В последующие дни Аилоунен беспокоясь за жизнь Святозара, приставил к нему в охрану вместо Эмилиния, Фонития и Пампивия. И прежде чем наследник приступал к излечению, самолично, проверял всех больных, выясняя, нет ли среди них зараженных тальперузой. Весть о том, что в Артарии появился ведун, который лечит людей, и не берет за то тины, стала быстро разлетаться по Неллии. Поэтому поток больных не иссякал, а становился с каждым днем все больше и больше, в отличие от сил Святозара, которые, как это он и сам чувствовал, и повторял Аилоунен, уменьшались в нем с каждым излечением. От каждой улыбки или радостного восторга больного, наследник чувствовал все нарастающую слабость не только в теле, но и в душе, и почему-то стали вспоминаться слова старца Берия, которого он встречал в Арапайских горах: «Нельзя так не разумно использовать магию… магия даруется телу и душе, и также как и труд, она высасывает из тебя силы». Как верно это было сказано! Несомненно, старец Берий был прав, магия высасывала из Святозара силы и он это ощущал, потому как возвращаясь в дом Оскидия, не просто еле шел, а прямо-таки плелся, тяжело переступая ногами, а ночами и вообще не видел никаких снов, ни хороших, ни плохих, перед глазами кружились в черном зареве яркие красные круги. И наследник порой думал, что раз Чернобогу не удалось его убить при помощи болезни — тальперуза, то теперь он, сам, все же выполнит веление Темного Бога, и погубит себя этим бесконечным излечением…. Наследник понимал, надо отказаться лечить больных, но отказать этим несчастным, худым, изможденным людям он просто не мог.

Ведь люди приходили к нему из дальних деревень, которые лежали на дорогах восточнее, западнее и даже южнее Артарии. Люди приходили из— под самого Южного моря, спускаясь с высоченных круч Ултакских гор, и чем дольше шли такие люди, тем более слабыми они приходили, тем страшнее, уродливее и запущенней были их раны. И глядя на их страдания, Святозар просто не мог отказать им в помощи, повторяя про себя слова того же старца Берия: «Использовать магию надо тогда, когда в ней есть необходимость… лечение, защита…» Вот именно— лечение, уговаривал он себя и продолжал повелевать над ранами. Одначе к одиннадцатому дню, как они захватили Артарию, и находились в ней, наследник совсем ослаб. Теперь уже не просто не было сил, но даже не было желания смотреть на эти мученья, стоны, чувствовать этот гнилостный запах, который кажется все время жил рядом с ним. Наследника стала опять тошнить, к голове подступила боль, и даже дышать… свободно дышать он уже не мог, казалось вкруг него поплыл густой, липкий туман, такой точно, как он видел в проходе, по которому летел вместе с Богами. Посему теперь Святозар, прежде чем принять нового больного, подолгу стоял над ним, стараясь отдышаться и убеждая себя, что еще один больной и все, он уйдет домой. Но когда на табурет садился очередной несчастный, с трясущимися руками, или вообще без рук, наследник наново принимался себя уговаривать, не в силах отказать в помощи. Сегодня был особенно жаркий день. Солнце уже давно перевалило за полдень, и двинулось к краю небосвода. Наследник в мокрой от пота рубахе, тяжело покачиваясь вправо… влево устало глянул на старого деда, севшего пред ним на табурет с перекошенным толи от боли, толи от болезни ртом. «Все не могу», — сам себе сказал Святозар и отошел от старика. Все также покачиваясь от утомленности, он прошелся по площади, глубоко вздохнул и остановившись на месте, закрыв глаза, недвижно замер. Теплые солнечные лучи касались лица наследника, ласковый осенний ветерок, прилетевший откуда-то из степных просторов Неллии трепал его волосы. И внезапно Святозар услышал тихий, такой родной и дорогой его душе голос ДажьБога, который упал откуда-то из вышины, и прозвучал совсем рядом, прямо возле него, или прямо в нем: «Мальчик мой, идите в Асандрию, идите скорей, торопись!..» Святозар открыл глаза и почувствовал, как внутри него заволновалась, забеспокоилась душа, он торопливо обернулся. По площади в разные стороны шли люди, жители Артарии, прямо перед ним стояли больные, а на табурете сидел испуганный дед, который наверно подумал, что в излечении откажут или, что еще хуже, заставят платить тины. Святозар еще миг медлил, а после шагнул к деду и без всякого передыха запел— зашептал над больными, бесконечную песню излечения. К вечеру, когда солнце уже закатилось за край небосвода, и в город вернулся Аилоунен, который ездил с воинами в деревню, что лежала невдалеке от Артарии и где бесчинствовали жрецы, принося людей в жертву, Святозар закончил лечение. И хотя людей на площади оставалось еще много, но Фонитий и Пампивий, да приехавший за ним Винирий, чуть ли не силой увели наследника в дом Оскидия. Святозар вошел в дом, огляделся, и, увидев за столом трапезничующих Аилоунена и Оскидия, подошел к ним. Он медленно отодвинул в сторону сиденье и тяжело опустился на него. Несмотря на то, что наступила ночь и темнота наполнила улицы и дома, да и весь город в целом, в комнате было необычайно светло, потому как прямо над столом висело несколько ярких круглых шаров света, созданных правителем, лучисто наполняющих помещение дневным светом. Святозар посмотрел на эти полыхающие шары, потом перевел взгляд на лампедра, и, обращаясь к нему, негромко сказал:

