Мы уже порядка двадцати минут ехали в открытых кабинках по канатной дороге, покинув городской парк. В этом случае кабинка представляла собой две пары кресел укрепленных друг напротив друга, подобно тем, что помещались на колесе обозрения, в центре которого располагался невысокий столик. Ограда в виде металлических цепочек, окружала кабинку вплоть до метрового уровня, а мягкие сидение, отсутствие крыши делали и вовсе полномасштабное обозрение местности.

Канатная дорога протянулась между очень редкими металлическими опорами от парка аттракционов, в частности от колеса обозрения, вплоть до поселения Волоша (как пояснил мне Земко). И если по началу я наблюдал позади нас яркие огни парка, а под нами протянувшееся лентой полотно дороги с движущимися по ней в свете фонарей автомашин. То погодя, когда сама канатка углубилась в лесные пространства всего-то, что и смог увидеть так это полотнище крон деревьев, в сияние которое истончали мерцающие крупицы звезд и светящаяся полоса туманного света Млечного Пути.

Впереди, однако, участок леса, который явственно составляли береза, ольха, липа, клен, ильм, за редкостью дуб или хвойные деревья, завершался каким-то нагорьем. Не то, чтобы высоким, так как сами вершины смотрелись там одиночными, просто в сравнение с высотой канатки значимыми. Впрочем, их освещенные сравнительно ровные склоны, казались каким-то очередным возможным аттракционом. В стороне от тех возвышенностей протекала широкая река, узнаваемая по оставленной ее руслом просеке, и чуть поблескивающей в сияние звезд серебристой воде. Сама канатная дорога была проложена в промежутках леса, где росли более низкие деревья.

Все то время, что мы ехали, присутствующие со мной в кабинке Земко, Каля и Ярец (как звали другого юноша) молчали, вглядываясь вдаль пространства, точно также как и я, им любуясь. Только в моем в случае впервые, в ихнем, определенно, нет.

Теплый ветерок, здесь на высоте тридцати или более того метров, много сильнее колыхал мои волосы, порой запихивая их мне в рот. И я, вдыхая движение ветра, ощущал невероятную свежесть воздуха, словно пластами снятого с вершин гор, вместившего в себя не только исходную его чистоту, но и чуть воспринимаемую влажность.

Я прервал тишину лишь, когда вершины гор нарисовались по правую сторону четко. И я к собственному ужасу или изумлению узнал в них форму построек земных египетских, ступенчатых пирамид. Тех самых, которые располагались на северо-востоке континента Африки вдоль течения реки Нил. Величайших архитектурных памятников Земли, к которым относилась одна из «семи чудес света» — пирамида Хеопса. И которые… которую я в свое время так сказать видел «в живую». Оно как мои родители в тот самый, свой срок, подарили мне и моей жене свадебное путешествие в Египет, с оплаченным и обязательным посещением пирамид.

На Радуге три пирамиды стояли на приличном удалении друг от друга, будучи (как я ранее заметил) ярко освещенными, за счет сияния самих стен и окружены порослью леса. Не то, чтобы пирамиды смотрелись брошенными, а места вокруг них дикими, наоборот, и посадки в виде ровных рядов, и деревья (в основном березы) были явственно искусственными насаждениями.

Самая крупная пирамида, та, которая на Земле называлась пирамида Хеопса, занимала центральное положение в отношении двух других (менее высоких) и расположившихся диагонально. Стены всех трех наблюдаемых пирамид не просто перемещали по себе свет, но и имели небольшую вогнутость в центральной части, и были облицованы (в отличие от земных) белыми плитами. А сами вершины всех трех пирамид венчали желтовато-розовые также в форме четырехугольных пирамид полупрозрачные камни, на вроде минералов.

Минералы…

Эт, я просто так предположил, что минералы. Видимо, потому как сами вершины смотрелись полупрозрачными, слегка переливаясь.

