Думаю, что последующие месяцы потребовали от отца всей твердости и силы, в противном случае мы бы не прошли через многочисленные трудности и опасности и не выполнили бы своих намерений.

В глазах окружающих всё шло своим чередом, будто ничего не изменилось. Каждые полтора или два месяца мы отплывали, чтобы совершить привычный маршрут из Санта-Марты на Тринидад и обратно. Когда мы возвращались домой, где проводили пару недель, отец заставлял меня заниматься, и в результате я быстро выучилась довольно бегло читать и писать, и лишь тогда он показал мне книги, которые держал в секрете — те самые, что были запрещены списком Кироги от 1584 года и будили во мне дурные воспоминания.

Он сказал, что их печатали на испанском в лютеранских странах, и привозили их чужеземные контрабандисты, заключившие контракт вроде того, на который согласился он, получая хорошую цену, потому что в Новом Свете те идеи, что находились под запретом в Испании и процветали в Европе отступников, вызывали живейший интерес, в особенности антиклерикальные, а также открытое обсуждение народной нищеты, как в книге «Ласарильо из Тормеса». Отец покупал их не таясь на маленьких рынках во время остановок, где прежние владельцы продавали прочитанные книги, боязливо стремясь от них избавиться.

По приказу отца в мои занятия с Лукасом Урбиной включили также начала латыни, поскольку все научные трактаты писались именно на ней, и если бы я ей не овладела, то упустила бы половину мировых знаний. Не знаю, чего он от меня ожидал, я ведь всего лишь обычная женщина, которую учеба заставляет понервничать, не потому что не нравится, а как раз наоборот. Когда начались затруднения с арифметикой, меня стала учить ей сеньора Мария, она сама вела все счета своего предприятия.

Вскоре я привыкла называть ее матушкой, как и все остальные девушки заведения, живущие в доме, хотя это слово для меня всегда значило не больше, чем просто обязанность, потому что в глубине души я хранила образ родной матери, о которой так грустно было вспоминать. Упражнения со шпагой и кинжалом, должно быть, являлись попыткой выработать у меня дисциплину, и я весьма ловко овладела этим искусством, как и верховой ездой и мореплаванием — отец, уж не знаю по какой причине, велел Гуакоа научить меня основным принципам навигации, и я проводила ночи напролет на пляже с молчаливым штурманом, учась управляться с астролябией, компасом, квадрантом, песочными часами и лотом.

Морских лоций у него не было, как и ни у кого другого помимо штурманов флагманских кораблей королевского флота, более того, карты считались столь ценным имуществом, что пираты во время нападений охотились за ними, как за сокровищами. Однако Гуакоа считал карты и портуланы бесполезными, как, впрочем, и остальные инструменты своего ремесла, используя их не для мореплавания, а во время лекций о небесных светилах, чтобы запечатлеть в моей памяти названия и расположение всех созвездий (Скорпиона, Рака, Рыб, Лебедя, Льва, Пегаса...), как и самых ярких звезд на небосклоне (Антареса, Проциона, Плеяд, Денеба, Регула...), тех самых, что индейцы, хотя и под другими именами, используют с начала времен, чтобы пересекать воды Карибского моря. Как сказал Гуакоа, с ними я никогда не заблужусь и смогу вернуться домой, когда только пожелаю.

Только Гуакоа не знал, что у меня нет родного дома, куда я могу вернуться, здесь я лишь временно и однажды покину этот дом. Но мне очень нравилось запоминать названия звезд, нарисованных на песке во время этих прекрасных южных ночей.

Однако я так и не поняла, зачем мне столько всего учить. Я не собиралась всю жизнь оставаться Мартином Неваресом, а Каталине эти знания были бы ни к чему. Нет образа более смехотворного, говорила я себе, потирая после занятий усталые глаза, чем мой собственный в женской одежде и с секстантом или астролябией в руках. Но жаловаться отцу мне было неудобно, ему и так хватало проблем (а с тех пор как мы повстречались с королем Бенкосом в бухте Таганга, он был более энергичен, чем когда либо), так что я молча училась, считая всё это бесполезным занятием и потерянным временем.

Вот так обстояли дела, когда однажды во время сезона дождей мы вышли из Санта-Марты с полными трюмами бананов, кешью, имбиря, папайи, тростникового вина, кожи и табака, и отец собрал всех на палубе и провозгласил с кормы:

— Не пристало больше заставлять Бенкоса ждать, иначе он найдет другого купца для исполнения своего заказа. В последние месяцы я слушал и вникал, как вести незаконные дела в этих водах.

Мои товарищи по команде кивнули. И действительно, в последнее время мы зачастили в портовые таверны, где отец вел долгие беседы с владельцами, пока мы пили. Я, к счастью, научилась растягивать содержимое своего стакана, чтобы не пить много вина, рома или чичи, которых не выносил мой организм, и никогда не выпивала больше квартильо , зная, когда следует остановиться, чтобы не шумело в голове и не выворачивало внутренности. Что доставило мне еще больше неприятностей и трудностей, так это курение, но я приучилась втягивать ртом дым, чтобы не огорчать товарищей, а со временем мне даже стал нравиться табак, который к тому же, как утверждали индейцы, имел целебные свойства.

— Что ж, прекрасно, — продолжал отец, — после долгих раздумий я решил, что мы найдем пиратов и корсаров, прибывших на Твердую Землю из мятежных провинций Фландрии. Как я знаю, предыдущий король, Филипп II, покарал их за неповиновение и завершил долгую войну, закрыв португальские порты, после того как овладел Португалией в 1581 году . Это решение серьезно сказалось на фламандцах, поскольку они добывали соль в Сетубале для засолки рыбы, а это, как вы знаете, их основное занятие и главный источник доходов, ведь они продают всем остальным народам мира селедку, колбасу, сало и сыры, коими кормятся команды кораблей. Это наказание не испугало фламандцев, они взялись за дело и вскоре нашли новые источники соли взамен Сетубалю. На кораблях под названием флейты они достигли африканских островов Кабо-Верде и стали привозить соль оттуда, пока два года назад король не наложил новый запрет, так что они обратили взоры к нашим землям. Первый соляной флот фламандцев прибыл несколько месяцев назад и нашел необходимый источник соли в том месте нашего побережья, который мы всегда игнорировали и презирали, считая бесплодным и пустынным, но им, как оказалось, он как раз пригодился. Я говорю о полуострове Арайя, всего в трех лигах к северу от Куманы.

