Наверно, я на какой-то срок потерял ощущение себя как человека, превратившись только в крошечный нейрон. Впрочем, когда я вновь стал ощущать себя самим собой и стал опять мыслить, увидел впереди слегка колеблющуюся воду, в которой словно в зеркале отражались растущие по берегам с обеих сторон пальмы. Они располагались как по самому краю берега реки, так и внутри лесного массива, высокие, стройные со светло-коричневыми кольчатыми стволами и широкими ярко зелеными перисто-рассечеными листьями, поместившимися в кроне. Возле береговой линии и точно замершей в своем движение реки росли какие-то высоченные папоротники, кусты с лентообразными, кожистыми листьями, порой свешивающие концы листьев в воду. И если тут возле воды почву покрывали насыщенно изумрудные подушки мхов, то там, в глубинах леса, не просматривалось даже малой части земли. Казалось, в пространстве какого-то тропического леса все было замкнуто мощными стволами деревьев, разросшегося кустарника, папоротника, лиан, создав непроходимые чащи. Раскатистые голоса животных, окрики птиц, гудение насекомых наполняли саму местность жизнью, а льющийся с небес, здесь по течению реки выступающего тонкой голубой полосой, солнечный свет, придавал мягкости и теплоты этому краю.

Легкий ветерок едва оглаживал мое лицо и приносил на себе насыщенный аромат речной воды, смешанный с каким-то приятным, нежным ароматом, включающим в себя сладость распустившегося цветка и пряность горько-миндального, терпкого вкуса. Поэтому я, толком даже не оглядев ту речную местность, мгновенно понял, что вновь переместился в тело Лины. Не просто в виде мельчайшего нейрона, а полноценно ее заместив в нем.

Что и говорить, но данное мое перемещение вызвало двойственность чувств. Радость, что я соприкоснулся с моей любимой и страх, что могу ей навредить. Напрочь погасив беспокойство за собственную жизнь, точно я забыл, что на самом деле предшествовало тому перемещению, там на Земле.

Сейчас я, ощутив тело любимой, чуть повел взглядом, сообразив, что сижу на плетеном низком кресле, точнее лежаке, так как ноги мои покоились именно на удлиненной его части, прикрытые до талии темно-синим пледом.

— Линочка, здравствуй! Я так тебя люблю, — прошептал я, не то, чтобы надеясь, что меня услышат, просто не в силах молчать. И вскинув правую руку вверх, прикоснулся губами к тыльной стороне ладони моей любимой. Пусть и не своими, лишь ее губами, но все же поцеловав, выразив радость по поводу нашей встречи. И, похоже, впервые за весь срок моей жизни, страданий по Лине, ощущая примолкшую во мне тоску, одиночество и словно вспять нее возродившуюся полноту жизни.

— Дорогая, — услышал я позади низкий с бархатистостью голос. И обернувшись, увидел бабушку Виклины, ту самую которую первой встретил на Радуге. Отметив в ней живость, подтянутость фигуры, столь отличной от моей бабушки. Впрочем, сейчас в щелевидных, близкорасположенных насыщенно голубых глазах Сини мелькнуло беспокойство, а тонкие розовые губы приметно дрогнули. Мне, кажется, и ее соломенные недлинные волосы, передние пряди которых доходили до ключиц, а рваные кончики создавали впечатление небрежности потеряли привычную им стильность прически боб. Да и одежда на Сини в виде голубых клешеных брюк и облегающей зеленой, трикотажной футболки с длинным рукавом, подобной той, что находилась на Лине, все выдавало в ней волнение, плохо скрываемую тревогу.

— Прости, дорогая, — произнесла бабка, и, обойдя меня, опустилась на палубу небольшого катера, опершись об его невысокий борт спиной. Катер позади моего кресла, как я успел отметить, выделялся собранной из тростинка высокой и широкой надстройкой, почти впритык подходящей к бортам и расположившейся по его центру. Сам корпус катера был выдолблен вроде из единого ствола дерева, а борта его увеличены за счет досок. Не слышалось как такового шума привычного при работе двигателя, хотя само судно с удлиненным носом, и скорей всего такой же кормой (впрочем, не просматриваемой из-за надстройки) зрительно двигалось по реке вперед.

— Это звонили твои родители, — с мягкостью своего низкого голоса продолжила Синя и губы ее вновь дрогнули. — Спрашивали о здоровье. Я им сказала, как ты и просила, что идешь на поправку. И не стала распространяться о заболевании твоего мозга. Однако считаю, что нельзя скрывать серьезность положения твоего здоровья и долгий восстановительный этап, который он захватит.

