда бы эту маленькую хрупкую крошечку, Каясэлэна, его духовного сына, Джюли, принесли бы в жертву выдуманному господу Есуанию, и наверно не заступился бы за него ни его отец, ярыжка жреца Артарии, Оскидий, ни его любящая мать, красавица, Лиренсия. Оскидий вернувшийся на свое сиденье возле правителя, завел с ним негромкую беседу о чем-то, а тот несмотря на пережитое, не растерявший аппетита, наложил себе на блюдо еще жаренного мяса да с удовольствием принялся его поедать. Внезапно, Аилоунен взмахом руки прервал разговор с Оскидием и громко постучал вилицей по блюду, призывая Святозара к вниманию. Наследник немедленно перевел взор с недоеденной тушеной рыбы в своем блюде на правителя, и тот движением головы указал ему на руку теребящую шрам. Поспешно убрав пальцы от шрама Святозар устало замер, а правитель, наполненным беспокойством голосом, сказал:

— Друг мой, тебе надо отдохнуть. Ты очень плохо выглядишь, вся эта борьба, которую мы ведем, я, как погляжу, изматывает тебя. Знаешь Оскидий, отведи наследника Восурии отдыхать, ему нужно отоспаться.

— Да, — поднимаясь с сиденья, согласился Святозар. — Ты, прав, Аилоунен мне надо отдохнуть, а то у меня нет сил… Многие месяцы меня изводили болью раны, а теперь у меня такая же боль в душе. Наследник вышел из-за стола, и направился вслед за поднявшимся Оскидием, двинувшим свою поступь в комнату для гостей.

— Ну… ну… ну… — покачав головой, заметил Аилоунен, и бросил недовольный взгляд на Святозара. — Мне нужно, мой друг, чтобы ты был силен, как твой отец ДажьБог… И знаешь не стоит тебе изводить себя, поверь мне, восуры никогда не станут похожими на руахов, приолов и гавров. Святозар услышал молвь правителя и немедля остановился, а засим и вовсе вернувшись к столу, нанова опустился за него, и изумленно посмотрев на правителя, вопросил:

— Откуда ты знаешь, что я боюсь за восуров?

— Ах, друг мой, — положив вилицу на стол, ответил правитель. — Твоя душа так измотана… Уж я и не знаю, что тебе снится там ночью, но мне приходится несколько раз подниматься, чтобы снять тревожащие тебя мысли и направить твой сон в спокойное русло…. — Аилоунен смолк, поправил на своей голове венец правителя, так, чтобы выпавшая из-под него прядь волос не лезла в глаза, и ровным голосом продолжил, — не тревожь себя этими мыслями. Никогда восуры не станут подобны моему народу… потому как вы до сих пор живете в деревянных домах, а выше всего на свете ставите свою волю. А вольный человек никогда не упрячет себя в каменно-золотые дворцы… Посмотри на себя, — Аилоунен протянул руку и указал на наследника. — Как скромно ты одет Святозар, на пальце у тебя лишь один перстень, да и тот — дар царя Альма. Нет! ни тебе, ни твоему народу, я уверен, не грозит потеря веры и воли… Вы так и будете идти в бой, снимая с себя опашни и рубахи, показывая свою удаль и смелость не только врагам, но и самой смерти. Дети ДажьБога — вот кто такие восуры… Иди, мой добрый друг, иди отдыхать и не тревожь свою душу тем, что никогда не сбудется. Святозар поднялся, немного постоял около стола, словно собирался сказать, что-то переполняющее тревогой его душу, наполненному мудростью мальчику-правителю… Словно пытаясь снять с себя тот груз, который последние дни так изводил его и не давал покоя…

Одначе посем он глянул прямо в обжигающие голубые глаза Аилоунена, которые успокаивали и предавали силы, и, вздохнув, пошел в комнату для гостей, куда Оскидий уже открыл дверь. В той комнате были, как и в кухне, белые, чистые стены и потолок, точно окрашенные только что. Два широких ложа стояли друг напротив друга, одно слева, а другое около окна, справа. В комнате также находился небольшой, круглый стол, придвинутый к стене как раз супротив двери, а обок него стояло два мягких, бурого цвета сиденья с большими ручками, укрытых ворсистыми коврами. Святозар выбрал ложе около окна, и, поблагодарив Оскидия, направившись к нему, принялся снимать с себя опашень и пояс. Оскидий меж тем низко поклонился наследнику, и, выйдя из комнаты, прикрыл дверь. Святозар положил вещи на сиденье, а после устало опустился на ложе. Он медленно снял с себя чоботы, и, поставив их на гладкий, деревянный пол, прилег на ложе, положил голову на плотную, овальную подушку да задумался над словами Аилоунена. Без сомнения правитель хотел успокоить его, хотел снять с его души тревогу… но сам наследник слишком хорошо теперь понимал, что духовная гибель народа неизбежна и вряд ли ее избегут восуры… Святозар порывисто вздохнул, закрыл глаза и моментально заснул. Первое время ему снилась площадь, жертвенник и растерзанное на части тело… тело молодого мужчины, с застывшей на лице личиной ужаса, боли и страха. Святозар смотрел в это застывшее навсегда выражение ужаса, и ему казалось, что этого мужчину он где-то видел, он даже был с ним знаком, а может, когда-то дружен. Наследник внимательно вглядывался в черты его лица, и внезапно заметил, что тонкие губы мужчины, красно-синего цвета, стали тихо шептать слова, прося его о помощи. Впрочем, не в силах ему помочь, не в силах даже протянуть руки, Святозар хотел было закричать, но потом услышал тихий, тихий свист трель, успокаивающий его возбужденный разум и плачущую душу, а миг спустя пред ним полетели яркие круги: зеленые, синие, красные и желтые. Они кружились, переливались, переплетались между собой, а иногда сталкивались и точно лопаясь, разлетались на множество крошечных капелек, и тогда слышал Святозар, словно через плотный туман, тихие слова вечного сказа: «Вспомним о том, как сражались с врагами отцы наши, Которые с неба синего смотрят на нас и хорошо улыбаются нам. И так мы не одни, а с отцами нашими. И мыслили мы о помощи Перуновой, и видели, Как скачет по небу всадник на белом коне. И поднимает Он меч до небес, и рассекает облака и гром гремит, И течет вода живая на нас. И мы пьем ее, ибо все то, что от Сварога, — то к нам жизнью течет. И это мы будем пить, ибо это— источник жизни Божьей на земле».

 

Глава одиннадцатая

Святозар проснулся, как ему показалось, глубоко за полдень.

Потянувшись на ложе, он ощутил в своем молодом теле силу и мощь, а внутри себя вроде успокоенную душу, и, улыбнувшись той, тишине, оная царила внутри и кругом него, резко сел. Наследник повернул голову, и посмотрел на соседнее пустующее ложе, перевел взор и глянул на придвинутое к нему сиденье, где лежало аккуратно сложенное чистое белье: белые штаны, рубаха и лазурный опашень, все созданное Аилоуненом для него. Святозар, будто наполненный новой жизнью, поднялся с ложа в очень приподнятом настроении, и принялся переодеваться да обуваться, а после оправив на себе опашень, подпоясался, и пошел к двери. Он неторопливо открыл дверь и вышел в общий зал, где за кухонным столом сидела Лиренсия, и тихо напевая, мелко нарезала капуста в большую чашу. Женщина подняла голову, и, увидев наследника, радостно улыбнулась ему, да наполненным мягкостью голосом, молвила:

— Ваша милость, наконец-то вы проснулись. Его светлость правитель Аилоунен просил вам передать, что если вы поднимитесь, то, чтобы никуда не уходили из дома, а дождались его.

— Дождаться, хорошо Лиренсия, дождусь, — пошевелил затекшими от долгого сна плечами, заметил Святозар. — А его светлость, не говорил куда ушел и надолго ли?

— Нет, ваша милость, — ответила Лиренсия и отрицательно покачала головой, ни на миг не отвлекаясь от нарезания капусты. — Его светлость ничего не говорил, сказал только, чтобы вы его дождались, и он скоро будет… Но там снаружи правитель оставил двух воинов, которые оберегают вас пока вы отдыхаете, можно их спросить… может он им повелел, что-либо вам передать.

— Ох, Аилоунен, — недовольным голосом, проворчал Святозар. — Это же надо такое удумать, чтобы оберегали меня… Наследник покачал головой и направился к входной двери, намереваясь выяснить все про правителя у собственной охраны. Скинув крючок с полукруга, вставленного в стене, он открыл дверь и вышел на улицу. Яркое, теплое солнце, своими широкими лучами согревало и наполняло улицы города. Нежно-голубое небо светилось чистотой, где-то в вышине, и такой же чистотой светилась теперь вся улица, на которой находился дом Оскидия. Не просто дом и проем Лиренсии был чист… нет! теперь вся улица, насколько хватало взора, была чистой.

Без мусора и навоза, без гнилостных ручейков и болот, и казалось, что даже серые камни мостовой начисто отмыли. Около дома на небольшой лавке сидели Эмилиний и Пампивий одетые в начищенные и блистающие кольчуги и шлемы, с мечами на поясе и пиками в руках.

Лишь только из дома вышел Святозар, они тут же поспешно поднялись с лавки и поклонились ему. Наследник, обозревая чистоту улицы, от удивления махонисто развел руки и с нескрываемым удовольствием заметил:

— До чего здесь стало чисто, словно все камни мостовой отмыли водой. — Он глубоко вздохнул и ощутил носом, что непереносимый для него запах гнили тоже исчез, и широко улыбнувшись, спросил у воина, — Пампивий, а не знаешь ли ты, где правитель Аилоунен?

— Правитель…, — начал было отвечать воин, но внезапно послышался четкий стук копыт лошадей о каменную мостовую. Святозар и воины повернули головы в сторону звука и увидели, что по дороге со стороны площади, верхом на белом жеребце, едет сам правитель Аилоунен, в сопровождении восседающих на лошадях, немного позади него, Лесинтия и Фонития.

— Да, вот же его светлость, — откликнулся Пампивий, и тотчас бездвижно застыл на месте, приветствуя правителя и гетера. Аилоунен подъехал к дому Оскидия, и, спешившись, отдал поводья Эмилинию. Он скорым шагом подступил к наследнику, внимательно оглядел его с головы до ног, да, по-видимому, оставшись довольным его здоровым внешним видом, протянул левую руку к нему, и, похлопав по предплечью, молвил:

— Ну, что мой друг, надеюсь, ты хорошо отдохнул, и как прежде полон сил и желания довести начатый бой до конца.

— Да, Аилоунен, — отозвался, благодушно сияющий, Святозар. — Отдохнул я хорошо и готов продолжить наш бой. — Наследник на чуток прервался, обвел рукой каменную мостовую и отметил, — но вот ты мне скажи Аилоунен, до чего приятно теперь стоять на этой улице.

Погляди, как здесь стало чисто, и так хорошо пахнет, словно воздух тут посвежел. Аилоунен оглядел улицу, и слегка нахмурив свой нос и лоб, которые враз покрылись тоненькими паутинками-морщинками, отозвался:

— Еще бы два дня они ее оттирали и вывозили мусор… Но если ты, мой друг пройдешь вниз по улице, совсем немного, то увидишь, что там еще не убрано и люди. — Правитель указал рукой влево, где вдалеке еле видимые суетились на мостовой неллы. — Еще не все прибрали.

— Погоди Аилоунен, — прервал правителя Святозар, да изумленно уставился на него. — Так я, что ни просто ночь проспал, а еще и весь следующий день.

— Ты, мой дорогой друг, — ровным голосом произнес Аилоунен. — Так плохо выглядел, что я решил, тебе надо забыться сном без сновидений, чтобы отдохнуло не только твое тело, но и душа. И ты, Святозар, проспал два дня и три ночи, поэтому я и приставил к дому Оскидия, воинов, чтобы с тобой ничего не могло произойти. А теперь, когда ты, как мне кажется, полон сил и бодрости, тебе надо потрапезничать, потому что впереди у нас с тобой тяжелый бой, и мне необходима вся твоя мощь. Пойдем в дом, и я все объясню. — Правитель обернулся, и, обратившись к своему гетеру, который спешившись с коня, держал ее под узду, ожидая приказа, велел, — Лесинтий ты тоже ступай за мной, все расскажешь наследнику. И тотчас Аилоунен быстрым шагом направился к дверям дома, призывно махнув на ходу головой Святозару. Когда правитель, наследник и Лесинтий зашли в кухню, Лиренсия уже накрыла стол, поставив на него: блюдо с тушеными овощами; блюдо с жареным мясом; а также кувшины с молоком и напитком. Правитель, увидев накрытый стол, благодарно улыбнулся женщине, да принялся усаживаться за него, приглашая к нему Святозара и Лесинтия, а Лиренсия оставив гостей трапезничать, ушла в комнату к сыну. Наследник, не успев сесть за стол, встревожено глянул на друга, нос и лоб которого хранили едва заметные паутинки-морщинки, и поспешил спросить:

— Аилоунен, что случилось? Что мне должен рассказать Лесинтий? Правитель уже наложивший в свое блюдо еды, и уже даже поднесший к губам наколотый на вилицу кусочек мяса, отрицательно качнул головой и властно произнес:

— Прежде мы поедим, и ты, и я, и Лесинтий. Я уже говорил, но ради тебя повторюсь… мне надо, чтобы ты был полон сил… сил Святозар, а это значит, ты не должен терять сознание… Поэтому ешь, а то иначе, ничего тебе не скажу. Наследник скорчил недовольное лицо, и хотел было, что-то возразить. Одначе Аилоунен так обжигающе глянул на него, что Святозар благоразумно решил последовать совету друга, и не испытывать его терпения. Посему он также торопливо наложил себе на блюдо тушеных овощей и стал есть, да налил в чашу из кувшина холодного напитка, по вкусу напоминающего Валадарский чай. Аилоунен меж тем насыщался с явным удовольствием и единожды зорко поглядывал, как ест наследник, а когда тот все же домучил тушеные овощи и, проведя над блюдом, повелел ему стать чистым, наконец, отложил в сторону вилицу. Правитель налил себе в чашу молока, и, отпив немного, отметил, словно обращаясь к самому себе:

— Странно… никогда раньше, я не любил молоко… а теперь очень даже стал уважать этот прекрасный дар природы. Вот, что значит провести голодное детство… Так, ну, что, Лесинтий, я гляжу ты также, как и наследник поел, и теперь можешь все ему рассказать. Лесинтий уже и верно, как подметил правитель, все съел, очистив от мясо и овощей свое блюдо и даже утерся утиральником. Он порывисто кивнул головой, затем кашлянул, прочищая горло, да негромко стал сказывать:

— Три дня назад вечером, когда его светлость, меня отпустили домой. Я пошел вместе с Винирием проверить посты и ко мне обратился бывший сотвиз Хантий, который как раз охранял крепостные ворота города. Он поведал мне следующее. Дня за четыре до нашего прихода в Артарию, он отправил гонца в Асандрию, где сотвизом в тысячи тофэрафа Филихия Лоре Мекурийского служит брат его отца, с вестью, что в Ултакских горах в маленькой деревенке объявился наследник престола Восурии, ведун Святозар. Тофэраф Сенофий надеялся, что эти вести, которые привез Ивникий не точные, поэтому он и послал Аминия, чтобы схватить вас, не важно кем, вы окажитесь, и привезти в Артарию. И Сенофий ничего не стал сообщать о вас в Асандрию. Но сотвиз Хантий решил опередить тофэрафа Сенофия, доложить первым через дядю, о вашем появлении и от этого получить выгоду, например перевод его сотни в Асандрию, или….

— Лесинтий, — прервал своего гетера недовольным голосом Аилоунен, оторвавшись от еды и раздраженно посмотрев на него. — Ни мне, ни наследнику не интересно знать, какую там выгоду хотел получить этот Хантий. Переходи сразу к делу, сказывай сразу по существу… я тебе уже говорил о том.

— Да, да, ваша светлость. — Кивнул головой гетер, и продолжил, — в тот же вечер, как я о том узнал, из Асандрии явился гонец к этому Хантию… И этот гонец доложил, что в Сомандрию и Товторию посланы гонцы от царя Манялая с тем, чтобы тофэрафы этих городов спешно подвели свои тысячи к престольному граду. А также направлен гонец к тофэрафу города Мопилия, с приказанием срочно выдвинуть мопилийскую тысячу к Артарии и обязательно схватить, или убить наследника Святозара, которого очень боится царь Манялай. Той же ночью, мы с его светлостью, правителем Аилоуненом, выслали подлазников…

— Кого?… — перебив гетера переспросил наследник.

— Лазутчиков, лазутчиков, Святозар, — на чистом восурском языке пояснил Аилоунен, и, положив вилицу на стол, утер утиральником губы.

— А… а… — протянул наследник и широко улыбнулся, услышав дорогой и родной его душе, восурский язык. Лесинтий удивленно глянул на правителя, который, что-то сказал на малоизвестном языке, но так как Аилоунен кивнул, повелевая говорить дальше, продолжил:

— Мы выслали подлазников, на дорогу в направлении города Мопилия.

Вчера вечером подлазники вернулись и сообщили, что меньше, чем в двух сутках хода от Артарии находится тысяча воинов, которую ведет тофэраф Мопилии, кои стройным, конным шагом движутся к Артарии. Так, что завтра к утру, они подойдут к нашему городу. Святозар внимательно выслушал гетера и перевел взгляд с Лесинтия на Аилоунена, который неспешно допил молоко из чаши, и добавил:

— Завтра они подойдут к Артарии, я повелел наполнить, как и положено ров возле крепостной стены, водой. Мы же с тобой, мой друг, возьмем сотню воинов во главе с Винирием и выйдем к ним навстречу…

— А зачем выходить? — удивленно приподняв плечи, спросил Святозар. — Зачем нам выходить, о чем с ними говорить? Давай я с башни наложу на них повеленье.

— Ох, нет…, — отрицательно закачал головой правитель и скривил свои губы. — Прежде мне с ними надо поговорить… Ведь ты мне сам сказал, в Неллии живут истинно верующие приолы, и может эти люди среди той тысячи…. Прежде, чем я накладываю познание истины, я спрашиваю у них, кто их Бог…Но поколь в деревнях я слышал лишь один ответ Есуания… А в Артарии мне и вовсе не удалось ничего узнать, потому как твое повеленье, мой дорогой друг, уложило их всех, с разинутыми ртами и раскрытыми глазами, на землю… — Аилоунен отодвинул сиденье, поднялся из-за стола, и, минуя Лесинтия, желавшего поспешно подняться, но каковому на плечи легла рука правителя, приказавшая сидеть, обошел стол. Аилоунен подступил к Святозару, встал рядом с ним, и, положив ему на плечо руку, не сильно его сжал, да тихим вкрадчивым голосом, молвил, — Святозар, прошу тебя, завтра не горячиться. Накладывать повеленье, как мы и договорились, буду я, а ты, мой дорогой друг, будешь внимательно следить, чтобы никто из этой тысячи не пустил в нас стрелы. Хорошо?

— Хорошо Аилоунен, как скажешь, — откликнулся Святозар, чувствуя, как много треволнений он доставил за последние дни правителю и практически ничем ему не помог.

— А сегодня, Святозар, мы с тобой отправимся в город, и я хочу, чтобы ты полюбовался, как за эти дни преобразился Артарий, — произнес Аилоунен и вновь сжал плечо наследника, словно извиняясь за свою просьбу.

— Аилоунен, а, что насчет лечения людей… — посмотрев прямо в глаза правителя, поинтересовался Святозар. — Я бы мог начать лечение их прямо сегодня.

— Нет, нет, сегодня не надо, — замотав головой, торопливо проронил Аилоунен, и, сняв с плеча наследника руку, отошел от стола да стал прогуливаться по кухне взад … вперед. — Ты только отошел от всего пережитого, мне нужно, чтобы ты был здоров и силен… А лечение людей будет высасывать из тебя душевные силы… отложим лечение на потом… потому как я, за эти дни тоже утомился и мне понадобится вся твоя мощь.

— О…о… — улыбаясь, протянул Святозар, и также сдвинув сиденье, поднялся из-за стола. — У меня друг мой, сил предостаточно… не тревожься. А теперь давай, и впрямь пойдем в город. Когда они, втроем, вышли на улицу, наследник вновь полюбовался чистотой этой каменной мостовой, глубоко вздохнул, ощущая прекрасный, наполненный чистой водой запах города, и широко улыбнувшись, пошел следом за правителем, Лесинтием, Фонитием и Пампивием. Лошадей оставили с Эмилинием возле дома Оскидия, и решили пройтись до площади. И Святозар, как правильно заметил Аилоунен, не узнал эту часть города. Артарий, за эти два дня неузнаваемо, преобразился. Там где раньше стояли двухэтажные дворцы знати, теперь в ряд выстроились серые, небольшие дома, с двумя квадратными окошками и широкими дверьми. Каменные мостовые блестели от чистоты, а выбоины и рытвины были все заделаны. Выйдя на площадь, Святозар увидел, что и там дворцы знати сменились теми же простыми, одноэтажными домами, но зато очень чистыми и опрятными. На площади находилось вельми много людей, и все они стояли и сидели прямо на каменной мостовой. Эти люди весьма разнились с теми, что шли по улицам или трудились подле домов, ибо были грязными, неопрятными, и похоже больными. Аилоунен узрев эту грязную, оборванную толпу нахмурил свой нос и лоб, и хотел было уже увести наследника с площади цепко ухватив его за руку, но люди нежданно заприметив Святозара, как-то тревожно заволновались. Сидящие прямо на мостовой начали подниматься и взволнованно перешептываться, повторяя имя— Святозар.

— Эти люди пришли лечиться? — догадавшись, что перед ним больные спросил наследник, посмотрев в негодующее лицо Аилоунена. — Они пришли лечиться ко мне, проведав, что я ведун.

— Во-первых, ты не ведун, а кудесник, — раздраженным голосом произнес Аилоунен и вновь потянул за руку наследника. — А во-вторых, ты только, что сам отошел от хвори, и мне совсем не надо…

— Аилоунен, — наследник по-доброму похлопал правителя по плечу. — Я здоров… и у меня хватит сил помочь этим людям и помочь тебе, не тревожься за меня.

— Святозар, я против…, — начал было Аилоунен. Но наследник звонко засмеялся, и, развернувшись, направился к ожидающим его людям, на ходу бросив правителю:

— Я никогда не откажу в помощи людям тем более больным.

— Надо было, — ворчливо добавил Аилоунен, следуя за наследником. — Пробудить тебя завтра, упрямец… неужели ты не станешь слушать меня?

— Нет, — качнул головой наследник, и, подойдя к стоящим людям, жалостливо оглядел их.

— Тогда погоди, я наложу на них повеленье служить истине, — молвил Аилоунен, и, встав рядом с наследником, направил руку на толпу людей и просвистел тихой трелью. А когда люди закачались взад … вперед, закрыв глаза, пояснил, — эти люди не из Артарии. Они пришли из близлежащих деревень, что лежат по дороге в Асандрию, узнав, что ты прибыл в город. Я вчера уже лечил таких тут… Но вот, о чем я должен тебя предупредить Святозар, раз ты берешься за их лечение. — Правитель замолчал, обвел взглядом качающихся больных, и добавил, — сразу всех лечить нельзя. Потому как тело любого человека слишком неповторимо, впрочем также, как и душа… Но мы излечивая их души вкладываем в них свою любовь и свои знания. Тело каждого больного тебе придется лечить отдельно от других, а иначе…

— Я понимаю о чем ты…, — надрывно вздыхая, откликнулся Святозар. — А иначе у меня получится то, что получилось у Сатэги… чудовища… чудовища… и чудовища. Аилоунен посмотрел внимательно на наследника, и участливо похлопал его по плечу, так словно сам видел войско этого чаркола, мягко заметил:

— Да… тогда получится войско, чаркола Сатэги, мой друг…

Поэтому ты должен лечить неспешно. И очень тебя прошу, если ты устанешь, духовно или физически, почувствуешь слабость или головокружение, прекрати сразу всякое лечение. Мне нужно, чтобы ты был полон сил… — Правитель смолк, а Святозар широко улыбнувшись, кивнул ему, и тогда тот сызнова направил руку на толпу качающихся людей и просвистел повеленье пробудиться, негромко добавив, — а я поеду в другую часть города, посмотрю как там, и скоро вернусь.

Удачи тебе, мой друг! Аилоунен бросил еще один недовольный взгляд на очнувшихся людей, познавших истину, которые теперь выстроились в ряд и замерли не сводя, беспокойного взгляда с наследника, и покачав головой, в сопровождении Лесинтия и своих воинов, пошел к дому Оскидия, наверно за лошадьми. Святозар оглянулся, и, проследил за уходящим с площади Аилоуненом и воинами. Затем он перевел взор и оглядел всех тех людей, что теперь выстроились перед ним в ряд. В основном у людей пришедших лечиться были различные болезни кожи, не заживающие раны или ожоги, а чаще всего нарывы. Из этих нарывов, которые находились на местах носов, ушей, пальцев, рук, или даже глаз, отрезанных жрецами за провинность, в дар господу Есуанию, вытекал ужасный на вид и запах гной. Святозар создал на площади табурет, и когда тот, исполнив повеленье, появился перед ним, начал прием больных, усаживая их перед собой на сидение. После нескольких часов излечения от ужасного запаха и вида больных людей, Святозара стало тошнить. Несколько раз он даже бросал лечение и отходил от больных, которые испуганно глядели ему вслед опасаясь, что он может уйти так и не излечив их, и не сняв их боль. И Святозар всякий раз, глядя в эти несчастные, наполненные болью глаза, возвращался, и снова повелевал, повелевал, этому гною, этим нарывам, этой боли исчезать. Теплое солнце, не по-осеннему, жарко припекало наследника и сверху и словно сбоку так, что вмале пришлось снять с себя опашень. Погодя от долгого стояния над больными у наследника начали болеть руки, ноги, загудела спина, но больше всего, кажется, болела душа… от этого жалкого вида хворых людей, от их страдальческих улыбок, от радостных возгласов выздоравливающих. Голова Святозара наполнилась стонами боли, а в носу и во рту уже стоял запах гнилой плоти. Еще малеша и этот запах пропитал все его легкие, все его тело, и наверно площадь кругом него. Наконец количество больных стало уменьшаться, а когда солнце двинулось к краю небосвода, Святозар излечил последнего старика, которого бережно поддерживая за руку, увела его внучка. Лишь только площадь покинул старик и его внучка, наследник устало опустился на табурет и огляделся, теперь больше на ней не было неопрятных, грязных и больных, она опустела, лишь около вновь возведенных домов, точно опоясывающих ее по кругу, суетились женщины, и дети. Святозар поднес к носу руку и понюхал поверхность ладони, затем обнюхал рубаху и поморщился… все… все… и кожа, и вещи невыносимо воняли, так, будто он сидел не в центре города Артария, а в саду Чернобога в пекельном его царстве. «Надо обмыться, и как можно скорей», — сам себе сказал наследник. Он, не мешкая, поднялся на ноги, взмахнул рукой, повелевая тем исчезнуть табурету, да быстрым шагом направился через площадь к улице, ведущей к выходу из города. Миновав площадь, Святозар вступил на неширокую улицу, да не снижая ретивости хода, принялся шептать заговор, вмале перекувыркнувшись через голову, он обернулся орлом да устремил свой полет в небесную высь. Святозар поднялся высоко в небо и плавно взмахивая своими огромными крыльями, полетел вперед. Он описал над городом небольшой круг, разглядывая его из небесной выси… оттуда, откуда не было видно грязи и вони, и откуда поселение выглядело необычайно крупным и красивым, окруженным мощной крепостной стеной и широким рвом наполненным водой, расположившимся в махонистой по размаху низине.

Еще немного полюбовавшись городом с высоты поднебесья, наследник направил свой полет вверх по течению реки Арты. Погодя он снизил высоту, и полетел прямо над поверхностью реки, разглядывая окаймляющие Арту берега, и вскоре увидел поросший, невысокой, зеленой травой бережок, свободный от камыша. Недолго думая наследник опустился на него и, обернувшись собой, упал на грудь. Насыщенный аромат зелени рьяно вдарил в лицо Святозара и от наслаждения он неподвижно застыл, радуясь теплу земли, журчанию воды, и мгновениям покоя в собственной душе. Полежав так недолго, наследник перевернулся на спину, и, устремил свой взгляд туда… в небесную высь… в то бледно-голубое небо, откуда, верно, всяк миг за ним присматривал, кто из светлых Богов,… Однако запах гнили, преследовавший его в Артарии, словно прилетевший за ним и сюда на берег реки, был столь невыносим, что не давал возможности насладиться дарами вечера, назойливо залезая в нос, рот и пощипывая глаза. Посему Святозар порывчато сел и вновь принялся себя обнюхивать… да! сомнений не оставалось… запах въелся не только в кожу, но и в его вещи… и теперь все невыносимо воняло гнилью.

Торопливо скинув с себя лишь чоботы, наследник стремительно поднялся, да быстрым шагом направился к реке, в каковой вода была мутно-зеленого цвета, одначе бодряще прохладной и неторопливо, словно сонно, тянула их вниз по течению. Наследник, не раздеваясь, вошел в реку, и также неторопливо, как Арта тянула воды, двинулся вперед. Когда уровень воды дошел Святозару до пояса, он резво нырнул и поплыл, наслаждаясь речной водой, и отвлекаясь от виденных сегодня боли и страданий. Доплыв почти до середины реки, наследник вынырнул, шибутно потряс головой, выплюнул изо рта остатки заскочившей туда воды, а после развернулся, и широко загребая руками, поплыл обратно к берегу. Выйдя из реки, Святозар первым делом обнюхал себя, и толи он смыл этот запах с вещей, толи промыл себе рот и нос речной водой, но горьковато-надрывный дух гнили ушел, правда, теперь на его смену пришел запах какой-то точно вековой сырости… Наследник опять принюхался, определенно, теперь он пах, сыростью… конечно то не дух гниющей плоти, но тоже ничего приятного. «Может еще искупнуться», — подумал Святозар, и, оглянувшись, посмотрел на мутные воды Арты. Но потом все же решил не нырять, ведь в целом неизвестно как он будет пахнуть, когда вынырнет в следующий…. И так как солнце уже низко опустилось к земле, коснувшись ее поверхности одним боком, принял решение вернуться в город, а по дороге сбить с себя этот новый запах сырости, прямо в воздухе. Поэтому наследник не стал просушивать одежу, поспешно обул чоботы, прошептал заговор, и, перекувыркнувшись через голову, обернулся орлом, да взмыл в небесную высь, направив свой полет к Артарии. Но верно, потому что наследник не просушил одежу, или может просто устал, полет его в этот раз был более трудным, а огромные крылья тяжело взмахивали, и даже дыхание из груди вырывалось какое-то надрывное. Так, что благоразумно решив не кружить над городом, и заприметив с высоты полета площадь, наследник спешно устремился к ней. И едва его ноги дотронулись до гладкой, чистой поверхности каменной мостовой, он, сызнова перекувыркнувшись, обернулся собой. Вновь упав на грудь, наследник болезненно ударился о мостовую коленками и животом, да подумал, что в следующий раз надо попробовать обернуться орлом повелевая, и может тогда он не будет бухаться с такой силой о каменную гладь. Святозар поднялся на ноги, потирая ударенные о камень колени, и огляделся. Как и прежде центр города был почти пуст, но в серых, каменных домах, окружавших площадь, в их чистых окнах уже стали зажигать свечи. Наследник стоял и смотрел на жизнь этого города, без грязного и неумытого Есуания, без лжи и кровожадности, без жестокости и лени, и видел детей играющих возле дверей дома, видел возвращающихся мужчин с работы, которые приходили иногда по одному, но чаще большими группами, от оных долетал негромкий разговор и даже смех. Люди, город постепенно оживали и может быть, думал Святозар, оживали к новой жизни, к новой борьбе с вездесущим Богом тьмы и зла, Чернобогом, который как ни странно, участвовал в этом возрождении не меньше чем Семаргл и ДажьБог. Наследник вглядывался в лица людей и видел как нормальная жизнь и нормальный труд преобразил их, и даже приукрасил, видел, что пропал с этих лиц и детей, и женщин, и мужчин изможденный, серый цвет, придав им чистоту, смелость … поселив на их щеках румянец. Святозар постоял еще какое-то время, наблюдая за людьми, а после и сам пошел к дому Оскидия. Но стоило ему завернуть на улицу, которая опустев, начала наполняться полумраком, как наследник увидел, скачущего в его направлении, на белом жеребце, Аилоунена, в сопровождении не меньше полусотни вооруженных воинов тоже верхом, во главе с Лесинтием и Винирием. Правитель, заметив наследника, понудил жеребца, а подъехав ближе, резко его остановил. Также порывчато спешившись, он взволнованно подскочил к Святозару, да трепещущим голосом вскрикнул:

— Друг мой, друг мой, что с тобой случилось? Где ты был?… Боги мои, да ты весь мокрый, что произошло? Правитель поспешно направил руку на наследника, просвистел тихой трелью, и тотчас обсушил на нем одежу. Все также нескрываемо тревожно он заглянул в глаза наследника и принялся ощупывать его руки.

— Аилоунен, ты что? — удивленно спросил правителя Святозар, не поняв его беспокойства.

— Ты ранен? — переспросил Аилоунен и губы его дрогнули.

— С чего ты взял? — пожимая плечами, поинтересовался наследник, и, положив правителю руку на плечо, успокоительно по нему похлопал. — Со мной все хорошо.

— А где же ты тогда был? — все тем же взволнованным голосом поспрашал правитель и Святозар увидел как в последнем заходящем луче солнца, тревожным обжигающим огнем блеснули его голубые глаза. — Я приехал на площадь, тебя там нет, спрашиваю у людей, где ты? А они мне сказывают, что ты внезапно вскочил с табурета, взмахнул рукой и побежал по улице к выходу из города. Я послал Лесинтия к дому Оскидия, а сам поехал к крепостным воротам, но Винирий и воины, стоявшие на посту, доложили мне, что ты мимо них не проходил. А когда я вернулся и узнал, что в доме у Оскидия ты не появлялся… я решил, что с тобой стряслась беда. Я собрал воинов, чтобы… чтобы перетрясти этот город, но найти моего друга, Святозара. Наследник, услышав объяснения Аилоунена, убрал с его плеча руку, и тяжело вздохнув, чуть слышно произнес:

— Ах, Аилоунен, прости меня, я не хотел тебя так встревожить… прости.

— Так значит с тобой все в порядке? — уже более спокойным голосом, вопросил правитель.

— Конечно, конечно, мой друг… со мной все в порядке, — раздраженно ответил наследник, и со всей силы стукнул себя ладонью по лбу, да стремительно сойдя с места, направился вперед к дому Оскидия. Воины, спешившиеся с коней, беспокойно смотрели на Святозара и уступали ему дорогу, а тот, опустив низко голову, шел молча, и благодарил Бога ночного неба Дыя, который потемнил не только небо, но и весь город… Потемнил так густо, что теперь ему, Святозару, не возможно было рассмотреть в глазах этих воинов нескрываемую тревогу за его жизнь, тревогу которую вызвал очередной легкомысленный его поступок.

— Дурафья, дурафья, — шептал сам себе наследник, шагая очень быстро к дому Оскидия. — Дурашман, ты Святозар, истинный дурашман. Это ж надо придумать обернуться орлом, и никого не предупредив улететь, а бедный Аилоунен, наверно подумал, что враги тебя похитили или убили… Эх, Вий, выходит дурашман не твой сын, а я… Святозар шел по улице, не на шутку, разгневанный на себя. Он слышал, как его окликнул сзади Аилоунен, прося остановиться, но не стал этого делать, ибо ему было стыдно посмотреть в эти встревоженные ярко-голубые глаза отрока-мужчины. Стыдно было оправдаться, или даже объяснить, что он сделал. Около двери дома лампедра, стоял Оскидий, узнав в идущем Святозара, он радостно улыбнулся и даже попытался, что-то спросить. Впрочем наследник был так сердит, так разгневан на себя, что лишь покачал головой, не желая с ним разговаривать. Войдя в дом, он прямым ходом направился в свою комнату, в которой уже было темно, разулся, и, повалившись на ложе, подмял под себя плотную подушку, да уткнулся в нее разгоряченным лицом. «Дурафья, дурафья,»— еще какое-то время шептал он сам себе, а потом затих, задумавшись о том, что его легкомыслию поражались наставники не только в этой, но и други, и близкие в прошлых его жизнях, а теперь, и он сам был потрясен собственной, прямо так сказать простоте, или проще говоря— глупости. Вскоре в комнату вошел Аилоунен. Он прикрыл за собой дверь, и просвистел тихой трелью, а когда в комнате появилось три огненных шара, наполнивших ярким желтым светом покои, медленно приблизился к ложу наследника, сел на сиденье, поставленное около него и тихим, мягким голосом сказал:

— Знаешь, друг мой, мне кажется, тебе надо успокоиться… Наверно я зря так испугался за тебя. Ну, что может случиться здесь в Артарии, с тобой… человеком, который прошел Пекло. Прости меня, я погорячился, я не хотел тебя расстроить.

— Нет, нет, Аилоунен, — отрывая лицо от подушки и усаживаясь на ложе, поспешно откликнулся Святозар. — Не ты меня расстроил… а меня расстроило мое легкомыслие, или проще говоря глупость… Ну, скажи ты мне, как я мог не предупредив тебя улететь на реку купаться.

— Что? — переспросил правитель, и его тонкие дугообразные брови удивленно выгнулись. — Улететь купаться?

— Ну, да, — чуть тише ответил Святозар. — Просто пока я лечил этих людей, я так нанюхался этой… этой, друг мой… гнили, что мне показалось этот запах проник не только в нос, в рот, но он наполнил всю мою одежду. Он кажется проник даже вглубь, наполнив, и легкие, и душу, этим пекельным ароматом… ароматом сада Чернобога. И мне так захотелось смыть с себя эту вонь, вот я и обернулся орлом да улетел на Арту. Аилоунен нежданно громко засмеялся, и, откинувшись спиной на спинку сиденья, утер проступившие на глаза слезы, а миг погодя подавляя в себе смех, заметил:

— Друг мой, но зачем же было улетать. Ведь здесь в Артарии есть общие помывочные. Раньше они были платные, поэтому не всем были доступны, но сейчас туда может зайти всякий и обмыться. И вода в тех помывочных чистая, ее берут из колодцов… А в Арте… друг мой, эти неллы все помои из своих деревень и городов, долгие века выливают в несчастную Арту. И совершенно не нужно, было летать на эту грязную реку.

— Я не знал, — прошептал Святозар, и его лицо стало покрываться красными пятнами.

— Ну, надо было тебе меня подождать, — улыбаясь, добавил правитель. — Но из-за этого не стоит так расстраиваться, как это делаешь ты… Я только за одно теперь буду тревожиться, чтобы после купания в этой вонючей и грязной Арте, твоя кожа не покрылась теми язвами, которые ты так долго сегодня лечил на площади.

— Что ж, Аилоунен, — усмехаясь, молвил Святозар и приблизив к лицу, до этого пахнувшую вековой сыростью рубаху, принялся ее обнюхивать. — Тогда лечить меня придется тебе, мой друг.

— Ха…ха…ха…, — засмеялся правитель, наблюдая за исследующим материю рубахи носом наследником и его всяк морг изменяющимся лицом. — Ну, что воняет? — с трудом сдерживая рвущийся смех, вопросил он.

— Нет, — ответил Святозар, и легохонько просиял. — Ты знаешь, перестало вонять… пахнет свежестью, а когда я вылез из Арты воняло сыростью. Аилоунен еще громче засмеялся, а погодя на малеша потушив в себе смех, отметил:

— Ну, радуйся, друг мой, что после купания в Арте ты пах лишь сыростью… а не навозом, — и нанова звонко прыснул смехом.

— Как же они тут живут, — недовольно посмотрев на смеющегося Аилоунена, поинтересовался Святозар. — Поля не возделывают, за землей не ухаживают, леса вырубили, в речках вместо рыбы живут помои… а раны… Боги мои, какие у них раны Аилоунен. Я который был в самом Пекле, у которого правая нога, так болела, так изматывала, даже я не имел на ней такую гниющую рану… Там в Пекле колдун Маргаст лечит дасуней, чтобы они не были такими… такими как эти неллы… Что неужели тут нет знахарок, волхов, ведунов? Почему раны доведены до такой жути, что даже дышать… дышать Аилоунен невозможно. — Святозар порывисто встал с ложа и стал взволнованно прохаживаться по комнате. Аилоунен при первом же упоминании наследником о Пекле, сразу перестал смеяться, улыбка и яркий свет покинули еще светящееся лицо и губы, и он надрывисто вздохнув, пояснил:

— Ну, в Неллии нет знахарок и ведунов, но есть зелейники и зелейницы, они лечат при помощи трав, кореньев и зельев, однако за это лечение нужно платить тины… А если у тебя отрезали нос, за то, что ты украл кочан капусты, вряд ли у тебя найдется пять тин на лечение.

— И, что ж теперь? — останавливаясь, и разводя руки в стороны, поспрашал Святозар.

— Ничего теперь, — ответил Аилоунен и поднялся с сиденья. — Всем ты все равно не поможешь… всех не удастся излечить ни души их, ни тела… Когда я возьму Асандрию, то буду постепенно вместе с воинами идти по земле и помогать людям познавать другую жизнь, познавать веру в Богов. Дело в том, что для всех жрецов и тофэрафов, совершенно безразлично кто сидит на троне, Манялай или Аилоунен, для них важны их теплые дворцы, золото и толстые набитые жиром животы…

Поэтому бой мой, будет долгим и трудным, и я это понимаю… и жалеть я никого не собираюсь. В этом бою либо выживет мой народ, и я потеряю какую-то его часть… либо я потеряю всех приолов… всех. И я мой друг, понимаю, в этом поединке между мной и этим Есуанием погибнут многие, многим я не успею помочь, а другим просто не захочу, и поэтому я спокоен… Я мудро спокоен… И ты, Святозар, не тревожь этими постоянными, болезненными мыслями свою душу, и помни, со временем, все в этой стране наладится, и я это точно увижу… Ну, а ты… а ты может и нет.

— Что ж, — вздыхая, молвил Святозар и остановился. — Как говорится у нас восуров. — И наследник перешел с приольского языка на восурский да с нескрываемой нежностью сказал на родном языке, — твои речи, да Богу в уши! — И вновь вернувшись к родному языку Аилоунена, продолжил, — я буду очень рад, что хотя бы ты, увидишь изменения жизни и веры в своем народе. Ведь ради этого ты, мой друг возродился, а я пришел сюда.

— Да, Святозар, — дрогнувшим голосом откликнулся правитель, и, шагнув навстречу наследнику, протянул руку и погладил его по тыльной стороне ладони. — Ради этого ты, мой дорогой друг, прошел Пекло, испытывая боль и страдание, чтобы снять с моей души забвение и подарить моему народу надежду на новую жизнь. — Аилоунен на немного прервался, а после более бодрым голосом добавил, — ну, а теперь, хватит нам с тобой грустить… И коли ты, Святозар, ни пахнешь, ни сыростью, ни гнилью, пойдем трапезничать, а после будем укладываться на покой, потому как завтра у нас с тобой будет бой с мопилийской тысячей.

 

Глава двенадцатая

Утром следующего дня Святозар поднялся рано, но Аилоунена уже на ложе не было. Когда наследник вышел в общую комнату, то к своему удивлению увидел там сидящего возле печки и мирно дремавшего Фонития, который сразу же пробудился, стоило только ему выйти в кухню. Фонитий поспешно поднялся с сиденья и замер на месте, опустив руки вдоль тела.

— А, где правитель, — тихо спросил Святозар, увидев, что дверь в комнату маленького Каясэлэна закрыта.

— Его светлость, уехал к крепостным воротам вместе с геттером Лесинтием и светником Винирием, — негромко ответствовал Фонитий и тоже глянул в сторону детской. — Его светлость, повелел передать вам, чтобы вы его ждали в доме Оскидия и никуда не выходили.

— Что, — беспокойным голосом, поинтересовался Святозар и оправил на себе опашень. — Мопилийская тысяча подошла к Артарии?

— Пока нет, ваша милость, — отозвался Фонитий, и ладонью загреб на голову тонкие, с небольшой рыжиной, непослушные волосы. — Но они уже на подходе. Поэтому его светлость и поехал к крепостным воротам, чтобы проследить, за тем как закроют ворота и приподнимут мост.

— Может и мне стоит отправиться туда, — сам у себя спросил Святозар, и, подойдя к столу отодвинул сиденье и сел.

— Нет, нет, ваша милость, — поспешно проронил воин, и наследник увидел, как на его уже не молодом лице рябью всколыхнулся испуг. — Его светлость, правитель Аилоунен, просил вас дождаться его здесь. А мне строго… строго… настрого, приказал, не выпускать вас из дома Оскидия… — Лицо Фонития просящее вытянулось, и он тихо добавил, — уж я прошу вас…очень прошу…

— Ой!.. — Негодующе цыкнул языком наследник, впрочем, глянув в выпрашивающее лицо Фонития, дополнил, — ну, что ж подождем тогда… А ты, Фонитий. садись, чего встал. Воин обрадовано кивнул и сев на прежнее место, оперся спиной о печку. Святозар сидел, молча, тревожно обдумывая, скорую встречу с мопилийской тысячей, а затем посмотрел на стол, на котором под долгим желтоватым утиральником был сокрыт для него завтрак, и, протянув руку, убрал его в сторону. На большом блюде, находились тушеные овощи с мясом, еще теплые, и глиняный кувшин полный молока.

Наследник придвинул к себе блюдо, и, направив на стол руку, тихо пропел-прошептал, повелевая появиться хлебу. А мгновение спустя, прямо возле блюда появилось несколько ломтей нарезанного ржаного хлеба. Святозар взял хлеб в руки и поднеся его к носу, понюхал… Он уже давно заметил, что вся создаваемая повеленьем еда хоть и была вкусной, но все же не имела того запаха, который имела еда приготовленная руками. Вот и сейчас этот ржаной ломоть хлеба не пах так, как пахнет хлеб земли восурской. Святозар откусил кусочек, и начал его жевать, и вздохнул, он даже не имел тот вкус, который имеет хлеб, выпекаемый на родной земле. Святозар вспомнил славградские расстегаи, лебедянские кулебяки, валадарских баб, и опять тяжело вздохнул, до чего же он хочет откусить кусочек хлебца родимого, пахнущего землей, травой и такой любимой Родиной! Ах, неллы, неллы, они почти не выращивали зерно, не пекли хлеб, превращая зерно в муку, они выпекали какие-то сладкие, круглые пышки, но как таковой хлеб в питании не использовали. Неллы ели мясо, рыбу, тушеные овощи, многие из которых Святозар видел впервые.

Поэтому наследник, наскучавшийся за восурскими хлебами, пирогами и пирожками каждый раз создавал себе хлебные изделия. Иногда, правда и Аилоунен создавал малюсенькие пирожки… пирожки из своей прошлой жизни. Однако каждый раз Святозар съедая созданный им или правителем хлеб, оставался недовольным полученным вкусом и никогда не доедал такую «выпечку» до конца. Вот и сейчас, получившийся хлеб опять был не таким, как в Восурии, а Святозар лениво ковыряя в блюде вилицей, отодвинул на край все мясо, поел лишь овощи и налил себе в чашу молока. Наследник поднял чашу и не успел даже поднести ее к губам, как услышал на улице, топот копыт по мостовой, а через мгновение входная дверь открылась, и в дом вошел Аилоунен. Фонитий тут же поднялся со своего места и поклонился. Правитель задумчивым взглядом обозрел замершего на месте Фонития и кивнул ему на дверь, повелел выйти, а засим медленно направился к столу. Все также неспешно он отодвинул сиденье, устало на него опустился, и, обращаясь к наследнику, негромко произнес:

— Я смотрю, ты, совсем ничего не ешь… Все мясо отодвинул… и даже хлеб, который ты создаешь никогда не съедаешь.

— Мясо после Пекла не могу есть… Как вспомню, каких мясных чудовищ поедал… так и смотреть на это мясо не могу, — ответил Святозар и выпив молоко, поставил пустую чашу на стол. — А хлеб который я создаю не имеет того вкуса и запаха, который есть у приготовленного руками, да в печи…

— Ну, не без этого, — улыбаясь, проронил Аилоунен. — Однако, ты, мой друг, слишком требовательный к пище…. наверно, ты просто никогда не голодал. — Правитель налил себе молока в чистую чашу, и, протянув руку, взял ломоть хлеба да поднес его к носу. — Нет, хлеб хорошо пахнет. — Аилоунен откусил кусочек хлеба, неспешно его прожевал, и, проглотив, добавил, — и на вкус он тоже хорош.

— Аилоунен, что там с мопилийской тысячей, — усмехаясь, вопросил Святозар, наблюдая с каким удовольствием, ест хлеб правитель.

— Ах, друг мой, пока все спокойно, — заметил Аилоунен. — Высланные подлазники, вернувшись, доложили, что тысяча скоро подойдет, может час или два ходу. — Правитель мягко улыбнулся, и, поднеся к губам чашу с молоком сделал несколько глотков, да порывчато качнув головой, пояснил, — но то такие вояки… Ой! ой! ой! где мое воинство Семаргла, первое воинство небесной Сварги. — Аилоунен неспешно опустил чашу на стол, туго вздохнул и продолжил, — эти вояки, боюсь я сразу встанут станом на отдых. И наверно друг мой, придется нам прервать их отдых и предоставить возможность познавать истину и Правь!

— Значит надо отправляться к воротам, — бодрым голосом откликнулся наследник и отодвинув сиденье, поднялся из-за стола.

— Нет, — властно молвил Аилоунен, своим не детским голосом. — Пока рано, посидим здесь и отдохнем, а как только появятся мопилийцы, Лесинтий пришлет воина нам с тобой о том, сообщить.

— А, что же мы будем делать все это время? — поинтересовался Святозар и оперся ладонями о поверхность деревянного, гладкого стола.

— Можно поспать, — предложил Аилоунен, и, проведя над столом рукой, тихо трелью просвистел, повелевая стать чистой посуде, а после поднявшись с сиденья, неспешно направился в комнату.

— Ну, ты, Аилоунен, отдыхай, — согласился Святозар. — А я пойду, пройдусь.

— Нет, ты останешься тут, — негромко, но очень повелительно сказал правитель, и, толкнув дверь в комнату для гостей, оглянулся. — Прошу тебя, друг мой, твоя помощь просто неоценима для меня. Твое присутствие, точно глоток свежего воздуха в этой спертой стране. Я очень тебя прошу, Святозар, не подвергай свою жизнь опасности, ты мне нужен.

— Я мог бы, Аилоунен, — заметил Святозар, и, убрав ладони с поверхности стола, вышел из-за него, сделав навстречу к правителю несколько шагов. — Мог бы обернуться орлом и слетать… посмотреть, где находится мопилийская тысяча.

— Да, я так и подумал, что именно это ты и сделаешь, — наморщив свой нос, откликнулся правитель. — Но именно этого я и не хочу, чтобы ты делал…. Святозар, я так устал… прошу тебя посиди в этой комнате, если не хочешь отдыхать, но только ни куда не уходи, и не улетай. Святозар посмотрел в голубые глаза Аилоунена, и точно почувствовал, как тяжело на самом деле сейчас ему, правителю…

Видеть… наблюдать вырождение своего народа, их духовное и физическое разложение, их предательство, уничтожение традиций…Потому то он так и хватается за него, Святозара, человека который духовно близок ему, который верит и любит также как и он, Аилоунен, и чтобы не расстраиваться и вправду уставшего, будто изможденного друга, торопливо кивнул и согласно ответил:

— Ну, хорошо, хорошо Аилоунен, я побуду в наших покоях, — и пошел следом за правителем в комнату. Аилоунен сняв с головы венец и положив его на стол, торопливо разувшись, лег на ложе, по-видимому, довольный тем, что Святозар пошел ему на уступки, да сомкнув очи, моментально заснул. Наследник еще какое-то время бесшумно сидел на своем ложе, разглядывая лицо правителя и обдумывая все, что за это время пережил. А погодя перевел взор с Аилоунена и уставился на свой перстень, камень в котором поколь продолжал гореть тусклым кроваво-красным светом.

Святозар провел пальцами по камню, а после снял перстень, положил его рядом с собой на ложе и принялся тихо петь-шептать над ним, повелевая ему обрести прежний до пекельный вид. Но все попытки наследника, снять, то неприятное для глаз, кровавое сияние были безуспешны. Святозар пел-шептал, как кудесник, дул и шептал над ним заговоры, как ведун, но камень продолжал гореть красно-кровавым светом. Прошло верно достаточно много времени, когда Святозар услышал, как кто-то открыл входную дверь, вошел в кухню и негромко кашлянул. Он поспешно поднялся с ложа, и, открыв дверь, выглянул в общую комнату, где стоял, тревожно переминаясь с ноги на ногу Фонитий. Воин, увидев Святозара, радостно встрепенулся, и негромко, так как дверь в детскую все еще была закрыта, сказал:

— Мопилийская тысяча подходит к Артарии, ее уже прекрасно видно с крепостной стены. Гетер Лесинтий прислал только, что воина с докладом к его светлости.

