Не знаю, как я смог сдержаться и не закричать от озвученного Беловуком. И это даже не касалось неприятной новости, что Лина лежит в лечебнице, а относилось лишь к известию, что она теперь его жена.

Впрочем, меня так мотнуло от услышанного, что я был благодарен Беловуку, который поддерживал тельце моей девочки, и тем не позволил ей упасть.

Ей и, разумеется, мне!

Хотя о себе я не думал, понимая, что навредить мне невозможно. И с легкостью можно навредить моей девочке…

Моей…

Теперь я не мог так ее звать, потому что она принадлежала этому мужчине, медленно бредущему около меня, и все еще придерживающего за талию.

Я и вообще, если судить честно, не мог ничего…

Ни здесь, на Радуге, ни там, на Земле.

Не желая как-либо пакостить Линочке, сейчас я должен был подчиниться Беловуку и направиться к комплексу зданий, оказавшемуся лечебницей. А вернувшись на Землю всего-навсего, что и мог так это выть от тоски по моей девочке.

Завыть мне захотелось и сейчас!

Громко так, раскатисто!!! Вскинув вверх голову и уставившись в небосвод усеянный звездами, по мере нашего хода несколько бледнеющих в сияние, за счет света отбрасываемого фонарями комплекса лечебницы. И, чтобы никоим образом это не сделать, я, прервав тишину, спросил:

— Беловук, мне еще долго находится в лечебнице?

— Не могу ничего сказать, любимая, — отозвался мужчина, вновь своими ласковыми словами вызывая во мне острые приступы ревности. — Это буду решать не я, а Осмак Санко. Он проведет повторную диагностику организма и тогда сообщит мне о дате выписки. Думаю, это вопрос двух-трех дней не более. Тем более ты перестала утверждать, как это было ранее, что в тебе ощущается присутствие какой-то сторонней личности.

Он теперь резко остановился и, одновременно, сдержав мою поступь, заглянул прямо в лицо, словно стараясь прочесть мысли. И желваки на его крупных скулах заметно качнулись, придав персиковому оттенку кожи красные тона, видимые даже в относительно темной ночи, вероятно, мужчина нескрываемо волновался.

— Я надеюсь, ты, дорогая, — голос сейчас прозвучал и вовсе еле слышно, так Беловук его понизил, верно, тем шепотком, стараясь оправдать собственный вопрос. — Говорила о происходящем с тобой Осмаку Санко откровенно. Пойми, — и волнообразное дрожание с повышением голоса, однозначно, указали на страх мужчины. — Я не хочу обидеть тебя не доверием. Но после того как ты месяц назад потеряла сознание на улице Мологе, и пролежала неделю в лечебнице, поправляясь, мне все время кажется, тебя, что-то гнетет. И ты почему-то не хочешь рассказать мне об этом, как раньше.

Он теперь склонил голову еще ниже, и я увидел, как в уголках его удлиненной формы глаз блеснули капельки слез. Несомненно, Беловук очень сильно любил Лину, много больше, чем я. Ведь я, в отличие от него, сейчас снова подумал о себе.

Я подумал… Предположил… Нет, я захотел, чтобы Лина оказалась замкнутой по причине того, что слышала меня, восприняла меня, как я ее. Словом, я захотел, чтобы она полюбила меня.

Меня! такого «избалованного эгоиста и бессовестного хама», — как крайне точно подмечала моя бывшая супруга Маришка.

От очевидной такой ущербности, я рывком вырвался из объятий Беловука, не в состоянии наблюдать его нравственность и собственное себялюбие, словно даже не приметившего, что по моей вине Лина лежала в лечебнице, и теперь вновь в ней находилась. И неспешно шагнул вперед, в поросль низкой травы огладившей мои ступни, потому как мы оба оказались босыми. Он нагнал меня враз, и, ухватив под локоть, с ощутимой виной сказал:

— Дорогая, прости, прости меня за недоверие. Я просто очень тебя люблю, и не представляю свою жизнь вне тебя. Лишь по этой причине так часто высказываю, свое беспокойство.

В этот раз я не ответил, лишь резким движением вырвал из его рук локоть. Нет! не то, чтобы стараясь задеть его или насолить ему, просто ощущая истинность чувств Беловука к Лине, и опять сравнивая их со своими напитанными эгоистическими помыслами.