Я сидел затаив дыхание, глядя, как бабушка Лины слегка отклонившись назад, прислонилась к невысокому борту катера, и чуть вздела голову, чтобы было лучше меня видно, еще подумав о том, каким образом они звонят. Ведь за время своего здесь пребывания ни разу не видел какое-либо мобильное устройство в руках у радуженцев. Ну, там телефон, планшет, плеер, не считая, конечно, персонального компьютера у Линочки в доме. А потом я отвлекся, так как Синя, стала говорить о болезни моей любимой девочки, к последствиям которой относилась потеря памяти, кровоизлияние и возможное отключение работы мозга. И, что сейчас в санатории, куда они направляются, будут созданы все условия, чтобы Лина поправилась и полностью восстановилась.

Я сидел и молчал, точно огретый палкой по макушке, потому как вновь понимал, что эту болезнь и возможные ее последствия, скорее всего, вызвали мои перемещения. И теперь страшился одного, как данное мое перемещение скажется на здоровье любимой.

— Ну, ладно, — закончила свои ужасающие пояснения Синя, той откровенностью сводя меня с ума от беспокойства за здоровье Лины и невозможность, что-либо спросить и как-либо это поправить. — Не будем говорить о болезни, дорогая, раз ты этого не хочешь, — дополнила бабушка и улыбнулась, вскинув вверх уголки тонких, розоватых губ, — так как я уверена, под бдительным надзором врачей и вдали от городской суеты, ты вскоре поправишься. А теперь продолжим прерванную беседу, — она внезапно смолкла и перестала улыбаться вспять тому, заложив несколько тончайших гусиных лапок вокруг глаз и две более значимые морщинки между бровей, точно намереваясь говорить не столько по желанию, сколько по принуждению. — Значит ты решила развестись с Беловуком, вопреки предостережениям комитета по подбору супружеских пар, что в таком случае никогда не получишь распределение на работу в город Гардарика. И все это потому как полюбила другого. Того, с кем не можешь познакомить даже меня в силу удаленности его местожительства и отличия нашего мировоззрения. Тогда у меня возникает предположение, что ты с ним познакомилась в Виксе, информационной компьютерной сети охватывающей все страны нашей планеты. Однако я не понимаю, как можно говорить о любви к человеку, с которым ты знакома виртуально. У вас не было полноценного общения, встречи, а значит и слова любви, быть может, являются ошибочными. Также, — Синя слегка понизила свой голос и перевела взгляд с моего лица, посмотрев в сторону надстройки позади нас, словно проверяя, никто ли нас там не подслушивает, — как было ошибкой выйти замуж за Беловука. Я сразу тебе говорила повременить, определиться в своих чувствах. Ты же не послушала тогда, не слушаешь сейчас. Но если тогда ты кинулась в брак, будто стараясь от чего-то спастись, то теперь в тебе столько печали ни чем, кажется, не подтвержденной. И меня пугает эта поспешность принятия тобой решений. Словно, ты стараешься себя спасти, уберечь от чувств в тебе правящих и бросаешься «из огня да в полымя».

Процитировала бабушка Лины знакомое мне с детства выражение русского народа, тем снова подтвердив общность наших культур. И это, несмотря, на построенные пирамиды в их стране, и более древнюю историю. А может и мой народ русский, славянский являлся значимо древним, чем о том писали наши историки, не уступая тому, из рода которого была Лина. Ведь на планете Земля всегда правили религиозные догмы, которым было присуще искривление истории, извращение летописей, уничтожение новых научных знаний. Скольких людей сожгли, утопили, повесили, расстреляли те самые активисты, несущие основы религиозных учений, чтобы насадить их искусственное появление и тем самым заковать народы в ложных понятиях рабских цепей.

Скольких сожгли, утопили, повесили, расстреляли тогда. И скольких еще уничтожат, прикрываясь этими безумными теориями рабства, в жажде управлять серой массой ни о чем не думающих людей. Таких людей, каким был раньше я… Раньше, до встречи с Линой и ее удивительным миром, где основой являлся человек — глава и сын самой природы. Умеющий ее разумно использовать, беречь и, главное, любить!

