Это было ночное небо, точно напитанное синью цвета, а потому и придающего черному бархату его покрова лиловые полутона. Впрочем, часть этого необычайно растянутого по длине и ширине небесного купола имела оттеночный фон голубо-розового, который пролегал по обе стороны от узкой слабо светящейся полосы туманного света. На вроде дуги та белесая, словно собранная из миллиарда небесных тел, полоса света охватывала весь небосвод, растягиваясь по его поверхности и входя в горизонт недалеко от ярчайшей звезды, мешающей в себе зеленые, красные и даже синие проблески сияния. Множественность крупиц — звезд, точек — планет по окоему самой полосы света и на всем оставшемся небе полностью воспроизводило небосвод планеты Земля. Кажется, никогда толком мной не наблюдаемый, однако, знакомый с детства. Такой, каким я видел его не раз в августе в средней полосе России, вдали от городской суеты, поражающий взгляд бледно-розовыми туманностями света вблизи от звезды Сириус.

— Лина, тебе, что-то привиделось? — прозвучал возле меня басистый голос, напитанный бархатным тембром, и, услышав его, я тягостно вздрогнул.

А секундой спустя ночное приволье неба, над лежащим на спине мной, заслонило лицо Беловука. Я его узнал, как-то и вовсе разом, хотя сам голос соотнес к нему несколько позднее. Точно мой мозг (или только мозг Лины) сначала воспринял картинку, лишь потом звуки.

Звуки.

Голос Беловука звучащий низко с раскатистым бархатистым тембром, схожий с нависающим небосводом, словно переплетался с посвистывающим стрекотом сверчка, дополняясь «ке-вюю, ке-вюю» какой-то птахи, и раскатистым кваканьем лягушек.

Лицо его теперь начерталось много четче, а голова полностью загородила собой небесный купол. И я смог лицезреть вблизи крупные черты лица мужчины. Раздвоенный надвое подбородок, мощные, выступающие скулы и нижнюю челюсть. Узкий нос с плоской спинкой, большой рот с блестящими красными губами и удлиненной формы глаза, где зеленая радужка имела всплески коричневого цвета, тем словно связывая его со мной и, одновременно, указывала на него, как на человека ответственного и властного, идущего собственными качествами в противовес мне. А кудрявые, короткие, светло-русые волосы и смугло-белая кожа с персиковым оттенком, однозначно, делали Беловука более привлекательным, чем я, в глазах Лины.

Я…

Вот, дурь и о чем я, вообще, думаю. Как могу судить за Лину, когда она меня никогда даже не видела в зеркале, не то, чтобы в жизни.

«И слава богу», — дополнил я, подумав, что если Линочка узнала бы меня ближе… Непременно, не пожелала бы дальнейшего общения.

Уж, таким теперь я себе представлялся ущербным…

— Нет, все нормально, — отозвался я на вопрос мужчины и широко улыбнулся, радуясь тому, что сейчас могу соприкоснуться с моей девочкой. — Очень красивое небо, Беловук, — дополнил я и сам, поражаясь красоте и близости стоящего надо мной небесного купола. Красоту, которого я стал ощущать совсем недавно, словно с чувствами к Лине приобрел иные нравственные начала, понятия и воззрения. Теперь и опять внезапно осознав, что раньше не замечал эти краски, не наблюдал всей этой игры дневного или ночного света, и с тем не умел радоваться простому и изначально вечному, тому, что было создано задолго до теории эволюции… задолго до религии.

— Красивое, — повторил вслед за мной Беловук, и, отстранившись вправо, вероятно, прилег рядом. Вероятно, потому как мгновенно пропало наблюдение его лица, а передо мной начертался простор небес, будто растянутых в созерцании видимого окоема. — Естественно, дорогая моя, небо всегда чудесно в своей неподражаемой глубине. Посмотри, как сегодня хорошо виден Млечный Путь, Галактика, в которой и находится наша система Усил, наша планета Радуга. Вот ведь, интересно, дорогая, о чем думает человек, которой сейчас находится, где-то в миллионах, световых лет от нас. В какой-то иной системе, планете. Интересно, чем он живет, о чем мечтает, кого любит.

— Он никого не любит кроме себя, — враз откликнулся я, словно в словах этого светлого юноши и моего соперника, внезапно почерпнул для себя всю глубину его чистоты, одновременно, ощутив собственную низость, мелочность ранее испытанных желаний, связанных не только с влечением к Лине, но и, обобщенно, потребностей.