— Хорошо Фонитий, жди нас на улице, я сейчас подниму правителя, — откликнулся Святозар, и поспешно вернувшись в гостевую комнату, принялся будить крепко спящего Аилоунена. Лишь только Святозар, потеребил правителя за плечо, сообщив ему, что мопилийцы подошли, как тот немедля пробудился, и тяжело пошевелив своими детскими плечами, на которые свалилась не по возрасту большая ответственность, поднялся с ложа. Какой-то морг он медлил, словно окончательно пробуждаясь от глубокого сна, а посем принялся натягивать на ноги длинные, красные сапоги. Наследник, меж тем, медленно повертавшись направил поступь к своему ложу, чтобы взять оставленный на нем давеча перстень. Одначе подойдя к ложу, Святозар, порывчато остановился, и, протянув руку навстречу перстню, недвижно замер на месте, уставившись на него да единожды удивленно дыхнув:

— Вот это, да!.. — потому как на ложе лежал перстень, в оном ярким белым светом полыхал камень-алмаз. Аилоунен уже обувшись, поднялся с ложа на ноги, и, взяв со стола венец правителя, воззрившись на перстень, задумчиво протянул:

— Прекрасный алмаз, какая прозрачность, сияние…

— Да, уж, — хмыкнул Святозар и поднял с ложа перстень. Одначе стоило лишь его пальцам коснуться перстня, как тотчас камень, словно плеснув рдяной лучистостью света, засиял кроваво-красными переливами. Наследник поднес перстень к глазам, посмотрел на красный камень, и, вздохнув вновь надел его на правый указательный палец, не скрывая разочарования молвив, — ничего не пойму… Что ж выходит я сам, себя ненавижу, что ли, или во мне живет зло?

— Не то, чтобы живет, — пояснил Аилоунен, одевая на свою голову венец правителя и поправляя волосы. — Но те шрамы, что ты несешь на себе, они не просто созданы злом, они точно вскормлены и напоены им, они и есть зло… А теперь пойдем, пойдем, Святозар, нас ждут воины мопилийцы желая познать Правь! Аилоунен и Святозар вышли из дома Оскидия и сели на коней, ожидавших их на улице, да в сопровождении Фонития и воина, которого прислал Лесинтий поехали к крепостным воротам. Днесь наследник ехал по улице ведущей к крепостным воротам и любовался ею. Там где раньше стояли и сидели друг на дружке глиняно— камышовые постройки, теперь находились большей частью каменные, уютные домики с чистыми окнами и широкими дверями. Местами к этим домам были пригорожены маленькие участки земли, на которых охотно трудились женщины и дети. Эта улица была полностью очищена от мусора и грязи и теперь по ней было приятно ехать… идти, а на ухоженные дома было приятно посмотреть… Впрочем так хорошо и чисто, Святозар знал, было только на нескольких улицах города, а на других все еще обитала грязь, и стояли страшные, неухоженные дома. Наследник ехал по городу и видел, как быстро распространилась весть о приходе мопилийцев. Мужчины были встревожены, а женщины и дети напуганы. Но увидев проезжающих мимо них Аилоунена и Святозара, мужчины успокоено вздыхали, а женщины утирая слезы, начинали улыбаться, и приступали к прерванной работе. Подъехав к закрытым воротам, где уже стояла сотня воинов, во главе с Винирием, держа лошадей в поводу, Аилоунен обмолвился с выскочившим к нему навстречу из башни Лесинтием, а после спрыгнув с коня, пошел в наблюдательную башню, на ходу бросив наследнику обождать его. Святозар оглядел взволнованные лица воинов, во главе которых поместился Винирий и пришел к выводу, что на первый взгляд эти воины, все же когда-то держали меч в руках и наверно умеют им владеть, но в сравнении с ратниками, такими как Храбр, Дубыня, Звенислав, Искрен, Ратиша, в них сразу проглядывались никудышные вояки. Интересно, подумал наследник, а как выглядят мопилийцы. И пока Святозар представлял себе мопилийцев, из башни вышли Аилоунен и Лесинтий. Правитель коротко приказал отворить ворота и опустить приподнятый надо рвом мост.

— Что там? — спросил Святозар, когда Аилоунен сел на коня, и, подъехав к нему, поравнялся, а ворота заскрипев стали тяжело отворяться.

— Они подошли к мосту, но стан пока не ставят, наверно ждут, что их пригласят в гости, и хорошенько накормят, — усмехаясь, пояснил правитель. — Что ж угостим их Святозар, самым необычным блюдом… блюдом познания истины. — Аилоунен широко улыбнулся, его глаза обжигающе глянули на наследника и он чуть тише, добавил, — ворота откроются и как только опустят мост мы поедим… Но, помни, друг мой, я накладываю повеленье. Святозар негромко засмеялся шутке правителя и согласно кивнул, на миг, представив себе удивленные лица мопилийских сотвизов, во главе со своим тофэрафом, которым на обед вместо тушеного мяса с овощами будет подано познание Сварога и сыновей Сварожичей. Когда ворота открыли и мост начал опускаться, наследник перестал смеяться, однако, все еще находясь в приподнятом настроении, резко тронул коня вслед за Аилоуненом. Вместе они подъехали почти к краю моста, но так, чтобы можно было разглядеть стоявших на той стороне мопилийцев и остановились. И пока мост, тяжело скрипя, гудя, опускался вниз, Святозар смог рассмотреть воинов, каковые стояли под каким-то блеклым, прямоугольным бело-желтым стягом. Рядом с тем, кто держал стяг на белых, черных и гнедых лошадях расположились впереди тысячи воинов, тофэраф и десять подчиненных ему сотвизов. Лишь только мост достиг противоположного берега, еще даже не успев коснуться его края, Аилоунен и Святозар направили своих коней на деревянную его поверхность и поехали навстречу мопилийцам, следом за ними потрусили Лесинтий, Винирий и сотня воинов Артарии. Чем ближе подъезжал к мопилийцам Святозар, тем сильнее выгибались его губы в презрительной усмешке, видя перед собой не воинов, а толстых хряков, которых какой-то глупец посадил на коней…Нет! Ну, в самом деле, не только тофэраф, но и почти все сотвизы были толстыми, гладкими и похожими на хорошо откормленных свиней. Их навыкате маленькие глаза, при виде Аилоунена и Святозара неспешно приближающихся к ним, выкатились еще сильней, а толстые, безобразные губы тофэрафа точно покрытые сверху слоем белого жира, затряслись, толи от злобы, толи от страха. Потому, как только правитель и Святозар миновали половину моста, восседающий на белом коне тофэраф оглянулся и громко, что-то крикнул воинам. Те весьма лениво сняли с плеч луки, вставили стрелы и натянули тетиву, а когда тофэраф махнул рукой, выпустили в приближающегося неприятеля стрелы. Стрелы высоко взвились в небо, но так же как и воины стоявшие позади тофэрафа и сотвизов не поддерживающие как такового строя, стрелы взметнувшись выспрь, полетели «абы как»… в разных направлениях. Большая их часть упала в ров наполненный водой, ну а те которые все же решили достичь неприятеля, были остановлены повелением Святозара, который увидев летящие стрелы, поднял руку, и, направив ее на них, тихо пропел-прошептал: «Стрелы, стрелы, повелеваю вам, падите вниз, вниз на землю». Стрелы уже было подлетевшие неплотной стеной к краю моста, на миг застыли в воздухе, едва осветившись лазурью, а после осыпались вниз на землю. Тофэраф, а за ним и все его сотвизы еще сильнее выкатили глаза.

Между тем неспешно приближающийся к ним Святозар смог разглядеть, что трясущиеся губы тофэрафа покрыты не жиром, а какими-то белыми гнойниками и ранами. Тофэраф опять громко крикнул, повелевая воинам, выпустить стрелы по предателям и махнул рукой. И немедля воины натянули тетиву и метнули в подъезжающих к ним стрелы. Наследник, также порывчато взметнул руку навстречу стрелам и пропел — прошептал: «Стрелы, стрелы, повелеваю вам, превращайтесь во прах!». Стрелы немедля замерли в воздухе, прямо над воинами, сотвизами и тофэрафом, морг спустя покрылись легким лазурным туманом, выпорхнувшим из руки Святозара и поглотившим их. Наследник стремительно дунул на туман и тот, вроде подхваченный порывом ветра вмале рассеялся, а стрелы в тоже мгновение распались на крохотные лазурные искорки, осыпавшиеся вниз, и покрывшие лишь на миг сверху, шлемы и кольчуги сотвизов и тофэрафов, лазурчатым снегом. Лазурь ярко блеснула в солнечных лучах и потухла. А тофэраф сызнова вздел руку вверх, лицо его покрылось красными пятнами, и он нежданно зычно закричал, обращаясь к Святозару:

— Ты, пес, пес восурский, шелудивый пес, зачем пришел на наши земли? Мало тебе, что ли этой гнилой, мерзостной, грязной, как и ты сам, земли в Восурии? Пес, пес восурский, и сам ты шелудивый и земля твоя такая же шелудивая, и отец твой… Но кем был отец Святозара, по мнению тофэрафа, никто так и не узнал… Потому что наследник внезапно сам купно покрылся красными пятнами, и не успел Аилоунен даже вскрикнуть, порывчато направил руку на воинов, во главе с тофэрафом и тихо пропел-прошептал повеленье познать Правь. И тотчас вся тысяча во главе с хряком — тофэрафом и хряками — сотвизами посыпалась с коней, точно переспевшие яблоки с яблони. Аилоунен лишь в последнее мгновение успел успокоить коней потрясенных таким доселе никогда невиданным падением хозяев.

Он, торопливо засвистев тихой трелью, повелел коням осторожно прилечь на землю, возле своих обездвиженных хозяев, кои открытыми ртами и глазами, впитывали в себя веру в Сварога и его сыновей.

Святозар уже миновавший ров, съехал с моста, и, остановив коня, стал беспокойно тереть пальцами свой шрам, расстроено разглядывая упавших воинов.

— Да, — глубокомысленно протянул Аилоунен, и. подъехав к наследнику, придержал возле него своего белого жеребца. — Думаю я, что можно позволить тофэрафу себя даже покалечить за то, что он так грязно посмел отозваться о твоей земле и о тебе, мой друг… Как ты думаешь?

— Я думаю, — вздыхая, ответил наследник, и, увидев обеспокоенный взгляд Аилоунена, убрал руку от щеки. — В следующий раз тебе не стоит брать меня с собой. Иначе ты, так никогда и не выяснишь, есть ли в Неллии истинные приолы.

— Что ж, — улыбаясь, заметил Аилоунен. — Однако такое обильное и одномоментное осыпание людей можно увидеть лишь, когда ты повелеваешь познать истину. От моего же повеления, они лишь плавно покачиваются. Святозар опять вздохнул, и, протянув вперед руку, направив ее на упавших воинов, пропел-прошептал: «Повелеваю вам, поднимитесь и следуйте путем Прави!» Воины, не мешкая, впитав в себя повеленье наследника, начали подниматься с земли, утирать слюнявые рты, испуганно оглядываться, а после принялись громко рыдать, причитать, бить и калечить себя. Впрочем, были среди них и такие которые лишь протяжно вздыхали и скорбно разглядывали свои руки или ноги обутые в сандалии. Однако больше всех, от самого себя, пострадал тофэраф, потому как руки Аилоунена и Святозара, которые теперь успокаивали людей, направлялись во все стороны, но только не в сторону тофэрафа.

Потому он разыскал на земле здоровущий камень, и, сняв с головы шлем, со всей силы стал бить им себя по лбу так, что вскоре на коже появилось глубокое рассечение, из которого прямо на лицо потекла ярко-алая кровь. Наконец первым не выдержал Святозар, так как увидел, что лицо тофэрафа уже обильно залито кровью. Он неспешно подошел к тофэрафу вплотную, воззрился в его широко открытый и выкрикивающий в отношении себя оскорбления рот, и, шевельнув направленными в его сторону пальцами, чуть слышно пропел: «Земля— мать, она мать твоя, нет дороже ее ничего у человека… Она, Богиня, Мать Сыра Земля, кормит и поит. Она дает возможность познать радость и красоту. Она дает право познать любовь и счастье, а потом укрывает тебя после смерти в своих недрах. Люби землю, тофэраф, и никогда больше не позволяй себе эти слова по отношению к ней, к земле». Тофэраф тут же перестал бить себя по лбу и изумленно, будто видел впрервые уставился на наследника. Когда же Святозар излечил его разбитую голову, и облепленные гнойными ранами губы, тофэраф резво, для собственной полноты, упал на колени, наклонился, поцеловал буроватую почву, и, расставив широко руки, точно обнимая ее, замерев на земле, болезненно застонал. Аилоунен подошел к Святозару насмешливо глянул на приподнявшегося с земли, пыльного и покрытого брызгами крови тофэрафа, и заметил:

— Ну, что это за тофэраф, ты погляди на него, друг мой. Он такой толстый… как он вообще залез в кольчугу, разве такой человек может быть ратником? Придется его и его сотвизов послать обратно в Мопилию с посланием к жрецу, и повелением разрушить жрище в городе Мопилия… Как ты, думаешь Святозар, они справятся с моим повелением?

— Что ты, Аилоунен! — Испуганно воскликнул Святозар и перевел взгляд на правителя, каковой с нескрываемым призрением смотрел на все еще стоящего на коленях тофэрафа, гладящего свои губы, теперь покрытые едва заметными тонкими рубцами-шрамами. — Нет! нет! нельзя их отправлять вдесятером, в Мопилию. Их сразу убьют.

— Ну, во-первых не вдесятером… их будет одиннадцать, — заметил Аилоунен. — А судя по его губам, которые ты, по доброте душевной излечил…. — Правитель гневно повысил голос, и, обращаясь к испуганно затихшему на земле тофэрафу, добавил, — туда ему и дорога…Да тофэраф? — тот приподнял голову, воззрился на правителя и из его темно-карих, навыкате глаз потекли крупные слезы, да он с нескрываемой болью в лице, согласно кивнул.

— Нет, Аилоунен, прошу тебя, — взволнованно произнес Святозар, увидев, как вновь залился слезами тофэраф и как презрительно смотрит на него правитель.

— Ну, хорошо, — погодя негромко проронил Аилоунен. — Только лишь, потому что ты, мой дорогой друг, об этом попросил… А я не могу не выполнить твою просьбу. Дам я им пятьдесят воинов и назначу светником вот того юношу, что стоит в левом ряду, у него гляжу тут самое светлое лицо. И он, кстати, не кричал и не колотил себя, лишь протяжно вздыхал, а это значит, что у него душа не чернющая, как у тех кто себя тут лупцует и громко рыдает.

— Аилоунен, надо дать этому юноше сотню воинов, — уже более спокойным голосом молвил Святозар, разглядывая воина, на которого указал правитель и который как верно тот подметил, стоял очень опрятный и чистый, со светлым, наполненным мужеством лицом. — Сотню, друг мой… а всю оставшуюся тысячу сними с коней и отпусти по домам. Пускай возвращаются в Мопилию и начинают там трудиться, да отмывать дома, улицы и дворы.

— Святозар, — отрицательно качнул головой правитель, и, направив руку на войско, засвистел тихой трелью и в тоже мгновение кони, продолжающие дотоль неподвижно лежать на земле, тревожно заржали и начали подниматься на ноги. — Я все же думаю, эту тысячу надо оставить тут, и, объединив с артарийской идти в Асандрию.

— Аилоунен, ну ты погляди, что это за воины, — скривив губы, отозвался меж тем насмешливо Святозар и обвел рукой нестройные их ряды. — Какие они воины… они вообще меч в руках держали?.. Ну на поясе держали, это я вижу, а в руках?.. Нам их не чем будет кормить, не чем поить… Да и вообще, их надо учить воинскому делу, и наверно лечить… Нет! Они нам не нужны, наша с тобой сила это магия… магия кудесника и мы именно так и победим, и тофэрафов, и Манялая, и всех этих герболиев, и эйролиев…

— Друг мой, но ведь их будет четыре тысячи, — задумчиво протянул Аилоунен и обвел взглядом мопилийцев, наморщив единожды свой нос и лоб.

— Ну и попадают они, как четыре тысячи переспевших яблок, стоит нам их хорошенько тряхнуть, — усмехаясь, пояснил Святозар. — Представляю, четыре тысячи осыпающихся воинов, наверно это будет покрасившее, чем когда упала вся Артария… А эту тысячу ты, Аилоунен, отправляй в Мопилию. Пускай в городе остается боеспособная сотня воинов, а остальные берут в руки метлы и лопаты и идут убирать все то, что за это время насвинячали. Да и хватит им сидеть в крепостных башнях и проедать мясо, да тушеные овощи, которые забирают у простого народа на их содержание. Аилоунен стоял рядом со Святозаром, и, нахмурив нос и лоб, обдумывал его слова, да малеша повременив, неуверенно молвил:

— Ну, может ты и прав.

— Конечно, я прав, — обрадовался Святозар согласию правителя. — Ты только подумай, какая жуть… две тысячи голодных, неряшливых воинов… Чем их кормить? чем поить?.. а в ваших деревнях, это же не Восурия, кроме умирающих свиней и падающих без сознания коз, ничего нет. Да и я бы на твоем месте взял в Асандрию не больше трехсот воинов. А когда ты возьмешь Асандрию, на твою сторону перейдут настоящие воины, из этого города… как ты его называл?

— Сомандрия, друг мой. Этот город называется Сомандрия, — пояснил Аилоунен, поглядывая недовольным взглядом на мопилийцев.

— Вот, вот… надо именно и оставить себе воинов из этого города, — порывисто кивнув, бодро заметил наследник. — Воинов, которые умеют держать меч в руках и уважают его силу.

— Тысячу, тысячу…, — задумчиво произнес Аилоунен, все еще продолжая смотреть на неопрятных, толстых и большей частью никудышных, как воинов мопилийцев.

— Ну, ты, Аилоунен, оставайся тут и разбирайся со своими тысячами, — добавил Святозар, и, развернувшись, пошел к своему гнедому коню, которого под узду держал Эмилиний. — А, я, мой друг, поеду в город… буду лечить людей. Там я видел, их уже собралось много на площади. Всю ночь они шли, что ли?

— Святозар, — повернув голову, и посмотрев прямо в голубые глаза наследника, сказал Аилоунен. — Только прошу тебя, позволяя познавать им истинную веру, не вкладывай в их души свои мысли о том, что они предатели. Посмотри на них, и пожалей их… Ведь эти люди больны и не стоит им еще себя и калечить.

— Ну, я постараюсь, — досадливо откликнулся Святозар и сев на коня, поворотив его, медленно поехал к мосту.

— И еще прошу тебя, не переусердствуй в желании их всех излечить, — крикнул ему вдогонку Аилоунен. Засим уже понизив голос, правитель, обращаясь к одному из своих воинов, наказал, — Эмилиний, следуй за наследником Восурии и оберегай его жизнь. Святозар уже заехавший на мост, где стройными рядами, верхом на лошадях стояла сотня воинов Артарии, и, услышав приказ правителя, усмехнулся, покачал головой, недовольный выделенной ему охраной.

Однако спорить с Аилоуненом не стал, а направил поступь своего гнедого жеребца, сквозь уступающих дорогу воинов, прямо через мост, по чистой улице… туда в центр города… к площади, где усевшись на мостовую его, уже с утра, ожидали больные. Святозар вместе с Эмилинием заехал на площадь, умелым движением руки осадил коня, и быстро спешившись, передал поводья воину. Толпа больных, при виде ведуна, торопливо начала подниматься с мостовой, радостно перешептываясь между собой. Как и вчера это были люди с ужасно изможденными лицами и телами. Святозар приблизившись к больным встал супротив и прежде чем наложить на них познание истины, как посоветовал Аилоунен, сам себе тихо сказал, что эти люди несчастны, больны, Богов не предавали, и лишь после того вытянул вперед руку и пропел-прошептал. И тотчас больные, обездвиженные повеленьем наследника, попадали на землю. Святозар немного помедлил, да сызнова принялся петь-шептать, пробуждая их, но очнувшиеся от познания Прави, люди почему-то, все разом, громко запричитали и зарыдали. Наследник наново вскинул руку и принялся успокаивать их, радуясь хотя бы тому, что в этот раз они все же не стали себя бить и калечить. Вскоре люди утерли слезы, успокоились, и Святозар создав табурет, приступил к излечению, все тех же гниющих и дурно— пахнущих ран. У одного юного отрока лет тринадцати, подошедшего первым, худенького, бледного, с какой-то не просто серой, а синеватой от недоедания кожей, прибывшего вместе с матерью такой же изможденной на вид женщиной, на голове не было двух ушей, а раны, покрывающие те места, были точно обожженными.

— Что с тобой случилось, мальчик? — с болью в голосе спросил Святозар и не в силах выносить исходящую от ран вонь, прикрыл нос рукой. Мальчик посмотрел на наследника большими темно-серыми глазами, и ничего не ответив, широко улыбнулся. Мать, стоявшая рядом с отроком, тяжело всхлипнув, и, утерев тыльной стороной ладони сухие, словно обветренные глаза, молвила за сына:

— Мой сын, ваша милость, немой… с самого рождения…Но он очень хороший мальчик, добрый… Он такой добрый и всегда мне помогает… а то, что немой так, что ж… не все же говорить могут. Уж вы его излечите, прошу вас… пусть немой… только не откажите в помощи.

— Нет, нет, — поспешно откликнулся наследник, увидев как испугалась женщина, что ее немому сыну откажут в помощи. — Конечно, излечу… это я так спросил, просто хотел узнать какие нелюди над ним так издевались.

— Так, то и есть нелюди, — скорбным голосом проронила женщина и ее впалые щеки и тонкие, испещренные мелкими морщинами губы обиженно задрожали. — Мы пришли из деревни, что лежит по дороге в город Мопилия. Жрецка деревенский со своими сыновьями поймал моего мальчика и отрезал ему уши, а после прижег ему раны раскаленным железом.

— Зачем? — содрогаясь от ужаса, спросил наследник и посмотрел на мальчика, который продолжал широко улыбаться, заискивающе поглядывая на него, словно выпрашивая излечения.

— Так повелел Есуания, — пояснила женщина и внезапно горько зарыдала, по ее серовато-синей коже лица потекли крупные, почти с ноготь, частые слезы. Она надрывисто затрясла головой, и, обращаясь к наследнику, тихо спросила, — какой, какой Есуания? За что… за что отрезали моему сыну уши? За то, что он с участка этого жрецка украл одну луковицу?

— Не плачь, — тихо сказал женщине Святозар, и, вытянув руку, запел-зашептал повеленье. Когда на месте гниющих ран и ожогов появилась хоть и покрытая шрамами, но все-таки бледно-розовая кожа, мальчик радостно заукал, а мать, обняв своего бесценного, немого и безухого сына перестала плакать. И в тот миг наследник пожалел лишь об одном, о том, что не может он возвращать людям части тела.

 

Глава тринадцатая

К концу дня Святозар наконец-то излечил последнего больного. И когда тот улыбающийся и довольно потирающий руки, покрытые шрамами после ужасных ожогов и гнойников, ушел, наследник сел на табурет и обнюхал себя… Но на удивленье, сегодня он так не вонял… или может уже привык к этой вони, ведь не зря говорится, что к плохому привыкаешь также быстро, как и к хорошему. Наверняка и Святозар прошедший за последнее время все эти ужасы пекельного и нелльского царств, стал потихоньку привыкать и к плохому. Внезапно на площади, со стороны улицы берущей начало около крепостных ворот, появился еще один больной. Этот человек был одет в какой-то буро-землистый, длинный плащ, и, несмотря на то, что день был необычайно жаркий и наследник принимал хворых в рубахе, давно сняв с себя опашень, голову больного плотно скрывал капюшон, так, что не было видно даже его лица. Человек осторожно ступая по мостовой, зашел на площадь и стал испуганно озираться. Впрочем, так как никто кроме Святозара не обратил внимания на его приход, резко сойдя с места, быстрым шагом двинулся к нему. Он подошел почти вплотную к наследнику, остановившись супротив него в нескольких шагах. И тогда нежданно Эмилиний, дотоль сидящий невдалеке на созданном нарочно для него табурете, громко вскрикнул и кинулся наперерез человеку. Он подскочил к наследнику, загородил его спиной, и, выставив вперед пику, направляя ее на больного, закричал:

— Прочь, прочь пошел!.. Не подходи, не подходи!

— Ты, что, Эмилиний? — поднимаясь с табурета, удивленно вопросил Святозар. — Ты, видишь, этот человек болен. Он пришел за помощью, а ты его гонишь.

— Ваша милость, ваша милость, — закричал Эмилиний, пытаясь прогнать больного с площади, атакуя его пикой, но в тоже время, не касаясь его одежд острием. — Это страшная, страшная болезнь, ему нельзя появляться в городе, пусть уходит.

— Эмилиний, — гневно, сказал Святозар. — Опусти пику и отойди… В вашей затхлой стране у людей нет надежды на выздоровление и жизнь. Эмилиний замотал головой, не желая подчиниться наследнику. Одначе, так как он был почти на полголовы ниже и худее, Святозар не грубо ухватил воина за плечо, и, отстранив его в сторону, меж тем призывно махнул свободной рукой, подзывая к себе человека. А тот все это время, стоял, низко склонив голову, не снимая капюшона, не показывая лица и при том не делая попытки уйти.

— Сними капюшон, — сказал Святозар, и, увидев, что человек безмолвно замер на месте, не смея к нему подойти, сам шагнул к больному навстречу. И немедля наследник услышал позади себя громкий, испуганный крик Аилоунена, то был даже не крик, а вопль ужаса:

— Святозар! Отойди, отойди от этого человека! Наследник повернул голову и увидел правителя, который ехал по улице в сопровождении Лесинтия, Винирия и Фонития. Его прекрасное лицо перекосилось от страха и ужаса, он вытянул вперед руку, и вновь гулко крикнул, обращаясь к Святозару:

— Отойди, отойди сейчас же! Святозар не сводил удивленного взора с Аилоунена, впрочем, краем правого глаза заметил движение, и, резко повернув голову, уставился на больного… Человек наконец-то снял капюшон, и теперь стоял и в упор смотрел на Святозара. Наследник широко открыл рот, желая закричать, но оттуда вырвался лишь протяжный, хриплый стон. Тягостно покачнувшись Святозар торопливо отступил назад, потому как увидел, что лица у этого человека… лица у человека вообще нет. То, что у него находилось на месте лица, было безобразно натянутой, с мелкими и крупными морщинами и ямками, зеленой кожей, с громадными, сине-зелеными наростами, прикрывающими еле видимые глаза, со сквозными, уходящими куда-то вглубь дырами вместо носа, и тонкой, не больше половинки мизинца, щелью вместо рта. Волос на голове у человека тоже не было, зато кожа там была ярко-красного цвета.

Святозар сделал еще два шага назад, и замер, не сводя глаз с этой ужасной личины, а уголки рта человека внезапно резко изогнулись. Он вдруг протянул руку вперед навстречу к наследнику, и спавший рукав плаща оголил черную кисть с длинными, тонкими пальцами и красными наростами вместо ногтей. Святозар глянул на эту руку и почему-то вспомнил точно такую же, только белого цвета, с такими же наростами — руку демона Босоркуна. И когда наследнику показалось, что эти пальцы с наростами вот-вот коснутся его, кто-то, будто схватил его за рубаху сзади и потянул назад. Вначале не сильно, но потом Святозар увидел, как высоко подкинул он ноги, ощутил быстрый полет назад, падение на мостовую и мощный удар головой о камень. И в то же мгновение перед его глазами полетели черные, плотные круги. Однако наследник немедля сел, порывисто потряс головой, прогоняя круги… и когда они иссякли, вновь воззрился на человека. И тотчас громко закричал, будто только, что обрел голос… А закричал он, потому как человек в буром плаще стоял на месте, и, покачиваясь вперед…назад, лучезарно горел. Желто-красное пламя поедало его плащ, уродливую кожу головы, опущенные вниз руки.

— А!..а!..а!.. — закричал Святозар и вскинув руку направил ее вперед. А морг погодя из сомкнутой ладони наследника вырвался серебристый шар и устремился к объятому пламенем человеку, в полете увеличиваясь в несколько раз и превращаясь в огромный столп воды. Но столп воды не долетел до человека, потому как наперерез ему примчался не менее громадный столп огня. Вода ударилась об огонь и точно скатилась по нему вниз, при этом потушив и само пламя, а на каменную мостовую упали лишь желтые искры огня, да серебристые капли воды.

— Что? — зычно вскликнул Святозар и повернул голову в сторону пославшего огонь правителя, и тотчас перед его глазами заплясали, завертелись черные круги. — Аилоунен, что ты делаешь?

— Спи, спи, повелеваю, спи, — засвистел тихой трелью правитель и устремил руку на наследника. Святозар выставил руки, направляя их на Аилоунена, и повеленье того ретиво ударилось о его ладони, а сам он весь тягостно покачнулся. Правитель узрев, что наследник отбил повеленье на сон и быстро спешившись, побежал к нему, на ходу громко и взволнованно выкрикивая:

— Не туши, не туши его Святозар!.. я все объясню!.. Но наследник не стал ждать объяснений. И хотя он ощущал текущую кровь, уже напитавшую своей вязкой густой волосы на голове, одначе первое, что сделал, бросил взгляд на человека. Огонь меж тем полностью спалил на том одеянье и принялся поедать плоть. Святозар торопливо направил на человека покачивающиеся руки и вновь послал повеленье, а вместе с ним и шар воды, мгновенно обернувшийся огромным столпом. Аилоунен ожидающий этот столп, выскочил к нему наперерез. И вода, стукнувшись о его тело, разбилась на множество капелек, и, окатив, намочила с головы до ног. И в тот же миг правитель вновь засвистел трелью, и резко взмахнул рукой в сторону Святозара. От того взмаха и трели наследник ощутил тупой удар в грудь, такой силы, каковой тотчас повалил его на землю. Святозар вновь ударился головой о мостовую, и теперь увидел перед глазами уже радужные круги. Когда радужные круги потеряли свою яркость, Святозар разглядел перед собой встревоженное лицо Аилоунена. Тот крепко схватил наследника за руки, и, прижав их к груди, поймав на себе его взгляд, порывисто зашептал:

— Друг мой, друг мой, прошу тебя остановись… Этого человека надо сжечь, поверь мне. Я все объясню, тебе… все объясню…. только прошу не туши его.

— Аилоунен, — гневно спросил наследник. — Что ты говоришь, что? Ты слышишь себя? Этот человек пришел за помощью, а ты его сжег. Святозар переживая страшную, громко стучащую в голове боль, попытался сесть, но правитель крепко вцепившись в его руки, засвистел трелью, повелевая ему уснуть.

— Не смей! — вне себя от гнева дыхнул наследник, и увидел, как отпрянул от него Аилоунен, отлетев в сторону, словно его кто-то толкнул.

— Друг мой, друг мой, — поднимаясь на ноги с мостовой и потирая ударенное при падении плечо, скорбным голосом воскликнул правитель. — Я прошу тебя, выслушай меня.

— Потуши его, — отрывая от мостовой голову и тяжело усаживаясь, крикнул Святозар и сызнова посмотрел на человека, у которого пламя, пожрав плоть, принялось обугливать кости. — Ах, что же ты натворил…

Ты убил ни в чем ни повинного человека, Аилоунен… Как ты мог?

Зачем я вообще сюда пришел? Глупец… глупец, я… — Святозар с трудом поднялся на ноги и почувствовал, как наполнились кровью голова и рот. Казалось, еще миг и кровь потечет из носа, из глаз и даже из ушей. Перед очами нанова поплыл густой черный туман, наследник потряс головой прогоняя его, потом выплюнул на камни мостовой переполнившую рот кровь, и громко крикнул, обращаясь к воину, — коня, коня мне, подай, Эмилини! Где мой конь?..Ах, ты, жалкая, никчемная страна, домой, туда в Восурию… Если даже и ты… ты, Аилоунен, стал таким же, как эти жрецки… таким же как все…

— Нет, я ни как все, — гневно и порывисто молвил правитель и подбежал к наследнику. — Это ты… ты, мой друг, тут ребенок… не я… Если я тебе расскажу обо всем, что тут твориться, ты, не раз потеряешь сознание… Ты будешь не просто плохо спать, ты вообще перестанешь спать… Если я тебе все расскажу… Но ты мне очень дорог, и поэтому, я жалею твою чистую, нежную душу и молчу. Но этот человек, источник страшной болезни, он пришел сюда, хотя знает, что ему нельзя сюда приходить. Он пришел, чтобы заразить этой болезнью людей, чтобы заразить и убить тебя.

— Он пришел за излечением, — тихо протянул Святозар и провел ладонью по разбитой голове.

— Нет, друг мой, эта болезнь не излечима, — уже менее гневно, но все тем же взволнованным голосом протянул Аилоунен. — Ни ты, ни я, ни Боги не смогут ее вылечить. Лишь огонь Семаргла может остановить ее движенье.

— Как же… как же так, — глядя на окровавленную ладонь и покачиваясь из стороны в сторону от боли в голове и слабости, прошептал Святозар.

— Позволь мне излечить тебя и увести к Оскидию и там… — Правитель подошел вплотную к наследнику, с нескрываемой болью в глазах посмотрел на кровавую ладонь друга, и негромко добавил, — и там я все тебе поведаю. Святозар покачиваясь, неотступно смотрел на Аилоунена, и хотя нестерпимо болела голова, но ему так не хотелось позволить тому ее излечить, потому что тогда… он это знал… его полностью поглотит нестерпимая душевная боль. Правитель протянул руку и дотронулся пальцами до груди наследника и тихо засвистел трелью. Морг погодя Святозар почувствовал, как перестала течь кровь с головы, как напитавшиеся ею волосы просохли и даже на руке, которую он все еще продолжал держать вытянутой, она пропала.

— Пойдем, пойдем, друг мой, ты сядешь на коня, — участливо продолжил Аилоунен. — И поедешь к дому Оскидия. — Правитель повернул голову и звонко обращаясь к воинам, велел, — Фонитий— коня.

Лесинтий, Винирий сопроводите наследника. Фонитий услышав приказ правителя, поспешно подвел к наследнику своего коня.

— Нет, — тихо сказал Святозар и покачал головой, потому как перед глазами все еще летали радужные круги. — Я не поеду… сам пойду.

— Друг мой, прошу тебя, — с дрожью в голосе обратился к Святозару правитель, и, протянув руку, погладил его по залитой кровью рубахе, повелевая ей стать чистой. — Я так сильно тебя толкнул… Я слышал… слышал, как сильно ты ударился головой о мостовую. — Губы Аилоунена дрогнули, он порывисто вздохнул. — Я уверен, тебе не хватит сил дойти, ты очень… очень бледен, тебя качает. Прошу тебя, сядь на коня. Святозар заглянул прямо в голубые, заполненные до краев беспокойством и чувством вины, глаза Аилоунена, и, взяв поводья из рук Фонития, принялся усаживаться на коня. Лишь только он воссел на жеребца, и поворотил его в сторону улицы, ведущей к дому Оскидия, как почувствовал, что вновь тяжело загудела голова, а перед глазами замелькали малюсенькие, крошечные красные и синие круги. Уже выезжая с площади, наследник на миг оглянулся, теперь на площади был не только правитель, Эмилиний и Фонитий, но и множество испуганных женщин, детей и даже мужчин, которые наверно увидев гибель человека, и поединок кудесников наполнили ее. Святозар содрогнулся все телом и бросил последний взгляд на почти догорающего человека, кости которого уже распались, и, повалившись на мостовую, поколь продолжали ярко мерцать в магическом пламени Семаргла, не распространяя кругом не только запаха, но даже и дыма. У Святозара закружилась голова от увиденного, он тяжело вздохнул и понудил жеребца ехать скорей, и тотчас услышал позади гневный голос Аилоунена:

— Ни кому не подходить к огню, я сам все уберу… Эмилиний, как ты посмел подпустить этого человека к наследнику, разве ты не видел, что он болен тальперузой? Святозар услышал гнев в голосе правителя и название болезни, и вновь содрогнулся всем телом, потому как ему показалось, что он где-то слышал это слово… или… или… даже видел такое лицо.

Впрочем, у него так кружилась, что не возникало даже желание выяснить, где он слышал, или видел это. Наследник в сопровождении Лесинтия и Винирия доехал до дома Оскидия, и, спешившись, передал поводья светнику, да потирая пальцами правый висок, поморщившись, тихим голосом добавил:

— Лесинтий, Винирий возвращайтесь к правителю.

— Ваша милость, — негромко окликнул Святозара Лесинтий, когда тот уже подошел к двери и постучал в нее. — Его светлость, правитель Аилоунен, прав. Если бы этот человек коснулся вас, вы бы тоже заболели тальперузой и вскоре умерли. Святозар болезненно перекосившись, перстами потер виски, в каковых точно громыхал гром, метая молнии повдоль лба и ничего не ответив Лесинтию, когда Лиренсия открыла дверь, вошел в дом, да прямым ходом, даже не глядя на улыбающуюся ему женщину, направился в свою комнату. Лишь только Святозар вошел в комнату, он тут же снял с себя все одеяние и, положив его на пол пропел-прошептал, повелевая вещам исчезнуть. Когда же пол очистился, создал новую рубаху и штаны, и быстро одевшись, присел на ложе, ибо теперь сызнова и вовсе нестерпимо разболелась голова. Обхватив ее руками, Святозар глубоко вздохнул, и, подавляя глухой стон, лег на ложе. Медленно, так как рука кажется тоже отяжелела и налилась болью, он положил ладонь на лоб и пропел-прошептал повеленье угаснуть боли. Однако боль не угасла, лишь немного уменьшилась, а в висках все еще продолжало громыхать, да и сама голова нежданно налилась такой тяжестью, будто на нее, что-то сверху положили. Наследник закрыл глаза, и перед ним проплыло лицо человека больного такой, как ему показалось знакомой болезнью тальперузой. Лицо без бровей, ресниц, носа, щек… не лицо, а точно натянутая личина, а потом Святозар увидел его черную руку с длинными, тонкими пальцами и красными наростами, не просто красными, а красно-черными… точь-в-точь как у Босоркуна… И почему-то подумалось, что этого человека и прислал демон Босоркун… чтобы, как сказал Аилоунен: «убить Святозара». Ведь теперь, когда он снял забвение с души Аилоунена, когда началось возрождении приолов, необходимость в нем, в Святозаре для Чернобога отпала. И почему бы нынче не убить его… его сына ДажьБога, наследника Восурии, кудесника Святозара! От тяжелых мыслей перед сомкнутыми глазами Святозара замелькали то мелкие, то крупные радужные круги. А некоторое время спустя в комнату открылась дверь, и с удрученным лицом в нее вошел Аилоунен, и сразу же направился к ложу наследника. Он торопливо придвинул сиденье к ложу, и, опустившись на него, тотчас, вроде ощущая болезненное состояние Святозара, протянул к его лбу руку. Наследник немедля открыл глаза и посмотрел на правителя.

— Прости меня, Святозар, что я разбил твою голову и доставил тебе такую физическую и душевную боль, — начал говорить Аилоунен и прерывисто задышал. — Мне так жаль, но когда я увидел, что это… это чудовище…

— Не говори так, — тихо попросил наследник.

— Хорошо, хорошо, друг мой, как скажешь, — согласился правитель, и положил ладонь на лоб наследника, перед этим смахнув с него прядь каштановых волос. — Если бы он дотронулся до тебя, я бы уже не смог тебе помочь…. Когда я увидел, как он тянет к тебе руку, я очень испугался… я не рассчитал свою силу…

— Аилоунен, — перебив друга, молвил Святозар и болезненно перекосил лицо. — Неужели ему нельзя было никак помочь? Правитель почувствовал движение кожи под рукой и увидел, как лицо наследника перекосилось да тихо, засвистел трелью, снимая боль с его головы. Погодя Аилоунен досвистел свое повеленье, и грохочущая боль, наконец, покинула голову Святозара. Правитель надрывно вздохнул, убрал руку со лба наследника и чуть слышно произнес:

— Сейчас я все тебе объясню, друг мой. — Он на миг затих, вздев руки, снял с головы венец, и, положив его на стол стоящий подле, оправил книзу свои непослушные темно-пшеничные, волнистые волосы да начал свой сказ, — человек, который теряет истинную веру… Который теряет в своей душе Богов, или подменяет их на, что-то несуществующее, и лживое, становится не только духовно больным, но он становится больным физически. То, с чем ты столкнулся, за последнее время, здесь в Неллии— это только верхний слой вырождения: не желание трудиться, не желание рожать и воспитывать детей, не желание следить за чистотой своего города, дома, ложа, тела, все это приводит на путь извращения. Поэтому ты видишь непаханые поля, вырубленные леса, загрязненные реки. Ты видишь стариков, а не видишь детей— продолжение их рода, ты видишь грязные улицы, укрытые помоями и навозом и такие же грязные и неумытые лица и тела людей. Но если человек хочет извратить себя, свое тело, свою душу, он идет еще дальше. Он позволяет себе творить извращение даже к самому чистому и прекрасному к продолжению рода… Но Чернобог, который очень умен, который расселил по Яви свое воинство, своих дасуней, демонов, колдунов, кои в свою очередь несут по земле Кривду и закрывают ею Правду. Так вот Чернобог уже давно подметил, что всякий народ, который тихой поступью, или широким шагом движется к смерти, этот народ начинает извращать именно чувство любви, чувство рождения на земле и продолжение своего рода. Еще за долго до Всемирного Потопа, еще до гибели галатеронцев, Чернобог и Мара произвели на свет демона Тальперуза… Этот демон подчиняется лишь Чернобогу, он его сын, его порождение. Этот демон ходит по земле… и когда вершится извращение любви, он— Тальперуза, касается своей рукой этих людей, целует их своими синими губами и входит в этих мерзостных извращенцев болезнь— тальперуза. Эта болезнь проявляется вельми скоро. На второй день по телу человека проступают маленькие красные крапинки, затем крапинки становятся больше, через семь дней ты уже весь красный. Еще три дня и твоя кожа становится зеленой, а после ты начинаешь постепенно терять свое лицо. Проходит лишь миг и это уже не лицо, а нечто, нечто… еще немного и твое тело почернеет, и ты умрешь. Первый раз таких людей я видел на заре юности моей души… Этой болезнью болели галатеронцы, которые решили, что раз Божественности у земли нет, Богов нет, то и сами они могут жить как хотят, могут творить, что хотят… Вылечить эту болезнь не могут даже светлые Боги. Чтобы эта болезнь не появлялась на земле, нужно или жить по закону Сварога, или убить демона Тальперуза. Но Тальперуз находится под защитой Чернобога. И пока он, Тальперуз, не вышел из подчинения Чернобога убить его невозможно. — Аилоунен на малеша прервал свою речь и тяжело вздохнул, по его мужественному, чистому, и, увы, уже не детскому лицу, пробежала, словно тень печали, и он горестным голосом, продолжил, — эта болезнь теперь живет в Неллии. Многие люди болеют ею, и таких людей выселяют из городов и деревень, потому как только их кожа приобретет зеленый цвет, они сразу становятся опасны для других… А если они коснуться кого-либо такой зеленой или черной рукой, и тому человеку будет не избежать тальперузы. Там на юге Неллии есть город… город ли, деревня ли, Тальперия— туда выселяют таких людей… Чтобы они там, среди таких же как сами, доживали свои дни. Они ходят там в бурых, длинных плащах и им не позволяется уходить с того города. Их боится вся Неллия, воины, знать, и даже жрецы никогда не приносят их в жертву. — Аилоунен замолчал, и, вздохнув, посмотрел на Святозара, его нос и лоб покрылись тонкими паутинками-морщинками.

— Аилоунен, — тихим голосом вопросил Святозар. — Но тогда зачем ты его сжег, надо было отправить его в тот город.

— Нет, нет… друг мой, его руки были черны, — поспешно ответил правитель, словно желая оправдаться перед наследником. — Его уже не имело смысла отправлять в Тальперию… Боги мои скольких в дороге он заразил, и скольких мог… И тебя, тебя, мой друг, он тоже мог убить… Как он только сюда попал, как узнал про тебя… ведь от Тальперии до Артарии путь очень дальний, и как его пропустили жрецы и воины, охраняющие этот город.

— Его привел Босоркун, — с дрожью в голосе, высказал свои недавние догадки наследник, и содрогнулся всем телом, подумав о том, что если бы не Аилоунен… если бы не Аилоунен… путь и бой в этой жизни, его — Святозара был бы окончен, и не увидел бы он ни Любавы, ни отца, ни своего сына….

— Почему ты думаешь, что его привел Босоркун? — взволнованно поспрашал правитель, и наследник увидел, как вздрогнуло лицо друга.

— Не знаю, мне так кажется, — молвил Святозар, и, легохонько скривил губы. — Мне так кажется… когда я впервые увидел его руку с этими ужасными наростами, то вспомнил демона Босоркуна, которого присылал ко мне Чернобог… чтобы я… чтобы я не ссорился с Паном… И этот человек также изгибал губы, или то, что у него там осталось от губ, также, как их изгибал Босоркун… А потом, Аилоунен, я сделал то, что желал Чернобог, снял забвение с твоей души, помог душам начать возрождение в Неллии и теперь во мне отпала необходимость… Теперь я более не нужен Чернобогу, ведь он все время считал, что я выполняю его повеленье… его желанье… Но это друг мой не так, я выполнял повеленье моих светлых Богов и моей души… Поэтому— то Чернобог, наверно, и решил, что раз я выполнил, то, что он желал, теперь наконец— то можно убить сына, извечного своего врага, ДажьБога. Правитель какое-то время хранил молчание, лишь тревожно покусывая нижнюю губу, а немного погодя, заметил:

— Может ты и прав… может это и Босоркун его привел, по велению Чернобога… Но тогда благодарение Семарглу потому, как это он… он точно пропел мне слова древней песни, которую когда-то мне подарил: «И вот идет в степи нашей великое множество иных родов, И не должны мы быть мирными, И не должны просить помощи, ибо она в мышцах наших, и на конце мечей, И ими мы сечем врагов.» Как только я услышал эту песню, я поворотил коня и поскакал к тебе на площадь, потому, что мой отец Семаргл всегда предупреждал меня о грозящей беде словами из этой песни.

— Да…,-откликнулся наследник. — Семаргл опять меня спас… Мой Бог и мой друг спасли меня от страшной… — Святозар смолк порывисто дыхнул и внезапно, словно вновь увидев черную руку и ярко горящее в магическом огне тело человека, передернул плечами, да негромким наполненным болью пережитого голосом, добавил, — спасли меня…

Спасли меня от страшной смерти… как мне только благодарить вас обоих.

— Ах, друг мой, что ты такое говоришь, — отозвался правитель, и в его голосе прозвучала та же боль, что и в голосе Святозара. — Какая благодарность… чтобы я делал… если бы намерения Чернобога сбылись…Чтобы делал Семаргл, чтобы он сказал ДажьБогу и Перуну…О, Боги мои! — Аилоунен протянул руку и ласково погладил Святозара по волнистым, каштановым волосам.

— Жалко только, — заметил наследник и так как у него опять начал покалывать правый висок, поморщил лицо. — Что сейчас в этом магическом огне, также как гибнет от моего меча, умерла душа этого человека.

— Святозар, да я уничтожил этого человека, и не только его тело, но я уверен… — Аилоунен поднялся с сиденья, и, посмотрев на наследника, сверху вниз, молвил, — и его черную душу…Потому как он знал насколько опасен, однако пришел… заражая и убивая по дороге других, не повинных людей. И даже пусть ему нашептывал в уши Босоркун или Тальперуза, для меня не важно, кто ему шептал, важно, что я смог его остановить… Вот именно так и остановил когда-то Семаргл извращенные тела и души галатеронцев.

— А… а… — внезапно протянул наследник и взволнованно глянул на Аилоунена. — Теперь я понял, где слышал это слово— тальперуза. Оно из твоей прошлой жизни, а в моей голове и душе уже так все перемешалось, что я сразу и не вспомнил, что слышал его, когда проглядывал твою жизнь. Когда видел смерть галатеронцев, точно также как вижу сейчас смерть приолов, как может быть, когда-нибудь, увижу смерть собственного народа, моих дорогих восуров.

— Друг мой, — обеспокоенно заметил правитель и принялся прогуливаться вдоль ложа по комнате взад и вперед. Его нос и лоб все еще были покрыты тоненькими морщинками, а губы заметно вздрагивали, — ты, слишком, много об этом думаешь. И каждого… каждого несчастного пропускаешь через свою душу. Так долго ты не выдержишь, надо понять одно, это и есть жизнь. Жизнь человека начинается с его рождения, а заканчивается смертью. Жизнь народа начинается с его рождения, а заканчивается смертью. Жизнь земли, и окружающих ее звездных светил — все начинается с рождения, а завершается смертью. Но во время своего движения от появления, как таковой сущности, до ее гибели, до остановки движения этой сущности. Она— эта сущность, не важно человек ли то, народ, земля или звезда, встречает много преград, окольных путей, узких троп, глубоких, бездонных пропастей…

Сущность встречает обман, болезни, предательство, страдание и боль.

И если эта сущность в силах преодолеть то, что встретилось на ее пути, то движение продолжится, а если нет!.. То человек умрет, народ вымрет, земля и звезды погибнут. Сейчас мой народ— народ некогда великих и славных руахов, приолов и гавров проходит очень тяжелый момент на пути своего развития. И если ему удастся преодолеть эту болезнь, это предательство, то у него впереди еще будет жизнь, а если нет… то лишь смерть. — Правитель резко остановился около стола, и, протянув руку, нежно провел указательным левым пальцем по золотой поверхности своего венца, лежащего на столешнице, и негромко продолжил, — я был очень молод, когда видел гибель галатеронцев… Молод душой. Я был потрясен тем, как человеческая глупость, самомнение, отрицание истины, может довести целый народ, до гибели…. Я был не просто потрясен, я был точно раздавлен, когда видел, как огонь Семаргла прилетевший из небесной выси уничтожил тела и души, этого некогда, умного и великого народа.

Моя душа также сильно плакала и страдала, как и твоя, не в силах смириться со смертью… заметь друг мой духовной смертью целого народа. Но Семаргл сказал мне тогда: «Сын мой, не позволяй себе проявлять слабость. Не пускай в свою чистую душу немощь и жалость — удел слабых и смиренных. Помни жизнь — это борьба, это бой! Лишь гордым и смелым достается победа! Лишь идущие в войске Бога борьбы и битв, в войске Бога Перуна станут первыми, станут победителями! И только те, кто смело шагал в этом войске, будут вечными жителями небес!»— Аилоунен вновь замолчал, и, отойдя от стола, приблизился к сиденью, он крепко взялся за спинку руками, и, посмотрев прямо в голубые глаза Святозара, который тихо замерев на ложе, внимательно слушал мудрую его речь, звонким, певучим голосом, дополнил: «И это поет птица Матерь Сва нам, чтобы мы подняли мечи свои на защиту свою. И она бьет крыльями о землю, и прах поднимается к Сварге. И на этой земле-враги, и она бьет их, и она сражается за нас. И их мы одолели, как она нам кричала, ибо крик ее был в сердце нашем. И мы ведали, как вить сурью и идти досечи, И там одолевали питье иное, сотворенное Богами. И оно будет нам, как живая вода в последний час великой тризны, Которая будет у всякого, кто умер за землю свою.» Ты, Святозар, вечный правитель, славного восурского народа, идущий в третьем воинстве, по правую руку от своего отца, мощного витязя ДажьБога, должен понять главное. Твоя бесценная душа, это точно яркий свет огня для людей, что живут рядом с тобой… И если ты, мой друг, позволишь себе предаться печали, если ты будешь изводить свою душу мыслями, каким путем идут по этой земле народы… каким по сути страшным путем они идут… Ты погубишь себя и затушишь это яркое огненное пламя. Ты потухнешь и ничего после тебя не останется, ничего, даже маленькой, лазурной крупинки. Твой народ в котором ты родился, с которым ты идешь, светел и чист, и пока он живет духовной жизнью, пока избирает путь познания истинной веры, души и света — ему не грозит гибель. Перед таким народом следующим не по пути злата и серебра, не по пути бесконечного ненасытного исполнения собственных желаний, перед ним не будет стоять вопрос смерти… Такими людьми были жители Алтынского царства Пленки и Святогора, поэтому после гибели своих правителей и начала Всемирного Потопа, их царство опустилось вглубь Восточного моря, для нового пути и новой жизни.

Быть может, что-то подобное произойдет и с восурами, когда-нибудь, через много веков. Ты знай, главное, Святозар, не только у тебя есть путь к трону Всевышнего… нет! Такой путь есть у каждого восура, у каждого человека и если такой человек следует истинной вере, не изменяет своим Богам… Его путь— путь простого человека или народа может тоже пролегать туда к новым непознанным мирам, к новой Яви. И в той Яви, в тех мирах уже не просто Святозар и Аилоунен, не просто люди… а Боги с именами Святозар и Аилоунен будут творить новую жизнь.

— И ты, мой дорогой друг, мой спаситель, — внезапно еле слышно, прошептал Святозар. — Будешь, как и твой отец — Богом огня!

— Да, я буду Богом Огня, а ты Святозар, — очень громко, торжественно молвил Аилоунен. — Ты будешь, как твой отец, великим и славным витязем ДажьБогом, победителем Чернобога и отцом Бога Коляды, который принесет ведическую веру и знания новым людям, новой земли, новой Яви!