— Оскидий, если ты поел, будь добр выйди, мне надо обмолвиться с правителем. Лампедр порывчато кивнул, да поспешно отодвинув сиденье, и, выйдя из-за стола, направился в комнату сына, плотно прикрыв за собой дверь. Святозар оперся спиной о спинку сиденья, и, посмотрев на правителя, оный с огромным аппетитом поедал жареное мясо, молвил:

— Аилоунен, нам надо отправляться в Асандрию.

— Угу, — согласился правитель, и, прожевав еду поспешно ее сглотнул. — Дней через пять.

— Нет, завтра, — настойчиво сказал наследник. — Завтра.

— Это почему, завтра? — спросил Аилоунен, и, наколов на вилицу мясо, поднес его ко рту.

— Да, прекрати же есть, хоть на миг, — раздраженно заметил Святозар. — Разве ты не видишь, мне надо поговорить с тобой. Аилоунен встревожено воззрился на наследника, и тяжело вздохнув, так словно видел перед собой неизлечимо больного, положил вилицу с наколотым на нее кусочком мяса на блюдо, весьма мягко проронив:

— Друг мой, что случилось? Зачем ты гневаешься? Наверно, ты, устал… но я, же тебе говорил с утра, и повторюсь. Святозар ты плохо выглядишь, ты так похудел за это время, осунулся, пропал блеск в глазах, тебе надо прекратить лечить людей, ибо каждое излечение высасывает из тебя твои душевные силы. Друг мой, расходуя запас душевных и физических сил при излечении, ты теряешь свое здоровье, и скоро ты сам захвораешь.

— Погоди, Аилоунен, дело совсем не в больных, — поморщив лицо, ответил Святозар, чувствуя по слабости и головокружению, что правитель прав.

— Да, как же не в больных, — возмущенно произнес Аилоунен, и, сжав кулак, стукнул им со всей силы по столу так, что вверх подпрыгнули не только чаши и блюда, но даже полный, глиняный кувшин с молоком. — На тебя страшно смотреть, как ты исхудал, как потемнело твое светлое лицо, ты лучше выглядел, когда пришел из Пекла. А сейчас… глаза впали, щеки впали, цвет лица не лучше, чем у тех больных, оных ты лечишь, а последние дни я стал замечать, тебя качает из стороны в сторону. И ты совсем ничего не ешь. Да и с площади тебя все время силой приходится уводить. Разве можно так себя мучить, так изводить.

Эти раны так воняют, что я вообще не представляю, как у тебя хватает сил стоять и их лечить. Сегодня я привез из деревни зелейника. Он в этих краях самый лучший зелейник, я подверг его познанию истины, и теперь он будет лечить, этих людей не забирая у них их жалкие тины.