— Я понимаю, — тем временем продолжила говорить Синя, отрывая меня от собственных умозаключений и возвращая в нынешний момент. — Новое произведение посвящено твоей любви, тому, кто прячется в нем под личиной землянин. Но не, кажется, ли тебе, дорогая, что расстояние и те отрицательные качества, которыми ты его наградила, могут разрушать твои чувства, стоит вам встретиться. Ибо невозможно и неправильно любить черствое, самовлюбленное существо, которое вряд ли сумеет ответить взаимностью. И разве, вообще, можно любить избалованного эгоиста и бессовестного хама, как он сам себя представляет. И где он или ты такие устарелые эпитеты только и нашли?

Синя, наконец, смолкла и посмотрела прямо в мои глаза, точнее глаза моей любимой. Я не знаю, что в этот миг они выражали, так как были полны слез. Если сказать, что я был сбит с толку, значит, ничего не сказать о правящем во мне страхе, сомнениях. Мне даже показалось, все, что сейчас сказала бабушка Виклины, какой-то густой туман слов. Или этот густой туман появился перед моим взглядом, а после выплеснулся на щеки потоками слез. Так как я понял, признавшись себе в том, что Линочка знает о моем перемещение. Видимо, она находится в такое мгновение подобно маленькому нейрону подле своего мозга и наблюдает за всем происходящим, а может, я лишь накрываю ее сверху собственными связями, вроде шапки. И потому так быстро вспыхнула между нами связь, чувства, любовь, оно как мы оказывались в отношении друг друга на очень близком расстоянии, касаясь мыслями, личностями, душами.

Любит…

Неужели, Линочка может меня любить. Меня черствого, малообразованного эгоиста и хама, полную противоположность ей и умом, и воспитанием, и испытываемыми чувствами.

Это было слишком для меня.

Слишком прекрасно, чтобы стать правдой!

Слишком горько, чтобы быть правдой!

Правды, которая не имела возможности дальнейшего развития и воссоединения любящих душ, личностей, мыслей (все же вряд ли лишь сети нейронов мозга).

Лучше уж, чтобы мучился я один!

Я совсем не хотел втягивать в это мою девочку…

— Почему молчишь, дорогая? — вклинилась в мои мысли Синя, и совсем чуть-чуть вздыбила верхнюю губу, приоткрывая ряды ровных, белых зубов, которым бы позавидовали мои старики, уже давно лишившиеся своих кусачих органов во рту.

Она теперь согнула правую ногу в колене и совсем немного подтянула к груди, опершись на нее рукой, точно намереваясь подняться. Я, вскинув правую руку к лицу отер щеки от текущих слез, и, отведя сам взор вправо, уставился на легкое колыхание лентообразных, широких листьев куста растущего в этой части особенно густо по берегу реки, чьи удлиненные концы прочерчивали по зяби воды чуть зримые полосы. И до этого лес был наполнен всевозможными звуками, однако, сейчас послышалось раскатистое уик-уик. А потом в кроне листьев не высокой пальмы появилась маленькая обезьянка. С густой серо-коричневой шерстью, удивительной такой бородкой при отсутствии волосяного покрова самой мордочки, и очень длинным хвостом, держащим его строго вверх. Обезьяна совсем немного зарилась в сторону плывущего по реке судна, а после, блеснув глазками и чуть тише прокричав кэх-кэх, пропала с поля видимости.

— А если он, тот землянин, — отозвался я, все еще внимательно вглядываясь в крону дерева не то, чтобы желая увидеть обезьянку, просто не в силах смотреть в глаза Сини и оправдывать себя перед Линой, так словно уже был на сто процентов уверен, что она меня слышит. — Если этот земляни, только под ее, точнее моей, — продолжил я, поправляясь, — любовью лишь и сможет стать человеком. Настоящим человеком. Искренним, добрым, трепетным. Может все, что в нем имелось до моей любви, было напускным, обманным. А когда я его полюбила, он изменился, с него спала корка, шелуха и показалась его суть. Суть, имеющая право на чувства, эмоции, на любовь. Если так, если существует надежда его исправить, мне можно попробовать?

— Нет! Нельзя! — очень жестко ответила бабушка и качнула отрицательно головой так, что то движение я уловил боковым зрением. — Совершенно не нужно исправлять хама и эгоиста. Любовь не справится с тем, чему от начала не положены, не вложены приличия, — она так это сказала, словно уже вынесла мне приговор, без права пощады, отнимая у меня надежду, или мою любовь.

— С чего ты так решила, — обидчиво протянул я, и теперь повернув голову, воззрился в черты ее лица, на плоскую форму спинки носа и большой, выпуклый его кончик, маленький рот и щелевидные глаза, расположенные под бровями похожими на бумеранг. — Может он никогда не любил и мои чувства к нему уже делают его лучше. Они уже снимают с него шелуху, черствость, эгоизм и он вспомнил то, что умеет любить, и может быть человеком.

