Утром следующего дня Святозар поднялся рано, но Аилоунена уже на ложе не было. Когда наследник вышел в общую комнату, то к своему удивлению увидел там сидящего возле печки и мирно дремавшего Фонития, который сразу же пробудился, стоило только ему выйти в кухню. Фонитий поспешно поднялся с сиденья и замер на месте, опустив руки вдоль тела.

— А, где правитель, — тихо спросил Святозар, увидев, что дверь в комнату маленького Каясэлэна закрыта.

— Его светлость, уехал к крепостным воротам вместе с геттером Лесинтием и светником Винирием, — негромко ответствовал Фонитий и тоже глянул в сторону детской. — Его светлость, повелел передать вам, чтобы вы его ждали в доме Оскидия и никуда не выходили.

— Что, — беспокойным голосом, поинтересовался Святозар и оправил на себе опашень. — Мопилийская тысяча подошла к Артарии?

— Пока нет, ваша милость, — отозвался Фонитий, и ладонью загреб на голову тонкие, с небольшой рыжиной, непослушные волосы. — Но они уже на подходе. Поэтому его светлость и поехал к крепостным воротам, чтобы проследить, за тем как закроют ворота и приподнимут мост.

— Может и мне стоит отправиться туда, — сам у себя спросил Святозар, и, подойдя к столу отодвинул сиденье и сел.

— Нет, нет, ваша милость, — поспешно проронил воин, и наследник увидел, как на его уже не молодом лице рябью всколыхнулся испуг. — Его светлость, правитель Аилоунен, просил вас дождаться его здесь. А мне строго… строго… настрого, приказал, не выпускать вас из дома Оскидия… — Лицо Фонития просящее вытянулось, и он тихо добавил, — уж я прошу вас…очень прошу…

— Ой!.. — Негодующе цыкнул языком наследник, впрочем, глянув в выпрашивающее лицо Фонития, дополнил, — ну, что ж подождем тогда… А ты, Фонитий. садись, чего встал. Воин обрадовано кивнул и сев на прежнее место, оперся спиной о печку. Святозар сидел, молча, тревожно обдумывая, скорую встречу с мопилийской тысячей, а затем посмотрел на стол, на котором под долгим желтоватым утиральником был сокрыт для него завтрак, и, протянув руку, убрал его в сторону. На большом блюде, находились тушеные овощи с мясом, еще теплые, и глиняный кувшин полный молока.

Наследник придвинул к себе блюдо, и, направив на стол руку, тихо пропел-прошептал, повелевая появиться хлебу. А мгновение спустя, прямо возле блюда появилось несколько ломтей нарезанного ржаного хлеба. Святозар взял хлеб в руки и поднеся его к носу, понюхал… Он уже давно заметил, что вся создаваемая повеленьем еда хоть и была вкусной, но все же не имела того запаха, который имела еда приготовленная руками. Вот и сейчас этот ржаной ломоть хлеба не пах так, как пахнет хлеб земли восурской. Святозар откусил кусочек, и начал его жевать, и вздохнул, он даже не имел тот вкус, который имеет хлеб, выпекаемый на родной земле. Святозар вспомнил славградские расстегаи, лебедянские кулебяки, валадарских баб, и опять тяжело вздохнул, до чего же он хочет откусить кусочек хлебца родимого, пахнущего землей, травой и такой любимой Родиной! Ах, неллы, неллы, они почти не выращивали зерно, не пекли хлеб, превращая зерно в муку, они выпекали какие-то сладкие, круглые пышки, но как таковой хлеб в питании не использовали. Неллы ели мясо, рыбу, тушеные овощи, многие из которых Святозар видел впервые.

