Ичетик вмале утишился, да сызнова оглядел ночные болота, и тёмно небушко, с коего бесследно улетучилась плотна хмарь, а на странников глянула обрезана луна, да звездны светила. У болотных просторах, также иссякла всяка пелена, и, проявилась желтовата тропка Кострубоньки, казавшая дальнейшу торенку чрез енти земли. Перьстав прыгать по воблачкам дух сиганул на полянку, и поместилси супротив странников и тадысь не токмо Борюша, но и усе воины низко ему поклонились, высказывая у тем признательность за спасение своих жизтей. А Былята як старшина путников, молвил:

— Благодарствуем Ичетик— дух из роду водяных, помочник дедки Болотника, владыки топких болот, за спасение наших жизтей и душенек.

Аття тобе за эвонто!

— Охошко! — довольным гласом воскликнул дух и егось мутны глаза обрадовано бляснули зеленоватыми вогоньками. — Ня стоить мене аттить, зане прибыл я к вам у помощь, не абы як. А был послан я Болотником, кыей являитси правителем энтих земель, оны лёжать от рубежа караконджуловских краёв уплоть до лесных земель Друдов… А поелику не должно вэнтовым Лихам шастать промеж наших земель, да ащё и кумандывать… Обаче вам, истинну гутарить, связло, шо вуспели вы миновать края Упырей, Хмырей и Караконджулов, и прибыть у наши, занеже кабы напало б у то воинство у их сторонке…, — Ичетик смолк и надсадно, протяжно квакнул да так горестно, шо ураз ентов возглас подхватили и громко, раскатисто поддёржали гады, дотоль сидящие на воблаках, аль плавающие у голубом сиянии вод. — Вам бы енто… енто… не уберечьси от ихних злющих рук, ртов, да зубов… Оно посему благодарствуйте своим ногам крепким… Ну, а я исполнил, чё мене велели, поелику распрощаюся с вами, да поспешу у свойно жилище кочемарить. Вы ж могёте вуклыдыватьси почивать, тяперича Лихо не прийдёть, да и нежить не приползёть, уся вона разбёглась… и невдолзе у таку гурьбу сберётси… Вам же добренькой торенки, да желаючи непременно достигнуть града Торонца и добыть тогось, таче посланы.

— Откедова ты Ичетик ведаешь про то, куды мы держим путь, идючи у град Торонец? — удивлённо вопросил Былята.

— Сице у то нам с Болотником Кострубонька сказывал, внегда соизволенья спрашивал, абы скрезе наши владенья торенку проложить, — вразумительно ответствовал дух, и, оторвав от длинной бороды пиявку, пытающуюся всосать у собя водоросли из каковых вона сустояла, выкинул гада через плечо у голубое полотно водицы. — Кострубонька балякал с нами о тропочке, занеже хотя мы и находимси у воинстве Богов Велеса и Ярило, одначе сами у энтих краях повелители. Получив соизволение Болотника, Кострубонька двинулси дальче, и вжесь у землях нежити не спрашивалси. Оно як у те, подручники Лихо, вельми сильно страшатся воинов Ярило, а особлива Кострубонек… Пужаютси вони, шо те их у вановав червячков превратять, да у няшах на век оставят святить… у так-то… С утречка, аки Асур Ра выйдеть на небесный свод, сице вы ступайте сквозе голубы воды к тропке своей…

Прямо по водице смеленько шагайте, не вутопните. У те воблачка не позволять вам под водицу уйти… А вопосля по тропочке… по тропочке да уперёдь… У сице коли шибко шагать будите, к концу дня покинете владения наши и войдёте у земли друдов…. Ну, а те можеть вам помогуть, ежели сторгуетесь с ними… можеть излечуть ваших хворых и покажуть дальнейшу торенку… Ну, а може и неть… — Ичетик повёл главой у бок, и, чуток выпучив свои мутны глазёнки, поглядел на хворых Щеко да Ратмира, а затем добавил, — вони ж не духи… Вони людского роду племени, а посему могуть и не помочь, коли не сторгуетесь… И ащё… не забудьте свово вумершего забрать, а то ежели евось туто-ва воставить, он в Упыря обернётси.