Я резко дернулся со спинки лежака, намереваясь спустить с него ноги и к собственному ужасу понял, что не чувствую нижние конечности, начиная от бедер. Это был ощутимый страх, который пробежался по моей спине крупными ледяными мурашками, и воткнулся в позвоночник болезненными иголками, а после отозвался острой и однократной болью в голове. Точно и тело Лины вот только, что сбила машина, и она ударилась головой о землю, пред тем слетев с дороги вниз в пологую низину. По-видимому, я вспомнил собственный полет, свершенный моим телом на Земле, и принес его сюда на Радугу так, что внезапно услышал раскатистый и взволнованный вздох внутри головы Лины, а потом и сам гулко и испуганно вскрикнул:

— Ноги? Мои ноги?

— Что ты, дорогая?! — взволнованно выдохнула Синя и в единый момент, поднявшись на ноги, подскочила к моему лежаку. — Что ты? Это же временное состояние, тебе же объясняли. Не нужно только так реагировать, все нормализуется.

Она торопливо опустилась на присядки, напротив меня, ухватившись пальцами за край подлокотника лежака. Ее лицо замерло вблизи от моего и в глазах бабушки Лины, в насыщенной голубизне радужек, оттеняемой розоватой склерой, мелькнула мощная душевная боль, смешанная с невозможностью, что-либо поправить.

— Что произошло, Синя, — раздался позади басистый голос с бархатным, раскатистым тембром в котором я мгновенно узнал Беловука. Видимо, он так сильно любил Виклину, что пытался сделать все возможное, чтобы ей помочь.

Еще пару секунд и он весь сам нарисовался по правую от меня сторону, верно, вышел из надстройки, слегка притом загородив своей головой на небосводе занявшую место в голубой его полосе, разграниченной кронами деревьев, звезду Усил. Я дернул голову в бок и оглядел его высокую с атлетическим телосложением фигуру. Видимость лица Беловука слегка заглушали сияющие лучи Усил. Впрочем, я итак знал, что оно имеет крупные черты, с выступающими скулами, широким раздвоенным надвое подбородком, блестящими красными губами и такими же блестящими зелеными радужками глаз, один-в-один, как у меня, по окоему с черным зрачком увенчанные небольшими всплесками коричневого цвета. И даже светло-русые, кудрявые волосы, чуть колеблющиеся при малейшем дуновение в сияние лучей звезды смотрелись слегка порыжевшими, как у меня на Земле. Он был одет в белую тонкую с коротким рукавом, приталенную рубашку (достигающую середины бедер с узким в виде планки воротником) и узкие, коричневые бермуды, на коленях образующие многочисленные вертикальные складки.

В этот раз ни на нем, ни на Лине не было туникообразной рубашки единого покроя и тканого шнурка с длинными кистями, вероятно, данный наряд являлся традицией указывающей на брак между людьми. А отсутствие той одежды обозначало, что меж ними уже нет прежних чувств, или то просто Беловук вновь проявлял присущее ему благородство и не хотел как-либо смущать, волновать мою девочку.

— Лина, — очень мягко произнес он и чуть пригнул голову так, что лучи Усил ударили мне в глаза, притушив мое сознание и словно качнув на себе. — Я прошу тебя не волноваться. Так как паралич наступил вследствие нарушения нервной системы. Но если ты не станешь волновать себя сейчас этими излишними проблемами, и при проведении прежней терапии нижние конечности вернут себе функциональность в полном объеме в ближайший месяц.

Он говорил столь уверенно, что я понимал, моя любимая находится в крепких, любящих руках на Радуге. И я понимал, ощущая мощную злость на себя, и страх за нее, что это мои перемещения, игры в любовь довели ее до этого состояния. Я это понимал, но мне хотелось доказательств, потому я спросил:

— Это случилось. Случилось после нашего разговора в лечебнице, когда я тебе призналась, Вук, что люблю другого.

Беловук теперь опустился на корточки подле Сини, и, протянув руку к моему лицу, нежно огладил щеку, смахивая оттуда слезы. Я даже не приметил, что, оказывается, заплакал, наверно, поэтому и наблюдение мое становилось рассеянным. Бабушка Виклины, стоило возле нее присесть Беловуку тотчас дернула голову вправо и плечи ее зримо сотряслись, словно она была не в силах переносить происходящее, и подумала, что у ее внучки провал в памяти.