Поэтому наследник, наскучавшийся за восурскими хлебами, пирогами и пирожками каждый раз создавал себе хлебные изделия. Иногда, правда и Аилоунен создавал малюсенькие пирожки… пирожки из своей прошлой жизни. Однако каждый раз Святозар съедая созданный им или правителем хлеб, оставался недовольным полученным вкусом и никогда не доедал такую «выпечку» до конца. Вот и сейчас, получившийся хлеб опять был не таким, как в Восурии, а Святозар лениво ковыряя в блюде вилицей, отодвинул на край все мясо, поел лишь овощи и налил себе в чашу молока. Наследник поднял чашу и не успел даже поднести ее к губам, как услышал на улице, топот копыт по мостовой, а через мгновение входная дверь открылась, и в дом вошел Аилоунен. Фонитий тут же поднялся со своего места и поклонился. Правитель задумчивым взглядом обозрел замершего на месте Фонития и кивнул ему на дверь, повелел выйти, а засим медленно направился к столу. Все также неспешно он отодвинул сиденье, устало на него опустился, и, обращаясь к наследнику, негромко произнес:

— Я смотрю, ты, совсем ничего не ешь… Все мясо отодвинул… и даже хлеб, который ты создаешь никогда не съедаешь.

— Мясо после Пекла не могу есть… Как вспомню, каких мясных чудовищ поедал… так и смотреть на это мясо не могу, — ответил Святозар и выпив молоко, поставил пустую чашу на стол. — А хлеб который я создаю не имеет того вкуса и запаха, который есть у приготовленного руками, да в печи…

— Ну, не без этого, — улыбаясь, проронил Аилоунен. — Однако, ты, мой друг, слишком требовательный к пище…. наверно, ты просто никогда не голодал. — Правитель налил себе молока в чистую чашу, и, протянув руку, взял ломоть хлеба да поднес его к носу. — Нет, хлеб хорошо пахнет. — Аилоунен откусил кусочек хлеба, неспешно его прожевал, и, проглотив, добавил, — и на вкус он тоже хорош.

— Аилоунен, что там с мопилийской тысячей, — усмехаясь, вопросил Святозар, наблюдая с каким удовольствием, ест хлеб правитель.

— Ах, друг мой, пока все спокойно, — заметил Аилоунен. — Высланные подлазники, вернувшись, доложили, что тысяча скоро подойдет, может час или два ходу. — Правитель мягко улыбнулся, и, поднеся к губам чашу с молоком сделал несколько глотков, да порывчато качнув головой, пояснил, — но то такие вояки… Ой! ой! ой! где мое воинство Семаргла, первое воинство небесной Сварги. — Аилоунен неспешно опустил чашу на стол, туго вздохнул и продолжил, — эти вояки, боюсь я сразу встанут станом на отдых. И наверно друг мой, придется нам прервать их отдых и предоставить возможность познавать истину и Правь!

— Значит надо отправляться к воротам, — бодрым голосом откликнулся наследник и отодвинув сиденье, поднялся из-за стола.

— Нет, — властно молвил Аилоунен, своим не детским голосом. — Пока рано, посидим здесь и отдохнем, а как только появятся мопилийцы, Лесинтий пришлет воина нам с тобой о том, сообщить.

— А, что же мы будем делать все это время? — поинтересовался Святозар и оперся ладонями о поверхность деревянного, гладкого стола.

— Можно поспать, — предложил Аилоунен, и, проведя над столом рукой, тихо трелью просвистел, повелевая стать чистой посуде, а после поднявшись с сиденья, неспешно направился в комнату.

— Ну, ты, Аилоунен, отдыхай, — согласился Святозар. — А я пойду, пройдусь.

— Нет, ты останешься тут, — негромко, но очень повелительно сказал правитель, и, толкнув дверь в комнату для гостей, оглянулся. — Прошу тебя, друг мой, твоя помощь просто неоценима для меня. Твое присутствие, точно глоток свежего воздуха в этой спертой стране. Я очень тебя прошу, Святозар, не подвергай свою жизнь опасности, ты мне нужен.

— Я мог бы, Аилоунен, — заметил Святозар, и, убрав ладони с поверхности стола, вышел из-за него, сделав навстречу к правителю несколько шагов. — Мог бы обернуться орлом и слетать… посмотреть, где находится мопилийская тысяча.