— Неть, — до зела тихо да глубоко вздохнув, произнёс Былята. — Мы его, нашего соратника, тутась николи не воставим… заберем непременно. А засим, як и положено у вере нашей, огню его тело предадим. Занеже знаеть у ны усякий берос, при жизни душа и тело есть одно целое, як свет и тепло Бога Ра каковые согревають и освещають Бел Свет и без тогось не будете жизти. Сице, точно не можеть жить тело без души. Обаче кадысь вумираеть тело, то душа ащё продолжаеть сохранять с у теми востанками связь… Вжесь будто тонкая паутинка меже телом и душой тадысь пролегаеть… тонешенька она, у та ниточка, да токмо не порвать её покуда на погребальном костре не сгорит тело… Очищенная же огнём, самого Семаргла, легко разрушится у та паутинка-ниточка и у тот же морг вознёсетси душенька в Вырай… Ужось там, во Вырае, ждуть душу мать да отец, бабка да дед, сродники да предки…Но коли покинуть тело на добычу птице, зверю аль червю— у та тонка паутинка не разрушитси и будять душенька скитатьси осторонь тогось места, идеже лежить неприкаянно тело. Ащё хуже коли тело у землюшку закопать, тады душа находитси под тяготой оземи, не выйти с под неё на Бел Свет, не вулететь у Вырай. Словно привязанная, у той паутинкой-ниточкой, к телу будять душенька века томитьси близешенько, будять страдать и мучитьси под землюшкой вспоминаючи свет Ра и родню свову, стонучи аль взываючи каки просьбы… И утак измаявшись, на гамившись за долго времюшко у конце концов замрёть, затихнить душенька, а вопосля и вовсе погибнить….умрёть. Былята смолк и надсадно крякнув, провёл рукой по лику, вже будто смахивая с него каких мошек, оные у превеликом множестве летали окрестъ странников. Ичетик, промаж того, кивнул в ответ головёшкой, по-видимому, соглашаясь с мудрым сказом воина, да покосившись на прикрытого охабнем Любина, рука которого выглядывала из— под холста и словно невзначай касалась мха, скузал:

— Ну, осе тадысь и ладненько! И як балякаетси у добренького пути да Богов вам у помощь! Ичетик махонисто открыл свой роть, хоронящийся у зелёных вусах, сунул туды два длинных пальца, да зычно свистнул. И сей сиг пень, с высокой щепой у одном краю, усё то времечко плавно (ну точь-в-точь як ушкуй) покачивающейся на рубеже голубой и болотной воды, прыгнул увыспрь, и вертыхаясь управо да улево, будто двигаясь по кругу, направилси прямёхонько к свому хозяину. А Борилка узрел ак с егось тёмно-смурного низу посыпались, вроде ягоды с куста, прицепившиеся упрямь к древесине щёлками-ртами чёрные, склизкие да извивающиеся пиявки. Пень подскочил к духу и зависнув на мгновенье у вышине, слегка накренилси к хозяину, судя по всему приглашая вусаживатьси. Ичетик тутась же оттолкнувшись от мхов, своими здоровенными лягушачьими лапами, сиганул на пенёчек, да приземлившись на него, схватилси за щепу, точно за гриву коня. Раздалси ащё водин резкий свист и воды болотны, прямо за голубой зачурованностью, немедля разошлись у стороны, и пень тады ж понёс лихого наездника унутрь болотных земель, кои выглянув из-под водицы казали свои, поросшие тонкой тиной, затейными водорослями и ряской, брега. «Охошко!»— напоследок выкрикнул дух, верно сице прощаясь, и стремительно нырнул углубь поддонных земель, тутась же над ним сомкнулись воды, и по их поверхности разбежавшись у разны сторонушки пролегли широки круги, напоминающие мельничны жернова. Из сошедшихся вод вынырнули гады, усякие разные: змеи, рыбы, чрепы, и принялись двигатьси по кругу голубизны минуя перьевые воблака, будто охраняя путников от нападения. Токмо лягухи продолжали сидывать на облачках, да тараща у болотну ночь глазищи, негромко затянули свову квакающую песнь, словно эвонтим звуком сказывая дедке Болотнику, шо у егось владениях усё спокойно.

