Мартин, мой младший брат, погиб, сражаясь против английских пиратов, которые большую часть ночи бомбардировали нашу галеру из пушек, а на заре бросили абордажные крюки и притянули наш правый борт, чтобы украсть из трюмов все товары, которые мы везли с рынков Севильи в колонии Твердой Земли в Новом Свете. Моему бедному брату исполнилось всего четырнадцать, но он владел шпагой лучше многих идальго и королевских солдат, поскольку наш батюшка, один из самых известных оружейников Толедо, сам его обучал и показал, как правильно с обращаться со шпагой. К несчастью, теми же самыми глазами, что я смотрю на эти строчки, когда их пишу, я видела, как проклятый англичанин нанес ему смертельный удар в голову железной дубинкой, так что мозги разлетелись по палубе.

Пираты гнались за нами с самого заката, как голодные псы в ожидании объедков от пира. Однако, хотя наша каравелла составляла часть большого флота, известного как галеоны, ежегодно курсирующего в Картахену в Индиях, ни один капитан и адмирал пяти боевых кораблей, вооруженных для защиты торговых судов, повторяю, ни один, не пришел нам на помощь. Тогда я еще не знала причину, по которой генерал Санчо Пардо, командующий флотом, покинул нас, предоставив собственной судьбе таким отвратительным образом. Наша каравелла была старой и везла полные трюмы, поэтому плыла очень медленно, так что морские псы устроили на нас охоту, как только сумели воспользоваться случаем, и, разумеется, нас настигли.

На борту судна было мало женщин, всего пять или шесть, и все спрятались в грузовом трюме, среди тюков, бочек и связок товаров, перепуганные до смерти и трепеща в ожидании будущего. Через какое-то время после начала атаки, в самый разгар сражения, тетушка Доротея, услышав издалека выстрелы аркебуз и всерьез опасаясь за наши жизни, отвела меня к своей койке и сказала:

— Давай-ка, надень одежду твоего брата!

Я была так встревожена шумом и опасностью, что стащила с себя чепец и положила руку на юбку из своего баула.

— Только не в твоей одежде, Каталина! — крикнула тетушка, стаскивая с меня платье.

Доротея была туповатой и плохо понимала, что происходит, но опасность пробуждает и самых недалеких, так что во мгновение ока тетушка преобразила меня в парня — в рубашке, замшевом хубоне , кожаном камзоле и плундрах , а на мою голову, подобрав длинные и гладкие черные волосы, она водрузила шляпу, которую брат купил на ярмарке в Толедо для моей свадьбы — широкополую красную шляпу с пером и широкой красивой каймой. Так ревностно милая тетушка оберегала мою честь.

— Надень сапоги, — велела она, вешая мне на шею футляр с документами. 
Звон стали и мужские крики с каждым мгновением слышались всё ближе, уже на второй палубе. Тетушка, сжав в руках молитвенник, взывала к святым.

Я уселась на один из ящиков и натянула замшевые сапоги Мартина, которого потеряла из вида, когда капитан приказал свистать всех наверх, чтобы с оружием в руках защищать судно. К счастью, ноги брата были ненамного больше моих — поскольку для женщины я довольно высокого роста, то все его вещи отлично мне годились.

— А теперь идем, — поторопила меня Доротея, слегка поправив перевязь, где в ножнах болталась одна из трех прекрасных рапир, сделанных отцом, мы везли их в подарок моему незнакомому еще мужу, свекру и дяде Эрнандо.

— Мне нужен еще и кинжал! — воскликнула я, остановившись.

— Чего еще желает ваша милость? Аркебузу? — в отчаянии вымолвила Доротея.

— Не помешала бы, — решительно сказала я. Может, и не одежка красит человека, но нарядившись в платье брата, я и сама изменилась. За все шестнадцать лет жизни я только и слышала, что о своих женских обязанностях, как я должна себя вести, чтобы найти хорошего мужа. По правде говоря, я была сыта этим по горло. Мне нужен был кинжал в левую руку.

— Возьми же уже, наконец, свой кинжал и бежим отсюда! Да поможет нам Иисус в этом несчастье! Или ты не видишь, в какой мы опасности?

Доротея схватила меня за руку и помчалась на корму между всякой утварью и снаряжением, загромождающими проход. Она не знала, ни куда направляется, ни чего хочет добиться, но я не стала возражать, потому что в то мгновение события казались мне весьма занимательными. Англичане нападут на меня...? Да пусть хоть всех мне оставят, я уж испробую свою шпагу, это ведь я, Каталина Солис, рожденная в Толедо, единственная законная дочь Педро Солиса и Херонимы Паскуаль, и, к сожалению, в недавнем времени по доверенности выданная замуж за некоего Доминго Родригеса, сына Педро Родригеса, делового партнера моего дядюшки Эрнандо в производстве латуни — предприятии, которым оба владели на Карибском острове Маргарита.

По первому же трапу, на который мы натолкнулись, мы прямиком поднялись наверх, и как раз когда мы добрались до капитанской каюты, я увидела, как гнусный английский пират размозжил на тысячи кусочков голову моего брата. Я окаменела. Вся абсурдная веселость мигом испарилась. Мне показалось, что я мертва и расколота на кусочки, как и мой бедный Мартин. Английские и испанские сапоги топтались по его крови, волосам и мозгам на главной палубе, но тут рука Доротеи со всей силы потянула меня, чтобы увести от этого ужаса.

— Идем, идем! — взмолилась она, дрожа и рыдая. Я последовала за ней, совершенно опустошенная, потому что мир для меня остановился.

С этого мгновения мои воспоминания весьма смутные. Мы вошли в капитанскую каюту, и Доротея разбила окно, чтобы выкинуть с кормы маленький письменный стол. Без сомнений, она сохранила свою силу бывшей крестьянки. Потом она осенила меня крестным знамением, поцеловала и сказала что-то, что я не разобрала, после чего заставила выпрыгнуть в освежающие синие воды океана. На востоке вставало солнце, предвещая жару, которая в этих затерянных водах не оставляет надежд ни человеку, ни прочим живым созданиям.

В то время я не умела плавать, так что когда мое тело погрузилось в море после падения, я решила, что захлебнусь. Однако вода сама вытолкнула меня наружу, на воздух, так что я набрала его полные легкие, а мои ноги и руки машинально сделали всё возможное, чтобы оставаться на плаву. Оружие весило прилично, одежда душила, красная шляпа плыла рядом, а еще чуть дальше — стол капитана ножками вверх, спокойно перекатываясь по волнам.

Доротея закричала, пытаясь на что-то мне указать, но на таком расстоянии, в шуме сражения и постоянно судорожно барахтаясь на воде, я не в состоянии была ее понять. Мне показалось, что чья-то рука схватила ее за волосы и оттащила внутрь каюты. Таким образом, тетушка не прыгнула, и я, в отчаянии взмахивая руками, время от времени погружаясь и нахлебавшись воды, каким-то чудом добралась до деревянного стола.

Течение отнесло меня от обоих кораблей довольно быстро, хотя и не настолько, чтобы я не успела заметить черный дым, поднявшийся в небо, когда пираты подожгли наше судно. Эта грустная картина долго не продлилась. Вскоре я качалась на волнах в пустом океане, такая одинокая, какой не была никогда в жизни, вцепившись в стол и погрузившись в угрожающее молчание. Слезы покатились по моим щекам.

К счастью, мне удалось подобрать красную шляпу, иначе немилосердное солнце этих широт вскоре прожгло бы мне голову насквозь. Я также помнила, что эти воды кишат морскими животными огромных размеров, которые любили подплывать к бортам корабля, так что, изо всех сил пытаясь не перевернуть свое жалкое суденышко о четырех ножках, я взобралась на него и свернулась калачиком.

В таком положении я провела три дня и три ночи, волны и течения тащили меня неизвестно куда. Горло горело от жажды, глаза болели, сожженные солью и солнечными бликами. Губы кровоточили и покрылись струпьями. Временами я засыпала, а иногда меня охватывало отчаяние, и я даже спрашивала себя, не стоит ли вознести одну из тех молитв, которым тетушка Доротея тайком обучила нас с Мартином, когда мы были детьми. Но я сопротивлялась этому, ибо не хотела таким путем оскорбить память отца, который ненавидел подобное. Сегодня я горжусь своей твердостью, тем, что бросила вызов страху и приготовилась умереть, как меня учили: в мире и спокойствии, без ханжества.

И тогда, пока я была погружена в ночную дремоту, полную кошмаров, стол мягко на что-то натолкнулся и повернулся вокруг собственной оси. Я тут же вздрогнула. Стояла ночь, но лунного света было достаточно, чтобы кое-что различить. На фоне неба возвышался огромный черный силуэт, и я услышала, как волны разбиваются о берег. Земля! Я попыталась осторожно соскользнуть в воду, приготовившись подтолкнуть мое транспортное средство к этой громаде, но тут выяснилось, что до дна не больше ладони. Я удивленно встала и пошлепала к берегу. Это был пляж из тончайшего песка, белого как снег. Я вытащила свою импровизированную лодку на берег и рухнула, скорее мертвая, чем живая, от усталости трех дней неизвестности, страхов и бодрствования.