— Арайя? — удивился Матео. — Но там же ничего нет. Это выжженная солнцем земля, на которой нет места жизни. Там нет воды, нет деревьев, растений, даже жалкой тени, чтобы укрыться, и то не найдешь.

— Но там есть соль. И много, как говорят те, кто видел фламандские гукоры , нагруженные солью по самые реи. Это подтверждает слухи, что соляные копи там — самые обширные в мире.

— Что за гукоры, капитан? — спросил Хаюэйбо.

— Огромные торговые суда, — объяснил отец. Они широкие и пузатые, с высокими бортами, те, кто их видел, говорят, что у них всего две мачты. Начиная с сегодняшнего дня внимательно следите, не появятся ли похожие корабли, потому что, как я сказал, мы собираемся вести дела с фламандцами, более того, не сомневаюсь, что такие вместительные корабли не могут идти из Фладрии пустыми. Наверняка они везут груз контрабанды, который продают на Маргарите, Кумане и Кубагуа. Но есть и другая важная причина, чтобы иметь дело именно с фламандцами. Что еще помимо соли они производят и продают в больших количествах?

Все молчали, потому что это был риторический вопрос.

— Оружие, — заключил отец. Фламандцы делают самое качественное оружие. Уверен, что на своих гукорах они привозят много оружия на продажу.

Мы поплыли курсом на полуостров Арайя и прибыли туда почти через две недели по вине встречных ветров и течений. Останавливались мы только чтобы запастись водой и дровами на одном пустынном пляже, и капитан велел мне постоянно оставаться в рубке с Гуакоа, если я не несла вахту или не учила, опять же по его приказу, фламандский язык, который знал Лукас Урбина, хотя и не слишком хорошо, по его же признанию:

— Достаточно, чтобы понимать врагов, когда я служил солдатом.

— Но сможем ли мы договориться с пиратами?

— Когда на кону всё имущество, Мартин, то обо всем можно договориться.

Однажды я спросила отца, какова разница между контрабандистом, пиратом и корсаром. Он улыбнулся.

— Пираты нападают и грабят, — объяснил он. Корсары тоже нападают и грабят, но говорят, что у них есть на то письменное разрешение своего сюзерена. Контрабандисты ведут незаконную торговлю, но при случае тоже грабят и тогда превращаются в пиратов или корсаров, если получают королевское позволение. Пират, прежде чем грабить, когда-то торговал. Как и корсар. А контрабандист раньше, может, и грабил, чтобы потом мог торговать. Я понятно объяснил?

— Что ж, отец... там видно будет, — пробормотала я.

— Именно, — радостно отозвался он, отвесив мне легкий подзатыльник. Похоже, он полностью позабыл о существовании Каталины Солис. — Взять фламандцев, которых мы ищем. Они прибыли сюда, чтобы забрать соль. Они крадут? Разумеется, потому что эта соль им не принадлежит, они берут ее, не имея никаких прав и не выплачивая налоги. Если они крадут ее, не имея от короля корсарского патента, а у нас с ними один король, и он запрещает трогать соль, то значит, они пираты. Если бы у них был патент, то они стали бы корсарами, а их так и называют, потому что многие их мятежные дворяне выдают такие патенты. Если они ведут незаконную торговлю, а так оно и есть, то они контрабандисты. Ну так кто же на самом деле эти фламандцы, ворующие соль с Арайи?

— Пираты? — предположила я.

— Возможно, сынок, возможно...

За время путешествия мы не заметили ни одного гукора, но как обычно встретили на пути несколько торговых судов вроде нашего в районе бухты Маракайбо и небольшой посыльный корабль, быстрый как ветер, который меньше чем за три недели пересек море, чтобы привезти из Испании королевские письма и указы из Совета по делам Индий, а также почту для губернаторов и других высокопоставленных лиц Твердой Земли, Никарагуа и Перу. С корабля нам прокричали, что за ними следует еще забра , посланная севильской Палатой по делам колоний, с письмами для самых крупных торговцев Твердой Земли и Новой Испании. Это были такие важные письма, что послали эти быстроходные корабли, а бумаги не только были написаны шифром, но их следовало выбросить в море, если корабли атакуют и захватят пираты или враги.

Письма же обычных граждан перевозились на кораблях ежегодного флота, так что многие колонисты ничего не знали о своих семьях в Испании (а те — о них) уже больше года. Окликнувшие нас моряки также видели корабли английских пиратов у Подветренных островов, но обладали большей скоростью и смогли без проблем улизнуть от больших и тяжелых британских кораблей.

Прежде чем они скрылись вдали, отец спросил, не привезли ли они известия о выходе галеонов, но те ответили, что ничего об этом не знают, они не слышали об отправке флота к Твердой Земле и не видели кораблей в севильском порту.

— Очень скоро, — с грустью сказал отец, — начнет ощущаться недостаток необходимых товаров. Положение усложнится.

— Да, я уже видел, — произнес фехтовальщик Матео, — как народ носит одежду из одеял и штор.

— Точно, и я тоже, — подтвердил Хаюэйбо.

— Так значит, скоро снова увидишь, — откликнулся отец, направившись на корму, в свою каюту.

На всем изнурительном пути к Арайе нас сопровождал дождь, заставив откачивать воду не только по утрам, но и весь день кряду, больше того, у Борбураты нас настиг страшный шторм, так что пришлось крепко-накрепко привязать груз к бортам и позволить кораблю плыть навстречу волнам с убранными парусами, доверившись верной руке Гуакоа у румпеля, противостоящего воле волн. Хуанито и Николасито страшно страдали от морской болезни, и отец отправил их в трюм, присмотреть за товаром, поскольку, по его словам, такое постоянно происходит то с одним, то с другим, и в конечном счете мы все почувствуем себя плохо.