Оскидий отвел ему дом в Артарии, и завтра он приступит к лечению, а ты мой друг, более не смей ходить на площадь… Все, тебе, пора отдохнуть, отоспаться. Твоя сила дана тебе, не для того, чтобы ты становился зелейником и лечил тела… ты должен лечить души.

— Аилоунен, ты хоть на миг прервись, — усмехнувшись, попросил Святозар, и повел уставшими плечами. — Причем тут как я выгляжу.

— Как это причем, — гневно сказал правитель, и на его носу и лбу залегли тоненькие морщинки. — Ты уже сам еле ходишь, и вскоре будешь лежать на ложе и хворать… но если я смогу излечить твое тело… то запас твоих душевных сил, увы, нет! И тогда… тогда ты можешь заболеть такой болезнью, которая начнет поедать тебя изнутри, опустошая твою прекрасную душу.

— Друг мой, вот умеешь ты все-таки, переводить разговор в нужное тебе русло, — молвил Святозар и благодарно посмотрел в голубые глаза правителя. — Но я пришел тебе сказать совсем о другом. О том, что сегодня на площади, я слышал повеленье своего отца, который сказал мне, чтобы мы срочно шли в Асандрию и торопились. И раз, мой отец, мне этот повелел, нам надо так и сделать поверь мне. Надо идти в Асандрию, не откладывая, прямо завтра.

— Нет, завтра не получится, я хотел съездить еще в одну деревню и там…, — начал, было правитель, и взяв в руки вилицу, положил в рот мясо и принялся его пережевывать.

— Да, какая деревня, — гневным голосом перебил его наследник. — Нам надо идти в Асандрию, и подчинить себе эти четыре тысячи воинов из нелльских городов. Нам надо уничтожить жрище в Асандрии и их главного пажреца, уничтожить царя Манялая и провозгласить тебя правителем Приолии, а не сидеть тут… На нашей стороне уже два города Артария и Мопилия, а как только захватим Асандрию, на нашу сторону перейдет еще три города и воины… воины из Сомандрии. Надо идти завтра. Давай Аилоунен решайся, идем налегке, возьмем с собой сотни три и выступаем. Не зря, не зря, друг мой приходил сегодня мой отец… И, знаешь, отправь на дорогу к Асандрии, этих как вы их называете. — Наследник прервался, наморщив лоб, а после по восурски спросил, — лазутчиков, как Аилоунен, вы называете лазутчиков?

— Подлазниками, — тихим голосом по приольски ответил правитель, не переставая жевать.

— Вот, вот, — снова переходя на приольский язык, продолжил Святозар. — Отправь этих подлазников на дорогу по направлению к Асандрии, пусть проверят, может Манялай нас решил опередить и двинул войско нам навстречу.

— Ох, друг мой, — звонким голосом откликнулся правитель и глаза его блеснули обжигающим голубым светом, а на носу и лбу расправились морщинки. — Не смеши меня… Кто двинул, кого двинул. Да, Манялай, сидит в своем дворце и трясется, молясь Есуанию и прося его об одном, чтобы ты не оказался тем, кто ты есть.

— Аилоунен, — обиженным голосом, протянул наследник. — Ты словно не слышишь меня.

— Слышу, слышу, мой друг… И не только слышу, но и вижу, — ответил правитель и оглядев наследника порывисто выдохнул. — Я просто думаю.

Думаю, как сделать лучше, и сколько взять воинов в поход.

— Чем меньше их будет, тем лучше, — сказал Святозар и потер пальцами смыкающиеся от усталости и сна глаза.

— Нет, нет, Святозар, воины нужны, ты не прав. — Аилоунен отрицательно покачал головой, помолчал, а немного погодя доев с блюда последнее мясо, пояснил, — как бы ты и я не были сильны… Как бы не была велика наша магия, но удар кинжалом, можно получить и в спину. Не всегда его наносят в грудь… и знаешь, друг мой, поверь мне, это очень больно.

— Я знаю, Аилоунен, как это больно. В этой жизни, — Святозар обхватил перстами край столешницы, его губы едва заметно дрогнули и он чуть слышно пояснил, — семь лет назад, мой младший брат Эрих, бросил в меня кинжал. И хотя он попал мне не в спину, а в грудь, прямо в сердце, я чувствовал, как это больно…. потому, как умер.

