Свежесть, напитанная легкой прохладой и кисловатым привкусом нарождающейся зелени витала в горах, хотя небосвод, вопреки наступившему марту все еще был затянут серо-стальными тучами. Точно этот мир, планета, Земля уже более не могли сиять оттенками радуги или солнечного света. Словно на небесный купол уже более и не собиралось всходить Солнце. А может это только я уже не мог, не умел, не хотел видеть переливы красок моей Земли, так как любил не столько даже планету Радугу, сколько все то, чего касалась моя любимая.

Впрочем, даже в таком мрачном настроении я не мог не приметить выступающие дали горных хребтов. Здесь в непосредственной близи горы, несмотря, на покрывающуюся зеленью травы почву и распускающие на веточках деревьев прямо-таки оливковые листочки, просматривались в серых тонах. Там же удаленно они были укрыты плотными белыми слоями льда и снега. Не только сами верхушки их, вроде несущие на себе мутно-пепельные небеса, но и кажущиеся в той мороке пологие склоны. А ощутимая теплота дня, когда-то выглянувшего из-за туч солнца, отразилась в желтых головках одуванчика или прячущихся в зелени травы ярко фиолетовых фиалках.

Одиночество, правящее во мне, создавало плывущее серое марево и в воздухе, напоминая зыбкий такой туман, будто жаждущий сожрать мои воспоминания о Лине, а может и меня самого.

Покинув двор стариков, я неспешно направился вдоль неширокой асфальтированной дороги поселка, вверх. Не то, чтобы намереваясь достигнуть соседнего поселка прячущегося за ближайшим склоном горы, просто намереваясь пройтись и хоть чуть-чуть развеяться.

В поселке, как зачастую в небольших населенных пунктах России, пешеходных дорожек не имелось. И если они еще где-то были проложены, так только в центре, около администрации, базара или церкви. Там же где жили мои старики и дальше по дороге их отродясь не имелось. Местами, правда, сами жители асфальтировали промежуток до дороги, впрочем, в основном на нем росли деревья, кусты, за редкостью цветы.

И хотя любой выход из калитки был облагорожен узкой бетонной полоской, основу этого места являла почва. Рыхлая если ее вскопали, или лоснящаяся от воды, но тогда лежащая пластами, или выглядывающая из глубоких разлиновавших землю во все стороны луж.

Удивительно, но сейчас время снизило свой неуемный, быстротечный ход, сделав его растянуто-неповоротливым, особенно в ночи, когда меня мучил страх и бессонница.

Видимо, отсутствие дел, обязанностей, работы, прежних интересов и вызывало его вялое течение. А любой процесс очень быстро меня отвлекал мыслями о моей любимой девочке. Единственное чем я мог заниматься, так это читать. Я и сам поражался, почему чтение мне стало доставлять радость. Чтение не только художественной литературы, которой был набит дом стариков (так как бабушка в свое время преподавала в школе русский язык и литературу), но и публицистики, которую я находил в Интернете.

Еще более я, оказался, изумлен, когда нашел в мифологии индусов легенду подобную той, что услышал от Виклины, про потерянные частички одной мысли. Только в мифах Земли мыслью выступал сам бог Брахма, создатель Вселенной, правитель мира, отец богов и людей. Когда-то Брахма силою мысли разделил себя на две частички, из которых создал мужчину и женщину. Индусы считали, что счастливые, любящие супруги, как две половинки единого существа, воссоздают бога Брахму.

Была подобная легенда и у древних греков. Легенда про андрогинов, расы, которая имела признаки мужского и женского пола в каждой отдельной личности. Невероятно сильные они пытались даже взойти на небо, чтобы отобрать власть у богов, но были по приказу Зевса, главного из богов-олимпийцев, рассечены на две половинки. И те половинки с тех пор влекла друг к другу любовь, а возникающая мощная привязанность дарила близость, радость и счастье.

Хотя мне, конечно, больше нравилась легенда Лины.

Меня еще и после первого, второго посещения Радуги стало интересовать то, что волновало мою девочку, а сейчас я сосредоточил свое внимание на теориях происхождения и появления людей. Тех теориях, которые существовали на Земле. И не только двух основных, а именно сотворение человека богом, по его образу и подобию, которую навязывала нам религия, и эволюционную, каковая предполагала происхождение человека от приматов. Мне стало интересным узнать, что земляне также не отвергали в собственном появление плод труда инопланетян, происхождение первых людей от амфибий, полулюдей-полуптиц и даже великанов.