Мы вышли из шторма неподалеку от Арайи и, устранив повреждения корабля, сразу же поставили паруса и направились в сторону соляных копей в надежде натолкнуться на фламандский гукор и по-быстрому решить нашу проблему. Но, как мы позже выяснили, гукоры пересекали моря в составе флотилий из шести или восьми кораблей, держась вместе весь путь туда и обратно, и потому невозможно было наткнуться лишь на один из них. Напротив, стоило нам вскоре после полудня приблизиться к порту Арайя, мы увидели полную флотилию пузатых судов, выстроившихся в оборонительную позицию, с выкаченными и готовыми к выстрелу пушками.

Громовой раскат пушечного выстрела предупредил, чтобы мы не двигались дальше. Это был предупредительный выстрел, каменное ядро погрузилось в море, подняв гигантский столб воды, примерно в шестидесяти варах от нашего носа, со стороны правого борта.

— Останемся здесь, — сказал отец, оглядывая фламандский флот, — а не то потопят.

— Возможно, стоит с ними поговорить, капитан, — предложил Лукас.

— Вот и займись этим. Сообщи, что мы хотим торговать.

Лукас залез на бушприт, что располагается на носу, и, обхватив его ногами, словно мартышка, приставил ладони ко рту и прокричал свою галиматью. Фламандцы что-то крикнули в ответ. Потом Лукас спустился с бушприта и вернулся к отцу.

— Сеньор Эстебан, они просят прислать парламентера.

— Так и сделаем, — ответил отец с серьезным выражением лица.

Всё это ему не нравилось, и лишь грядущее разорение заставило его прибегнуть к подобным сделкам, а хуже всего, что с того мгновения, как он заключал договор с фламандцами, сам он становился в глазах закона контрабандистом, что для такого гордого и благородного идальго было тяжким грузом, не говоря уже о том, что отцу пришлось заключить соглашение с беглецами, разыскиваемыми законом. Столько неприятностей, да еще в таком преклонном возрасте, я даже начала опасаться за его жизнь и здоровье, потому что видела, как день ото дня он ослабевает и иссыхает.

Мы спустили на воду шлюпку, и отец, Лукас, Хаюэйбо и Антон отправились к главному судну флотилии. Они довольно долго не возвращались. Дождь усилился, и все оставшиеся на «Чаконе» играли в карты, хотя в тот вечер даже Родриго казался «невинной овечкой» — так, по его словам, называли в картежных притонах новеньких и наивных игроков. Когда Николасито, следивший за фламандцами, прокричал, что шлюпка возвращается, все побросали карты, тут же вскочили и выглянули за борт, не успели еще карты упасть на палубу, до того всех снедало беспокойство.

Отец первым поднялся на борт. Однако, не проронив ни слова, он с задумчивым видом проследовал в свою каюту. Хаюэйбо и Антон остались, чтобы поднять шлюпку, а мой учитель Лукас уселся на мокрой после дождя палубе, чтобы поведать нам о том, что произошло.

— Сдается мне, что с этими фламандцами трудновато вести дела, — начал рассказ мурсиец, поглаживая бородку. — Говорят, что взамен оружия им нужен лишь табак, а больше никакие товары их не интересуют, и хотят они его много.

— Не знаю, сможем ли мы столько найти, — встревоженно заявил Родриго.

— В шлюпке я всё твердил капитану, — продолжал рассказ Лукас, — что на те припасы, что мы храним в трюмах, мы сможем купить табак на рынках Картахены, Кабо-де-ла-Велы, Куманы и Маргариты, где расположены основные плантации Твердой Земли. Сколько сможем раздобыть табака, много или мало, столько и привезем этим фламандцам. Они дадут нам оружие, а мы вручим его беглым рабам, которые, в свою очередь, заплатят нам серебром Потоси. С этими деньгами мы, по возможности, на сей раз отправимся к плантаторам, выращивающими табак в упомянутых местах, и поскольку по всей Твердой Земле не хватает денег, а мы привезем достаточно серебра, то сможем заключить соглашение о приличных количествах и по хорошей цене, и если повезет, получим товар за меньшие деньги. Загрузим корабль табаком, вернемся сюда и начнем всё сначала. С каждой поездки будем выручать немного больше.

— Но вы выпросили хоть немного оружия? — поинтересовалась я.

— Нет, эти мерзавцы отказались от всех предложений, — ответил мой учитель, — но сказали, что чем больше табака, тем больше оружия. На этом пузатом двухмачтовом судне есть один человек из Мидделбурга по имени Мушерон , он и командует на этой земле. Похоже, он больше всех склонен торговать. Другие капитаны гукоров говорят, что на соли уже зарабатывают достаточно, так что ежели нам нужно оружие, придется купить им достаточно табачного листа — товара, что на антверпенских рынках продается на вес золота. Они злы на короля Испании, утверждая, что тот по совету губернатора близлежащей Куманы, дона Диего Суареса де Амайи, подумывает о том, чтобы отравить соляные копи, дабы они не могли добывать соль.

— А почему вместо того, чтобы портить соляные копи, — удивленно спросила я, — не добывать соль самим, чтобы Испания могла продавать ее другим странам? От этого все только выиграют, поскольку корона получит свой доход от налогов, а добытчики соли заработают свои мараведи.

— Ты многого не знаешь о жизни, Мартин, — лукаво произнес Родриго. — Тебе следует знать, что король хочет всеми средствами повергнуть этих мятежных фламандцев, чтобы сохранить единство империи, так что помимо войны, которую ведет армия, он закрыл для них рынки и запретил торговать с Испанией. Лишь в нынешней войне потратили уже больше трех с половиной миллионов дукатов , эти деньги поступают от доходов казны, и потому королю вечно не хватает средств на подданных, у него нет денег и приходится занимать у европейских банкиров. Более того, Испании не хватает мужчин для армии и флота, не хватит никаких отцов, братьев и сыновей, ни детей, ни родителей, чтобы их насытить. Мы потеряем Фландрию, Мартин, в этом можешь быть уверен, но тем временем Испания снова и снова будет ее разрушать, как уже и происходит, и возможности для выгодной торговли, как здесь, в соляных копях Арайи, оказались в руках людей более сообразительных, чем мы. Предложи губернатору Суаресу де Амайе, чтобы отправил своих людей работать на соляных копях, и он ответит, что не может, потому что должен добывать жемчуг и не располагает людьми для защиты от фламандских пиратов, ведь сам король требует от него как можно больше жемчуга для казны и не присылает ни солдат, ни кораблей, ни оружия в достатке. Так что, Мартин, мы потеряем Фландрию, потеряем соль Арайи, потеряем империю, а Испания навсегда останется банкротом.