— Умер…, — прошептал правитель и взволнованно передернул плечами.

— Да, умер, друг мой… Но ДажьБог хотел, чтобы я вернулся в Явь, — все также тихо продолжил свои объяснения Святозар. — Вернулся в Явь и исправил совершенную мной ошибку, уничтожил зло которое хотело пожрать мою землю и мой народ… ДажьБог хотел, чтобы я пошел в Пекло, хотел, чтобы я помог мальчику Риолию… И я, все время следовал его повелению, повелению моего Бога, потому что… потому что Аилоунен два раза в жизни я не последовал его повелению, и тем самым чуть было не погубил свой народ.

— И, что это были за два раза, — поинтересовался правитель, не сводя обеспокоенных глаз с наследника.

— Первый раз— это было в моей первой жизни, — вздыхая, ответил Святозар. — Я нарушил повеленье моего отца и вывел мой молодой, неопытный народ на битву с ягынями.

— С ягынями? Восуры бились с ягынями… с Ерку? — туго дыхнул Аилоунен и подался всем телом вперед. — И победили?

— Да, победили, — немедля отозвался Святозар и поднялся с сиденья.

Он малеша погодил, малозаметно качнулся туды… сюды и все поколь придерживаясь за край стола, с дрожью в голосе, добавил, — тебя уже тогда не было в Яви, ты умер Аилоунен. А Ерку стал убивать и уничтожать народы, живущие рядом, волшебные и людские, а потом решил съесть гомозулей. Царь Гмур просил помощи у нас, но ДажьБог запретил мне идти на бой с ягынями, однако я не послушал его повеленье. И хотя, друг мой, мы спасли гомозулей, но в том бою я потерял слишком много своих братьев, да и сам я, убив Ерку, умер. Мне вернул жизнь Бог Перун. — Наследник замолчал, он устремил взгляд, словно сквозь сидящего напротив него правителя, и низким голосом продолжил, — а во второй раз… Во второй раз я не послушал повеленья моего отца, в следующей моей жизни, тогда, когда создал заговор и оставил магические способности лишь первенцу из своего рода… Я помню, друг мой, из небес тогда не раз прилетал голос моего отца, останавливая мой необдуманный или уж слишком сильно обдуманный поступок, который потом принес так много горя, боли и страданий моим близким: матери, отцу, брату… И столько, столько душевной боли мне. Так, что теперь, я, буду слушать повеленье моего отца, и если ты Аилоунен не хочешь выступать завтра, я отправлюсь сам в Асандрию. — Святозар убрал руки со стола, выпрямился и уже более бодрым голосом, заметил, — а, теперь, доброй ночи тебе, мой друг!

— Ты, что опять не будешь есть? — точно очнувшись от рассказа наследника, взволнованно спросил правитель.

— Нет, не буду, — молвил Святозар, и, направив свою усталую поступь к комнате гостей, обхватил перстами дверную ручку. — Я так устал, и так нанюхался гнили, желая излечить как можно больше людей, что у меня лишь одно желание, поскорее дойти до ложа, сменить мокрую и пропахшую потом рубаху и заснуть. Святозар дернул ручку на себя, открыл дверь и все той же усталой поступью вошел в комнату. Однако он и впрямь так утомился, что смог лишь снять с себя обувь и рубаху, и, кинув первое на пол, а второе на сиденье повалился на ложе и тотчас уснул. А перед глазами его замелькали страшные раны, обожженные руки и растягивающиеся в стороны, кривые улыбки, и полные слез, несчастные глаза неллов выпрашивающих излечения. Те изуродованные части тел, будто наращивали свое движение, может жаждая выплеснуться в разгорячено— усталое тело наследника, когда внезапно послышался тихий свист трель. Мерцание плоти на морг спало и наследник, догадавшись, что это Аилоунен накладывает на него заговор на сон, попытался пробудиться. Он даже попытался открыть глаза и сесть, но почувствовал, как не по-детски сильная рука отрока-мужчины легла ему на лоб и придавила к ложу, а тихий свист трель зазвучал громче и пронзительней. Когда Святозар все же пробудился, и открыл глаза, то первое, что увидел перед собой лицо Аилоунена. Правитель сидел на ложе, подле, и теребил его за плечи, пытаясь разбудить.