Трава, лоснясь о мою кожу, принимала в объятия стопы почти до лодыжки, выказывая собственную нежность и удивительную ровность. Иногда, впрочем, на этой неширокой поляне бросались в глаза растущие низкорослые кустики, чьи веточки венчались крупными цветами, даже в правящей ночи и сокрытых соцветиях распространяющие легкий сладкий аромат.

Погодя неспешного такого движения, когда Беловук нагнав меня и поравнявшись, пошел рядом, правда, более не затевая разговора, впереди значительнее выступил комплекс зданий. И так как сам комплекс поместился в относительной низине, в сравнении с тем местом, где были мы, и находилось озеро, я с легкостью рассмотрел здания расположенные параллельными двумя рядами вдоль широкого проспекта. Больше походящий на бульвар, он, похоже, предназначался для прогулок людей, так как на нем наблюдалось отдельное движение их фигур. Ближайший к нам ряд одноэтажных домов был плотно прикрыт широкой полосой леса, состоящего в основном из рослых берез и осин. А сами здания (главным образом в виде прямоугольных, длинных узких бараков) смотрелись сложенными из камня, уже видимого мною тут на Радуге. Тех самых каменных блоков не менее полутора метров в длину и сантиметров пятьдесят в высоту, напоминающих мрамор не только гладкостью, но и бело-желтоватым отливом, будто расплывшихся на воде оттеночных, маслянистых пятен. Крыши здесь, однако, были плоскими из желто-серой черепицы, а высокие стрельчатые окна так ярко светились, что озаряли собой окружающие их тополя. Эти деревья, точно прикрывающие последний ряд леса, в отличие от непрестанно дрожащей листвой осины, и с повисшими ветками березы, выглядели высоченными, а их шатровидные кроны, видимо, в жаркий день создавали отличную тень.

Деревья росли и на широком бульваре между двух рядов противолежащих зданий. Хотя в этом случае они все были низкими, и своим расположением не столько создавали тень, сколько красоту. На бульваре в большом количестве размещались также миниатюрные фонтаны, водопады, клумбы с цветами и множество скамеек, видимых даже издалека.

Пройдя сквозь одну часть леса, в частности участок молодых осин, потому как деревья тут росли небольшими делянками. Вступили в полосу более рослых, где деревья с расхлябанной кроной смотрелись старыми, их толстая часть ствола перед корневищем была потрескавшейся и потемневшей. Впрочем, сама кора в сияние Млечного Пути и звезд переливалась зеленовато-серым цветом, точно подсвечиваемая изнутри. Листва осин так слышимо дрожала, что порой казалось в этом лесу, за каждым деревом прячутся шепчущиеся о чем-то люди. Почва в осиннике поросла травой совсем низенькой, похоже, данный участок земли был искусственно облагорожен, потому как на нем не просматривалось сухих веток, опавших стволов или даже пеньков.

Беловук до этого шедший подле меня, шагнул внезапно влево, и, склонившись, поднял с земли обувь, как я приметил какие-то легкие сандалии, потому что подцепил их лямки большим пальцем. Это я увидел, даже не останавливаясь, лишь кинув косой взгляд вслед его движения.

Полоса почвы, на которой росли осины, также резко закончившись, как и сами деревья, вошла в прохладное полотно дорожки расположившейся между двумя зданиями. И Беловук придержав меня за плечо, остановил движение. А сам не говоря ни слова, тотчас опустился на присядки, и, положив на дорожное полотно две пары обуви, принялся обувать сандалии на ноги Лины. Я, было, хотел возмутиться, но после сдержался. Оно как в его действиях плыла такая уверенность, видимо, Виклина всегда позволяла ему это делать, и мой отказ мог навлечь на девушку неприятности столь странного поведения. Сандалии были простыми, с тонкой подошвой и двумя лямками, укрепленные возле большого пальца и на лодыжке, где застегивались на клепки (как я понял).

Пока Беловук возился возле ног Лины, а после надевал обувь на себя, я оглядел дорожку, на которую мы вышли, и которая стыковалась с бульваром. Не очень широкая, она, впрочем, разъединяла пространство между двумя зданиями, входы в которые прикрывали широкие деревянные двери, расположенные в стенах обращенных друг к другу. Небольшие крылечки, круглые клумбы с цветами перед ними прекрасно наблюдались за счет яркого света, каковой истончали два фонаря. Они стояли, словно подпирая углы строений, и будучи высокими с мощными, плоскими тарелочного вида светильниками, изливали такой насыщенный свет, что его хватало не только на сами входы в здания, на крышу, но и прилегающую территорию, в том числе и проходящего по краю осинника.

