Беловук уже скрылся из моего наблюдения, смешавшись с идущими людьми, не только теми которые направились вслед него и являлись посетителями и гостями, но и теми которые шли в направлении зданий лечебницы. Впрочем, сейчас одних от других было сложно отличить. Тем более не просматривалось ни одного больного в привычном для меня понимании. Ну, там, на костылях, в инвалидной коляске, с перебинтованной, загипсованной рукой или ногой. Словно в лечебнице номер три города Молога больных то и не имелось, а те которые находились в ней, более соответствовали сравнению ходячие или выздоравливающие. Да и одеты они были в уже знакомые мне бермуды, рубашки, разнообразных фасонов юбки, брюки, футболки, косоворотки, цветастые сарафаны.

Видимо, правильным было название у данного учреждения — лечебница, где людей лечили, а не вызывали у них боль, как это зачастую происходило в подобных заведениях на Земле. И лица у людей, направляющихся в сторону зданий уж совсем не соответствовали боли, печали, как присущее вообще переживающим болезни. Вспять того они сияли улыбками, а негромкий смех, создавал впечатление полной радости здесь пребывающих, точно на курорте или в доме отдыха. Эти довольные, счастливые люди так сильно отличались от тех с которыми я жил, потускневшими, потерявшими не только яркость, но и собственную исключительность, и уже при жизни превращенных в безликие тени.

Очевидно, мой растерянный вид, вызывал в людях беспокойство, потому как некоторые из них с видимым участием оглядывали меня. Потому, чтобы не привлекать их внимания, я (не долго думая) пошел в ту сторону, куда направился Беловук и сейчас уходили остальные посетители лечебницы.

Больничный комплекс растянулся на приличное расстояние, да и я шел не спеша, чтобы не догнать Беловука (вдруг он там где-нибудь решил задержаться), а когда здания по обе стороны от бульвара закончились, он, основательно сузившись, вошел в неширокую дорожку, пролегающую по дубовой аллее. В ней деревья смотрелись сплошным фоном, и если в лесу окружающим лечебницу осины и березы росли в ровную линию, то здесь были высажены без какого-либо строя, в виде густых зарослей. Казалось, это просто в лесной чаще, вырубив узкую просеку, проложили дорожку. Впрочем, молодость деревьев, относительно невысоких с раскидистой кроной, отсутствие под ними на поросшей мелкой травой почве упавших стволов и ветвей, а также установленные по огранке дорожки фонари с натянутыми между ними широкими прозрачными полосами, чем-то напоминающими пленочный материал на Земле, освещающими (хотя и более приглушенно) всю эту местность, говорили, что за этими дубравами также ухаживают людские руки.

По той дорожке внутри просеки леса, я шел минут двадцать, впереди и позади меня, а также подле двигались и другие люди Радуги. Они не спешили, определенно, прогуливаясь, уходя от знакомых, родственников и наслаждаясь теплым летним вечерком, сиянием отдельных выхваченных взглядом в небосводе, напитанном синью цвета, а потому и кажущимся черно-лиловым бархатом, ярких звезд. Ранее едва воспринимаемый гул, сменился на более ощутимый, точно движущихся огромных механизмов, в который вплелся и вовсе громкий, веселый смех, вопли радости, а впереди стало проглядывать какое-то мелькание устройств и огней.

Когда же полосы леса, по обе стороны от дорожки, враз оборвали свой строй, передо мной открылся панорамный вид парка аттракционов. И если справа от меня поместилась цепочная карусель, а слева карусель на вращающейся платформе с прикрепленными к центральной стойке местами в виде лошадей, медведей, львов и даже тигров, то впереди находилась башня свободного падения (с нанизанными на тор местами для пассажиров). Где-то на небольшом удалении в ярких огнях мелькали движущиеся по извилистой катальной горке вагонетки, а еще дальше просматривалось неспешно вращающееся колесо обозрения. Радостный смех и визг доносился со стороны американских горок и с башни свободного падения, в тот момент, когда тор вместе с пассажирами падал вниз.

Возле каруселей царила тишина, еще и потому как людей там было не так уж много. Они в основном, где еще и катались, так на экстремальных аттракционах. Большая часть радуженцев, пришедших со мной из лечебницы, проходила мимо аттракционов (которых с очевидностью в парке имелось не мало), и целенаправленно двигалась по широкой аллее, где хоть и не росли деревья, во множестве располагались небольшие фонтаны (вода в каковых билась сразу из каменной отсыпки покрывающей землю или огромных радужно переливающихся прозрачных шаров), водопады, горки, прудики (обязательно в форме цветков), клумбы с цветами (тогда в форме животных), скамейки и лавочки. Миниатюрные избушки, собранные из узких ярких оттенков бревен, с одним окошком, разместившиеся на двух коротких и точно куриных ножках, впивающихся в поверхность асфальтного покрытия всеми пятью загнутыми когтями встречались на алле то там, то сям. Слегка покачиваясь, справа налево, они изредка разворачивались на месте на сто восемьдесят градусов, и тем движением, словно связывали прошлое с настоящим, которое в отличие от землян радуженцы берегли, и, относили к семь тысяч пятьсот двадцать второму году.