Впрочем, тут мне, кажется, земляне вновь загнули в желании как-нибудь приукрасить собственное появление. Верно, потому как долгое время человеческий род придерживался одной теории, той самой по которой был создан богом, выступающим в отношении людей всего-навсего господом, создателем. Тем самым человек определял собственное место на Земле (в отличие от радуженцев, уравнивающих себя с инопланетянами) как подданного, раба божьего. Лишь в крайнем случае сравнивая себя с сыном. Да и то данная аналогия наполняла определенные религии и, несомненно, более древние: иранский зороастризм, славянский ведизм, язычество, сикхизм, где человек выдавал себя за потомка бога.

Больше всего, среди этого довольно-таки разнообразного религиозного воззрения землян, мне понравился сикхизм. Вероятно, потому как в этой вере бог вновь разделялся надвое. И рассматривался с двух сторон, как первооснова мира — Ниргун и Саргун, бог внутри каждого человека. Считалось, что бог в процессе создания выразил себя, как Саргун в природе. Поэтому после смерти человека его душа возвращалась в природу, к богу. И тем, такое воззрение землян, словно обещало для меня встречу с Линой. Пусть бы даже после моей смерти.

Дорога, по которой я двигался, прижимая обдуваемые прохладным ветром уши к воротнику демисезонной синей куртке, шла в направлении небольшой горной реки. И если в поселке она была асфальтирована, то сразу за чертой населенного пункта переходила в грунтовку. Сейчас дорога делал крутой поворот, и взбиралась на небольшой пригорок, словно разломив надвое достаточно выровненную часть местности, лежащую по правую сторону, от довольно-таки овражистой левой.

Несмотря, на ощутимое присутствие людей, проложенную ими дорогу, линию электропередач, здесь ощущались остатки первозданности природы. Потому мощные деревья тополей захватывали не просто овраг, но и подступы к нему, скрывая в таких лесках дикие плодовые деревья, клен, ольху и расхлябанные кусты боярышника, калины, орешника. А земля покрытая ковром пожухлой, серо-коричневой, опавшей листвы, перемежевалась лежащими ветками, мощными стволами деревьев, и вовсе огромными валунами с чуть зеленеющими мшистыми боками.

Взобравшись на пригорок, я замер на нем всего на чуть-чуть, отметив впереди его более крутой спуск. Дорога, слегка изгибаясь вправо, с тем вроде направляла свой путь к раскинувшейся в низине небольшой базе отдыха, где всего-то и просматривалось, что пять-шесть одноэтажных домов, да пригороженный неширокий участок земли с пасущимися лошадьми, освобожденный от лесного массива. Я лишь кинул торопливый взгляд на расположенный по направлению грунтовки клочок цивилизации, и тотчас склонив голову, прижался левым ухом к поднятому воротнику куртки, шагнув вперед.

А минутой спустя, услышал позади себя скрипящий звук тормозов.

Мне, кажется, я едва успел оглянуться, осознать, что на меня летит на огромной скорости черная девятка. Несмотря на мгновенность происходящего я успел испугаться, ощутить леденящий холод внутри груди, и сделал несколько шагов назад. А потом зачем-то закрыл глаза.

Удар, по-видимому, был очень сильным. Впрочем, я это не понял. Я всего-навсего, что и отметил, точнее, ощутил так это касание переднего бампера автомобиля о мой левый бок, и мощный толчок, который, так-таки, подкинул меня вверх.

И в тот миг я открыл глаза и увидел пузырчатые дымчатые облака, как-то и вовсе ежесекундно перешедшие в сине-фиолетовый фон, на котором моментально загорелись волокнистые струи голубого, оранжевого, зеленого цветов, напомнившие мне новогоднюю мишуру. Вырезанная из разноцветной фольги она внезапно заискрилась декорирующими ее мельчайшими снежинками, звездочками, колечками и схожей с напылением изморозью. Весь этот декор столь насыщенно заиграл красками, переливами струй и темными отблесками, окутывающими его со всех сторон. И как-то махом развернул перед моим наблюдением бесконечные просторы Млечного Пути, выступившего всей массой звездных скоплений, множественностью замкнутых или вытянутых разнообразных по цвету и структуре облаков.

И вся эта мешанина цвета, сияния, форм также быстротечно свернулась в спиральные рукава, расположившись объемными такими колесами…

Не просто четырьмя, пятью, а, кажется, их бесчисленным количеством, которые мгновенно закрутились, точно лопасти вентилятора и единым порывом втянули меня в свои бескрайние просторы завертев уже меня, как крошечный нейрон, личность, душу… Или все-таки мысль.