— Ну, наконец-то, ты, пробудился, — ласково заулыбавшись, произнес правитель, поднимаясь с ложа Святозара. — А я уж думал, придется повелевать, потому что ты никак не хотел просыпаться… И даже, друг мой, отмахивался рукой от меня, словно от назойливой мухи. Давай, давай, Святозар поднимайся и в путь.

— Аилоунен, — недовольным, заспанным голосом, проворчал наследник. — Ты зачем опять накладывал на меня сон? Святозар потянулся на ложе, раскинув широко руки, и резво поднялся, ибо он все еще находился без рубахи, а взгляд правителя слишком красноречиво сопереживал его боли, мягко оглядывая шрамы на теле. Торопливо протянув руку, он взял с сиденья чистую белую рубаху, да также скоро натянул ее через голову и оправил, а после наклонился к чоботам. Одначе на полу вместо чобот стояли высокие, красные сапоги.

— Где мои чоботы, Аилоунен, — усмехнувшись, поинтересовался наследник и поглядел на правителя, который поместился возле стола, и, оправив свои непослушные волосы, водружал на голову венец. — И ты, не ответил мне, зачем, ты накладывал на меня сон? Аилоунен, развернувшись, благодушно воззрился на сапоги, стоящие подле ложа наследника, да одернув вниз свое длинное, похожее на кафтан одеяние, ответил:

— Ах, друг мой, мы же отправляемся в поход, вот я и создал, для тебя сапоги. Святозар все еще продолжающий смотреть на сапоги, покачал головой, и направив на них вытянутые перста пропел-прошептал.

Прошел, верно, лишь морг времени, когда красный цвет на сапогах сменился на черный.

— Аилоунен…, — раздраженным голосом, протянул имя правителя Святозар, и, принявшись обувать сапоги, глянул прямо в смеющиеся глаза того.

— Друг мой, ну не сердись, прошу тебя. Я решил, тебе просто необходимо отдохнуть, — ответил правитель, и теперь заулыбались губы Аилоунена. — А мне нужен был еще один день, и чтобы ты, упрямец, которого невозможно переубедить, никуда без меня не уехал… Я решил, что благоразумнее тебя будет поспать. И кстати, Святозар, ты намного стал лучше выглядеть, а теперь, ты поешь, и я буду вовсе спокоен за тебя. Вот тогда мы сможем отправляться в путь, ведь нас уже ждут наши триста воинов.

— Тогда поторопимся, — согласно кивнув и улыбаясь, откликнулся Святозар, и, поднявшись с ложа, пошел в кухню, на ходу застегивая на себе пояс. Следом за Святозаром из комнаты для гостей вышел Аилоунен. Стол в кухне уже был накрыт, а Лиренсия, которая поставила на него две чаши, нежно улыбнувшись вышедшему Святозару и правителю, пошла в комнату к сыну, осторожно и плотно прикрыв за собой дверь.

— Ну же, ну же, друг мой, — подтолкнув в спину Святозара, поторопил его правитель. — Идем к столу. Наследник, понукаемый правителем, подступив к столу, отодвинул сиденье и опустился на него, с интересом оглядев приготовленное. Ибо на столе нынче, находились в блюде тушеные овощи, жаренное мясо, вареные яйца, белый, творожный сыр (большая редкость в Неллии) и испеченные круглые, сладкие пышки, да кувшин молока.

— Лиренсия, — сказал правитель, указуя рукой на стол. — Все приготовила сама, и только, что закончила выпекать для тебя сладкие пыштеллы так, что я надеюсь, ты хорошо поешь и оценишь ее труд. Святозар благодарно глянул на Аилоунена, потому что понимал, кому обязан, таким вкусным завтраком, а после принялся за тушеные овощи, яйца, сыр и пыштеллы. И на этот раз его аппетитом остался доволен даже правитель. Когда наследник, по привычке быстро поел, и, взмахнув рукой, убрал за собой остатки пищи с блюда, то повернув голову в сторону детской комнаты, негромко позвал мать Каясэлэна:

— Лиренсия, Лиренсия. Женщина, тихонько, приоткрыла дверь детской, и, выглянув с любопытством, посмотрела на наследника.