 

Глава четырнадцатая

В последующие дни Аилоунен беспокоясь за жизнь Святозара, приставил к нему в охрану вместо Эмилиния, Фонития и Пампивия. И прежде чем наследник приступал к излечению, самолично, проверял всех больных, выясняя, нет ли среди них зараженных тальперузой. Весть о том, что в Артарии появился ведун, который лечит людей, и не берет за то тины, стала быстро разлетаться по Неллии. Поэтому поток больных не иссякал, а становился с каждым днем все больше и больше, в отличие от сил Святозара, которые, как это он и сам чувствовал, и повторял Аилоунен, уменьшались в нем с каждым излечением. От каждой улыбки или радостного восторга больного, наследник чувствовал все нарастающую слабость не только в теле, но и в душе, и почему-то стали вспоминаться слова старца Берия, которого он встречал в Арапайских горах: «Нельзя так не разумно использовать магию… магия даруется телу и душе, и также как и труд, она высасывает из тебя силы». Как верно это было сказано! Несомненно, старец Берий был прав, магия высасывала из Святозара силы и он это ощущал, потому как возвращаясь в дом Оскидия, не просто еле шел, а прямо-таки плелся, тяжело переступая ногами, а ночами и вообще не видел никаких снов, ни хороших, ни плохих, перед глазами кружились в черном зареве яркие красные круги. И наследник порой думал, что раз Чернобогу не удалось его убить при помощи болезни — тальперуза, то теперь он, сам, все же выполнит веление Темного Бога, и погубит себя этим бесконечным излечением…. Наследник понимал, надо отказаться лечить больных, но отказать этим несчастным, худым, изможденным людям он просто не мог.

Ведь люди приходили к нему из дальних деревень, которые лежали на дорогах восточнее, западнее и даже южнее Артарии. Люди приходили из— под самого Южного моря, спускаясь с высоченных круч Ултакских гор, и чем дольше шли такие люди, тем более слабыми они приходили, тем страшнее, уродливее и запущенней были их раны. И глядя на их страдания, Святозар просто не мог отказать им в помощи, повторяя про себя слова того же старца Берия: «Использовать магию надо тогда, когда в ней есть необходимость… лечение, защита…» Вот именно— лечение, уговаривал он себя и продолжал повелевать над ранами. Одначе к одиннадцатому дню, как они захватили Артарию, и находились в ней, наследник совсем ослаб. Теперь уже не просто не было сил, но даже не было желания смотреть на эти мученья, стоны, чувствовать этот гнилостный запах, который кажется все время жил рядом с ним. Наследника стала опять тошнить, к голове подступила боль, и даже дышать… свободно дышать он уже не мог, казалось вкруг него поплыл густой, липкий туман, такой точно, как он видел в проходе, по которому летел вместе с Богами. Посему теперь Святозар, прежде чем принять нового больного, подолгу стоял над ним, стараясь отдышаться и убеждая себя, что еще один больной и все, он уйдет домой. Но когда на табурет садился очередной несчастный, с трясущимися руками, или вообще без рук, наследник наново принимался себя уговаривать, не в силах отказать в помощи. Сегодня был особенно жаркий день. Солнце уже давно перевалило за полдень, и двинулось к краю небосвода. Наследник в мокрой от пота рубахе, тяжело покачиваясь вправо… влево устало глянул на старого деда, севшего пред ним на табурет с перекошенным толи от боли, толи от болезни ртом. «Все не могу», — сам себе сказал Святозар и отошел от старика. Все также покачиваясь от утомленности, он прошелся по площади, глубоко вздохнул и остановившись на месте, закрыв глаза, недвижно замер. Теплые солнечные лучи касались лица наследника, ласковый осенний ветерок, прилетевший откуда-то из степных просторов Неллии трепал его волосы. И внезапно Святозар услышал тихий, такой родной и дорогой его душе голос ДажьБога, который упал откуда-то из вышины, и прозвучал совсем рядом, прямо возле него, или прямо в нем: «Мальчик мой, идите в Асандрию, идите скорей, торопись!..» Святозар открыл глаза и почувствовал, как внутри него заволновалась, забеспокоилась душа, он торопливо обернулся. По площади в разные стороны шли люди, жители Артарии, прямо перед ним стояли больные, а на табурете сидел испуганный дед, который наверно подумал, что в излечении откажут или, что еще хуже, заставят платить тины. Святозар еще миг медлил, а после шагнул к деду и без всякого передыха запел— зашептал над больными, бесконечную песню излечения. К вечеру, когда солнце уже закатилось за край небосвода, и в город вернулся Аилоунен, который ездил с воинами в деревню, что лежала невдалеке от Артарии и где бесчинствовали жрецы, принося людей в жертву, Святозар закончил лечение. И хотя людей на площади оставалось еще много, но Фонитий и Пампивий, да приехавший за ним Винирий, чуть ли не силой увели наследника в дом Оскидия. Святозар вошел в дом, огляделся, и, увидев за столом трапезничующих Аилоунена и Оскидия, подошел к ним. Он медленно отодвинул в сторону сиденье и тяжело опустился на него. Несмотря на то, что наступила ночь и темнота наполнила улицы и дома, да и весь город в целом, в комнате было необычайно светло, потому как прямо над столом висело несколько ярких круглых шаров света, созданных правителем, лучисто наполняющих помещение дневным светом. Святозар посмотрел на эти полыхающие шары, потом перевел взгляд на лампедра, и, обращаясь к нему, негромко сказал:

— Оскидий, если ты поел, будь добр выйди, мне надо обмолвиться с правителем. Лампедр порывчато кивнул, да поспешно отодвинув сиденье, и, выйдя из-за стола, направился в комнату сына, плотно прикрыв за собой дверь. Святозар оперся спиной о спинку сиденья, и, посмотрев на правителя, оный с огромным аппетитом поедал жареное мясо, молвил:

— Аилоунен, нам надо отправляться в Асандрию.

— Угу, — согласился правитель, и, прожевав еду поспешно ее сглотнул. — Дней через пять.

— Нет, завтра, — настойчиво сказал наследник. — Завтра.

— Это почему, завтра? — спросил Аилоунен, и, наколов на вилицу мясо, поднес его ко рту.

— Да, прекрати же есть, хоть на миг, — раздраженно заметил Святозар. — Разве ты не видишь, мне надо поговорить с тобой. Аилоунен встревожено воззрился на наследника, и тяжело вздохнув, так словно видел перед собой неизлечимо больного, положил вилицу с наколотым на нее кусочком мяса на блюдо, весьма мягко проронив:

— Друг мой, что случилось? Зачем ты гневаешься? Наверно, ты, устал… но я, же тебе говорил с утра, и повторюсь. Святозар ты плохо выглядишь, ты так похудел за это время, осунулся, пропал блеск в глазах, тебе надо прекратить лечить людей, ибо каждое излечение высасывает из тебя твои душевные силы. Друг мой, расходуя запас душевных и физических сил при излечении, ты теряешь свое здоровье, и скоро ты сам захвораешь.

— Погоди, Аилоунен, дело совсем не в больных, — поморщив лицо, ответил Святозар, чувствуя по слабости и головокружению, что правитель прав.

— Да, как же не в больных, — возмущенно произнес Аилоунен, и, сжав кулак, стукнул им со всей силы по столу так, что вверх подпрыгнули не только чаши и блюда, но даже полный, глиняный кувшин с молоком. — На тебя страшно смотреть, как ты исхудал, как потемнело твое светлое лицо, ты лучше выглядел, когда пришел из Пекла. А сейчас… глаза впали, щеки впали, цвет лица не лучше, чем у тех больных, оных ты лечишь, а последние дни я стал замечать, тебя качает из стороны в сторону. И ты совсем ничего не ешь. Да и с площади тебя все время силой приходится уводить. Разве можно так себя мучить, так изводить.

Эти раны так воняют, что я вообще не представляю, как у тебя хватает сил стоять и их лечить. Сегодня я привез из деревни зелейника. Он в этих краях самый лучший зелейник, я подверг его познанию истины, и теперь он будет лечить, этих людей не забирая у них их жалкие тины.

Оскидий отвел ему дом в Артарии, и завтра он приступит к лечению, а ты мой друг, более не смей ходить на площадь… Все, тебе, пора отдохнуть, отоспаться. Твоя сила дана тебе, не для того, чтобы ты становился зелейником и лечил тела… ты должен лечить души.

— Аилоунен, ты хоть на миг прервись, — усмехнувшись, попросил Святозар, и повел уставшими плечами. — Причем тут как я выгляжу.

— Как это причем, — гневно сказал правитель, и на его носу и лбу залегли тоненькие морщинки. — Ты уже сам еле ходишь, и вскоре будешь лежать на ложе и хворать… но если я смогу излечить твое тело… то запас твоих душевных сил, увы, нет! И тогда… тогда ты можешь заболеть такой болезнью, которая начнет поедать тебя изнутри, опустошая твою прекрасную душу.

— Друг мой, вот умеешь ты все-таки, переводить разговор в нужное тебе русло, — молвил Святозар и благодарно посмотрел в голубые глаза правителя. — Но я пришел тебе сказать совсем о другом. О том, что сегодня на площади, я слышал повеленье своего отца, который сказал мне, чтобы мы срочно шли в Асандрию и торопились. И раз, мой отец, мне этот повелел, нам надо так и сделать поверь мне. Надо идти в Асандрию, не откладывая, прямо завтра.

— Нет, завтра не получится, я хотел съездить еще в одну деревню и там…, — начал, было правитель, и взяв в руки вилицу, положил в рот мясо и принялся его пережевывать.

— Да, какая деревня, — гневным голосом перебил его наследник. — Нам надо идти в Асандрию, и подчинить себе эти четыре тысячи воинов из нелльских городов. Нам надо уничтожить жрище в Асандрии и их главного пажреца, уничтожить царя Манялая и провозгласить тебя правителем Приолии, а не сидеть тут… На нашей стороне уже два города Артария и Мопилия, а как только захватим Асандрию, на нашу сторону перейдет еще три города и воины… воины из Сомандрии. Надо идти завтра. Давай Аилоунен решайся, идем налегке, возьмем с собой сотни три и выступаем. Не зря, не зря, друг мой приходил сегодня мой отец… И, знаешь, отправь на дорогу к Асандрии, этих как вы их называете. — Наследник прервался, наморщив лоб, а после по восурски спросил, — лазутчиков, как Аилоунен, вы называете лазутчиков?

— Подлазниками, — тихим голосом по приольски ответил правитель, не переставая жевать.

— Вот, вот, — снова переходя на приольский язык, продолжил Святозар. — Отправь этих подлазников на дорогу по направлению к Асандрии, пусть проверят, может Манялай нас решил опередить и двинул войско нам навстречу.

— Ох, друг мой, — звонким голосом откликнулся правитель и глаза его блеснули обжигающим голубым светом, а на носу и лбу расправились морщинки. — Не смеши меня… Кто двинул, кого двинул. Да, Манялай, сидит в своем дворце и трясется, молясь Есуанию и прося его об одном, чтобы ты не оказался тем, кто ты есть.

— Аилоунен, — обиженным голосом, протянул наследник. — Ты словно не слышишь меня.

— Слышу, слышу, мой друг… И не только слышу, но и вижу, — ответил правитель и оглядев наследника порывисто выдохнул. — Я просто думаю.

Думаю, как сделать лучше, и сколько взять воинов в поход.

— Чем меньше их будет, тем лучше, — сказал Святозар и потер пальцами смыкающиеся от усталости и сна глаза.

— Нет, нет, Святозар, воины нужны, ты не прав. — Аилоунен отрицательно покачал головой, помолчал, а немного погодя доев с блюда последнее мясо, пояснил, — как бы ты и я не были сильны… Как бы не была велика наша магия, но удар кинжалом, можно получить и в спину. Не всегда его наносят в грудь… и знаешь, друг мой, поверь мне, это очень больно.

— Я знаю, Аилоунен, как это больно. В этой жизни, — Святозар обхватил перстами край столешницы, его губы едва заметно дрогнули и он чуть слышно пояснил, — семь лет назад, мой младший брат Эрих, бросил в меня кинжал. И хотя он попал мне не в спину, а в грудь, прямо в сердце, я чувствовал, как это больно…. потому, как умер.

— Умер…, — прошептал правитель и взволнованно передернул плечами.

— Да, умер, друг мой… Но ДажьБог хотел, чтобы я вернулся в Явь, — все также тихо продолжил свои объяснения Святозар. — Вернулся в Явь и исправил совершенную мной ошибку, уничтожил зло которое хотело пожрать мою землю и мой народ… ДажьБог хотел, чтобы я пошел в Пекло, хотел, чтобы я помог мальчику Риолию… И я, все время следовал его повелению, повелению моего Бога, потому что… потому что Аилоунен два раза в жизни я не последовал его повелению, и тем самым чуть было не погубил свой народ.

— И, что это были за два раза, — поинтересовался правитель, не сводя обеспокоенных глаз с наследника.

— Первый раз— это было в моей первой жизни, — вздыхая, ответил Святозар. — Я нарушил повеленье моего отца и вывел мой молодой, неопытный народ на битву с ягынями.

— С ягынями? Восуры бились с ягынями… с Ерку? — туго дыхнул Аилоунен и подался всем телом вперед. — И победили?

— Да, победили, — немедля отозвался Святозар и поднялся с сиденья.

Он малеша погодил, малозаметно качнулся туды… сюды и все поколь придерживаясь за край стола, с дрожью в голосе, добавил, — тебя уже тогда не было в Яви, ты умер Аилоунен. А Ерку стал убивать и уничтожать народы, живущие рядом, волшебные и людские, а потом решил съесть гомозулей. Царь Гмур просил помощи у нас, но ДажьБог запретил мне идти на бой с ягынями, однако я не послушал его повеленье. И хотя, друг мой, мы спасли гомозулей, но в том бою я потерял слишком много своих братьев, да и сам я, убив Ерку, умер. Мне вернул жизнь Бог Перун. — Наследник замолчал, он устремил взгляд, словно сквозь сидящего напротив него правителя, и низким голосом продолжил, — а во второй раз… Во второй раз я не послушал повеленья моего отца, в следующей моей жизни, тогда, когда создал заговор и оставил магические способности лишь первенцу из своего рода… Я помню, друг мой, из небес тогда не раз прилетал голос моего отца, останавливая мой необдуманный или уж слишком сильно обдуманный поступок, который потом принес так много горя, боли и страданий моим близким: матери, отцу, брату… И столько, столько душевной боли мне. Так, что теперь, я, буду слушать повеленье моего отца, и если ты Аилоунен не хочешь выступать завтра, я отправлюсь сам в Асандрию. — Святозар убрал руки со стола, выпрямился и уже более бодрым голосом, заметил, — а, теперь, доброй ночи тебе, мой друг!

— Ты, что опять не будешь есть? — точно очнувшись от рассказа наследника, взволнованно спросил правитель.

— Нет, не буду, — молвил Святозар, и, направив свою усталую поступь к комнате гостей, обхватил перстами дверную ручку. — Я так устал, и так нанюхался гнили, желая излечить как можно больше людей, что у меня лишь одно желание, поскорее дойти до ложа, сменить мокрую и пропахшую потом рубаху и заснуть. Святозар дернул ручку на себя, открыл дверь и все той же усталой поступью вошел в комнату. Однако он и впрямь так утомился, что смог лишь снять с себя обувь и рубаху, и, кинув первое на пол, а второе на сиденье повалился на ложе и тотчас уснул. А перед глазами его замелькали страшные раны, обожженные руки и растягивающиеся в стороны, кривые улыбки, и полные слез, несчастные глаза неллов выпрашивающих излечения. Те изуродованные части тел, будто наращивали свое движение, может жаждая выплеснуться в разгорячено— усталое тело наследника, когда внезапно послышался тихий свист трель. Мерцание плоти на морг спало и наследник, догадавшись, что это Аилоунен накладывает на него заговор на сон, попытался пробудиться. Он даже попытался открыть глаза и сесть, но почувствовал, как не по-детски сильная рука отрока-мужчины легла ему на лоб и придавила к ложу, а тихий свист трель зазвучал громче и пронзительней. Когда Святозар все же пробудился, и открыл глаза, то первое, что увидел перед собой лицо Аилоунена. Правитель сидел на ложе, подле, и теребил его за плечи, пытаясь разбудить.

— Ну, наконец-то, ты, пробудился, — ласково заулыбавшись, произнес правитель, поднимаясь с ложа Святозара. — А я уж думал, придется повелевать, потому что ты никак не хотел просыпаться… И даже, друг мой, отмахивался рукой от меня, словно от назойливой мухи. Давай, давай, Святозар поднимайся и в путь.

— Аилоунен, — недовольным, заспанным голосом, проворчал наследник. — Ты зачем опять накладывал на меня сон? Святозар потянулся на ложе, раскинув широко руки, и резво поднялся, ибо он все еще находился без рубахи, а взгляд правителя слишком красноречиво сопереживал его боли, мягко оглядывая шрамы на теле. Торопливо протянув руку, он взял с сиденья чистую белую рубаху, да также скоро натянул ее через голову и оправил, а после наклонился к чоботам. Одначе на полу вместо чобот стояли высокие, красные сапоги.

— Где мои чоботы, Аилоунен, — усмехнувшись, поинтересовался наследник и поглядел на правителя, который поместился возле стола, и, оправив свои непослушные волосы, водружал на голову венец. — И ты, не ответил мне, зачем, ты накладывал на меня сон? Аилоунен, развернувшись, благодушно воззрился на сапоги, стоящие подле ложа наследника, да одернув вниз свое длинное, похожее на кафтан одеяние, ответил:

— Ах, друг мой, мы же отправляемся в поход, вот я и создал, для тебя сапоги. Святозар все еще продолжающий смотреть на сапоги, покачал головой, и направив на них вытянутые перста пропел-прошептал.

Прошел, верно, лишь морг времени, когда красный цвет на сапогах сменился на черный.

— Аилоунен…, — раздраженным голосом, протянул имя правителя Святозар, и, принявшись обувать сапоги, глянул прямо в смеющиеся глаза того.

— Друг мой, ну не сердись, прошу тебя. Я решил, тебе просто необходимо отдохнуть, — ответил правитель, и теперь заулыбались губы Аилоунена. — А мне нужен был еще один день, и чтобы ты, упрямец, которого невозможно переубедить, никуда без меня не уехал… Я решил, что благоразумнее тебя будет поспать. И кстати, Святозар, ты намного стал лучше выглядеть, а теперь, ты поешь, и я буду вовсе спокоен за тебя. Вот тогда мы сможем отправляться в путь, ведь нас уже ждут наши триста воинов.

— Тогда поторопимся, — согласно кивнув и улыбаясь, откликнулся Святозар, и, поднявшись с ложа, пошел в кухню, на ходу застегивая на себе пояс. Следом за Святозаром из комнаты для гостей вышел Аилоунен. Стол в кухне уже был накрыт, а Лиренсия, которая поставила на него две чаши, нежно улыбнувшись вышедшему Святозару и правителю, пошла в комнату к сыну, осторожно и плотно прикрыв за собой дверь.

— Ну же, ну же, друг мой, — подтолкнув в спину Святозара, поторопил его правитель. — Идем к столу. Наследник, понукаемый правителем, подступив к столу, отодвинул сиденье и опустился на него, с интересом оглядев приготовленное. Ибо на столе нынче, находились в блюде тушеные овощи, жаренное мясо, вареные яйца, белый, творожный сыр (большая редкость в Неллии) и испеченные круглые, сладкие пышки, да кувшин молока.

— Лиренсия, — сказал правитель, указуя рукой на стол. — Все приготовила сама, и только, что закончила выпекать для тебя сладкие пыштеллы так, что я надеюсь, ты хорошо поешь и оценишь ее труд. Святозар благодарно глянул на Аилоунена, потому что понимал, кому обязан, таким вкусным завтраком, а после принялся за тушеные овощи, яйца, сыр и пыштеллы. И на этот раз его аппетитом остался доволен даже правитель. Когда наследник, по привычке быстро поел, и, взмахнув рукой, убрал за собой остатки пищи с блюда, то повернув голову в сторону детской комнаты, негромко позвал мать Каясэлэна:

— Лиренсия, Лиренсия. Женщина, тихонько, приоткрыла дверь детской, и, выглянув с любопытством, посмотрела на наследника.

— Лиренсия спасибо за еду, все было очень вкусно, — благодарно произнес Святозар и нежно просиял женщине. — Прошу тебя, Лиренсия, вынеси Каясэлэна, я хочу с ним попрощаться. Лиренсия услышав слова благодарности и просьбу, радостно заулыбалась в ответ, а ее красивое лицо засветилось изнутри, чистым, словно солнечным светом. Она торопливо кивнула и полностью открыв дверь в комнату, поспешно подошла к люльке, которая была деревянной, полуовальной формы, точно половинка орешка, и на толстых, крученных веревках прикреплена к потолку. Женщина наклонилась к люльке, нежно поцеловала ребенка, и бережно вынув его из нее, да тихо напевая, повернулась и пошла к наследнику. Святозар тотчас поднялся навстречу Лиренсии, и когда она подошла вплотную к нему, осторожно принял ребенка на руки. Маленький Каясэлэн закрыв глазки, крепко спал. Его нежное, беленькое личико светилось мягкостью и чистотой свойственной такому возрасту, тонкие, ковыльного цвета бровки двигались во сне и то смыкались, то размыкались, алые губки вытягивались вперед, громко чмокали, а после, широко растягивались в улыбке. Святозар наклонил голову к ребенку, нежно поцеловал его в лоб и очень тихо сказал, обращаясь к его чистой, светящейся фиолетовой душе:

— И помни Джюли— Каясэлэн никогда более не твори ничего злого.

Твой путь— путь добра и света, путь Прави! Твой Бог Сварог, Семаргл, Перун и ДажьБог! И тогда, мы обязательно увидимся с тобой в Славграде! Я буду ждать тебя мой духовный сын, буду ждать! Святозар еще раз поцеловал ребенка в лоб и отдал его матери.

Лиренсия приняв малыша, крепко прижала к своей груди Каясэлэна, поправила на его голове съехавший на бок чепец, показавший тонкие ковыльного цвета волосики, и наполненным невыразимым счастьем и нежностью голосом, сказала:

— Ах, ваша милость, я столько лет ждала его… его моего сына Каясэлэна. Я так хотела, чтобы он появился на свет. Я так его ждала, и вот он рядом со мной, мой чудесный, ненаглядный сын— мой Каясэлэн.

И я так счастлива, так рада, душа моя поет… поет…

— Это хорошо Лиренсия, что твоя душа поет, — улыбаясь, произнес Святозар, и, посмотрев на женщину, понял, что поет не только ее душа, но и ее большие, алые губы, ее серые глаза, и все ее красивое, хотя и немолодое лицо. — У тебя будет хороший сын, светлый и чистый.

Ты главное запомни вот, что— ни ты, ни Оскидий вы никогда не предавайте Сварога и Семаргла, потому как твой сын не станет предателем и никогда не перейдет на сторону Есуания! Он всегда будет верен Сварогу и Сварожичам, он всегда будет верен ДажьБогу! Лиренсия еще шире улыбнулась, а на ее серые, глубокие глаза навернулись точно серебристые слезы счастья. Она закивала головой, и тихо напевая маленькому Каясэлэну, на ходу укачивая его, медленно уйдя к нему в комнату, прикрыла за собой дверь. Наследник все еще смотрел вслед женщине и молча, разглядывал закрывшуюся деревянную дверь, когда поднявшись с сиденья, к нему тихо обратился правитель:

— Святозар, этот мальчик, сын Оскидия и Лиренсии, был когда-то первым пажрецом, я правильно понял. Наследник развернул голову и глянул прямо в обжигающие голубые глаза правителя, затем он перевел взор на его покрытый морщинами нос и лоб и также чуть слышно откликнулся:

— Нет, друг мой. Тот Люччетавий— Джюли Веспрейлия— кровожадный предатель светлых Богов сгорел в глазах Чернобога, а этот мальчик— Каясэлэн— это мой сын. Моя кровь, пожертвованная ему, моя любовь возродили его душу. И я прошу тебя, Аилоунен, ты не забывай об этом мальчике, береги его и защищай. И помни, друг мой, помни всегда, что Каясэлэн— это мой духовный сын. Правитель вышел из-за стола, шагнул навстречу к наследнику, и, обхватив его мощное плечо, крепко сжав, торжественно сказал, так, словно приносил слова клятвы:

— Обещаю, мой друг, я не забуду твоего сына… Сына моего друга! А теперь нам пора в путь! Наследник кивнул и когда Аилоунен пошел к выходу, оглянулся, бросил последний, прощальный взгляд на закрытую дверь в комнату духовного сына— Каясэлэна, с которым расставался на долгие десятилетия и только засим двинулся следом за другом. Они вмале вышли из дома и увидели ожидающих их на улице Лесинтия и Фонития, стоявших на мостовой и державших в поводу лошадей для себя, правителя и наследника. Святозар удивленно оглядел коней, и, не увидев среди них своего гнедого жеребца, который достался ему от Ивникия, все же прикрыл за собой дотоль удерживаемую дверь. И тотчас Фонитий подвел к нему белого жеребца с густой белой гривой и хвостом, и с небольшим темным пятнышком во лбу.

— Не понял, — изумленно разглядывая жеребца, поинтересовался Святозар. — А где мой гнедой? — одначе все же принял поводья из рук Фонития.

— Друг мой, дорогой, — заметил Аилоунен ровным голосом, принимая поводья из рук Лесинтия, помогающему ему взобраться на коня. — Этот жеребец намного прекрасней, чем тот, что у тебя был. Ведь в конце концов ты, наследник Восурии и тебе просто необходимо иметь белого жеребца, как и мне… И потом, друг мой, мопилийский тофэраф так меня уговаривал, взять его коня и непременно подарить его тебе— наследнику, за то, что ты не только излечил его грязную душу, но и такие же грязные губы, что я просто не смог ему отказать в просьбе. Святозар громко засмеялся шутке правителя, и, придерживая коня за уздечку, осмотрел его, да погладил по длинной, густой гриве. Конь был не просто красив, он был прекрасен, и очень послушен. Наследник сел в седло, и, тронув поводья, поехал следом за Аилоуненом. Покидая город, Святозар оглядывался по сторонам, замечая, как сильно, в лучшую сторону, изменился он за эти дни, наполнившись чистыми улицами, и чистыми людьми, ухоженными домами с приятными для глаз окошками и дверьми. На улицах не было видно оборванных и больных, а шедшие навстречу женщины и дети, хотя и имели посеревшие от жизни лица, но все же улыбались и даже негромко смеялись. Вот, что значит, чистая, истинная, не яремническая, а вольная вера! Вот, что значат, светлые Боги, которые никогда не назовут тебя невольником и не заставят творить зло! Покинув город, и миновав мост, выехали на раскинувшиеся впереди Артарии поля и луга поросшие пожухлой травой. Там где когда-то лежала мопилийская тысяча познавая Правь, сейчас стройными рядами восседали на лошадях триста воинов гетера Лесинтия. Воины сидели на чалых, гнедых и чубарых лошадях в начищенных шлемах и кольчугах, у каждого из них на поясе висели ножны с мечами, через плечо были перекинуты луки и колчаны со стрелами, в руках они держали короткие копья, а на сиденьях поместились круглые щиты, наверно это все, что смогли сохранить неллы от своего когда-то преданного ими, Отца Семаргла— щит в точности такой, какой был у Бога Огня и такой, который бережно хранился в далеком Славграде правителем Ярилом, как дар Бога Семаргла, спасший не только его сына, наследника престола, но и весь восурский народ. Как только Святозар и Аилоунен съехали с моста и приблизились к воинам, навстречу к ним верхом на чубаром жеребце двинулся Винирий, в руках воин бережно держал ножны с мечом.

Винирий поравнялся с конем наследника, и, протянув ему, ножны с мечом, торжественно сказал:

— Ваша милость, мы народ приолов из города Артарии, просим в знак нашей любви и уважения. В знак возвращения нас к истинной вере, к нашим исконным Богам, принять от нас этот меч. Лучший мастер из знаменитой деревни Каплуний, творил этот меч для вас, по просьбе нашего правителя. Пусть этот меч защищает вашу жизнь, как жизнь ратника, и служит вам также предано, как преданы вы нашим Богам: Сварогу, его сыновьям Сварожичам и ДажьБогу! Святозар протянул руки и принял с глубоким почтением ножны с мечом от Винирия. Он еще малеша трепетно смотрел на воина, а посем осторожно извлек из ножен меч, и залюбовался им… Потому что меч был просто великолепен! Его клинок, слегка закругленный в навершие, ярко переливался в солнечных лучах, и прямо на его гладкой поверхности тонкими, похожими на рисунки символами, было, что-то начертано. На мощной, золотой рукояти меча был выгравирован растительный узор, повторяющий ствол дерева вяза, под которым встретились Риолий и Святозар, а конец рукояти венчался круглым набалдашником, в оный были вставлены голубые сапфиры.

— Ах! Аилоунен, как тебя благодарить! — взмахнув мечом, только и смог выдохнуть Святозар.

— Я, мой друг, потому и усыпил тебя, — улыбнувшись, пояснил правитель и с не меньшим восторгом, чем наследник, залюбовался солнечными переливами на лезвие меча. — Ведь мне вчера надо было ехать за мечом в деревню Каплуний, а тебе, не хотелось о том говорить, хотелось преподнести его как дар… Дар за все, что ты пережил, мой друг, из-за меня и моего народа. Святозар благодарно посмотрел в чистое и светлое лицо отрока-мужчины Аилоунена, глаза которого обжигающе и в тоже время очень мягко смотрели на него, и, вложив меч в ножны, да укрепив его на поясе, обратился к Винирию:

— Благодарю Винирий, тебя, артарийцев и вашего правителя Аилоунена, за такой прекрасный дар. Потому как ратник без меча, это словно пахарь без плуга. А вам артарийцы хочу сказать лишь одно, никогда не забывайте Сварога и его сыновей! Винирий низко поклонился Святозару, и, тронув коня, уступил ему дорогу, и поехал в город, где отныне он был старшим светником, своей сотни воинов. А к Аилоунену подъехал Лесинтий и передал правителю ножны с мечом, который тот укрепил у себя на поясе. Меч правителя был нарочно выкован меньших размеров, а его рукоять переливалась и горела такими же голубыми сапфирами. Лишь только правитель укрепил меч и оправил свое одеянье, как тут же тронул своего белого жеребца и поехал по дороге, ведущей в Асандрию, справа от него, не оставая ни на шаг трусил Святозар довольно поглаживающий меч, а слева Лесинтий, следом же стройными рядами двигались воины.

— Прекрасный меч, — негромко добавил наследник и с нескрываемой теплотой посмотрел на правителя. Аилоунен широко улыбнулся, и по его лицу пробежала трепетная радость, оттого, что он смог так угодить наследнику. И он, по-видимому, гордясь собой, без ложной скромности, добавил:

— Что ж мой друг, я рад, что смог тебе угодить. Я, конечно, не сомневаюсь, что тот прекрасный, волшебный меч, дар ДажьБога, которым ты хвалился когда-то передо мной и правителем дамианцев, не помню только его имя…, — задумчиво произнес Аилоунен.

— Кладенец, его имя, — смущено ответил Святозар, вспоминая как и впрямь в первой своей жизни, он точно мальчонка хвалился перед другами— правителями своим мечом, и как они улыбаясь, толи его молодости, толи мечу, нахваливали его в два голоса.

— Вот, вот, свой волшебный меч Кладенец, ты, конечно, не поменяешь на этот, — продолжил Аилоунен. — Но может, ты, от меня, когда вернешься в Славград, подаришь этот меч, имя которому Священный Вяз и начертано оно на лезвие. Ты, подаришь этот меч своему сыну, потомку Святозара, по реклу Великий и Достойный Бога!

— Да, Аилоунен, я непременно так и сделаю, — порывисто кивнув, согласился наследник. — Я подарю этот меч моему сыну, Гориславу, чье имя значит пламенный.

— Прекрасное имя, для сына, отец которого, словно сам пламенный и озаряющий этим небесным светом путь своего народа, — торжественно добавил Аилоунен.

 

Глава пятнадцатая

Дорога, по которой ехали в престольный град Асандрию, вскоре резко повернула на север и пошла в том направлении. Но эта ездовая полоса была не менее ужасной, чем та дорога, по оной ехали из деревеньки Риолия до Артарии. Мелкие и крупные ямы, кочкары и рытвины покрывали полотно ездовой полосы, местами слой пыли на ней был таким плотным, что когда по нему ступали копыта коней не только они, но и воины становились блекло-бурого цвета, а крупинки земли заскакивали, кажется, не только в нос, но и в рот и в глаза, и даже в уши. Кони шли по дороге неторопливо, все время, опасаясь повредить себе ногу, наступив в яму или, что еще хуже не разглядев ее под толстым слоем пыли. С одного и другого края ездовую полосу окружали безжизненные степи и луга. Правда около самой Артарии, земли стали ноне не такими безжизненными, ибо там начали селиться и возводить дома, возле речек и дорог, люди, каковых излечил Святозар и каковые не пожелали возвращаться в свои города и деревни, оно как там все еще правил Есуания. Но чем дальше уезжали правитель, Святозар и воины, от вольной Артарии тем более неприглядным выглядела окружающая их природа, где не было жизни и где, словно все замерло, ожидая теперь точно также, как и люди смерти Есуания. И посему кругом царили голые, выжженные ярким, солнечным светилом степи, поросшие пожухлой травой, без единого лесочка, даже самого малюсенького. Иноредь, попадающиеся одинокие деревца зрились низкорослыми с корявыми стволами, покрытыми покалеченной, больной корой, засохшими ветвями и точно вовсе лишенные листьев. Жалкие речушки, что порой еще бороздили земли своими узкими и неглубокими руслами несли мутно-зеленые, грязные воды. И чудилось, что этот Есуания не просто сжег и поломал все в Неллии, но еще и выпил всю воду. Деревни, которые лежали на пути, были полны народа, вроде люди селились вблизи престольного града в надежде на лучшую жизнь. Но лучшей жизни там, впрочем, не было, и поэтому в тех поселениях располагались все те же глиняно-камышовые дома, которые упирались боками друг в друга, словно кругом больше не было свободной земли. Зато все жрища, были каменными, и похожими на дворец Пана, да построены они были добротно и основательно, можно молвить прямо-таки на века. Каждый раз заезжая в новую деревню, Аилоунен накладывал на жителей повеленье познать истину и Богов. Иногда он разрушал жрище, но чаще оставлял эту работу жителям деревень. Святозар же не только пробуждал людей, он еще и лечил больных. И это несмотря на то, что правитель был против какого-либо лечения и всякий раз раздраженным голосом высказывался о том. Однако Святозар не мог отказать больным в помощи. И поначалу, после принудительного сна в Артарии, чувствовавший себя хорошо, вмале вновь стал ощущать не только физическую, но и духовную слабость, и большую часть дороги, тоскливо вспоминал лицо Любавы, и та тугая смурь просто высушивала его душу. На третий день пути не проходящая душевная тоска сменилась сильной слабостью во всем теле, и такой же сильной головной болью. И когда, проехав одну из деревень, разбили стан, Святозар спешился с коня, сделал по степи, покрытой пожухлой, желтой травой, шага три, и, опустившись на землю, лег на нее спиной да закрыл глаза. В этой деревне, в коей они только, что побывали, было много хворых. Они были покрыты какими-то белыми пятнами, которые ужасно чесались, а ломота, боль, и озноб, мучила жителей деревни долгие дни, и потому наследник несколько часов ходил по домам, пока всех не излечил. А после, когда недовольство Аилоунена достигло предела его терпения, и он гневно— настойчивым голосом убедил Святозара ехать дальше… наследник сел на коня и понял, что теперь занедужил он. Только не той непонятной болезнью, которую только, что излечивал, а другой, тяжелой, которая вскоре, как ему показалось, высосет из него все его силы. Аилоунен несколько раз окликнул Святозара, поколь они ехали, но так как он не откликнулся, ибо не имел даже на это сил, то отъехав подальше от деревни, правитель повелел ставить стан, хотя еще было достаточно рано, и солнце едва миновало полдень. И вот теперь Святозар лежал на земле, чувствуя такую слабость, что не было даже сил поднять руку, положить ее на лоб и пропеть повеленье. Прав … прав, и Берий, и Аилоунен, надо мудро использовать магию, и раз ты кудесник, то и заниматься излечением души, тем… зачем и прислали тебя сюда Боги. Яркое голубое небо, было таким насыщенным, точно глаза мальчика Риолия, правителя Аилоунена, по нему, то здесь, то там были раскиданы редкие, белые, пуховые облака. Теплое, вернее жаркое, солнце согревало землю, но обессиленный и захворавший наследник не чувствовал этого тепла, ибо стал мерзнуть. И даже до этого легкий, порывистый ветерок, шаловливо поигрывающий кудрями, внезапно стал холодным и пронизывающим, и, казалось, хотел закидать Святозара ледяными пылинками земли, оные он сердито поднимал с дороги и уносил куда-то в степные пределы Неллии.

К наследнику неслышно подошел Аилоунен, внимательно оглядел его с головы до ног, чуть дольше задержавшись на бледно-сером лице, а засим неспешно опустившись на корточки, присел рядом. Правитель протянул руку, провел пальцами по лицу Святозара, будто старался теперь не только осмотреть, но и почувствовать его состояние, погодя обеспокоенно вздохнув, положил ладонь на его лоб, да тихо засвистел трелью. Наследник закрывший было глаза, открыл их и тихо шепнул:

— Аилоунен, не надо, — но пальцы правой руки правителя легли Святозару на губы, не позволяя ему говорить. Аилоунен свистел долго так, что его трель укачала наследника, и он заснул. Пробудился Святозар уже в шатре на ложе, где кроме него никого не было, лишь через приоткрытый полог, вовнутрь помещения, проникал тонкий, золотой луч заходящего солнца, коснувшегося края небосвода. Бездвижно он лежал на ложе на правом боку и неотрывно смотрел на поместившееся супротив него пустое ложе. Стараясь не шевелиться, Святозар впервые, за столько дней, почувствовал покой и тишину внутри себя, точно его лазурная душа замерла, наслаждаясь наконец-то предоставленным ей отдыхом. Наследник пошевелился и теперь только понял, что слабость покинула лишь душу и словно переместилась вся в его тело, на которое навалилась такая хворь, какая посещала его очень, очень давно, когда— то в детстве. Святозар приподнявшись на ложе, сел и огляделся. Те, кто перенесли его на ложе, сняли с него не только сапоги, но и опашень и пояс, и ножны с мечом, и теперь одежа лежала, на сиденье, стоявшем у изголовья ложа, а обувка поместилась на полу. Наследник протянул руку, взял сапоги и медленно принялся натягивать их на себя. С трудом он поднялся с ложа, выпрямился и на малеша застыл, потому как почувствовал сильное головокружение и острую боль в голове, да чтобы не упасть, немного постоял так… неподвижно, стараясь обрести свое тело. И лишь пообвыкнувшись, взял пояс, повязал его на стане да неспешно, едва покачиваясь, пошел к выходу из шатра. Когда наследник вышел из шатра, солнце уже на треть скрылось за краем небосвода, и ярко-розовое, круглое, огромное светило позолотило землю, пожухлые травы, пасущихся лошадей и прилегших на покой воинов. Возле шатра был разведен костер, перед ним восседал, прямо на земле, Аилоунен. Короткой, сучковатой палкой он переворачивал прогорающие древесные угли в костре и вспенивал неяркое огненное пламя. Обок с правителем лежала стопка нарубленных коротких поленьев. Невдалеке были разведены еще костры, но в них горело не дерево, а сухие тонкие, камышовые стволы, чадящие неприятным на запах, черным дымом. Подле тех довольно многочисленных костров находились гетер Лесинтий, Фонитий, Эмилиний, Пампивий и другие воины, многие из которых уже спали. Аилоунен поднял голову, перевел взгляд от огня, и взволнованно посмотрев на Святозара, тотчас поднявшись, поспешил к нему навстречу.

— Друг мой, зачем ты поднялся? — наполненным тревогой голосом проронил правитель, и, протянув руки, поддержал едва покачивающегося наследника.

— Там душно, Аилоунен, я полежу возле костра, — больным голосом ответил Святозар. И все еще покачиваясь, направился к костру. Правитель порывисто качнул рукой, и просвистел тихой трелью, и немедля осторонь костра появилось какое-то теплое, высокое и мягкое укрывало.

— Ты, такой, упрямец, — гневно сказал правитель, усаживая Святозара на укрывало. — Как с тобой тяжело. Святозар лег на укрывало, и закрыл глаза от усталости, так вроде пред тем пробыл вельми много в пути. Правитель спешно сел подле его изголовья, положил руку на лоб наследника и вновь просвистел тихой трелью. И от этой тихой трели, от проявленной заботы Святозару стало сразу легче, перестала кружиться голова и даже отступила боль, осталась лишь мощная слабость.

— Прости меня, Аилоунен, — негромко отозвался Святозар. Он с трудом разлепил смыкающиеся веки и уставился на огонь, который неспешно поглощал дерево, превращая его в угли, на крошечные искорки, которые отрываясь от выжженной пламенем поверхности, устремляли свой полет вверх в небо, наполняющееся темнотой и звездными светилами. — Прости.

— Ты, такой, упрямый, — все с той же досадой заметил Аилоунен. — И ладно бы, это не касалось твоего здоровья, твоей жизни… Но ведь я говорил, ведь я просил тебя остановиться. Ведь, друг мой, во всем надо знать меру, во всем… Ты, же пойми одно, наши Боги, они могут изменить все одним взмахом своей руки, одним магическим заговором, одним повеленьем, одним словом. Они могут вселить веру во всех неверующих. Могут убрать грязь с улиц и построить дома. Могут всех излечить и всех уравнять, но они это не делают, потому что тогда не станет смысла в жизни как таковой. Если Боги будут вершить все своими руками, зачем тогда жить человеку? Зачем вставать рано утром, идти пахать землю, собирать урожай, колоть и рубить дрова, кормить и рожать детей, мыть дома и свои лица? Зачем трудиться, если это будут за нас делать Боги? И зачем тогда нам вообще надо будет жить? В том то и есть смысл жизни, что выбор жизни, труда и предпочтений делаешь ты. И потому ты сам должен убирать, мыть, стирать, колоть. Ты должен бороться, лечиться, трудиться, это должен делать ты, а не Боги. Мы же с тобой, Святозар, кудесники, мы созданы не для того, чтобы перестраивать жилища людям и лечить их тела. Мы созданы, чтобы лечить их души, а ты и так много сил потратил на то, что вмешивался в тот путь, которым идут неллы. Ты, заставляя их познавать истинную веру силой, тратил и тратил свои силы: душевные и физические. Но тебе показалось этого мало, ты наверно решил, излечить всех… всех неллов, излечить все их тела, и, излечив, погубить себя… И что я теперь вижу перед собой, — голос Аилоунена нежданно зримо дрогнул. — Когда мы в двух днях пути от Асандрии, когда тысяча, тофэрафа Люлео Ливере, может подойти к нам ночью, как они это любят делать, и напасть на нас… Ты мой друг, измотан так, что тебя теперь можно брать голыми руками… Ты даже не сможешь оказать сопротивления.

Конечно, я никогда не дам тебе погибнуть, я сохраню твою бесценную для меня жизнь, но какова возможность выжить будет у наших воинов, которые плохо держат меч в руках. Ты подвергаешь их жизнь опасности, а все потому, что ты решил излечить всю эту деревню, где живут просто-напросто свиньи, которые не могут сходить и помыть свои тела… Ведь эта хворь, я тебе говорил уже, это хворь заводится от нечистот, от грязи.

— Аилоунен, я просто не мог не помочь этим людям… они просили, — начал было говорить Святозар.

— Просили!.. — гневно выкрикнул правитель, а потом также резко смолк. Он малеша погодил, по-видимому, успокаивая себя, глубоко вздохнул и чуть тише добавил, — друг мой, но я, же тоже тебя просил.

И неужели моя просьба ничего для тебя не значит? Последние слова правитель произнес с такой болью, что Святозару стало стыдно, и словно вновь навалилась на него слабость, да такая, что не осталось сил не то, чтобы отвечать, не осталось сил даже смотреть на желто-красное пламя, напоминающее чистую душу Аилоунена.

Наследник надрывно выдохнул и поборов в себе, возникшую слабость, очень тихо молвил:

— Ты, Аилоунен, мне очень дорог, как друг… поверь мне. И прости, меня, упрямого глупца. Правитель наклонился, и, с нескрываемым участием заглянул в лицо наследника. Он поднес к Святозару желтый, мягкий утиральник и нежно протер его лоб, на оном выступили капельки пота да также негромко, и вельми мягко, проронил:

— Ты, тоже мне дорог, как друг. Но ты, наследник престола Восурии, у тебя обязанность перед своим народом, а не перед приолами. Ты и так сделал слишком много для меня и для них. И я не хочу, чтобы сейчас, когда ты совсем рядом со своей землей, когда ты скоро закончишь этот тяжелый для тебя путь, когда ты скоро встретишься со своей женой, сыном, которого ты даже не видел, с отцом, братьями, другами, ты из-за собственной… Ты из-за собственной душевной доброты, и прости глупости, надорвался и измотал себя так, что не внутри, не снаружи ничего у тебя не осталось. Ты, даровал моим людям надежду, ты прошел ради них Пекло, мучился и страдал от боли, ты сделал для них, даже больше чем когда-либо сделал я. И теперь они сами должны отмывать свои души, тела, дома и города, сами, пойми это.

— Не тревожься Аилоунен, завтра я буду здоров, — улыбнувшись, сказал Святозар, в целом не очень на это надеясь.

— В том то и дело, что нет, друг мой, — горестно молвил Аилоунен, и, взяв несколько дров из горки, лежащей подле на земле, подбросил их в костер, а после легохонько взмахнул рукой и на месте убывших поленьев, появились новые. — Завтра ты здоров не будешь, но я надеюсь, ты прислушаешься к моим словам, и будешь мудро тратить свои силы, друг мой. — Правитель отряхнул с ладоней остатки деревянной трухи и ласково погладил Святозара по волосам. — И лучше, если ты вернешься к себе на ложе и поспишь, сон всегда приносит выздоровление.

— Я полежу немного здесь, — протянул каким-то просящим голосом Святозар, и лихорадочно передернул плечами. — А после перейду, тут так хорошо дышится.

— Ну, хорошо, хорошо, полежи, — согласно откликнулся правитель, и, взяв в руки палку, начал вновь шебуршить угли и горящие поленья в костре. Святозар некоторое время смотрел на вылетающие из— под палки Аилоунена красные искорки, устремляющиеся высоко вверх, а после перевернулся, лег на спину, и направил свой взор в высокое, темное небо, на котором уже стали появляться далекие и близкие, звездные светила. Ночной воздух наполнился свежестью и чистотой, дневная пыль осела на пожухлые, желтые травы, темно-зеленые, мутные воды рек.

Легкий ветерок, который хотел днем обжечь крупинками земли наследника тоже стих и где-то спрятался в бескрайних степях. В темноте слышалось лишь тихое ржание лошадей, которые перешептывались между собой, может возмущаясь плохой еде, а может просто рассказывая друг другу о пережитом за сегодня. Откуда-то издалека долетало тихое уханье ночной птицы, которая наверно вышла на промысел в надежде найти хоть, что-то съестное. А в прекрасном, черном небе неярко мерцали звезды, они вздрагивали, как капли росы на листке, и своим колебанием словно хотели, что-то передать наследнику, поведать ему тайны земли и звезд, тайны Млечного пути и небесной Сварги, те тайны, которыми владели лишь Боги и они, далекие, далекие звездные светила. Святозар еще долго смотрел туда в небесную высь, где в высоких чертогах, за пиршественным столом, сидел сам Бог Сварог, его сыновья Семаргл и Перун, и любимый внук, прародитель восурского народа и отец Святозара, мощный витязь ДажьБог! Проснувшись на следующее утро очень рано, наследник обнаружил себя сызнова лежащим на ложе в шатре, наверно его туда опять перенесли воины. Напротив него, на соседнем ложе, лежал Аилоунен и крепко спал. Святозар посмотрел в лицо правителя, которое за эти дни, после снятия забвения, так повзрослело и наполнилось мудростью, посмотрел на сомкнутые глаза, плотно сжатые, алые губы, и понял… каждая черта его лица, как и все лицо в целом, явствовало о нем, как о человеке великой силы воли и огромной, пламенной души. И Святозару стало радостно и одновременно стыдно перед Аилоуненом. Радостно, потому как было очень приятно, что ему выпала такая возможность вновь встретиться с этим мудрым и чудесным человеком, встретиться в Яви, жить вместе и помочь ему, великому кудеснику и правителю, сыну Бога Семаргла. А стыдно, потому как и правда, прав Аилоунен, своим глупым отношением к собственным силам он, Святозар, днесь подвергает опасности всех этих воинов которые идут вместе с ним к стенам Асандрии. Наследник неслышно, так, чтобы не разбудить правителя сел на ложе.

Медленно обулся, и, хотя в теле все еще ощущалась слабость, но уже обитала и явственная бодрость, дарующая возможность не качаться и чувствовать свое тело, неторопливо поднявшись на ноги, испрямился.

Он повязал на стан, дотоль пристроенный на сиденье, пояс, да все также бесшумно направился к выходу. Осторожно отодвинув полог шатра, Святозар вышел наружу и глубоко вздохнув, потянулся. Костер возле шатра почти потух, но горка поленьев, точно сотворенная недавно, оставалась на прежнем месте, да и укрывало его все еще лежало обок них. Святозар опустившись на укрывало, подкинул в костер несколько поленьев, а посем взял палку и принялся шерудить ее тупым концом, не прогоревшие угольки. Вскоре пламя неторопливо принялось окутывать собой поленья, и костер принялся разгораться. Наследник огляделся, костры около которых приютились люди, почти потухли, а сами воины, кроме дозорных крепко спали. Невдалеке паслись лошади и чуть слышно ржали, боясь разбудить своих верных товарищей— воинов. Ярко-алое светило начало тяжело выкатываться, словно вылезать из-под земли.

Огненные летающие кони Бога Хорса вывозили колесницу на небосвод, освещая ее теплом, светом и радостью всю Явь. И вспомнился Святозару сказ ожившей птицы Алконост, слышанный им на борту ладьи: «Иди, Солнце, в свои синие луга. Ты должно подняться в колесницу свою и взойти с Зарей на Востоке». Святозар перевел взгляд и посмотрел на утреннюю звезду Денницу, возвещающую начала дня, которая стала меркнуть и уходить на покой. И вспомнился ему рассказ Бури Яги Усоньши Виевны о сыне Бога Хорса, юноше Деннице. Оттуда из небесной, бледно-голубой дали, смотрел сейчас на Святозара, он, Денница, глупый сын великого, солнечного Бога Хорса, когда-то, так давно, что об этом забыли и сами Боги, сгубивший свою жизнь, желанием стать и быть выше своего отца. И Святозару вдруг подумалось, что он точно, как этот Денница, также глуп в желании исправить все и сразу в Неллии, также глупо использует то, что даровано и получено такими огромными усилиями, такими страданиями и болью. Внезапно легкий порыв ветра коснулся его волнистых каштановых волос, высокого лба, темных, изогнутых дугой бровей, прямого носа, алых губ и голубых глаз, и кто-то нежно погладив и поцеловав, едва слышно добавил: «Мальчик, мальчик, торопись, торопись! Наберись сил и иди! Скорей, надо идти скорей!» и наново заколыхав волосами, улетел. «Отец!» — прошептал наследник и резко вскочил на ноги, а внутри него надрывисто застонала душа, словно предчувствуя какую-то беду.

Святозар развернулся и быстрым шагом направился к шатру. Приподняв и закрепив сбоку полог так, чтобы шатер наполнился светом поднимающегося солнца, наследник не мешкая вошел вовнутрь и двинулся к ложу, на котором почивал Аилоунен. Остановившись подле правителя, наследник положил руку на его плечо и несильно потряс, намереваясь разбудить, да тихим, вкрадчивым голосом, молвил:

— Аилоунен, проснись. Правитель тотчас открыл глаза, беспокойным взглядом уставился на наследника и резво сев, встревоженным голосом вопросил:

— Что, что случилось Святозар? Тебе плохо?

— Нет, нет, друг мой, мне хорошо, — поспешно ответил Святозар, снимая руку с плеча правителя и присаживаясь на его ложе. — Но сейчас я опять слышал повеленье отца, он сказал, чтобы мы шли, и торопились. Поднимайся Аилоунен, надо отправляться в путь.

— Друг мой, вчера поздно ночью, когда ты спал, — успокоенным голосом заметил правитель и широко зевнул. — Пришли подлазники, которые были посланы вперед, чтобы осмотреть дорогу. И они доложили, что к Асандрии подошли воины из Сомандрии и Товтории и стали станом возле города. Поэтому…

— Нет, нет, Аилоунен, — перебив друга, взволнованным голосом, проронил Святозар, и замотал головой. — ДажьБог не стал бы меня торопить, тем более он сказал: «Наберись сил и иди!» Он видел, что я захворал. Но раз торопит, значит, что-то происходит и нам надо поспешить, поверь мне.

— Святозар, чтобы там не происходило, — очень властным голосом, не признающим никакого другого решения, произнес Аилоунен. — Но сегодня мы не сможем никуда отправиться, тебе надо отдохнуть и выздороветь.

Я хочу, чтобы ты, мой друг, все же вернулся в Славград.

— Аилоунен, у меня хватит сил продолжить путь… хватит, — голос Святозар звучал единожды виновато— просящее. — И мы должны ехать, потому что если ДажьБог меня торопит, может… Может, что-то случилось там, в Восурии и моей земле, моему народу нужна помощь!

Аилоунен, прошу тебя, давай отправляться в путь, моя душа чувствует какую-то беду!

— Эх, Святозар, — горестно проронил Аилоунен, и похлопал друга по лежащей на ложе руке. — Твоя душа за последнее время так изболелась, что она уже из всего делает беду… — Правитель на миг прервался, внимательно осмотрел наследника, и, вздохнув, добавил, — но я готов тебе уступить… Готов, только при одном условии. Если ты более не будешь никого излечивать, и вообще не будешь использовать магию до приезда в Асандрию. Святозар самую малость помедлил с ответом, вспомнил яркую утреннюю звезду Денницу, и, порывисто кивнув, очень четко ответил:

— Обещаю, друг мой, никакой магии вплоть до Асандрии, даже если ты меня об этом попросишь.