Проснулась я от страшной жажды. Я огляделась, ослепленная солнцем, и не увидела нигде воды, а только лишь белый песок, а чуть дальше — нависшую вершину, которую заметила прошлой ночью. С тысячью стонов я поднялась и с охами и ахами, отгоняя жестоких москитов, кусавшихся просто как дьяволы, приложила все усилия, чтобы распрямиться и снять хубон и камзол, которые ужасно меня стесняли на этой жаре.

Всё мое тело дрожало, но я смогла шаг за шагом добраться до покрывавших холм деревьев. Раз там деревья, сказала я себе, то где-то должна быть и вода. И вот я вошла в густую рощу странных растений, где услышала непрекращающуюся песню многих тысяч птиц. Я шла, а, вернее сказать, тащилась наверх довольно долго, раздвигая руками ветки, что преграждали путь и хлестали по лицу. Такая буйная растительности нуждается в хороших ливнях, сказала я себе, а вода наверняка собирается в какой-нибудь лужице. Через некоторое время мне повезло наткнуться на великолепный колодец — выемку в земле, чью глубину я не смогла оценить на глаз, полную чистой и прозрачной воды, которой я утолила трехдневную жажду.

Я залпом и с закрытыми глазами выпила больше половины асумбре . Какой вкусной мне показалась эта вода, какой свежей! И как же хорошо было сидеть в лесной тени! Ко мне вернулась жизнь, нужно было лишь поесть, чтобы почувствовать себя, как прежде. Но как только я подумала о еде, тело перестало меня слушаться. То ли из-за воды, которую я так жадно пила, то ли из-за палящего солнца три дня подряд в океане я лишилась чувств, вздохнув и покрывшись мурашками. Мне показалось, что я вижу брата и родителей, и это было такое утешение — находиться рядом с ними.

Когда я очнулась, покрывшись липким и холодным, словно мертвенным потом, день уже заканчивался. Меня трясло, пока я тащилась обратно к пляжу в поисках исходящего от песка тепла. Чего мне стоила эта прогулка — не передать. Видимо, мое здоровье совсем расстроилось, думала я, а поблизости я не видела никого, у кого можно было бы попросить помощь. Возможно, по другую сторону горы есть поселение, или на другом конце пляжа, но у меня не было ни сил, ни воли, чтобы отправиться туда на поиски помощи. Я снова приготовилась к смерти, когда теплый и белый песок пустынного пляжа примет меня в свои объятья.

Понадобилось два дня, чтобы оправиться от странной лихорадки, которая вынудила меня лежать плашмя, с жутким видом и с еще худшим состоянием духа, на самом пустынном в мире побережье. За всё это время мне не встретилось ни души, никого, чтобы позаботиться обо мне, ни единого рыбака или пастушки. Когда меня одолевала жажда, как бесплотный дух я ковыляла к колодцу, и возвращалась к морю, как только начинала дрожать от холода. Вот так, бродя от солнца к тени, от холода к теплу, я наконец-то пришла в себя, хотя и была ужасно слаба — то ли от болезни, то ли от голода.

Когда я снова стала хозяйкой своего тела и разума, я решила, что нужно срочно раздобыть пищу, чтобы восстановить силы, необходимые для поисков ближайшего поселения. Пока я находилась в этом месте, я не увидела ничего съедобного, но для поднятия духа сказала себе: что-то наверняка должно найтись, и стала искать фрукты или что-либо подобное, и не обнаружив ничего во время длительных поисков, пришла к мысли соорудить удочку для ловли рыбы, какие я видела в Толедо.

Я вошла в воду, чтобы посмотреть, не плавает ли поблизости какая-нибудь палка или деревяшка, и обнаружила, что в море полно рыбы. Рот наполнился слюной, и я в отчаянии попыталась поймать что-нибудь руками, но это мне не удалось — я была слишком слаба, чтобы тягаться с этими созданиями. Я не заметила ни веток, ни досок, которые могли бы мне пригодиться. По контрасту с водами реки Тахо или Гвадалквивира, в этом море совершенно не было мусора и всяческих отходов — весьма прискорбная для меня потеря.

Я двинулась вдоль берега и немного погодя к своей радости нашла скалы, где в мелких щелях, наполненных водой, застряла рыба. Или прибой и прилив оставили их для меня в таком легкодоступном месте. Но как же их приготовить? Как развести огонь? Как доставить в мой маленький редут поблизости от стола-шлюпки? Понадобится определенное время, чтобы решить эти проблемы, а я была голодна, так голодна, что посмотрела на рыбу, схватила одну руками и без особых раздумий отрезала ей голову кинжалом, выпотрошила и съела. Она произвела магический эффект. Каждая съеденная рыбина возвращала мне силы, и когда я поглотила шесть или семь, то воспрянула духом, а после тринадцати или четырнадцати была сыта и довольна.

— Хватит, Каталина! — осадила я себя, вымыв окровавленные руки в воде и намочив шляпу, чтобы не напекло голову. Я чувствовала себя так хорошо, что, несмотря на дрожь в ногах, добежала до своего суденышка, как сорвавшийся с привязи скакун.

В тот же день я отправилась в путь и прошла весь пляж до его западного края, в сторону заходящего солнца. Я обнаружила несколько бухточек и заливов, но никаких поселений, и в конце концов достигла того места, где песок заканчивался и начинались громадные скалы, круто спускающиеся к морю. Там береговое течение разбивалось о камни, создавая опасные водовороты. Я вернулась на то место, которое уже начинала считать своим домом, в готовности продолжить исследование, не зная отдыха, пока не пойму, где нахожусь.

На следующее утро я пошла в противоположном направлении, ступая по белому песку на восток, и примерно через одну лигу добралась до таких же скал, как и днем ранее, только с другой стороны. Это сбило меня с толку. У меня не осталось другого выбора, кроме как подняться на вершину горы, чтобы убедиться в своих подозрениях: я оказалась на одном из маленьких и необитаемых Наветренных островов, о которых говорили моряки на галере, когда по вечерам рассказывали истории про пиратов и спрятанные сокровища. По их словам, островов было столько, что невозможно занести на лоции. На многие никогда не ступала нога человека, ни один корабль не швартовался в их водах. Лишь пираты и корсары знали эти места, потому что они служили им укрытием.

Тогда мне показалось, что пляж, море и гора вращаются вокруг меня, как мельничные жернова, и еще не добравшись до вершины, я проливала слезы по своей горькой судьбе. Я снова оказалась рядом со своим источником прекрасной воды, но на сей раз продолжила подъем, шпагой и кинжалом помогая пробивать себе путь в зарослях. Растительность в этих широтах была трудным противником, не говоря уже о кусающих без устали москитах и прочих животных, которых я обнаружила на своем пути: зеленых ящерицах размером с мастифа с колючими гребнями и зобом, стрекозах, которых из-за размеров можно было спутать с птицами, дроздах, колибри, синих и оранжевых попугаях... Эта странная фауна была достойна созерцания, со всем своим многоцветьем и формами, и, к счастью, не выглядела опасной, обороняться от этой живности не было необходимости. Похоже, это было тихое местечко, единственной опасностью которого, в худшем случае, был неожиданный визит кошмарных пиратов — английских, французских или голландских.

Добравшись до вершины, где дул приятный свежий ветер и было поменьше комарья, я с сожалением убедилась в том, чего и боялась: я оказалась на маленьком островке в форме полумесяца или, скорее, в форме четвертинки круглого сыра (учитывая высоту горы), с дугой белого, как молоко, песка длиной в пару лиг на берегу и падающими вниз, словно саван, скалами на юге. Остров окружало тихое море цвета сияющей бирюзы, протянувшееся примерно на пятьдесят вар , такое прозрачное, что со своего места я могла различить цепочку рифов в морской глубине, а чуть дальше — темный и пустынный океан во всех направлениях. Цепочка рифов не была цельной, в одну из ее брешей и проник мой стол, доставив меня к пляжу.

Смеркалось. Солнце спряталось на западе после самого впечатляющего заката, который я видела за свои шестнадцать лет, включая тот месяц, который провела в море, на борту каравеллы. Я опустилась на землю, не в состоянии отвести глаз от медленно поднимающейся на востоке прекрасной луны, и задумалась.

Смерть Мартина и моя неизбежная гибель — наверняка результат проклятия или сглаза, которые навлек на нашу семью какой-то мерзавец, а началось всё с ареста моего отца два года назад, летом 1596 года: сначала он скончался из-за жестокой лихорадки, свирепствовавшей в темнице инквизиции Толедо, а потом и моя матушка Херонима не смогла пережить гибель мужа, сошла с ума и бросилась в воды Тахо в одно печальное зимнее утро сего, 1598 года, чем лишь прибавила семье бесчестья и навлекла на нас второе проклятье церкви. Потом гибель Мартина от рук пиратов, а скоро последует и моя, в одиночестве на этом острове, и о моем грустном конце не узнает никто, даже дядюшка Эрнандо.