— Хватит, Родриго! — голос моего отца прозвучал как гром от той грозы, которая только что снова разразилась над нашими головами. — Я тебе много раз твердил, что не желаю выслушивать эти причитания! За работу! Отходим курсом на Маргариту. На обратном пути зайдем в Куману.

Клянусь, что те годы бесконечной работы, контрабанды, ссор с фламандцами из-за оружия (им вечно было мало табака), страха перед законом, тайных встреч с Бенкосом, торговли с плантаторами, плаваний вдоль побережья Твердой Земли, что в хорошую погоду, что в плохую, постоянной боязни наткнуться на английских пиратов с грузом табака для Мушерона из Мидделбурга, который играл роль посредника между нами и капитанами гукоров, или же встретиться с властями или другими знакомыми торговцами, будь то друзья или враги, включая и королевских таможенников, клянусь, что те годы для всех были крайне сложными, но несмотря на это я должна тайно признаться, что они также были для меня самыми радостными и полными приключений, и по сравнению с годами, проведенными в Толедо, я чувствовала себя счастливейшей из женщин, наслаждаясь свободой и равноправием и возможностью жить такой же полной опасностью жизнью, как и все вышеназванные персоны. Мои чувства, вероятно, были похожи на то, что ощущали беглецы короля Бенкоса, когда стремились из рабства к свободе болот и гор.

Однако для моего отца дела обстояли по-другому. Он немало заработал, без сомнений, но состояние его духа, прежде радостное, стало горьким, нрав ожесточился, а вести он себя стал, как усталый старик. Матушка (сеньора Мария) так за него переживала, что окружила его излишней, почти материнской заботой, накликав его гнев, на который он стал теперь скор, и вызывая многочисленные ссоры, от которых я сбегала через кухонную дверь вместе с Мико, маленькой старой обезьянкой, которую тоже пугали крики хозяев.

Каждые четыре месяца мы посещали Мельхора де Осуну, чтобы заплатить ему положенную треть суммы, и я обещала себе, что однажды спасу отца от этого пройдохи, хотя, поскольку теперь у нас водились деньги, нам не сложно было выплачивать требуемые двадцать пять дублонов. Не то чтобы мы купались в роскоши или стали такими же крупными торговцами, как братья Курво, кузены Мельхора, с чьей славой я познакомилась на рынках и в городах Твердой Земли, но все же жили мы хорошо, если не считать того, что мы постоянно опасались, что нас раскроют. Ради этого контракта мы забросили всю остальную торговлю и покупали только табак, так что скоро разнеслась молва, что сеньор Эстебан стал контрабандистом. У нас оставалось совсем немного времени, и единственное что имело значение — это отсрочить то мгновение, когда власти и альгвасилы найдут достаточные доказательства против нас или готовых говорить свидетелей.

На Санта-Марте, что вполне естественно, все соседи (за исключением губернатора) знали о перемене в интересах отца, хотя настолько его уважали, что никогда не болтали об этом. Поскольку меня считали его сыном и в основном любили, многие горожане подходили ко мне, чтобы сообщить завуалированными фразами, что им нет дела до того, чем занимается мой отец, так что они ничего не знают и не скажут. Чтобы не закрывать лавку, матушка посадила туда одну из своих девушек и тайком покупала товар у торговцев, посещающих бордель.

В конце сухого сезона 1601 года мы едва ускользнули от английского корсара Уильяма Паркера, который появился у берегов Маргариты как раз когда мы отплывали с грузом табака. На выходе из бухты мы столкнулись с кораблем «Пруденс» водоизмещением в сотню тонн, а за ним следовал семидесятитонный «Перл», но, к счастью, они нас проигнорировали. Отец приказал поднять все паруса и искать попутный ветер, чтобы как можно скорее оттуда уйти и дать знать о присутствии в наших водах корсара всем кораблям, с которыми мы встретимся по пути, и во всех городах, куда зайдем.

Так мы и поступили, однако это ничем не помогло, поскольку, как мы позже узнали, следуя тем же курсом, что и мы, после нападения и разграбления Маргариты и Кубагуа Паркер высадился в Кумане, сразился с маленьким отрядом солдат и перерезал их, после чего забрал приличное количество жемчуга. После Куманы он направился на Кабо-де-ла-Велу, где взял на абордаж португальское судно с грузом из трехсот семидесяти черных рабов, и пока мы стояли на якоре в Санта-Марте (которую он, по счастью, миновал), взял Картахену, где, несмотря на многочисленных солдат и оборонительные сооружения, почти не встретил сопротивления, и уплыл оттуда со значительной добычей. Из Картахены он двинулся к Портобело, завладел королевской казной, взял более десяти миллионов дукатов, и, как я впоследствии выяснила, вернулся обратно в Англию.

Но Паркер был не единственным, кто угрожал нашим берегам в тот год. В середине сезона дождей другой британец атаковал Кюрасао, Арубу и Портете. Мы так и не узнали его имени. Вскоре после этого корсар Саймон Бурмэн опустошил все поселения между Куманой и Риоачей. Хорошо еще, что этого схватили. И в довершение всего, как будто нам было недостаточно грабежей со стороны англичан, фламандцы тоже начали заниматься таким прибыльным промыслом, как похищения и грабежи. Когда отец при помощи Лукаса упомянул об этом Мушерону, который в тот день пригласил нас посетить соляные копи, тот сказал, усердно почесывая голову, что это деяния голландцев из других провинций, и пусть берут то, что им по вкусу, потому что раз его величество закрыл рынки империи, они вольны делать всё, что душе угодно.