— Да, я так и подумал, что именно это ты и сделаешь, — наморщив свой нос, откликнулся правитель. — Но именно этого я и не хочу, чтобы ты делал…. Святозар, я так устал… прошу тебя посиди в этой комнате, если не хочешь отдыхать, но только ни куда не уходи, и не улетай. Святозар посмотрел в голубые глаза Аилоунена, и точно почувствовал, как тяжело на самом деле сейчас ему, правителю…

Видеть… наблюдать вырождение своего народа, их духовное и физическое разложение, их предательство, уничтожение традиций…Потому то он так и хватается за него, Святозара, человека который духовно близок ему, который верит и любит также как и он, Аилоунен, и чтобы не расстраиваться и вправду уставшего, будто изможденного друга, торопливо кивнул и согласно ответил:

— Ну, хорошо, хорошо Аилоунен, я побуду в наших покоях, — и пошел следом за правителем в комнату. Аилоунен сняв с головы венец и положив его на стол, торопливо разувшись, лег на ложе, по-видимому, довольный тем, что Святозар пошел ему на уступки, да сомкнув очи, моментально заснул. Наследник еще какое-то время бесшумно сидел на своем ложе, разглядывая лицо правителя и обдумывая все, что за это время пережил. А погодя перевел взор с Аилоунена и уставился на свой перстень, камень в котором поколь продолжал гореть тусклым кроваво-красным светом.

Святозар провел пальцами по камню, а после снял перстень, положил его рядом с собой на ложе и принялся тихо петь-шептать над ним, повелевая ему обрести прежний до пекельный вид. Но все попытки наследника, снять, то неприятное для глаз, кровавое сияние были безуспешны. Святозар пел-шептал, как кудесник, дул и шептал над ним заговоры, как ведун, но камень продолжал гореть красно-кровавым светом. Прошло верно достаточно много времени, когда Святозар услышал, как кто-то открыл входную дверь, вошел в кухню и негромко кашлянул. Он поспешно поднялся с ложа, и, открыв дверь, выглянул в общую комнату, где стоял, тревожно переминаясь с ноги на ногу Фонитий. Воин, увидев Святозара, радостно встрепенулся, и негромко, так как дверь в детскую все еще была закрыта, сказал:

— Мопилийская тысяча подходит к Артарии, ее уже прекрасно видно с крепостной стены. Гетер Лесинтий прислал только, что воина с докладом к его светлости.

— Хорошо Фонитий, жди нас на улице, я сейчас подниму правителя, — откликнулся Святозар, и поспешно вернувшись в гостевую комнату, принялся будить крепко спящего Аилоунена. Лишь только Святозар, потеребил правителя за плечо, сообщив ему, что мопилийцы подошли, как тот немедля пробудился, и тяжело пошевелив своими детскими плечами, на которые свалилась не по возрасту большая ответственность, поднялся с ложа. Какой-то морг он медлил, словно окончательно пробуждаясь от глубокого сна, а посем принялся натягивать на ноги длинные, красные сапоги. Наследник, меж тем, медленно повертавшись направил поступь к своему ложу, чтобы взять оставленный на нем давеча перстень. Одначе подойдя к ложу, Святозар, порывчато остановился, и, протянув руку навстречу перстню, недвижно замер на месте, уставившись на него да единожды удивленно дыхнув:

— Вот это, да!.. — потому как на ложе лежал перстень, в оном ярким белым светом полыхал камень-алмаз. Аилоунен уже обувшись, поднялся с ложа на ноги, и, взяв со стола венец правителя, воззрившись на перстень, задумчиво протянул:

— Прекрасный алмаз, какая прозрачность, сияние…

— Да, уж, — хмыкнул Святозар и поднял с ложа перстень. Одначе стоило лишь его пальцам коснуться перстня, как тотчас камень, словно плеснув рдяной лучистостью света, засиял кроваво-красными переливами. Наследник поднес перстень к глазам, посмотрел на красный камень, и, вздохнув вновь надел его на правый указательный палец, не скрывая разочарования молвив, — ничего не пойму… Что ж выходит я сам, себя ненавижу, что ли, или во мне живет зло?