Ту ночь я провела под открытым небом на вершине горы. Там мне было более удобно, чем на пляже, из-за меньшего количества комарья, я лучше отдохнула. Я плакала, пока не запершило в горле, а глаза не опухли, пока мои рыдания не разбудили всех птиц острова, но мои крики лишь улетели в открытое море и погрузились в океанские воды. Я плакала так отчаянно, что провалилась в сон, даже не заметив этого, уверенная в том, что я — самое несчастное создание в этом мире. Но, должно быть, в ту ночь всё чувство жалости к самой себе испарилось, потому что когда наступил день, я проснулась с легким чувством голода и ощущая себя слегка побитой, но гораздо бодрее.

Глядя на восход солнца, я дала торжественную клятву своим родителям и брату: я смогу о себе позаботиться, переживу все невзгоды и выберусь с этого островка, пусть мне понадобятся годы, чтобы построить примитивное средство передвижения, на котором я смогу добраться до морских путей, где ходит в Новый Свет флот — единственные, не считая пиратов, корабли в этих отдаленных испанских водах.

Не стоило забывать также, что я сильная и решительная женщина, чья жизнь находится в самом разгаре, хозяйка своей судьбы и разума и, по правде сказать, испытавшая облегчение от того, что сбросила с плеч груз ненавистного брака, благодаря которому мы оплатили проезд в Новый Свет, однако я согласилась на него не по своей воле, а потому что об этом меня попросила матушка перед смертью. Возможно, сама судьба вырвала меня из рук мужа, некоего Доминго Родригеса, с кем я вообще не была знакома, и этот остров — желанное и посланное судьбой место.

Воодушевленная этими мыслями, я спустилась к своей прибрежной кладовке и сытно позавтракала синебрюхой рыбой с желтым хвостом. Мне не доставляло особого удовольствия поедание сырой рыбы, но пока я не нашла способа развести костер — если такое вообще здесь возможно, — придется довольствоваться этим. Как же я пожалела, что не научилась читать и писать! Мартин уж точно смог бы развести огонь, построить хижину и плот, соорудить удочку и пику, чтобы поймать одну из этих прекрасных птиц в лесу на горе, чтобы хорошенько их поджарить — после всего, что вычитал в книгах. Я же, со своей стороны, провела многие годы, упражняясь с иголкой, вращая прялку и обучаясь готовке — в то время более полезным занятиям.

Следующим шагом в то утро стало подстригание волос. Последний раз я мыла их с мылом на корабле, с помощью тетушки Доротеи, и поскольку теперь они превратились в колтун, и у меня не было желания подхватить вшей или других гнид, я прядь за прядью отрезала острым кинжалом свои длинные волосы, пока не осталось ничего, что можно было бы срезать. Какое мне дело до своей внешности, если меня никто не видит? И кроме того, у меня имелась шляпа для защиты от солнца, и хотя уже несколько дней я носила лишь сорочку и плундры (сапоги я надевала лишь когда забиралась на гору), я могла бы бродить по пляжу и голой, будь на то моя воля — ведь никто на меня не смотрел.

По прошествии дней, недель и месяцев я стала такой же дикой и одинокой, как и мой остров. Наконец-то я хорошо его изучила. Я нашла тропы, пещеры и прекрасные заводи. Я изучила приливы, направления ветров и неожиданные и мощные ливни по вечерам. Из капитанского стола и толстой высохшей пальмы, сражаясь с ней шпагой и кинжалом, в широкой пещере под скальным выступом на вершине горы я соорудила хижину.

Там я сделала постель из сплетенных пальмовых листьев, которые часто обновляла, и кладовку для продуктов — наблюдая за птицами и другими животными, я научилась распознавать съедобные желтые фрукты, очень сладкие, с черными шипастыми семенами, которые я использовала против ящериц, или крупные круглые плоды зеленого цвета, висящие на пальмах, как финики, и содержащие внутри покрытый коричневыми волосками орех, а если его разбить, то можно было добыть сладкую жидкость. Сами орехи были сочными и белыми, а скорлупа от них служила в качестве посуды для питья или для рагу.

Подошвы моих ступней так огрубели, что через некоторое время я перестала нуждаться в сапогах, чтобы забираться на гору, так что я хранила их в глубине своей хижины, вместе с одеждой Мартина, которую уже никогда не надевала, и документами, напоминавшими, что когда-то у меня была другая жизнь. Поскольку на острове из-за жары и влажности я постоянно потела, то часто стирала сорочку и плундры в чистой воде ближайшей к моему убежищу заводи (всего их было три, та, из которой я пила в первый раз, находилась ниже остальных и ближе к пляжу). Волосы отросли, и я снова их безо всякой жалости обрезала, к тому времени прошлое в Испании казалось мне таким далеким, что я едва его помнила.

Мой остров был храмом жары и влажности во все времена года, там не было ни лета, ни зимы. Погода всегда стояла одинаковая, лишь время от времени сменялись дождливые и сухие сезоны, когда уровень воды в заводях опускался на четыре ладони или больше. Я не знала точную дату, когда здесь очутилась, но примерно представляла, сколько времени провела на острове, потому что взяла за привычку каждый день делать зарубку на дереве перед домом, пока не обнаружила, что прошел уже целый год.

Мне нетрудно было научиться плавать. Берег был таким широким, так мягко опускался к глубоким водам, а приливы такими слабыми, что я без страха заходила до самый границы, отмеченной рифом, и вскоре начала нырять так охотно и легко, что проводила многие часы с морскими звездами, моллюсками, громадными черепахами, ярко-красными кораллами в форме веера и косяками рыб всех цветов. У меня имелось прекрасное крепкое копье с острым наконечником, сделанное из обугленной ветки, которым я добывала самые аппетитные экземпляры. Я также сделала примитивный очаг, где разжигала огонь и поджаривала дичь и рыбу.

Тот день, когда я поняла, как развести огонь, разделил мою жизнь на «до» и «после». Это случилось, когда я шла, отбрасывая шпагой валяющуюся на песке крупную гальку (весь день я просидела на скалах рядом с моими морскими «закромами»), когда навстречу выскочил рак, привлеченный блеском металла, и я, чтобы его напугать и позабавиться, с силой стукнула шпагой по камню. Перед моими глазами тут же возникла искра, хотя лишь через несколько секунд в голове пронеслась мысль: как же я корила себя, что до сих пор не вспомнила искры, разлетающиеся от наковальни отца, когда он делал оружие. Мне просто нужно было найти трут и повторить удар, но должна сказать, что жареная пища была не единственным, что принес мне огонь.

Я быстро обнаружила, что от жара костра дерево становится крепче, и я могу согнуть его по своему вкусу, и таким способом я изготовила лук, добавив к нему хлопковую нить из сорочки Мартина. Стрелы я обтесывала кинжалом (должна сказать, что я заботилась о своем оружии с рвением дочери оружейника, поскольку от этого зависела моя жизнь) и вскоре уже охотилась на птиц и питалась, как королева. На пляже также имелись места, где черепахи откладывали яйца, оказавшиеся вкусными и питательными. Из высохших лужиц на пляже я при необходимости извлекала соль, и в результате то там, то сям набрала достаточно, чтобы засолить рыбу и хранить ее в своей кладовке.

Но я никогда не забывала о двух важных вещах: прежде всего, о безопасности, поскольку меня ужасала мысль, что однажды меня застанет врасплох прибывший пиратский корабль, а кроме того, об устройстве плота, на котором я могла бы покинуть остров. Первая проблема разрешилась, когда однажды утром мне пришло в голову помыться в заводи. Моя кожа загорела и пересохла на солнце, так что я с головой бросилась в заводь неподалеку от дома, чтобы искупаться в более приятной воде.

Когда я решила нырнуть до самого дна, то с удивлением обнаружила, что его нет, а по прямой линии до другого края острова идет тоннель. Благодаря продолжительным купаниям у рифа я научилась задерживать дыхание на долгое время и, раздув щеки, я набрала полные легкие воздуха и последовала по этому водному пути, неуклюже продвигаясь в темноте. Не скрою, мне потребовалось несколько попыток, чтобы добраться до конца прохода, из-за страха я поворачивала на полпути. Но решительность и любопытство победили трусость, и отталкиваясь руками и ногами от стен, в результате я вынырнула в другой заводи, внутри пещеры. Сюда проникал очень слабый свет, а странный гул какого-то живого существа вызвал у меня мурашки по коже, и в тот первый раз я сбежала оттуда в приступе паники.