— Что, дорогая, ты сказала? — переспросил мужчина и я даже его не видя, ощутил, как он слегка подался вверх с земли, видимо, прежде возлежа на ней спиной и головой, а теперь приподняв верхнюю часть корпуса, и опершись локтями.

Я молчал какое-то время, тяжело переваривая и сам видимый небосвод с узкой слабо светящейся полосой туманного света, и только, что услышанное от Беловука название их Галактики, не понимая, почему оно в точности повторяет название нашей, а потом, отвлекаясь на собственные переживания, сказал:

— Мне кажется, что тот, который смотрит сейчас в это небо, только, где-то в ином месте в миллионах, световых лет от нас, любит только себя. Все эти годы он был бездельником, лентяем и хамом. Искал, где бы поменьше поработать, как бы увильнуть от обязанностей и забот. И он никогда не умел ценить заботу, любовь других, а когда напоролся на чувства, весь расклеился, растекся, точно до этого был созданным из бумаги, поэтому не выдержал и малейшей непогоды, мельчайшего дождя, порыва ветра. Можно, конечно, считать, что в этом… В его слабости, немощности повинно общество в котором он вырос. Так как в том мире стремление к увеличению капитала и прибыли рушат всякое равенство и свободу, опуская большую часть людей до состояния покорной толпы и возвышая небольшую кучку над ними, над законом и в целом обществом. В том мире существует единственная ценность, это деньги, и люди там думают только, как выжить. Они очень редко смотрят на небо, любуются звездами, или встречают рассвет, потому к тридцати годам уже не умеют смеяться, радоваться, и ходят мрачнее тучи. Там давно подменили понятия ценности семьи, дружбы, верности, любви. И небеса на той планете сотрясаются не от раскатов грома, а от канонад орудий, и земля густо сдобрена людской кровью, которых не пощадил безжалостный враг, маньяк, бандит. На той планете не живут, лишь существуют. И когда человек умирает, ему в след говорят «отмучился»… Да, можно обвинить в собственной слабости это общество, и, таким образом, снять с себя всякую ответственность за ущербность, но, видимо, пришло время отвечать за поступки. Свои поступки! — и вовсе торжественно дополнил я и смолк.

Всю эту речь я произнес на одном дыхании, даже не заметив как в итоговой ее части стал говорить от своего лица, поэтому так резко прервался, никоим образом не желая подводить Лину. Впрочем, не в силах сдержаться, я точно выплеснул в сказанном так долго накапливаемое раздражение на себя, общество, где живу, и невозможность быть рядом с тем, кто оказался мне столь дорог.

— Неужели так можно жить? — чуть слышно спросил Беловук, видимо, тоже не заметив проявленной мною в разговоре оплошности.

— Жить, — следом повторил я, теперь совсем досадуя на себя, потому и горько выдохнул. — Люди многое могут, в том числе и так жить, — дополнил я, осознавая разумность мною высказанного, и теперь глубоко вздохнул, подпев тем, похожим на всхлип, звуком стрекоту сверчка, замершему, похоже в шаге от нас. — Они способны не думать о происходящем безумие с ними, с их родными. Способны не замечать, как бывают жестоки в словах, поступках, упиваясь любовью к самому себе, к какой-то безумной идее, мечте, желанию.

Сейчас я сказал, смешав мнение о себе и моем обществе, и подумал, что Беловуку будет сложно меня понять, и тем самым понять Лину. Легкий ветерок колыхнув около меня невысокие, словно шелковистые на ощупь травы, принес на себе кисловато-свежий запах, по-видимому, навеяв его с реки или озера. А потом к скрипу сверчка, переговорам лягушек и все еще оглашающей даль этой местности «ке-вюю, ке-вюю» птахи, добавился и вовсе еле воспринимаемый плеск воды, выкатывающейся на берег не волнами, а всего-навсего малой его зябью. Я медленно поднялся с земли, и сев, огляделся.