— Уж об этом я, тебя, точно не попрошу, — улыбнувшись, отозвался правитель, и, неторопливо поднявшись с ложа, шагнув к сиденью у изголовья, принялся одеваться.

 

Глава шестнадцатая

Прежде чем отправиться в путь правитель и Святозар плотно поели.

Затем Аилоунен, несмотря на возмущение наследника, еще раз просвистел над ним тихой трелью, от которой кажется и вовсе отступила слабость. И как только глаза Святозара заблестели, и он повел своими крепкими плечами, ощущая в себе бодрость и жизненную силу, правитель убрал шатер, и костер, да скомандовал своим воинам по коням. И вновь отправились в путь, правитель Аилоунен, наследник Святозар, гетер Лесинтий, и триста воинов, туда к Асандрии, куда так настойчиво их звал ДажьБог и где ждали их четыре тысячи воинов, знаменитый тофэраф Люлео Ливере, пажрец, и царь Манялай. Святозар снова ехал по правую руку от правителя, и все время поторапливал его. Но чем ближе был престольный град, тем больше деревень им встречалось на пути, тем больше жило в них людей, и тем чаще приходилось останавливаться в них. Аилоунен заезжал в каждую деревню, заставлял их жителей познавать истинную веру, пробуждал их и оставлял напутственные слова, как надо жить и трудиться. При этом он зорко приглядывал за наследником, чтобы тот не смел никого лечить. Впрочем, Святозар помнил свое обещание, помнил звезду Денницу и понимал, что сейчас необходимо сохранить силы перед Асандрией, да и, честно сказать, ощущал в себе еще большую слабость и затаившуюся где-то глубоко внутри хворь. Слабость в теле наследника появилась после полудня и сызнова стала наваливаться на него, словно возложенный на плечи мешок с камнями, а к вечеру опять принялась кружиться голова. К концу дня выехав из очередной деревни, и немного проехав по дороге, да выбрав место для стана, расположились на ночлег. Святозар утомленный дорогой и обрушившейся на него слабостью, спешился с коня, и чуть было не нарушил обещанье данное правителю. Желая, как можно скорей прилечь на ложе, он решил немедля создать намет. По привычке протянув вперед руку, он уже было открыл рот, намереваясь произнести повеленье, но во время вспомнив про обещанье, поспешно прервался. Медленно повернувшись вполоборота, наследник увидел Аилоунена. Тот стоял в нескольких шагах и в упор смотрел на него.

Голубые, обжигающие глаза правителя смеялись, губы растянулись в широкой улыбке, а узрев несколько виноватое лицо наследника, он и вовсе гулко засмеявшись, сказал:

— Это у тебя уже стало дурной привычкой, как я погляжу, Святозар… Но ты, мой друг, просто молодцом держался весь день, а потому заслужил отдыха. Аилоунен вытянул руку вперед и просвистел тихой трелью, и тотчас на том месте, где дотоль, намеревался создать намет Святозар, появился высокий, серебристого цвета шатер.

— Иди, иди, мой друг, отдыхать, — все еще улыбаясь, добавил Аилоунен. На следующий день лишь солнце поднялось на небосвод правитель, Святозар и воины уже были в пути. В этот день, Святозар даже не позволил Аилоунену свистеть над ним, потому как ощущал себя многажды бодрее, да и желал он сохранить силу и в теле друга. И вновь замелькали перед глазами пустые, безжизненные степи, грязные деревни, жрища и обиженные, исхудавшие лица людей. К середине дня дорога резко пошла вверх, так словно она устремилась к предгорьям Ултакских гор. И верно, поднявшись на низкий бугор, на каковом ездовая полоса взяла круто влево, увидели, как она запетляла между невысокими грядами холмов, покрытых низкорослыми кустарниками, с пасущимися на них отарами овец. На дороге встретилось несколько развилок, которые уходили на восток и запад страны, а по ним в направлении к Асандрии двигалось множество повозок, порой даже целые обозы, груженные стволами деревьев, поленьями, мешками с зерном, бочками с живой рыбой, копченым и соленым мясом, овощами. Аилоунен поглядел на двигающейся впереди него обоз и повелел воинам захватить повозки, а на людей ведущих их наложил познание истины. Теперь в руках воинов Аилоунена была еда предназначенная для царя, знати, жрецов и войска направляемая городами Неллии на их содержание. Вскоре войско во главе с правителем и Святозаром, обогнув очередной холм, выехали к прекрасной, широкой долине, поросшей зеленой травой. С запада эту долину окружали приземистые холмы Ултакских гор, постепенно переходящие в уже более высокие склоны. На востоке и севере этой долины раскинулись луговые степи и поля, на которых, к удивлению Святозара, трудились люди, вскапывая черно-бурую землю, а прямо посередь той низменности лежал мощный, большой город. Сквозь весь город точно дорога, проходила широкая река, которая вытекала с предгорий Ултакских гор, и, миновав город, устремлялась куда-то вдаль на восток страны. Город был обнесен крепкой, каменной, крепостной стеной, имеющей овальную форму. Плотно подогнанные меж собой камни в стене, были гладко обтесаны, оттого все сооружение смотрелось вельми ровным. Навершие крепостной стены венчали узкие, невысокие, каменные зубцы, а сразу за ними находилась неширокая площадка, по которой вышагивали вооруженные воины.

Множество высоких башен внутри крепостной стены были точно облеплены маленькими окошками и переходами, в оных жили воины, хранилось оружие и припасы пищи. Обнесенный глубоким рвом полным воды, город зрился не преступной крепостью. Широкий, опускной, деревянный мост связывал ездовую полосу с городом, проем в каковой прикрывала ноне наполовину опущенная чеканная, железная решетка. Эту решетку охраняли воины, их было человек пятьдесят не больше, и они находились не только около входа в город, но и на самом мосту, выделяясь своими шлемами и кольчугами с недлинными поднятыми вверх копьями. По мосту также двигались в сторону Асандрии повозки, колымаги и люди верхом да пехом. Но войти в город Аилоунену и его воинам не было возможности, потому как прямо перед рвом расположилось два военных стана. Один справой стороны от дороги, другой слева. Святозар, Аилоунен, Лесинтий и воины, обогнув холм, проехали немного по дороге, и, придержав поступь коней, огляделись. И сразу приметили, различие меж расположившимися пред ними военными станами.

Потому как слева в стане не было видно ни порядка, ни воинов, ни чистоты. Треугольные шатры стояли беспорядочно, лошади либо теснились прямо подле шатров, либо вовсе их не было и видно. Также невозможно было определить, где поместились шатры тофэрафа и сотвизов, да и вообще самих тофэрафа и сотвизов тоже не зрилось.

Зато, вспять левому, в правом стане царил полный порядок. Низкие, треугольные шатры стояли стройными рядами, возле них были разведены костры и суетились воины. И враз можно было узреть шатер тофэрафа, потому как только на дороге показались наследник и Аилоунен, оттуда навстречу непрошенным гостям, точно поджидая их, выехали пятьдесят воинов во главе со старшим пожилым мужчиной, сидящем на гнедом жеребце. Пока воины неспешно приближались, Святозар смог разглядеть их старшего. Это был очень красивый мужчина, с длинными, почти до плеч, седыми волосами, и такой же длинной седой бородой и усами, с вельми светлой кожей и мужественным, необычайно волевым лицом и взглядом. Он подъехал совсем близко, и, остановив коня, шерсть на котором блестела и переливалась в ярких солнечных лучах, четким и громким голосом спросил:

— Кто вы и зачем пришли в Асандрию? Святозар посмотрел на человека, и ему почему-то стало жалко, что этот воин с таким высоким, красивым лбом, с тонкими губами и узким, длинным, точно с крыльями на конце, носом служит и верит Есуанию.

Наследник легохонько тронул своего жеребца, и, подъехав вплотную к коню воина, ответил:

— Я, наследник восурского престола Святозар, по реклу Велико-Достойный, пришел в Асандрию, чтобы выполнить волю Богов, сыновей Сварожичей и посадить на трон истинного правителя приолов Аилоунена. Святозар заметил, как трепетно дрогнули губы воина, при упоминании имени Сварога и приолов, как внимательно зыркнул он на Аилоунена, оглядев того с ног до головы остановившись взглядом на его венце и цепочке и таким же четким, низким, басом продолжил:

— Я, тофэраф, Люлео Ливере, из города Сомандрия. Ведая о тебе, наследник Святозар, по реклу Велико-Достойный, как о славном воине и ведуне, хочу убедить тебя в том, что этот мальчик не может стать правителем Неллии… Не может, потому как у Неллии уже имеется… — Люлео протянув руку вперед, ласково провел ладонью по переливающейся шерсти на шее своего гнедого жеребца, и, усмехнувшись, добавил, — имеется царь. Имя его Манялай— Палумит— Хресид— Килхус-Теули Плюмбания. Я не знаю, наследник Святозар, зачем ты пришел в Неллию, и что тобою руководит. Но если ты не хочешь, чтобы пролилась кровь моего и твоего народа, отступи от Асандрии и прикажи дружинам городов Лучедар, Тишиполь и Перевоз остановить свою поступь и не входить на земли неллов.

— Что? — не понял Святозар Люлео, и, наморщил лоб, так, что там залегли не свойственные ему глубокие морщинки. — Какие дружины, и, причем тут восурские города Лучедар, Тишиполь и Перевоз? Я тебя не понимаю? — встревожено переспросил он.

— Не понимаешь, или лжешь?! — гневным голосом дыхнул тофэраф.

— Люлео, — внезапно вмешался в разговор, подъехавший Аилоунен, и не менее сердито посмотрел на тофэрафа. — Попридержи язык, воин, перед тобой наследник престола славной Восурии!

— Да, мальчик, — с нескрываемым интересом оглядывая Аилоунена, согласился тофэраф. — Передо мной человек из славной и вольной земли восурской. Земли, люди которой уважают не только свою волю, но и волю других народов. Поэтому мне и не понятно, зачем человек свободной воли привел сюда тебя с этими крохами воинов и зачем идут к восурско-нелльской границе дружины восурские под предводительством воеводы Лучедара Путимира. Святозар повернул голову, воззрился в светлое лицо Аилоунена, и широко улыбнувшись, негромко молвил, обращаясь к нему:

— Теперь, ты понял Аилоунен, зачем торопил нас ДажьБог? Затем, чтобы не столкнулись мои дружины с неллами. — Святозар подавил на лице улыбку, повернул голову и обращаясь к тофэрафу, пояснил, — дружины под предводительством воеводы Путимира идут сюда не по-моему указанию. Потому что я был в Артарии, и оттуда привел воинов. И привел я оттуда не только воинов, но и правителя Аилоунена. А ты… ты, Люлео, ведь это сразу видно, такой достойный воин и человек, как ты можешь служить этому бездушному царю Манялаю и этому выдуманному, лживому господу Есуанию. Люлео молчал, и своими темно-карими глазами не мигая, в упор смотрел прямо в лицо Святозара так, точно старался понять кто перед ним, и что несет в свое душе. Погодя тофэраф вновь протянул руку, похлопал своего коня по мощной, мускулистой шее и тихо ответил:

— Моего Бога зовут не Есуания.

— А как его зовут? — звонким, чуть свистящим голосом поспрашал правитель и Святозару, почудилось, что это спросил не Аилоунен, а сам Бог Семаргл, так торжественно и наполнено силой и мощью, прозвучал его голос. — Его твоего Бога зовут Есуания-Берцания, или имя твоего Бога— Семаргл? Потому как имя моего Бога, имя моего отца Семаргл, потому как имя Бога наследника Святозара, имя его отца ДажьБог. Люлео нахмурил свой высокий, белый лоб, в его глазах заплясали маленькие огоньки света, невнятно выражающие толи радость, толи огорчение. Засим он нежданно потушил тот свет, сузил глаза, и они превратились лишь в две тонкие щели, да чуть слышно, хотя вельми могутно произнес:

— Распусти свои войска наследник Святозар, и я разрешу тебя беспрепятственно покинуть Неллию и уйти к себе в Восурию. Ты даже можешь взять с собой этого мальчика, по имени Риолий, который смеет выдавать себя за великого правителя, некогда славного народа приолов— Аилоунена. Я закрою глаза и позволю вам уйти, потому как это не ваш бой… и мы сомандрийцы никогда не бились с восурами, никогда…

— Это хорошо, что вы ни бились с восурами Люлео, — заметил Святозар и смахнул с лица опустившуюся на него цветочную пылинку, принесенную легким порывом ветра. — Но разговор сейчас идет не о восурах, а о вас неллах— приолах. И этот мальчик, как ты сказал Люлео— это и есть правитель Аилоунен, только он был правителем не просто приолов, а еще и руахов, и гавров. И поверь мне Люлео, и в прошлых своих жизнях, и в этой, он был и есть великий кудесник, сын Бога огня Семаргла. Человек, который прошел Пекло, пережил Всемирный Потоп, и падение звездных светил. Человек, который побеждал великие народы старой Яви и который всегда шел по правую руку от своего отца Бога Семаргла, в первом воинстве небесной Сварги. Вот кто перед тобой Люлео!

— Значит, ты, не уйдешь с поля боя, — спросил Люлео, словно не слыша речи Святозара.

— Нет, мы не уйдем с поля боя, — ответил наследник и отрицательно качнул головой. — Завтра с утра, так и передай от меня Манялаю, если он не подчинится моим требованиям и не передаст трон правителю Аилоунену, мы построим своих воинов и начнем с вами бой.

— Воины, — оглядев стоявшее позади Святозара и Аилоунена в три ряда воинство, проронил Люлео. — Разве это воины. — Он негромко засмеялся так, что щели скрывающие глаза раздвинулись и на наследника глянули сверкающие карие очи. — Воины, это восуры, воины, это нагаки, а это… те кто стоит позади вас, это не воины, а слюнявые мальчишки, мои люди в миг разгонят их.

— Ты, Люлео, точно плохо слышал меня, — усмехаясь, молвил Святозар. — Плохо слышишь, или просто не понимаешь кто перед тобой. А перед тобой два кудесника: Аилоунен и Святозар, и потому, тот бой, каковой мы с тобой начнем, будет вельми быстрым и скорым… вельми… И не твоим воинам, не нашим не придется даже вынуть мечи из ножен. Люлео скривил лицо и презрительным взглядом обдал Святозара и Аилоунена. Затем он нежно похлопал ладонью своего гнедого жеребца по крупу, и, легохонько встряхнув поводьями, не прощаясь, направил его поступь к своему стану.

— Люлео! — выкрикнул Аилоунен, обращаясь к сомандрийскому тофэрафу, тот тотчас придержал жеребца и оглянулся. — Люлео, это имя не неллов, это имя не приолов и не гавров. Люлео ты знаешь, что твое имя, имя народа руахов и значит оно— приносящий удачу. Люлео изумленно уставился на правителя, а его высокий лоб внезапно покрылся глубокими морщинами, черты лица дрогнули и единожды окаменели так, точно напряглась на нем каждая мышца, каждая жилочка.

— Да, — уже более тише, но все тем же четким и наполненным звонким звучанием голосом, дополнил Аилоунен. — А Ливере твое второе имя значит, что родом ты из города Ливере, который когда-то стоял на Ра-реке великой, преграждая путь племенам, приплывающим из просторов Восточного моря, чтобы покорять и истреблять мои великие народы.

Ливерцы были славными воинами, светлыми и чистыми людьми, они почитали выше всех Богов — Перуна, Бога битв и войны. Они почитали свои мечи длинные и острые, с заточенными на них с двух сторон клинками. Эти люди были всегда оплотом веры и стражей нашей земли.

Ты, Люлео Ливере, ты не их потомок? Люлео продолжал не сводить изумленного взора с Аилоунена. Его мужественное лицо вновь вздрогнуло, и по нему точно пробежала тонкая рябь, лоб расправился от морщин, а губы вытянулись в прямую линию.

Еще морг и не только в лице, но и во всем его крепком, теле, истинного воина почувствовалось беспокойство и тревога. Он крепко сжал поводья так, что белые, длинные пальцы его левой руки, еще сильней побелели, а правую опустил вниз и огладил рукоять своего длинного меча… Еще малеша он задумчиво медлил, а после порывисто выдохнул:

— Кто знает, кем были наши предки, и, что хранят наши души и сердца.

— А, ты, Люлео Ливере, — добавил не менее торжественно Святозар. — Подумай о том, что сказал правитель Аилоунен и загляни наконец-то в свою душу, что там живет и главное кто? Люлео бросил последний взгляд в сторону Аилоунена, как-то криво усмехнулся, и, развернувшись, небрежно тронув коня, медленно потрюхал к своему стану. Следом за ним поворотив своих коней и бросая изумленные и даже оторопелые взгляды на Святозара и правителя, поехали его воины. Наследник и Аилоунен долго смотрели вслед уезжающему Люлео Ливере, а после, так как солнце уже двинулось на покой и начало вечереть, решили и сами ставить стан. Воины съехали с дороги вправо и принялись обустраивать стан. Захваченные в дороге повозки, пригодились, как, нельзя, кстати, теперь у воинов было и чем обогреться, и, что поесть. Спешившись с коня, Святозар незамедлительно создал шатер, ведь обещание данное Аилоунену, не использовать магию до Асандрии, он исполнил. Войдя вовнутрь шатра, он перво-наперво снял с себя опашень да рубаху, которые за долгую дорогу, да из-за жаркой погоды вымокли от пота на нет, и порывчато бросив их на сиденье, не менее торопливо скинув сапоги, утомленно повалился на ложе. Улегшись на спину и подложив под голову подушку, Святозар ощутил, как сызнова, на него точно навалилась слабость и усталость, а тревога за восурские дружины беспокойно сжала в тиски его лазурную душу. «Зачем, зачем Путимир объединив свою дружину с дружинами воевод Добромира и Миронега, идут к Асандрии? Что движет воеводами?

Это так не похоже на восуров, напасть на неллов, да без позволенья правителя. Наверно, что-то случилось с отцом… а Тур… Тур совсем мальчишка… что он может…А, что же тогда с Любавой? С его сыном?

А где други отца? Храбр? Дубыня? Почему позволили они развязать войну с Неллией. Значит он прав, что-то случилось с отцом… с правителем Ярилом… Нет! нет! только не это», — махом пронеслось в голове наследника. Святозар резко поднявшись с ложа, сел. Мысль, что в его отсутствие мог умереть отец, такой дорогой его душе человек, была просто не выносима. Наследник спустил с ложа ноги, оперся стопами о пол, обхватил руками голову и застонал. А в голове побежали мысли одна тревожней другой… И уже чудилось ему, что нагаки захватили Славград, чудилось, что восуры изменили своим Богам, и, что вообще нет уже в Яви, не только отца, но и милой, ненаглядной Любавы. В шатер, отодвигая полог, вошел Аилоунен, и, увидев, что внутри царит полумрак, направил руку на потолок и просвистел тихой трелью.

Морг спустя под сводом намета ярко вспыхнуло два небольших ярко-желтых шара, наполнив помещение дневным светом. И тотчас правитель узрел схватившегося за голову и замершего наследника, и, поспешив к нему, взволнованным голосом, вопросил:

— Друг мой, что, что случилось? Ты опять захворал? Приляг, я скажу повеленье.

— Нет, нет, Аилоунен, — отпуская голову и выпрямляясь, да глядя на стоящего перед ним правителя, откликнулся Святозар. — У меня болит не тело, а душа.

— Душа? — обеспокоенно переспросил правитель. Все еще внимательно оглядывая наследника с головы до ног, он направил руку на сиденье, где лежали вещи, да тихо просвистел, повелевая им стать чистыми и сухими. Когда же одежа исполнила его повеленье, и приобрела положенную ей сухость и свежесть, правитель взял чистую рубаху и протянул ее наследнику, легким колыханием головы предлагая одеть и пояснить о своих душевных переживаниях.

Святозар не мешкая принял рубаху, и, зыркнув в ярко-голубые глаза правителя, с плохо скрываемой дрожью в голосе проронил:

— Зачем, зачем идут сюда восурские дружины? Наверно, что-то случилось с отцом… Наследник, порывисто, прервался, боясь высказать страшное предположение, и принялся одевать через голову рубаху.

— Ах, ты об этом, — умиротворенно выдохнув, спокойным голосом заметил правитель. — А, я, уж испугался за тебя… Но мне, друг мой, все ясно зачем идут сюда восуры.

— Как это ясно? — тревожно поспрашал Святозар, теперь и лицо его надрывно дрогнуло.

— О… да не тревожься ты так. Все с твоим отцом хорошо и он жив, насколько я знаю, — улыбнувшись, ответил Аилоунен, и опустился рядом со Святозаром на его ложе. — А дружины восурские идут в Асандрию спасти своего наследника. Ведь по Неллии уже давно идет сказ, что артарские жрецы держат в плену наследника Святозара. Наверно этот сказ долетел и до Восурии, и, конечно же такие светлые воины твоей земли, никогда не позволят каким-то кровожадным жрецам держать своего наследника, по реклу Велико-Достойный, защиту, опору земли и народа в плену.

— Аилоунен, откуда ты знаешь про этот сказ? — вопросил Святозар и распрямил плечи, потому как с них точно свалился тяжелый мешок с зерном.

— Друг мой, я же правитель, и правителем я был долгие три жизни, — все еще улыбаясь, пояснил Аилоунен. — И если ты помнишь, то во всех трех моих жизнях, я становился правителем еще, будучи отроком— мальчиком, а потому мне не привыкать узнавать все вести первым. И мне уже давно докладывают об этом сказе, и докладывают также, что твой отец жив и здоров, поэтому ты зря тревожься о том. Однако, честно говоря, меня тоже удивило, что воеводы вывели свои дружины к границам Неллии, не дожидаясь дружины твоего отца.

— Что? Аилоунен, что ты говоришь, я тебя не понимаю, — озабоченно произнес Святозар и замотал головой.

— Ну, как же друг мой, — отозвался правитель, и, желая успокоить Святозара, обхватил перстами его плечо и не сильно сжал. — В восурские города приходит весть, что тебя, наследника престола, держат в плену в Артарии, что делают воеводы? Конечно, отправляют гонца к своему правителю, твоему отцу, с этим известием. А потом, наверно, приходят новые сказы, наверно о том, что тебя везут в Асандрию. Вот они, по-видимому, не дожидаясь правителя Ярила, спешат к тебе на помощь… И уж я не знаю сами они приняли такое решенье или им повелел правитель, но они уже где-то совсем близко от границы с Неллией.

— Нет, отец, не мог их послать в Асандрию на выручку ко мне, он очень мудр, — уже многажды спокойнее вздыхая, произнес наследник. — Он никогда не поступит не обдуманно, не проверив всего сам.

— Но дружина твоего отца, даже если вышла из Славграда, — малеша подумав, добавил Аилоунен, и вновь сжал плечо наследника. — Еще не могла подойти к границе, слишком дальний путь от Славграда до Асандрии. Наверно воеводы решили не дожидаться правителя, а выдвинуться и спасти тебя, самолично. Так наверно поступил бы и ты…. И вот мне, что интересно узнать, могут они так поступить или нет?

— Могут, могут… Путимир, он такой, — радостно засмеявшись, отозвался Святозар. — Да и не только Путимир… видел бы ты воевод Миронега и Добромира. Они могут нарушить повеленье правителя, могут его не дождаться, они истинные восуры, для которых жизнь близкого человека бесценна. И я думаю, ты прав, они наверно узнали, что-то про меня, и, объединив свои дружины, спешат ко мне на помощь. Но, друг мой, как же им теперь сообщить, что со мной все в порядке?

— Не стоит тревожиться, Святозар, — спокойным, ровным голосом заметил Аилоунен и убрал руку с плеча наследника. — Завтра с утра мы с тобой встанем напротив сомандрийских, товторийских и асандрийских воинов и подарим им познание истины… Потому позже, когда подойдут восурские дружины, они станут добрыми гостями в Асандрии… И ты, я буду за то спокоен, поедешь домой под мощной охраной своих людей.

Все получается даже лучше, чем я это себе представлял… — Правитель поднялся с ложа Святозара, и, направив руку на середину шатра, засвистел тихой трелью и в тот же миг на том месте появился стол и два сиденья. — Меня, мой друг, теперь тревожит другое, этот Люлео Ливере…

— Да, — согласился Святозар и принялся оправлять на себе рубаху и обувать сапоги. — Меня тоже тревожит этот человек. Он какой-то странный и знаешь, ты ведь тоже это заметил, так и не назвал нам имя своего Бога.

— Одно точно, — подойдя к столу и проведя рукой по его гладкой поверхности, тихо добавил Аилоунен. — Его Бог не Есуания. Тогда кто? Правитель постоял некоторое время, опираясь руками о поверхность стола, обдумывая разговор с Люлео и вспоминая сказанные этим странным человеком слова, а после повернулся и пошел к выходу из шатра. Отодвинув полог в сторону, он выглянул наружу и негромко передал какое-то повеленье воинам, расположившимся обок с наметом подле разведенного костра. Потом все также задумчиво и неспешно Аилоунен опустил полог, и, возвернулся к столу. Его лицо, нахмуренный нос и часть лба, покрывшиеся тонкими паутинками-морщинками, да изредка вздрагивающие губы говорили о том, что правитель очень взволнован. Аилоунен подошел к столу, и, отодвинув сиденье, опустившись на него, положил руки на стол, да дробно застучал подушечками пальцев по его деревянной поверхности.

Вскоре, отодвигая полог, в шатер вошел Пампивий с двумя блюдами. На одном из них широком, медном, лежали большущие куски копченого и жареного мяса, обложенные овощами, а на ином поместился ярко желтый, тугой сыр. Поставив блюда на стол, воин легохонько кивнул правителю и торопливо покинул шатер. Аилоунен, все то время, хранивший молчание, и продолжающий дробно выстукивать пальцами по столу, внезапно будто пробудившись, обозрел стоящие пред ним блюда. Он резко взмахнул рукой, тихо просвистел трелью и создал на столе кувшин с молоком, чаши, блюда и хлеб. И лишь засим мотнув головой в сторону Святозара, позвал его к столу.

 

Глава семнадцатая

Когда трапеза подошла к концу, полог шатра опять приоткрылся, вовнутрь заглянул Пампивий, и негромко кашлянув, обращая на себя внимание, хриплым, простуженным голосом доложил:

— Ваша светлость, там посланник от Люлео Ливере, желает переговорить с наследником Святозаром. Чего делать? Пустить?

— Веди, — кивнув, немедля отозвался правитель, и, указав рукой на стол, добавил, — но прежде унеси посуду. Пампивий поспешно приблизился к столу, собрал посуду и также торопливо покинул шатер. А миг спустя приподняв полог, он впустил в намет высокого, стройного юношу, с очень красивым лицом, со светлыми, белокурыми волосами и едва пробивающимися усами и бородой.

Посланник Люлео был белокож, с высоким лбом, тонкими, черными, дугообразными бровями, прямым с едва заметной горбинкой носом, и темно-карими большими глазами. Этот юноша был прирожденным воином, о том говорила не только высоко закинутая голова, но и гордый взгляд, прямая спина, до блеска начищенная кольчуга и шлем, который он снял и теперь держал в левой руке легонько прижимая к груди, укрепленные на поясе кожаные ножны, которые несли в себе длинный меч, с затейливо украшенной голубой бирюзой и лазуритом рукоятью. Лишь только Святозар увидел лицо и фигуру юноши, как в голове тотчас промелькнула мысль, что он где-то уже встречал его. Посланник же подошел почти вплотную к столу, с неподдельным интересом осмотрел весь шатер, правителя и наследника, а после изумленно уставился на ярко-желтые шары, парящие под потолком и освещающие намет. Прошло какое-то время и он нанова воззрился прямо в голубые глаза Святозара, сидящего за столом, едва заметно склонил голову и тонким, певучим голосом, сказал:

— Мой отец, тофэраф сомандрийской тысячи, Люлео Ливере, прислал меня к вам наследник Святозар, со следующим посланием. Со стороны восурско-нелльской границы движутся дружины под предводительством воеводы Путимира. Они перешли границу и сейчас стали станом. Но если вы не остановите их движение, то завтра к вечеру они подойдут к Асандрии, и, чтобы этого не случилось, тофэраф Товтории повернет свою тысячу, и сейчас же выдвинется навстречу восурам, чтобы дать им бой.

— Нет, — встревожено выдохнул Святозар и поспешно поднялся с сиденья. — Аилоунен этого нельзя допустить. Правитель сидел на своем сиденье и не сводил изумленного взгляда с лица юноши, да точно не слышал ни его речи, ни встревоженного голоса Святозара. Внезапно он широко улыбнулся, и его лицо густо засветилось изнутри желтым светом. Аилоунен еще самую малость медлил, погодя с трудом подавил на лице улыбку, перевел взор с юноши на Святозара и тихо, да очень мягко молвил:

— Друг мой, присядь. — А после, все еще не сводя глаз с наследника, будто стараясь этим взглядом успокоить его разгоряченную душу, обратился к юноше, — и тофэраф Товтории уже повернул свою тысячу? Посланник стоял возле стола и вовсе глаза глядел на наследника, который выполняя просьбу правителя, тревожно вздохнул, и опустился на свое сиденье. Одначе стоило Аилоунену задать вопрос, как юноша медленно перевел свой взор на него. И тотчас его губы дрогнули, желая подавить проступившую на них улыбку, и, верно, чтобы не оскорбить ею Святозара и Аилоунена, он вздел правую руку и пальцами провел по губам, да насмешливым голосом, так точно все же говорил с ребенком, добавил:

— Нет! Пока нет!.. Но наш, сомандрийский тофэраф, ждет решения, наследника Восурии. Потому, как Люлео Ливере, не хочет войны с Восурией.

— А, почему, Люлео Ливере, не хочет войны с Восурией? — заинтересованно, спросил Аилоунен и испытывающе зыркнул на юношу. Посланник сдвинул свои дугообразные брови, мышцы на его лице натужно сотряслись, а на носу нежданно залегли тонкие морщинки-паутинки. Он какое-то мгновение хранил молчание, а Святозар глянув на эти морщинки, на носу юноши, внезапно вспомнил, где видел и это лицо, и эту фигуру… И также как до этого широко улыбался Аилоунен, точно также довольно просиял. Одначе посланник Люлео был не расположен улыбаться, напротив на его лице отразилось чувство гнева, и потому он не скрывающим досады взглядом окинул правителя, и с неприкрытым негодованием в голосе спросил:

— Кто, ты, мальчик, и почему пришел сюда? Зачем? Какие Боги ведут тебя? Аилоунен взмахнул рукой, и просвистел тихой трелью, и тотчас около стола прямо перед юношей появилось сиденье. Посланник, увидев появившееся из ниоткуда сиденье, отшатнулся назад, а в его взоре лишь на миг появился испуг.

— Садись, — благодушно произнес Аилоунен, не сводя по-любовного взгляда с лица юноши. — И я все тебе расскажу… отвечу на твои вопросы, если ты, конечно, хочешь узнать. — Посланник еще мгновение колебался, но после отодвинул сиденье, сел на него, и с интересом уставился на правителя. — Как тебя звать? — очень мягко спросил Аилоунен.

— Меня звать Вейрио Ливере, — гордо ответствовал юноша.

— Вейрио, Вейрио, — задумчиво протянул правитель и улыбнулся. — Так и должно быть… Ведь Вейрио, это имя которое принадлежит гаврам и значит оно— идущий к победе… Такое славное имя, его носил сын моего брата, правителя гавров Юнлискюля, когда-то очень, очень давно…. — Аилоунен с нежностью посмотрел в лицо юноши и все тем же мягким голосом продолжил, — я, Вейрио, пришел сюда, чтобы потребовать положенный мне Богами трон… Трон некогда славного и великого народа Семаргла. В прошлой моей жизни моя душа жила в теле правителя и кудесника. Это было тогда, когда мои народы имели истинную веру, и истинных Богов— Сварога и его сыновей Сварожичей.

— Сварог, — вельми тихо произнес юноша и опустил свой шлем себе на колени. — Сварог, Перун— эти Боги вели приолов, эти Боги создали и породили приолов… Но кто такой Семаргл я не знаю.

— Ах! — только и смог вымолвить Аилоунен услышав объяснения Вейрио.

Он резко схватился руками за край стола, вроде страшась от этой новости свалиться на пол, и уже очень громко и гневно выкрикнул, — Семаргл, это имя нашего отца Юнл…ой! Вейрио. Это имя нашего отца.

Это он, Бог огня, Семаргл породил наши народы: руахов, приолов и гавров. — Правитель на миг смолк, а засим уже как-то более обиженно, но менее гневно, обращаясь к наследнику, сказал, — ты слышал его, Святозар? Эти глупцы, забыли имя своего отца, своего создателя, и не мудрено, что он забыл их!

— Погоди, погоди, Аилоунен, — встревожено откликнулся наследник, увидев, как побледнело лицо правителя, и увеличились глаза Вейрио. — Их Бог Сварог, это уже, что-то…

— Что?… что ты говоришь, друг мой, — расстроенным голосом переспросил правитель Святозара, словно в том, что сомандрийцы забыли имя отца своего, был повинен именно он, наследник Восурии. — Они даже не знают кто такой Семаргл! — Аилоунен двинул сиденье и стремительно вскочил с него. — Забыли, забыли отца, переврали веру…

— Но, друг мой, — Святозар также поспешно встал с сиденья, протянул руку, и, положив ее на плечо правителя, крепко его сжал, стараясь тем движением успокоить. — Но они верят в Сварога… в Сварога.

— Нет, — вступил в разговор Вейрио. — Не в Сварога, а в Перуна. Бог Сварог покинул наш мир и ушел к трону Всевышнего. А на земле осталась лишь сила Бога войны и битв Перуна. Когда-то давно. — И юноша перевел взгляд с правителя на нависающего над столом Святозара. — Наш город Сомандрия был самым мощным оплотом Неллии на западе страны, потом, когда неллы приняли веру в Есуания, мы отделились от них и долгие годы были независимы от их веры и их страны. Мы, сомандрийцы, не принимали новой веры и оставались верны Богу Перуну. Неллы же долгие века старались покорить нас, но им это не удалось. Однако сто пятьдесят лет назад, мой прапрадед заключил с нелльским царем мир, с условие, что мы входим в Неллию и защищаем их земли с запада… Тем самым не давая проникнуть нагакским войскам в Неллию по берегу Южного моря, а за это царь не заставляет нас принять его веру, сохраняя в нашем городе веру в Перуна. Аилоунен прослушал Вейрио и тяжело вздохнув, стряхнул с плеча руку наследника да нанова присел на сиденье. Святозар увидев, что правитель, наконец, сел и сам опустился на сиденье, да усмехнувшись, обратился к нему:

— Ну, вот, дорогой мой друг, Аилоунен… Вот тебе и верные Богам приолы, правда у них в знаниях царит какой-то кошмар, но все же эти люди хранили веру века. Ради этих людей я сюда и пришел. — Наследник провел пальцами по шраму, и тихо досказал, — и прошел Пекло. Аилоунен поглядел на шрам наследника и наполненным, невыразимой обидой и болью, голосом, поспрашал:

— Ради этих людей? Ты, мой друг, ради них прошел Пекло, так страдал, мучился, столько пережил. Но эти люди не лучше, чем те, которые верят в Есуания. Чем они лучше, если забыли имя отца?

— Нет, не скажи, — улыбаясь, молвил Святозар, и, убрав руку от щеки, положил ее на стол. — Эти люди просто заблудились, но в их душах горит свет и любовь к сыновьям Сварога, а значит отыскать своего отца, они всегда смогут. Вейрио хранил молчание и с неприкрытым почтением оглядывал не только Святозара, но и вельми расстроенного Аилоунена, который пристроив руки на стол, принялся рассматривать свои пальцы. Юноша переводил взгляд с одного на другого, словно не решаясь выбрать с кем же продолжить разговор, однако потом все же остановил свой взгляд на правителе, и, обращаясь к нему, сказал:

— Мой отец, не хочет, чтобы был бой с восурами потому, как мы с восурским народом единоверцы… Мы всегда старались избегать этих войн, ведь нас вел в бой один Бог— Бог Перун! И еще мы знаем, как несколько лет назад победил наследник колдуна Нука, и как пришел на поле боя Бог битв и войны Перун и своими стрелами сжег нагакские войска!

— Вейрио, — внимательно выслушав юношу, окликнул его Святозар. Тот спешно перевел взгляд своих темно-карих глаз с Аилоунена на него. — На поле боя тогда пришел не один Бог Перун, — торжественно пояснил он. — Вместе с ним пришел его сын ДажьБог прародитель восурского народа. Ты, когда-нибудь слышал имя этого Бога?

— Мы живем очень обособленно, — ответил Вейрио, и на малеша было расправившейся нос и лоб от мелких морщинок, вновь покрылись тонкими паутинками. — Но имя ДажьБога я слышал от посадских восуров, которые приходят в Сомандрию в дни торговли.

— А еще, какие имена Богов, ты, Вейрио слышал? — вновь поспрашал Святозар и беспокойно завертел на правом пальце руки горящий тусклым светом перстень.

— Он один Бог Перун, — гордым и звонким голосом молвил юноша и глянул на перстень наследника. — Он охватывает небо и сражается там с Чернобогом.

— Нет, ты не прав, — отрицательно закачал головой наследник. — Там, в высокой небесной дали, сражается не просто один Перун с Чернобогом. Там высоко и вечно бьются за наш мир и за наши души Сварог и его сыновья: Семаргл— ОгнеБог— чистый и яростный, Перун— громовержец и ДажьБог— славный и великий витязь. И бой тот извечный, и бой тот будет длиться, покуда живет в Яви человек, покуда слышится его дыхание, раздается плач, стон, смех, говор. Аилоунен внезапно поднялся с сиденья, и, выйдя из-за стола, прошелся повдоль своего ложа. Он был очень взволнован, расстроен и обижен и все эти чувства отражались на его красивом лице, в его ярко-голубых глазах, в его походке, и даже в том, как встревожено тер правитель ладони друг о дружку. Вейрио глянул на Аилоунена, и теперь в его взгляде уже не было былого пренебрежения к тому, что перед ним отрок. Нынче сын тофэрафа Люлео Ливере смотрел на Аилоунена и видел в нем, ну может не взрослого мужа, но хотя бы своего ровесника, посему он немного помедлил, а после сказал то, о чем думал сам, и что ему не было велено передавать:

— Царь Манялай не хочет биться с вами наследник Святозар. Он готов уступить трон… трон правителю Аилоунену, лишь бы вы даровали ему жизнь. Но его заставят вступить с вами в войну, потому как знать и пажрец, вас очень бояться, и наслышаны они о том, что случилось в Артарии. Эйролий — Феорфий— Элеф— Теовер— Леру Кевкальский, который собрал под своим началом четыре тысячи, требует от тофэрафов разбить ваши сотни воинов, и убить вас и мальчика…. вернее правителя Аилоунена. И как бы мой отец не хотел, вступать с вами в бой, ему придется подчиниться, так как у него другой бой… бой за Неллию. — Вейрио замолчал, уважительно посмотрел на Святозара, и, вздохнув, продолжил, — уходите сейчас… Сейчас пока есть время, пока вас не убили, пока не началась война с Восурией… Я хочу вам вот, что поведать, моему отцу доложили, что к восурско-нелльской границе движется дружина правителя Ярила, и если они подойдут, то войны не избежать… Но наследник Святозар, мы… мы живем в этой стране и должны решать ее беды, должны, что-то делать, чтобы спасти умирающий наш народ. Но зачем вам это надо, мой отец не может понять? Зачем вы пришли и чего хотите? Аилоунен, лишь только Вейрио начал говорить, остановился, а выслушав его до конца, подошел к столу, оперся ладонями о ровную столешницу и спросил:

— Вейрио, ну, мы поняли, с наследником, что твой отец пришел сюда биться не за царя… Он пришел биться за свою землю, и наверно он хочет сам отрубить голову и царю и пажрецу и Есуанию, так? — Вейрио изумленно уставился на правителя, и еле заметно кивнул ему. Аилоунен широко улыбнулся и негромко добавил, — Вейрио посмотри на меня… вспомни кто ты и кто я… Ты, что ж думаешь, брат мой… я мальчик, отрок… который прошел этот дальний путь, покорил на своем пути деревни, подчинил людей… Я мальчик? Присмотрись внимательней, ты— сын и отец гавров, ты— победитель извечных врагов моего народа, кого ты видишь перед собой отрока или зрелого мужа, мальчика Риолия или великого правителя Аилоунена? Правителя и кудесника великих народов моего и твоего отца Бога огня Семаргла. Аилоунен поднял вверх левую руку, и засвистел тихой трелью, и немедля она начиная от кончиков пальцев до локтя купно покрылась крошечными искорками яркого желто-красного цвета. Все эти горящие искорки— крупиночки так плотно облепили руку, что не стало видно ни кожи, ни одеяния на ней. Миг и искорки замигали, по первому беспорядочно, а посем стали мигать все вместе, потухая, и загораясь одновременно. Еще мгновение и крупиночки лучезарно вспыхнули, и тогда рука правителя загорелась ярким, густым желто-красным пламенем.

— Ах! — вскрикнул юноша и отпрянул назад.

— Не бойся, — улыбаясь, проронил ему Святозар. Он поднялся с сиденья, и, протянув руку, дотронулся пальцами до теплого горящего огня. И тотчас с руки Аилоунена на перста наследника перебежал лепесток пламени и заплясал, заиграл на подушечках его пальцев. А рука правителя вмале перестала гореть, и ярко вспыхнув, выпустив вверх несколько искорок, махом потухла.

Аилоунен покрутил рукой показывая юноше, что ни кожа, ни одеяние его никак не пострадали, а когда Святозар протянул к Вейрио руку с пляшущем на нем пламенем, сказал:

— Ты, Вейрио, отец гавров и мой брат, возьми этот огонь, отнеси его своему отцу. Да, передай ему от меня, кудесника Аилоунена, что если товторийская тысяча посмеет пойти навстречу моим другам восурам, я выйду из шатра и сожгу в магическом пламени огня Бога Семаргла не только их грязные тела, но и их грязные души. Иди Вейрио, и помни, кто я и кто ты, а отцу своему передай, правитель Аилоунен и наследник Святозар завтра утром ждут все ваши четыре тысячи во главе с эйролием— Феорфием-Элеф-Теовер-Леру Кевкальским на поле боя. Вейрио сидел, внимательно слушая правителя, и широко раскрытыми глазами смотрел на него, как только Аилоунен перестал говорить, он взял в левую руку свой шлем, оный дотоль покоился у него на коленях, и стремительно поднялся с сиденья. Юноша протянул правую руку, дотронулся до магического огня, и резвые лепестки пламени желто-красного цвета переместились с пальцев наследника на его пальцы. Медленно он поднес пляшущей огонек к глазам и широко улыбнулся, засим со всем почтением склонил голову в поклоне, перед правителем и Святозаром, развернулся и бодрым шагом направился к выходу из шатра. Одначе отодвинув в сторону полог, он внезапно остановился, повернул голову, посмотрел на правителя, потом перевел взгляд и воззрился на ярко горящий красным светом рубин в его венце, и нанова уставившись в его глаза, но уже так как смотрят лишь на старшего брата или отца, громко и торжественно произнес:

— Я верю, что вы правитель и кудесник Аилоунен! Я верю и хочу, чтобы вы завтра победили этих яремников Есуания! Я поговорю с отцом и своей сотней! До завтра, ваша светлость! Вейрио вышел из шатра, и закрыл за собой полог, а Святозар широко просиял, ибо не сомневался, что этот светлый и чистый юноша, чем-то так похожий на Аилоунена, есть:

— Юнлискюл, — озвучил он вслух свои думы и посмотрел на правителя.

— Да, Юнлискюл, — кивнув, с грустью в голосе отозвался Аилоунен. — Никаких сомнений, это мой младший брат, правитель гавров. Святозар опустился на сиденье, почувствовав, как на него от пережитого вновь навалилась усталость, и, обращаясь к правителю, все еще улыбаясь, добавил:

— Словно, друг мой, я нырнул в свое прошлое и опять шел в бой с небесным войском Сварога и видел истинных руахов, приолов и гавров, которых вели ты и твои братья.

— Ах, друг мой, — вздыхая, заметил Аилоунен, и, отойдя от стола, принялся прохаживаться возле своего ложа. — Не скоро, ты и я, увидим на этой земле руахов, приолов и гавров, ведь прежде эти люди должны родиться на этой земле, должны ступить на нее, познавая без принуждения веру в Богов…. А это будет, эх! друг мой, это будет не скоро. Но, я очень рад, что смог встретить моего брата. И рад, что он вырос в Сомандрии и его жизнь, в отличие от моей не подвергалась опасности… И, хотя я расстроен, не скрою от тебя этого, я расстроен, что их вера так ущербна и искажена, но, и, то хорошо, что они верят в твоего деда, великого Бога Перуна! Значит, они будут истинными воинами за нашу веру и на них не стоит накладывать повеленье, с ними надо поговорить.

— Да, я с тобой согласен, с ними надо поговорить, — протянул Святозар, и, поднявшись с сиденья, усталой походкой направился к своему ложу. — Но так, как все эти воины, в том числе и Люлео, видят в тебе пока лишь мальчика, говорить с ними буду я. Поэтому завтра, ты наложишь повеленье на тех, кто верит в Есуанию. И раз мы знаем имя Бога в которого верят сомандрийцы, тебе легко будет отделить одних от других… Все кто верит в Перуна и отзовется на зов, будут слушать меня, а кто отзовется на имя Есуания будут слушать тебя. — Наследник тяжело опустился на ложе, да принявшись стягивать с себя сапоги, утомленным голосом, добавил, — Аилоунен, я только об одном прошу тебя… Выстави людей, чтобы они следили за движением товторийской тысячи, я не хочу, чтобы пострадали мои горячие восуры.

А, я… — Святозар лег на ложе, подложил под голову подушку и зевнул. — Я так устал… Я лягу отдыхать… Потому что мой друг, я никак не мог дождаться, когда же мне наконец-то позволят прилечь на ложе. Аилоунен, все еще прохаживающейся обок своего ложа взад и вперед, услышав просьбу наследника, сразу остановился, и, беспокойно оглядев его, тихим голосом ответил:

— Конечно, мой друг, отдыхай. Тебе надо поспать, потому как ты опять бледен, а я пойду, распоряжусь насчет товторийской тысячи.

Доброго сна, тебе! Аилоунен направил руку, в сторону ярко светящихся шаров плывущих под сводом намета, и, дунув на них, притушил сияние. А когда шатер наполнился не тусклым полумраком, неторопливо обойдя стол, высоко подняв свою гордую голову, пошел к выходу из шатра. И как только правитель покинул шатер, Святозар, точно ожидающий этого, широко улыбнулся вспоминая слова Вейрио, каковой сказал, что к границе с Неллией идет дружина его отца Ярила. А морг спустя будто увидел перед собой молодого, темноволосого, с такой же темной бородой и усами и серыми глазами воеводу Путимира, который, вот сейчас где-то в полпути от Асандрии, вместе с воеводами Миронегом и Добромиром остановились на ночлег, ожидая восхода солнца, чтобы с первыми его лучами прийти на выручку к нему, наследнику великой и славной земли Восурской!

 

Глава восемнадцатая

Наутро Святозара разбудил своей тихой трелью Аилоунен. Он сидел около ложа наследника на сиденье, и, положив ему ладонь на лоб, тихо повелевал. Святозар открыл глаза, удивленно посмотрел на правителя и сонным голосом, спросил:

— Что?

— Нет, ничего, мой друг, — мягко отозвался Аилоунен, и, убрав руку со лба наследника, поднялся с сиденья. — Сегодня у тебя тяжелый день, а выглядишь ты не важно. Хворь тебя не покинула, и сразу видно сил в твоем теле совсем мало.

— Ой, Аилоунен, прошу тебя, не зачем так беспокоиться. Сил у меня предостаточно, — потягиваясь на ложе и шевеля скованнами от сна руками и ногами, заметил Святозар. — Лучше поведай мне, как там товторийская тысяча.

— Стояли всю ночь на месте, не двигались, — сказал Аилоунен, и, подойдя к своему ложу, на которое казалось, он и не прилег, взял с гладко расстеленного укрывала покоящийся на нем венец. Правитель трепетно оглядел венец со всех сторон, поворачивая его то вправо… то влево и чуть слышно добавил, — но уже из Асандрии выдвинулись две тысячи воинов и встали за товторийцами и сомандрийцами, которые принялись убирать стан и выдвигаться к нам навстречу… — Правитель на миг прервался, ласково провел пальцами по капле рубина на венце, и, усмехнувшись, продолжил, — знаешь, Святозар, может мои триста воинов и плохо держат мечи, но зато среди них есть такие прекрасные подлазники… И они мне доставляют такие вести, уверен, узнай о том Люлео Ливере, обзавидовался бы. К примеру, мне доложили, что восурская дружина перешла уже границу, но остановилась на ночлег, к вечеру она будет возле Асандрии. Также мне доставили известия, что сегодня ночью в Асандрии вспыхнул бунт, народ разрушил жрище, сжег пажреца и прислуживающих ему жрецов. А один из герболей и асандрийские тофэрафы убили царя Манялая, пятерых эйролиев и подчиняющихся им герболеев. Так, что друг мой, сейчас во главе войска стоит герболий Неофий— Икинф— Миан Лиохнайский, а тофэраф сомандрийский не желает подчиняться этому герболию, потому как он напрямую подчинялся эйролию, которого убили.

— Ну, и вояки, — удрученно заметил Святозар, и, сев на ложе, принялся обуваться. — Перед боем и грызутся….

— Они уверены, что нас победят, — ответствовал правитель и водрузил венец себе на голову. — И теперь делят трон… Знаешь, друг мой, у них так принято: убить царя и делить его трон. Правда, иногда они делят трон задолго до того, как убили царя. И кстати — этот Люлео, тоже хочет отхватить, что-то от этого трона… я думаю, ты это и сам понял… И знаешь, мне если честно, будет вельми обидно, коли придется потом накладывать познание истины именно на него… все же не хотелось бы.

— А мне кажется, на Люлео не придется накладывать познание истины, — молвил Святозар. Он медленно поднялся с ложа, пошевелил затекшими от сна плечами, и, взяв с сиденья белый опашень, принялся его одевать. — Он истинный гавр, — добавил он морг спустя, — такой же, как и его сын Вейрио. Только он просто никому не доверяет, и наверно на то есть причины. Я думаю, засим Люлео будет прекрасным воеводой у тебя.

— Гетером, гетером, мой друг, — задумчиво произнес Аилоунен. — Воеводой, правителем буду я.

— Что ж и так не плохо, — улыбаясь в ответ, согласился Святозар и пошел к столу, на котором уже был приготовлен завтрак. Когда Аилоунен и Святозар поели и вышли из шатра, то солнце уже до середины выкатилось из-под линии горизонта и своими, не по-осеннему, теплыми лучами согревало и освещало землю. На ярком голубом небе не было не единого облачка, легкий ветерок трепал не только непослушные, длинные пряди волос Аилоунена, но и ласкал каштановые, волнистые волосы Святозара. Воздух, несмотря на замершую в нем торжественность и даже какую-то тревогу, был необычайно чист и свеж.

Зеленая трава долины, покрытая выпавшим перед рассветом мельчайшим дождем, теперь казалась, будто умытой, а оставшиеся на островерхих отростках капли переливались и поблескивали, как драгоценные каменья, в ярых солнечных лучах восходящего светила. Пампивий подвел к наследнику его белого с черной звездочкой во лбу жеребца. И пока Святозар садился на коня с нежностью поглаживая его белую гриву и вспоминая такую же гриву своего Снежина, ждущего его в далеком Славграде, Аилоунен убрал шатер, и сев на своего жеребца поравнялся с ним. Святозар и правитель, тронув поводья, в сопровождении ступающих позади них, выстроившихся в один ряд, воинов неспешно направились вперед, навстречу разместившемуся супротив них, невдалеке, воинству противника. Когда воинство стало разделять не больше четырех саженей, правитель придержал жеребца, и немедля, тоже самое, сделали Святозар и Лесинтий. И тотчас к ним неспешно подъехал Фонитий и остановился по левую руку от правителя. В руках у воина находился длинный шест, с треугольным ярко-красным с золотыми краями стягом.

Святозар повернул голову, посмотрел на этот стяг, и душа его радостно возликовала. Ведь это был тот стяг, под которым извечно шли в бой руахи, приолы и гавры. Он широко улыбнулся, и, обернувшись, глянул на стоявших позади них воинов новой жизни. Там верхом на лошадях стояли триста воинов в начищенных до блеска кольчугах и шлемах с выставленными вперед копьями в одной руке, и с круглыми, окрашенными в красный цвет, щитами в другой руке. Их лица были торжественно-серьезны, в них не было ни испуга, ни беспокойства, словно они были уверены в тех, кто идет впереди них, уверены в правильности своего пути. И душа наследника опять радостно возликовала, и вспомнил он, какими были эти воины, совсем недавно, и как быстро смогло измениться и их лицо, и их отношение к жизни, лишь только познали они истинную веру и сущих Богов! Затем Святозар перевел взгляд и посмотрел на тех, кто стоял перед ними. Воины противника были также как и они верхом. Середину войска составляла тысяча сомандрийцев и в них сразу проглядывались истинные ратники, стоящие стройными рядами в блистающих кольчугах и шлемах. В отличие от нелльских шлемов у сомандрийцев лица воинов были открыты, не было широкой пластины прикрывающей нос, в руках ратники держали луки с вставленными в них стрелами, которые были направлены в землю.