Когда я собралась с духом, чтобы вернуться, то взяла с собой шпагу, кинжал, лук и копье и тщательно выбрала час, когда солнце хорошо освещало вход в пещеру, чтобы хватило света до нее добраться. Я обнаружила, что вход в пещеру расположен на скалистой стенке как раз за горой и пляжем. Мысль о том, что существует место, которое мне еще незнакомо и где может скрываться опасность, была для меня невыносима.

Я с большими предосторожностями вышла из воды, испугавшись глухого гула, и очень медленно выпрямилась, со шпагой в одной руке и копьем в другой, в готовности обороняться и убить любого при малейшем движении. Стоял ужасный холод, от которого я уже отвыкла, и кожа под мокрой одеждой покрылась мурашками, а зубы выбивали дробь. Пол пещеры был покрыт толстым слоем чего-то мягкого и темного — не грязью и не песком, но чем-то похожим и на то, и на другое сразу, и я погрузилась в эту массу до самых икр и двинулась к свету, не обращая внимания, что надо мной висят вниз головой тысячи толстых летучих мышей, следя за каждым моим движением и готовые взлететь, как только мое присутствие покажется им опасным. Но поскольку я их не видела и не имела представления об их существовании, то в конце концов выпрямилась и шла в полный рост, несмотря на холод.

К тому, что произошло позже, привели два обстоятельства: на следующем шаге я споткнулась о какой-то твердый металлический предмет и поранила мизинец на ноге. Я вскрикнула от боли и, сама того не сознавая, копьем задела летучих мышей, так что все они черным пульсирующим одеялом ринулись к выходу, с безумным хлопаньем налетев на меня, так что я свалилась на пол, и пока они удирали, я рухнула ничком, и животом, ребрами и лицом приземлилась на железные трубки, так что поранила губы, и весь рот наполнился кровью.

У меня перехватило дыхание, ушиб болел, но та девушка-плакса, которой я когда-то была, уже не существовала, так что я приподнялась и, вытерев кровь рукавом и стряхнув с лица и сорочки помет, окинула взглядом пещеру, теперь пустую и молчаливую, и снова взяла в руки оружие.

Грот был просторным, в длину больше, чем в ширину. Озеро в глубине покрывало толстое одеяло экскрементов, а с другой стороны находился вход в пещеру, откуда слышался далекий шум моря. Я рассудила, что перед тем как высунуться и оценить обстановку, лучше узнать, обо что я ударилась. И каково же было мое удивление, когда я увидела четыре старых бронзовых фальконета с забитыми пометом дулами и без каких-либо опознавательных знаков или клейма, которые позволили бы определить их происхождение.

У меня перехватило дыхание, когда я поняла, что впервые нашла на этом острове признаки присутствия других людей, к тому же не очень-то желанных, потому что пиратское происхождение этих пушек не вызывало сомнений, хотя меня долго мучила загадка — как они здесь появились и по какой причине. Они явно были негодными, но кучка аккуратно сложенных сбоку каменных ядер указывала на то, что пещера предназначалась для ведения сражения, хотя пушки и не были нацелены ни на вход, ни на озеро. Я спрашивала себя, не служили ли пушки когда-то для атаки приближающихся к берегу кораблей, хотя ни один корабль не стал бы подходить с этой стороны из-за опасных водоворотов и течений.

Тогда мне не пришло в голову, как их могли использовать, и потому я не стала делать веревки, чтобы попробовать их поднять (задача весьма трудоемкая, учитывая отсутствие шкивов), а когда высунулась из входа в пещеру и увидела, на какой высоте нахожусь, стала еще меньше понимать, как же сюда затащили пушки. Нет, их невозможно поднять, подумала я. Однако я взглянула наверх, на вершину горы, и хотя расстояние тоже было немалым, выглядело более вероятным, что пушки спустили вниз на веревках и тросах.

Недовольные моим визитом летучие мыши пытались вернуться на свои места, отдохнуть под каменным потолком, и быстро летали, резко и рассерженно разворачиваясь во всех направлениях. Я осмотрела пещеру в последний раз и решила, что это хорошее место для убежища, а если вдруг явятся хозяева забытых фальконетов, то я всегда могу ускользнуть через заводь, пока они будут спускаться с вершины, а другие и вовсе не смогут меня здесь найти.

Вопрос безопасности был решен, но осталось другое важное дело — постройка плота, на котором я смогу уплыть с острова. Я приспособила укромное местечко между камнями в своей кладовке, чтобы складывать туда бревна, которые я терпеливо обтесывала шпагой и кинжалом у подножия горы. С помощью веревок, сделанных из кожи ящериц и пальмовых волокон, я волоком тащила дерево по тончайшему песку, затрачивая неимоверные усилия, которые иногда оказывались бесполезными. Этим я занималась по много часов в день, а когда уставала, то бросала эту работу на неделю или две, пока муки совести не заставляли меня вновь к ней приступить. От этих трудов я значительно окрепла и до сих пор обладаю сильным телом, которое приобрела в те далекие времена.

В этих заботах прошел первый год. Первые тревоги уступили место спокойствию, поскольку я устроилась вполне удобно, хорошо питалась, была здоровой и находилась в безопасности. Всего у меня было в достатке, никто меня не ждал, я была уверена, что дядя и супруг давно сочли меня мертвой. Моя прежняя жизнь не особо отличалась от нынешней, тогда меня держали дома взаперти и без излишеств, чтобы сохранить честь для будущего мужа, и ему не на что было жаловаться. Я не скучала и по человеческому обществу, потому что все, кого я знала и любила, уже не ходили по бренной земле.

Таким образом, я была свободна и счастлива, пока однажды утром до моего жилища на вершине горы не донеслись звуки, показавшиеся похожими на голоса. Это были зычные мужские голоса — голоса сидящих на веслах моряков и отдающего им приказы капитана. Я резко открыла глаза и поднялась с заколотившимся сердцем. Пираты! — трусливо подумала я. Я быстро оделась и схватила шпагу. Местоположение хижины под выступом скалы позволяло оглядеть пляж и риф, оставшись невидимой снизу.

Я легла на землю и высунула голову. В одну из самых широких и глубоких брешей в рифе рискнул пройти трехмачтовый корабль. Паруса были подняты, а к берегу его тянула шлюпка с восемью матросами и двумя юнгами. Я сглотнула. Без сомнения, это пираты, кто же еще? Я подумала, что нужно собрать съестные припасы, потому что не знала, сколько времени придется скрываться в пещере с летучими мышами. В любом случае, пока еще слишком рано было уносить ноги. Сначала нужно разведать, каковы их намерения, потому что они могли бы отплыть и в тот же день, не узнав о моем существовании и не причинив мне никакого вреда.

Шлюпка врезалась в пляж, и моряки вытащили ее из воды на песок. Капитан корабля — высокий сухопарый мужчина в длинном алом ропоне , черной широкополой шляпе и со шпагой идальго на поясе — спустился по веревочному трапу, переброшенному через борт корабля, когда тот сел брюхом на песок.

Я испугалась. Как они собираются снимать корабль с мели, чтобы отплыть? Или они вообще не собираются уплывать? Капитан направился к берегу с видом герцога или маркиза, пока его люди, одетые в скромные холщовые рубахи, короткие штаны, плетеные сандалии и с платками на головах, спускали на песок бочки, корзины, тюки и баулы в таком количестве, что просто удивительно, как все эти вещи поместились в шлюпке. Несомненно, это были украденные с испанских торговых судов товары, предназначавшиеся для обеспечения колонистов.

Я медленно попятилась и снова вошла в свое жилище. С величайшими предосторожностями я собрала продукты и оружие, а чтобы спастись от холода пещеры, надела замшевый хубон, кожаный камзол и сапоги. Это затруднит плавание, зато я буду находиться в тепле. Я вышла и снова подползла к наблюдательному пункту, откуда посмотрела на пляж. Пираты устроили на песке лагерь. Не найдя ничего более подходящего, с помощью четырех палок и куска парусины они соорудили низкий навес и поставили под него свои баулы и сундуки, а также роскошное кресло, которое притащили с корабля, наверняка предназначенное для капитана. Вскоре все собрались под навесом, и я потеряла их из вида, но внезапно к своему изумлению услышала веселую мелодию, хорошо исполненную на музыкальных инструментах, а сильный голос во все легкие запел по-испански:

Вам готов я услужить,

Такова моя судьбина.

Жизнь готов я положить,

Коли буду я покинут.

Я схожу с ума? Уже год я не слышала музыки, и это был последний звук, который я рассчитывала услышать. Певцу аккомпанировали на лютне и флейте.

Грусть-печаль меня изводит

Видеть ваши все измены.

Я живу уж без надежды,

Но без вас я жить не волен.

Всё готов вам предложить,

Мое слово дворянина,

Жизнь готов я положить,

Коли буду я покинут.

Парализованная от удивления, я не заметила, что большой корабль, занимающий почти всю ширину рифа, начал заваливаться на бок. Начался отлив, корабль сел на мель и опасно накренился к одному борту, хотя команда не выказывала никаких опасений по этому поводу. Они продолжали петь и играть, словно принимали участие в веселом сельском празднике.