Этот Мушерон мне совсем не нравился, хотя должна справедливо признать, что он был хорошим управляющим и организатором работ на копях. Положив мне руку на плечо, словно был моим отцом или добрым другом, он провел нас, освещая дорогу факелом, по огромным доскам, служившим мостками над гигантскими соляными копями, составляющими полторы лиги в поперечнике. Стояла ночь, поскольку днем невозможно было там ни работать, ни вообще находиться из-за всепоглощающей жары, которая, по его словам, могла убить.

Но что под солнцем, что под луной, соль была такой едкой, что разъедала толстые кожаные подметки башмаков и оставляла язвы на ногах рабочих, так что им приходилось использовать деревянные сабо, да и те служили недолго. Мушерон показал, как работают фламандцы: некоторые кирками и ломами долбили камень, а другие поднимали готовые блоки с помощью больших железных рычагов и грузили их на баржи, которые тянули к мосткам пятеро или шестеро сильных мужчин. Оттуда в маленьких двухколесных тележках, запряженных лошадьми, соляные блоки отвозили к берегу, на расстояние примерно в семьсот шагов, чтобы погрузить в шлюпках на гукоры, в чьих трюмах соль покоилась до прибытия во Фландрию и продавалась там по хорошей цене.

— Не могу не думать о том, — с негодованием пробормотал Родриго, — что эта соль наша, и у нас ее попросту крадут.

— Забудь об этом покуда, — отозвался отец, тоже вполголоса. — Король пришлет войска, и всё решится. А нам просто нужно оружие.

И мы его получили, и очень хорошее. Превосходное, по правде говоря. С этим оружием король Бенкос защищал свои всё увеличивающиеся в числе поселения, раскинувшиеся от Картахены до Риоачи. Какие-нибудь из них постоянно подвергались нападению, о чем предупреждали его сторонники, и Бенкос просил нас продолжать поставки. Мы отправляли ему прекрасные аркебузы с колесцовым замком, мушкеты с колесцовым замком и с пружинным фитильным замком, именно их он больше всего жаждал, а также в больших количествах порох, свинцовые пули и фитили.

Ближайшее к Санта-Марте поселение основал его сын на правом берегу реки Магдалены, и Бенкос подолгу там задерживался, во время этих его постоев отец, поскольку мы жили всего в нескольких часах езды верхом, наносил ему длительные визиты. Теперь он разделял с королем Бенкосом нечто важное — оба скрывались от правосудия, а их жизнь была отмечена страхом попасть на королевские галеры, это еще в лучшем случае, а в худшем — на эшафот.

Иногда я его сопровождала, получая удовольствие от танцев и странных африканских церемоний, которые устраивали беглые рабы, счастливые тем, что могут вести себя согласно древним традициям, вдали от плохого обращения, наказаний и обязательств чуждой им религии. Матушка тоже время от времени ездила с нами и вскоре подружилась с женой Бенкоса (одной из жен Бенкоса, главной, поскольку имелись и другие), так что, когда в сухой сезон 1602 года тогдашний губернатор Картахены дон Херонимо де Суасо Касасола собрал многочисленное войско, чтобы атаковать поселения в Матуне, король Бенкос, предупрежденный об этом, оставил детей и женщин селения в Санта-Марте, на попечении матушки, и встретился с людьми губернатора в суровом сражении, которое длилось несколько дней.

Если бы не превосходное оружие, которое мы ему продали, он потерпел бы поражение, однако благодаря этому оружию ни единый беглый раб не попал в руки солдат, и после победы, увидев разрушенные хижины и погубленные поля, Бенкос решил сменить место, найти более отдаленное и труднодоступное, подальше от Картахены. Именно тогда он основал большое поселение в горах Марии, что на юго-востоке, которое так никогда и не покорили.

В тот год случилось и еще одно важное событие. Однажды, когда я занималась учебой, наслаждаясь пребыванием дома после плавания на «Чаконе», отец вошел в мои покои с бумагой в руке. Он улыбался — весьма редкая вещь в те времена, к нему вернулась прежняя живость и решительность, как в прежние времена.

— Что произошло, отец? — спросила я, тоже улыбнувшись.

— Хочешь послушать, о чем говорится в этом письме?

— Если ваша милость того желает, разумеется, — ответила я, усаживаясь поудобнее и отложив книгу на свой стол-шлюпку. Преимущество штанов заключается в том, что можно без проблем положить ноги на кровать, во всех этих юбках это сделать затруднительно.

Он сел на другой стул и надел очки.

— Писано тридцатого мая 1602 года, — начал он читать своим громоподобным голосом. — Эстебан Неварес, идальго, житель города Санта-Марта, расположенного в провинции Твердая Земля, испросил у его величества разрешения признать законным своего сына, которого прижил с индианкой из племени араваков в Пуэрто-Рико, незамужней, как и он сам, и подданной его величества, чтобы тот смог унаследовать всё его имущество и земли, поскольку других законных наследников он не имеет. Эстебан Неварес признает тем самым своего сына, и тот имеет право наследовать и получить все прочие титулы и свободы, как если бы был рожден в законном браке. Просьба рассмотрена его величеством, и его величество приказывает ее удовлетворить.

Он поднял глаза от бумаги, проглядел ее поверх очков и добавил:

— Документ подписан и заверен мной и писарем Балтасаром де ла Вегой и направлен его величеству Филиппу III. Мне отдали лишь копию, поскольку оригинал две недели назад отправили на корабле в Севилью.

— Благодарю, отец.... — пробормотала я. У меня стоял такой комок в горле, что я не могла вздохнуть. — Как я погляжу, вы просто сумасшедший.

— Тебе от этого будет не легче, — довольно ответил он. — Я просто ставлю тебя в известность о том, что тебя касается.