Однако слева и справа от сомандрийцев стояли тысячи товторийцев и асандрийцев, и это уже были не ратники, не воины. Большая часть этих воинов, смотрелись безобразно толстыми, они неумело держали в руках пики, а на их выпученные животы с трудом были натянуты кольчуги.

Заплывшие в жире глаза, сонно выглядывали из-под низко опущенных шлемов, а недовольно растянутые рты, мечтали лишь об одном, скорее положить в рот жареный кусок мяса, или тушеные овощи. Другая же часть воинов, в основном, это товторийцы, выглядели еще худшими ратниками. Они были очень худы, и сидели на таких же тощих лошадях, словно в городе Товтория тофэраф решил не кормить своих воинов совсем, и не выделять им на содержание. Поэтому воины большей частью были либо без кольчуг, либо без шлема, в руках они держали или луки, или пики, весьма редко мечи, да и держали они их так неумело, словно впервые видели. Святозар увидев товторийцев не смог сдержаться и засмеялся, а на изумленный взгляд правителя, задорно отозвался:

— И чего я тревожился, Аилоунен, ну ты глянь на этих товторийцев… Они бы даже не вступили в бой, лишь увидели богатыря Миронега и сразу по степям в тот же миг и разбежались… ха…ха…ха! Аилоунен, услышав объяснения наследника, тоже широко улыбнулся. А Святозар глубоко вздохнул, подавляя в себе чувство веселья и смех, да воззрился на стоявшего в середине сомандрийской тысячи с мрачным лицом Люлео Ливере. Тофэраф стоял прямо под голубым, прямоугольным стягом с изображением на полотнище какой-то золотистой птицы. Рядом с ним верхом на черном жеребце поместился худой мужчина, с серым, неприятным лицом, в золотом шлеме из-под которого выглядывали седые волосы, а широкая пластина едва прикрывала нос.

— Я поеду, — тихо проронил Святозар, и тронул своего жеребца. Тот сделал два шага вперед, но наследник нежданно резко натянул поводья, повелевая ему остановиться, а после поднял вверх правую руку и негромко, но так, чтобы слышали воины, стоявшие позади него, пропел: «Собирайтесь и теките, братья наши, — племя за племенем, род за родом! И боритесь с врагами на земле нашей, как надлежит нам и никогда иным. Здесь и умрите, но не поворачивайте назад! И ничто вас не устрашит, и ничего с вами не станется, Потому, что вы в руках Сварожьих. И он поведет вас во всякий день к схваткам и сражениям многим.» Засим Святозар понудил жеребца, и, подъехав к противнику, остановился в нескольких шагах от Люлео и мужчины, последний из коих так сморщил лицо и губы, что стал неотразимо похож на гриб сморчок.

— Люлео Ливере, — громко обратился к тофэрафу Святозар. — Ты передал мои требования вашему царю?

— У нас больше нет царя, — сиплым голосом, выкрикнул мужчина. — Я герболь Неофий-Икинф-Миан Лиохнайский, сейчас стою во главе Асандрии и этого войска.

— А…а…, — протянул Святозар и глянул прямо в лицо герболия. — Так трон пуст. Ну, что ж правильно ты поступил Неофий, освободив трон для истинного правителя приолов Аилоунена.

— Ты, паршивый пес, — внезапно, сам как пес, зарычал Неофий. — Паршивый, паршивый… Но Святозар лишь махнул рукой и негромко пропел-прошептал, и тотчас Неофий опрокинувшись назад, свалился с коня, прямо под его задние копыта. Жеребец же громко заржал, стремительно встал на задние ноги, а после опустившись на все четыре, злобно оскалил передние зубы и потряс головой. Внезапно он подпрыгнул вверх, выкинул назад две задние ноги и стукнул поднявшегося с земли Неофия копытами прямо в грудь и живот. От удара несчастный герболь отлетел под ноги стоявшего позади него коня. А его жеребец вновь затряс головой, и, растрепав гриву, испуганно заржав, поскакал вон с поля боя, куда-то вправо вглубь долины. Сомандрийские воины торопливо спешились и начали поднимать на ноги, стонущего и загибающегося, Неофия с которого в полете даже слетел шлем, явив длинные, седые, жалкие на вид волосы, скорбно прикрывающие его неприятное, перекошенное лицо.

— Послушай, Неофий и запомни, — гневным голосом заметил Святозар. — Я наследник престола Восурии Святозар, по реклу Велико-Достойный, сын правителя Ярила, по реклу Щедрый, и не тебе, кровожадный, жестокий дурашман, оскорблять меня псом, да еще при тысячи таких светлых воинов, которые верят в Бога битв и войны, громовержца Перуна, отца моего Бога и прародителя восурского народа ДажьБога! Святозар зыркнул на Неофия, каковой наконец-то разогнулся и теперь принялся утирать кровавые губы, затем медленно перевел взгляд на Люлео, хранящего молчание и спокойствие, точно происходящее кругом, его вовсе не интересовало, и медленно поворотив своего белого жеребца, поехал повдоль строя воинов Сомандрии. И воины те были с такими светлыми и мужественными лицами, что наследнику стало приятно смотреть в эти чистые глаза… глаза истинных ратников.

Проезжая мимо сомандрийцев он увидел Вейрио, который радостно ему улыбнулся и кивнул, и тогда наследник вновь поворотил коня, подъехал к Люлео и громко сказал, обращаясь впервую очередь к нему:

— Воины города Сомандрия! Я обращаюсь к Вам, потому как ваш тофэраф не желает слышать меня! А иногда надо уметь не только слушать, но и слышать! Вы воины свободной воли, воины Бога Перуна пришли сюда, чтобы служить лживому и выдуманному господу Есуанию! Вы пришли оказать сопротивление истинному правителю Аилоунену, сыну Бога Семаргла, чьим младшим братом является Бог Перун! Вы, слышите меня, сомандрийцы, кого вы пришли защищать и от кого? Есуания от бича Бога огня Семаргла, от стрелы-молнии Бога Перуна? И кто мне, наследнику Святозару, победителю существа, пекельного царства, Нуку, к которому явился на выручку Бог Перун, ответит? Может ты Люлео, что скажешь?

— Я, — внезапно выкрикнул Неофий и выплюнул на землю кровавую слюну. — Я тебе отвечу за всех. Герболий протянул руку взял из рук стоявшего возле него воина лук, вытащил из его колчана стрелу, и, вложив ее в лук, натянул тетиву. Еще миг он вскидывал вверх лук, а засим выпустил стрелу в небо. И тотчас луки сомандрийцев поднялись вверх и оттуда вылетели стройными рядами стрелы, направившиеся в сторону наследника, Аилоунена и воинов. Святозар поднял голову и воззрился на приближающиеся стелы.

Стремительно, он вытянул вверх руку, направляя устремленные перста на стрелы, и тихо пропел-прошептал: «Стрелы, стрелы, повелеваю вам, остановитесь!»… Теперь прошел лишь морг, как стрелы остановившись в воздухе, застыли на месте. Не только сомандрийцы, но и товторийцы и асандрийцы уставились на них, глаза их увеличились, а у многих еще и раскрылись рты. Святозар глубоко вздохнул, а после протяжно выдохнул, и из уст его вылетело еле видимое лазуревое облачко, вразы увеличившееся в размерах. Оно ретиво полетело прямо к висящим стрелам, вмале разрастаясь до такой степени, что приблизившись к ним поглотило их полностью… Так, что вскоре в воздухе висел лишь лазурный, полупрозрачный туман. Наследник протянул руку вперед, выставив вверх ладонь, и вновь тихо пропел-прошептал. И в тот же миг из лазурного тумана, прямо на его ладонь посыпались лучистые горящие золотой лазурью стрелы. Стрелы сыпались и сыпались на ладонь, а переполнив ее стали падать на землю и рассыпаться на мерцающие лазурные капельки— росинки. И когда в воздухе иссяк лазурный туман, и последняя стрела упала на ладонь наследника, он, оставив в руке лишь ее, все другие сбросил на землю. Святозар крепко зажал в руке лазурно-золотую стрелу, и, тронув своего коня, подъехал вплотную к ошарашено глядящему на него Люлео. Не сильно размахнувшись он метнул стрелу в Неофия. Та стремительно преодолев разделяющий их промежуток, долетев до герболия, воткнулась в землю подле его расписных золотыми нитями невысоких сапог. И тотчас Неофий громко вскрикнул, широко открыл глаза и рот, да упал обездвиженный на землю. Послышался негромкий свист трель, и находящиеся справа и слева от сомандрийской тысячи воины, все разом стали слезать с лошадей. А встав на землю, опустив вниз руки, из которых выпали копья и луки, да сомкнув глаза, принялись раскачиваться взад и вперед познавая истину. Наследник увидел, как испугано начали переглядываться сомандрийцы, тихий ропот пошел среди их стройных рядов. Святозар открыл рот, желая сказать им то, на чем его прервал Неофий, но внезапно он услышал, как над ним в небесной выси загрохотал гром. Да так громко… раскатисто, что тревожно заржали кони, а земля под ногами пришла в движение и закачалась. Наследник поднял голову и увидел в голубом небе темную, грозовую тучу и мелькающие в ней яркие вспышки огней. Эта громадная туча с огромной быстротой неслась вниз к земле, прямо к нему, к Святозару. Краем глаза он заметил, как спешились с коней Аилоунен, Лесинтий, Фонитий и воины и опустились на одно колено. Святозар повернул голову, посмотрел прямо во взволнованное лицо Люлео, и широко улыбнувшись, громко крикнул:

— Воины из города Сомандрия, приветствуйте Богов сыновей великого Сварога! — и тут же спрыгнул с коня, да опустившись на одно колено, преклонил голову.

 

Глава девятнадцатая

Громадная туча уже нависала над Святозаром, ее поверхность вспыхнула всеми цветами радуги от желтого до фиолетового и внезапно в ней вновь раскатисто загрохотал гром. И тотчас ее темно-бурую поверхность точно разрезала огромная с тонким заостренным концом, серебристая молния, на три светящихся как клубы дыма, шара.

Мгновение и шары приобрели разные цвета, а над каждым из них появились Боги. Один из светящихся шаров был яркого желто-красного цвета, в нем, то вспыхивали, то потухали красные блики огня, а сверху на нем стоял Бог, сам яростный ОгнеБог Семаргл. Бог обряженный в длинное желтовато-прозрачное одеяние, с золотыми волнистыми кудрями до плеч, с высоким лбом, прямым с горбинкой носом и ярко-голубыми глазами, да горящим над головой золотым, описанный по кругу, нимбом, был молод и красив. Бог держал в левой руке длинный золотой бич, а в правой, круглый, красный щит, края которого зрились золотыми, а в середине вырисовывался юноша верхом на коне. На втором светящемся и клубящемся шаре темно-бурого цвета со вспышками серебристых молний внутри, стоял Бог битв и войны, Перун— громовержец. Его одеяние сияло голубовато-прозрачным светом, серебряные до плеч кудри, серебряные усы и борода, прямой нос и сине-голубые глаза, придавали ему особую мощь, а сияющий над головой золотой нимб, словно оттенял черты его мужественного лица. В руках Бог войны держал небесную радугу-лук переливающуюся желтым, красным, зеленым и синим цветами, а за плечами у него висел золотой колчан с огненными стрелами-молниями. На третьем клубящемся золотисто-лазурном шаре спустился ДажьБог.

Он был в лазурно-прозрачном, длинном одеянии, на золотом поясе, охватывающем его одеяние, висели золотые, широкие ножны, украшенные крупными изумрудами. Высокий, молодой с широким, мощным станом, Бог отличался средь иных особой молодостью и красотой и то просматривалось в его волнистых, серебряных до плеч волосах, высоком лбу, прямом носе и больших голубые глаза, будто подсвеченных особой лучистостью золотого нимба, описанного вкруг головы. В правой руке ДажьБог крепко сжимал длинный серебристо-золотой меч, похожий на молнию его отца Бога Перуна, который ярко переливался и вспыхивал в солнечных лучах поднявшегося на небосклон солнца. Боги подлетели к земле на своих светящихся шарах и те плавно опустились на ее зеленые травы покрытые пылью и пригнутые к земле.

Прошел лишь морг и дым от шаров точно впитался в траву, и та поднялся, и засверкала чистотой и зеленью.

— Святозар! — громким, наполненным весенними, гулкими раскатами грома, прозвучал голос Бога битв и войны, громовержца Перуна. — Подымись с колена сын моего сына! Ты, мой внук, Равный Богам, своим светом освещающий путь своего народа… ты, достоин, стоять в полный рост перед Богами! Святозар вздел дотоль опущенную в знак уважения голову и посмотрел на Перуна, оный возвышался над ним, и точно распространял окрест себя яркие лучи голубого сияния, и неуверенно поднялся с колена.

Перун не сводил взора со Святозара, а когда увидел, что тот встал, мягко улыбнулся ему, с беспокойством обозрел с головы до ног исхудавшую его фигуру, едва заметно качнул головой, и лишь после перевел взгляд на Аилоунена. А миг спустя все тем же громким, наполненным гулкими раскатами грома, голосом, молвил:

— Аилоунен! Подымись с колена сын моего брата! Ты, Равный Богам, своим светом многие века освещающий путь своего народа… ты, достоин, стоять в полный рост перед Богами! Святозар оглянулся и увидел, как поднялся с колена Аилоунен и поспешил к своему отцу Богу Семарглу, лицо, руки, ноги и одеяние которого нежно горели желто-красным, неярким светом. Правитель подошел к Семарглу, каковой встревоженным взглядом оглядывал его, и приклонил голову. Семаргл заложил бич, за яркий желтый пояс, опоясывающий его одеяние, и, надев на руку ременную петлю, перекинул свой щит через плечо, а засим протянул руку и погладил отрока— мужчину Аилоунена по волосам, да стремительно притянув к себе, крепко обнял. Перун, также как и Святозар, какое-то время, улыбаясь, смотрел на встречу Семаргла и Аилоунена, а после развернулся, закинул на правое плечо свою небесную радугу-лук, и сурово сдвинув густые серебряные брови, громким голосом обратился к воинам:

— Сомандрийцы! Вы предавшие имя своего отца Бога Семаргла, как смели призывать мое имя, перед этим боем? Мое имя — имя его младшего брата? Перун посмотрел на сомандрийцев, оные опустились на одно колено, лишь только шары Богов коснулись земли, оглядел безмолвно замерших лошадей, склонивших свои головы с длинными гривами в дань уважения перед Богами. И легкой, почти не касающейся земли, походкой направился к Люлео. Бог остановился напротив склоненного сомандрийского тофэрафа и зычно спросил так, что в небесной выси громыхнул гром, и сквозь ее голубизну проскользнула тонкая, серебристая молния:

— Ты, Люлео из рода Юнлискюля, младшего брата Аилоунена, как смел, призывать мое имя в помощь. Ты забывший имя своего отца, прародителя гавров Бога Семаргла? Люлео стоял на одном колене, низко склонив голову, не смея не то, чтобы ответить, но даже воззриться на Бога. Святозар видел, как вздрагивало его тело, как крепко правая рука прижимала рукоять меча к ноге. Перун, молча, смотрел на тофэрафа, разглядывая его благородную фигуру истинного ратника и так, как тот не отвечал, продолжил:

— Ты, пришел в Асандрию Люлео, чтобы прекратить правление Манялая и Есуания, а когда Семаргл послал тебе в помощь Святозара, который ради вас прошел муки Пекла, ты не поверил его словам и его делам.

Ты, увидев его лицо, ты, увидев Аилоунена, ты, услышав слова своего сына Вейрио, не пожелал признать, что это и есть посланцы Богов. И поэтому ты вывел, сегодня против сына Семаргла и сына ДажьБога своих воинов! Люлео, какой Бог живет в твоей душе, назови имя этого Бога!

— Перун, — еле слышно прошептал Люлео, не поднимая головы, и в тот же миг его закачало из стороны в сторону.

— Тогда Люлео, — громыхнул Перун. — Теперь вздень голову и посмотри на меня. На меня, Бога битв и войны, громовержца Перуна, который ведет стезею правой к победе великой, лишь тех воинов, что верят в Отца моего Небесного Бога Сварога, что верят в его сыновей Семаргла чистого, рожденного в огненном вихре, очищающего от всякой скверны, в ДажьБога, победителя Чернобога, смелого и великого витязя! Люлео робко поднял голову, взглянул в прекрасное, наполненное силой, мощью и красотой лицо Бога, и увидел Святозар, который стоял позади Перуна, как в глазах тофэрафа проскользнул не только испуг, но и огромное чувство любви к Богу. Внезапно лицо воина прояснилось, а мгновение спустя и вовсе засветилось голубоватым светом, он глубоко вздохнул, подавляя дрожь в голосе, и очень четко сказал:

— О, Бог наш Перун! О, Бог наш и отец наш Семаргл! О, великий витязь ДажьБог! Нет прощения нам, гнилому семеню, забывшему имя своего отца и Бога! Нет прощения предавшим нашу веру и наши знания!

И я, и дети мои, и воины мои, пришедшие из города Сомандрия готовы понести положенное нам наказание!

— Наказание, — откликнулся Семаргл, да так звонко, словно небесную даль прорезал его карающий бич. Он убрал руку с плеча Аилоунена, которое до этого нежно сжимал и тем же легким парящим шагом подошел к Перуну и встал с ним рядом. — Ты Люлео просишь наказания? Однако совсем недавно ты просил помощи… Помощи у Бога Перуна. Но мой брат не слышит слова предателей, он отвернул уже очень давно свой светлый лик от вас! Вас слышал я… я ваш отец, имя которого вы утеряли и забыли. И я послал вам в помощь Святозара, который ради вас… слышишь Люлео, — звонко добавил Семаргл, и от него точно полыхнуло в разные стороны праведным огнем так, что наследник почувствовал его жар и отступил назад, а на лбу у Люлео выступили капельки пота. — Святозар ради вас и вашего спасения прошел муки Пекла. Ты видел шрам на его щеке, он получил его там… там в царстве Чернобога, а все для того, чтобы возродить ваш народ, чтобы снять забвение с души моего сына Аилоунена. Я выполнил то, что ты просил Люлео. И вчера, когда ты встретил Святозара и Аилоунена, разве ты не понял, что пришли те, кого ты так долго выпрашивал у Перуна?

— Отец мой и прародитель, — тяжело дыша, ответил Люлео, и теперь не просто лоб, теперь по всему его лицу заструился градом потом, и, срываясь с острого подбородка, полетел вниз, падая и попадая прямо на кольчугу, штаны и землю. — Почему ты не позволил Аилоунену родиться в Сомандрии, где бы я мог узнать и увидеть его?

— Ты, Люлео, слепец, — гневным голосом откликнулся Семаргл и вновь, словно разрезал небесную высь звонкий удар бича. — Ты, слепец! Ты, не увидел его, даже если бы он родился в твоей семье и был бы твоим сыном. Но, я, столько сделавший, ради вашей горстки сомандрийских гавров, отвечу тебе Люлео, почему Аилоунен родился в Артарии. Потому как там жили последние руахи. Его отец и дед, были из рода некогда славного народа руахов… народа в котором он был первым человеком… народа который он вел в бой, с которым проливал свою кровь… народ который он любил, созидал и творил. Именно в роду связанным с ним кровными узами и мог родиться истинный Аилоунен.

— Прости, прости, прости, меня мой отец и Бог! — шепнул Люлео и опустил голову. — Прости Бог Семаргл! ДажьБог, каковой все это время стоял недалеко от Аилоунена, и внимательно слушая разговор Перуна, Семаргла и Люлео, расстроенным взглядом рассматривал Святозара, нежданно встряхнул своими серебряными кудрями, вложил серебристо-золотой меч-молнию в ножны и неслышной, летящей походкой подошел к Богам, встав справа от Семаргла. А наследник меж тем заметил, что под ногами отца его, ДажьБога, обутыми в легкие лазурные сандалии похожие на те, что он видел на ногах морской владычицы Волыни, ни колыхнулась, ни пригнулась, ни одна травинка, вроде как Бог не шел, а летел.

ДажьБог, от коего во все стороны, исходило золотисто-лазурное сияние, посмотрел на Люлео и мощным, зычным голосом, истинного витязя, произнес:

— Что ж Семаргл, Люлео просит прощение, как я погляжу… И он такой славный ратник, что мне кажется, стоит его простить! Семаргл и Перун разом повернули головы, поглядели на ДажьБога и также разом улыбнулись, а над головами этих светлых Богов золотые нимбы засветились, замерцали и выкинули вверх в небесную высь длинные, смаглые лучи света.

— Да, — не обращая внимания на улыбки Богов, все также мощно и зычно продолжил ДажьБог. — Тем более, что это именно благодаря Люлео, товторийская тысяча, сейчас так беспомощно покачиваясь кругом сомандрийцев, не напала на моих восуров… Однако… такие ратники… — ДажьБог оглядел худых, неопрятных и покачивающихся воинов, и едва зримо скривил божественные уста. — Наверно, моим восурам, не стоит их бояться, как ты думаешь мальчик мой, Святозар?

— Без сомнения, отец, — отозвался наследник и порывчато кивнул. — Таким воинам, даже не стоит брать в руки меч, им больше подойдет метла и лопата… Хотя они так худы, боюсь и эти орудия товторийцам не удержать в своих руках. Святозар стоял в нескольких шагах, позади Перуна и Семаргла, но стоило ему откликнуться на слова ДажьБога, как оба Бога повернули свои головы к нему и громко засмеялись…Да так, что в небе вновь загрохотало, просвистел звонкий бич Семаргла и заходила ходуном под ногами земля, а кони все еще стоявшие с опущенными вниз головами, испуганно заржали, затопали копытами, но все же не двинулись с места.

— Аилоунен, сын мой, — переставая смеяться, обратился к правителю Семаргл. — Это твои люди и ты сам должен решать нужны они тебе или нет… Стоит ли на них накладывать познание истины, или их сердца полны любви к Богам! Находившийся на прежнем месте Аилоунен… там, где опустился и впитался в траву желто-красный шар Бога Семаргла, неотрывно глядел на Богов, но услышав слова своего отца, перевел взгляд на сомандрийцев, поколь стоявших на коленях, низко склонивших головы, будто не в силах от стыда поднять их. Посем он неспешно пошел вдоль ряда воинов вправо, и, остановившись напротив Вейрио, улыбнулся, и тихо позвал его по имени. Вейрио поднял голову, смущенно глянул своими карими глазами на правителя, и поспешно опустил очи. Аилоунен нахмурил свой нос и часть лба, и, развернувшись неторопливо, подошел к Семарглу. Он остановился подле отца, с почтением присущим ему, приклонил голову, и мягко добавил:

— Отец мой и Бог, великий Семаргл! Сердца этих людей полны любви к Богам, в душах их живет вера! И как правильно сказал Святозар, если в их душах горит свет и любовь к сыновьям Сварога, значит отца своего, тебя ОгнеБог Семаргл они отыскать всегда смогут.

— Что ж, мальчик мой, это твой выбор, — улыбнувшись, согласился Семаргл. — Твой выбор, это твой народ, твой город, твой трон. А сомандрийская тысяча истиных приолов будет верно служить тебе правителю и кудеснику Аилоунену! И тотчас Перун снял с плеча радугу да взял из колчана огненную молнию. Он умелым и быстрым движением вставил ее в лук, и, натянув зазвеневшую громовыми раскатами тетиву, выпустил вверх в небесную высь стрелу. Молния вырвалась из лука с огромной быстротой, рассекая воздух и Явь надвое, и устремилась в небо. И когда казалось, что она вот-вот маленькой крошечкой, скроется из глаз, стрела нежданно остановилась, вздрогнула и порывчато лопнув, яркой вспышкой света, рассыпалась на множество мельчайших крупинок, каковые с той же ретивостью полетели вниз к земле и осыпались на сомандрийскую тысячу, окрашивая их шлемы и кольчуги в ярко— желтый цвет.

— Воины! — громко выкрикнул Семаргл. — Именем своего прародителя ОгнеБога Семаргла, светом и мощью молний Бога битв и войны Перуна клянитесь в вечной преданности своему народу приолов и своему правителю Аилоунену! Сомандрийцы подняли головы, и, посмотрев на своего правителя отрока-мужа Аилоунена, гулко ответили: «Клянемся!» И тогда из высокой выси, из далеких, голубых небес упал на землю золотой столп света и осветил он Богов — сыновей, хозяина земного Мира, владыки Божьего Царства великого Сварога: Светозарого ОгнеБога Семаргла, громовержца Перуна, мощного витязя ДажьБога. Он осветил правителя некогда величайших народов: руахов, приолов и гавров, кудесника Аилоунена, и вечного правителя светлых восуров Святозара.

И мгновение спустя, оттуда, сверху полилась бархатная, нежная, мелодичная песня: «И вот это— наше счастье, И мы должны приложить все силы, Чтоб видеть, как отсекают Жизнь старую нашу от новой…» Песня звучала и звучала, она вытекала, будто переливаясь с высокой дали, заполняя всю долину, заполняя души воинов, заполняя души сыновей Богов и души самих Богов. И Святозар ощущал, как эта песня напоила его душу, его тело, и плавно перетекла на просторы долины, наводняя и объединяя его с этой долиной, с этой травой, с этой землей. И та чистота, что была в его душе, что нес он от далекого Славграда, что сохранил он в муках пекельного царства, сейчас словно, полноводная, весенняя река, вытекла из него и пропитала все кругом. Святозар смотрел вверх и чувствовал, как по лицу текут слезы, он понимал его путь подошел к концу, бой за души людские он закончил. Он вспомнил, как почти год назад он слышал эту песню, слышал ее как зов, как символ начала боя и битвы, и вот теперь она опять лились с небес, объясняя все и заканчивая этот долгий, наполненный страданиями и болью тяжелый путь. Небеса допели песню, и золотистый столп приподнялся над землей, осветив и покрыв зелень травы, золотой изморозью, и поблекнув, устремился ввысь, туда в небесную Сваргу. Святозар вытер глаза тыльной стороной руки так, чтобы никто не видел его слез, опустил голову и поймал на себе нежный, наполненный отцовской любовью взгляд ДажьБога. Отец уже не стоял на земле, он парил над зеленью травы на своем золотисто-лазурном шаре, и, улыбаясь, смотрел на Святозара.

Наследник повернул голову и увидел, что под ногами Семаргла ярко мерцал желто-красный шар, а Перун стоял на клубящейся темно-бурой туче.

— Отец, — подходя к желто-красному шару, сказал Аилоунен. — Вейрио…

— Да, мой сын, — улыбаясь ответил Семаргл и с нежностью воззрился на Аилоунена. — Ты не ошибся Вейрио— это твой младший брат Юнлискюл.

Теперь, мальчик, тебе осталось разыскать Лунчикауса и поторопись, товторийские жрецы не любят когда дети ювелиров не приходят на кровавые жертвы.

— Сын мой, — подозвал ДажьБог Святозара к себе, а когда тот подбежал к нему, медленно наклонился, точно завис над ним, ласково погладил по каштановым волосам, и, приблизив губы к его уху, тихо, что-то прошептал. Лицо Святозара сразу засияло, он широко улыбнулся и благодарно зыркнул на Бога.

— Отец, значит, я могу возвращаться домой? — спросил он у ДажьБога.

Бог выпрямился, и, глянув на сына сверху вниз, улыбнувшись, кивнул ему в ответ, а наследник теперь точно утверждая, сказал, — та песня, она закончила мой путь.

— Да, мой сын, та песня из небес, была послана для тебя, — по-теплому ответствовал ДажьБог. — Эта песня звала тебя на бой за людские души, она предначертала путь перед тобой, и она же завершила этот путь. Теперь ты можешь возвращаться домой… Домой в Восурию, туда, где ждут тебя, где тебя помнят и любят. В нескольких часах от Асандрии, ты встретишь дружины воевод, которые торопятся сюда, так как до них дошли вести, что их наследника Святозара везут в Асандрию для принесения в жертву. Твои люди, братья, сыновья, воины, они идут на выручку, они не останавливаются даже на ночь, желая спасти своего Велико-Достойного наследника, человека Равного Богам! Но прежде, чем мы уйдем, ты сын мой, можешь. — ДажьБог подморгнул правым глазом Святозару, перевел взгляд с лица сына, на лицо Семаргла, который разговаривал с Аилоуненом, и, понизив голос, заметил, — можешь выполнить свою просьбу, ту которую не смог выполнить я. Святозар понял отца с полуслова, и, чуть зримо мотнув головой, суетливо развернулся, и, подступив к Семарглу, взволнованно опустил перед ним в поклоне свою голову. Бог и Аилоунен немедля прервали свой разговор и ласково воззрились на наследника:

— О, Бог мой, Семаргл, — дрогнувшим голосом молвил Святозар, ощущая поощрительный взгляд ОгнеБога, — позволь мне поблагодарить тебя за спасение моей жизни. За то, что ты смог уберечь меня от мучительной смерти, защитил мою жизнь, и позволил пройти этот путь до конца!

— О чем это он? — удивленно переспросил стоящий рядом Бог Перун, закидывая свой лук себе на плечо.

— Он говорит о том, что в Артарии… он, было, чуть не погиб, от болезни тальперуза, — тихим, наполненным грустью голосом пояснил Аилоунен.

— Что!.. — разом воскликнули Перун и ДажьБог. — Но как это могло случиться? — громыхнул Перун и бросил недовольный взгляд на Семаргла.

— Наверно, это Чернобог, — поднимая голову и посмотрев в сине-голубые глаза Бога Перуна, ответил Святозар, а потом лучисто просиял. — Еще бы столько неприятных минут он пережил в пекельном царстве, покуда я там находился… его можно понять… Сын его врага, внук его врага, которому он всеми силами пытался сохранить жизнь, кто же сможет такое пережить…и не захотеть потом отплатить тем же, — и наследник чуть слышно засмеялся. Перун нахмурил свои густые серебристые брови, и, покачав головой, громогласно заметил:

— Не смешно!

— Почему же, отец, смешно! — защищая Святозара, молвил ДажьБог и также засмеялся, и тотчас под ногами закачалась земля.

— Ах, мальчик мой, — с той же болью и грустью в голосе, с какой только, что говорил Аилоунен, обратился к наследнику Семаргл, и его желто-красное сияние на лице и одеянии на миг поблекло. — Не ты, а я должен тебя благодарить. Ты, мальчик мой, пройдя Пекло сохранил свою чистую, светлую душу. Ты снял забвение с души моего сына. Ты не жалея себя все эти дни лечил духовные и физические хвори моего народа. Ты, мой мальчик, заслужил от меня благодарность, и я хочу выполнить твою любую просьбу. Проси, проси, все, что пожелаешь и, я, даю слово, выполню любую твою просьбу, любое твое желание. Святозар глянул на переставшего смеяться и замершего в напряженной позе, на своем золотисто-лазурном шаре, ДажьБога и глубоко вздохнув, воззрившись прямо в ярко-голубые глаза Семаргла, сказал:

— О, светлый, яростный и чистый Бог Семаргл, у меня лишь одна к тебе просьба.

— Все, что пожелаешь, мальчик мой, — кивнув, добавил Семаргл и благодушно улыбнулся.

— Много веков назад, еще впервой моей жизни, — начал Святозар, и голос его вновь предательски дрогнул. — Мы воины небесного войска вышли на бой с дивьими людьми и побили войско Дыево, а людей дивьих запечатали в Арапайских горах. Отец мой, ДажьБог, снял тогда печать с дивьих людей и вернул им часть магии, но наказание, которое ты, Бог Семаргл на них наложил, наказание с них не снято до сих пор… — Святозар на миг прервался, потому что увидел, как покинула улыбка губы Семаргла, как сурово свел он свои дугообразные брови вместе, так, что между ними залегла тонкая паутинка-морщинка, как перевел взгляд с лица наследника и негодующе зыркнул на улыбающегося и невероятно довольного ДажьБога. Наследник лишь мгновение колебался, а после продолжил, — я видел, Семаргл, этих людей. Они все также чисты и светлы, в их душах не живет зло, в них правит добро. Эти люди просят тебя ОгнеБога простить их и снять с них наказание, позволив им умирать и рождаться… О, Бог мой, Семаргл, ты который даруешь на земле жизнь, тепло, ты который оберегаешь землю от зла, мой Бог и Бог моего народа, прошу тебя прости дивьих людей! Сними с них наказанье, позволь им познавать чудеса рождения и дар смерти, позволь им вступать в воды Ра-реки и входить в ворота Ирий-сада. Святозар закончил свою речь и так как Семаргл хранил молчание и бросал в сторону ДажьБога недовольные взгляды, опустил голову и уставился на красные блики огня, вспыхивающие внутри яркого желто— красного клубящегося шара.

— Нет, отец, ты, посмотри на него, — прервал молчание Аилоунен. — Ну, что у него за душа такая? Каждого человека, каждую боль пропускает он через нее. Посмотри, отец, как он изнурен, изможден, как исхудал за это время, а ведь сколько раз я просил, уговаривал его остановить лечение тел приольцев и дать вздохнуть своему телу, своей душе… Но разве он слышит, его уже качает… он уже теряет сознание, а все не прекращает спасать и помогать… И даже сейчас, когда можно попросить у тебя, Бога Семаргла, что— то для себя, он вновь просит за других, вновь несет просьбы обиженных и наказанных.

Отец, погляди какая у него чистая душа, чистая и светлая.

— Да, — негромко согласился Семаргл с Аилоуненом. — Ты, прав сын, каждую боль он пропускает через свою душу, точно также… — И Семаргл протянул руку, дотронулся пальцами до подбородка Святозара и приподняв голову, заглянул в его глаза. — Точно также, как и его отец, ДажьБог— Бог вечно Дарующий Жизнь. Он тоже пропускает все через свою душу. Потому он такой золотисто-лазурный, светлый, славный и великий Бог, сын моего брата! — Семаргл убрал руку от лица Святозара и добавил, — я выполню просьбу твою, Святозар, и твоего отца, ДажьБога, который как истинный ратник всегда добивается победы! Я сниму наказание с дивьих людей и позволю им рождаться и умирать! Но, ты, мальчик мой, теперь выполнивший просьбу своего отца и дивьих людей… Что ты хочешь от меня в благодарность себе… Ты, прошедший пекельный холод… Получивший… — Семаргл нежно пальцами погладил шрам на щеке наследника. — Такие страшные шрамы… Ты, так изнуряющий свою лазурную душу ради моих сыновей, что хочешь для себя? Святозар отрицательно замотал головой, и, улыбнувшись, радостной, счастливой улыбкой, отозвался:

— Нет, светлый мой Бог, мне ничего не надо! У меня все есть: любимая земля, вольный народ хранящий истинную веру, семья, жена, отец, братья, сестры, божатя, други и наставники… Нет! Мне ничего не надо, я всегда был и остаюсь счастливым! Потому как я всегда нес в своей душе волю, веру и любовь! Я никогда не боялся смерти, потому что умел жить, а жил, потому что умел любить! И теперь я уйду к себе домой… туда на мои земли, к моим людям, уйду счастливый и успокоенный тем, что здесь в возрождающейся после холодной, лютой зимы, Приолии, мой друг Аилоунен будет правителем светлого народа приольцев, а воинами его будут люди хранившие любовь к моему Богу Перуну века! — Святозар повернул голову, посмотрел в наполненное нежностью и любовью лицо и очи Перуна и продолжил, точно обращаясь к нему. — Значит не зря, Бог Перун я прошел Пекло. Не зря страдал от нестерпимой, духовной боли наблюдая вереницу черных душ, смерть таких грешников, там в черных темницах… Все было не зря, не зря дед мой, потому как теперь у народа Бога Семаргла есть новый путь. И может гибель этого величайшего народа отодвинется на многие века, и Явь не погибнет. Явь с ее прекрасной, чудесной, наполненной красотой и величием природой, созданная Сварогом. С ее буйными травами, цветами, реками, озерами, болотцами! С ее штормовыми морями и океанами, полными рыбы и морских существ! С ее высокими каменными горными кручами! С ее лесами в которых растут могучие витязи деревья! С ее птицами наполняющими красотой трели небеса! С ее зверьми и людьми! Все это останется и будет жить! И тогда, и я, и Аилоунен, сможем уйти туда к трону Всевышнего, будучи уверенными, что люди наши, и земли наши, и Явь наша не погибнет!

— Увы, Святозар, — тихо молвил Перун, и, подавшись вперед, подлетел на своей темно-бурой туче к наследнику, да протянув свою покрытую голубизной руку, нежно погладил его по волосам. — Все смертно, не только травы, деревья, люди, и реки. Смертна и Явь, и земля, и Боги.

Бессмертной может быть лишь душа, которая наполненная светом, чистотой, гордостью и силой будет перерождаться вновь и вновь, множество раз творя свет и добро. Помни это, мой мальчик! Помни это, мой внук! И главное ничего не бойся, ибо твоя душа, как и моя душа, душа Бога битв и войны, рождена для боя и сражения!

— Да, ты, прав Перун, — откликнулся Семаргл. — Но твой внук и его народ истинные воины и ратники, и пусть этот народ вместе с первым и вечным своим правителем Святозаром, уйдет туда к трону Всевышнего, туда, куда уходят лишь светлые, избранные души! А ты, мальчик мой, Святозар, знай! Никогда не забуду я, что ты сделал для моего сына и народа, а потому отныне… — И Семаргл повысил голос, да так, что в небе разом, загрохотало, засвистел его бич, и закачалась земля под ногами. — Отныне твое новое рекло, Святозар — Равный Богу! Семаргл дотронулся пальцами левой руки, до длинного огненного бича, который был заткнут у него за ярко-желтый пояс, и в миг пальцы его засияли желто-красным светом. Он протянул в направлении наследника руку и легонько кончиками пальцев ударил его по голове, прямо по макушке. И Святозар нежданно почувствовал, как с головы на шею скатилась толстая в палец шириной золотая цепочка, на коей лучисто мерцая, горели девять крупных, с человеческий ноготь красных рубинов.

— Равный Богу! — громыхнул громким голосом Бог Перун, обращаясь к сомандрийцам. Святозар провел по цепочке указательным пальцем и смущенно глянул на Семаргла, а тот уже взмахнул рукой и Боги на своих мерцающих шарах стали медленно подниматься в небесную высь. Внезапно вновь загрохотал гром, и проскользнула под шарами серебристая ниточка молния, точно сшивая те поверхности в единое целое. Еще миг и под ногами Богов образовалась огромная темная, грозовая туча, скрывшая в своем клубящемся дыме светлые лики и фигуры сыновей Сварожичей. Туча стремительно стала подыматься вверх, туда в небесную высь, прямо в великую Сваргу, быстро уменьшаясь в длину и в ширину. Прошло еще немного времени, и клубящейся дым поглотила голубизна неба.

— Да, — тихо заметил стоявший рядом Аилоунен. — Теперь всякий, кто знает язык Богов и умеет на нем читать, сможет понять, друг мой, кто перед ним. Святозар наблюдающий за уходом Богов, опустил голову и недоуменно посмотрел на Аилоунена, а тот, протянув руку, дотронулся пальцами до рубинов и пояснил:

— Они мерцают, показывая символы на языке Богов, и эти символы говорят, что ты Равен Богу! Святозар склонил голову и глянул на рубины и только сейчас увидел, что они неярко мигают, и как правильно сказал Аилоунен, показывают символы на языке Богов.

— А, ты, выходит Аилоунен, умеешь читать на языке Богов? — поинтересовался наследник и перевел взгляд с рубинов на лицо правителя.

— Ну, это сильно сказано умею, — усмехнувшись, ответил Аилоунен. — Скажем так, читаю лишь эти слова и еще некоторые…. Но, друг мой, как ты думаешь, не пора ли нам поднять наших воинов с колен и привести в чувство тех, кто так долго познавал истину.

— Да, Аилоунен, наверно это пора уже сделать, — протянул наследник. Святозар обозрел на все еще безмолвно качающихся взад и вперед воинов, лошади которых после ухода Богов, обрели свободу и стали покидать своих хозяев, да разбредаться в разные стороны по долине.

Аилоунен меж тем подошел к Люлео, и, глянув прямо в его карие глаза, сказал:

— Гетер Люлео встань с колена и подыми с колена моих воинов. Люлео склонил перед правителем голову, и, поднявшись с колена, взметнул правую руку вверх, разрешая подняться сомандрийской тысяче.

Аилоунен же махнул рукой в сторону Лесинтия и артарийских ратников, повелевая и им подняться с колена, а после направил руку в сторону качающихся воинов и засвистел тихой трелью. И когда те перестали качаться, остановились, и, открыв глаза, испуганно захлопали веками, правитель, обратившись к новому гетеру, с усмешкой, сказал:

— Что, Люлео, придется мне распустить этих никудышных воинов.

Пусть они возвращаются в свои дома, и начинают там убираться и трудиться. А ты, выдели мне лучшую сотню воинов, и я отправлю их в Товторию, мне нужно, чтобы там навели порядок и разыскали моего среднего брата. Бог Семаргл сказал, что он еще очень юн. Ему всего лишь семь лет и его зовут в этой жизни Эрубаус Тьерпольский.

— Ваша светлость, — шагнув навстречу к правителю, сказал Люлео. — Можно отправить туда моего сына Вейрио с его сотней.

— Нет, Вейрио, вернется в Сомандрию и там по берегу Южного моря, будет возвращать наш народ к вере и к человеческой жизни, так повелел Семаргл. Потому как именно на берегу Южного и Твердиземного моря еще остались и живут осколки народа гавров, — тяжело вздохнув, объяснил Аилоунен. — А у нас с тобой Люлео впереди, долгий и тяжелый бой… — Правитель повернулся к Святозару, и, вздев руку, ласково погладил того по плечу, да, с нескрываемой грустью в голосе заметил, — твой же бой, мой друг, окончен. Теперь мы можем с тобой войти в Асандрию, и ты отдохнешь там, дожидаясь своих восуров.

— Нет, — замотал головой Святозар и порывисто вздохнул. — Я сейчас же сяду на коня и поеду навстречу к моим братьям, к моим сыновьям, к моему народу.

— Друг мой, — расстроенным голосом молвил правитель. — Но куда торопиться. Тебе надо отдохнуть, отоспаться, поесть…Ты очень вымотан… и то заметил, не только Бог Перун, но и мой отец Семаргл… Не стоит уезжать сейчас.

— Ах, Аилоунен, о чем ты говоришь, — улыбаясь ответил Святозар, и, положив руку на плечо друга, крепко сжал его. — Там, там в Восурии я отдохну, отъемся и отосплюсь, когда увижу мою жену, моего сына, моего отца, мой светлый и любимый народ, мою ненаглядную землю.

Туда… туда, где когда-то, века назад, я впервые вступил младенцем на траву, где впервые я любил… туда летит сейчас на крыльях любви моя душа… Душа истосковавшаяся, изболевшаяся за эти месяцы разлуки. Ты, же слышал ту песню. Эту песню я принес вам, чтобы видели вы «как отсекают жизнь старую нашу от новой». Когда я впервые услышал ее, я не понял о чем она, какую я должен отсечь старую жизнь от новой… Но сегодня когда я вновь услышал эту песню, я все понял… эти слова звучали не обо мне и не для меня. Они звучали о вас и для вас. Эту песню я принес с вольной Восурии, сюда к вам в яремническую Неллию. Именно вы остатки руахов, приолов и гавров должны отрубить Есуанию голову, отсечь ту страшную невольничью жизнь и идти вперед, по тому пути, что начертала перед вами Макошь. А, я… — Святозар снял с плеча Аилоунена руку, шагнул вперед и широко развел руки, точно стараясь на прощание обнять эту землю. — Я пойду домой…

— Ваша светлость, — вмешался в разговор Люлео. — Пусть мой сын со своими воинами, как это и положено у нас у приолов, проводят наследника престола Восурии Святозара, по реклу Равный Богу, к его дружинам.

— Ой, да не надо, я сам доеду, — скривив губы, откликнулся Святозар и опустил вниз руки.

— Нет, Люлео, ты прав, — стремительно кивнув, откликнулся Аилоунен. — Раз он не хочет у нас погостить в престольном граде, то пусть мои воины во главе с гетером Вейрио проводят его. И чтобы с его бесценной жизнью, ничего в дороге не случилось, передадут его с рук в руки таким верным и преданным восурским воеводам.

— Аилоунен, — задорно засмеялся Святозар. — Ну ты, тоже сказанул… с рук в руки…

— Люлео, позови своего сына, — повелел Аилоунен. Гетер немедля кивнув, пошел распоряжаться к своим воинам, которые наконец-то изловили лошадей и начали строиться в ровные ряды. — Святозар, — обратился правитель к наследнику, — а, что делать с Неофием, обращаю твое внимание, он от моего повеленья не пробудился. Аилоунен негромко засмеялся и мотнул головой в сторону все еще обездвиженного и лежащего на земле бывшего герболия, какового осторожно обходили стороной сомандрийские воины, не зная чего с ним таким делать. Они лишь изредка останавливались возле него, заглядывали в его лицо, морщились, а затем пожимая плечами уходили.

— Друг мой, но, ты, же слышал повеленье моего отца, отправляться в Восурию. И ты знаешь, я не могу нарушить его повеленье, поэтому… — Святозар глянул на герболия и поморщился теперь сам, потому что у Неофия лицо было плотно покрыто густоватой слюной вытекающей из раскрытого рта. — Поэтому, еще раз дай повеленье ему пробудиться, и уж, ты его сразу успокой. Ты, же видел, как ему разнесчастному досталось от коня… Хватит ему и его крови, и той, что он пролил сегодняшней ночью. Пусть берет метлу и начинает мести Асандрию, потому как я хоть там и не бывал, но слышал от дружинника отца Ратибора, что Асандрия дюже грязный город. — Наследник смолк, мгновение помедлил, разглядывая светлое лицо отрока-мужа Аилоунена, а после протянул руки и прижал к груди дорогого ему человека, и тихим голосом, добавил, — что ж мой дорогой друг… Теперь я поеду, надеюсь, у тебя хватит сил разобраться до конца с этим Есуанием и грязью… А когда твой народ отмоет Асандрию присылай приглашение и я приеду к тебе в гости, вместе с моим сыном… А если Аилоунен, ты заскучаешь за мной, то Славград для тебя, кудесника, не так уж далеко находится… ты в какую птицу оборачиваешься? — спросил Святозар и выпустил друга из объятий.

— А ты, догадайся? — усмехаясь, ответил Аилоунен.

— Ты, сам, как сокол, — рассматривая друга, точно сам себе сказал Святозар, а правитель кивнул ему в ответ. — Ну, вот обернешься соколом, — продолжил наследник. — И прилетишь ко мне в Славград.

— Ах, нет, друг мой, — печальным голосом, молвил Аилоунен. — Не скоро, я смогу прилететь в Славград, да и приехать тоже.

— Ну, ничего, — дрожью отозвался голос Святозара и сам он весь туго сотрясся. — У нас с тобой долгая жизнь впереди. Мне только двадцать два года, а тебе только тринадцать лет. Мы, все успеем, друг мой. Святозар еще раз обнял Аилоунена, и, выпустив его из объятий, подошел и принял поводья от Лесинтия. Он сел на коня, и посмотрел сверху на такого маленького и хрупкого мальчика Риолия… и в тоже время на такого мощного, гордого, славного кудесника и правителя Аилоунена, и ощутил внутри себя беспокойство и радость, понимая как труден и одновременно велик тот путь, которым будет теперь идти его друг и весь народ приолов. Святозар надрывисто вздохнул, а когда увидел, что к нему приблизился Вейрио со своей сотней воинов, тронул поводья и поехал по направлению к дороге.

— До встречи, друг мой, береги себя. И прошу тебя, будь мудр, используя магию, — крикнул вслед ему Аилоунен. Святозар обернулся, посмотрел в последний раз на такого близкого и дорогого друга, рядом с которым стоял теперь старший гетер Люлео и гетер Лесинтий, и, согласно кивнув, помахал на прощание рукой.

 

Глава двадцатая. Святозар и Вейрио в сопровождении сотни воинов обогнули крепостные стены Асандрии, по деревянному мосту переправились через реку, и, выехав на дорогу, ведущую к восурским границам направились вперед

Наследник все время встревожено погонял своего белого жеребца, ибо ему вельми не терпелось увидеть восурские дружины и воевод. Их светлые и чистые лица, могучие станы и широкие плечи, увидеть людей с которыми на веки связан он не только духом, но и кровью. Вейрио ехал рядом, и был очень задумчив. Он напряженным взглядом смотрел в гриву своего гнедого коня, словно не замечая ничего кругом, но погодя все же встряхнул головой, скидывая с себя оцепенение, томившее его душу, повернул голову и посмотрев на Святозара, спросил:

— Ваша милость, его светлость правитель Аилоунен. — Вейрио замолчал, прикусил зубами нижнюю губу, словно не смея говорить дальше, но увидев как наследник, кивнул ему, убеждая продолжать, добавил, — правитель назвал меня Юнлискюлем… Первым человеком из рода гавров, вы, ваша милость, знаете, почему он так меня назвал? Святозар услышав вопрос юноши, перевел взгляд с лица Вейрио, и посмотрел на расстилающуюся перед ним ездовую полосу, с обеих сторон от которой лежали еще не вспаханные поля, кое-где поросшие луговыми травами. Он какое-то время молчал, обдумывая, что ответить этому юноше, и вздохнув, негромко произнес:

— Твоя душа Вейрио впервой своей жизни жила в теле Юнлискюля, первого человека из рода гавров, ты был братом Аилоунена и Лунчикауса. Твой народ также как и народ руахов и приолов был когда-то величайшим народом земли. Во— второй и третьей своих жизнях, ты был правителем гавров, и пережил Всемирный Потоп, и шел в бой со своими братьями против дивьих людей. Я не ведаю, возрождался ли ты после тех трех жизней, скорее всего— нет. Потому что твой народ потом не просто предал Богов и веру, нет! он пришел на земли своих старших братьев-руахов и уничтожил почти полностью этот народ, завершив их трагический путь в Яви.

— Как так уничтожил, — с дрожью в голосе вопросил Вейрио и губы его дрогнули.

— Мне об этом поведала морская владычица Волыня, — пояснил Святозар, все еще не смея взглянуть в объятое тревогой лицо юноши, точно страшась ощутить его боль. — Когда руахи придумали снадобье, надеясь жить вечно, и оно их стало убивать, то умерли все молодые и зрелые женщины и мужы. Живыми остались лишь старики и дети, наверно те которые не стали пить это снадобье. И тогда на земли руахов пришли гавры, они убили стариков и большую часть мальчиков. Ведь народ, любой народ жив пока в нем рождаются мальчики, продолжатели крови и рода, защитники жен, детей, стариков. Потом гавры начали войны между собой, внутри своего народа, отвоевывая трон Аилоунена… И как сказала Волыня за несколько десятилетий от них остались лишь жалкие крохи, некогда мощного народа, агонию которого прекратили рутарийские племена и приплывшие из просторов Восточного моря кожезеры. Святозар смолк и от навалившейся на душу тяжести порывисто задышал, ибо увидел, как надрывно передернул плечами Вейрио-Юнлискюл, и провел тыльной стороной ладони, по глазам смахивая с них слезы. А малеша спустя чуть слышно прошептав, поспрашал у наследника так, словно тот знал ответы на все вопросы:

— Как брат мог напасть на брата? Как брат мог предать брата? Как мои дети дошли до такого предательства? Вот она, вот она расплата за отказ от истинной веры и сущих Богов.

— Да, — кивнув, согласился Святозар. — Ты прав, Юнлискюл, за грязные, черные поступки всегда придется отвечать. Чаще люди отвечают за них тут в Яви, но даже если им показалось, что они избежали этой расплаты… пусть не надеются. Там в пекельном царстве Чернобога дасуни и демоны спросят с них положенное.

— Значит, мой Бог Семаргл, — спросил Вейрио и осадил своего гнедого жеребца, который все время порывался обойти белого коня наследника, да еще и злобно скалил зубы в его сторону. — Семаргл прислал сюда не только Аилоунена— своего сына и первого человека из наших родов, но он прислал сюда и меня гавра Юнлискюля. Святозар глянул на жеребца Вейрио, который все норовил обойти его коня и улыбнулся, вспоминая своего гордеца Снежина, да с наполненным грустью голосом, оттого, что в жизни так, часто приходится ему расставаться, ответил:

— Вы, как единственная надежда этого народа, на возрождение, были посланы Богом Семарглом. Твой отец, Люлео, долгие годы просил о помощи Бога Перуна, но так как Бог битв и войны не признает предательства и не слышит тех кто забыл имя своего отца, на зов Люлео откликнулся прародитель ваших народов Бог Семаргл и послал на землю: тебя— Юнлискюля— гавра, Аилоунена— руаха и Лунчикауса— приола. Вы родились в тех семьях, которые хотя бы чуть-чуть сохранили свою веру и кровь своего народа. Поэтому ты, Юнлискюл, помни, что пришел ты сюда помогать своему старшему брату и правителю Аилоунену. И как когда-то, очень давно, на заре жизни ваших народов, да и потом, много позже… вы три кровных, родных брата шли в бой и побеждали галатеронцев, дивьих людей и многие другие народы, так и сейчас вы должны быть вместе, и вместе срубить голову этому Есуанию-Берцанию. — Наследник зыркнул на Вейрио, который широко улыбнулся, и, наморщив свой нос и часть лба, стал вельми похож на Аилоунена и добавил, — но если вам нужна будет помощь. Помни Юнлискюл, я, Святозар, наследник престола Восурии, всегда приду к вам на помощь, ты, только пришли гонца.