— Лиренсия спасибо за еду, все было очень вкусно, — благодарно произнес Святозар и нежно просиял женщине. — Прошу тебя, Лиренсия, вынеси Каясэлэна, я хочу с ним попрощаться. Лиренсия услышав слова благодарности и просьбу, радостно заулыбалась в ответ, а ее красивое лицо засветилось изнутри, чистым, словно солнечным светом. Она торопливо кивнула и полностью открыв дверь в комнату, поспешно подошла к люльке, которая была деревянной, полуовальной формы, точно половинка орешка, и на толстых, крученных веревках прикреплена к потолку. Женщина наклонилась к люльке, нежно поцеловала ребенка, и бережно вынув его из нее, да тихо напевая, повернулась и пошла к наследнику. Святозар тотчас поднялся навстречу Лиренсии, и когда она подошла вплотную к нему, осторожно принял ребенка на руки. Маленький Каясэлэн закрыв глазки, крепко спал. Его нежное, беленькое личико светилось мягкостью и чистотой свойственной такому возрасту, тонкие, ковыльного цвета бровки двигались во сне и то смыкались, то размыкались, алые губки вытягивались вперед, громко чмокали, а после, широко растягивались в улыбке. Святозар наклонил голову к ребенку, нежно поцеловал его в лоб и очень тихо сказал, обращаясь к его чистой, светящейся фиолетовой душе:

— И помни Джюли— Каясэлэн никогда более не твори ничего злого.

Твой путь— путь добра и света, путь Прави! Твой Бог Сварог, Семаргл, Перун и ДажьБог! И тогда, мы обязательно увидимся с тобой в Славграде! Я буду ждать тебя мой духовный сын, буду ждать! Святозар еще раз поцеловал ребенка в лоб и отдал его матери.

Лиренсия приняв малыша, крепко прижала к своей груди Каясэлэна, поправила на его голове съехавший на бок чепец, показавший тонкие ковыльного цвета волосики, и наполненным невыразимым счастьем и нежностью голосом, сказала:

— Ах, ваша милость, я столько лет ждала его… его моего сына Каясэлэна. Я так хотела, чтобы он появился на свет. Я так его ждала, и вот он рядом со мной, мой чудесный, ненаглядный сын— мой Каясэлэн.

И я так счастлива, так рада, душа моя поет… поет…

— Это хорошо Лиренсия, что твоя душа поет, — улыбаясь, произнес Святозар, и, посмотрев на женщину, понял, что поет не только ее душа, но и ее большие, алые губы, ее серые глаза, и все ее красивое, хотя и немолодое лицо. — У тебя будет хороший сын, светлый и чистый.

Ты главное запомни вот, что— ни ты, ни Оскидий вы никогда не предавайте Сварога и Семаргла, потому как твой сын не станет предателем и никогда не перейдет на сторону Есуания! Он всегда будет верен Сварогу и Сварожичам, он всегда будет верен ДажьБогу! Лиренсия еще шире улыбнулась, а на ее серые, глубокие глаза навернулись точно серебристые слезы счастья. Она закивала головой, и тихо напевая маленькому Каясэлэну, на ходу укачивая его, медленно уйдя к нему в комнату, прикрыла за собой дверь. Наследник все еще смотрел вслед женщине и молча, разглядывал закрывшуюся деревянную дверь, когда поднявшись с сиденья, к нему тихо обратился правитель:

— Святозар, этот мальчик, сын Оскидия и Лиренсии, был когда-то первым пажрецом, я правильно понял. Наследник развернул голову и глянул прямо в обжигающие голубые глаза правителя, затем он перевел взор на его покрытый морщинами нос и лоб и также чуть слышно откликнулся:

— Нет, друг мой. Тот Люччетавий— Джюли Веспрейлия— кровожадный предатель светлых Богов сгорел в глазах Чернобога, а этот мальчик— Каясэлэн— это мой сын. Моя кровь, пожертвованная ему, моя любовь возродили его душу. И я прошу тебя, Аилоунен, ты не забывай об этом мальчике, береги его и защищай. И помни, друг мой, помни всегда, что Каясэлэн— это мой духовный сын. Правитель вышел из-за стола, шагнул навстречу к наследнику, и, обхватив его мощное плечо, крепко сжав, торжественно сказал, так, словно приносил слова клятвы:

— Обещаю, мой друг, я не забуду твоего сына… Сына моего друга! А теперь нам пора в путь! Наследник кивнул и когда Аилоунен пошел к выходу, оглянулся, бросил последний, прощальный взгляд на закрытую дверь в комнату духовного сына— Каясэлэна, с которым расставался на долгие десятилетия и только засим двинулся следом за другом. Они вмале вышли из дома и увидели ожидающих их на улице Лесинтия и Фонития, стоявших на мостовой и державших в поводу лошадей для себя, правителя и наследника. Святозар удивленно оглядел коней, и, не увидев среди них своего гнедого жеребца, который достался ему от Ивникия, все же прикрыл за собой дотоль удерживаемую дверь. И тотчас Фонитий подвел к нему белого жеребца с густой белой гривой и хвостом, и с небольшим темным пятнышком во лбу.

— Не понял, — изумленно разглядывая жеребца, поинтересовался Святозар. — А где мой гнедой? — одначе все же принял поводья из рук Фонития.

— Друг мой, дорогой, — заметил Аилоунен ровным голосом, принимая поводья из рук Лесинтия, помогающему ему взобраться на коня. — Этот жеребец намного прекрасней, чем тот, что у тебя был. Ведь в конце концов ты, наследник Восурии и тебе просто необходимо иметь белого жеребца, как и мне… И потом, друг мой, мопилийский тофэраф так меня уговаривал, взять его коня и непременно подарить его тебе— наследнику, за то, что ты не только излечил его грязную душу, но и такие же грязные губы, что я просто не смог ему отказать в просьбе. Святозар громко засмеялся шутке правителя, и, придерживая коня за уздечку, осмотрел его, да погладил по длинной, густой гриве. Конь был не просто красив, он был прекрасен, и очень послушен. Наследник сел в седло, и, тронув поводья, поехал следом за Аилоуненом. Покидая город, Святозар оглядывался по сторонам, замечая, как сильно, в лучшую сторону, изменился он за эти дни, наполнившись чистыми улицами, и чистыми людьми, ухоженными домами с приятными для глаз окошками и дверьми. На улицах не было видно оборванных и больных, а шедшие навстречу женщины и дети, хотя и имели посеревшие от жизни лица, но все же улыбались и даже негромко смеялись. Вот, что значит, чистая, истинная, не яремническая, а вольная вера! Вот, что значат, светлые Боги, которые никогда не назовут тебя невольником и не заставят творить зло! Покинув город, и миновав мост, выехали на раскинувшиеся впереди Артарии поля и луга поросшие пожухлой травой. Там где когда-то лежала мопилийская тысяча познавая Правь, сейчас стройными рядами восседали на лошадях триста воинов гетера Лесинтия. Воины сидели на чалых, гнедых и чубарых лошадях в начищенных шлемах и кольчугах, у каждого из них на поясе висели ножны с мечами, через плечо были перекинуты луки и колчаны со стрелами, в руках они держали короткие копья, а на сиденьях поместились круглые щиты, наверно это все, что смогли сохранить неллы от своего когда-то преданного ими, Отца Семаргла— щит в точности такой, какой был у Бога Огня и такой, который бережно хранился в далеком Славграде правителем Ярилом, как дар Бога Семаргла, спасший не только его сына, наследника престола, но и весь восурский народ. Как только Святозар и Аилоунен съехали с моста и приблизились к воинам, навстречу к ним верхом на чубаром жеребце двинулся Винирий, в руках воин бережно держал ножны с мечом.