Наконец, со скрипом дерева и дрожащими мачтами корабль полностью лег на правый борт. Я не могла поверить своим глазам (как и своим ушам), но с последним скрипом дерева музыка прекратилась. Все моряки кроме капитана покинули навес, разбрелись по пляжу и вошли в лес, откуда появились с хворостом и дровами, чтобы сложить на песке большой костер неподалеку от корабля.

Как легко им это далось! Их было так много, что огромный костер был готов во мгновение ока, осталось лишь приблизиться к нему с фитилем от аркебузы, и пламя взметнулось к небу. Они тут же сделали для всех факелы, подошли с ними к корпусу корабля и стали проводить по нему факелами, словно писали кистью картину. Юнги, еще совсем дети, занялись нижней частью, но работы им досталось не меньше. Они пытались что-то подпалить, хотя я и не понимала, что именно.

На это занятие они потратили много времени, так что от скуки я заснула. Меня разбудила лишь раздававшаяся из-под навеса музыка, мягкий меланхолический перезвон струн лютни — после того, как я целый год не слышала ничего подобного, она оказывала на меня завораживающий эффект. Я молча слушала с закрытыми глазами, вспотев под многочисленной одеждой, но довольная и умиротворенная музыкой. Я подумала, что, может, это и не пираты, а просто торговцы, потому что они пели по-испански и приплыли на мой остров не для того, чтобы спрятать награбленные сокровища, а для починки корабля или каких-то работ.

И придя к такому выводу, я начала робко подумывать о том, чтобы спуститься на пляж и предстать перед возможными спасителями, которые окажут мне любезность и отвезут в цивилизацию, и тут чья-то железная рука с силой схватила меня за шиворот и бесцеремонно подняла, одновременно с этим удерживая мою шпагу. Я вскрикнула и начала наносить удары направо и налево, хотя встречались они только с воздухом. Все мои силы, а к тому времени я была весьма сильной, не пригодились.

— Кто вы? — спросил меня из-за спины по-испански угрожающий голос.

Я не могла повернуться, чтобы рассмотреть лицо нападавшего. Человек, держащий меня сзади, обхватил мои руки и резко пригнул головой к земле. Я решила, что не стану отвечать. Я не собиралась сотрудничать с врагом. Если они желают меня убить, то всё равно это сделают, от меня это не зависит.

— Сеньор, назовите ваше имя, страну и происхождение, — настаивал голос. У него был странный акцент, как у иностранца.

Я упрямо молчала. Из-за шока я даже не поняла, что меня приняли за мужчину.

— Он не говорит, — раздался второй голос.

— Давай отведем его к капитану. Наверняка это английский пират, которого оставили на острове его же товарищи.

— Я не английский пират! — закричала я, снова попытавшись вырваться из крепкой хватки.

Через несколько секунд молчания мне подняли голову и откинули волосы. Это были двое мужчин. Один держал меня, и я его не видела, а второй стоял напротив — крупный мулат, с интересом меня рассматривающий.

— Вы испанец? — удивленно спросил он. Глаза у него были большими и налитыми кровью.

— Да, так что отпусти меня, если не хочешь, чтобы тебя наказали!
Негры и мавры, будучи рабами (лишь немногие имели свободу, по крайней мере, в Испании) не могли обращаться подобным образом с христианином, а в особенности с женщиной и госпожой. С женщиной и госпожой? Лучше об этом умолчать, подумала я, пусть продолжают считать, что я мужчина.

— Кто накажет, сеньор? — спросил с усмешкой тот, который меня держал. Теперь его хватка ослабела.

— Ваш хозяин! — рявкнула я, разозлившись, что он меня не отпускает. Я не знала, является ли тот, что меня держит, тоже мулатом, негром, мавром, индейцем или белым, но приняла как само собой разумеющееся, что раз он пришел с мулатом, значит, и сам такой же.

— У нас с моим другом Антоном нет хозяина, сеньор, — ответил он, подталкивая меня вниз по холму. — Мы свободные люди и работаем на испанского капитана, который обращается с нами как с добрыми христианами. В общем, сеньор... — он пнул меня коленом по ноге, так что я споткнулась, — попридержите язык, если не хотите пожалеть о своих словах.

Остаток пути до пляжа по неровной тропке был полон подножками, тычками и пинками. Это были плохие люди, воспользовавшиеся своим положением. Может, и не пираты, но вели они себя в точности так же, и потому заслужили мое презрение.

Вскорости я оказалась перед капитаном под навесом, он бренчал на прекрасной лютне. Когда двое громил толкнули меня на песок, он даже не поднял голову.

— Посмотрите, кого мы нашли на горе, сеньор Эстебан, — сказал один из них.

Капитан наконец-то обратил на меня внимание и отложил инструмент. Это был человек преклонных лет, около шестидесяти, меня удивило даже не то, что человек такого возраста еще жив, как то, что он плавает по здешним водам, как юноша. Он снял алый ропон и черную шляпу и остался в элегантной красной рубашке, рыжих плундрах и кожаных сапогах.

— Клянусь своей бородой, славно поохотились! — засмеялся он, и я поняла, что он-то и пел всё это утро. — Он христианин?

— Так он сказал.

— И испанец?

— Утверждает, что да, сеньор.

— Что ж, хорошо, сынок, — капитан обратился ко мне, — расскажи, кто ты такой, какого рода.

— Я вам не сын и ничего не расскажу, — гневно ответила я, стараясь, чтобы голос звучал по-мужски. Обращение, полученное со стороны тех двоих, меня до крайности оскорбило.

— Ладно, ладно... — пробормотал капитан, перестав смеяться. — Без сомнений, ты еще очень молод. Можешь по крайней мере сказать, как ты очутился на этом острове?

— Нет, — заявила я, опустив голову, сама того не осознавая, поскольку воспитанные девушки должны смотреть вниз, разговаривая с мужчинами. Я ничего им не скажу, пока не узнаю, кто они такие и что здесь делают.

Двое моих похитителей, по-прежнему стоящие за моей спиной, с удовольствием рассмеялись.

— Так ты вынуждаешь меня представиться первым? — сообразил капитан, придвинувшись в кресле, чтобы приблизить свои глаза к моим. 
Это выбило меня из колеи. Он был очень необычным человеком, и не только из-за возраста: несмотря на восклицание «клянусь своей бородой», ни на щеках, ни на подбородке у него не была ни единого волоска, он обладал маленькими глазками и носом и кожей цвета спелого финика. Если этот старик — испанский идальго, то я — тот самый юноша, за которого меня принимают.
— Ладно, парень. Меня не затруднит рассказать тебе о том, что ты просишь. Меня зовут Эстебан Неварес, я сын Гаспара де Невареса, который приехал в Индии вместе с Христофором Колумбом в его четвертом и последнем путешествии. Я же, таким образом, испанский креол, подданный его величества Филиппа III, рожденный в этих землях его империи, дворянин по происхождению — род моего отца ведет начало от графов де Леон, самых благороднейших испанских фамилий. Однако я горжусь тем, что являюсь капитаном этой прекрасной шебеки «Чакона», мы обычно заходим в эти мелкие воды, когда торгуем в испанских портах островов и континента, на нашей родине — Твердой Земле. Я, как ты уже мог догадаться, почтенный торговец и занимаюсь покупкой и продажей товаров по всем Карибам, а живо в прекрасном городке Санта-Марта у меня есть лавка.

Я не поняла ничего из речи старика, кроме того, что он идальго и торговец — странная комбинация, по крайней мере в Испании, где большинство дворян старались не посвящать себя какому-либо ремеслу, считая это ниже своего достоинства.

— А теперь, скажи мне, сынок... Сколько ты провел здесь времени? — спросил капитан.

— Мы вышли из Севильи в октябре 1598 года, — объяснила я, — на борту каравеллы в составе флота генерала Санчо Пардо, и месяц спустя в широтах Наветренных островов наше судно атаковали английские пираты.

Слушая меня, капитан кивал и, судя по удивленному выражению его лица, сам сосчитал время.

— А какой день сегодня, сеньор? — поинтересовалась я, не отрывая взгляда от песка.

— Что ж, парень... — пробормотал он, подняв брови, — сейчас одиннадцатый день февраля 1600 года.

Почти на четыре месяца больше, чем считала я! Как оказалось, я отмечала на дереве не каждый день. Так что на самом деле мне исполнилось семнадцать с половиной лет. Я была взрослой женщиной, к тому же замужней, а меня приняли за недовольного мальчишку, покинутого на острове. И всего лишь потому, что на мне была одежда Мартина.

— А теперь, если не возражаешь, — мягко продолжал капитан, — не будешь ли так любезен сообщить мне свое имя и происхождение?