— Хорошо, ваша милость, я это запомню, — немедля отозвался с благодарностью в голосе Вейрио, и легохонько засмеялся. — Всегда любил, — трепетным голосом добавил он, — пламя, жаркое, оно никогда не обжигало меня, лишь ласкало ладони. Святозар улыбнулся словам юноши, улыбнулся этому свету, которое так ярко наполняло его чистое и светящееся откуда-то из глубины нежным алым сиянием лицо. И переведя взор с Вейрио, устремил его туда вперед, по направлению дороги, откуда должны были прийти его дружины. И спустя какое-то время приметил двигающуюся навстречу им темную расплывчатую точку. Тотчас душа его радостно возликовала внутри, точно закричав: «Вот, вот они мои братья, мои сыновья, мой народ!» Святозар тревожно вглядывался в движущуюся точку, однако разглядеть никого не мог, зато он четко видел, как быстро увеличивается и приближается войско. А погодя, сообразил, почему это происходит с такой ретивостью, просто дружины ведомые воеводами шли вскачь, торопясь… торопясь на выручку своему наследнику. Святозар тоже понудил коня и когда тот перешел на галоп, поскакал навстречу своим людям. Он слышал, как Вейрио его окликнул, останавливая, но сердце наследника так громко стучало внутри, а душа так ликовала при виде приближающихся восуров, что он не хотел, не желал никого слышать и слушать. Не доехав совсем немного Святозар придержал жеребца, потому как кони дружинников тоже перешли на шаг, наверно воеводы увидев приближение воинов, старались понять и разглядеть, кто идет им навстречу. Наследник повернул голову и повелел Вейрио остановится, а сам один неспешно поехал вперед. Теперь восуров и приолов разделяло всего лишь несколько саженей и Святозар смог прекрасно разглядеть лица ехавших перед дружиной воевод. В середине ехал воевода города Лучедара Путимир, молодой, крепко сложенный мужчина с темными волосами, бородой и усами, да с серыми глазами. Путимир был обряжен по походному в кольчугу, однако не имел шлема, и его темные, каштановые волосы намокли от пота да беспорядочно лежали на голове.

Справа от него трюхал воевода Добромир из города Тишиполя, он был также молод, как и Путимир, красив и крепок, темно-пшеничные волосы были убраны под шлем, его чистое и взволнованное лицо смело смотрело на сомандрийскую сотню. Слева от Путимира ехал на вороно-чалом жеребце воевода из города Перевоза Миронег. Этот воевода был года на два-три старше Путимира и Добромира, с белокурыми волосами, бородой и усами. Миронег был высокого роста и богатырского сложения, на нем не было ни кольчуги, ни шлема, а стан его прикрывала лишь тонкая, белая рубаха, да за плечи был закинут лук и колчан стрел. Все воеводы были вооружены мечами, и, увидев подъехавшего и остановившегося наследника, придержали коней и встали. Святозар понял, воеводы его не узнали, наверно прав был Аилоунен, слишком он исхудал, за последнее время. И тогда он решил над ними подшутить, для того слегка изменил голос да зычно крикнул по-восурски:

— Кто вы такие? И зачем пришли на приольские земли? Воеводы изумленно переглянулись, а после Путимир назначенный старшим, так же громко ответил:

— Мы восуры, пришли на земли неллов, чтобы освободить нашего наследника престола Святозара, которого вы силой удерживаете в плену и хотите принести в жертву своему Богу!

— Не бывать такому, — гневно выкрикнул Добромир. — Чтоб наш наследник, был принесен в жертву! Святозар видел, как обдал недовольным взглядом Добромира, Путимир, и тем же громким голосом добавил:

— Верните нам нашего наследника, а иначе мы возьмем штурмом вашу Асандрию, и заберем силой нашего Святозара.

— Ишь, ты, — все тем же измененным голосом, еле сдерживая смех, отозвался наследник. — Штурмом они возьмут Асандрию, да тысячи приольцев вмиг разобьют ваши дружины.

— Это мы еще посмотрим, — забасил Миронег, и пошевелил плечами, показывая свою силу и стать. — Посмотрим, кто кого разобьет.

— Послушай, воин, — обратился к Святозару Путимир. — Мы не слышали и не хотим слышать о ваших тысячах приольцев. Мы хотим, чтобы вы вернули нам нашего наследника. И хотим предупредить, если мы не получим живым и невредимым его, то наши дружины не оставят камня на камне в вашей грязной и немытой Асандрии.

— Ну, я думаю, она уже немного умылась, наша Асандрия … Но меня интересует, как воина другое… Ваш правитель Ярил, — широко улыбаясь, спросил Святозар и тронул коня направляя его поступь к воеводам. — Правитель ваш знает, что вы развязываете войну с Приолией?

— С какой Приолией? — пожимая плечами, поинтересовался Путимир.

— Ну, как же, как же, разве вы не знаете? В Асандрию пришел истинный правитель приолов Аилоунен, и теперь эта земля носит то название, которое ей принадлежит по праву рождения… Приолия, — сказал наследник, и едва придержал коня уже в непосредственной близи от воевод. — Так, что насчет моего отца, правителя Ярила, он знает, что вы тут в Приолии?

— Ох! — вдруг, громко выдохнул Добромир. — Наследник… Святозар…

Живой…

— Святозар! Наследник! — в два голоса воскликнули Путимир и Миронег. — Живой, живой!

— А, вы, что наверняка, думали, меня уже на дровах зажарили, — звонко засмеявшись и поравнявшись с воеводами, по-теплому отметил Святозар. — А вот и нет! Не так-то легко с нами восурами справится.

Как видите, жив и здоров! Добромир, лишь Святозар подъехал ближе, спешился с коня и поспешил к нему, следом спешились Путимир и Миронег. Они почти подскочили к жеребцу Святозара, и когда тот спрыгнул вниз, по очереди, крепко его обняли.

— Наследник, — выпуская его из объятий, молвил Путимир. — К нам пришли страшные вести, что тебя держат в плену в Артарии, и мы тут же отправили своему правителю, твоему отцу, гонца с этим известием.

— Но позже, — добавил Миронег, и, протянув руку, похлопал Святозара по плечу. — Вести пришли еще страшнее. В них говорилось, что тебя везут в Асандрию, чтобы принести в жертву.

— И мы, — вмешался в разговор Добромир. — Решили не дожидаться правителя Ярила и поспешили к тебе на выручку.

— Ах, вы…, — наследник покачал недовольно головой, и тяжело вздохнул. — Горячие, вы, головы. Ну, вы хоть, бы подумали, я же ведун. Ну, кто меня сможет принести в жертву… Тоже мне…Разве можно было идти сюда, да с тремя дружинами, а если бы вас встретила сомандрийская тысяча, вместе с асандрийской, сколько бы вас погибло.

— Ну, и пусть, — гордо заявил Миронег, и тряхнул своими белокурыми кудрями волос. — Но еще не хватало, чтобы тебя кто-то держал в плену, — и воевода крепко сжал плечо наследника, так, что тот даже поморщился.

— Миронег, Миронег, ты решил чё, плечо мне сломать? — вопросил Святозар. Воевода смущено дернулся и поспешно освободил от своей мощной хватки плечо наследника. — Я ведь не был в плену, — дополнил свои пояснения Святозар. — Я пришел в эту страну, которая отныне называется Приолия, по велению ДажьБога, чтобы помочь этому народу и их молодому правителю Аилоунену.

— А…а…, — протянул Путимир. — Так тебя не держали в плену?

— Нет, конечно, — ответил Святозар и с нескрываемой радостью оглядел лица воевод. — Я сам сюда пришел.

— А, что же тогда у тебя с лицом? — негромко поспрашал Добромир, и малость отступив назад, принялся разглядывать Святозара. — И вообще… вообще, наследник, ты так исхудал, так изможден… Нет!

Сразу видно, ты был в плену, просто ты нас успокаиваешь.

— Это точно, Добромир, — пробасил Миронег, и лицо его стало вновь гневливым. — Не зря, мы торопились! Поглядите воеводы, какое у него измученное лицо, наверняка, они издевались над ним. А, как эти трусы услышали, что наши дружины на подходе так сразу и отпустили наследника. — Миронег сердито зыркнул на стоящих на дороге невдалеке сомандрийцев и обращаясь к воеводам, громко сказал, — что Путимир и Добромир, может, научим их, как надо нашего наследника уважать. — И воевода порывисто схватился за рукоять меча. Святозар громко засмеялся, сжал кулак и хорошенько стукнул воеводу в грудь так, что тот от неожиданности гулко крякнул.

— Миронег, Миронег, — благодушно проронил Святозар. — Ну, нашел правитель кого назначать воеводой, такого бойца. Ведь к тебе, я гляжу, надо приставить бочку со студеной водой, чтобы окатывать тебя этой водой, всякий раз, как ты загораешься праведным гневом. Эх, светлые мои восуры, дорогой мой народ, не стоит никого ничему учить… И хотя вы и правы, я точно какое-то время был в плену, и этот шрам получил там, но это было не в Неллии— Приолии, а совсем в другом месте. И мы, Миронег не пойдем туда, и не будем учить тех существ уважать вашего наследника.

— Почему? — поинтересовался Путимир и откинул с лица упавшие на него пряди волос.

— Потому как мы восуры, светлый и чистый народ, — гордо пояснил Святозар. — И уходим после смерти в Ирий-сад, а не туда где живут эти существа… А теперь, что насчет правителя, моего отца.

— Правитель Ярил, уже где-то на подходе к реке Кама около города Колядец, — поспешно ответил Путимир.

— Ну, что ж, это хорошо, что он так близко, а теперь я познакомлю вас с прекрасным юношей, приолом Вейрио, он теперь будет… — Святозар задумался, стараясь перевести слово гетер с приольского на восурский и пожимая плечами, заметил, — похоже он будет теперь воеводой в городе Сомандрия. — Наследник развернулся и позвал Вейрио на приольском языке.

— О…о… наследник, — удивленно произнес Добромир. — А я и не знал раньше, что ты можешь говорить на нелльском.

— Вообще-то на приольском, но я скажу тебе честно Добромир, — улыбаясь, откликнулся Святозар. — Я и сам раньше не знал, что могу на нем говорить. Вейрио подъехал на своем гнедом жеребце к стоявшим и беседующим наследнику и воеводам, спешился, и подошел к ним. Он гордо кивнул восурам и получил в ответ такой же степенный кивок от воевод.

— Это воеводы Путимир, Добромир и Миронег, — представил воевод по приольски Святозар Вейрио.

— Я магу гаварить по васурски, — негромко заметил Вейрио и широко улыбнулся.

— Ого, а чего же ты тогда молчал, — покачав головой, молвил Святозар и указал рукой на воевод. — Ну, вот Вейрио, — добавил он по-восурски, — ты видишь перед собой моих воинов, и по приезду в Асандрию сможешь доложить своему правителю Аилоунену, что повеленье ты его исполнил… и передал меня из рук в руки моим воеводам, и теперь я под мощной защитой.

— Халашо, — ответил Вейрио, и, склонил низко голову перед Святозаром. — Добраго пути, вам наследник, и спасиба за помащь! Святозар подошел к юноше и крепко его обнял, а мгновение спустя выпустив из объятий, заглянул в его карие глаза, и тихим голосом проронил:

— И помни Юнлискюл, ты гавр, младший брат Аилоунена, никогда не поступай так, как поступил твой народ! Береги моего друга!

— Да. Так и будет! Всегда, так и будет! — звонким голосом выкрикнул Вейрио, словно давая клятву, человеку, который возродил жизнь и борьбу на их земле. Святозар посмотрел на Вейрио, и вспомнил пролетевшую перед ним жизнь Аилоунена и точно увидел перед собой маленького крепыша, красивого юношу, взрослого мужа и старца Юнлискюля, верного, чистого и смелого правителя гавров, который был всегда предан своим братьям, своему народу, своей земле и своим Богам! Наследник еще немного помедлил вглядываясь в это лицо, стараясь запомнить его, а после тяжело выдохнув скомандовал воеводам по коням. Когда он сел на своего белого жеребца и подъехал к стоявшему и взирающему на него снизу вверх Вейрио, державшего в поводу своего недовольного гнедого коня, точно на мгновение придержав поводья, наклонился и чуть слышно сказал по — приольски:

— Юнлискюл и пусть твой брат Аилоунен почаще играет на дудочке, у него это так красиво получается. Прощай, истинный гавр!

 

Глава двадцать первая

Святозар понудил коня, а когда поравнялся с воеводами, заняв место как раз между Миронегом и Путимиром, то неспешно потрюхал сквозь строй их дружин, который радостно расступался при виде его да поворачивал лошадей вслед за старшими. Наследник в последний раз оглянулся назад и увидел, как Юнлискюл — Вейрио сел на жеребца и поехал к своей сомандрийской сотне. Лишь на миг сжалась внутри его душа, переживая очередное в жизни расставание, одначе оглядев смыкающийся позади него строй дружины, светлые и родные лица воинов чем-то напоминающих образ ДажьБога, ощутил, как вновь и с большой ретивостью возрадовалась и возликовала она. Глубоко вздохнув, наследник широко улыбнулся, столь близким ему людям и, развернув голову, устремил свой взор туда к восурской границе… туда к городу Колядец.

— А, что, Путимир, далеко ли до границы с Восурией, — поинтересовался Святозар. Путимир повернул направо голову, глянул на солнце, которое уже перевалило треть небосклона и приближалось к полудню, и раздумчиво ответил:

— Да, к вечеру, наследник, прибудем к границе.

— А до Лучедара, сколько дней ходу? — наново поспрашал Святозар, поглядывая по сторонам и радуясь, что скоро будет на родной земле.

— До Лучедара от границы дня три, — пояснил Путимир, и смущенно улыбнулся Святозару. — Но мы торопились к тебе на выручку и за два дня дошли до границы.

— Да, Путимир, — посмотрев на все еще не обсохшие, влажные от пота волосы воеводы, заметил наследник. — Это было сразу видно, что вы торопились… Так, а до Колядца сколько верст будет?

— Ну, до Колядца верст четыреста не меньше, — незамедлительно отозвался Путимир и смахнул с лица скинутую туда дуновением ветра прядь волос. — Да, что ж наследник, пойдем к Лучедару, да там и дождемся правителя, ты как раз и отдохнешь… А то уж, ты меня прости за прямоту, наследник, на тебя мне то без слез трудно взглянуть… а уж правителю и подавно. А ты, за эти денечки….

— Нет, Путимир, — перебил Святозар воеводу и отрицательно покачал головой. — Я в Лучедар не поеду. Мы расстанемся на границе. Я обернусь орлом и полечу навстречу отцу и его дружине.

— Но…, — начал было Путимир, и изумленно зыркнул на наследника.

— Никаких но… — резко дыхнул Святозар, всей своей измученной душой желая тотчас отправиться в полет. — Меня столько дней, месяцев не было дома, и я так долго не видел близких… И когда они вот в двух-трех днях полета, неужели ты думаешь, я буду сидеть в Лучедаре и ждать долгих пятнадцать дней их прихода…. Нет! Я все решил, еще там в Асандриии, как только мы выйдем на наши земли, и я буду спокоен за ваши горячие головы, не мешкая улечу.

— Наследник, — вступил в разговор Миронег, и голос его гулко наполнил раскинувшиеся кругом земли. — А может с моей дружиной, на лошадях до Перевоза, а там я лично провожу тебя до Колядца.

— Нет, — отрицательно замотал головой наследник. — Все решено и вам меня не переубедить.

— Но ты наследник, в наших краях не бывал, — вмешался в разговор Добромир и от беспокойства, стал поправлять на голове шлем. — Тебе тут заплутать ничего не стоит, потеряться в наших лугах и лесах.

— Ну, для этого вы и есть, — улыбаясь и довольным взглядом оглядывая встревоженные лица воевод, молвил Святозар. — Все мне и поведаете, а я уж хорошенько все и запомню. А теперь Путимир сказывай, давай, мне, что случилось за это время в Восурии.

— Да, что ж, — пожимая плечами, и не сводя своего явственно встревоженного взора с лица наследника, ответил Путимир. — В Восурии все тихо, весь сказ только о тебе и наполняет нашу землю. Как с тех самых пор, ты в цветень месяце, нырнул в Восточное море, чтобы проучить царя Черномора, который требует от восуров людских жертв, так земля наша на миг вроде замерла, а потом стала, наполняться сказами. Говорили, что ты в лонгилских степях объявился, наставляя и направляя народ, тот кочевой, к нашим сущим Богам, и, обращая их языческие души на путь Прави! Говорили, что лонгилы большей частью отказались от своих деревянных и каменных истуканов, а правителем избрали, твоего дружинника… — Путимир на миг прервался, задумчиво свел свои густые темные брови, а после сказал, — толи Ныкрас, толи Некшу….

— Да, не…, — перебил его Миронег, и бросил недовольный взгляд на Путимира. — Какой Ныкрас, какой Некшу… от же, сто раз тебе говорил, то не наше имя, да и вовсе он не дружинник наследника…Оон лонгил, а зовут его Нынышу.

— Как, как,…, — услышав имя ожившего духа, нежданно громко прыснул смехом Святозар.

— Нынышу, — порывисто кивнув, в подтверждение своих слов, произнес Миронег. — Говорят очень мудрый правитель, объединять стал разрозненных лонгилов, учить нашей вере. Мудрец — одним словом.

— Ха…ха…ха…, — еще более задорным хохотанием отозвался Святозар, и, отпустив поводья, прижал к животу левую руку, на миг, представив себе деревянного правителя Нынышу, с лазурными глазами и светящемся ртом, восседающем на троне, где-то в бескрайних лонгилских степях. — Ну, дает Нынышу, я все же надеялся, он Чопжу правителем сделает… Ха…ха…ха, а он молодец! Чего мелочиться, сам стал правителем!

— Чего смешного, не понял я? — изумленно глядя на смеющегося Святозара, несколько недовольным тоном переспросил Миронег. — Наследник, все кто разговаривал с этим Нынышу, говорят, то великий будет правитель.

— Ох…ох…, — застонал от смеха Святозар. — Великий правитель… ох…ох! Это просто ты не видел Миронег этого Нынышу, а то бы вместе со мной хохотал.

— А ты, чего видел? — вопросил Добромир, и, глядя, как загибается от смеха наследник, тоже принялся смеяться.

— Видел…видел, — наконец справляясь со смехом, пояснил наследник, и глубоко вздохнув, взял поводья обеими руками. — И не только я один его видел… А и Храбр, и Дубыня, и Стоян… И уж наверно они тоже, коли такое слыхали, так не меньше моего смеялись… — Святозар все еще широко улыбаясь, оглядел несколько ошарашенных воевод, которые так и не поняли, что так развеселило его в сказе про Нынышу. — Ну, чего примолк, Путимир, — добавил он погодя, — дальше сказывай.

— А дальше, кады выяснилось, что у лонгилов не ты, а этот Ненышу, — продолжил свою речь Путимир. — Стали поговаривать, что пришел ты с Арапайских гор в Валадар… Говаривали, что то там, то тут появлялся, да все потом оказывалось, не ты это был. А дней сорок назад, к нам приехали посадские с города Мопилия, там раз в году, устраиваются торговые дни, ну и наши восуры туда везут, свои товары.

Вот посадские и пришли ко мне, да сказывали, что идет слух, про тебя… Вроде как тебя в плену держат в Артарии, и уже вроде как давно ты там. Мол, хотят артарские жрецы, чтобы ты им помог победить царя Манялая.

— Мы, бы, может и не поверили, — дополнил, молвь Путимира, Добромир. — Но такие вести не только с Мопилии пришли, но и с других городов Неллии, мне вот их с Луталии и Товтории, посадские привезли.

— А когда я гонца из Перевоза отправил к правителю, — вмешался в разговор Миронег. — И он вернувшись назад, сказал, что правителя Ярила встретил в пути вместе с дружиной в городе Кулебяки, что они знают про наследника, и спешат ему на выручку… Мы тогда поняли, значит, те сказы про тебя и ты, точно в плену в Артарии, и я немедля со своей дружиной подошел к Лучедару. А тут новую весть привезли, высланные в престольный град лазутчики, что тебя везут в Асандрию на казнь. Ну, и как только прибыл Добромир, мы сразу и выступили, да по дороге на ночь не вставали, лишь, когда перешли границу, сделали привал, чтоб передохнуть перед боем….

— Погоди…, — перебил воеводу Святозар и встревожено стал тереть пальцами свой шрам на щеке. — Сорок дней назад меня еще не было в Неллии, вернее в Приолии, я появился там только… Сколько ж я здесь нахожусь? — Сам у себя спросил наследник и увидев, как лицо Миронега вздрогнуло, а глаза наполнились болью глядя на покрасневший шрам, поспешно убрал пальцы от щеки, и рассуждая вслух, добавил, — дней тридцать я здесь не больше… Точно дней тридцать не больше, а может и того меньше, я конечно не считал… А, что, дружину правителя, я не понял, гонец в пути застал?

— Да, в пути, — пояснил Миронег, и, торопливо кивнул так, что заколыхались волнами белокурые волосы на его голове. — Они были в городе Кулебяки, уж я не ведаю, откуда до них вести дошли, но они знали, что ты в Неллии и шли к тебе на выручку.

— Странно…, — усмехаясь, молвил Святозар. — У меня все так странно в этой жизни… еще такого не бывало…. Теперь прежде про меня сказы говорят, а после они моей жизнью оборачиваются и тяжкими испытаниями. Наследник смолк, туго вздохнул, и, обдумывая услышанное от воевод, стал оглядывать лежащие по обе стороны дороги поля, каковые здесь, были более ухоженными, чем там в глубинке Приолии. По дороге миновали несколько деревень, и Святозара поразило то, что хотя в деревнях и жили неллы, но жрищ не было. Да и сами люди были какие-то другие, более довольные жизнью, занятые трудом. И хотя их дома были глиняно-камышовые, но окрашенные в белый цвет, они зрились весьма чистыми, ухоженными, в деревнях было очень много детишек и наследник понял— вольный воздух, который дул с Восурии, делал этих людей, живущих по границе с ней, более свободными и чистыми. Чем ближе была граница, тем сильнее билось сердце Святозара, тем все чаще и чаще замирала внутри душа, ожидая встречи с родимой землей. Когда же солнце двинулось к краю небосвода и миновали широкий, глубокий, уходящий в разные стороны овраг, на котором стоял добротный, широкий мост, Путимир указуя рукой, и, обводя ею по кругу впереди лежащие земли, торжественно объявил:

— Все наследник, там впереди лежат восурские земли! Святозар понудил коня, и, проехав немного вперед, спрыгнул с него на землю. Он порывчато бросил поводья, и тотчас свернув вправо, пошел на луг, покрытый темно-бурой землей и невысокой зеленой травой. Малеша пройдясь по лугу, наследник остановился, глубоко вздохнул, наполняя свои легкие воздухом родной земли и воли, а после опустился на колени, наклонился к оземе и поцеловал ее поверхность.

Он скинул с себя белый опашень, расстегнул рубаху, и, набрав в руки согретую лучами солнца почву, начал прикладывать ее к телу. Он набрал полные руки земли и уткнулся лицом в ее бурую поверхность. И ощутил тепло родной оземи, втянул носом запах скошенной травы, услышал в небе чью-то тихую трель. Внезапно прилетевший легкий ветерок ласково, точно мать, погладил его по каштановым кудрям, а земля тихо, но так радостно вздохнула, приветствуя своего победителя и вечного правителя! А позади него замерев на дороге недвижно и беззвучно, стояли не только люди, воеводы и дружинники, но и кони, понимая, что сейчас чувствует, он, их наследник, вернувшийся откуда-то издалека, сюда на родимую матушку землю. Святозар еще раз поклонился земле, а после поднялся на ноги, отряхнул с колен, рубахи и лица остатки почвы, и, взяв опашень, пошел к воеводам.

— Что, — спросил наследника Путимир, когда тот уже сел в седло. — Немного проедим и встанем станом на ночь?

— Давай так, — кивнул Святозар, чувствуя усталость во всем теле. — Мне пора отдохнуть, ведь у меня завтра будет долгий полет. Проехав немного по дороге Путимир указал рукой на небольшую речушку, с песчаным берегом, плавно переходящую в бурую землю, покрытую осенней, зеленой травой, предлагая тут разместится. Прямо за речкой, с супротивной ее стороны, поднимался лес. По краю брега там росли раскидистые ивы, их тонкие ветви были покрыты серебристыми листочками, частью облетевшими в воду. За ивами в лесочке прятались молодые белоствольные березы, усыпанные ярко-желтой листвой, а еще дальше начинались осиновые рощи, с которых уже почти облетела листва. Спешившись с коня и передав поводья Добромиру, Святозар долго стоял и любовался на этих белоствольных, тонких, похожих на восурских дев, красавиц берез, а погодя обращаясь к Путимиру, спросил:

— А, как вода здесь чистая?

— Чего? — не понял вопроса воевода, подошедший сзади. — Холодная?

Да, уж наверно и холодная, все же листопад месяц идет. Святозар радостно засмеялся и поспешно направился к реке. Он бросил на землю, все еще сжимаемый в руке опашень, быстро снял сапоги, ножны с мечом, пояс, штаны, и на морг замер, не решаясь снять рубаху, не зная остаться в ней или все же сбросить с себя.

Наследник обернулся, глянул на разбивающих позади него стан воинов, и, увидев, что за ним никто не наблюдает, резко скинул рубаху и по песчаному берегу добежал до реки. Вода в речушке была очень холодна, ее зеленая чистота плавно струилась по течению. Святозар неспешно ступая, дошел до середины реки, где вода была лишь по пояс, и, остановился, не решаясь нырнуть, потому как тело его весьма озябло.

Он немного постоял, но после все же набрал воздуха полную грудь, нырнул, уйдя с головой под воду и поплыл к противоположному берегу, а когда руки и ноги коснулись поверхности дна, все еще не выныривая, развернулся и поплыл обратно. Он выскочил из воды, уже почти на берегу, тело его очень замерзло, а зуб не попадал на зуб, так они стучали во рту, но зато усталость, охватившая тело, речная вода смыла вниз по течению. Святозар поспешно вышел на берег, пропел-прошептал в сторону запачканных в земле вещей, и когда на месте грязной одежи появилась чистая, принялся быстро одеваться. Да все еще вздрагивая от холодной воды, побрел к костру, который воеводы развели и даже начали на нем, что-то готовить. Наследник подошел к воеводам, опустился подле костра, да протянул к теплому пламени озябшие руки. Миронег сидевший как раз напротив него, поднялся, и, обойдя костер и сидевших возле него воевод, приблизился сзади к наследнику и укрыл его сверху плащом. Он все еще стоял позади него, а затем тяжело вздохнул и спросил, с такой горечью в голосе, что душа Святозара также надрывно вторила:

— Наследник, кто же вас так бил… вся спина, все руки в шрамах… какой… какой…

— Дурашман, — усмехаясь, ответил Святозар, и перевел взгляд от костра, да глянул в лица воевод сидящих напротив, и наполненных той же, как и голос Миронега, горечью. — Имя этого существа — дурашман… ничего Миронег не тревожься мне уже не больно.

— Как же Боги могли такое допустить, — поспрашал, словно сам себя Добромир, и подкинул в костер пару толстых сучьев. — Почему не пришли на помощь, как тогда в Лебедяне?

— Добромир, все не так просто…. Да и потом, Боги пришли на помощь… Если бы не они, я бы с вами тут не сидел, — заметил Святозар, и, улыбнувшись воеводам, убрал руки от пламени и поправил на себе спадающий плащ. — И поверьте мне, скоро я избавлюсь от этих шрамов, а когда вы вновь приедете в Славград, я буду прежним наследником, не этим кошмарищем, а красавцем. Воеводы надрывисто вздохнули, Добромир отвел глаза от шрама Святозара и горестно покачал головой, а Миронег вернулся на прежнее место, и, опустившись возле костра, принялся ломать толстые сучковатые ветви и подкладывать их в огонь.

— Так, а чем же вы, воеводы, меня изголодавшегося и исхудавшего наследника кормить будете? — вопросил Святозар, и, подавшись вперед, заглянул в железную чашу, установленную над огнем. — Ой! только не мясо…Потому как мясо я не ем, ни в каком виде. Воеводы удрученно уставились на наследника, и, увидев его искривленное лицо, словно в чаше он узрел не вареное мясо, а вареных слизней, озабоченно переглянулись.

— Наследник, да у нас только соленое мясо и было, — ответил, расстроенный Путимир. — Мы же торопились, боялись, не поспеем, взяли в деревне пару обозов с мясом, да хлебом.

— А… а…, — обрадовано сказал Святозар и потер друг о друга ладони. — У вас хлеб есть. Да, да, да…хлеб, это очень хорошо, это просто… хлеб. Да, я буду, есть хлеб, а вы ешьте, свое малоприятное мясо.

— Хлеб, но хлеб с чем-то надо есть. Погоди, наследник, — молвил Добромир, и, подскочив с места побежал на край стана, к своим дружинникам. Святозар сначала смотрел вслед Добромиру, а после перевел взгляд и принялся рассматривать дружины воевод. Люди восурские, так похожие на его отца, прародителя ДажьБога, своими мощными станами и крепкими плечами, сильными руками и светлыми, чистыми лицами истинных ратников, расположились кругом воевод, разожгли костры и тоже готовили скромную пищу воинов. Солнце уже двинулось к закату, оно до трети закатилось за край небосвода и окрасило в яркий красный цвет не только себя, но и землю и небо. Вернувшийся Добромир принес большую чашу с темно-бурым горячим напитком, от которого шел густой пар, и, подав ее Святозару, сказал:

— Вот наследник возьми, это сбитень, мои други, уж очень его любят. Теперь можно и хлеб есть, да сбитнем запивать. Святозар принял чашу от Добромира и большой кусок белого хлеба от Путимира. Но прежде, чем начать есть хлеб, наследник поднес его к носу и почувствовал, как ароматен этот хлеб, почувствовал идущий от хлеба нежный, родной запах земли, травы, листвы. Хлеб пах чистой, речной водой, жарким солнечным днем. Этот хлеб был наполнен жизнью и трудом, и впервые за столько дней, как он нырнул в Восточное море, насладился Святозар его вкусом, насладился горячим сбитнем и жадно съел все до последней крошечки. Миронег увидев, как подобрал все хлебные крупиночки наследник со своего опашня, протянул ему еще хлеба, а затем еще. Когда Святозар наконец-то насытился, и, расстелив плащ, снял и пристроил обок ножны с мечом, то принялся расспрашивать воевод о дороге до Колядца. Путимир подробно все пояснял, и чертил на земле палкой дальнейший его путь, а Миронег встревожено его поправлял, каждый раз добавляя, что может все же наследнику стоит поехать на лошадях. Солнце уже зашло за земную твердь, покинув этот день и принося так необходимый отдых, людям, а Святозар утомленный, тяжелой дорогой и разговором, прилег на плащ, и, уставившись на искорки огня, задумался. Вот где-то сейчас, совсем недалече, в нескольких часах от стана восуров, в прекрасном дворце, раньше бывшим царским, его друг, правитель Аиолоунен и три гетера Люлео, Лесинтий и Юнлискюл, решали насущные беды своей многострадальной страны Приолии. Где-то дальше, там возле реки Камы двигалась по дороге дружина правителя Ярила спешащая на помощь своему сыну и наследнику. А там далеко, далеко, в славном и великом Славграде милая, нежная Любава ждала возвращения своего сизокрылого голубя и может уже прижимала к своей белой груди его… его сына — Горислава. Теплота земли успокаивала тревожные мысли, уносила вдаль усталость, которая теперь так часто охватывала изможденное тело наследника. Яркое пламя костра, которое извечно посылал Бог Семаргл, для продолжения жизни, согревало лицо Святозара. И, наслаждаясь этой чистотой и навалившимся на его душу мгновенным покоем, наследник прислушался. Совсем близко, в наступившей ночи, полной звезд, стрекотал сверчок, и казалось, он спрятался прямо под его плащом. От земли шел нежный тонкий запах родного человека, так пахнет мать, для ребенка, так пахнет любимая женщина для мужчины. И почему-то вспомнился Святозару сказ, созданный когда-то очень давно, сказ который он слышал, еще, будучи Богомудром и который он не раз слышал уже в этой жизни: «Это было давно, тогда, когда воины восурские были молоды и шли на бой, снимая с себя рубахи, оголяя свою грудь, показывая свою смелость и мощь. Брали те воины с собой на войну горсть земли восурской, ибо все те, кто будет наполнен землей после смерти, не будут от нее отделимы. И та земля унесенная с собой в далекие края, и та земля кинутая на прах мертвого питает тела и души восурские, а наполненные ею, уже не отделятся они от нее во веки. И возрождаясь вновь в Яви души их наполненные восурской землей возродятся лишь в телах восуров. И говорит ДажьБог, встречая и провожая восуров: „Оттого ты славный и храбрый воин, оттого ты восур и останешься им, ибо нес ты на себе во время боя свою землю, ибо возложили на твой прах после смерти твою землю“.» Святозар задумался, ведь когда-то… когда он был молод, и шел на бой с дивьими людьми, сказал ему его отец, великий ДажьБог: «Возьми сын в дальнюю дорогу, горсть земли, чтобы если пришло время тебе, ратнику, погибнуть, смог ты возродиться вновь восуром!» И так было велено ДажьБогом, и так было заведено им Святозаром, брать в дальний путь горсть земли. Наверно поэтому старший дружинник его первой дружины Мстислав погибшей в битве с ягынями смог потом возродиться наставником Радиславом, а после, теперь Святозар уже в том не сомневался, стать его наставником и в этой жизни. Ведь тогда Мстислав как и все другие воины нес привеску на поясе, в которой была зашита горсть земли. И когда тело его преданное огню Семаргла превратилось во прах, гомозули и восурские воины насыпали на него горсть земли, чтобы наполненный ей он вновь возродился в Восурии. Святозар еще долго лежал с открытыми глазами и смотрел на укладывающихся около костра спать воевод и думал и наслаждался этой простой жизнью, которой всегда он дорожил, которую всегда любил и не только в этой жизни, но и в прошлых. Он всегда был правителем, он был ведуном, а теперь стал кудесником, он добился самого большего, чего только может пожелать человек в Яви. Он может создавать еду, одежду, шатры, может повелевать зверьми и людьми, ветрами и облаками, но разве ему это надо? Нет, конечно, ему, Святозару, это не надо. Ведь то, что он любил более всего, он всегда имел. А больше всего он любил свой вольный народ, вольную и буйную красоту своего края, более всего дорожил этой посланной и подаренной самим ДажьБогом вольной свободой. Он никогда не хотел одевать на себя шелка, обвешивать себя цепями и надевать на пальцы перстни. Его труд был трудом простого правителя и простого ратника, таким был он, таким и останется. Таким был его первый сын Боголюб, таким был сын Лучезар, такой есть его отец и потомок Ярил, и таким должен быть Горислав и сын Горислава, и его внук, и правнук… и тогда… И тогда, и он, и его светлые дети, и весь его светлый народ уйдет туда к трону Всевышнего к новой жизни, Яви и земле.

 

Глава двадцать вторая

Святозар проснулся, когда солнце уже наполнило небосклон, он потянулся на плаще, и, резво сел. Кругом него стали пробуждаться воины, а воеводы уже давно не спали и, что-то жарко, но очень тихо обсуждали между собой. Наследник поздоровался с ними, и, поднялся на ноги, неспешно расправив уставшие и налитые слабостью плечи, он вмале направился умываться к реке. С утра вода в речушке была бодряще холодна, и Святозар наскоро умывшись, одначе не решился купаться, побоявшись, что к собственной слабости может прибавить еще и хворь, оную ноне лечить было не кому. Вернувшись к костру и позавтракав хлебом со сбитнем, наследник поднял лежащие на плаще ножны с мечом, и, передав их воеводе Миронегу, сказал:

— Привезешь мне меч и ножны Миронег в Славград, это дар правителя приолов Аилоунена, и он мне очень дорог. Да и захватишь моего белого жеребца, его мне тоже подарил Аилоунен. Ты, как я помню, должен приехать в середине грудня, так?

— Так, наследник, — наскоро кивнув, отозвался воевода.

— Вот значит и привезешь, да гляди в целости и сохранности, — усмехаясь, пояснил Святозар. — Этот меч дар правителя для моего сына, будущего наследника Восурии….. — Святозар глубоко вздохнул, радостным взором окинул стоящих подле него воевод, и благодушно добавил, — ну, а теперь я обернусь орлом и полечу… Потому как воеводы душа моя истосковалась по близким.

— Но может…, — начал было с нахмуренными бровями Путимир.

— Нет, воеводы, не сдерживайте меня, — откликнулся наследник, и, подойдя ближе, обнял каждого из них. — Спасибо вам за преданность и любовь, а я ноне с вами попрощаюсь. Однако ненадолго, скоро мы с вами в Славграде увидимся. Так, что говорю вам, не прощайте, а до скорого! Наследник немедля развернулся и пошел к дороге, а выйдя на ее ровную, покрытую тонким слоем пыли поверхность, остановился. Он еще малеша зрил на безмолвно стоящих хмурых воевод, посем оглядел поднявшихся дружинников, которые сообразив, что тот сейчас начнет кудесничать, не сводили с него зачарованных глаз. Наследник малозаметно кивнул воеводам и воинам, а после устремил взгляд по направлению дороги и пропел-прошептал повеленье: «Повелеваю тебе тело, образ человека-Святозара, обернись, образом птицы— орла!» Прошел кажется лишь морг и наследник перекувыркнувшись через голову, обернулся орлом. Он сделал по земле три коротких шага, взмахнул своими огромными крыльями и взлетел. Святозар— орел свершил прощальный круг над дружиной, которая задрав вверх головы, восторженно наблюдала за его полетом, а после направился, как и сказывали воеводы, прямо на север вдоль дороги. Святозар летел не высоко, чтобы не потерять дорогу из виду, но весьма быстро, и видел перед собой гладкую тонкую, точно лесную тропинку, ездовую полосу.

Видел раскинувшиеся повдоль нее черные, вспаханные поля, крупные деревни, и покрытые желто-красной листвой леса, где росли в основном лиственные деревья. Дорога, по которой летел орел— наследник вела в Лучедар, достаточно крупный, красивый город, стоявший на реке Суря, окруженный мощными, каменными крепостными стенами, с деревянными, высокими домами, длинными, прямыми, чистыми улицами. Святозар не снижая высоты и быстроты полета, разглядел Лучедар сверху, и, пролетев над ним, направился вдоль дороги, которая миновав реку и город, вела дальше прямо к поселению Перевоз. На ездовой полосе было множество развилок, но орел всегда выбирал, как и говорили воеводы, левую дорогу и продолжал свой полет. Прошло наверно несколько часов, когда Святозар ощутил мощное утомление во всем теле так, что крылья его стали взмахивать, будто через раз. По-видимому, надо было срочно делать привал, одначе наследник дюже хотел долететь до Перевоза.

Маненько погодя, наконец-то, показалось новая развилка, где правая дорога уводила на Перевоз, и город уже виднелся впереди, а левая дорога, подходя прямо к берегу реки Дальня, направлялась туда в Колядец. Святозар свернул на левую дорогу, и решил, что пришла пора передохнуть, потому как из клюва орла уже начало вырываться какое-то и вовсе судорожное дыхание. Разглядев на берегу реки небольшую рощицу, в коей красовались обряженные в желтые сарафаны березы, он направил свой полет туда. Перелетев узенькую полосу рощицы, наследник достиг берега речушки и принялся снижаться. И едва его ноги коснулись песка, как он тут же пропел-прошептал повеленье. Резко, как было и дотоль, Святозар перекувыркнулся через голову, принял свой истинный образ, и гулко плюхнулся грудью на землю, слегка всколыхав ровную гладь песчаного брега, да тотчас замер… Замер…подумав о том, что шепчи заговор, не шепчи, а, как ты животом на родимую матушку землю бухался, так похоже и будешь бухаться. Святозар еще немного полежал, а отдышавшись, принялся подыматься на ноги. Испрямившись в полный рост наследник, без задержу, почувствовал легкое покачивание туды… сюды собственного тела. Миг спустя нестерпимой болью отозвались плечи и руки, натруженные тяжелым полетом. Неспешно, покачиваясь, он направился к реке, да присев на корточки обок воды опустил в нее разгорячено-отяжелевшие руки, ощутив быстроту и плавность ее течения. Погодя сложив внахлест, едва вздрагивающие от утомления, ладони Святозар набрал воды и принялся пить да умываться. Глубоко вдыхая чистый, словно прозрачный, воздух наследник с теплотой разглядывал прибрежные красоты реки Дальня. Сама река была довольно широкой, поуже конечно Сури, но наверно не менее глубокая.

Противоположный ее берег порос густыми лиственными деревьями, в основном ольхой с черно-бурой корой, березами да осинами. Святозар выпил еще воды, потому как она показалось ему не только чистой, но и очень вкусной, потом поднялся, да неторопливо отойдя от реки, улегся прямо на песок и закрыл глаза. Надрывисто громко, все поколь, продолжало стучать внутри него сердце, немощью отзывались, вроде ставшими тугими, руки и плечи, посему наследник положил ладонь на грудь и пропел-прошептал повелевая боли отступить… И когда та иссякла, точно и не было этих нескольких тяжелых часов полета, Святозар позволил себе заснуть… И снилась ему дорога и идущие по ней взад и вперед груженные обозы, и всадники, и рыдваны, и видел наследник мелькающие пред взором поля, леса и реки. Внезапно он вздрогнул так, будто его кто-то толкнул, и резко отворил очи… Немедля узрев над собой раскинувшееся далекое, голубое небо, с плывущими по нему густыми, белыми облаками. Яркое солнечное светило нежно пригревало землю, впрочем, наследник приметил, что припекало не так жарко как возле Асандрии. Солнце уже приближалось к полудню, и так как отдохнувший, поспавший Святозар чувствовал себя многажды бодрее, то он вмале решил отправляться в путь, пред тем все же решив перекусить. Святозар поднявшись с брега, сел да протянув вперед правую руку, выставив длань над песком, тихо пропел— прошептал. А малеша опосля перед ним появилось медное блюдо со сладкими пирожками и глиняный кувшин полный молока. Наследник взял пирожок в руки, надкусил его и поморщился. Внутри была какая-та сладкая начинка, но ни начинка, ни сама сладость не ощущались во рту… словно еда и вовсе не имела вкуса. Однако Святозар заставил себя есть, и ему даже удалось дожевать один пирожок до конца, а второй съесть наполовину, при том сделав еще пару глотков молока прямо из кувшина. «Наверно, это от усталости, еда такая не вкусная» — предположил наследник. Впрочем, он так и не доел второй пирожок до конца, положил его остаток на блюдо, и, взмахнув рукой, убрал посуду. Теперь, после того, как Святозар отдохнул и можно сказать поел, он поднялся на ноги, отряхнул песок с вещей, и, расправив плечи, пошевелил ими. Еще миг он оглядывал берег и реку, словно прощаясь с ней, потом обернулся орлом, взметнул крыльями, и, взлетев в небо, устремился к дороге, а поравнявшись с ней, полетел, как и прежде повдоль нее. И опять замелькали перед ним поля, леса, деревни, развилки, которые уводили с главной дороги и упирались в крупные аль мелкие поселения, а то и вовсе в одинокие дома. Святозар несколько раз сбивался с пути и залетал в деревни, а увидев заканчивающуюся перед собой ездовую полосу, возвращался обратно. Солнце уже двинулось на покой и зашло за край небосвода на треть, когда наследник понял, что он наново свернул не туда, и под ним оказалась небольшая деревня и конец ездовой полосы. Но сил возвращаться обратно уже не было, да и, честно сказать, сил уже не осталось и вовсе лететь, надо было остановиться на ночь в этой деревне в доме большака. Святозар подлетел к краю поселения, и так как крылья отказывались махать, опустился на землю, обернулся собой, и, упав на живот, уже с трудом даже поднялся, но лишь для того, чтобы тут же сесть. Низко склонив голову, он уставился на землю и зеленые травы, плетущиеся по ней, сверху легохонько укрытые опавшей листвой, прилетевшей из леска растущего неподалеку. Сердце опять ретиво заколотило в груди, так, что даже в голове отдавался этот шум, а перед глазами плыл густой, черный туман. Чтобы не потерять сознание наследник принялся глубоко дышать и трясти головой стараясь прогнать этот туман, а когда ему немного полегчало, поднялся на ноги, и, покачиваясь из стороны в сторону, принялся оглядываться. Деревня, лежащая перед ним, была небольшой, дворов двадцать. Она раскинулась подле речушки, берега которой буйно поросли дубовыми и каштановыми деревьями. С той стороны реки это были мощные, высокие красавцы с раскидистыми кронами, с каковых уже облетала желтоватая листва. Святозар вышел на дорогу, и тяжело передвигая ногами, побрел в деревню. Но не прошел он и половины пути, как услышал сзади топот, мычание и окрики пастухов. Тотчас остановившись, наследник обернулся. Прямо за ним по дороге, наверно с пастбища, возвращалось стадо коров и бычков. Во главе того стада шел огромный черный бык, позади и по бокам скопа животин ехали отроки верхом на лошадях.

Ребят было не меньше десяти, они свистом, да криками подгоняли торопливо идущую домой скотину. Святозар сошел с дороги, уступая быку путь, а тот точно не видя чужака, и не обращая на него внимания, быстрым шагом двигался к своему дому. Когда большая часть стада прошла, около наследника остановились два отрока, и тот, что был постарше, обращаясь к нему, широко улыбнулся, показав свои белые зубы и убрав с лица пшеничного цвета прядь волос, спросил:

— Мил человек, чего ищешь?

— Мне бы большака вашей деревни увидеть, где живет, не подскажите? — вопросом на вопрос ответил Святозар, чувствуя такую слабость и утомление, точно он только, что вылечил сотню приольцев от разных хворей.

— Да, что ж, — откликнулся другой мальчонка, что был поменьше и с белокурыми волосами. — Мой отец, большак. А ты никак на постой пришел проситься?

— Вроде того, — согласился Святозар и чуть зримо кивнул, какой-то и вовсе тугой головой. — Я малехо тут заплутал.

— Ну, тогда пойдем, — молвил с горячностью в голосе отрок, и, указал рукой вперед, по движению ездовой полосы. — Наш дом вот видишь, самый крайний. Мальчонка, тронул коня, и поехал по дороге нагонять уходящее стадо. Святозар, также не мешкая, вышел на ездовую полосу и побрел вслед за отроком, опять тяжело переставляя ноги, так точно к ним привязали по два огромных мешка с зерном. Дом большака, стоял крайним в деревне, и был довольно-таки высоким, сложенный из срубленных и гладко обтесанных бревен. Отрок, намного опередивший наследника, загнал животину во двор чрез распахнутый проем ворот.

Невысокий деревянный забор, кажется, лишь со стороны дороги прикрывал двор, а позадь и с боков почти не зрился, ибо огорожей там служили долгие хозяйственные постройки. Когда к таким же низким воротам приблизился Святозар, то он узрел вышедшего из двора на дорогу мужчину средних лет, крепкого телосложения, с такими же, как и у мальчонки, белокурыми волосами и длинной курчявой бородой.

Большак внимательно поглядел на Святозара, остановился взглядом на его цепочке и мерцающих рубинах, и, кашлянув, прочищая горло, поспрашал:

— Добре, мил человек, кто ты есть и зачем сюды пришел?

— А, тебя большак, как звать? — поинтересовался наследник, обдумывая, что же сказать большаку.

— Меня зовут Тихомир, — коротко ответил тот и вновь посмотрел на мерцающие рубины.

— Ох! Тихомир, — заметил наследник и оперся рукой о столб на котором крепилась одна из створок ворот. — Я даже не знаю, что тебе сказать в ответ и поверишь ли ты моим словам… Вообще-то я наследник престола Святозар, сын нашего правителя Ярила, а иду я к городу Колядец, чтобы встретиться там с дружиной моего отца.

— Ах, вы, Боги наши! — вымолвил Тихомир, и широко заулыбался наследнику, точно старому знакомцу. — Так значит, ваша милость, вам удалось выбраться из плена и вырваться от этих кровожадных нелльских жрецов?

— А, ты, Тихомир, откуда знаешь, что я был в плену? — удивленно хмыкнув, вопросил наследник.

— Дак, как же, уж мы слыхали, что вас в Неллии в плену держат и издеваются… ох…хо…хо, — произнес Тихомир и с болью глянул на шрам наследника. — А где же ваши сопровождающие, да нешто вы один здесь, а лошадь где?

— Тихомир, я очень устал и хочу присесть, да отдохнуть. Может ты меня в дом проводишь… раз признал во мне наследника, — сказал Святозар, и хотя он держался правой рукой за столб, но почувствовал, как его нежданно мощно мотнуло вправо… влево, а засим задрожав, подогнулись ноги в коленках.

— Так, конечно, конечно провожу, тока, — проронил большак и озабоченно огладил свою белокуро-курчавую бороду и усы. — Тока я не понял, вы, что один, а где же ваш конь?

— Тихомир, я приехал не на коне, — усмехнувшись, пояснил наследник. — Я летел, понимаешь, обернулся птицей и летел. Я же ведун, ты ж наверно это знаешь.

— А, ну так, оно ясно тогда, — отозвался большак, да с таким недоверием в голосе, что сомнений у Святозара не осталось, тот ему не верит. И тогда наследник вытянул вперед левую руку, сомкнутую в кулак, поднес ее к лицу Тихомира и резко раскрыл. И в тоже мгновение, как пальцы Святозара выпрямились, на ладони его лучисто вспыхнул маленький, лазурный лепесток пламени. Большак громко охнул и отпрянул от руки. Он еще, право молвить, какое-то время ошарашено глядел на лазурный огонек, а после низко поклонился наследнику и указуя рукой, повел его в дом. Святозар вновь сомкнул ладонь, и огонек тотчас потух, а может, лишь, затаился внутри… Отпустив столб, за который дотоль крепко держался, наследник медленно пошел, или вернее поплелся следом за Тихомиром. Также неспешно вступив во двор Святозар, огляделся. У большака во дворе были ухоженные, добротные хозяйственные постройки и такой же ухоженный и добротный дом с большими окнами, широким, высоким крыльцом и распахнутой настежь дверью. Поднявшись по ступеням, вошли в небольшие сенцы, сразу за которыми находилась широкая комната, посередке коей стояла красавица печь, стол, лавки и пару лож. Тихомир провел наследника сквозь эту комнату, и, открыв плотную занавеску, служившую дверью, ввел его в помещение поменьше.

Эта комната была покоями детей большака, в ней стояло несколько широких лож, аккуратно устланных укрывалами и выложенными на них в два ряда взбитыми перьевыми подушками. Большак указал на правое ложе и смущенно сказал:

— Ваша милость, у нас тут гостей не бывает, потому прошу вас располагаться на этом ложе.

— Это, что комната твоих детей? — поинтересовался Святозар, разглядывая покои.

— Ну, да сыновей, — погладив рукой бороду, пояснил Тихомир. — Но я их сегодня отошлю к своему брату на ночь, чтобы они вам не мешали.

Вы же у нас, сколько пробудите день, два?

— Нет, — усаживаясь на предложенное ложе, ответил наследник. — Лишь одну ночь, завтра с утра я уйду. А, что до города Колядец далеко?

— Дак, вы, ваша милость не на ту дорогу свернули, — молвил участливо большак. — На Колядец на развилке около леска, выбирать левую дорогу надо, а вы направо ушли, вот к нам и попали. А до Колядца от нас далеча, верст этак двести… не поменьше чуток… А, что, ваша милость, может вам баньку истопить.

— Нет, баню не надо, — замотал головой Святозар, чувствуя, что сил не хватает даже на разговор. — Баня разморит, а я и так обессиленный, не долечу завтра. Мне надо лишь отдохнуть, поспать.

— А поисть? — разводя руки в сторону, удивленно спросил большак.

— Нет, и есть, не буду, не хочется. Хочется только спать, — утомленно изрек наследник и принялся разуваться и раздеваться. Посем улегшись на ложе он подложил под голову подушку, и чуть слышно поинтересовался, — Тихомир, а чего у тебя так в доме тихо, где семья?

— Так, как где, ваша милость, — протянул большак, и, переминаясь с ноги на ногу, не решался покинуть Святозара. — По хозяйству управляются, жена, да дочери, коров доят, а сыновья помогают….

Так, что насчет еды, молочка может принести… а то вы уж, ваша милость, больно бледны, да измождены, вам бы поисть надобно непременно.

— Может завтра, поем, а ноне спать. — Святозар закрыл глаза и чуть слышно добавил, — иди, иди Тихомир, по дому у тебя дел наверно тоже много, а я буду спать. Большак, неслышно ступая, вышел из комнаты, а наследник тут же забылся сном, да таким крепким, каким не спал очень давно, крепким и без всяких сновидений. Святозар пробудился рано утром, ложа кругом него были пусты, и оттого было не ясно, спали ли на них этой ночью, или нет, а главное спал ли он или только, что сомкнул глаза. Через небольшое окно, занавешенное короткими бледно-голубоватыми занавесками, в комнату вливался неяркий солнечный свет. Наследник немного полежал еще, наблюдая за тем, как по соседнему ложу движется навстречу к нему длинный, желтоватый луч солнца, и прислушался, в доме было тихо, но из соседней комнаты все же слышался приглушенный говор двух голосов.

Он пошевелил руками и ногами, и почувствовал тупую боль не только в плечах, руках и ногах, но и во всем теле. Немощь и усталость была такой, словно он и не спал и не отдыхал вовсе, а только лишь сейчас прилег на ложе. Святозар положил руку на грудь, и пропел-прошептал повеленье, и немедля тупая боль покинула тело, но только боль, а усталость осталась. Наследник сев на ложе, спустил вниз ноги да принялся обуваться, надевать опашень, а поднявшись, повязал на стан пояс, поправил укрывала, на которых ночью отдыхал, и лишь потом направился к выходу. Святозар приоткрыл занавес и вышел в большую комнату, а вступив в нее, недвижно застыл на месте, и улыбнулся, залюбовавшись увиденным.