— И что со мной станет? — улыбнулась я со слезами на глазах. — Вы хотите усыновить Мартина Невареса шестнадцати лет, который на самом деле не кто иной, как Каталина Солис, замужняя женщина двадцати лет. Потому я и говорю, что ваша милость просто сошли с ума и совершаете одни безумства.

— Какое королю Филиппу дело до того, что Мартин — это Каталина или Каталина — это Мартин? Если со мной приключится беда, — серьезно заявил он, — я хочу, чтобы ты, как мой сын, звать тебя Мартин или Каталина, позаботился о Марии, как о собственной матери, а также о моряках с «Чаконы» и девушках из борделя, и чтобы доделал все незавершенные дела. Хочу, чтобы вы все держались вместе, чтобы процветали и были счастливы, а всего этого, если у тебя не будет документов о законном наследовании, ты не достигнешь. Ты же знаешь, что когда я умру, Мельхор де Осуна заберет дом, лавку и корабль. Ты должен будешь позаботиться о наших людях и двигаться дальше вместе с ними, кем бы ты ни был. Таков мой договор. Принимаешь его или нет? Прими его, мальчик мой, иначе я выкину тебя в окно.

— Принимаю, отец, принимаю, — улыбнулась я.

— Так тому и быть! — довольно воскликнул он, поднялся и с любовью потрепал меня по голове. — Твои новые документы прибудут через несколько месяцев. Дела по усыновлению из Нового Света обычно не встречают трудностей при дворе. Все получают одобрение, так что тебе следует подготовить другой футляр для бумаг с твоей новой личностью, — он посмотрел на меня с еще более широкой улыбкой, чем когда вошел. — Кто знает? Может, однажды ты используешь обе личности, как тебе будет удобно. И если такое случится, мне бы хотелось до этого дожить, чтоб взглянуть хоть одним глазком.

Он расхохотался и вышел, оставив меня растроганной и в слезах. Бумаги прибыли в следующем, 1603 году, в тот год, когда умерла Елизавета, королева Англии, и это могло означать заключение мира с этой страной, что положит конец проклятым набегам пиратов и корсаров. Сей год обернулся особенно тяжелым для короля Бенкоса из-за участившихся нападений на его поселения и травли злобными собаками, выдрессированными для охоты в горах и зарослях тростника на чернокожих, которых они раздирали на части.

Но тем не менее с каждым днем становилось всё больше беглых рабов, присоединяющихся к Бенкосу, и их хозяева начинали впадать в отчаяние. Чиновники в Картахене и Панаме много раз обсуждали, как разрешить эту проблему, и в результате решили засылать к беглым рабам агентов, которые получали свободу за то, что вели солдат тайными тропками к поселениям. Таких нелегко было найти, несмотря на призывы и уговоры по всей Твердой Земле, но всех, кто соглашался на роль Иуды, находили зарезанными на тех самых улицах, куда они мечтали вернуться, обретя свободу за счет чужих жизней.

В 1603 году мы тяжко трудились. Мы бессчетное число раз совершали плавания на «Чаконе», поскольку фламандцы хотели всё больше табака за то же количество оружия. Мушерон, гордо раскуривая свою тонкую изогнутую трубку и притворно улыбаясь, предупредил, что однажды, если мы не привезем больше, он лично донесет о нашем контрабандном промысле испанским властям и позаботится о том, чтобы нас поймали, при этом безо всякого риска для себя, потому что его отношения с этими властями были просто превосходными благодаря заключенному с ними незаконному соглашению. Отец переменился в лице и сглотнул с таким видом, будто принял яд, но промолчал.

Я знала, что в тот год флот под предводительством адмирала Херонимо Португальского привез очень мало товаров и плохого качества, и на ярмарке в Портобело почти нечего было купить. Колонисты, включая власти, не имели другого выхода, как прибегнуть к контрабанде.

С тех пор, если это был не сезон сбора урожая, мы стали пользоваться поездками в Картахену для выплат, чтобы купить там несколько арроб табака низкого качества, испорченного во время сушки. Раз Мушерон хотел больше табака по той же цене, мы без зазрения совести примешивали в недавно собранный табак низкосортного. Также с той поры наше плавание пролегало между Пуэрто-Рико и Санто-Доминго, что на острове Эспаньола , в поисках больших табачных плантаций, раз уж мы не могли изменить законы природы и собирать три урожая в год вместо двух, как бы мы в этом ни нуждались. Так что с сентября по ноябрь и с апреля по июнь мы не отдыхали ни дня, пересекая Карибское море с востока на запад и с севера на юг.

После стольких плаваний к концу сухого сезона 1604 года «Чакона» продвигалась уже с трудом, слишком погружаясь в воду из-за водорослей и ракушек, наросших на корпусе. Потому через несколько дней после того, как мы забрали груз табака в Кабо-де-ла-Веле и находились в нескольких часах хода от Борбураты, отец решил заняться кораблем в живописной мелководной бухте под названием порт Консепсьон.

Мы все обрадовались этой новости, поскольку в Борбурате, где добывали жемчуг, в ее лучшие времена находился полный жизни порт. Это была маленькая деревушка, окруженная стеной, хотя и бедная, чье гостеприимство привлекало многочисленные суда, нуждающиеся в ремонте. По этой причине по порту всегда слонялось так много моряков. Находящаяся неподалеку река Сан-Эстебан позволяла пополнить запасы воды, местные игорные дома не просто славились по всем Карибам, но и слыли превосходным местом, чтобы обменяться новостями с Твердой Земли и встретиться со старыми знакомыми. Там имелся и бордель, хотя не пользовался той же славой, что и заведение моей матушки.

В первый день пребывания в Борбурате мы надрывались, отскабливая корпус корабля, с тех пор как начался первый отлив. Мои товарищи, по примеру Гуакоа и Хаюэйбо, ничуть не стесняясь помочились на руки (индейцы утверждали, что моча отлично заживляет раны, царапины и ожоги), а мне пришлось по-тихому удалиться, чтобы приложить к пальцам тряпку и унять боль.