Я задумалась, не зная, как поступить. Что ему ответить, что я Каталина или Мартин? Моя честь могла бы быть поругана в то же мгновение, как только они узнали бы, что я женщина, я прекрасно знала, что моряки, много времени проведшие в море, не уважают ни вдов, ни старух.

— Меня зовут Мартин Солис, я законный сын Педро Солиса, самого известного оружейника Толедо, и его супруги Херонимы Паскуаль, мои родители умерли еще до того, как я пустился в это путешествие в Индии. Я родился в упомянутом городе и добрался до этого острова на борту жалкого суденышка, на котором смог ускользнуть с каравеллы во время нападения пиратов.

Пока я говорила, капитан всё больше хмурился, а когда замолчала, выглядел просто свирепым, причины такой перемены я не могла понять.

— Врешь, мерзавец! — воскликнул тот, вскочив на ноги, так что ножны шпаги хлопнули по сапогам. — Я обращался с тобой с добрым сердцем, а ты отвечаешь двуличием и враньем. Я не знаю, кто ты, но ты точно мне солгал, — с этими словами он схватил меня за подбородок и притянул мое лицо ближе к себе. — Где волосы на твоем лице, парень? Кроме как на висках и между бровями у тебя их нет. Тебе не кажется это странным? Волосы у тебя черные и прямые, как у индейцев, кожа смуглая, и это точно указывает, что ты метис, койот или квартерон . Не в твою пользу говорит и то, что будучи юношей, ты сбежал с каравеллы во время нападения пиратов, вместо того чтобы драться с ними, как бы ты ни был мал, потому что лишь женщины свободны от этих обязательств. Это правда, что в конце 1598 года на Твердую Землю прибыли галеоны под командованием генерала Санчо Пардо, но это не означает, что ты плыл с ними. Также верно, что как раз в то время в этих водах у Наветренных островов на паташе «Джон Лондонский» плавал корсар Чарльз Ли, который нападал на отставшие от флота суда. 
Он быстро наклонился, чтобы подобрать с земли мою рапиру и кинжал, и тщательно их осмотрел.
— Верно также и то, — продолжил он, — что это прекрасное оружие имеет клеймо с буквами О и Т, и это означает, что оно происходит из Толедо, а на самих клинках выбито имя... — он отодвинул сталь от глаз на всю длину рук, но не разобрал и с этого расстояния, вытащил из кармана очки и водрузил их на нос, — имя оружейника Педро Солиса.

Он снял очки и снова внимательно посмотрел на меня. Я заметила по его лицу, как он борется с подозрениями и размышляет, расхаживая вокруг меня.

— Антон, Мигель, — вскоре приказал он. — Займитесь кораблем.

— И оставить вас наедине с ним, сеньор? — удивился один из них.

— Успокойтесь. Мне ничто не угрожает. Ступайте.

Моряки удалились по пляжу в направлении своих товарищей, который по-прежнему обжигали борт шебеки.

— Что ж, сеньора, — внезапно произнес капитан серьезным тоном, опустившись передо мной на одно колено. — Может, теперь вы поведаете мне правду?

Я онемела. Как этот старик прознал, что я женщина?

— У вас есть документы? — осведомился он.

— Наверху... На вершине горы, — пробормотала я. — В моем жилище. В жестяном футляре.

Капитан поднялся, приложил руки ко рту рупором и прокричал:

— Хуанито! Пойди-ка сюда!

Мальчишка лет семи или восьми, черный как ночь, помчался в нашу сторону, бросив свой факел и перепрыгивая через приготовленные для костра дрова.

— Чего изволит ваша милость? — спросил он, затормозив рядом со мной и разбросав песок.

— Поднимись на вершину горы и найди жилище нашего гостя. Войди туда и поищи жестяной футляр, как те, в которых хранят документы. Принеси мне его побыстрее.

Негритенок снова пустился бежать, пытаясь найти среди деревьев тропку, которую я проделала в зарослях за эти полтора года во время многочисленных хождений туда-сюда. Без сомнений, этот проход и привел ко мне двух похитителей-мулатов, а теперь сообразительный, как дьявол, старый идальго раскрыл, что я женщина. Я погибла. Вскоре моряки возьмут меня силой, чтобы удовлетворить свои желания.

— Говорите! — велел мне капитан, снова усаживаясь и набивая тонкую глиняную трубку, лежащую рядом. Его поведение и манера разговаривать выдавали хорошее воспитание и образование. Казалось неподобающим, что человек его положения занимается торговлей.

— Знайте, ваша милость, сеньор Эстебан, что я не солгала, — произнесла я, — я рассказала правду, за исключением одной детали: мое имя не Мартин, а Каталина. Мартин был моим младшим братом, он погиб во время нападения пиратов. Мои родители — именно те, кого я назвала, как и город моего рождения. Няня одела меня в платье брата, чтобы спасти мою честь от пиратов.

— Хорошая мысль, — пробормотал он, спокойно набивая листьями табака трубку. — А скажите-ка, какова причина вашего путешествия в новые земли? Какой-нибудь родственник предложил вам кров после смерти родителей?

— Так и есть, сеньор, — кивнула я. — У меня есть дядя, брат матери, он живет на острове Маргарита. Больше никто не пожелал протянуть нам руку помощи, когда мой отец умер в темнице толедской инквизиции.

Капитан подскочил.

— Что вы такое говорите? — удивился он с тревожным видом.

— Это печальная история, — посетовала я. — Кто-то, мы так и не узнали кто, донес на моего отца в инквизицию, будто он не уважает священные узы брака. Вы знаете, что в последнее время церковь стала так же пристально следить за моральным обликом народа, как и за чужеземными ересями. Отец был не единственным добрым христианином, которого заперли в темнице за нарушение брачных клятв. В списках осужденных было много имен.

— Да, вы правы. К счастью, здесь дела обстоят гораздо лучше, — сказал он, поднимаясь с кресла и приближаясь к костру, чтобы разжечь трубку. Потом он вернулся, время от времени выпуская изо рта и носа дым. — Инквизиция в этих землях пока не приобрела такого же могущества, хотя не из-за недостатка желания, это уж точно.

— Оно и лучше для вас, потому что у нее нет сострадания. Когда мой отец заявил перед судом, что в обычном прелюбодеянии нет ничего незаконного, инквизиторы удвоили интерес и выяснили, что он не знает ни Символ веры, ни другие основные молитвы, и потому приказали обыскать наш дом и среди двадцати больших и малых книг обнаружили несколько запрещенных, согласно списку Кироги от 1584 года .

— Вы хорошо знакомы с этим вопросом, — сказал капитан, снова сев в кресло.

— Только в том, что касается меня, как в случае с отцом. Я не умею ни читать, ни писать, но хорошо запоминаю то, что мне интересно.

— И какие же они нашли книги? Вы знаете названия?

— Я помню лишь одну, поскольку, как я уже сказала, сеньор, я не умею читать. Если мне не изменяет память, она называется «Жизнь Ласарильо из Тормеса» или как-то в этом роде .

— Отличная книга, как по мне! — не смог сдержаться капитан. Я удивленно уставилась на него.

— Неужели вы ее читали? Кара за это, сеньор, — отлучение от церкви.

— А что случилось с вашим отцом потом? — спросил он, уклонившись от ответа.

— Он подхватил лихорадку и умер. Наша жизнь была разрушена. Наше имущество забрали, отобрали даже дом, кузницу закрыли, а оружие распродали по хорошей цене. Матушка просила помощи у должников и друзей, а также у своих родственников в Сеговии, но никто не хотел приютить семью, которую пометила инквизиция. Вы знаете, как это бывает.

— Наслышан, — отозвался он, сменив позу. — А что случилось с вашей матушкой?

— Точно мы этого так и не узнали, сеньор, — я столько времени не разговаривала, что у меня уже начало болеть горло, не только от избытка слов, но и из-за того, какую тоску навевали на меня воспоминания. — После смерти отца она изменилась. Мы поселились в убогой квартире, которую арендовали у гильдии оружейников Толедо, неподалеку от площади Сокодовер. С нами никто не разговаривал, даже не здоровались на улице, а медяки в кошельке кончались. Мне кажется, что она просто не выдержала, повредилась рассудком от горя и вины, и потому бросилась в реку. Мы погрязли в долгах, потому что тетушка Доротея приносила нам каждый день еду, хотя и брала ее в кредит.

Капитан всё в большем беспокойстве ерзал в кресле, перекладывая тонкую глиняную трубку из одной руки в другую, словно она его обжигала. Если ему не нравится это слышать, то тогда зачем спрашивает? Хватит уже копаться в моей жизни.

— И вот в этих печальных обстоятельствах, — сказал он, — появился дядя и спас вас.

— Не совсем так.

— Вы сказали, что вашу матушку звали Херонима Паскуаль?

— Именно так.

— И что у нее есть брат на острове Маргарита?

— Мой дядя Эрнандо, именно так.