Переливались светом, однако, и стены пирамид, точно на их поверхности были проложены светодиодные гирлянды. Хотя в основании одной из пирамид на высоком возвышении, и то виделось с высоты, по которой двигала кабинку канатка, располагалось ровное асфальтное или бетонное покрытие, а центральное место занимала статуя сфинкса. Высеченная из монолитной скалы и окрашенная в желтый цвет, по поверхности которой были раскиданы крупные пятиконечные звезды (словно подсвеченные изнутри), эта статуя повторяла формы лежащего на земле льва с человеческим треугольным лицом, широким лбом и острым подбородком. Лицом, которое несло в себе черты Лины и ее народа, выраженные скулы, с еле заметной горбинкой и чуть приподнятым кончиком нос, тонкие, изогнутые брови, пропорциональные губы и крупные миндалевидные окрашенные в розовый цвет глаза. Так как сама статуя вряд ли превышала двадцати метров, она смотрелась в сравнение с движущейся кабинкой канатной дороги низкой, хотя и относительно длинной.

И здесь вновь отличаясь… Зеркально отличаясь от состояния на Земле, так как была не то, чтобы восстановлена, просто прекрасно сохранена. Потому как на Земле (о том мне рассказывала супруга Маришка) лицо сфинкса в прошлом изуродовали по приказу одного из шейхов, таким образом, выполнившего завет Мухаммеда, который (непонятно почему) запрещал изображать человеческие лица на скульптурах. Здесь же статуя сберегла не только свое лицо, но и носимый когда-то древними египтянами Земли полосатый фиолетово-золотой платок, немес (спускающийся своими концами на плечи), и урей (атрибут фараонов, в виде укрепленной на лбу золотой фигурки змеи), и длинную бородку, край которой упирался в вершину крыши расположенного между передними лапами сфинкса миниатюрного храма. Переливающееся розовым светом строение по форме повторяла четырехугольную пирамиду и было создано, возможно из того же полупрозрачного минерала, что и вершины самих пирамид.

Оглядев этот замечательно сохраненный или воссозданный исторический памятник, я подумал, что религия на Земле зачастую (а может и всегда) вела человечество к извращенным понятиям, выступала тормозом в развитие науки и, определенно, коверкала общественно-политический строй, уничижала нравственность.

Впрочем…

Эта мысль пролетела в моем мозгу столь стремительно, что мне показалось, она никогда и не была моей, а являлась пришлой, хотя и очень разумной. Может поэтому я сначала выдохнул, только потом, осознал, что спросил:

— Бог мой, что это?

— Что ты сказала, Лина? — вопросом на вопрос почему-то первой откликнулась Каля, точно оправдывая предположенное мною первенство во всем.

— Пирамиды? Это настоящие пирамиды или только муляж? — спросил я и сам, поражаясь, откуда раздобыл такое умное слово… сравнение.

Я очнулся от заданных мною вопросов не сразу, лишь тогда когда вздохнул реющий в данной местности аромат, дух, запах.

Запах, который был напитан кисловатым привкусом речной ряски, покрывающейся такими крошечными, желтыми или белыми цветочками.

Дух, покачивающего листвой дуба.

Или ни с чем, ни сравнимый аромат березы, ассоциативно указывающий на мою Родину.

Мою Россию.

Мою Землю.

Верно, именно аромат моей планеты, вдыхаемый с рождения, и вернул меня в реалии другой жизни.

Жизни Виклины, Лины, моей девочки, моей любимой девочки. Так как минутой спустя, до моего слуха донесся голос Кали, сидящей на соседнем кресле:

— Естественно, настоящие. И пирамиды и монументальная скульптура сфинкса являются великими сооружениями древнего мира радуженцев, выполняющими роль власти, мощи данного периода времени и нашего народа над другими расами. Сейчас сохраняясь только как исторические памятники в целом планеты Радуга. Так, что вопрос твой Лина, я не поняла, к чему прозвучал?

— А Маришка говорила, что ученые считают пирамиды элементом заупокойного комплекса, — совсем непонятно для чего, я это проронил, после Кали, может по привычке стараясь не выглядеть этаким болваном.

Хотя сейчас было бы лучшем промолчать, чтобы не подставить Линочку собственной тупостью. Оно как уже в следующую минуту Каля развернув голову в мою сторону, довольно жестко сказала:

— Лина, ну, зачем ты опять об этом. И при чем тут вообще элемент заупокойного комплекса. Точно ты не знаешь, что в пирамидах фараонов никогда не хоронили, а те единичные находки захоронений мумий в их расположение отрицают теорию усыпальниц. И, вообще, сколько можно о том дискутировать с тобой.