— Не то, чтобы живет, — пояснил Аилоунен, одевая на свою голову венец правителя и поправляя волосы. — Но те шрамы, что ты несешь на себе, они не просто созданы злом, они точно вскормлены и напоены им, они и есть зло… А теперь пойдем, пойдем, Святозар, нас ждут воины мопилийцы желая познать Правь! Аилоунен и Святозар вышли из дома Оскидия и сели на коней, ожидавших их на улице, да в сопровождении Фонития и воина, которого прислал Лесинтий поехали к крепостным воротам. Днесь наследник ехал по улице ведущей к крепостным воротам и любовался ею. Там где раньше стояли и сидели друг на дружке глиняно— камышовые постройки, теперь находились большей частью каменные, уютные домики с чистыми окнами и широкими дверями. Местами к этим домам были пригорожены маленькие участки земли, на которых охотно трудились женщины и дети. Эта улица была полностью очищена от мусора и грязи и теперь по ней было приятно ехать… идти, а на ухоженные дома было приятно посмотреть… Впрочем так хорошо и чисто, Святозар знал, было только на нескольких улицах города, а на других все еще обитала грязь, и стояли страшные, неухоженные дома. Наследник ехал по городу и видел, как быстро распространилась весть о приходе мопилийцев. Мужчины были встревожены, а женщины и дети напуганы. Но увидев проезжающих мимо них Аилоунена и Святозара, мужчины успокоено вздыхали, а женщины утирая слезы, начинали улыбаться, и приступали к прерванной работе. Подъехав к закрытым воротам, где уже стояла сотня воинов, во главе с Винирием, держа лошадей в поводу, Аилоунен обмолвился с выскочившим к нему навстречу из башни Лесинтием, а после спрыгнув с коня, пошел в наблюдательную башню, на ходу бросив наследнику обождать его. Святозар оглядел взволнованные лица воинов, во главе которых поместился Винирий и пришел к выводу, что на первый взгляд эти воины, все же когда-то держали меч в руках и наверно умеют им владеть, но в сравнении с ратниками, такими как Храбр, Дубыня, Звенислав, Искрен, Ратиша, в них сразу проглядывались никудышные вояки. Интересно, подумал наследник, а как выглядят мопилийцы. И пока Святозар представлял себе мопилийцев, из башни вышли Аилоунен и Лесинтий. Правитель коротко приказал отворить ворота и опустить приподнятый надо рвом мост.

— Что там? — спросил Святозар, когда Аилоунен сел на коня, и, подъехав к нему, поравнялся, а ворота заскрипев стали тяжело отворяться.

— Они подошли к мосту, но стан пока не ставят, наверно ждут, что их пригласят в гости, и хорошенько накормят, — усмехаясь, пояснил правитель. — Что ж угостим их Святозар, самым необычным блюдом… блюдом познания истины. — Аилоунен широко улыбнулся, его глаза обжигающе глянули на наследника и он чуть тише, добавил, — ворота откроются и как только опустят мост мы поедим… Но, помни, друг мой, я накладываю повеленье. Святозар негромко засмеялся шутке правителя и согласно кивнул, на миг, представив себе удивленные лица мопилийских сотвизов, во главе со своим тофэрафом, которым на обед вместо тушеного мяса с овощами будет подано познание Сварога и сыновей Сварожичей. Когда ворота открыли и мост начал опускаться, наследник перестал смеяться, однако, все еще находясь в приподнятом настроении, резко тронул коня вслед за Аилоуненом. Вместе они подъехали почти к краю моста, но так, чтобы можно было разглядеть стоявших на той стороне мопилийцев и остановились. И пока мост, тяжело скрипя, гудя, опускался вниз, Святозар смог рассмотреть воинов, каковые стояли под каким-то блеклым, прямоугольным бело-желтым стягом. Рядом с тем, кто держал стяг на белых, черных и гнедых лошадях расположились впереди тысячи воинов, тофэраф и десять подчиненных ему сотвизов. Лишь только мост достиг противоположного берега, еще даже не успев коснуться его края, Аилоунен и Святозар направили своих коней на деревянную его поверхность и поехали навстречу мопилийцам, следом за ними потрусили Лесинтий, Винирий и сотня воинов Артарии. Чем ближе подъезжал к мопилийцам Святозар, тем сильнее выгибались его губы в презрительной усмешке, видя перед собой не воинов, а толстых хряков, которых какой-то глупец посадил на коней…Нет! Ну, в самом деле, не только тофэраф, но и почти все сотвизы были толстыми, гладкими и похожими на хорошо откормленных свиней. Их навыкате маленькие глаза, при виде Аилоунена и Святозара неспешно приближающихся к ним, выкатились еще сильней, а толстые, безобразные губы тофэрафа точно покрытые сверху слоем белого жира, затряслись, толи от злобы, толи от страха. Потому, как только правитель и Святозар миновали половину моста, восседающий на белом коне тофэраф оглянулся и громко, что-то крикнул воинам. Те весьма лениво сняли с плеч луки, вставили стрелы и натянули тетиву, а когда тофэраф махнул рукой, выпустили в приближающегося неприятеля стрелы. Стрелы высоко взвились в небо, но так же как и воины стоявшие позади тофэрафа и сотвизов не поддерживающие как такового строя, стрелы взметнувшись выспрь, полетели «абы как»… в разных направлениях. Большая их часть упала в ров наполненный водой, ну а те которые все же решили достичь неприятеля, были остановлены повелением Святозара, который увидев летящие стрелы, поднял руку, и, направив ее на них, тихо пропел-прошептал: «Стрелы, стрелы, повелеваю вам, падите вниз, вниз на землю». Стрелы уже было подлетевшие неплотной стеной к краю моста, на миг застыли в воздухе, едва осветившись лазурью, а после осыпались вниз на землю. Тофэраф, а за ним и все его сотвизы еще сильнее выкатили глаза.