Наконец, на закате, наскоро поужинав на пляже, мы уже больше не могли продолжать и направились на площадь, где столько раз посещали рынок, прежде чем превратились в контрабандистов. Многие прохожие приветствовали отца, а многие, наоборот, старались, чтобы два альгвасила, гордо прогуливающиеся вверх-вниз по узким переулкам Борбураты, не увидели их в компании моего отца. Альгвасилы следили за пьяными моряками, уличными музыкантами, попрошайками, бродячими торговцами и задирами со шпагами, которые тут крутились.

Вскоре мы разделились, все нашли себе место по вкусу. Отец по привычке направился в самую оживленную таверну, а меня, следующую за ним по пятам, вдруг остановил окрик Родриго:

— Братец Мартин! — позвал он, прибавив еще что-то неразборчиво. — Братишка! Хочешь зайти в игорный притон?

Отец, услышав, посмотрел на меня и покачал головой.

— Отец, сделай милость! — попросила я, загоревшись идеей посещения настоящего игорного дома. — Даю слово, что не потеряю благоразумия. Я лишь хочу посмотреть, клянусь.

— Как можно потерять то, чего не имеешь, голубчик? — ответил он, смягчившись.

— Честно, отец, я правда лишь хочу взглянуть! — пылко взмолилась я и поклялась, что буду вести себя хорошо и осторожно, призвав в свидетели Родриго, который дал слово за мной присмотреть, так что с моей головы и волос не упадет. Мы оба так настаивали, что отец наконец сдался и дал мне разрешение.

— Но никаких игр, Родриго, — велел он, повернулся и пошел прочь.

— Он не прикоснется ни к одной карте, капитан. Клянусь.

— Правда? — огорченно прошептала я.

— Правда, Мартин, — подтвердил бывший игрок, потащив меня по оживленным улицам. — Тебе не повредит увидеть игорные дома и научиться тем штучкам, которыми там занимаются, чтобы избегнуть того зла, которое приносят карты, они стольким разрушили жизнь, но я беру тебя туда только лишь для этого, чтобы, став мужчиной и действуя по собственной воле, ты знал об опасностях игры.

Я не это хотела услышать, но если он решил прочитать мне нотацию для успокоения совести, то пусть читает, лишь бы не жалел о том, что взял с собой. Я не возражала против того, чтобы выслушать его советы в качестве расплаты за посещение одного из известных игорных домов, которые также называют притонами или логовами льва. По дороге мы столкнулись со множеством зазывал, которые занимались ни чем иным, как заманивали игроков, чтобы опытные шулеры могли их обчистить.

Игорный дом, в который мы вошли, представлял собой большой барак и состоял из множества комнаток, которые все называли будками. В каждой из таких будок под свисающим с потолка канделябром имелся стол, покрытый толстой тканью, он занимал центральное место. За ним сидели игроки с картами в руках, далекие от всего, что их окружает, а вокруг них стояла толпа зевак, лишая воздуха. Я последовала за Родриго по узким и темным коридорам, по обеим сторонам которых располагались «будки», пока, наконец, мы не добрались до одной из них, где как раз начиналась партия. Насколько я поняла, в этот вечер за всеми столами играли в примеру , а я знала, что Родриго в этой игре нет равных, и потому развеселилась.

Родриго уселся на незанятый стул и положил на стол деньги. Там играли короткие партии и на деньги, а потому никто не шутил и не подначивал других игроков, как это было на «Чаконе». Все сидели с серьезными лицами, а быстро начавшие собираться зрители группировались по кучкам, как вражеские армии. Тут же появился и хозяин игорного дома — мужчина суровой внешности в сопровождении не то помощников, не то слуг, и среди этих людей с дерзкими физиономиями я заметила ростовщика, который вручил деньги человеку, сидящему справа от Родриго.

Он не дал ему на подпись никакой бумаги — похоже, что тому всё равно не удалось бы выбраться отсюда, не выплатив долг или не расставшись с жизнью. Позже я узнала, что среди всех людей, работающих в игорном доме, есть один, называемый счетчиком, он помнит все счета проигравших и выигравших во всех партиях и все одолженные суммы, выданные и уплаченные хозяину.

Как я уже сказала, вошел хозяин и положил на стол новую колоду.

— Играем без шулерства, подтасовок и обмана, дорогие сеньоры, — заявил он, и некоторые зрители зловеще заулыбались, хотя и не отводили глаз от стола.

Родриго взял колоду и неуклюже ее перетасовал. Я поняла, что он хочет сойти за невинную овечку, хотя сомневалась, что он решит накапливать прибыль от партии к партии, скорее, он задумал получить все одной удачной партией, когда никто не будет к этому готов. Помимо того, кто рисковал на заемные деньги, за столом сидели еще двое игроков, один — и вправду невинная овечка, старый фермер из Сантьяго-Де-Леона , весьма воспитанный и вежливый, которого завлекли в игорный дом интриганы-торговцы, а второй был местным, из Борбураты, управляющий с какой-то гасиенды, недавно получивший жалованье, так что карманы его оттопыривались от монет.

Этот бедняга, молодой и сильный квартерон, однако не очень сообразительный, был вдрызг пьян и не придумал ничего лучшего, как попросить одного из зрителей принести ему еще рома, хотя стакан перед ним был полон. По традиции зрители обслуживали игроков, когда те просили, а по окончании партии игрок давал им чаевые, поскольку зеваки были слишком бедны и не имели никакого другого способа заработать на хлеб. Несмотря на это, обслуживающий управляющего человек вскоре устал выполнять его распоряжения и выносить презрение и насмешки, и, поскольку у Родриго и остальных уже имелись свои прислужники, покинул комнату в поисках другой партии и другого игрока, менее пьяного и грубого. В общем, тем вечером моему товарищу предоставилась прекрасная возможность подзаработать деньжат.

Родриго сдал карты, и игра началась. Несмотря на видимое невежество, Родриго с изяществом искусно не давал смотреть в свои карты тем, кто стоял за его спиной, и когда через довольно долгое время на последней раздаче ход перешел к фермеру (как и деньги), я поняла, что он заманивает противников в игру. Играющий в кредит улыбнулся, словно знал, что происходит, а много потерявший пьяный управляющий закричал, что у него был флеш (самая удачная комбинация, при которой всегда выигрывают — четыре карты одной масти, следующие подряд), хотя на самом деле всего лишь примера (четыре карты, по одной каждой масти).