— Да, дорогая, — нежно отозвался он, и с той же теплотой провел ладонью по волосам Лины, разравнивая отдельные локоны. — Тот разговор плохо сказался на тебе. Не надо было его и начинать. Но я убежден, что проводимый мною комплекс мероприятий одобренных твоим врачом и моим руководителем Осмак Санко вскоре даст положительный результат, и не останется никаких последствий от острого нарушения кровообращения мозга. Я убежден, Лина, ты будешь совершенно здорова и сумеешь встретиться со своим любимым землянином, выйдешь за него замуж и станешь самой счастливой женщиной, супругой и мамой.

Беловук это сказал с такой нежностью и уверенностью, что я внезапно почувствовал к самому себе лютую ненависть. К себе долбанному такому эгоисту, который довел Лину до страшной болезни, расстроил ее брак и будущее своими перемещениями.

Если бы я только мог сейчас треснуть себя по башке, или остановить эти прыжки… Прыжки, каковые начались с любопытства, а закончились такой трагедией, болью любимого моего человека, которого я сломал, лишил права выбора заставив полюбить себя и тем изменить собственную жизнь.

Я себя ненавидел!

И если бы я только мог это контролировать, прекратить. Я бы не пожалел то жалкое, что составляло меня как мысль, личность, душу.

Убивал! Я убивал мою Лину! Эта мысль обжигала мою голову изнутри, давила на грудь, и я, осознавал, что болит мозг, сердце не мое, только моей обожаемой девочки, тем самым повышая в ее организме волнение. Я понимал, что это не болезнь, а лишь замещение Линочки провоцирует у нее нарушения кровообращения в мозге.

Я понимал… Осознавал…

Но ничего не мог поделать сейчас ли, потом ли. Потому как не знал, каким образом это можно контролировать или прекратить.

Впрочем, прекратить перемещение было можно…

Слезы, выскочив из глаз моей любимой, заструились по нежной коже ее щек. Они обильным потоком скатились к подбородку, и, схлынув с него, стали капать на ее удлиненную шею, на материю облегающей зеленой, трикотажной футболки с длинным рукавом, проявляя под ней прячущуюся шаровидной формы грудь с чуть приподнятыми сосками.

Плакала Виклина, ее глаза. И в унисон им рыдала моя душа, личность, сеть нейронных связей в мозге, словом то, что отличало во мне человека, несущая любовь к этой девушке из другой Галактики, с другой планеты, иного мира… даже не столько чуждого, сколько обратного моему.

— Не плачь, дорогая, — прошептал Беловук, и, подавшись с корточек, прижал голову Лины к своей груди, стараясь всеми силами защитить, спасти, уберечь от меня.

Меня — избалованного эгоиста и бессовестного хама, проклятого землянина, вторгшегося в их жизнь и разрушившего все, что их связывало и могло объединить на оставшееся время, на всю жизнь.

Сероватый туман, застилающий мои глаза, внезапно слегка колыхнулся перед ними, и я увидел желтоватую, студенисто-овальную массу, изрезанную глубокими бороздами, извилинами, где сами морщинки, ложбинки на ней покрытые чуть видимой сетью связей, в местах стыка превратились в тлеющие розовые угольки. Теперь мой нос, обоняние наполнилось сладостью распустившихся цветов, свежестью и необычайным пряным ароматом, напоминающим горько-миндальный, терпкий вкус, но как я знал имеющий ассоциацию только с любимой Линочкой. Еще миг и по правую от меня сторону слегка мигнула крупная алая искра, а затем я услышал высокий голос, нежный, красивый от природы наполненный лирической легкостью, так точно то заговорила со мной фея, волшебница, богиня, сказавший:

— Не плачь, землянин! Ты самый лучший, потому как есть моя половинка. Частичка некогда распавшейся мысли, — и немедля звучанию голоса подыграли флейта и скрипка, заглушая сначала его звук, после гул этого мира, леса, наполненного насекомыми, птицами, животными и раскатистым уик-уик, будто спрашивающей, что-то серо-коричневой обезьянки, видно, прячущейся в листве пальмы.

А миг спустя из поля видимости пропала не только алая искра души, личности, мысли Лины, но и сам ее желтоватый, студенисто-овальный мозг.

— Прости любимая! — закричал я, сейчас ощущая, как на смену моей девочки пришел липкий темно-синий туман, который порывистым колыханием ворвался в мой рот, нос, словом меня всего… Так, что я стал задыхаться, а может даже, как благо умирать…

Умирать, лишь бы только прекратить мучить мою девочку, и тем вызывать усиление болезни в ней и ее последствий.