Между тем неспешно приближающийся к ним Святозар смог разглядеть, что трясущиеся губы тофэрафа покрыты не жиром, а какими-то белыми гнойниками и ранами. Тофэраф опять громко крикнул, повелевая воинам, выпустить стрелы по предателям и махнул рукой. И немедля воины натянули тетиву и метнули в подъезжающих к ним стрелы. Наследник, также порывчато взметнул руку навстречу стрелам и пропел — прошептал: «Стрелы, стрелы, повелеваю вам, превращайтесь во прах!». Стрелы немедля замерли в воздухе, прямо над воинами, сотвизами и тофэрафом, морг спустя покрылись легким лазурным туманом, выпорхнувшим из руки Святозара и поглотившим их. Наследник стремительно дунул на туман и тот, вроде подхваченный порывом ветра вмале рассеялся, а стрелы в тоже мгновение распались на крохотные лазурные искорки, осыпавшиеся вниз, и покрывшие лишь на миг сверху, шлемы и кольчуги сотвизов и тофэрафов, лазурчатым снегом. Лазурь ярко блеснула в солнечных лучах и потухла. А тофэраф сызнова вздел руку вверх, лицо его покрылось красными пятнами, и он нежданно зычно закричал, обращаясь к Святозару:

— Ты, пес, пес восурский, шелудивый пес, зачем пришел на наши земли? Мало тебе, что ли этой гнилой, мерзостной, грязной, как и ты сам, земли в Восурии? Пес, пес восурский, и сам ты шелудивый и земля твоя такая же шелудивая, и отец твой… Но кем был отец Святозара, по мнению тофэрафа, никто так и не узнал… Потому что наследник внезапно сам купно покрылся красными пятнами, и не успел Аилоунен даже вскрикнуть, порывчато направил руку на воинов, во главе с тофэрафом и тихо пропел-прошептал повеленье познать Правь. И тотчас вся тысяча во главе с хряком — тофэрафом и хряками — сотвизами посыпалась с коней, точно переспевшие яблоки с яблони. Аилоунен лишь в последнее мгновение успел успокоить коней потрясенных таким доселе никогда невиданным падением хозяев.

Он, торопливо засвистев тихой трелью, повелел коням осторожно прилечь на землю, возле своих обездвиженных хозяев, кои открытыми ртами и глазами, впитывали в себя веру в Сварога и его сыновей.

Святозар уже миновавший ров, съехал с моста, и, остановив коня, стал беспокойно тереть пальцами свой шрам, расстроено разглядывая упавших воинов.

— Да, — глубокомысленно протянул Аилоунен, и. подъехав к наследнику, придержал возле него своего белого жеребца. — Думаю я, что можно позволить тофэрафу себя даже покалечить за то, что он так грязно посмел отозваться о твоей земле и о тебе, мой друг… Как ты думаешь?

— Я думаю, — вздыхая, ответил наследник, и, увидев обеспокоенный взгляд Аилоунена, убрал руку от щеки. — В следующий раз тебе не стоит брать меня с собой. Иначе ты, так никогда и не выяснишь, есть ли в Неллии истинные приолы.