Потому как за большим семейным столом сидели и трапезничали: большак, его жена и семеро ребятишек разного возраста: четверо мальчиков и три девочки. На столе стояло несколько глиняных кувшинов с молоком, блюда с пирогами, огромный каравай хлеба, полукруглая чаша полная вареных яиц, чаши поменьше с творожным сыром, сметаной и маслом. За столом царила полнейшая тишина, редко переговаривались лишь большак и его жена, слышалось чавканье малых детей да стук ложек о чаши со сметаной. Святозар смотрел на покой и красоту этой большой семьи, на мир и лад в этом доме и почувствовал такую острую тоску по своим близким, которых может ему удастся увидеть совсем…совсем скоро, может даже и сегодня. Тихомир первым узрел замершего возле выхода из комнаты наследника, подскочил с лавки и поспешил к нему навстречу, а жена и детвора тут же прервали свой завтрак, и также безмолвно уставились на него.

— Ах, ваша милость, вы уже и проснулись, это верно младшие мои вас разбудили, уж так ложками стучат, непоседы…, — расстроенным голосом заметил Тихомир.

— Нет, они меня не разбудили, — улыбаясь, ответил Святозар, и оглядел двух младших мальчишек большака, которым было не больше пяти лет. — Я проснулся сам, потому что мне пора.

— Тады покушать, покушать присядьте, — указывая рукой на стол, пригласил Тихомир. Святозар отрицательно качнул головой, и, загладив рукой назад на затылок свои каштановые пряди волос, пояснил:

— Нет, есть не хочу, дорога дальняя, а на полный желудок лететь тяжело. Вы тут трапезничайте спокойно, да приятного аппетита вам, а ты, Тихомир проводи меня.

— Да— к как же, — взволнованно вмешалась в разговор жена большака, красивая, чуть полноватая женщина, с длинными цвета налитой пшеницы волосами, заплетенными в косу и убранную под тонкий, прозрачный платок. — Как же вчерась не ели и сегодня опять голодны… Нет надо поисть, нельзя голодным быть. Вы, ваша милость такой бледненький, изможденный, ох. хо…хошечки, как же над вами эти неллы издевались, да голодом вас заморили.

— Нет, — усмехаясь, отозвался Святозар. — Они меня голодом не морили, я сам не ел… потому как у них хлеб наш восурский не едят, а без хлеба разве можно есть… Так одна пустота то, а не еда.

— Ну, тогда, что ж, мы вас, ваша милость, хлебцем нашим и накормим, да пирогами, уж у Радушки, самые лучшие хлеба и пироги на деревне у нас. Да в дорогу мы вас соберем, — торопливо сказал Тихомир. — И коня дадим, да я вас до города Окацка провожу, чтоб вы не один были.

— Тихомир, ты, что думаешь я пошутил насчет птицы? — спросил наследник и оправил на себе опашень, да глянул в недоверчивые глаза большака, который не зная, что ответить, пожал плечами. — Нет, Тихомир я не шутил. Спасибо за приют на ночь, но есть, я не буду, а ты, Тихомир, проводи меня. Наследник поклонился в знак благодарности жене хозяина Раде, кивнул, взволнованно поднявшимся с лавки детям, и, получив в ответ поклон, пошел мимо стола и печи, к выходу из дома большака. Тихомир пропустив вперед наследника, все еще недоуменно пожимая плечами и поглядывая на жену, двинулся следом за ним. Святозар вышел на крыльцо, открыв тяжелую, деревянную дверь, и спустившись по ступеням, встал посередине двора. Он медленно вздел голову да воззрился на далекое небо. Высокий, высокий небосвод нынче был серо-голубого цвета, и по нему плыли огромные, белые облака предвестники непогоды, одначе солнце еще было в своей силе, и, поднявшись в вышину, благодушно освещало и согревало осеннюю землю.

Не сильный ветерок трепал кудри Святозара, и нес на себе прохладу.

Еще раз уточнив дорогу на Колядец, наследник попрощался с большаком, и огляделся. Тихомир стоял рядом с ним на широком и чистом дворе, высыпавшая из дома ребятня толпилась на крыльце, девочки— отроки, и их братья помладше. Святозар глянул на безмолвно замерших детей, подмигнул им, да отойдя от большака, тихо пропел-прошептал, и тут же перекувыркнувшись через голову, обернулся птицей и взлетел в небо.

Он слышал, как громко охнули старшие и восторженно закричали младшие, да, высыпав с крыльца на широкий двор, устремили на орла свои взгляды. Святозар сделал круг над двором большака, опустился ниже, и едва не коснувшись крылом Тихомира, тотчас воспорил резко вверх, полетев к дороге, туда обратно к развилке. Наследник летел вдоль ездовой полосы и вскоре увидел развилку и раскинувшийся возле нее густой лес, в котором росли высокие и могучие дубы, вязы, каштаны. Выбрав, как и говорил большак, поворот налево, он полетел в данном направлении дороги. Теперь по правую от ездовой полосы сторону росли огромные могучие, крепкие леса, а слева часто встречались полоски черно-бурой вспаханной земли, значит, наследник это уже знал, где-то рядом была деревня. Святозар— орел пролетал мимо деревень, некрупных речек, раскиданных долгими полосами лесов, вспаханных полей, и лугов, и, придерживаясь дороги, на которой иногда мелькали одинокие повозки, а то и целые обозы, всадники, да рыдваны, летел вперед. Он был в воздухе, верно, уже несколько часов, солнце давно миновало треть небосклона, приблизилось к его половине, а потом перекатилось через полдень и двинулось туда вниз к краю небосклона. Святозар раза два приземлялся в лесках на деревья и передыхал, но не оборачивался собой, а так и сидел на ветках орлом, распустив крылья, пытаясь отдышаться. А когда дыхание становилось ровнее, вновь поднимался в небо и летел… летел и торопился, мечтая скорей увидеть отца, наставников и другов. По небу теперь плыли крупные серо-белые облака, временами скрывающие солнце, ветер дувший в лицо крепчал и мешал полету. И чем дальше летел Святозар, тем сильнее становился ветер, тем больше выбивался он из сил, и чувствовал, как наполнились до краев, до последнего перышка, тяжестью его крылья, слышал глухие удары сердца в груди, и прерывистое дыхание… одначе продолжал лететь и лететь вперед. Без сомнения надо давно было сделать передых, хотя бы сесть на ветку дерева и отдышаться, но наследнику стало казалось, что он совсем недалеко от Колядца, и стоит еще немного потерпеть, еще немного пролететь, и он увидит и сам город, и воеводу Творимира. И тогда уже там отдохнет, и там дождется отца с дружиной. Еще немного, совсем чуть-чуть… Внезапно резкий порыв ветра, крепко стукнул орла в грудь. Перед глазами Святозара появился густой белый туман, а после он ощутил быстрое падение вниз, и удар грудью о землю.

 

Глава двадцать третья

Когда наследник открыл глаза, первое, что он увидел перед собой поросший сухостоем и пробивающейся зеленью травы луг. Он лежал на земле, все еще, будучи орлом, сердце внутри так громко стучало, да еще и хрипело, словно пыталось разорваться надвое, голова кружилась, дышалось прерывисто и тяжело, а распластанные в стороны крылья не было сил прижать к телу. Святозар поднялся на орлиные ноги, тело птицы тяжело качнулось взад … вперед. Сделав над собой усилие, наследник тихо пропел-прошептал, и тотчас перекувыркнувшись через голову, да обернувшись собой, упал на грудь и сызнова потерял сознание. Перед глазами теперь плыл черный туман, а в нем ярко вспыхивали голубые звезды. Ветер, который только, что сбил его полет, вернулся к нему вновь и несильно дунул в лицо, раз… другой… И от этого порыва ветра, Святозар пришел в себя, голова его кружилась, тело вздрагивало, руки, ноги так болели, точно только, что его избили плетьми дасуни. С трудом перевернувшись на спину, и заплетающимся от усталости языком он начал вновь петь-шептать, один раз… потом второй… третий. На третий раз боль немного отступила, сердце и дыхание выровнялись, а тело перестало вздрагивать, но слабость не прошла, она стала лишь сильней. Святозар понял, что лететь он больше не сможет, а идти? Слегка покачиваясь, он вначале сел, опираясь руками о землю и траву, потом встал. Идти, похоже, тоже не мог, потому как его мотало вправо… влево, вперед… назад, кружилась голова, переставлять ноги было почти невозможно… Но стоять тут посередине раскинувшегося луга, даже не поля, а луга тоже нельзя. Надо идти вперед, и может по дороге встретиться деревня, а может люди, которые обязательно помогут. Приняв такое решение, и покачиваясь из стороны в сторону, Святозар направил свою поступь к дороге, а выйдя на нее, остановился, надрывно задышал, и принялся оглядываться. Впереди ездовая полоса была чиста, но зато позади себя наследник смог разглядеть приближающуюся к нему повозку, запряженную двумя лошадьми. Святозар так обрадовался этой повозке, потому как чувствовал идти, он уже не сможет, и, покачиваясь, стоял, ожидая такую спасительную повозку и людей едущих в ней. Вскоре повозка груженая небольшими закрытыми бочонками подъехала к наследнику, и оказалось, что в ней сидят два мужика. Поравнявшись со Святозаром, мужики придержали коней, повозка остановилась, и те жалостливыми взглядами оглядев его с ног до головы, спросили:

— Мил человек, что с тобой произошло, и куды идешь? Святозар шагнул ближе, схватился руками за края повозки, чтобы не упасть и больным голосом ответил:

— Я иду в город Колядец, к воеводе Творимиру. Не знаете, далеко ли до города.

— Да, далече, отсюды день пути не меньше…, а то кабы и не больше, — сказал мужик с ковыльными волосами. — Мы в Колядец едим на базар, садись к нам, довезем. — И, обратившись ко второму мужику, добавил, — Белян, отодвинь там пару бочонков, пущай он ляжет, а то гляди, как его качает, захворал видно. Белян невысокий, коренастый, молодой мужчина спрыгнул с облучка и стал перекатывать внутри повозки бочонки, освобождая место.

— Ложись, — сказал он, и показал на высвободившееся место в повозке, устланное соломой. Святозар немедля принялся лезть в повозку, а Белян заботливо подгреб соломы ему под голову и положил под нее небольшой плащ, чтобы было удобней лежать. Правда, ноги наследнику не удалось выпрямить, оно как внутри повозки было мало место, потому он их подтянул под себя. Белян уселся на прежнее место, мужики тронули поводья и поехали, а Святозар тотчас закрыл глаза и уснул. И опять перед его глазами плыл черный туман, а в нем крутились, переливались желтые, красные и синие круги. Внезапно повозку тряхануло на какой-то ухабине, и наследник болезненно застонав, открыл глаза, и сел, да посмотрел на дорогу, которую оставляла позади себя повозка.

— Гляди Волк, — пробасил Белян. — Кажись навстречу дружина воеводы Творимира идет.

— Не-а…, — ответил более высоким голосом Волк. — Это не воевода впереди. Святозар услышал разговор мужиков и обернулся, и сейчас же душа его радостно закричала и также радостно закричал и он, сам… Потому как мгновенно признал в движущейся навстречу им дружине, восседающего впереди на рыже-чалом Удальце правителя Ярила, а рядом с ним ехавших на гнедых жеребцах Храбра, Дубыню и Стояна.

— Остановите! Остановите! — еще громче закричал Святозар, и тут же спрыгнул с повозки, но не рассчитав свои силы приземлился не на ноги, а на колени, да чуть было не стукнулся головой о дорогу. Наследник с трудом поднялся на ноги, потирая разбитые колени и морщась от боли и слабости, а затем развернулся, и так как мужики остановили повозку и удивленно взирали на него, все еще качаясь, поспешил навстречу приближающейся дружине.

— Отец! Отец! — выкликнул Святозар и побежал по дороге, но сделав всего лишь несколько шагов, остановился и прерывисто задышал… нет сил у него, уже не было ни идти, ни бежать. Святозар видел, как отец резко остановил своего Удальца, как поспешно спрыгнул с коня, сразу узнав, в этом покачивающемся и исхудавшем юноше, своего сына и побежал к нему навстречу. Он в мгновение ока подскочил к наследнику, остановился в двух шагах от него и пронзительно глянул. Святозар видел, как дрогнуло лицо отца, как широко он раскрыл свои руки и тихо шепнул:

— Сынок, родимый мой, мальчик мой! — и шагнув вперед, заключил наследника в объятья. — Мальчик, мальчик мой, дорогой мой сын! Живой, живой! Слава ДажьБогу! Святозар прижался к отцу и почувствовал, как замерла внутри него душа. Он тяжело вздохнул, а когда правитель выпустил его из объятий, ухватился рукой за плечо отца, посмотрел в родное лицо и улыбнулся.

Правитель протянул руку, другой придерживая покачивающегося сына, нежно погладил его по волосам, провел пальцами по шраму и дрогнувшим голосом, спросил:

— Мальчик мой, что с тобой случилось? Кто так издевался над тобой?

Какой ты изможденный, измученный.

— Отец, я все расскажу, — все еще улыбаясь, ответил наследник. — Но потом, потом. Сейчас я так устал, я летел к вам, я так торопился….

И не рассчитал свои силы… Давай оставим пока все разговоры, потому, что мне нужен отдых, у меня нет сил.

— Да, да, мой сын, конечно, — правитель вновь обнял наследника, и теперь и сам тяжело вздохнул. — Главное, что ты жив и рядом. Лишь только отец выпустил из объятий Святозара к нему тут же подошли наставники, Стоян и други. Первым в объятья его принял Храбр, он также как и отец, долго смотрел ему в лицо, гладил по волосам и тревожным взглядом переглянулся с правителем.

— Что с тобой случилось Святозар? — поспрашал Дубыня, перехватив его из объятий Храбра.

— Ох! — выдохнул наследник, чувствуя, как перед глазами сызнова появился черный туман, а ноги вновь предательски дрогнули. Стоян недовольно, что-то буркнул на отца, потому как увидел оседающего на землю Святозара, лишь Дубыня выпустил того из своих объятий. Он поспешно положил руку Святозара к себе на плечо, а после голосом старшего, на пару с Храбром принялся разгонять другов, которые желали лично поздороваться с живым, но утомленным наследником.

— Святозар, — вопросил его Храбр, когда недовольные други ушли к брошенным ими лошадям. — Ты сможешь продолжить путь верхом или нам надо ставить стан. Наследник, придерживаемый Стояном, и чувствующий, что еще немного и все, он уснет прямо тут, все же пересилил себя и спросил:

— А до Колядца сколько ехать?

— Да, день пути не меньше, — не мешкая проронил правитель, и, подойдя к сыну, встав рядом, огладил его взлохмаченные волосы.

— Ну, тогда лучше стан ставить, — молвил наследник, уже почти не чуя под ногами землю. — Я не доеду, у меня совсем нет сил…

— Дак, худой какой, — заметил, точно выдохнул Дубыня и покачал головой рассматривая Святозара. — Откуды ж силы, мой мальчик… Я ж тебе сейчас мясца отворю, ты и покушаешь.

— Ой! нет, нет! Только не мясцо, — скривив лицо и передернув плечами, откликнулся Святозар. — Ни в каком виде, ни в жареном, ни в вареном, ни в сыром… Нет, добрый мой наставник, лучше умори меня голодом, чем мясо.

— Так, — громким голосом, скомандовал Храбр. — Давайте тогда станом становится. Стоян помоги Святозару дойти. Искрен, Сем быстро костер разводите, чтоб он обогрелся, а то верно он перемерз, так гляди и вздрагивает весь. Дружина послушно стала спешиваться, и, сходя с дороги, ставить стан, Храбр же направил свою поступь к повозке прямо к изумленно замершим в ней Волку и Беляну, дотоль неотрывно глазеющим то на наследника, то на правителя. Придерживаемый Стояном, Святозар сошел с дороги, и пока Искрен и Сем поспешно разводили костер, обозрев лицо друга, по-теплому ему улыбнулся.

— Друг мой дорогой, Святозар, — с болью в голосе молвил Стоян. — Где ты был? Что с тобой случилось?

— Как где? — легохонько засмеявшись, откликнулся Святозар. — Где я был… в Пекле. Куда шел, туда и попал. Правитель, услышав ответ сына, торопливо подошел к нему да подушечками перст, нежно, провел по его левой щеке, негромко протянув:

— Ты, даже с Пекла вернулся прежний… все шутишь.

— А то… отец, — переставая смеяться, так как почувствовал, что уже и от смеха он теряет силы, ответствовал Святозар. — Ведь там в Пекле есть те, кто тоже любит шутки…

— Что? — взволнованно переспросил Стоян.

— Точно, точно говорю, — сказал наследник, и, оторвавшись от плеча Стояна, да сделав пару неуверенных шагов к костру, который уже развели други, тяжело опустившись на землю, лег на спину. — Вий тоже любит пошутить… И еще он обещал мне прислать приглашение, когда они достроят Гостинный двор… — Святозар протяжно вздохнул и улыбнувшись, добавил, — но я Стоян не пойду в гости… Потому как хоть и Вий будет мне рад, но Чернобог и Пан вряд ли усадят меня за стол. Святозар тихонько засмеялся, однако зыркнув в озадаченное лицо Стояна и нескрываемо расстроенное лицо отца, чуть слышно отметил:

— Ну, чего вы, я ж пошутил, — и перестав смеяться, смолк.

— Сынок! — правитель подошел к лежащему на земле наследнику, опустился подле него на присядки, и, оглядев его беспокойным взглядом да заботливо ощупав, проронил. — Ты наверно захворал, давай я прошепчу заговор.

— Нет, отец, я не болен, я очень устал, — ответил Святозар и воззрился прямо в зеленые, наполненные любовью и тревогой глаза правителя. — Еще вчера, утром, я был около Лучедара. Обратившись в орла, я летел к вам навстречу… Еще вчера я выбился из сил, а сегодня они и совсем иссякли. Так, что… так, что мне пришлось отлеживаться на земле…. Сегодня мне нужен отдых, мне нужно полежать, и тогда завтра с утра я смогу продолжить путь.

— Тогда давай, я помогу тебе подняться, а Стоян подстелет плащ, чтобы ты не лежал на земле, — более настойчиво предложил правитель. — Все же осень на дворе, не лето. Правитель помог Святозару подняться, а Стоян поспешно расстелил под ним на земле плащ. Когда наследник вновь улегся, то к костру быстрым, размашистым шагом подошел Храбр, все то время, что-то обсуждающий с Беляном и Волком. Он наклонился, подкинул в огонь пару веток, и, благодушно глянув на Святозара, участливо спросил:

— Святозар, а, что если на повозке ты продолжишь путь?

— Нет, Храбр, — погодя отозвался наследник, и, вытянув руки и ноги повдоль тела, почувствовал в них такую слабость, что пропало всякое желание, ими даже шевелить. — Завтра, я его продолжу, а сейчас у меня одна мечта, чтобы мне дали полежать.

— Ну, хорошо, хорошо, — согласился наставник, все еще не сводя с наследника обеспокоенных глаз.

— Храбр, — обратился к другу правитель, и, свернув верхнюю часть плаща, на которой лежал сын, подложил ее ему под голову, а после укрыл наследника еще одним плащом, поданным Дубыней. — Главное, что он жив и рядом… Пусть передохнет, а завтра будут силы вернемся в Колядец.

— Отец, — взволнованно молвил Святозар, и, от волнения нежданно, будто волной нахлынувшего на него, затаил дыхание. — Ты, ты, мне не говоришь про Любаву и … про дитя… что-нибудь не так?… Или?…

— Или все так, — усмехаясь, ответствовал за друга Храбр. Правитель, опустившись, присел подле головы сына, погладил его по волосам и улыбаясь, мягко пояснил:

— Шестого вересеня, мальчик мой, у тебя родились дети.

— Дети, — Святозар, несмотря на слабость, от неожиданной новости резко сел. — Я тебя не пойму отец, как… это так дети…

— Двое… двое детей у тебя родилось, — улыбаясь, выдохнул не менее взволнованно правитель.

— Два сына? — переспросил наследник, и, повернув голову к отцу, закачался от слабости.

— Ишь, ты, — заметил стоявший возле правителя Дубыня. — Ты ж вроде Горислава только и ждал.

— Отец…, — опять укладываясь на ложе и оглядывая улыбающихся отца и наставников, воскликнул Святозар. — Да объясни же, в самом деле, чего мучаешь.

— У тебя мальчик мой, родились Горислав и Дарена, — произнес правитель, и, протянув руку, ласково провел по замершему, напряженному лицу наследника. — Сын и дочь… Ну, сыну, как ты и повелел, имя мы дали, и нарекли его Гориславом. Ну, а дочери твоей имя дала Любава. — Отец на миг прервался, нахмурил лоб, так, что между бровями залегли глубокие морщинки, и продолжил, — я конечно, пытался ее отговорить… Сказал, что ты этого имени можешь не одобрить, но она такая же упрямица, как и ты, ответила мне: «Отец, это мое любимое имя, и моя дочь обязательно будет носить только это величание».

— Дарена…, — тихо протянул имя Святозар и широко улыбнулся. — Не тревожься отец, Любава правильное имя дала нашей дочери, то которое, она и должна носить…. Теперь понятно о каком даре, говорил ДажьБог… Дар— это моя Дарена. Святозар закрыл глаза, да все еще продолжая широко и счастливо улыбаться, медленно повернулся на правый бок. Он нежданно вельми зримо и надрывисто сотрясся всем телом от утомления так, что приметивший то правитель торопливо прикрыл его плащом.

— Святозар, — позвал его Дубыня. — Сынок, а чем же тебя накормить тады, коли мясо ты ни в каком виде не хочешь есть.

— Эх, Дубыня, — наследник открыл глаза и посмотрел на наставника, стоявшего обок Храбра и озадаченно потирающего ладонью свой высокий лоб. — Хлеба, хлеба я бы съел.

— Эт, от хлеба жира не нарастет, — глубокомысленно заметил Храбр. — А тебе надо срочно щеки наедать, а то тебя твоя жена увидит и испугается. Святозар поднял руку, пощупал на щеке шрам, и, прикрыв его ладонью, спросил:

— Так лучше? Потому что его скоро здесь не будет… правда, отец?

— Он тебя не портит, — ответил правитель, и мышцы на его мужественном лице малозаметно дрогнули.

— Не, отец, ты прав он меня не портит, — усмехаясь, проронил наследник, и убрал руку от щеки. — Знаешь, один мальчик, точно подметил, он меня делает страшилищем.

— Шрамы мужчину украшают, — вмешался в разговор, возвернувшийся от костра другов Стоян.

— Ага, украшают… да только не такие… уж, ты, мне поверь Стоян, — молвил Святозар и легонько засмеявшись, представил себе на миг, что все они скажут, увидев его без рубахи. — Эт вы меня просто во всей моей красе не видали, а то бы так не говорили. — Наследник глубоко вздохнул, и, поглядев на стоящих возле костра наставников и Стояна, да вспомнив о подарке, который ждет его дома в розовой и голубой люлечке, досказал, — вот ведь до чего хорошо, отец, что у меня родились сын и дочь. Ох! до чего же хорошо… И как славно, что я вас здесь встретил, и вижу вас и слышу… Уж я так наскучался за всеми вами, за моим народом, за моей землей…

— Святозар, — озабоченно прервал его речь Дубыня. — Так, что насчет еды.

— Уж я и не знаю, Дубыня, что насчет еды, — все тем же восторженным голосом ответствовал наследник. — Это теперь твоя беда и беда моего отца, чем меня накормить и чего я буду, есть… Потому, как после Пекла, я, о мясе и слышать не могу… да и видеть мне его тоже не очень… не очень хочется…

— Охо. хо… — обеспокоенно простонал Дубыня, и, уставившись на правителя, кивнул ему. — Слыхал, то моя и твоя беда, так чё делать будем?

— Как, что…, — тотчас откликнулся Стоян. — Сейчас возьму Молчуна и Часлава и поедим в деревню ближайшую. Она в часе езды отсюда не более. Да купим, али попросим ему еды. Святозар ты чего хочешь есть, скажи… Святозар воззрился на взволнованного Стояна, перевел взгляд на наставников, которые не скрывая того расстроено оглядывали его… Он приподнялся на руке и зыркнул прямо в дорогое и близкое лицо отца, да ощутив внутри себя такую радость, такое счастье, что если бы были у него силы он бы громко… громко закричал, и так громко, чтобы услышал его крик сам ДажьБог, там высоко в небесной Сварге.

Прерывчато задышав от волнения, наследник, опустившись на плащ, сызнова прилег, правитель, узрев ту тревогу, торопливо протянув руку, ощупал холодный лоб сына, и ответил сам за него:

— Да, что ж Стоян, привези ему пирогов, расстегаев, да побольше, уж он от них не откажется никогда. Верно сынок?

— Верно, отец, — тихим, счастливым голосом отозвался наследник. — От хлеба нашего я никогда не откажусь, и наверно никогда его не наемся. Наследник лежал и смотрел, как Стоян поспешно ушел от их костра к соседнему… Видел, как погодя он, Молчун, Часлав и Горазд сели на лошадей и ускакали по дороге в направлении города Колядец… Видел, как за соседним костром расположился Дубыня и принялся, судя по запаху, варить для него сбитень, как ушел Храбр и откуда— то издалека послышался его дорогой, ворчливый голос… И опять наследнику вспомнилась Любава и его дети Горислав и Дарена.

Правитель тихо сидел возле изголовья Святозара, иногда он протягивал руку и гладил волосы сына, а после брал в руки, наваленные недалече, принесенные дружинниками ветви, ломал их и подкидывал в огонь.

— Отец, — вздохнув, начал, тяжелый разговор для себя и для отца, Святозар. — Ты не спрашиваешь меня о матери.

— Что ж, сынок, — немного помолчав, да взяв в руки длинную толстую палку, и перевернув ею внутри костра ветви, ответил правитель. — После того, как ты нырнул в Восточное море и вернулись мои и твои други, а от тебя сынок так долго не было вестей… я много раз… много раз пожалел, что отпустил тебя.

— Да, отец, — улыбаясь, заметил наследник, и, повернувшись на спину, посмотрел на небо, по которому ноне летели рваные, огромные серые тучи. — Она тоже удивлялась, что ты меня отпустил. Но теперь, когда я освободил ее душу, и она ушла в Явь… я спокоен.

— В Явь…, — взволнованно переспросил правитель, и, наклонившись над сыном, заглянул в его глаза.

— В Явь, отец, в Явь… ДажьБог сказал, — пояснил Святозар. — Она должна заслужить Ирий-сад, и поэтому Боги послали ей возрождение.

— И кем она родилась? — почти прошептал правитель и его зеленые глаза блеснули радостью и светом.

— Я не знаю, отец, кем она родилась, — порывисто выдохнув, добавил наследник. — Но важно другое… Там, отец, в том кошмаре, в который ни моя, ни твоя душа никогда не попадут, ее не будет. Это, отец, главное… — Наследник на миг замер и даже закрыл глаза, а когда правитель сел ровно и принялся подкладывать ветви в костер, спросил, — отец, а откуда ты узнал, что я нахожусь в Неллии? Правитель довольно хмыкнул, и, покачав головой, молвил:

— Ко мне приходил ДажьБог.

— ДажьБог… к тебе? — удивленно переспросил наследник и от неожиданной новости, отворил очи.

— Да, он пришел ко мне, — незамедлительно молвил правитель. — Знаешь я сидел в светлой комнате, это было четырнадцатого вересеня. Открыл Вед и просматривал ее и вдруг на меня упал сверху золотистый луч, и я услышал, тихую, нежную мелодию, а затем и слова песни: «И вот грядет с силами многими ДажьБог на помощь людям своим. И не имеем мы страха поскольку издревле, как и сейчас, Он печется о тех, о ком заботился, когда хотел того.» Музыка смолкла, смолкли слова песни, и я услышал очень тихий, родной голос: «Ярил, торопись! Он там в Неллии, ему нужна твоя помощь! Иди не задерживайся!» Луч тут же пропал, а я сидел какое-то время и тяжело дышал, словно не мог понять смысл этих слов… Но засим я вскочил на ноги, и побежал из светлой комнаты. Я вызвал Тура, Храбра, Дубыню и Стояна и все им рассказал, про песню, голос и слова. И мы решили идти в Неллию к тебе на выручку, потому как предположили, что ты там находишься в плену. Я оставил старшим в городе Тура, и шестнадцатого вересеня, мы уже вышли в поход, а после в Кулебяках мы встретились с гонцом от воеводы Миронега, который привез весть, что тебя держат в плену артарские жрецы.

— Эту песнь, я слышал в Пекле… мне пела ее Буря, — чуть слышно проронил, словно самому себе Святозар. — Я не был в плену, — чуть громче добавил он для отца.

— Не был? — удивленно переспросил правитель.

— Нет, не был, но я расскажу тебе все немного позже, когда приедет Стоян, — устало произнес Святозар. — Объясню и расскажу все тебе, наставникам и Стояну… Потому что за это время столько случилось, и тебе надо обо всем этом ведать … Но знаешь отец, я догадываюсь, — и наследник широко улыбнулся. — Зачем ДажьБог тебя послал ко мне навстречу… Это не затем, чтобы ты меня спас, потому как, я теперь обладаю такой силой, что мне не нужна помощь… Он послал тебя, чтобы ты, отец, снял с меня шрамы, и чтобы моя Любава не видела, этого уродства… Уж хватит ей на это смотреть…

— Снял шрамы, — удивленно повторил правитель и перестал шебуршить палкой в костре. — Как же я это смогу сделать, ведь ты ведун, и не смог их себе снять, а наверно не раз пытался.

— И даже не пытался, отец, — все также мягко улыбаясь, протянул Святозар, и поглядел на огромное серое облако, плывущее по небосводу над ним, и похожее на птицу. — Потому как ДажьБог сказал мне, кто их уберет, кто снимет с моего тела шрамы Пекла, и я даже не стал пробовать их убрать…. Потому как только ты мой земной отец, своей силой чувств сотворивший мою кровь, только ты обладающий магическими способностями и сможешь их снять.

— А, заговор? — вопросил правитель, и наследник услышал, как трепетно дрогнул его голос.

— Заговор мне подарил ДажьБог, — дополнил свою речь Святозар и с нежностью припомнил лицо Бога. — Он отец, меня так любит, наш ДажьБог. Ведь он нарочно послал тебя в путь, чтобы мы встретились заранее далеко от Славграда. Чтобы ты успел снять эти шрамы, потому, что их надо заговаривать каждый день в течение пятнадцати дней.

— Ну, даже если, мы не успеем его снять, ты знай, — очень нежно проронил правитель, и по— теплому улыбнулся. — Любаву этот шрам не испугает, он не портит твоего красивого лица.

— Эх, отец, я же уже сказал…, — надрывисто вздыхая, ответил наследник. — То, что ты видишь сейчас, и то, что предстоит увидеть потом… И то, что предстоит заговаривать… Отец, у меня руки и вся спина такие же…

— Руки и спина…, — взволновано повторил правитель и заглянул в глаза сыну, а когда тот ретиво кивнул, с губ отца сбежала улыбка, а меж бровей залегли глубокие морщинки. — Мальчик мой, кто так тебя мучил, неллы?

— Нет, отец, не неллы, — Святозар на малеша прервался, глянул в зеленые глаза правителя, и ответил, — это в Пекле… Меня схватили Пан и дасуни. Просто я перепутал озера, и не излечил ногу, а вспять рана открылась и потекла кровь. — Наследник прекратил говорить, увидев как дрогнули губы отца, как заиграли на его лице мышцы, точно вновь переживая то, что пришлось пережить и перенести его дорогому сыну. Святозар закрыл глаза и от усталости и оттого, что не мог смотреть в очи отца, добавил, — наверно не надо, так подробно об этом говорить тебе. Не надо тебе это знать… не хочу, чтобы ты переживал, ведь я заметил, сколько у тебя появилось седых волос на голове, отец.

— Да, что ты, мальчик мой, — правитель ласково погладил сына по растрепавшимся от ветра волосам. — Теперь все в прошлом, теперь я вижу тебя, и я так счастлив… А шрамы твои, сынок, я все излечу, все, чтобы ты не стеснялся их…

— Спасибо, отец, — утомленно откликнулся Святозар. — А теперь я, посплю, немножко… Хотя бы немножко, хорошо?

— Конечно, конечно, спи, мой мальчик, — спешно молвил правитель, и вновь, с нескрываемой лаской, погладил сына по голове, прихорашивая на ней волосы. Наследник смолк, а мгновение спустя язык его стал таким тяжелым, и сон густой, плотной стеной навалился на него, подмял, накрыл своей мощью все его обессиленное тело… А посем поплыл перед глазами Святозара белый туман, а в нем в этом дыму крутились, вертелись, сталкивались, а сталкиваясь, лопались и разлетались на крошечные крупиночки и искорки желто-красные, лазурно-золотистые и бурые круги.

 

Глава двадцать четвертая

Святозар проснулся потревоженный начатым разговором. Он медленно отворил очи, пошевелил все еще обессиленными ногами и руками, да размашисто потянувшись, сел. Подле него, разместившись прямо на земле, чуть слышно беседовали правитель и Храбр.

— Что сынок, — обеспокоенно спросил отец. — Мы тебя разбудили?

— Я долго спал? — судорожно зевая, поинтересовался Святозар.

— Да, нет, не долго, — незамедлительно ответствовал правитель. — Стоян и други вернулись только что и привезли там разносолы…

Сейчас я их позову, и они принесут тебе еды, чтоб ты покушал. Святозар повел уставшими плечами и подумал о том, что у него последнее время совсем нет желания есть… а после сказал:

— Да, что-то не хочется кушать, может потом.

— Какой такой потом, — вмешался в разговор Храбр, и свистнул, обращая на себя внимание Стояна и другов, расположившихся справа от костра правителя и наследника. — Ты, на себя погляди Святозар, на тебе же одни кости тока и остались. Знаешь Ярил, — обратился он к другу, — ты его заставь есть, своим отцовским словом… Вот возьми и заставь. Святозар зыркнул на Храбра и улыбнулся, почувствовав такую благодарность и к наставнику, и к Богам, которые всегда даровали ему радость видеть около себя прекрасных, чистых душами людей, встречаться в новых жизнях с теми, кого он любил и кем так дорожил в жизнях прошлых, и глубоко вздохнул, наслаждаясь этой тишиной и счастьем, которые охватили его лазурную душу. И посему, когда Стоян и Дубыня принесли ему еду: пирожки и расстегаи, еще теплые (хранящие дух печи), яйца, сыр, соленые грузди и рыжики, квашенную капусту и свеклу, и даже в кувшине молоко, все же пересилил свою слабость и утомление и принялся есть.

— Ну, вот, это другое дело, — довольным голосом заметил Храбр, поместившийся за костром напротив правителя да благодушно наблюдающий за тем как Святозар выпил чашу молока и съел штуки четыре расстегаев. — Вот так и продолжай, и гляди жену, да деток своих не напугаешь, кады вернешься. Стоян присевший обок с наследником, услужливо подлил ему молоко в опустевшую чашу и кивнул на нее, точно повелевая выпить еще. Его серые глаза смотрели по-доброму на наследника, а губы растянулись в широкой улыбке. Святозар на миг прекратил жевать, припомнив, что-то вельми важное, да торопливо утерев тыльной стороной ладони губы, поспрашал:

— Погодь, Стоян, а ты чего не хвалишься. У тебя кто родился? Стоян еще шире улыбнулся так, что показал свои ровные, белые зубы, и горделиво зыркнув на Храбра и Дубыню, молвил:

— Сын, сын у меня родился, мы его с Белославой, Славомиром нарекли.

— Славомир, — проронил Святозар, и трепетно просиял в ответ. Он задумчиво оглядел Стояна с ног до головы, пройдясь взглядом по его крепкой, богатырской фигуре, высокому, белокурому чубу, который ложился на лбу волнами, и тихо добавил, — да, правильно ты его назвал, друг мой… Потому как Славомир, такое хорошее имя, светлое, чистое. Имя истинного витязя, и значит оно — мирнославящий. Так звали поединщика в битве с ягынями. Это был молодой, крепкий витязь, он победил врага ни мечом, ни булавой, ни топором… Он победил его руками, своими руками… Такой это был сильный ратник, уж поверь ты мне, — и наследник порывисто вздохнул. За костром наступила тишина, Святозар допил из чаши молоко, отдал ее другу и негромко поведал отцу, наставникам и Стояну о том, что пережил за это время, стараясь не говорить о боли и страданиях, которым подвергся. И рассказ его, без всяких приукрас, точно тихая песня вытекала из него и разливалась по земле восурской, наполняя ее силой, мощью и вольной жизнью первого и вечного правителя, защитника, а теперь и кудесника Святозара. Когда наследник закончил свой сказ, то почувствовал себя вновь таким утомленным, что прилег на плащ и воззрился на пламя костра.

Солнце уже ушло на покой, но звезды укрытые облаками-тучами почти не проглядывали с неба, лишь изредка мелькали своей яркостью, будто спрятанные светлячки в густой траве. Ветер, который днем сбил орлу-наследнику полет, теперь утих, убежав куда-то вдаль или поднявшись вспять куда-то ввысь.

— Так, я не понял Святозар, — очнулся первым от сказа Храбр. — Теперь в Неллии правит отрок Риолий.

— Нет, — не скрываемо уставшим голосом, ответил наследник. — Теперь в Приолии правит великий правитель, кудесник, и мой друг, Аилоунен, сын Бога огня Семаргла. И хотя ему в этой жизни всего тринадцать лет, но на самом деле он славный человек, смелый, храбрый и мудрый правитель, который когда-то победил величайший народ галатеронцев, который жил до Всемирного Потопа, и наблюдал возрождение земли после битвы ДажьБога и Чернобога. Это великий воин, который всегда шел по правую руку от Бога Семаргла в первом воинстве небесной Сварги, и вел за собой братские народы руахов, приолов и гавров. Это он Аилоунен, когда-то прошел муки Пекла, и познал другую, черную сторону магии, но не передал своих Богов, и за это был окроплен небесной Сурьей и стал величайшим кудесником— Равным Богу!

— Сынок, — спросил правитель, лишь только наследник закончил свою торжественную речь. — А он этот отрок, он знает, что он — Аилоунен?… Он знает, что он такой великий человек? Ведь если он вернулся с Ирий-сада, то душа его подверглась забвению, и он не помнит, кем был в прошлой жизни. Святозар немного помолчал и тяжело передернул плечами, вспоминая темницу пекельного царства, вереницу черных душ, Пана, дасуней и Босоркуна, вспоминая всю боль, что перенес ради Аилоунена, и о чем не поведал, отцу, наставникам и Стояну, и чуть слышно протянул:

— Да, отец, он знает… Для этого… именно, для этого меня Семаргл и ДажьБог послали в Пекло, чтобы вернувшись из него я смог снять забвение с души Аилоунена и пробудить к жизни приольский народ.

— Выходит, — надрывно вздохнув, словно почувствовав перенесенную боль своего сына, произнес правитель. — Ты туда шел не ради спасения души Долы и излечения ноги…

— И для этого тоже, — перебив правителя, пояснил Святозар и носом глубоко втянул в себя горьковатый дух, истончаемый прогорающим деревом. — Я шел туда, чтобы спасти души… Душу моей матери, души которые хотели света, но томились в Пекле, души заплутавших и предавших Семаргла приолов.

— А также, — добавил Храбр, и, разломав на две части толстую ветку подкинул в ее костер. — Души гмуров и лонгилов.

— Еще бы, — вмешался в разговор Стоян и громко засмеялся. — Теперь у них там правитель Нынышу— истинный мудрец. И тотчас тот смех не менее гулко подхватили Святозар, Храбр и Дубыня. Правитель же наоборот, и то было видно даже в наступившей темноте, хрипло хмыкнув, обдав смеющихся каким-то дюже удрученным взглядом, недовольно заметил:

— И вот я не пойму, чего вы так все время смеетесь, когда слышите о правителе Нынышу. Еще громче грянуло гоготание, а Святозар глубоко вздыхая, мешая смех и слова, вопросил, обращаясь к наставникам:

— А вы, чего, отцу не сказывали, что ли?

— Сказывали, сказывали, — ответил Храбр, также, как и наследник, задышавший глубоко. — Да он, верно, не понял о чем мы… ха… ха…ха!

— Что— то, ты, Храбр, как я погляжу, часто смеяться стал, особлива, когда про нового правителя лонгилов слышишь, — произнес правитель, и днесь в тембре его голоса сменилась досада на довольство. — И чем он тебе не угодил, не пойму.

— Ах, отец, коли бы ты видел, что из себя представляет этот Нынышу, — улыбаясь, принялся пояснять Святозар. — Ты бы уж я и не знаю, смеялся бы с нами, или вообще перестал смеяться, и молчал от увиденного. Ведь он же этот Нынышу— дух. Мне его из деревянного истукана, ДажьБог помог создать и оживить … Он же деревяшка! У него только два глаза, да рот двигаются, а вместо души мои знания, вера и любовь!

— Тяперича понятно, почему он решил, себя правителем объявить, — откликнулся до этого не вступающий в толкование и лишь смеющийся Дубыня. — Раз у него, в его деревянной головешке, знания Святозара, не мудрено, что он ощущает себя правителем.

— Ну, я вообще-то наследник, — усмехаясь, проронил Святозар и посмотрел в довольные, улыбающиеся лица наставников, сидящих напротив, явственно озаряемых яркими бликами горящего пламени.

— Это сейчас, ты наследник, — мягко заметил отец. — Но все мы знаем, кем ты был, кто есть и кем навсегда останешься. Первый правитель восуров, первый человек Святозар!

— Вот и деревянный Нынышу, ощущает себя первым правителем лонгилов, и сыном ДажьБога, — досказал Храбр. — Гляди лонгилы скоро и вовсе забудут свои хуычыны и тыйчтыны, и заговорят на восурском.

— Нет…, — озабоченно протянул наследник. — Он не будет менять язык… ДажьБог ему не позволит… может быть. И вновь за костром наступила тишина, изредка прерываемая тихим смехом Стояна, Святозара и Храбра, которые тревожно и в тоже время радостно, обдумывали дальнейшее правление деревянного правителя Нынышу.

— Святозар, — внезапно прервал затянувшееся молчание Храбр, обращаясь к нему. — А, что насчет дивьих людей…

— Мне удалось им помочь, Храбр, — ответил Святозар, благодушно зыркая на объятые пламенем ветви в костре переворачиваемые палкой правителя. — Удалось и я так рад… Ведь ДажьБог уже очень давно, как я понял, уговаривал Семаргл простить дивьих людей. Но Семаргл, он очень строг и не прощает проступков… проступков которые направлены против Сварги… Однако мне он пообещал выполнить любую мою просьбу… Ну, а у меня какая может быть просьба… у меня ведь все есть и всегда было… а в этой жизни у меня есть даже больше, чем в предыдущих. — Наследник на миг затих, взволнованно вздохнул и добавил, — в этой жизни у меня есть такой замечательный отец… Самый лучший!.. Поэтому, я попросил Семаргла, чтобы он даровал дивьим людям прощение…Эх! Храбр, видел бы ты, какие он бросал взгляды на ДажьБога. Наверно он подумал, что это ДажьБог меня о том попросил…

— Святозар негромко засмеялся, вспоминая лица Богов.

— Так, ты видел не только ДажьБога, но и Семаргла? — удивленно поспрашал Дубыня.

— Да, видел. Вот так, как вижу сейчас вас… Семаргла, Перуна и ДажьБога, — пояснил Святозар, и, приподняв голову, уперся локтем в плащ и положил правую щеку на ладонь. — Они пришли к Асандрии, нарочно для того, чтобы показать сомандрийцам, кто такой Аилоунен.

— Да…, — протянул Стоян. — А мы, то тревожились за тебя, думали, что ты в плену.

— Нет, я теперь обладаю такой магией, — и наследник неторопливо поднявшись, сел. Он резко вскинул вверх правую руку и тихо пропел-прошептал и немедля до этого плотной стеной закрывающие небо тучи, прямо над сидящими возле костра наследником, правителем, наставниками и Стояном, вспыхнули неяркой лазурью, и на них замигали, точно малюсенькие искорки-брызги. Морг погодя искорки разом погасли, послышался не продолжительный звенящий звук, и лазурные тучи, разом лопнув, излились на землю крошечными крупинками лазури. Они покрыли землю, костер и сидящих возле него людей лазурной изморозью, а засим зашипев, иссякли. И тогда же с неба на Святозара глянули яркие, далекие звездные светила.

— Ого. гошечки, — молвил Дубыня, устремив взгляд вверх в темное небо, покрытое яркими звездами. — Но ты и лавины мог останавливать, так, что…

— Нет, это совсем другое, — тихим голосом отметил правитель, ощупывая рукав кафтана, на котором только, что иссякла лазурная изморозь. — Это был не заговор… да и заговор не смог бы такое сотворить… Я такое никогда не видел и не слыхивал о таком…

— Это другая магия отец, магия кудесника, — вздыхая, пояснил Святозар, и, опустив руку, протер выступивший на лбу пот, подумав, что какое-то время и вовсе не стоит использовать магию.

— А эту цепочку, которая весит у тебя на груди, и где так ярко мерцают рубины, тебе подарил Аилоунен, — поинтересовался отец, и, протянув руку, провел пальцами по цепочке, проходящей поверх опашня. Святозар молчал, не зная, как лучше объяснить, кто ему ее подарил, а когда отец, погладил его по волосам, точно подбадривая тем, смущенно ответил:

— Нет, эту цепь, мне подарил Бог Семаргл.

— На ней, как-то странно мерцают рубину, — кашлянув, так словно прочищал заложенное горло, изрек Храбр. — Так как мерцали, там, в той пещере символы языка Богов.

— Гляди-ка Храбр, — усмехаясь, отозвался Святозар, и, склонив голову, воззрившись на рубины, нежно провел пальцами по их гладкой, чуть согревающей поверхности. — Молодец, запомнил! Семаргл подарил мне цепь и новое рекло, и эти рубины показывают это рекло.

— Новое рекло! — возбужденно выкрикнули, не только правитель, наставники, но даже сидящей рядом со Святозаром Стоян.

— Да, рекло…, — чуть слышно добавил наследник, и утомленный разговором прилег на плащ.

— Святозар, какое рекло подарил тебе Бог огня? — также тихо за всех вопросил Храбр.

— Семаргл подарил, а Перун утвердил…, — сказал Святозар, ощущая слабость не только в теле, но кажется и в мыслях. — И мое новое рекло — Равен Богу!

— Ох! — одним вздохом дыхнули сидящие за костром.

— Правильное рекло, — порывчато кивая, произнес вельми торжественно Храбр. — Это рекло показывает тебя, как человека который смог пройти преграды и боль Пекла! Пережить страх и страдание и сохранить не только свою душу чистой и светлой, но сохранить таким же чистым и светлым свое тело! И ты Святозар заслуживаешь именно такого рекла— Равен Богу! И опять наступила тишина, каждый из сидящих в ночи у костра, горящим ярким желто-красным огнем, думал о наследнике. Думал о силе его души, о крепости его духа, о пройденном им тяжелом пути и выдержанном бое, в котором он не только не проиграл свою душу, но помог стать лучше и чище другим людям, другим душам. Лишь один Святозар не думал об этом бое, и о пройденном пути. Он думал сейчас о даре, о подарке, который был послан ему ДажьБог. Он думал о своей дочери Дарене, с которой наконец-то закончилась разлука. О Дарене каковая смогла вновь возродиться на земле после долгой и одинокой жизни в Сумрачном лесу, каковая вернулась в Явь… в их семью… к нему Святозару и к ее матери Любаве, чтобы попробовать пройти вновь этот путь, чтобы встретиться со своим возлюбленным, чтобы изменить и исправить ту ошибку, кою когда-то, по слабости духа, она допустила.

— Сынок, — спросил правитель, точно издалека. — А, что там насчет шрамов, скажи заговор и я начну его шептать сегодня, чтобы скорей тебя от них избавить.

— Нет, отец, — закрывая от усталости глаза и тихим сонным голосом, ответил наследник. — Лучше завтра, потому как надо снимать опашень, рубаху… а у меня сейчас нет, ни сил, ни желания. Да и надо так, чтобы меня не видели, а то все те кто их видит, жутко потом пугаются меня.

— Ну, мы не испугаемся, — успокоил Святозара Дубыня и его голос, как и голос отца, долетел откуда-то издалече. — Мы уж тебя с дыркой в сердце видели, правда, Храбр, чего нам пугаться.

— Хорошо… я запомню, — тяжело ворочая языком, протянул наследник. — Завтра с утра сниму рубаху и вы все испу…гае…те…сь.

 

Глава двадцать пятая

На следующее утро Святозар проснулся очень поздно. Он недвижно лежал на плаще, возле костра, укрытый сверху, судя по тяжести, не просто одним плащом. Наследник не открывая глаз, прислушивался ко всему, что происходит рядом. Кругом него раздавалось множество звуков и в тоже время голоса звучали приглушенно, его други и дружина правителя, не желая тревожить сон наследника, почти не разговаривали. Зато очень хорошо было слышно ржание лошадей, протяжно-отрывистую трель птицы долетающую из леса, и даже стрекот последнего осеннего кузнечика где-то в пожухлой траве. Слышалось легкое жужжание пчелы, которая торопилась собрать последнюю пыльцу, с последнего цветка и легкий взмах крыльев небольшой, бледно-голубоватой бабочки. Сегодня солнце на небе было закрыто тучами, а ветер, сначала еле колыхающий волосы Святозара, постепенно начал крепчать. Он мягко огибал укрытое и лежащее на земле тело наследника, и точно мать нежно качая, пел ему звонкую песню.

Святозар лежал, слушал и наслаждался всеми этими знакомыми звуками, родными ароматами, и совсем не хотел открывать глаза, потому что знал, стоит лишь ему их открыть, как тотчас прервется это прекрасное, чудесное ощущение, и придется ему подниматься да ехать в Колядец. К костру бесшумно подошел Храбр и дюже тихо завел разговор с правителем:

— Ярил, может послать в деревню за повозкой. Видишь ветер крепчает, гляди по небу какие тучи плывут, неровен час дождь пойдет.

Надо ехать в Колядец, а там Святозар у воеводы Творимира отлежится.

Он наверно захворал, ты бы взял хоть заговор прошептал, глянь, как он во сне всем телом вздрагивает, да бледный какой.

— Он сказал, что не болен, просто устал, — едва слышно отозвался, сидящий в изголовье наследника, отец.

— Ой! — недовольно заворчал Храбр. — Я тебе удивляюсь, в самом деле, Ярил. Что ж не видно, ты думаешь, его хворь… Ты, его больше слушай, он, чтобы тебя успокоить и не такое скажет… Небось слыхал, как он о Пекле сказывал… точно он там не мучился и страдал, а наслаждался покоем…. — Наставник смолк и было слышно как тяжело и порывисто он вздохнул, а после еще тише добавил, — устал… Нет! это ж надо такое придумать. Это чего ж надо делать, чтобы выглядеть таким серым, таким изможденным.

— Это Храбр, — вмешался в разговор наследник, и, открыв глаза, посмотрел на стоящего напротив него наставника. — Это надо людей лечить, чтобы потом выглядеть таким изможденным. Святозар потянулся на плаще, широко зевнул, и, сбросив с себя то, что его так плотно укрывало, сел. Рядом с ним сидел отец, и, глядя на него, радостно улыбался, а Храбр, уперев руки в бока, недовольно покачал головой, и, нахмурив лоб, с болью в голосе заметил:

— Лечить? Сколько же надо лечить, чтобы стать похожим… Я даже не знаю на кого ты стал похож… я такого отродясь не видывал.

— Это хорошо, что ты такое отродясь не видывал, — передергивая от холодного ветра плечами, ответил Святозар. — А вот побывал бы в бывшей Неллии, то увидел бы и не такое… Не только худых, но и больных, которым за провинность жестокосердные жрецы отрезают уши, носы, пальцы, вытыкают глаза….Эх! и во, что потом превращаются такие раны… Это просто жуть… Я не болен наставник, пока нет… Я устал и потерял много сил. И пока был рядом Аилоунен, он помогал мне и возвращал мне силы, потому что он кудесник, но сейчас мой друг очень далеко от меня, и днесь только время, отдых и сон снимут с моего тела эту усталость.

— Тогда, может Храбр и прав, сынок, надо послать за повозкой? Раз у тебя сил нет, — откликнулся правитель и беспокойным, наполненным тревогой и любовью взглядом оглядел наследника.

— Нет, я немного передохнул, — успокаивающе молвил Святозар, и, положив руку на плечо отца, крепко сжал его. — И верхом я смогу продолжить путь, ведь это же не крыльями махать, это верхом ехать…

Вот только интересно, кто ж меня на себе повезет.

— Да, как кто, — усмехаясь, протянул правитель и похлопал сына по лежащей на его плече руке. — Снежин, твой гордец, тебя и повезет. Я нарочно взял его с собой в поход, знал, как тебе будет приятно его увидеть.

— Ты, взял Снежина, — восторженно переспросил Святозар, и, увидев, как не менее радостно кивнул правитель, широко просиял. — Вот же, как замечательно!

— Но прежде, чем ты сядешь на своего замечательного, но кусачего Снежина, — строго сказал Храбр и лицо его засветилось нежно— голубоватым светом. — Ты прежде поешь, да его бы приодеть, во что-нибудь, а то похолодало нонче. Вот же Ярил, говорил тебе попридержи обоз, чего вперед его гонишь, тяперича Святозару и одеть нечего.