Обувшись сам, Беловук поднялся с присядок, и, более настойчиво сжав мою руку в своей ладони, направился по дорожке между двух зданий к бульвару. Двери в строениях оказались закрытыми, потому я не смог разглядеть внутренности их, хотя четко для себя отметил названия растущих на клумбе розовых и голубых незабудок, охваченных темно-зелеными, широкими листами, к моему удивлению цветущих ночью, и даже распространяющих очень тонкий сладкий аромат.

А может это так пахла моя Лина…

Я уже ни в чем не был уверен… оно как ощущал ее запах напитанный сладостью распустившихся цветов, свежестью и необычайным пряным ароматом, напоминающим горько-миндальный, терпкий вкус все время.

Выйдя на бульвар, где оказалось довольно много людей, не только прогуливающихся, но и сидящих на деревянных скамейках, лавочках, отдельных плетеных креслах, мы повернули налево и направились вдоль зданий вперед по ходу движения. За проходящим рядом корпусов зданий, таких же одноэтажных каменных, пролегающих по правую сторону от бульвара располагалась полоса леса, подобная той из которой мы только вышли, определенно, перемещающая делянками осину и березу, молодую и старую.

Яркость света на бульваре значительно прибавилась. Можно было даже сказать, что ночь тут сменилась днем, полностью заслонив ночное небо. Потому как с находящихся вдоль зданий фонарей, и протянутых между ними прозрачных, широких полос разом лился бело-желтоватый свет, а миниатюрные фонтаны, водопады, клумбы с цветами опять же подсвечивались изнутри. И если текущая вода в основном перемещала голубые тона, то растения на клумбах (также разнообразных форм: круглых, квадратных, треугольных) сияли в основном розовым, красным, фиолетовым светом. Тут перемещали свет даже стволы, ветви деревьев так, что проходя мимо таковых, я не сумел понять, каким образом на них размещены источники электричества.

Еще меня поразило, что люди здесь, не важно, сидящие, или проходящие совсем не напоминали больных, видимо, не являлись лежачими, а числись уже выздоравливающими или идущими на поправку. В этой части местности почти не слышалось гула машин, может потому, как прежде правящую тишину заглушал говор, смех людей, хотя откуда-то издалека все-таки доносилось однотипное гудение.

— Дорогая, ты почему сегодня такая молчаливая? — прервав наступившую между нами затяжную паузу, спросил Беловук, и нежно пожал мою руку.

— Так, просто, — отозвался я, лишь сейчас уловив, что с полос света вниз льется не только чуть воспринимаемая слухом мелодия, чем-то напоминающая классическую музыку, но и нежный запах, не цветочный, а вроде как наполненный горьковато-сольным привкусом морской воды.

— Тебя проводить до комнаты, в твоем корпусе, или ты дойдешь сама? — вновь спросил Беловук и в его словах я ощутил просьбу, словно он мечтал, чтобы ему позволили остаться, но вслух об этом не решился сказать.

Удивительно для меня, что, будучи таким бесчувственным эгоистом, я уловил в выдохнутой им фразе эту просьбу, и даже сумел ему посочувствовать. Так, вроде попав в это зеркально-диагональное отражение собственной Галактики, и сам стал превращаться в другого человека, испытывать иные чувства, желания, стремления или только ими заразился.

— Пойду сам… сама, — мгновенно поправившись, ответил я. Не то, чтобы я собирался идти в какой-то корпус, просто желая как можно скорей избавиться от Беловука, его просьб и нежных пожатий, к которым попеременно чувствовал ревность и понимание. Ведь, в самом деле, почему Лина не должна любить этого заботливого, умного и красивого мужчину, предпочтя ему меня…

Меня…

Прибывающего в ее жизни в состоянии души, личности, сети нейронов, а может всего-навсего единой мысли.

— Знаешь, Беловук, — начал было я.

— Вук, — мягко отозвался он, останавливаясь и придерживая меня. И я, также сдержав шаг, замер. Мужчина, между тем подхватив меня под левый локоть и развернув в свою сторону, несколько склонил голову, таким образом становясь ближе.