— Все! Все, Каля! — весьма сурово откликнулся Земко. Он сидел напротив девушки, и тотчас протянул руку вперед, ожидая и от нее того же жеста. — Будет вам поднимать этот бессистемный спор. Оставим его на решение научного мира, мы же творческие личности не должны забивать собственные мысли теми диспутами.

Брат Лины едва дернул вверх руку, словно дирижер призванный руководить оркестром, с тем на какой-то миг, сдержав движение указательного пальца на созвездие, которое на Земле называли Кассиопея, а люди на небосводе наблюдали в виде английской буквы дабл ю, или русской перевернутой «м».

— Видишь его, — тихо шептала мне в ухо мама, соединяя отдельные звезды на небе Земли в единую линию движением пальцев. — Вот той центральной звездочкой, точно соединяющей соседние, всегда была я, среди ребят, моей юности… Нас пятерых. А ты знаешь, сыночек, — теперь нежный голос мамы переходил на едва ощутимый шепот, точно сказывая, что запретное. — Что наши с тобой предки называли это созвездие Косарями, а сами звезды представляли каплями росы на лезвие косы, — рассказывала Анна Леонидовна, тогда, когда я был чудесным, милым мальчиком и умел любить не только этот мир, но и ее саму.

Не понятно, почему я сейчас вспомнил про маму, когда-то ею рассказанное…

Может потому, как увидев этот прекрасно сохраненный исторический памятник, оценил уважение радуженцев к своему прошлому, которое, конечно же, изначально формировалось от малого почтения к собственным родителям, предкам, к тому, что им дорого, ими сотворено. И в дальнейшем, наподобие огромного снежного кома, оплетаясь, созидало преклонение перед обобщенной историей этой планеты. Я, глядя на возвышающиеся по правую сторону пирамиды и замершего сфинкса, и сам понял, что передо мной не муляж, а исторический памятник.

Внезапно над головой сфинкса, словно выпорхнув из полосатого фиолетово-золотого немеса, а может изваяния змеи, появился огромный полупрозрачный шар. Точнее это был сплюснутый эллипсоид, повторяющий форму планеты Земля. Так как сжат был по полюсам, и немного растянут по экватору. Шар какое-то время смотрелся неподвижным, а когда внезапно напитался синью цвета и принялся вращаться вокруг одной оси, несколько затемнив и лицо сфинкса, я сообразил, что это голографическое изображение представляет собой планету Радуга. Еще пара вращений и синь чуть колышущегося тона на планете в трети своей сменилась на яркую зелень, будто единого растянутого по всей поверхности шара континента. А потом этот мощный единый материк принялся распадаться на отдельные части и в унисон с вращением планеты вновь сходится в единый континент. Пока, верно, как итог материки разделившись не заняли привычное мне положение и количество. Теперь на планете наблюдаемо начертались семь континентов, два из которых белыми шапками расположились на полюсах, и пять омывающих их океана.

Шар сделал еще один виток вокруг оси, а после замер и тотчас на его поверхности более значительно выступили границы самого большого континента, который на Земле носил название Евразия. Материк прямо на глазах стал расти в размерах, одновременно, всасывая в себя объем самой планеты и также степенно его границы рассеивались на фоне статуи сфинкса, стремясь отобразить лишь малую его часть. Находящуюся в средней полосе России на планете Земля, где в том же самом месте на планете Радуга минутой спустя проступили, будто видимые с высоты птичьего полета вершины трех пирамид, чуть различимая статуя сфинкса и огромные пространства леса. Голографическое изображение еще минуту было различимо над головой сфинкса, а потом и вовсе как-то разом вошло в золотое изваяние кобры, прямо в ее чуть распахнутый капюшон.