— Что ж, — улыбаясь, заметил Аилоунен. — Однако такое обильное и одномоментное осыпание людей можно увидеть лишь, когда ты повелеваешь познать истину. От моего же повеления, они лишь плавно покачиваются. Святозар опять вздохнул, и, протянув вперед руку, направив ее на упавших воинов, пропел-прошептал: «Повелеваю вам, поднимитесь и следуйте путем Прави!» Воины, не мешкая, впитав в себя повеленье наследника, начали подниматься с земли, утирать слюнявые рты, испуганно оглядываться, а после принялись громко рыдать, причитать, бить и калечить себя. Впрочем, были среди них и такие которые лишь протяжно вздыхали и скорбно разглядывали свои руки или ноги обутые в сандалии. Однако больше всех, от самого себя, пострадал тофэраф, потому как руки Аилоунена и Святозара, которые теперь успокаивали людей, направлялись во все стороны, но только не в сторону тофэрафа.

Потому он разыскал на земле здоровущий камень, и, сняв с головы шлем, со всей силы стал бить им себя по лбу так, что вскоре на коже появилось глубокое рассечение, из которого прямо на лицо потекла ярко-алая кровь. Наконец первым не выдержал Святозар, так как увидел, что лицо тофэрафа уже обильно залито кровью. Он неспешно подошел к тофэрафу вплотную, воззрился в его широко открытый и выкрикивающий в отношении себя оскорбления рот, и, шевельнув направленными в его сторону пальцами, чуть слышно пропел: «Земля— мать, она мать твоя, нет дороже ее ничего у человека… Она, Богиня, Мать Сыра Земля, кормит и поит. Она дает возможность познать радость и красоту. Она дает право познать любовь и счастье, а потом укрывает тебя после смерти в своих недрах. Люби землю, тофэраф, и никогда больше не позволяй себе эти слова по отношению к ней, к земле». Тофэраф тут же перестал бить себя по лбу и изумленно, будто видел впрервые уставился на наследника. Когда же Святозар излечил его разбитую голову, и облепленные гнойными ранами губы, тофэраф резво, для собственной полноты, упал на колени, наклонился, поцеловал буроватую почву, и, расставив широко руки, точно обнимая ее, замерев на земле, болезненно застонал. Аилоунен подошел к Святозару насмешливо глянул на приподнявшегося с земли, пыльного и покрытого брызгами крови тофэрафа, и заметил:

— Ну, что это за тофэраф, ты погляди на него, друг мой. Он такой толстый… как он вообще залез в кольчугу, разве такой человек может быть ратником? Придется его и его сотвизов послать обратно в Мопилию с посланием к жрецу, и повелением разрушить жрище в городе Мопилия… Как ты, думаешь Святозар, они справятся с моим повелением?

— Что ты, Аилоунен! — Испуганно воскликнул Святозар и перевел взгляд на правителя, каковой с нескрываемым призрением смотрел на все еще стоящего на коленях тофэрафа, гладящего свои губы, теперь покрытые едва заметными тонкими рубцами-шрамами. — Нет! нет! нельзя их отправлять вдесятером, в Мопилию. Их сразу убьют.

— Ну, во-первых не вдесятером… их будет одиннадцать, — заметил Аилоунен. — А судя по его губам, которые ты, по доброте душевной излечил…. — Правитель гневно повысил голос, и, обращаясь к испуганно затихшему на земле тофэрафу, добавил, — туда ему и дорога…Да тофэраф? — тот приподнял голову, воззрился на правителя и из его темно-карих, навыкате глаз потекли крупные слезы, да он с нескрываемой болью в лице, согласно кивнул.

— Нет, Аилоунен, прошу тебя, — взволнованно произнес Святозар, увидев, как вновь залился слезами тофэраф и как презрительно смотрит на него правитель.

— Ну, хорошо, — погодя негромко проронил Аилоунен. — Только лишь, потому что ты, мой дорогой друг, об этом попросил… А я не могу не выполнить твою просьбу. Дам я им пятьдесят воинов и назначу светником вот того юношу, что стоит в левом ряду, у него гляжу тут самое светлое лицо. И он, кстати, не кричал и не колотил себя, лишь протяжно вздыхал, а это значит, что у него душа не чернющая, как у тех кто себя тут лупцует и громко рыдает.