Я медленно прошел мимо каруселей, и, остановившись напротив американских горок, оглядел весь этот парк, яркий, красочный в сияние света (льющегося сверху от растянутых прозрачных светильников), огней (на вроде светодиодных гирлянд) и воды. Вновь ощутив внутри себя тугую тоску пропитанную чувством пустоты и собственной никчемности. В кругу счастливых, довольных жизнью людей, я, как и все земляне, безликая тень, понимал собственную чуждость этому миру, этому телу, и той любви, которую к нему питали. А мои чувства к Лине и вовсе казались смешными. И не только по причине удаленности меня как личности, но и в целом тех качеств моего характера (безделья, лени, хамства, эгоизма), которые радуженцы не имели, не признавали или уже давно от них избавились. От понимания собственной ущербности и чуждости этой планете и Лине, как супруге Беловука, сами собой из моих глаз потекли слезы. Хотя точнее будет сказать, слезы текли из глаз моей девочки, но были напитаны моими переживаниями, отчуждением и болью испытываемой от ревности и невозможности даже объясниться с тем по кому страдаешь.

Теперь для меня, в связи с замужеством Линочки, пропадало и само понятие астрального двойника, не в смысле Галактики, системы, планеты, зла — добра, темного — светлого, ночи — дня, женщины — мужчины, инь — ян, а в значении лишь ее и меня.

Внезапно в трех-пяти шагах от меня и еще дальше, сразу в нескольких местах зрительно воспринимаемо, появилась полупрозрачная фигура голографического изображения девушки. Она стояла в полный рост так, что в первый момент я, аж! вздрогнул, когда девушка возникла вблизи меня в цветастом сарафане, одетом на белую рубашку и подпоясанная тканым поясом. Несмотря на то, что это было голографическое полупрозрачное изображение, очень четко передавались на нем отдельные тона цвета, черты круглого лица с тонкими губами и чуть курносым носом, объемность самой фигуры и даже бело-молочный цвет кожи. А когда девушка, шевельнув губами, улыбнулась, показав перламутровый блеск верхних зубов, я и вовсе остолбенел от такой реалистичности. Легкий ветерок, который здесь в парке слегка колыхал белокурые волосы Лины, стараясь задуть их мне в рот, кажется, шевелил и светло-русые волосы, заплетенные в одну толстую косу, на голографическом изображении. Не только на этом изображении, что поместилось в трех-пяти шагах от меня, но и тех, которые располагались более удаленно, и коих я насчитал с десяток.

— Дорогие товарищи! — разом заговорили голографии, впрочем, их насыщенные, полные мягкости звучания голоса, шли одним фоном. — Администрация городского парка еще раз поздравляет вас с народным праздником спожники, уходящим в своих традициях в глубокую древность. К середине последнего летнего месяца серпень заканчивалась жатва, переработка урожая пшеницы, ячменя и других зерновых. И наши предки отмечали этот замечательный праздник, трепетно сберегая как заготовленные семена, так и саму летопись планеты Радуга и страны Тэртерии. Администрация парка также напоминает, что в связи с праздничным днем аттракционы продолжат свою работу до двадцати четырех часов по местному времени города Молога! Не забывайте, дорогие товарищи, что многих из вас ждут рабочие места, не только завтра поутру, но и ночные смены! Приятного вам отдыха!

Голография девушки еще раз широко просияла мне, блеснув двумя удивительными по тональности синими радужками глаз и пропала, а я торопливо оглядевший пространство вокруг себя, только сейчас приметил, что возле аттракционов нет билетчиков, кассиров. Да и сами люди ожидающие окончания движения вагонетки по американским горкам не создают очередь, а стоят небольшими группами, весело беседуя, улыбаясь и смеясь. И тем, словно в противовес, вызывая во мне чувство сожаления в понимании недоступности данного мира.

— Лина! — послышался отдаленный окрик, и я сам не знаю почему, резко дернул голову в сторону, туда, откуда он донесся, повернув ее вправо. Тотчас увидев торопливо идущую в моем направлении троицу, двух ребят и девушку, видимо, годами сходных с Виклиной. Они шли как раз со стороны аллеи, которая вела в лечебницу, и смотрелись если не запыхавшимися, то явно взволнованными.

— Лина! — еще даже не доходя, опять проронила девушка, вероятно, ей была присуща торопливость разговора и движения, потому как она шага на три обогнав ребят, подскочив ко мне первой, заключила в объятия.

— Ну, ты, что дорогая, мы же, как договорились? — продолжила он с тем же волнением, и чуть отклонившись от меня, заглянула в лицо своими узкими по форме глазами с темно-серой радужкой, окутанной розовой склерой. — Ты, проводишь Беловука и дождешься нас возле фонтана напротив твоего корпуса. Эт, хорошо, что Земко тебя увидел, а так бы мы, непременно, разминулись.