— Эрнандо Паскуаль из Сеговии! — весело воскликнул он. 
Мое сердце ухнуло в груди. Он знаком с дядей? Отвезет меня к нему? 
— Уже многие годы я веду торговлю с Паскуалем и его компаньоном Педро Родригесом. Оба они — милейшие люди! Они владеют мастерской по производству латунных изделий на острове Маргарита и продают превосходную продукцию.

Тут на пляже появился негритенок Хуанито, отправленный в мое жилище за документами, и возбужденно подбежал к капитану, держа в руке жестяной футляр.

— Надеюсь, что вы меня не обманули, — пробормотал капитан, поднимаясь и направляясь к Хуанито, который даже не запыхался.

— Вы это хотели, капитан? — отрывисто спросил он.

— Да. Благодарю. Возвращайся к работе.

Вернувшись на свое место, сеньор Эстебан открыл футляр и развернул документы. Наша длительная беседа удивила моряков, которые время от времени бросали на нас взгляды. Я заметила, что они стали расспрашивать Хуанито, как только он отошел от нас.

— Что ж... — произнес сеньор Эстебан, просматривая бумаги. Выражение его лица изменилось.

Он снова вытащил из кармана очки и поспешно их напялил, скривив рот, что мне совсем не понравилось. Он нашел мой брачный контракт? А коли так, может, ему это не понравилось, раз он был знаком с моим дядей и увидел имя сына его партнера рядом с моим в этом церковном документе.

— Так вы замужем за Доминго Родригесом! — воскликнул он.

— Заочно, сеньор, — кивнула я. — Мы заключили брак летом, перед путешествием, через несколько недель после смерти моей матушки. Такое условие поставил дядя, чтобы принять нас в своей семье на острове Маргарита.

Но капитан меня не слушал. Он разразился таким потоком брани, какой я не слышала даже из уст матросов на каравелле, хотя они были людьми весьма грубыми. Его крики и проклятья привлекли внимание моряков, которые побросали факелы и побежали к навесу. Увидев это, сеньор Эстебан резко умолк и остановил их жестом, велев возвращаться к работе, а когда он повернулся ко мне, в его глазах читалась такая ярость, что мне показалось, будто на меня взирает сам Люцифер.

— Вы знаете, что натворили, девочка моя? Знаете, что натворили? — повторял он.
Я испугалась по-настоящему.

— Говорите же, сеньор! — взмолилась я.

Он, сам того не осознавая, уже протоптал вокруг меня глубокую канавку.

— Доминго был здоровым и обычным ребенком, — начал он печальный рассказ, остановившись. — Я еще помню, как он бегал по улице рядом с латунной мастерской. Он во всем помогал отцу, пока в десять лет мул не лягнул его по голове, чуть не лишив жизни, и с тех пор он лишился рассудка. С того несчастного дня Доминго потерял дар речи и лишь пускает слюни, а когда он достиг возраста мужской зрелости, то стал преследовать и домогаться женщин. Его тело — как у взрослого мужчины, но разум — как у новорожденного младенца.

Я настолько растерялась, что не могла вымолвить ни слова.

— В одной из своих поездок на Маргариту я услышал от Педро Родригеса, — продолжал капитан, — что он готов положить в постель своего единственного сына хоть индианку или негритянку, да хоть портовую шлюху, лишь бы она родила ему здорового внука, который унаследует его часть предприятия. Проблема заключалась в том, что не нашлось ни негритянки, ни индианки, ни портовой шлюхи, которая бы согласилась лечь с этим пускающим слюни юнцом, омерзительным и похотливым, без одного уха и половины головы, и это в самом прямом смысле слова, потому что удар мула разбил ее на столько кусочков, что лишь некоторые хирургам удалось поставить на место. Отец держит его под замком, чтобы он не досаждал всем девицам Маргариты, а еще потому, что временами он ведет себя буйно.

По моему телу градом лил пот, и не из-за привычной жаркой погоды. Меня охватила паника. И этот омерзительный тип — мой муж? Но о чем думал дядя, когда предательским образом вручил меня этому безумцу, который больше заслуживает жалости, чем положенного мужу уважения? Наверное, он решил, вот мерзавец, выдать меня на скорую руку, да на долгую муку.

— Как я погляжу, — в дурном расположении духа закончил свою речь капитан, — похоже, вас заманили с помощью грязного трюка, чтобы вы дали жизнь внуку Педро Родригеса. Лучше бы вы оказались негритянкой, индианкой или портовой шлюхой.

И он разразился еще одним потоком ругательств в сторону тех двоих с Маргариты, которые сделали меня несчастной до конца дней. Как бы я когда-то ни жаловалась, сейчас я поняла, что на этот остров меня привела удача. И до окончания путешествия я встретилась с ней еще тысячу раз.

— Оставьте меня здесь, сеньор, — попросила я капитана. — Не заставляйте встретиться с кошмарной судьбой. Умоляю, сохраните в тайне мое пребывание на этом острове, когда закончите работы с кораблем, и плывите с миром. Я могу сама о себе позаботиться, как до сих пор и делала.

Разъяренный и изможденный сеньор Эстебан рухнул в кресло.

— Замолчите, сеньора! — велел он. — Дайте мне подумать.

— Могу я пока вы раздумываете приготовить что-нибудь поесть? Ведь уже за полдень перевалило.
Не знаю почему, но несмотря на все несчастья, я проголодалась.

— Нет! — рявкнул он, не шевельнувшись.

Я тоже осталась неподвижной и сидела на песке, наблюдая, как моряки выбрасывают свои факелы в костер, вытаскивают из котомок большие рубанки и точат их о камни, радостно напевая мадригалы и баллады. Несмотря на грубое поведение, они были веселыми людьми, получающими удовольствие от жизни. Возможно, подумала я, удача по-прежнему на моей стороне, раз я попала в руки того, кто может решить мои проблемы.

— Вот что мы сделаем, сеньора, — внезапно произнес капитан, выпуская большое облако дыма. Недавно инквизиция выступила против курения табака, но, похоже, ничто не могло пронять тех, кто приобрел эту привычку. — Сохраните ваши документы в секрете. Вы больше не будете Каталиной Солис. Забудьте про нее. Твердая Земля — это огромное пространство, гигантское по размерам, но малонаселенное. И потому мы все друг друга знаем, хотя города и поселения отстоят далеко. Если Каталина Солис появится живой и здоровой, ваш дядя и свекр тут же потребуют вашего приезда, и вы не сможете ускользнуть от своей судьбы. Вы сами упомянули, что после Тридентского собора церковь стала весьма внимательно относиться к моральным устоям народа. Каким бы недоумком ни был Доминго Родригес, в глазах церкви он ваш супруг, которому вы обязаны хранить верность и делить ложе, чтобы зачать сына, таковы брачные клятвы, а юноша, без сомнения, превосходно может исполнять супружеские обязанности. Вы также не можете появиться как Мартин Солис, по той же причине — известия достигнут ушей вашего дяди, и он затребует вас к себе, как единственный родственник, поскольку Мартин еще несовершеннолетний. Так ведь?

— У нас с братом была разница в два года и несколько месяцев, — с горечью ответила я, — так что теперь ему исполнилось бы пятнадцать.

— Как я и сказал, — кивнул он. — Значит, и Мартином Солисом вы быть не можете.

— Повторяю, сеньор, оставьте меня на острове, здесь я жила счастливо и в довольствии, пока вы не прибыли, и здесь могу прожить до конца своих дней, если меня оставят в покое.

— Хватит болтать глупости! — резко оборвал меня он. — Как вы можете остаться на малюсеньком островке, положившись на милость судьбы? Разве вы не понимаете, что эти воды кишат английскими и голландскими пиратами, которые рано или поздно пристанут к этим берегам, как это сделал я? Ваш островок, сеньора, известен морякам — и испанским, и чужеземным. Эта бухта со спокойными водами великолепно подходит для ремонтных работ, а пираты всегда находятся в поисках мест вроде этого, чтобы прокилевать корабль или пополнить запасы пресной воды, набрать дров и разделить награбленное, потому что не всегда они могут или хотят везти всё обратно в свои страны, на случай, если изменения в законах или война переменит их судьбу. Ведут они себя, как пчелы, перелетающие от цветка к цветку, для них гораздо безопаснее разделить сокровища на мелкие части на таких островах (а подобных на Карибах множество), чем тащить всё с собой обратно, рискуя нарваться на испанский военный галеон. Понимаете? В тот день, когда будете меньше всего этого ожидать, вы можете попасть в лапы пиратов или корсаров, и они попользуются вами, прежде чем убить.

— Но раз я не могу быть ни Каталиной, ни Мартином, так скажите же, в кого мне превратиться? Напоминаю вам, что у меня нет ни состояния, ни ремесла, я женщина и не знаю эти земли.

— Я уже обо всём этом подумал, — обиженно объявил он, — и нашел решение. Как я уже говорил, из-за цвета кожи вы можете легко сойти за метиса, койота или квартерона, что автоматически означает, что вы происходите не из Испании. У местных индейцев к тому же отсутствует растительность на лице.