— По предположениям историков и археологических находок, — прервав тишину этой удивительной по открытиям ночи, заговорила Каля. — Наши предки после падения на Радугу метеорита, который частично разрушил континент Борея и сместил магнитные полюса, основали на материке Ассия в центральной ее части в верховье реки Ра, на территории современной Тэртерии, цивилизацию Древнего мира, одно из названий которой звучало, как Мудраия. Носители бореального языка, создатели характерных форм архитектуры, письменности, практической медицины, астрономии, календаря. Неужели ты, Лина считаешь, — звонкий ее голос, теперь зазвучал слегка визгливо, точно каждый миг, жаждая взять еще более высокую ноту, а кожа лица с легким бежевым оттенком на щеках заалела, наблюдаемо даже в ночи. — Считаешь, что это все они не могли сделать сами, без какой-либо помощи извне. Я имею в виду одну из концепций разработанную Дари Дедил, каковую ты поддерживаешь. В смысле вмешательства в развитие нашей планеты инопланетных цивилизаций.

Каля замолчала, все же ей не удалось довести звучание собственного голоса до пронзительного визга, а я, оглядев сидящих напротив ребят, внезапно громко засмеялся. Ну, в самом деле, не смешно ли…

Что из миллиардов, триллонов, квадриллонов, а может и всех квинтиллонов, сикстиллонов, септиллонов людей… всяких разных: черных, белых, розовых, бежевых. Словом среди этого множества живущих в нашей Вселенной, в зеркально отраженных Галактиках, схожих системах, одинаковых планетах… Среди этого количества людей я сумел, смог переместиться, притянуться к той, которая в противовес мне не только верила в высшие силы, создавшие наши миры, но и имела собственный взгляд, мысли на те или иные исторические факты своей планеты. Видимо, потому как Лина оказалась столь обратной моим желаниям, принципам, знаниям, я с ощутимой издевкой, на которую только и был способен, в связи с ущербностью своего образования, прекращая смех, произнес:

— Ты еще Каля, скажи, что поддерживаешь эволюционный путь развития человечества от приматов, — вымолвив, очевидно, единственное на, что был годен.

Подруга Лины и вовсе гулко заухала, один-в-один, как филин, что порой своим уугу-угу нарушал местность, не только, в районе оставшихся позади пирамид, но и под нами, где вновь полосами встал лес. Впрочем, сейчас под двигающейся кабинкой канатки высились кроны дубов, и их чуть зримое покачивание в поблекшей на небосводе туманной полосе Млечного Пути казалось колебанием волн на море, подымающих в воздухе кисловатый аромат зеленой листвы.

— Не будем больше об этом дискутировать, девочки, — вмешался в разговор Земко, и мне почему-то показалось он не столько хотел защитить Лину, сколько старался прикрыть Калю, и легохонько улыбнулся. — Тем паче Беловук запретил обсуждать с тобой сестренка какие-либо волнительные темы, к которым он отнес и концепции Дари Дедил.

Земко слегка качнул головой, подавшись вперед от спинки кресла, обхватив пальцами закругленные края деревянных подлокотников и его белокурые волосы, взъерошенные на макушке, слегка шевельнулись, точно подхваченные ветром или лишь желающие выполнить единый мотив, вторящий этой удивительной ночи.

— Знаешь, Земко, — как-то совсем напористо, словно переходя в атаку проронил сидящий напротив меня Ярец, и, протянув руку, чуток толкнул брата моей девочки в грудь, возвращая, таким образом, ему прежнюю расслабленную позу. — Ты не можешь запрещать Лине, думать и отстаивать свое мнение. И я, например, солидарен с ее взглядами, считая, что если теория вмешательства инопланетных созданий в нашу историю, жизнь человечества и отдельной личности не опровергнута, значит, имеет право на существование. — И его губы с нависающей верхней растянулись в приятной улыбке так, что я понял на Радуге собственное мнение не являлось чем-то удивительным, а любая теория имела возможность на жизнь.

Я глянул на его выпяченный гладкий подбородок, только сейчас осознав, что у виденных мною радуженцев зачастую не имелось на лице не то, чтобы бороды, усов, но даже малого намека на присутствие там растительности.

А в черно-лиловом небосводе, сейчас вроде растерявшем всякую синь, оттенки розового, голубого цвета, остались править только септиллоны звезд, которые, похоже, сглотнули и туманную полосу света Галактики. И далекому «ух-ух» чуть слышно подпевал свистом ветер и едва ощутимо, очень редко повизгивала плывущая в воздухе затерявшаяся над пространством леса одиночная кабинка канатной дороги.