Низкая растительность укрывала пространство, уходя на десятки метров вперед. Однако вскоре она переходила в рослые побеги камыша, чуть покачивающего собранными в метелку колосками, пристроенными на верхушках, и еще реже шевеля похрустывающими жесткими листьями, расположившимися внизу стебля и точно стелющихся по земле. Это были не плотные заросли камыша, которые привык видеть я, а вспять того разрозненные, или все же прореженные так, что оставалась возможность подойти к лежащему водоему. Впрочем, они обступали значительное по размаху озеро по всей его окружности, где-то на самой линии горизонта затемняясь встающей полосой леса. Озеро не было широким, оно растягивалось опять же вдоль горизонта, на вроде длинной полосы. Отчего, в сияние белесой дуги, собранной из миллиарда звезд охватывающей небо, хорошо просматривался не только обратный берег, но и строй деревьев растущих на нем, напоминая небольшие вздутия почвы. Слегка посеребренная поверхность воды совсем немного рябила, не столько даже пуская зыбь волнения, сколько просто вздыхая в такт движению метелочек камыша.

В этом месте, точно и не ощущалось времени, так было спокойно. Хотя и не тихо. Сейчас, когда я, поднявшись с земли, сел и вслед за мной также принял сидячее положение Беловук, мой слух уловил множество звуков: смех, музыку, говор людей. Все эти близкие мне по звучанию звуки не то, чтобы заглушали стрекот сверчка, пение лягушек и «ке-вюю, ке-вюю» малой птахи, они шли отдельным фоном, будучи более удаленными по расстоянию. И ведомый этими звуками, я обернулся, увидев позади себя невдалеке небольшой комплекс зданий в сияние света, отделенной полосой высоких деревьев, таким образом, изолирующих дикий природный кусочек местности от цивилизованного мира.

— Это будет твое новое произведение? — отвлекая меня от созерцания приволья земли, спросил мужчина.

Я согнул ноги в коленях, и, подтянув их к себе, обвил руками голени. Лина сейчас была одета в удлиненные, темно-синие шорты, плотно облегающие ее удивительные ножки и льняную, белую рубашку, туникообразную, чей подол дотягивался до колен. Эта рубашка с узкими, длинными рукавами, круглым вырезом и прямым разрезом, заканчивающимся на середине груди, очень походил на покрой русской национальной одежды. А клинообразные вставки расширяющие подол, ромбические ластовицы в области подмышек, собранные у запястья в складки рукава, сдерживаемые широкими кожаными браслетами и вышивка (красными и синими нитями) на вороте, подоле и вовсе делали ее генетически родственной моему народу Земли. Я лишь проскользнул взглядом по одежде Лины, а после пристроил сверху на колени подбородок, тотчас ощутив запах смятой травы смешанный с миндальным ее ароматом. Таким приятным, нежным, совмещающим свежесть и пряность одновременно, и также, как Беловук тихо отозвался:

— Может быть, — оно как не хотел вредить девушке, которую так полюбил. — А может это просто мысли вслух, — дополнил я, теперь отводя от себя какие-либо дополнительные вопросы, и, таким образом, вообще желая прекратить разговор.

Беловук слегка подался вперед, и, заглянув в мое лицо, улыбнулся, немного вздев верхнюю губу и показав бело-жемчужные, ровные зубы, будто отразившие сияние узкой дугообразной полосы белесой туманности разместившийся в небосводе. Его правая рука, также синхронно губе, вскинувшись вверх, ласково провела широкой ладонью по волосам Лины, а указательный палец, выловив в легком движение ветра, ее локон, уложил его за ушко.

— Если ты, моя дорогая, — опять заговорил мужчина и голос его, погасив всякую басистость, зазвучал очень мягко, точно он боялся растревожить или обидеть Виклину, и тем низкими звуками, выказывал собственные чувства. — Решила вернуться к давешнему разговору, так я повторюсь, что считаю теорию зеркально-диагонального отражения Галактик не имеющей под собой какого-либо научного обоснования. По той простой причине, что ее экспериментально никто не смог доказать, и вряд ли когда докажет. А без доказательств, практических ли, теоретических ли, она так и будет всего-навсего теорией. И я уверен, подобные данной теории, в том числе и концепция о создании нашей планеты, системы инопланетными человекоподобными созданиями, обладающими более высоким интеллектом и техническими средствами, могут быть интересны только для творческих личностей нашего общества. Таких, как ты, моя девочка, — досказал он, словно пропев, чем вызвал внутри меня бурю возмущения тем, что посмел назвать мою Лину, так нежно, и тем словом, которое использовал я.