— М-да…, — промолвил Ратмир, со трудом шевеля отёкшими устами, и оглядывая усё окрестъ себя вопухшими да обратившимися у тонки щёлочки очами. — Скока на Бел Свете живу, а тако колика нежити отродясь не зрел… хотясь нонче и вижу ужотко дюже худо.

— Эт… ты точнёхонько подметил, братец, — согласно кивая главой, откликнулси Гордыня и беспокойно воззрившись на Ратмира, протянув уперёдь руку бережно огладил пальцами припухлости на его лике. — И я тоже николиже не видывал таких препротивных воинов Лихо… да и об Ичетике слыхивал токась из баек… Воно, чё мене порадовало нонче, ужось видимо за усе таки тяжелёхонько прожитые деньки, енто у то, аки черти мутузили, кусали да топили друг дружку… Вжесь на тако действо було весело поглядеть.

— Шо ж собратья, оно и впрямь у то смешное было действо, — наполненным грустью голосом загутарил Былята. — Да, токмо гаганить нам ащё не времечко… зане из болот мы не вышли, и шо ожидаеть дальче непонятно…. И засим, не можно забывать нам главного… Мы соотчичи днесь потеряли нашего соратника и друга Любина. Посему, давайте вукладыватьси на покой, а на дозоре остануся я да постерегу покой и сон. Стоило старшине воинов произнесть у те горьки слова як путники разом согнали со своих лиц вулыбки, и, оглянувшись, посмотрели на своего собрата, тихого… вже будто замершего… лежащего под охабнем, и тяперича ни к чему не имеющего отношение. Немного помолчав и тяжко повздыхав, воины начали расходитьси, да вукладыватьси на покой. Оно як бой нежити занял достаточно времечка, костры ужо прогорели, а потому перво-наперво Сеслав и Крас стали их наново разводить, усе другие воины ж пошли почивать. И вмале не уснувшими, на полянке, воказались токмо Борил, Сеслав, Крас и Былята. Борилка сперва вглядывалси у чёрны земли болот, но не узрев тама нивкакой беды, подошёл к токась разгоревшемуся костру подле которого, несмотря на происходящий округ беспорядок, крепко спал, вукрывшись охабнем мальца, Гуша. Вон за усё время сечи не то, шоб завизжал, а похоже ано не воткрывал глаз, продолжая сладко почивать да пускать слюни на свову вывернуту губищу. Мальчик востановившись, да точно нависаючи над шишугой, неторопливо надел на себя рубаху, кыю пред боем скинул, и кыю тяперича отдал ему Крас, прежде чем улечьси отдыхать. Ащё немного помедлив, воправляя одёжу на себе, Борила, будучи дюже рассерженным, присел на корточки, резко стащил с Гуши свой охабень и принялси трясти того за плечи, намереваясь таким образом разбудить. Обаче шишуга иль и впрямь спал утак крепко, или не желая отзыватьси, лишь притворялси. Потому вон токась шибче пустил изо рта густы потоки слюны да резво лягнул отрока ногой, целясь стопой у какой-нить болезненное место, абы отбить у оного желание будить спящего.

— Ты чё Борюша к нему пристал? — удивлённо вопросил подошедший Сеслав и встал осторонь мальчоночки.

— А чавось вон дрыхнеть… — возмущённо прокалякал малец, не оставляючи попыток разбудить шишугу. — Больно евось у то не касаитси… у то, шо с нами происходить.

— Плоисходить… плоисходить…, — сонно и дюже вяло изрёк Гуша. — Усё я сышу… усё… Лазви у таком шуми мозно вуснуть… Никак низя… никак… Токмо я, Болилка, ни паникую… як ты… Я знаишь како спокойный… Я тут лижу… плитволяюсь, обачи коли ктой-то нападёть… я утады… утады влаз плыгну и мигом одолию… мигом. Но Ичитик, вон ж низля пишёл… Пишёл вон помочь… оно оттовось я и ни паникую, спокоин я… Уся сила, Болилка, ты то запомни…. покудась я сказываю… уся вона…. а…а…а, — широкось зевнув, заметил Гуша. — Уся сила у спокойствии… Ложись спать, а то всколо вставать а…а…а. Мальчик сразу пеьестал трясти Гушу, и, убрав от него руки, покачивая головой, молвил:

— Сила… Да у тебе Гуша… уся сила в животе… Спокоен ты… Оно усё потомуй как Ичетик нас зачурованным колом оградил, поелику ты и спокоен. А то я помню як ты верещал кады Хмыри и Караконджулы на тя нападали… ажно! ушам було больно.