Это была красивая девушка, хотя и не такая как Виклина. Впрочем, ей также было не отказать в четкости и мягкости черт лица, пропорциональности фигуры, упругости груди и попки (да, простит меня Линочка за такие подробности). Ее круглое лицо с заостренным подбородком и уже ставшими привычными для меня выступающими скулами имело очень нежный бежевый оттенок кожи, однако на шее, руках и ногах (так как она была одета в облегающую белую майку и короткие кожаные черные шорты) тон их смотрелся более темным, слегка даже золотистым. Не широкий лоб, высокий нос с выступающей спинкой и такой же выступающий рот с блестящими алыми губами, словно указывали на лидерские качества девушки, выдавая в ней активность и решительность. А широкие светло-русые ресницы, брови, поднимающиеся дыбом на конце, и короткая с рваными концами и густой челкой стрижка, демонстрировали мужественность ее натуры, открытость глаз, губ и шеи.

Девушка рывком выпустила меня из объятий, и, отступив назад, качнула головой в сторону стоящего справа от нее парня. И я, по инерции, двинувшись взглядом по проложенному ей ходу и вовсе оторопел. Потому как черты юноши мне показались очень знакомыми. Квадратной формы лицо с широким, угловатым подбородком, миндалевидные глаза, небольшой с горбинкой нос, светло-красные одинаковой формы губы, белокурые волнистые волосы (подстриженные наподобие шапочки, с полностью оголенным затылком и взъерошенными во всех направлениях локонами верхнего уровня) да редкие веснушки на розово-белой коже щек, лишь минутой спустя были мною соотнесены с дедом Лины, Горясером. А когда юноша, дернувшись ко мне, поцеловал в щеку, сделав это по-родственному, по-свойски, я почему-то понял, что передо мной тот самый Земко. Он под стать деду Виклины был не высоким, коренастого сложения, и почти на голову возвышался надо мной, а зазвучавший его голос имел мощь, хотя и явственно уступал в силе басу, похоже, относясь к баритону.

— Здравствуй, сестренка, — сказал он, с ощутимой заботой и серо-голубые его глаза, кажется, исследовали меня вдоль и поперек. — Ты, что плакала? — очень тихо спросил Земко, и как выяснилось по-совместительству брат Лины, да вскинув вверх правую руку, пальцами огладил поверхность моей кожи на щеках. — Тебя огорчил, Вук? Я же говорил тебе, — так и не дожидаясь ответа, торопливо проронил он, — просил тебя, не спешить с этим замужеством. А, ты… ты мне ответила, что я не могу понять твоих поступков, — Земко досказал это с какой-то ощутимой болью, точно он также как и я был против того поспешного брака, и хотел в том удержать свою сестру. Вероятно, родную сестру, так как темно-синяя радужка его глаз почти не заглушаемая розовой склерой, словно на миг даровала мне возможность увидеть ясные ланиты моей любимой девочки.

— Нет, все в порядке, Земко, — отозвался я, действуя по наитию, и качнул отрицательно головой, стараясь отвести всякие подозрения от отношений между Линой и Беловуком.

Земко вновь нежно поцеловал меня в щеку, и, шагнув в сторону, улыбнулся сильней, с очевидностью, не поверив моим словам, хотя и не собираясь допытываться.

— Ну, что мы едим или нет, — в разговор вступил второй парень такого же роста, что и брат Виклины, с более худощавой фигурой. И я, рывком переведя на него взгляд, поразился бледно-белой коже юноши не только лица, но и обобщенной покрывающей все тело. У парня, как представителя этой расы, а может и планеты, были знакомые мне выступающие скулы и розовая склера глаз. Хотя высокий и широкий лоб, небольшой костистый нос, крупные с треугольным разрезом и карими радужками глаза, выпяченный подбородок и оттопыренные уши (видимо за счет того, что он был обрит налысо) определяли его индивидуальные и довольно приятные черты. Про него, как и про Земко, девушку, да и вообще всех мною виденных радуженцев, желалось сказать, что это очень красивый народ, раса.

Ребята были одеты в черные футболки и желтые мешковатые шорты, а на ногах, как впрочем, и на ногах девушки поместились ярко оранжевые кеды-мокасины на тонкой черной резиновой платформе.

— Разумеется, едим, правда, Лина? — спросила девушка и схватила мою руку, зажав ладонь в своей. Я, было, открыл рот, чтобы отказаться, так как не знал, стоит ли мне куда-то ехать, но потом враз его закрыл, вспомнив, что Лина договорилась с ними о встрече. А я… Я не хотел вредить моей любимой девочке, не хотел ее как-либо подводить.

— Правда, правда, Каля, — отозвался Земко, в той короткой фразе, наконец-то, сообщая мне, имя девушки и схватил мою вторую руку, схоронив ее в собственной широкой ладони, вплоть до запястья. — Моей любимой младшей сестренке просто необходимо побыть среди сокурсников, на лоне природы да еще в такой чудесный летний день!