Потому я торопливо отвернул взгляд вправо, разворачивая и саму голову. Стараясь сдержаться и не надавать ему тумаков. Да тотчас слегка подавшись назад, расплел объятия, высвободив ноги и уперев ладони в землю, вновь подмял под ними шелковистость травы. Беловук в противовес мне, занял прежнюю позу (в которой сидел ранее) неспешно, пристроив обе руки на землю, и расположив правую подле пальцев Лины, нежно огладил их подушечками своих. Не убрав даже тогда, когда я демонстративно хмыкнул, словно имея право не обращать внимания на мои желания. Он даже не перестал смотреть на Виклину, видимо, любуясь ее лицом, потому как я чувствовал его взгляд, на собственном затылке.

— Касательно, теории зеркально-диагонального отражения Галактик, — продолжил Беловук, и я, перестав хмыкать, более внимательно прислушался к тому, о чем он сказывает. — Думаю, данная теория интересна как предположение, суждение и никогда не перерастет в систему принципов обобщенных закономерностями природы, превратившись в научную догму. Несмотря на то, что Вселенную представляют как вытянутый сфероид, и в ней существует многочисленное количество Галактик, различных по своему строению, типу, диаметру. Думать, что каждая из них имеет зеркальное отражение в диагональном расположение, относительно одной из главных осей описанного в трехмерном пространстве эллипса, не научно.

Мужчина замолчал, но, похоже, лишь для того, чтобы сместить свою правую руку и положить ее сверху на тыльную сторону ладони Лины. Таким образом, он полностью ее сокрыл под собственной мощной и широкой ладонью, в свою очередь, прижав длань Лины к ласкающейся, шелковистой поверхности травы. И, наконец-то, отвел от нее взгляд так, что и мне удалось развернуть голову и взглянуть на чуть колеблющуюся зыбь озерной воды, отражающей, кажется, в себе не только светящуюся полосу света охватывающего небосвод, но и оттенки голубо-розового, и миллиарды звезд в виде ярких проблесков мельчайших точек.

— Знаешь, любимая, — вновь заговорил мужчина, сказанным и вовсе вызывая во мне чувство острой ревности. — Думается мне, что Вселенной не зачем создавать отражение Галактик, — продолжил он, и собственными мыслями, высказанными вслух, также мгновенно снял с меня раздражение, так как заговорил о том, что становилось интересным. — Не зачем создавать подобные друг другу системы, планеты на которых живут в схожих обществах люди. Системы, планеты, общества подобные и, одновременно, зеркальные один относительно другого. А значит имеющие полярные общественно-политические формации, уровень производства, нравственные устои. Возможно даже антагонистические мировоззрения, традиции, исторический путь. Тем более эта концепция разработанная Дари Дедил становится несуразной с точки зрения расположения вторичной нам Галактики. Почему она должна находится на ином конце диагонали, расположенной относительно одной из главных осей описанного в трехмерном пространстве эллипса? Почему, например, не соседничает с нашей Галактикой или хотя бы входит в Местную Группу галактик. Может оно как данное расположение и вовсе будет невозможным вычислить? Как в понимание ее положения, так и самого существования.

Беловук снова смолк, вероятно, он хотел, чтобы его мысли оспорила Виклина, или хотя бы высказалась. Но так как я ее заместил или заслонил собой, нейронными связями мозга, личностью, душой, она молчала.

Молчал и я.

В отличие от Беловука, понимая, что данная теория зеркально-диагонального отражения Галактик может быть истиной, и подтверждена моим перемещением. И может быть, всегда ошибались земляне, разыскивая Антиземлю, Глорию, Нибиру, обращающуюся вокруг Солнца по орбите, что и наша Земля в противоположной, диагональной точке, а правы именно жители Радуги. Так как мыслили масштабнее, значительнее, потому располагали во Вселенной на противоположной точке относительно Млечного Пути, точно такую же Галактику.

Астрального двойника в виде Галактики, системы, планеты, меня, как отдельной составляющей этой в целом огромной Вселенной.

Ведь не зря на небе сейчас туманное свечение Млечного пути. Не зря из зимнего периода я попадал в лето, из мужчины в женщину, из сна в бодрствование, из гавнюка в человека высокой моральной нравственности. Из общества капиталистического, отягощенного религиозным суеверием, в общество коммунистическое (явно коммунистическое), основанном на вере в собственные силы.