— У я сици налочно вилисял… налочно, шоб нижить пугаясь мово клика лазбигала…сь, — скузал Гуша и закрыв рот подтянул нижню губу увысь накрыв ею верхню.

— Ложись почивать Борюша, — нежно погладив отрока по пошеничным волосьям, чуток растрепавшимся от порывистого дыхания Асура Полуночника, прокалякал Сеслав и вусмехнулси рассуждениям шишуги, который судя по сему у тот же миг и вуснул. Воин поднял с оземи скинутый с Гуши охабень, да расстелив его на мху, мотнул головой, вуказывая укладыватьси на негось мальчоночке.

Борила чичас же послушно поднялси с присядок и шагнув к охабню, пристроилси с одной евойной стороны, на всяк случай (утак велели старшие) не сымая на ночлег сапоги. Сеслав бережно вукрыл мальчугана второй стороной охабня и пожелав «доброй ночи», сам вотправилси на покой. Сувсем немножечко малец, лёжучи на постеленном, припоминал виденную нежить, не сводя взору с влажного мха, который Былята, устроившийся на дозор у их костерка подкинул у огонь. Мох, прежде чем разгоретьси, выбросил увысь неприятный запахом густой, смурый столп дыма, и ано, по первому, возжелал затушить костёр, но таче малеша просохнув, може усё ж сговорившись с огнём, начал почуток разгоратьси. Прислухиваясь ко всем звукам, каковые витали у болотных просторах, мальчик замечал лишь голоса бодро квакающих лягушек Ичетика, также як и Былята оставшихся дозорить, да тихое жужжание комаров, желающих испить евойной юшки. Будучи дюже взволнованным и оттавось, шо видал таки беснования нежити и от смерти Любина, Боренька никак не мог вуснуть, хотясь и пыталси, подолгу держа сомкнутыми глаза. Токмо пред ними усё сызнова… и сызнова проплывали только, шо виденные зрелища идеже нежить билася меж собой, воборачивалась у зверей, а вопосля убегала у ночны просторы. А ещё проскальзывал перед очами мальчонки образ, махонького, похожего на голого ребетёнка, толстого да с вугромным выпученным уперёдь пузом, короткими, отёкшими ручонками и ножонками, Упыря. Зрелси у том видении и раскрытый рот нежити иде сверху, и снизу проходило по два ряда тонких, вжесь як остриё шил, зубов, дюже часто натыканных и обильно покрытых красной кровью дядьки Любина. Немного погодя, кады раздалось мерное посапывание странников, а Гуша едва слышно заскулил аки засегда во сне, малец поднялси и усевшись, укрылси охабнем, оно як у болотах витала кака-то неприятная сырость, да вопросил у сидящего супротив него Быляты:

— Дядька Былята, а як вэнти Упыри на Бел Свете появились?

— Ты, чавось не кочумаешь? — беспокойно глянув на отрока, поспрашал Былята, и подкинул у костерок ищё немного мха. Густа, плотна пелена серого цвету на немного сокрыла лицо воина от глаз мальчика, но у тот вроде и не вубратив на то внимание, ответил:

— Сице… думкаю об Упырях… об нежити… и сон нейдёть. Серая мара дыма вунеслась у ночно небо и Борилка наново увидал Быляту. Тот беспокойным взором окинул Борюшу, и, огладив книзу свову ковыльну, курчаву бороду и вусы, принялси пояснять:

— Есть тако существо, величають евось Двоедушник… Кличуть оного так занеже у нём живуть две души. Одна душенька человечья… така аки у мене и у тобе, а другая… другая душа-то демон. Выглядить у то существо, як вобычный человече. У него две ноги, две руки, тело, глава, лико… Словом гутарить никак он не отличим от нас… токмо глаза у него иные… И не то, шоб вони были узки, аль дюже широки…