— Аилоунен, надо дать этому юноше сотню воинов, — уже более спокойным голосом молвил Святозар, разглядывая воина, на которого указал правитель и который как верно тот подметил, стоял очень опрятный и чистый, со светлым, наполненным мужеством лицом. — Сотню, друг мой… а всю оставшуюся тысячу сними с коней и отпусти по домам. Пускай возвращаются в Мопилию и начинают там трудиться, да отмывать дома, улицы и дворы.

— Святозар, — отрицательно качнул головой правитель, и, направив руку на войско, засвистел тихой трелью и в тоже мгновение кони, продолжающие дотоль неподвижно лежать на земле, тревожно заржали и начали подниматься на ноги. — Я все же думаю, эту тысячу надо оставить тут, и, объединив с артарийской идти в Асандрию.

— Аилоунен, ну ты погляди, что это за воины, — скривив губы, отозвался меж тем насмешливо Святозар и обвел рукой нестройные их ряды. — Какие они воины… они вообще меч в руках держали?.. Ну на поясе держали, это я вижу, а в руках?.. Нам их не чем будет кормить, не чем поить… Да и вообще, их надо учить воинскому делу, и наверно лечить… Нет! Они нам не нужны, наша с тобой сила это магия… магия кудесника и мы именно так и победим, и тофэрафов, и Манялая, и всех этих герболиев, и эйролиев…

— Друг мой, но ведь их будет четыре тысячи, — задумчиво протянул Аилоунен и обвел взглядом мопилийцев, наморщив единожды свой нос и лоб.

— Ну и попадают они, как четыре тысячи переспевших яблок, стоит нам их хорошенько тряхнуть, — усмехаясь, пояснил Святозар. — Представляю, четыре тысячи осыпающихся воинов, наверно это будет покрасившее, чем когда упала вся Артария… А эту тысячу ты, Аилоунен, отправляй в Мопилию. Пускай в городе остается боеспособная сотня воинов, а остальные берут в руки метлы и лопаты и идут убирать все то, что за это время насвинячали. Да и хватит им сидеть в крепостных башнях и проедать мясо, да тушеные овощи, которые забирают у простого народа на их содержание. Аилоунен стоял рядом со Святозаром, и, нахмурив нос и лоб, обдумывал его слова, да малеша повременив, неуверенно молвил:

— Ну, может ты и прав.

— Конечно, я прав, — обрадовался Святозар согласию правителя. — Ты только подумай, какая жуть… две тысячи голодных, неряшливых воинов… Чем их кормить? чем поить?.. а в ваших деревнях, это же не Восурия, кроме умирающих свиней и падающих без сознания коз, ничего нет. Да и я бы на твоем месте взял в Асандрию не больше трехсот воинов. А когда ты возьмешь Асандрию, на твою сторону перейдут настоящие воины, из этого города… как ты его называл?

— Сомандрия, друг мой. Этот город называется Сомандрия, — пояснил Аилоунен, поглядывая недовольным взглядом на мопилийцев.

— Вот, вот… надо именно и оставить себе воинов из этого города, — порывисто кивнув, бодро заметил наследник. — Воинов, которые умеют держать меч в руках и уважают его силу.

— Тысячу, тысячу…, — задумчиво произнес Аилоунен, все еще продолжая смотреть на неопрятных, толстых и большей частью никудышных, как воинов мопилийцев.

— Ну, ты, Аилоунен, оставайся тут и разбирайся со своими тысячами, — добавил Святозар, и, развернувшись, пошел к своему гнедому коню, которого под узду держал Эмилиний. — А, я, мой друг, поеду в город… буду лечить людей. Там я видел, их уже собралось много на площади. Всю ночь они шли, что ли?

— Святозар, — повернув голову, и посмотрев прямо в голубые глаза наследника, сказал Аилоунен. — Только прошу тебя, позволяя познавать им истинную веру, не вкладывай в их души свои мысли о том, что они предатели. Посмотри на них, и пожалей их… Ведь эти люди больны и не стоит им еще себя и калечить.

— Ну, я постараюсь, — досадливо откликнулся Святозар и сев на коня, поворотив его, медленно поехал к мосту.