— Да! Вук, — торопливо поправился я, одновременно, отводя от него взгляд и уставившись в расположенный справа от нас небольшой фонтан. — А если все-таки предположить, что существует то самое зеркально-диагональное отражение нашей Галактики, есть подобная нашей системе, система и планета. И тот, человек о котором я говорила… Тот, который любит только себя, который бездельник, лентяй и хам, он внезапно оказался на нашей Радуге, и, остановившись напротив, посмотрел в твои глаза… Чтобы ты ему сказал? — спросил я, впрочем, взгляд не стал переводить, побоявшись, что не выдержу честных, искренних глаз Беловука, умеющего ценить, любить, такого заботливого и умного.

Сам же я неотрывно смотрел на фонтан, огороженный невысоким мраморным голубоватым бордюром, повторяющим форму круга, он выплескивал из себя струю, которая образовывала тонкий водяной купол из ниспадающей воды. Не только сама льющаяся вода здесь подсвечивалась голубым фоном, но и отдельные пузырьки на ней имели разную форму и оттенок от темно-фиолетового вплоть до лазурного. Мельчайшие пузырьки воды порой (когда ощущался легчайший порыв ветра, проскальзывающий по бульвару) отлетали в сторону, покрывая стенки огораживающего водоема бордюра и прочерчивая на них линии, скатывались вниз на темно-серое асфальтное полотно дороги, опять же неторопливо впитываясь в него. И тепло этого мира, этого летнего вечера навевали на меня тоску, по всему тому, что я не имел тут, на Радуге, и потерял там на Земле.

— Ничего бы я ему не сказал, — наконец, ответил Беловук, и, сместив руки вниз, обвил ими талию Лины, слегка притянув ее к себе ближе. — Что можно говорить бездельнику, лентяю и хаму, да еще и такому который любит лишь себя. Разве нужно, что либо доказывать человеку, который не считает основой собственного существования, труд. С таким напрасным станет о чем-либо толковать и не имеет смысла что-нибудь доказывать. И раз на его планете данное понимание жизни является нормой, ты не сумеешь, ему ничего противопоставить, привычное тебе. Так как для нас радуженцев труд не средство для выживания, а основная потребность человека, базирующаяся в первую очередь на творческом подходе. Включающем в себя созидание не за счет давления, указания, руководства, а путем осознания данной необходимости.

Он замолчал, а я тотчас переместил взор и заглянул в удлиненной формы его глаза, где заключенные в розовой склере поместились зеленые радужки лишь по окоему с черным зрачком имеющие небольшие всплески коричневого цвета, так похожие на мои. И там, точно в зеркале увидел призрение не только к себе, но и, обобщенно, к землянам, которые живут столь не полноценно, что не находят в труде радость, в ночи звезды, в дуновение ветра аромат любимой женщины. Я словно прочитал в его глазах приговор для себя, на вечное скитание без права на любовь к той, каковая не могла и не умела прожигать столь бездумно свою жизнь как земляне.

Не знаю, что в этот момент просквозило в моем взгляде, оно как Беловук (хотя и, очевидно, желал) не стал целовать губы Лины, он лишь нежно прикоснулся к коже ее лба, задержавшись там чуть дольше положенного. А затем с той же ощутимой нежностью так, что я ощутил то через его дыхание, сказал:

— Я приду, завтра, дорогая, часиков в пять! Синя обещала привезти Сорочая и мы тогда прогуляемся по окрестности, и сходим, как ты и хотела, на озеро Святое.

Он вновь коснулся губами лба моей девочки, и, выпустив нас обоих из объятий, шагнул назад. Рука Беловука медленно огладила спину Лины, и, сместившись к локтю, ласково его пожала, и только после этого он развернулся и направился в ту сторону, откуда мы пришли, оставив меня одного.

А несколькими минутами позже, когда его фигура поблекла в сияние света, льющегося из протянутых между зданиями прозрачных широких полос и фонарей, откуда опять же доносилась легкая музыка и горьковато-соленый морской аромат, внезапно послышался очень приятный женский голос, который сказал:

— Доброго вечера, дорогие товарища! Согласно местного времени, третьего географического часового пояса, совпадающего со временем в столице нашей Родины городе Гардарика, равному двадцати двум часам, пятнадцатого серпеня семь тысяч пятьсот двадцать второго года, на территории корпуса лечебницы номер три города Молога объявлен отбой! Всех посетителей и гостей просим покинуть территорию лечебницы, а пребывающих пройти в корпуса и свои комнаты для принятия процедур и отдыха! Здоровья вам, дорогие товарищи!