Теперь-то я поняла, кто такой на самом деле Эстебан Неварес! Он назвал себя креолом, сыном испанца, рожденным в Индиях, но в его жилах течет смешанная кровь. Похоже, его мать была не христианкой, а индианкой, и потому у него нет на лице волос, а кожа — цвета спелых фиников. Эстебан Неварес — метис.

— Таким образом, отсутствие растительности будет преимуществом, так же как и сросшиеся брови, волосы на висках и загорелая кожа. Вы достаточно высокого роста, волосы гладкие, руки мускулистые — вы легко превратитесь в моего незаконнорожденного сына, которого я прижил с индианкой пятнадцать лет назад и забрал от матери во время этого путешествия, чтобы сделать своим наследником. Не беспокойтесь о правдивости или лживости этой истории. Сыновья-метисы — это реальность в нашей части империи. Подумайте о том, что когда прибыли первые конкистадоры и колонисты, у них не было испанских женщин, и многим пришлось взять в жены дочерей местных вождей, и от них родились дети, которые хоть и зовутся креолами, да таковыми вполне законно и являются, на самом деле имеют в крови как чистоту испанских идальго, так и благородство индейских монархов, от коих происходят.

Я чуть не рассмеялась. Эстебан Неварес рассказал мне собственную историю, не упомянув при этом себя. Да, как он и сказал с самого начала, его отец прибыл в Индии с адмиралом Колумбом в его последнем путешествии, а мы говорили о первых конкистадорах и первых колонистах, так ведь? И судя по его преклонному возрасту, цвету кожи, волосам и всему прочему, теперь я уже не имела сомнений, что его мать была одной из тех благородных дочерей вождей — что бы это ни значило — которые подарили конкистадором детей. Полагаю, что те испанцы хотели вручить своим сыновьям, хоть бы и метисам, свое наследство, так что признали их законными и назвали креолами, не беспокоясь о чистоте крови. Этот вопрос начал их беспокоить, лишь когда много лет спустя в Новый Свет стали прибывать испанки.

Моряки Эстебана Невареса теперь столпились у корпуса корабля, соскребая с него обугленные остатки, оставляя с правого борта лишь гладкие и чистые доски.

— В чем заключается килевание, о котором вы говорили, сеньор? — полюбопытствовала я.

— Так что, мое предложение вас не заинтересовало, сеньора? Хотите оттянуть время этими вопросами, чтобы еще над ним поразмыслить?

Я на мгновение задумалась и сказала:

— Я приняла ваше предложение в тот самый миг, когда вы его сделали, сеньор Эстебан. Что еще мне остается? Я не возражаю превратиться в вашего сына, хотя и придется перестать быть женщиной, кем я предпочла бы оставаться. Однако я прекрасно понимаю, что в этой игре сама судьба сдает карты, и я лишь могу принять и согласиться с тем, что, безусловно, является сейчас для меня наилучшим.

— Хорошие слова, сеньора. Начиная с этой минуты и с вашего разрешения я буду считать вас своим сыном Мартином Неваресом, называть вас так и обращаться как с сыном даже наедине, как и перед всем светом, чтобы не совершить ошибку. С этого самого мгновения вы перестанете думать о себе как о женщине и навсегда забудете имя Каталины Солис. Согласны?

— Конечно, сеньор. Я весьма вам признательна.

— Не называйте меня ни сеньором, ни сеньором Эстебаном. Вы обязаны, хоть вам это и сложно, называть меня отцом и вести себя как сын отныне и навсегда. Знайте, что хотя вы и не унаследуете после меня никакого, даже скромного имущества, но во всем остальном будете моим сыном и должны откликаться на имя Мартин Неварес. И первым делом должны забыть про привычку смотреть в пол и научиться глядеть мужчинам в глаза, потому что с этой минуты вы — мужчина.

При воспоминаниях о настоящем отце меня охватила грусть, но он был бы доволен этой заменой, потому что, несомненно, это было для моего же блага.

— А ваши моряки... отец? — я так стеснялась произносить это слово по отношению к незнакомцу, что почувствовала, как покраснела до корней волос, но подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Они ведь знают, что вы нашли меня здесь.

— О них не беспокойся, сынок, — ответил тот на удивление уверенно, учитывая то, насколько неловкой для нас обоих была эта ситуация. — Как и о хозяюшке, которая дала свое имя этому кораблю, Марии Чакон, и о всей ее родне, с которой ты познакомишься.

— Вы женаты?

— Не в церкви, как ты. Но женат по совести и в ее глазах, и только это имеет значение. Я провел с этой чертовкой больше двадцати лет, — продолжил он, растянув губы в широкой улыбке, словно внебрачное сожительство было самым лучшим выбором, и, снова сев в кресло, взял в руки лютню. — Я ни разу об этом не пожалел. Хотя, несомненно, инквизиция приговорила бы меня за это, как поступила с вашим отцом.

И тронув струны, он запел своим приятным голосом ту же песенку, что я слышала утром из хижины:

Вам готов я услужить,

Такова моя судьбина.

Жизнь готов я положить,

Коли буду я покинут.

Услышав это, моряки бросили работу и приблизились к нам. Некоторые достали из корзин буханки хлеба, сыр, говяжью и свиную солонину и сушеную рыбу, а кто-то притащил еще и бутылки с вином. Мы уселись в кружок на песке под навесом, за исключением сеньора Эстебана, сидящего на стуле, и перед тем как приступить к трапезе, мой новый отец обратился к своим людям:

— С сегодняшнего дня и навечно, — торжественно объявил он, — для всех вас этот молодой человек без дальнейших объяснений превратится в моего сына Мартина Невареса. Когда мы вернемся на Санта-Марту и во всех портах, куда мы зайдем, если вас спросят, вы будете всем объяснять, что я прижил его с индианкой из племени араваков в Пуэрто-Рико и забрал его во время этого плавания.

Все кивнули.

— А что скажет сеньора Мария? — спросил один из них с некоторым беспокойством.

— Поначалу, наверное, поднимет крик до небес, как вы можете себе представить, — спокойно согласился капитан, — но потом он просто станет еще одним ее сыном, и она будет оберегать его и заботиться, пока вконец не избалует.

Моряки расхохотались и, обмениваясь шутками, начали довольно утолять голод. Тогда я впервые смогла рассмотреть их без спешки. Один юнга, Хуанито, был негритенком лет семи или восьми, а второй, Николасито, индейцем не старше шести. Из восьми моряков те, что схватили меня, Антон и Мигель, были мулатами (Антон был плотником и конопатчиком, а Мигель — коком), штурман Гуакоа был индейцем и почти не размыкал губ, разве что для еды, всегда держась в сторонке, остальные пятеро — негр Томе, индеец Хаюэйбо и испанцы Матео Кесада, урожденный в Гранаде, Лукас Урбина из Мурсии и Родриго из Сории — все отличные ребята и умелые работники, как я позже смогла убедиться.

В тот же день после трапезы я присоединилась к команде как еще один моряк. Килевание состояло прежде всего в том, чтобы сжечь толстый слой ракушек и водорослей, которые прилипали к корпусу во время плавания и делали корабль более медленным и тяжелым. Потом с помощью скребков эту обугленную массу счищали и обрабатывали древесину смолой и серой, чтобы защитить ее от стихии. Наконец, чтобы закрыть щели и придать кораблю большую скорость, нужно было вручную положить толстый слой вонючего жира. Новый отец ничего не сказал про жалованье, но будет он мне платить или нет — я всё равно наслаждалась этим занятием.

Когда прилив снова поставил корабль на воду, мы отправились спать, а мне разрешили отдохнуть в своем жилище на холме в последний раз. Несмотря на усталость и боль от мозолей на руках, прежде чем рухнуть в постель, я собрала узелок с моим скудным имуществом и с грустью попрощалась с этим местом. На следующий день, на заре, оба юнги, Хуанито и Николасито, вошли в мое жилище, чтобы меня разбудить, помогли перенести мой стол-шлюпку и снова приставили к работе, поскольку мужчины, воспользовавшись первым отливом, начали опаливать правый борт корабля, лежащего теперь на левом борту. Мы трудились весь день, а с наступлением сумерек, когда начался прилив, корабль снялся с якоря и покинул риф.

Я уплыла с острова так же, как и прибыла туда: ночью и вымотанная до предела, но теперь я была довольна, что плыву на прекрасной шебеке, которую уже немного считала своей, потому что вложила в нее столько сил. Я пока не была с ней знакома изнутри и ничего не знала о грузе, особенностях и мореходных качествах. По правде говоря, я не имела ни малейших представлений об искусстве мореплавания, но первое плавание на «Чаконе» было поучительным и принесло много открытий. Пока мы отдалялись от острова, я поклялась, что сколько бы времени это ни заняло, когда-нибудь я на него вернусь.