— Да, я ему свой кафтан отдам, — откликнулся правитель и принялся расстегивать застежки на своем темно-синем, короткополом кафтане.

— Мне конечно покуда магией не надо пользоваться, надо передохнуть, — останавливая рукой правителя, молвил Святозар. — Но уж кафтан для меня создать будет не тяжело, не стоит отец тебе раздеваться. Наследник, не мешкая, направил руку на плащ, и тихо пропел-прошептал повеленье, и в тоже мгновение там появился аккуратно сложенный темно-синий, как и у отца, короткополый кафтан.

— Хорошо бы ты себе еще еду мог создавать, — удовлетворенно хмыкнув, заметил Храбр. — Может тогда так не исхудал.

— Я все могу… и еду, и вещи, — снимая с себя опашень, да надевая кафтан и начиная застегивать на нем застежки, пояснил Святозар. — Я могу заставлять людей верить в наших Богов, могу повелевать животными, ветрами, могу убивать, разрушать и истреблять.

— Но это все черная магия, — взволнованно прошептал правитель.

— Для этого я и ходил в Пекло, отец, — ответил Святозар и посмотрел в зеленые глаза правителя, а потом перевел взор и уставился в серые очи наставника, узрев, как резво потухло голубоватое сияние его светлой души. — Ходил, чтобы напитаться черной магией. Я же вчера все объяснял, вы, что не поняли… Меня послали туда Боги, чтобы я стал подобен чарколу, Сатэге. — Наследник прервался, потому как и отец, и Храбр услышав про Сатэга взволнованно отшатнулись от него. — Но душа моя отец, она не стала половинчатой, она осталось целой, лазурной и верной Богам. Шрамы на теле моем, они и есть тьма, зло, через них в мою душу вошли способности черной магии. Посему, — и Святозар протянул правую руку и показал правителю и наставнику тускло горящий кроваво-красным светом камень в перстне. — Посему видишь, как горит алмаз, как кровь людская, потому как злом наполнены мои шрамы.

Приедем домой, и я сниму этот перстень и подарю его Гориславу. Пусть его носит мой сын, и пусть камень горит белым светом— светом добра. Святозар поел и выпил оставшееся молоко, да поднялся с плаща, тяжело расправляя, налитые усталостью, плечи. Он одернул к низу полы кафтана на себе да неторопливо пошел по направлению к дороге.

Дружинники меж тем убирали стан, тушили и засыпали землей костры, а други Святозара наконец-то смогли подойти к нему и обнять. И не только его братья Сем и Лель, не только Часлав и Звенислав, Годлав и Любим, Молчун и Искрен, Горазд и Вторак, но и те двенадцать другов, что набрали за год до отъезда Святозара, на празднике в честь Бога Коляды, поздравствовались с ним. Потом стали подходить дружинники правителя, каждый радостно оглядывал Святозара, обнимал и пожимал руку, и это длилось до тех пор, покуда их всех не разогнал Храбр и приведший Снежина Стоян. Конь Святозара был прекрасен, белый, без единого, темного пятнышка, с белой, длинной, чуть волнистой гривой и хвостом. Увидев хозяина Снежин радостно заржал, и принялся возбужденно топотить копытами по земле, а когда наследник протянул к его белой, красивой морде руки и стал ласково гладить того, конь на миг замер прикрыв глаза от нежности. А после негромко, но радостно и тревожно, что-то заговорил на своем лошадином языке, и стал тыкаться Святозару в голову своим носом, и даже попытался пожевать разлетающееся от ветра волосы.

— Ну, ну, — недовольно забухтел Стоян. — Давай, давай, Снежин, сжуй ему волосы еще, и тогда он совсем станет красавцем.

— Сынок, — обратился правитель к Святозару. Ярил медленно подступил к сыну и протянул ему ножны с мечом ДажьБога. Святозар с огромным почтение принял ножны в руки. Малеша помедлив, точно любуясь оружием, он правой ладонью крепко сжал золотую рукоять меча, украшенную зелеными изумрудами и синими сапфирами, и затаив дыхание, словно то проделывал впервые, неторопливо вынул его из ножен. Длинный, обоюдоострый клинок, заточенный с двух сторон и светящийся желтоватым светом, на котором был нанесено имя ДажьБога, ярко вспыхнул. Святозар с любовью оглядел меч своего Бога, нежно поцеловал его в лезвие, и с тем же почтением вложив обратно в ножны, заботливо укрепил их на поясе.

— Миронег когда приедет к нам в Славград, — молвил он, все поколь нежно оглаживая рукоять меча, да воззрился на стоящего подле отца, — привезет меч для Горислава. Этот меч мне для него подарил правитель Аилоунен. Видел бы ты отец, как он прекрасен, этот меч… Имя которого Священный вяз.

— Миронег, — удивленно спросил, подошедший Храбр. — Ты, что был в Перевозе?

— По коням! — громким голосом скомандовал правитель. Святозар сел на своего без остановки, что-то говорящего Снежина, который взволнованный встречей с хозяином, все никак не мог успокоиться и потому тихо-тихо ржал, верно, желая поведать тому как он скучал и тосковал.

— Эх, Храбр, — ответил Святозар, когда, как и положено, он занял место рядом с правителем в начале колонны. — Я не был в Перевозе… Я их три дружины под командованием Путимира встретил в нескольких часах от Асандрии.

— Что? — раздраженным голосом переспросил правитель, и бросил недовольный взгляд на сына, точно в том, что его ослушались воеводы, был повинен Святозар. — Что ты сказал?.. Как это ты встретил их в нескольких часах от Асандрии?

— Отец, вот ты только не бросай в мою сторону такие взгляды и не сердись на воевод, — усмехаясь, и благодушно поглядывая на правителя, отозвался Святозар. — Понимаешь, они выслали лазутчиков в Асандрию, а те привезли им вести, что меня везут в престольный град на казнь. И эти бойцы вышли с тремя дружинами мне на выручку, — наследник громко засмеялся, и, зыркнув на хмурящего брови отца добавил, — а ДажьБог, торопил, торопил меня… Потому как он не хотел, чтобы восуры вступили в бой с сомандрийцами… ха…ха… ха. Наверно эти горячущие головы его совсем не слышали.

— Ты смотри на них, — гневно сказал правитель. — Я же им, этим, горячущим головам… я же им повелел ждать меня. Никуда без моего ведома не выступать, не переходить границы.

— Ярил, — заступился за воевод Дубыня, ехавший рядом с правителем по левую от него руку. — Ну, кто бы стал тебя ждать… Если им привезли вести, что Святозара должны казнить, кто будет выполнять твое повеленье. Я бы и сам тебя ослушался и пошел в Асандрию.

— Ага, — все тем же веселым и довольным голосом, иногда переходя на смех, продолжил наследник. — Видели бы вы этих ратников… Гляжу сами мокрые от пота, кони мокрые, торопятся, вскачь идут… Я их остановил, говорю, куда скачите? А они меня не признали, горячаться, за рукояти мечей хватаются, отдайте, говорят, нам нашего наследника, а то мы камня на камне от вашей не умытой Асандрии не оставим.

Ха…ха…ха! А я— то думаю, Аилоунен, войдя в Асандрию первым делом повелел, ее убрать и умыть… Уж он очень чистоту любит!.. Смех, отец, да и только!

— Это ты значит и там уже успел пошутить, над торопящимися к тебе на выручку воеводами? — мягко поспрашал правитель и тоже засмеялся.

— Точно, отец, я и там уже успел пошутить, — улыбаясь, ответствовал Святозар и придержал своего гордеца Снежина, который недовольный жеребцом правителя попытался того обойти, и, повернув к нему голову, даже попытался его куснуть, обнажив свои белые зубы. — Отец, — немного погодя проронил наследник. — Ты, как приедем в Колядец пошли гонца в Славград, чтобы Любава знала, что я жив и здоров и возвращаюсь домой.

— От, здравствуйте, проснулся, — усмехаясь, заметил ехавший рядом с наследником Храбр. — Дак, мы еще вчера послали весть к воеводе Творимиру, чтобы он выслал гонца в Славград, к Туру и Любаве, что ты идешь с нами.

— Ты, сынок, не беспокойся, — молвил правитель и придержал своего Удальца, который все время пытался перейти на трусцу и взволнованно косил правым глазом, на скалящего зубы Снежина. — Мы Любаве не сказали, что идем в Неллию выручать тебя, об этом только Тур и Ратибор знают. А ей я сказал, что на границе у нас с Неллией нелады.

Она как узнала, что мы уходим, заплакала, и сказала: «Отец, сначала Святозарик ушел… ушел и не слуху, не духу…а теперь и ты, чтоб вся моя душа за вас изболелась.» Но после успокоилась, утерла глаза и добавила: «Ну, раз надо идти… идите, а мы вас с детками ждать будем, тебя отец и Святозарика.» Слова отца про Любаву вызвали в душе Святозара такое чувство нежности и любви, что улыбка больше не покидала его губ. Не успели они проехать и часа, как посыпал сверху мельчайший дождь, мжица, порывистый ветер кидал и кидал его на голову. Святозар надел на себя плащ, поданный ему Стояном, и, прекратив всякие разговоры, уставился на раскинувшуюся перед ним бескрайнюю дорогу, на поля и луга, лежащие справа и покрытые невысокой, осенней травой и сухостоем, уже склонившимся иль поломанным от ветра и дождя. Он любовался величественными лесами, в которых росли: могучие дубы с твердой древесиной и желто-зеленой опадающей листвой, крепко— ствольные, стройные вязы, мощные, долгожители каштаны. Любовался нежными рощами, где рядами, врозь, а иногда и вместе росли березы, с тонкими опущенными вниз плакучими ветвями, с которых тоже тихо осыпалась листва, среди тех красавиц порой пряталась высокая с гладкой серой корой ольха, и осина, и усыпанная краснеющими ягодами купавая, красно-зеленая рябина. И душа Святозара наблюдая эти нетронутые людской рукой красоты, также замирала от нежности и восхищения.

Ветер, который гнал по небу еще с утра серо-синие, дождевые облака-тучи, а теперь примчавший мелкую мжицу, стал утихать. И как только он замер, точно прилег на дорогу, поля и луга, а может схоронился в лесу, пошел сильный дождь. Он был такой плотный и проливной, что остаться сухим даже под плащом не осталось надежды.

Несколько раз Храбр и правитель, беспокойными взглядами обозревая наследника, предлагали завернуть и остановиться в ближайшей деревни.

Впрочем, Святозар всякий раз отказывался, так как хотел доехать до Колядца, и там в доме воеводы передохнуть несколько дней, потому что слабость все еще сидела в его теле и точно прижимала своей мощью к седлу. К концу дня впереди закончились леса, а с двух сторон ездовой полосы пошли вспаханные буро-черные земли полей, и Святозар, из-под текущей прямо по лицу воды, увидел Колядец обнесенный деревянной, высокой, крепостной стеной. Заехав в сам город, направились по широкой мощенной камнем дороге. И наследник, вымокший до рубахи, утомленный дорогой да хлестающим в лицо проливным дождем, толком то и не смог разглядеть ни сам город, ни дома, ни улицы. Однако приметил, что, несмотря на ужасную погоду улицы, дома были очень чистыми, а идущий дождь нес на себе аромат свежести, осенней прохлады и сладость родной землей. Двор воеводы, к которому наконец-то подъехали, был вельми широким, и огорожен невысоким забором. Створки мощных, деревянных ворот были приветственно открыты настежь, ибо в доме воеводы ждали возвращения дружины правителя. Посему не успели они подъехать, и спешиться, как из дома торопливо выскочили воевода, его дружинники и слуги.

— Отец, — спешившись, сказал Святозар, утирая рукой мокрое лицо, от текущей по нему потоками воды, и передавая поводья слуге. — В бани бы попариться.

— Конечно, конечно, наследник, — укрываясь плащом, подошел к нему воевода Творимир. — Мы вас ждали и уж баня готова. Но прежде в дом зайдите, мокрую одежу снимите, покушайте.

— Нет, — закачал головой наследник. — Коли баня готова, так я лучше в баню пойду, а то я замерз в дороге, да и помыться очень хочу, попариться. Ведь последний раз… это я с Храбром в Валадаре парился… Ох! кошмар! какой же я грязный и немытый, точно эти неллы.

— А поисть? — беспокойным голосом поспрашал Творимир.

— Потом воевода, потом, — согласился правитель, и тоже утер ладонью лицо, смахивая с него воду. — Веди нас в баню с наследником.

 

Глава двадцать шестая

Творимир порывисто кивнул и повел за собой наследника и правителя.

Обогнув дом, по деревянному настилу прикрывающему землю, они вышли на заднюю часть двора, где у воеводы находились хозяйственные постройки: сарай, конюшня, овинник и баня. Творимир подвел правителя и наследника к довольно большой бани, и, открыв дверь, впустил их в широкий предбанник. Святозар лишь только зашел в помещение, сразу снял с себя мокрый плащ и положил его на лавку, которая стояла прямо подле двери. В предбаннике уже все было готово к мытью, так возле небольшого окошка, подле коего располагался круглый стол, на столешнице в кувшинах уже томились холодный квас и сбитень, а обок стены стояли укрытые широкими утиральниками сидения со спинками.

— Творимир, скажи Храбру и Дубыни, коли хотят пусть приходят попариться… и Стояна с собой прихватят, — молвил правитель, когда воевода, забрав ножны с мечами, собрался уже было уходить для того даже вышел на двор из предбанника, поколь придерживая ручку двери.

— Хорошо, правитель, — откликнулся Творимир и закрыл за собой дверь. Святозар, пока отец и воевода разговаривали, уже прошел вглубь предбанника, и, выбрав себе сиденье, опустившись на него, принялся торопливо разуваться. Он также спешно снял с себя кафтан, пояс, штаны, онучи, и, оставшись в рубахе, поднялся с сиденья. Еще морг он медлил, посем обратился к Ярилу, оный медленно раздевался подле него:

— Отец, ты только не волнуйся, хорошо? Глядючи на меня? Правитель снял с себя кафтан, и, повернув голову, по-теплому зыркнув на сына, кивнул ему. И тогда Святозар глубоко вздохнул, точно собрался нырять в воду, да резко стянул через голову с себя рубаху. И тотчас лицо правителя надрывно дрогнуло, глубокие борозды укрыли его высокий лоб, а между бровями залегли две неровные морщинки. Святозар бросил рубаху сверху на штаны, лежащие на полу, и быстрым шагом пошел в парилку. Он немедля открыл дверь, будто стараясь скрыться от удрученного взора отца, смотрящего ему в спину, и вошел в жарко натопленную, полутемную парилку, с двумя небольшими окошками, через которые вовнутрь пробивался такой же блеклый свет.

Наследник направил руку на потолок парилки и тихо пропел-прошептал, и незамедлительно, там, прямо под деревянной его поверхностью появилось два ярких золотисто-лазурных шара, в миг наполнивших парилку приятным для глаз нежным золотисто-лазурным светом. В парилке справа от двери находилось четыре широких, ступенчатых полка, забравшись по каковым на самый верхний, наследник лег на спину и вытянувшись замер, наслаждаясь теплом и паром царящим кругом. Одначе не успел Святозар, толком-то вытянуть ноги, как в парилку открылась дверь, и вошел отец. Он оглянулся, и, уставившись на полыхающие шары, тихо вымолвил: «ого…», а после протянул руку и коснулся их боков подушечками пальцев. Светящиеся шары, не мешкая, легохонько вздрогнули, словно отклонились чуть в сторону, не позволяя вобрать в перста их лучезарное сияние. Отец широко улыбнулся, и, убрав перста от шаров, удовлетворенно и в тоже время восторженно покачал головой, да благодушно глянув на сына, принялся неторопливо подниматься к нему наверх, вмале воссев возле его вытянутых ног.

— Отец, ляжешь? — поспешно поднимаясь, спросил наследник.

— Нет, нет… лежи сынок, — ответил правитель. — Я же, ты, знаешь, наверху не люблю бывать… Я сейчас сойду вниз. Правитель замолчал, улыбка сбежала с его губ, он зыркнул на золотисто-лазурные шары, на которые сверху падали капли воды и точно пропадали в их яркой магической сущности, и, утерев ладонью струящийся по лицу пот, расстроенным голосом проронил:

— И руки, и спина… Боги мои какую же ты боль пережил, сынок мой.

— Отец, не расстраивайся, — откликнулся Святозар, не отрывая взгляда от деревянной поверхности потолка, на которой набухали огромные капли воды. — Все уже в прошлом… и боль и страдание, а в будущем, так сказал ДажьБог, счастливая и долгая жизнь.

— Да?.. — словно не веря переспросил правитель. — Пусть так и будет… Ты, мой мальчик, заслужил, спокойной, счастливой и долгой жизни. Ведь теперь, когда нагаки не кажут от страха и носа возле наших границ, а кругом нас окружают наши друзья: принц Керк— страны Игников; правитель Нынышу— народа лонгилов, правитель и кудесник Аилоунен— страны Приолии, может будет и на наших границах мир и…

— Ах, отец, что ты такое говоришь, — усмехаясь и перебивая на полуслове правителя, отметил Святозар. — Ведь есть Северное море, Белый океан, есть Восточное море и Южное… И оттуда издревле приплывали на наши земли, все те, кто хотел поживиться, кто хотел убивать и захватывать. Еще впервой моей жизни пел Аилоунен сказ-песню, которую ему подарил Бог Семаргл: «И вот идет в степи нашей великое множество иных родов, И не должны мы быть мирными, И не должны просить помощи, ибо она в мышцах наших и на конце мечей, И ими мы сечем врагов.» Понимаешь, мы должны быть всегда ратниками, знать, что в любой миг может прийти на нашу землю враг. Не ждать спокойной и мирной жизни, не надеяться на помощь Богов, а всегда уметь защитить свою землю и своих жен, детей и стариков. Потому как мы восуры, а отец наш сам славный и великий витязь, ДажьБог, на которого не только я, не только ты, не только Тур похожи… На него похож каждый восур, который несет и будет нести меч на себе.

— Да, сынок, ты прав… и слова твои верные и сказ верный, — правитель похлопал наследника по правой ноге, где прежде был рубец, а нынче не осталось от былой раны и даже паутинки, и спустился вниз, на нижнюю полку. И тотчас в парилку открылась дверь и вошли Храбр да Дубыня, кои первым делом воззрились на висящие под потолком шары света.

— Эт, хорошо, ты придумал Святозар, — выдохнул Храбр. — И рука свободна и света много.

— Это не я придумал, а правитель Аилоунен, — ответил Святозар, увидев немного ошарашенные лица наставников. Храбр очнулся первым от увиденного и потряс плечами. Затем он набрал ковш холодной воды из ведра, окатил себя ею, и, потеснив слегка правителя, проворно полез на верхнюю полку, однако внезапно остановился, протянул руку и погладил пальцами шрамы на руке наследника.

— Ах, ты Боги мои, — тихо прохрипел он. — Так ты не шутил насчет рук и спины. Святозар посмотрел в удрученное лицо наставника, усмехнулся и заметил:

— А кто-то вчера обещал, что не испугается. Храбр опустился на тот полок, что был чуть ниже, и мотнул Дубыни в сторону наследника головой. Дубыня так и не решившийся идти наверх, какое-то время с болью глядел на исполосованные шрамами руки Святозара, засим тяжело вздохнув, сел на полок рядом с правителем.

— Ничего наставники, не тревожьтесь, — сказал Святозар, узрев неприкрытое расстройство Дубыни и Храбра. — Отец все вылечит, снимет эти шрамы. И меня не будут пугаться: ни вы, ни Любава, ни дети.

— Да, что ж ты думаешь, мы испугались твоих шрамов, — повернув голову в направлении лица наследника, участливо откликнулся Дубыня.

— Нам просто больно смотреть и думать о том, что тебе давилось пережить.

— А вы не думайте, — проронил Святозар, а потом словно увидел перед собой перекошенное лицо Пана с лазурной дыркой во лбу и громко засмеявшись, принялся рассказывать им об том случае. — И ведь ходил он так с этой буро-лазурной дыркой, — закончил наследник. — До самого моего ухода из Пекла… Это значит он меня шрамами одарил, чтоб через них черная магия в меня вошла, а я его дыркой… Но вот беда, в него похоже лазурная магия палки не вошла… потому что он каким был дурашманом таким и остался… ха…ха!

— Святозар, — тихим голосом вымолвил Храбр лежавший на полку, и так же как правитель да Дубыня не рассмеявшийся сказу наследника. — Ты думаешь это смешно?

— Ага, смешно, — довольный собственным сказом, ответил наследник. — Еще бы в Пекле, да с лазурной дыркой… Это, поверь мне, Храбр очень смешно. И главное, что меня радует… что его отец, воевода Вий, не станет лечить Пана, в отличие от моего. Так и останется Пану память на долгие годы о моем пребывании в Пекле— дырка во лбу, — звонко закончил Святозар и наново засмеялся. В парилке кроме наследника, никто не хотел смеяться. Святозар лег на левый бок, и, поглядев на понурые лица отца, Храбра и Дубыни стих, но, все еще улыбаясь и ощущая внутри такую радость от того, что видит лица близких людей, негромко проронил:

— Вот же вы какие, и посмеяться не хотите. Ну, раз, вы такие, то я не буду тогда вам сказывать, как кое-кто, не стану называть его имя… весьма тревожась за мое здоровье, и непременное выздоровление мучающих меня ран, познакомил меня с чудесным знахарем ощерой.

— Ощера… ты сказал ощера? — поднимаясь с полка, и резво сев, да глянув прямо в голубые глаза наследника, переспросил Храбр, и лицо его нежданно туго дрогнуло.

— Ну, да … ощера, — переставая улыбаться, и менее веселым голосом отозвался наследник, испугавшись тревоги наставника.

— Ощера, это чудовище Пекельного царства, — пояснил дюже назидательным тоном Храбр. — Которое живет в глубоком озере смерти в глубине Пекла. Когда души грешников, бросают в это озеро, ощера вырастает из капли и превращается в огромное многорукое чудище, оно хватает такие души и душит, мучает их.

— О…о…, — удивленно протянул Святозар и утер рукой заструившийся со лба на лицо пот. — А ты откуда про то знаешь Храбр?

— Сказы надо лучше слушать, — глухим голосом, молвил наставник.

— Ну, ты знаешь, Храбр, сказы не всегда правду говорят, — хмыкнув откликнулся Святозар. — Вот про Вия чего только не сказывают, и, что веки ему вилами поддерживают, и, что огненным хлыстом он учит души грешников… А то все неправда. Потому как в Пекле вообще нет огня, нет! Потому как огонь это начало жизни, ее продолжение и смерть.

Потому как огнем управляет светлый Бог Семаргл. А там в Пекле, вечный холод, и хлысты там ледяные. И хотя у Вия и большие веки, но никакие слуги ему их не поддерживают, и вообще ему Вию не там, ни в Пекле место.

— А про ощеру, — поспрашал Дубыня, и, глянув на Святозара, усмехнулся. — Это тоже выдумка или как? Наследник незамедлительно улегся на спину, порывисто сомкнул глаза, вспоминая крепкие объятия чудовища, да чуть слышно изрек:

— В озеро меня не бросали.

— Значит не выдумка, — закончил Дубыня, и, тягостно вздохнул. — И то хорошо, что в озеро тебя не бросали, — добавил он погодя. Правитель взял из рук Дубыни, дотоль им сжимаемый ковш, полный холодной воды, и, вылив ее себе на голову, не менее удрученно отметил:

— Это, сынок, у тебя неудачная шутка была про Пана и про ощеру. — Он малеша помолчал, и чуть тише добавил, — ты, может, квасу попьешь, сынок? Принести?

— Не-а…, — с трудом ворочая языком, почти дыхнул Святозар. Наследник чувствовал, как уставшее от дороги и расслабленное в тепле тело наполняется слабостью. Горячий пар, вырывающийся из раскаленных на каменке камней, поднимался вверх прямо к лазурно-золотистым шарам. Он стремительно ударялся об их светящиеся поверхности, а после своей горячей густотой, точно плотным туманом, ложился на Святозара, прижимая к не менее жаркому полку. И тогда слышалась ему тихая песня, которая выплывала оттуда из далекой Асандрии, и ее слова наполняли своей красотой и звучанием душу наследника и впитывались в тело и в этот густой, плотный банный дух.

А Святозар медленно… медленно вроде уплывал куда-то вдаль, засыпая и наслаждаясь этим жизненно-жарким паром, наслаждаясь баней и духом который жил здесь.

— Сынок, ты чего заснул? — словно над ухом громко прозвучал голос отца. — Храбр, глянь, он, что уснул? Окати его водой. Наследник открыл глаза, когда наставник окатил его сверху холодной водой и несильно потряс за плечи, пробуждая от сна.

— Слышь, Святозар, — заботливо добавил Храбр, — давай обмывайся и выходи. Не хватало еще, чтобы ты тут заснул.

— Ыгы, — промычал наследник, и сызнова сомкнул очи, не в силах не то, чтобы мыться, не в силах даже держать их открытыми.

— Святозар, открой глаза, — строгим голосом повелел Храбр и вновь окатил его холодной водой. — Слазь, я тебе говорю. Наследник опять отворил очи, посмотрел на встревоженное лицо наставника и тихо проронил:

— Храбр, скати меня вниз, я встать не смогу.

— Давай сниму, — согласно откликнулся наставник, и, крепко ухватил Святозара за плечи.

— Да, я пошутил, — улыбаясь, заметил наследник, и, преодолевая слабость, скинул со своих плеч руки Храбра, посем уселся на полке и спустил вниз ноги. Святозар глубоко вздохнул, набрав полную грудь душистого, теплого пара и лишь потом принялся слезать вниз, вмале оказавшись как раз между Дубыней и отцом.

— Эх, ты, бедняга, — сказал сидящий наверху Храбр, увидев не менее исполосованную рубцами спину Святозара.

— Дубыня, налей мне воды, пожалуйста, — попросил наследник, и, заведя руку за спину, провел пальцами по шрамам которые покрывали большую часть поверхности кожи на ней. — А то меня больно разморило, сил нет… Наверно надо идти спать.

— Хочешь, сынок, — мягко молвил отец, когда наставник, поднявшись с полка начал наливать ему воды в таз. — Я помогу тебе обмыться.

— Нет, не надо, — тихим, уставшим голосом ответил Святозар и положив в таз с водой поданную наставником мочалу, замер. — Я сам, отец, смогу…А где Стоян?

— А, что Стояну, ты бы доверил свою спину? — усмехнувшись, спросил Дубыня. Святозар достал из таза и прижал к животу мочалу, глянув на ее темно-желтую ворсу, увы! это все на что у него хватило сил.

— Храбр, — окликнул друга правитель. — Будь добр, принеси мне квасу, а то меня жажда измучила.

— Хорошо Ярил, — тотчас проронил наставник и поспешно спустившись с полка, открыв дверь, вышел в предбанник.

— Пойду, помогу Храбру, а то он точно вместо квасу сбитень принесет, — ворчливо произнес Дубыня и вышел следом за другом. Когда за наставниками закрылась дверь, правитель взял из рук наследника мочалу, и, намыливая ее мылом, сказал:

— Давай, мальчик мой, я тебя помою…, — да принялся бережно и осторожно натирать сыну спину, мылом и мочалой.

— Ох! отец, прости, — едва слышно выдохнул обессиленный Святозар, полностью отдавая себя в любящие руки отца. Правитель несколько раз намылил наследника, и, окатив его водой, помог ему подняться и выйти из парилки. В предбаннике Дубыня перехватил покачивающегося Святозара, из рук отца, и усадил на сиденье со спинкой, да накрыл его сверху широким утиральником, а после подал чашу холодного сбитня. Пока отец и Храбр обмывались в парилке, наследник отдышался и принялся неспешно, с большими передыхами, с помощью, не отходящего от него, Дубыни одеваться в чистую одежу, которую принесли слуги. Святозар уже почти натянул на ноги сапоги, когда из парилки вышли Храбр и правитель, они вельми быстро обтерлись и также поспешно начали одеваться. Дубыня же успокоенный тем, что наследник теперь под присмотром, пошел в парилку. Он открыл дверь, и уже было вошел в нее, но был остановлен Святозаром, который наконец-то натянув на себя правый сапог, надрывно дыхнув, молвил:

— Дубыня, ты как обмоешься, хлопни в ладони, и шары пропадут, хорошо?

— Чего? — переспросил наставник, и, развернувшись, глянул на наследника.

— В ладоши хлопни, — пояснил, тяжело ворочая языком Святозар. — И шары лопнут и пропадут… не век же им там гореть.

— А… а…, — протянул наставник и недоверчиво посмотрел на наследника. — От моих ладоней лопнут и пропадут. Святозар тихо засмеялся, и, поднявшись с сиденья, заметил:

— Ну, ясное дело, от твоих… я ж тебе свои не оставлю… Как же я тогда есть буду, коли руки мои у тебя останутся. Дубыня огладил вниз свою недлинную, но густую бороду, широко улыбнулся, и, согласно кивнув, войдя в парилку, бесшумно прикрыл за собой дверь. Когда наследник, правитель и Храбр вышли на двор, то Святозар на капелюшечку застыл на месте, наслаждаясь, после душной и наполненной жаром бани, прохладным дождем и точно звенящим свежестью воздухом.

Отец заботливо накинул на плечи сына кафтан и повлек его за собой.

Святозар шел следом за правителем неторопливо, потому как чувствовал во всем теле такую слабость, каковая мешала крепко опираться ногами на деревянный настил, проложенный по земле, и единожды он ощущал внутри себя необыкновенную радость и счастье… Ибо там в груди возле красного, большого сердца сидела его лазурная душа, с капелькой души ДажьБога, и пела… пела и любовалась родными лицами своих детей и братьев, любовалась чистотой земли, любовалась этим холодным, осенним дождем, омывающим разгоряченную кожу. Еще на пороге дома им встретился воевода Творимир, крепкий и статный мужчина, по возрасту, как правитель, с белокурыми волосами, усами и бородой, и светлым, красивым лицом, наполненным добротой, и одновременно мужественностью и силой. Введя гостей в дом, он сразу повел их в просторную гридницу, где уже был накрыт стол, за которым сидел переодетый, обсохший и весьма довольный Стоян, медленно прихлебывающий из глубокой чаши сбитень. Святозар опустился за стол на лавку, напротив Стояна и вымученно улыбнулся другу. Творимир немедля снял с плеч наследника промокший кафтан, и отдал его на морг появившемуся в гриднице расторопному слуге. И тотчас подле Святозара опустились на лавку отец и Храбр.

Они придвинули к нему блюдо, и, принялись в две руки класть на него огромные куски пирога, а Храбр даже налил в чашу желтой, искрящейся медовухи.

— Хватит, хватит, — озабоченно заметил Святозар. — Я столько не съем.

— А, ты, их медовухой запей, они лучше тогда пойдут, — ответил Храбр и придвинул чашу к руке наследника. Святозар выпил медовуху, съел несколько кусков пирога, а после в конец разморенный баней и хмельным, поставил локоть на стол, подпер ладонью подбородок и закрыл глаза.

— Правитель, — негромко протянул Стоян. — Он спит, давайте я его в комнату переведу.

— Нет, Стоян, спасибо, я сам, — также тихо ответил правитель. — Мне надо над ним заговор прошептать. А ты лучше, покуда там Дубыня шары не потушил, сходил бы попарился, баня горячая.

— Да, нет, я не хочу, спасибо, — откликнулся Стоян.

— Сынок, — погладив наследника по волосам, обратился к нему правитель. — Пойдем, я тебя спать уложу, коли ты, сыт. Святозар открыл глаза, и, убрав руку от подбородка, надрывисто кивнул, да с трудом поднимаясь на ноги, добавил:

— Да, пойдем, отец, хочу спать. Выйдя из-за стола, воевода повел правителя и Святозара, видящего все, будто сквозь неплотный туман, в опочивальню. Они прошли гридницу, миновали коридор и поднялись по неширокой лестнице на второй этаж, а там повернув налево, вошли в узкий, короткий коридор, в котором находилось две двери. Открыв правую из них, Творимир впустил наследника в небольшие покои, где стояли: одно ложе, пару сидений, маленький круглый стол, да широкий, пузатый сундук. Лишь только Святозар вошел в покои, как тут же направился к ложу, и пока отец и Творимир обсуждали, что-то в коридоре, сбросил с себя пояс, сапоги да онучи, упал на ложе, уткнувшись лицом в пахнувшие травой, птицами и медом подушки, и резко закрыл глаза. Правитель, прикрыв дверь, вошел в покои, некоторое время спустя, и бесшумно приблизившись к ложу, да опустившись на него, нежно погладил сына по волосам, а после принялся его будить. Святозар открыл глаза, повернулся на бок, и слепляющимися от усталости очами посмотрел на правителя, не понимая, почему же его разбудили.

— Чего, отец? — спросил он, хриплым голосом.

— Как чего, какой я должен шептать заговор, — отозвался правитель. — Сымай рубаху и штаны, одень портки на ночь, ты же не в Пекле, не в Неллии… ты же в Восурии.

— А…а… да, да, отец… ты прав, — согласился Святозар, и, поднявшись с ложа, принялся, как и велел правитель, переодеваться, сняв с себя дневное и надев ночное. Погодя он ретиво покачал головой, отгоняя сон, и собравшись с мыслями начал объяснять отцу, как ему надо его лечить и, что шептать.

— Странно, — заметил правитель, внимательно выслушав сына. — Такой заговор я еще никогда не слыхивал, и не шептал.

— Отец, — пояснил Святозар и протер тыльной стороной ладони закрывающиеся глаза. — Здесь важен не сам заговор, а чувства, которые ты в него вкладываешь.

— Ну, тогда ложись сначала на живот, — указал правитель. — Раз надо шептать заговор над каждым шрамом в отдельности, начнем со спины, потому как на нее смотреть… смотреть больно. Потом я прошепчу над руками, а в конце над щекой.

— Лишь бы у тебя хватило терпения, отец, — порывисто дыхнул Святозар и лег, как велел отец на живот, положив правую щеку на подушку.

— Можешь не сомневаться в моих чувствах и терпении, — наполненным мужеством и нежностью голосом, ответил правитель. — Только я одного не пойму, почему так долго надо шептать этот заговор, почему он не помогает сразу.

— Наверно, отец, — закрывая глаза, изрек, устало растягивая слова, наследник. — Потому как ты вновь творишь мое тело и кровь и убираешь ты не просто уродство. Ты убираешь магические шрамы Пекла. Ты вновь возрождаешь мою кожу, на которой не останется даже пятнышка. Ведь ты знаешь, что магия после лечения оставляет шрамы на теле, иногда это просто полосы, царапины, иногда измененный цвет кожи, иногда впадины и рубцы. Но такие шрамы, как у меня может вылечить лишь тот, кто создал своими чувствами мою плоть. А плоть творится по разному, иногда с первого раза, а иногда нужны месяцы, годы, десятилетия…

Будем надеяться отец, что тебе понадобятся лишь дни. — Святозар широко зевнул, и еле слышно шепнул, — ну, а так, как, ты долго будешь шептать надо мной, я, отец, если ты не против, посплю пока.

— Да, сынок, спи, — произнес правитель. Он нежно провел пальцами по коже спины, да остановив их движение на одном шраме, на миг замер, а после тихо зашептал, — о, Род, вечный прародитель всего сущего на земле! О, Род, ты начало начал, ты Отец, после которого ступает сын!

Ты, Род— дающий рождение, именем твоим, да свершится творимая моими чувствами кровь моего сына! В поле питает земля траву, в лесу от коренья подземного питается ствол, от капли воды питается родник, ручей, ключ, изливаю на сына моего кровь свою, насыщаю чувствами плоть его! Силой твоей Бог Род снимаю шрамы Пекла, возрождаю цвет и чистоту кожи его! Я, отец, Ярил, творящий чувствами кровь сына моего, Святозара! Отец водил пальцами по недлинному шраму на спине, а Святозар чувствовал под ними едва легкое покалывающее тепло, которое успокаивало, и словно тихая песня матери укачивало. Дождь, начавшийся в день приезда правителя и наследника в Колядец, не прекращался в течение трех дней. Он шел плотной стеной так, что даже выйти на двор, не намокнув, было невозможно. Все эти три дня Святозар отлеживался в покоях, отсыпаясь и набираясь сил. Иногда, он, правда, поднимался, чтобы пройтись или сойти в гридницу на трапезу, но большей частью находился именно в ложе. Правитель все эти дни шептал над сыном заговор. И к концу третьего дня на спине наследника, наконец-то, пропал один шрам. Увидев, это, Ярил вельми обрадовался, и хотел было разбудить Святозара, и сказать ему о том, но заметив, как крепко тот спит, не стал его беспокоить. Дождь, шедший густой, туманной стеной и пригнанный в Колядец ветром, как внезапно начался, так же внезапно и закончился. Подувший с запада ветер угнал тучи куда-то на восток, и на голубое, умытое небо вышло яркое солнечное светило, а обмытая красавица земля, в один миг стала милее и чудесней. И как только дождь прошел, правитель скомандовал дружине в путь. И опять перед глазами Святозара замелькала дорога, луга покрытые сухой травой, вспаханные и ухоженные поля, высокие и могучие леса, полные чистой хрустальной воды реки, деревни с добротными домами, полными разновозрастной ребятни, которая при виде возвращающейся в Славград дружины правителя высыпала из домов, переполняя собой дорогу и осыпаясь с нее на бурые поля. Через двенадцать дней, как правитель начал шептать над Святозаром заговор, у того пропали шрамы на спине, правой руке и щеке.

Оставался лишь шрам на левой руке, тот который не излечил ощера, и который упорно не хотел пропадать и даже не бледнел. Однако наследник приметил и еще кое— что. Его камень в перстне, до этих пор тускло горящий кровавым светом стал меркнуть. Теперь он пылал не кроваво-красным, а белым светом с едва мелкими брызгами алого сияния. Когда же на пятнадцатый день лечения шрам на левой руке все же сдался и пропал с кожи, камень в перстень вновь засиял ярким белым светом.

 

Глава двадцать седьмая

К восьмому грудню, третьему осеннему месяцу, дружины под предводительством правителя и наследника подошли к Славграду. Во время пути шли частые и сильные дожди, дули ветра и поэтому приходилось частенько останавливаться в деревнях и малых городах, пережидая непогоду. Святозар под заботливыми взглядами отца, наставников и другов не только избавился от шрамов и бледноты, но, несмотря на дальнюю дорогу, отдохнул и отъелся так, что стал похож на прежнего наследника престола. За день до приезда к Славграду на землю восурскую выпал первый снег и пришел легкий морозец. Снег укрыл все кругом тонким, белым укрывалом, а где не успел укрыть, там лишь немного посеребрил. Правитель и наследник, вместе с наставниками и Стояном, ехавшие в начале колонны по полудню остановили лошадей на небольшом склоне и увидели впереди долину, Речной ветер, разбросанные на ней деревни, и на возвышении престольный Славград. Душа Святозара вся задрожала внутри от радости и умиления при виде мирного, родного и дорогого ему города. Он первый тронул Снежина, который словно ощущая взволнованное состояние хозяина, пошел быстрым шагом, а после даже не понукаемый, перешел вскачь.

— Стой, сынок, постой! — услышал позади себя наследник голос отца, да громкий свист Храбра. Но Святозар даже не оглянулся, он только пригнул голову ниже к коню и тихо шептал своему белому, красавцу жеребцу: «Скорей, скорей, скорей, Снежин!» А Снежин слышал этот тревожный шепот хозяина и не просто скакал, он летел по широким, деревенским улицам, по широким едва прикрытым белым снежком улицам Славграда. Мимо глаз наследника промелькнули не только дома деревень, не только распахнутые крепостные ворота и взволнованные лица воинов охранявших их, но даже дома, избы и лавки самого Славграда. Снежин перешел с галопа на шаг лишь на дворцовой площади, и уже более спокойной поступью подошел к дверям дворца, оные оказались закрытыми, и, остановившись подле, призывно заржал, точно сказал ему, хозяину: «Ну чего сидишь, беги, беги скорей! Тебя там уже заждались!» И Святозар услышал своего Снежина и верно, понял, что тот сказал. Он ласково провел по его белой, мокрой шее, спрыгнул вниз с седла, и, бросив уздечку, кинулся к дверям. Однако не успел наследник сделать и двух шагов, как двери распахнулись, и оттуда выскочил Тур, повзрослевший и помудревший, он бросился к старшему брату, к отцу и предку, и крепко… крепко его обнял, порывисто заглянул в лицо и с дрожью в голосе, выдохнул:

— Брат! Брат! Живой! Вернулся!

— Где, где Любава? — схватив брата за плечи и ретиво отстраняя его от себя, спросил Святозар — Святозарик! Любимый мой! — внезапно услышал наследник голос любимой, позади Тура, подле проема дверей. Святозар отодвинул от себя Тура и увидел Любаву. Высокая, белолицая, с темно-рыжими до пояса волосами, заплетенными в косу, с алыми губами, ярко— зелеными глазами, наполнившаяся материнством Любава была так прекрасна, что Святозар захлебнулся собственным дыханием, и точно ощутил исходящую от женщины его жизни любовь, свет и тепло. Любава обряженная в ярко-лазурный сарафан, с накинутым на плечи тонким, пуховым платком сияла такой женственной чистотой, что наследник, не мешкая, подскочил к ней, подхватил на руки, и, закружив, принялся осыпать поцелуями.

— Любава, Любава, Любава, — шептал он, каждый раз прикасаясь к коже ее лица губами.

— Святозарик, жизнь моя, — тихо прошептал в ответ Любава и заплакала.

— Ну, что ты, любимая, я ведь вернулся, живой и невредимый, — опуская ее на землю и не отводя от нее глаз, нежно молвил наследник.

— Где ты был Святозарик, в плену, что ли? — не прекращая плакать, поспрашала Любава и протянув руку, погладила его по левой щеке. — Какой худой, бледный… я так и думала, что ты в плен попал… И отец пошел тебя выручать… да… да… А он все скрывал, и Тур тоже… А что… что скрывать Святозарик, я ведь душой своей чувствовала, как тебе было больно и плохо. Все лето моя душа томилась. Все ты мне снился избитый и измученный, и из щеки твоей… — Любава по-любовно провела пальцами по коже на левой щеке и добавила, — и из щеки твоей кровь текла… Верно мучили, мучили тебя, любый мой….Что ж, это я…, — внезапно встрепенулась Любава, и утерла платком глаза. — Пойдем, пойдем скорей, я покажу тебе деток наших…. Любава схватила, любующегося ею, Святозара за кончики перст, и повлекла за собой. И только миг погодя наследник заметил на руке жены золотой, крученный, тонкий браслет, богато украшенный розовыми алмазами, дар царя гомозулей Гмура. Около дверей дворца уже теснились слуги Борщ, Сенич, Вячко, которые радостно улыбались при виде наследника и трепетно ему кивали. Святозар поздоровавшись со слугами, войдя во дворец, торопливо снял с себя куртик и шапку, отдал их Борщу, да поспешил вслед за Любавой в опочивальню. Любава крепко перехватила ладонь мужа, словно боялась, что он может вырваться и убежать, и торопилась показать, по ее мнению то, что было дорого им обоим, и что связывало их навсегда. Они миновали коридор, открыли дверь и вошли в покои, где теперь помимо их ложа стояли две небольшие люлечки укрытые сверху вроде шатра тонкими, прозрачными тканями, одна розового, другая голубого цвета. В опочивальне, около люлечек на невысоком сиденье со спинкой, укрытым легким ковром сидела няня Бажена, каковая увидев наследника, залилась слезами, всплеснула руками, и даже тяжело по-старушичьи всхлипнула.

— Ох! ну и жарища, — громко молвил Святозар войдя в покои. — Кто ж так топит? Он выпустил руку Любавы и шагнул к люльке укрытой голубой тканью.

— Ты, куда, Святозарик, — схватив его за полы кафтана сзади, вопросила Любава. — У нас, у восуров, положено сначала со старшим дитем поздороваться. Святозар остановился, и, оглянувшись на улыбающуюся, и горящую нежным розовым светом души, Любаву, взволнованно протянул:

— Чего, чего Любавушка, я не понял тебя?

— А, что тебе отец не сказывал? — вопросом на вопрос ответила Любава, и, прильнув к мужу, прижалась к его груди. — Дочь, дочь у нас первой родилась. Даренушка старшая, а Гориславчик младший. Святозар прижал любимую к себе, крепко обняв руками, коснулся губами ее темно-рыжих волос и радостно произнес:

— Эх, Любанька, да как же это славно, что дочь у нас старшая. Это значит, душа моя, что сыновей ратников у нас много будет, не один Горислав, а пять или шесть… Ну, же, Любушка, поторопись. Скорей знакомь меня с моими детками, с моей Дарьюшкой. Любава выпорхнула из объятий Святозара и поспешила к люльке дочери, где уже суетилась, и громко вздыхая, причитала няня Бажена. Любава бережно подняла маленький розовый сверток, и, подойдя к мужу, передала дитя ему. Святозар бережно принял дочь, и заглянул ей в лицо. Дарена не спала и своими большими небесно-голубыми глазами смотрела на отца. Ее маленькие, тонко очерченные губки растянулись в улыбке, а после, по-видимому, довольная тем, что увидела, она засмеялась, и лицо ее засияло золотым светом ее светлой души. Сердце Святозара громко застучало внутри, а душа его возликовала, закричала так, что стало вдруг тяжело дышать.

— Гляди Святозарик, — приподнимая у дочери на голове чепец, добавила Любава. — У нее волнистые, белокурые волосики.

— Как у меня, — не сводя глаз со смеющей Дарены, прошептал наследник.

— Ты, чего Святозарик, у тебя волосы каштановые, у меня рыжие, а она беленькая. — Засмеялась в ответ Любава, а после с нежностью заметила, — у нее волосики как у Малуши, такая же беленькая будет как твоя сестра… и мать.

— Точно, раскрасавица, — улыбаясь, согласился Святозар, увидев как дочь перестала смеяться, перевела взгляд на мать, широко раскрыла свой маленький ротик, и громко зачмокала.

— Ах, вы свет наш, Святозарушка, — вмешалась в разговор няня Бажена. — На сыночка то, на наследничка посмотрите. Любава взяла у Святозара дочь, которую тот нежно поцеловал в щечку, а подошедшая Бажена подала ему маленький голубой сверток с сыном и наследником Гориславом. Малыш, потревоженный причитанием няни, тоже не спал, и, раскрыв свои темно-серые глаза, смотрел на своего отца, у него немного сместился чепчик и под ним наследник увидел тоненькие, будто пушок каштановые, волнистые волосы.

Маленький Горислав, даже сейчас, будучи таким крохотным, был очень похож на своего отца. Но стоило Святозару взглянуть в лицо своего сына, как он тут же вздрогнул, а на лбу его появилась испарина…

Потому что это серьезное, не по возрасту личико, с близко сдвинутыми друг к другу темными бровями, это нежное едва заметное алое сияние его души, напомнили ему, Святозару, о его младшем сыне Гориславе, который впервой своей жизни, будучи юным отроком погиб в битве с ягынями, и каковой словно лепесток пламени выше всех Богов почитал Бога огня Семаргла.

— Посмотри, Святозарик, ну как Гориславушка, похож на тебя, — нежно проронила Любава, когда положив Даренушку в люльку подошла к мужу и сыну, и пальчиком провела по его нахмуренному лобику. — И гляди, все время, вот так бровки сдвигает, будто чем-то недоволен.

— Да… похож, — широко улыбаясь, согласился Святозар. — А бровки сдвигает, потому что он, как истинный ратник, на коня мечтает сесть, да в руки меч взять, который ему подарил сын Бога огня, правда Горислав? А глаза то, Горислав, у тебя будут зеленые… зеленые… — Наследник наклонился над сыном, и поцеловал его в очи. — Зеленые… зеленые, как у моей Любавушки.

— Ну, это еще рано понять, — откликнулась Любава, и так как Горислав остался недовольным поцелуями отца, и, открыв рот громко, об этом заявил, забрала сына из рук мужа.

— Да, мне Любушка и понимать не надо, я и так все знаю, — заметил радостно— счастливый Святозар. — Ох! до чего же хорошо! Уж так мне хорошо Любушка, душа моя поет! В покои открылась дверь и на пороге появилась повзрослевшая, сияющая белизной и чистотой, Малуша. Она звонко захлопала в ладоши, и не успел Святозар толком развернуться навстречу, кинулась к нему и крепко прижалась.

— Святозар, братик, братик родименький вернулся, — тихо зашептала она. — А я гляжу на площадь тятя приехал, а тебя среди прибывших не видно. Спрашиваю у Тура, где… где брат старший? А он смеется, говорит, да вот он я, ты чего Малуша плохо видишь? В опочивальню опять открылась дверь, и вошел улыбающийся правитель и Тур. Малуша выскочила из объятий Святозара и кинулась к отцу, прижалась к его груди, и радостно всхлипнула.

— Ну, чего ты хныкать начинаешь, — недовольным голосом заворчал Тур и погладил сестру по длинной косе. — Все отец, они тут хнычат, то Любава, то Малуша, то Дарена, беда с ними да и только. Один Горислав, истинный тут ратник и витязь, не хнычет никогда, так для порядка крикнет, коли девы расплачутся, и опять молчит, да хмурит свои брови… Ну и я, конечно, беру с братанка пример и тоже держусь, не хнычу.

— Сынок, — обратился к Святозару правитель, ласково поглаживая дочь по волосам. — Ты чего ускакал? Что не слышал, как я вслед кричал, да Храбр свистел.

— Ах! Отец, неужели ты думал, — и наследник крепко прижал к себе подошедшую Любаву. — Что я мог ехать спокойно до дворца, когда моя Любушка, мои детки, брат, сестра так близко. Разве может меня кто удержать? Моя душа лишь увидела Славград, попыталась вырваться из тела и улететь навстречу к моей семье.

— Ну, все же…, — начал было, отец. Но Дарена явно недовольная тем, что мать положила ее в люльку, и кругом столько шума, громко заплакала. Любава немедля выскочила из объятий мужа и поспешила к ней.

— Пойдемте, пойдемте, отсюда, дети спать должны, — голосом старшего, произнес Тур. — Баню сейчас затопим, да в беловой столовой я уже повелел стол накрывают. Надо брата нам откармливать, а то…

Отец, ты его чё всю дорогу морил голодом?

— Нет, — негромко ответил правитель, и, отстранив от себя Малушу, подошел к люльке Горислава. Он наклонился, нежно поцеловал внука, потом обошел ее по кругу, подошел и поцеловал внучку, которую Любава качала на руках, и которая призывно и громко чмокала, да ласково погладил сноху по волосам. — Тур прав пойдемте в столовую, а то Даренушка кушать хочет, а Любавушка накормит деток и придет. Тур, Малуша, отец и Святозар вышли в коридор из покоев и закрыли двери, и все также шумно и громко разговаривая, направились в белую столовую.

Эпилог. Поздно вечером, когда пережитые за день радость и счастье уступили место душевному благополучию и спокойствию, Святозар вышел из гридницы в Славный коридор, оставив там беседующих отца и Тура. Он неторопливо шел по Славному коридору и смотрел на живописные изображения своих детей, потомков первого человека восура, Святозара, сына ДажьБога. И хотя в коридоре было очень темно, и разглядеть сыновей своих было невозможно, но Святозар словно чувствовал их присутствие, ощущая с ними духовное и телесное единение. Он подошел и неслышно открыл дверь, ведущую из коридора во двор, и вышел на Белый свет. На дворе шел снег… большие, мохнатые снежинки падали и укрывали восурскую землю, деревья, кусты, дома и избы, белым укрывалом. Снежинки ложились на скованные тончайшим льдом реки, озера, ручьи, родники, ключи. А Святозар стоял и любовался великой Богиней Мать Сыра Земля, которую теперь одевали в великолепный белый наряд. Он любовался темным небом, покрытым серебряными тучами, которые сыпали на его волосы точно резные, белые снежинки. Святозар поднял голову и посмотрел туда в небесную высь. И увидел далекое, далекое, едва различимое для светлых душ, само небесное царство Богов— великую Сваргу. Увидел деревянные дворцы, возведенные Сварогом, дороги, посыпанные простым камнем. Увидел Небесных Богов Добра и Света: отца Сварога; огненного Бога Семаргла; громовержца Бога битв и войны Перуна; великого властителя и учителя Бога Велеса; мощного витязя ДажьБога; Бога Солнца Хорса; Бога ночного неба Дыя; и принесшего в мир ведические знания Бога Коляду.

Промелькнули перед очами Святозара великие Небесные Богини: Лада, Макошь, Среча, Дива-Додола, Жива, Заря-Зареница, Радуница. И тогда Святозар устремил руку вверх, туда в небесную даль и тихо пропел-прошептал, и в тот же миг серебристые тучи раздвинулись, и на небе показалась огромная, круглая луна, рядом с которой ярко мерцали звездные светила. Луна выкинула вперед широкий луч и осветила могучий, величественный, как и вся земля кругом, дворец, правителя восуров Ярила, по реклу Щедрый. Луч осветил фигуру наследника Святозара, по реклу Равный Богу, а после он двинулся вперед туда к покрытым стеклянным льдом рекам, к покрытым снегом деревьям, кустам, избам и домам. А в это время, Небесные Боги, слушая Бога времени и звездной мудрости ЧислоБога, который определяет, быть ли дню, быть ли ночи, который считает сутки и говорит числа… где-то там… высоко в Звездном Небе, оное восуры именуют Сваргой, наблюдали, как медленно вращается Колесо Сварога и сменяют друг друга секунды, минуты, часы, сутки, месяцы, годы, десятилетия, века и тысячелетия!