Винирий поравнялся с конем наследника, и, протянув ему, ножны с мечом, торжественно сказал:

— Ваша милость, мы народ приолов из города Артарии, просим в знак нашей любви и уважения. В знак возвращения нас к истинной вере, к нашим исконным Богам, принять от нас этот меч. Лучший мастер из знаменитой деревни Каплуний, творил этот меч для вас, по просьбе нашего правителя. Пусть этот меч защищает вашу жизнь, как жизнь ратника, и служит вам также предано, как преданы вы нашим Богам: Сварогу, его сыновьям Сварожичам и ДажьБогу! Святозар протянул руки и принял с глубоким почтением ножны с мечом от Винирия. Он еще малеша трепетно смотрел на воина, а посем осторожно извлек из ножен меч, и залюбовался им… Потому что меч был просто великолепен! Его клинок, слегка закругленный в навершие, ярко переливался в солнечных лучах, и прямо на его гладкой поверхности тонкими, похожими на рисунки символами, было, что-то начертано. На мощной, золотой рукояти меча был выгравирован растительный узор, повторяющий ствол дерева вяза, под которым встретились Риолий и Святозар, а конец рукояти венчался круглым набалдашником, в оный были вставлены голубые сапфиры.

— Ах! Аилоунен, как тебя благодарить! — взмахнув мечом, только и смог выдохнуть Святозар.

— Я, мой друг, потому и усыпил тебя, — улыбнувшись, пояснил правитель и с не меньшим восторгом, чем наследник, залюбовался солнечными переливами на лезвие меча. — Ведь мне вчера надо было ехать за мечом в деревню Каплуний, а тебе, не хотелось о том говорить, хотелось преподнести его как дар… Дар за все, что ты пережил, мой друг, из-за меня и моего народа. Святозар благодарно посмотрел в чистое и светлое лицо отрока-мужчины Аилоунена, глаза которого обжигающе и в тоже время очень мягко смотрели на него, и, вложив меч в ножны, да укрепив его на поясе, обратился к Винирию:

— Благодарю Винирий, тебя, артарийцев и вашего правителя Аилоунена, за такой прекрасный дар. Потому как ратник без меча, это словно пахарь без плуга. А вам артарийцы хочу сказать лишь одно, никогда не забывайте Сварога и его сыновей! Винирий низко поклонился Святозару, и, тронув коня, уступил ему дорогу, и поехал в город, где отныне он был старшим светником, своей сотни воинов. А к Аилоунену подъехал Лесинтий и передал правителю ножны с мечом, который тот укрепил у себя на поясе. Меч правителя был нарочно выкован меньших размеров, а его рукоять переливалась и горела такими же голубыми сапфирами. Лишь только правитель укрепил меч и оправил свое одеянье, как тут же тронул своего белого жеребца и поехал по дороге, ведущей в Асандрию, справа от него, не оставая ни на шаг трусил Святозар довольно поглаживающий меч, а слева Лесинтий, следом же стройными рядами двигались воины.

— Прекрасный меч, — негромко добавил наследник и с нескрываемой теплотой посмотрел на правителя. Аилоунен широко улыбнулся, и по его лицу пробежала трепетная радость, оттого, что он смог так угодить наследнику. И он, по-видимому, гордясь собой, без ложной скромности, добавил:

— Что ж мой друг, я рад, что смог тебе угодить. Я, конечно, не сомневаюсь, что тот прекрасный, волшебный меч, дар ДажьБога, которым ты хвалился когда-то передо мной и правителем дамианцев, не помню только его имя…, — задумчиво произнес Аилоунен.

— Кладенец, его имя, — смущено ответил Святозар, вспоминая как и впрямь в первой своей жизни, он точно мальчонка хвалился перед другами— правителями своим мечом, и как они улыбаясь, толи его молодости, толи мечу, нахваливали его в два голоса.

— Вот, вот, свой волшебный меч Кладенец, ты, конечно, не поменяешь на этот, — продолжил Аилоунен. — Но может, ты, от меня, когда вернешься в Славград, подаришь этот меч, имя которому Священный Вяз и начертано оно на лезвие. Ты, подаришь этот меч своему сыну, потомку Святозара, по реклу Великий и Достойный Бога!

— Да, Аилоунен, я непременно так и сделаю, — порывисто кивнув, согласился наследник. — Я подарю этот меч моему сыну, Гориславу, чье имя значит пламенный.

— Прекрасное имя, для сына, отец которого, словно сам пламенный и озаряющий этим небесным светом путь своего народа, — торжественно добавил Аилоунен.