Я молчал еще и потому как сейчас мог единым вздохом рассказать Беловуку о своем мире, о перемещение и тем самым подтвердить идеалы моей Лины. А может быть своим рассказам мог подвести эту чудную девушку, нежный запах напитанный сладостью цвета и ароматом миндаля которой я помнил все дни, и нес в своем мозгу, личности, душе. И этот чудесный зеркально-отраженный мир, наполненный розоватыми тонами небосвода точно всем своим видом, свежим воздухом, негромкими звуками демонстрировал лучший, совершенный образ жизни, а потому, наверно, и казался мне розовым. Легкий ветерок, будто прибавивший в силе, касаясь кожи Виклины, нес на себе слегка кисловатый дух озера и пряность травы, что переминали ее пальцы, а в сочетании с непрекращающимся стрекотом сверчка, раскатистым покряхтыванием хора лягушек и изредка подпевающей ему птахи, и вовсе делал это место, эту девушку недосягаемо прекрасной. И не столько в понимании удаленности самой Галактики, сколько в ущербности меня, бывшего всегда избалованным эгоистом и бессовестным хамом.

Мой взгляд, словно ощупывающий поверхность воды озера, медленно сместился вверх и вновь прошелся по белесой туманной полосе Млечного Пути, к собственному удивлению выудив по его длине знакомое созвездие Кассиопеи, похожее на английскую букву дабл ю, на привычном ему месте. И замер на ней, такой остановкой, точно делая саму теорию разработанную Дари Дедил в собственных глазах подтвержденной практически.

— Ты, молчишь, дорогая, — после значительной паузы отозвался мужчина. Он теперь смотрел вдаль, пропуская и саму зыбь серебристой воды озера, уткнувшись взглядом в рубеж горизонта. — Ну, хорошо, любимая, и не станем о том спорить. Оставайся при своем мне мнении, я не стану тебя переубеждать. Каждая мысль, воззрение или догадка имеют право на существование. Ведь у нас в обществе первенствующее значение имеет свобода воли, суждений, мировоззрений.

— От каждого гражданина по его способностям и каждому по его потребностям, — вставил зачем-то я и, наверно, со стороны это выглядело слишком тупо.

Может поэтому Беловук очень резко поднялся с земли, не выпуская руку Лины из своей, и потянул меня следом, заставляя также встать на ноги. Он был одет в льняные, серые брюки, свободного покроя, несколько зауженные книзу и рубашку навыпуск, подобной той, что была на Виклине. Туникообразную, по длине почти доходящую до колен, с узкими, длинными рукавами, круглым вырезом и прямым разрезом, заканчивающимся на середине груди. На ней также имелись клинообразные вставки расширяющие подол, ромбические ластовицы в области подмышек, и вышивка (красными и синими нитями) на вороте, подоле и краю рукавов (в отличие от женской не собранных на запястьях в складки). А тканный шнурок с длинными кистями, одинаковой ширины, опоясывал рубашку сверху, и такой же облегал тонкую талию моей девочки. Их схожесть, как и общий фасон рубашек, точно указывал на определенную традицию этого народа, а может какой-то обряд.

Беловук, впрочем, не отозвался удивлением на выплеснутую мною и не имеющую отношения к беседе фразу, зря я беспокоился. Он вспять тому довольно засмеялся, и, склонив голову, чтобы разглядеть лицо Виклины, бойко сказал:

— И это тоже, дорогая. Но я имел в виду совсем другое. Никто не может быть принужден к выражению своих мнений и убеждений или отказу от них.

«Странно, — подумал я про себя, — эта цитата похожа на статью из нашей Конституции, поддерживающей, однако, капиталистический общественно-политический строй».

Я так подумал, но вслух не стал ничего говорить, потому что осознавал собственную необразованность. И это несмотря на то, что последнее время, благодаря встречи с Линой, стал интересоваться историей, философией, жизнью общества. Впрочем, мне, разумеется, было еще очень далеко до знаний Беловука, и (как мне казалось) вообще недостижимо до эрудиции Лины. Поэтому я не спорил, лишь внимал, и вновь промолчал.

— Надо возвращаться, дорогая, — протянул мужчина и слегка приобняв за талию девушку привлек к себе. — Скоро будет отбой. И если я в свой срок не верну тебя в лечебный центр, твой врач и по совместительству мой руководитель Осмак Санко, больше не доверит мне, мою любимую. И это несмотря на то, что мы теперь муж и жена.