Неть! вони просто чудного цвета… И непременно сице, шо овый глаз— чёрный, а другой— любого цвету могёть быть, ну, у там зелёный, голубой, серый. Живёть такой Двоедушник со людьми. Днём у нём править та— человечья душенька, она заставляеть трудитси у поле, рыбачить у речушке, строить избу або воевать… Одначе стоить наступить ночи, аки тело, заснув паче не подчиняитси душе человека, та вроде засыпаеть у нём, пробудить его неможно. И вот тады править начинаеть тот демон… вон выходить из тела, обращаитси у пса, кота, зайца, а бываеть и у коня. И ходит эвонто тако злобно зверью по Бел Свету и творить усяко зло и беды, — старшина воинов на чуть-чуть прервалси и бедственно вздохнув. — Ну, а як придёть брезг, демон возвращаитси у тело… и Двоедушник пробуждаитси… А кады явитси смерть к такому человеку, то душа— она усю жизнь словно связанна по ногам и рукам демоном была, она выходить из тела и вулетаеть у Вырай-сад аль Пекло, аки чаво заслужила. Тело ж сообща с демоном превращаитси в Упыря.

— А почему ж тады дядька Любин можеть превратить у Упыря? — вопросил Борила и повел озябшими плечьми с коих слез охабень, потомуй як малец вутмахивалси от донимающих его комаров. — Ведь вон не был Двоедушником… иль был?

— Неть… Любин не был, — молвил Былята и устремил свой взгляд сквозе огонь на притихшего на век соратника, укрытого охабнем. — Но евойну юшку сосал Упырь… Душа Любина уйдёть в Вырай, як токмо мы сожжем тело… А само тело воно чичас могёть шибко подвергнутьси нападению какова демона, шо у множестве бродють у Бел Свете и изменившись, ожить… Но ты не тревожиси, Борюша, мы не позволим в тело Любина вселитьси демону, мы предадим его огню… Сожжем у ту тонку паутинку… и душа Любина уйдёть в Вырай к своим предкам, к роду из какового вон вышел.

— Дядька Былята, — после недолгого молчания вдругорядь загутарил мальчик. — А зане можеть вселитьси у тело— та… вторая злобная душа… у тот демон?

— Дэ-к… як, — протянул воин, словно раздумывая аки про энто сказывать да резко дунул собе на нос, прогоняя каку сёрдиту мошку аль комара, кружащую посторонь него. — Балякают, шо вселяитси она сразу при рождении ребетёнка. Кады мать али отец дитю не рады, да плохое чаво про ребетёнка думають, желають… Вони вроде як сымають с няго оберег положенный мальцу их любовью… Положенный Ладой Богородицей, каковой даёть Богиня кады на свадебку возлагають у честь её молодые дары от труда свово… Осе так-то, — Былята сызнова прервалси и, воззрилси на отрока, и тот у свете легохонько вскидывающих увыспрь лепестков пламени углядел тревогу у зелёно— серых очах воина. — Ну, а тяперича, — произнёс Былята, — ты, Борюша, вукладывайси почивать… Занеже котору ночку ты худо кочумаришь, и то вельми тобе аки мальчику не пользительно. Могёшь ащё, не дай Боже, занедужить… Ложись Борюша и не о чём таком скверном не думай… и тадысь скоренко вуснёшь. Былята ободряюще вулыбнулси мальчугану, и подкинул у костёр несколько сучковатых ветвей, шоб огонь и не думал затухать, оберегаючи странников своим светом. А Борилка порывисто выдохнув, ужо сице у няго разболелася душенька за дядьку Любина, который могёть, коли евось не придать огню Семаргла, превратитьси у Упыря, усё ж послушно кивнул и наново стал вукладыватьси на покой. Продолжая, меж тем, обдумывать случившееся и особлива то, чавось тока, шо вуслыхал… Да, горестно представляя собе такого ребетёнка, кое могёть родитьси не любимым у матушки и отца, и по их необдуманным мыслям, желаниям и действам будет мучимо усю свову жизть тем самым злобным демоном, став на всё то времечко Двоедушником. Опосля ж смёртушки и вовсе обратитьси плоть евойна, то есть плоть отца и матери, у такого голого, толстого и до безобразию отёкшего, злобного убивцу-кровососу Упыря.