— И еще прошу тебя, не переусердствуй в желании их всех излечить, — крикнул ему вдогонку Аилоунен. Засим уже понизив голос, правитель, обращаясь к одному из своих воинов, наказал, — Эмилиний, следуй за наследником Восурии и оберегай его жизнь. Святозар уже заехавший на мост, где стройными рядами, верхом на лошадях стояла сотня воинов Артарии, и, услышав приказ правителя, усмехнулся, покачал головой, недовольный выделенной ему охраной.

Однако спорить с Аилоуненом не стал, а направил поступь своего гнедого жеребца, сквозь уступающих дорогу воинов, прямо через мост, по чистой улице… туда в центр города… к площади, где усевшись на мостовую его, уже с утра, ожидали больные. Святозар вместе с Эмилинием заехал на площадь, умелым движением руки осадил коня, и быстро спешившись, передал поводья воину. Толпа больных, при виде ведуна, торопливо начала подниматься с мостовой, радостно перешептываясь между собой. Как и вчера это были люди с ужасно изможденными лицами и телами. Святозар приблизившись к больным встал супротив и прежде чем наложить на них познание истины, как посоветовал Аилоунен, сам себе тихо сказал, что эти люди несчастны, больны, Богов не предавали, и лишь после того вытянул вперед руку и пропел-прошептал. И тотчас больные, обездвиженные повеленьем наследника, попадали на землю. Святозар немного помедлил, да сызнова принялся петь-шептать, пробуждая их, но очнувшиеся от познания Прави, люди почему-то, все разом, громко запричитали и зарыдали. Наследник наново вскинул руку и принялся успокаивать их, радуясь хотя бы тому, что в этот раз они все же не стали себя бить и калечить. Вскоре люди утерли слезы, успокоились, и Святозар создав табурет, приступил к излечению, все тех же гниющих и дурно— пахнущих ран. У одного юного отрока лет тринадцати, подошедшего первым, худенького, бледного, с какой-то не просто серой, а синеватой от недоедания кожей, прибывшего вместе с матерью такой же изможденной на вид женщиной, на голове не было двух ушей, а раны, покрывающие те места, были точно обожженными.

— Что с тобой случилось, мальчик? — с болью в голосе спросил Святозар и не в силах выносить исходящую от ран вонь, прикрыл нос рукой. Мальчик посмотрел на наследника большими темно-серыми глазами, и ничего не ответив, широко улыбнулся. Мать, стоявшая рядом с отроком, тяжело всхлипнув, и, утерев тыльной стороной ладони сухие, словно обветренные глаза, молвила за сына:

— Мой сын, ваша милость, немой… с самого рождения…Но он очень хороший мальчик, добрый… Он такой добрый и всегда мне помогает… а то, что немой так, что ж… не все же говорить могут. Уж вы его излечите, прошу вас… пусть немой… только не откажите в помощи.

— Нет, нет, — поспешно откликнулся наследник, увидев как испугалась женщина, что ее немому сыну откажут в помощи. — Конечно, излечу… это я так спросил, просто хотел узнать какие нелюди над ним так издевались.

— Так, то и есть нелюди, — скорбным голосом проронила женщина и ее впалые щеки и тонкие, испещренные мелкими морщинами губы обиженно задрожали. — Мы пришли из деревни, что лежит по дороге в город Мопилия. Жрецка деревенский со своими сыновьями поймал моего мальчика и отрезал ему уши, а после прижег ему раны раскаленным железом.

— Зачем? — содрогаясь от ужаса, спросил наследник и посмотрел на мальчика, который продолжал широко улыбаться, заискивающе поглядывая на него, словно выпрашивая излечения.

— Так повелел Есуания, — пояснила женщина и внезапно горько зарыдала, по ее серовато-синей коже лица потекли крупные, почти с ноготь, частые слезы. Она надрывисто затрясла головой, и, обращаясь к наследнику, тихо спросила, — какой, какой Есуания? За что… за что отрезали моему сыну уши? За то, что он с участка этого жрецка украл одну луковицу?

— Не плачь, — тихо сказал женщине Святозар, и, вытянув руку, запел-зашептал повеленье. Когда на месте гниющих ран и ожогов появилась хоть и покрытая шрамами, но все-таки бледно-розовая кожа, мальчик радостно заукал, а мать, обняв своего бесценного, немого и безухого сына перестала плакать. И в тот миг наследник пожалел лишь об одном, о том, что не может он возвращать людям части тела.