Вторая партия была гораздо более захватывающей, чем первая, и наша комната наполнилась любопытными. Я не знала и не могла понять, какие трюки использует Родриго, но была уверена, что использует, хотя до сих пор он еще ни разу не выиграл. Теперь, после часа игры, фермер из Сантьяго-де-Леона снова открыл карты с пятьюдесятью пятью очками. Игрок в кредит больше не мог продолжать и церемонно поднялся и простился с присутствующими, его место занял капитан каравеллы, которая стояла здесь уже неделю, нуждаясь в ремонте.

Но когда в третьей из длинных партий этого вечера мой товарищ наконец-то забрал со стола весь выигрыш, пьяный управляющий загрохотал, как бомбарда , изрыгая оскорбления и стукнув кулаком по столу, и стал угрожать убить всех присутствующих.

— Мошенники! — заорал он, словно сам дьявол. — Меня ограбили! Немедленно позовите альгвасила! За этим столом шулер, и я вырву у него сердце собственными руками! Никто не смеет надувать Иларио Диаса, управляющего на службе у Мельхора де Осуны, что в родстве с братьями Курво из Картахены! Призываю слуг закона! — продолжал он кричать. — Альгвасилы, стражники, здесь грабят верного хранителя склада, который лишь хотел честно сыграть на несколько мараведи!

Когда пьяница упомянул Мельхора де Осуну, я впилась взглядом в Родриго.

Тут же появился хозяин игорного дома со своей свитой. Кто-то схватил квартерона, который теперь направил кулак в сторону старика-фермера из Сантьяго-де Леона.

— Вы... мерзавец, мошенник! Шулер, лишивший меня денег! Верните их сейчас же, сукин сын!

— Заткни пасть! — огрызнулся хозяин, посторонившись, чтобы его люди могли вытащить Иларио Диаса из помещения. — Ты мне всех клиентов распугаешь!

— Альгвасилы, стражники!

Через мгновение удар в челюсть закрыл ему рот, игрок затих и мешком повис между двумя помощниками хозяина.

Родриго, во время этой суматохи державшийся рядом со мной, прошептал:

— Помнишь, я рассказывал тебе о контракте, который десять лет назад подписал твой отец с Мельхором де Осуной?

Разумеется, я это помнила. Отец должен был поставить на склады Мельхора в трех городах Твердой Земли определенное количество полотна и ниток для шитья парусов. Без сомнения, Иларио Диас был главным хранителем склада на Барбурате, бригадиром поденщиков, работающих на Осуну. Поскольку флот в 1594 году не привел этих товаров, отец не смог выполнить договор, и Мельхор потребовал конфискации всего принадлежащего отцу имущества, присвоив его себе.

— Лучшие трюки шулера, — вполголоса сказал Родриго, — это те, которые позволяют узнать карты противника, а из них самый главный — тот, когда сообщник держит зеркало за спиной соперника. Не превратить ли нам этого пьянчугу в зеркало, чтобы увидеть то, что скрывает Мельхор де Осуна? — спросил Родриго.

— Лучше и не придумаешь, — ответила я, схватив свою красную шляпу.

Родриго быстро забрал деньги, засунул их в карман и распрощался с присутствующими, бросив несколько мараведи в воздух на радость зрителям и служащим.

Мы быстро вышли из игорного дома и снова оказались на улице, в этот час опустевшей, увидев, как служители игорного дома выкинули наружу Иларио, который приземлился в лужу у кучи отбросов.

— Помоги мне! — велел Родриго.

Мы оба бросились к бригадиру и вытащили его из вонючей воды, куда он уже погрузился по самый нос и чуть не захлебнулся. Бедолага квартерон больше не ругался, а закашлялся и опустошил желудок, оказавшимся и без того пустым. Он застонал, словно под пыткой.

— В порт, Мартин. Ему нужно освежиться.

Если бы не наша помощь, бедняга квартерон к рассвету утонул бы на улицах Борбураты, так что, с какой стороны ни посмотри, у нас было право с ним прогуляться, как мы того и хотели. По пути мы стянули с него грязный коричневый плащ и черный камзол, оставив только в хубоне и плундрах, грязные чулки свалились почти до самых ступней. Море было теплым, Родриго окунул его несколько раз, пока не смылась грязь с лица и одежды. Вскоре его взгляд немного прояснился, и он начал приходить в себя.

— Что такое? — изумленно спросил он. 
Индейская кровь наградила его слегка раскосыми глазами и острым длинным носом, а испанская — белой мраморной кожей с многочисленными веснушками.

Мы усадили его на берегу, а сами сели рядом на песок, лицом к морю, так что скудные огни города падали на лицо бригадиру, а мы оставались в тени, освещенные лишь лунным светом. Тень «Чаконы» вырисовывалась в сотне шагах вглубь моря, среди прочих кораблей, стоявших там на якоре.

— А то, что нынче ночью мы спасли тебя от неминуемой смерти, — объяснила я.

— Вы что, женщина? — удивился он.

Мой голос, темнота и остатки рома приоткрыли истину.

— Следи за языком, паскуда! — поспешно взвилась я. Родриго промолчал. — Я мужчина, более того, мужчина, который может дать тебе такую оплеуху, что позабудешь собственное имя!

Он пробормотал какие-то извинения и потер глаза, словно пытаясь проснуться и увидеть реальность вместо фантазий.

— Поговорим о твоем хозяине, Мельхоре де Осуне, — сказал Родриго.

— О моем хозяине? Зачем?

— Потому что мы так хотим.

— А кто вы такие?

— Не твоего ума дело, важно лишь то, что мы говорим, — ответила я с достоинством, пытаясь восстановить свою мужскую честь бравадой и прочей чепухой.

— Ну, тогда я ухожу, — заявил он, поднимаясь на ноги.

— Куда это ты собрался? — буркнул Родриго, пнув его по коленям, так что тот споткнулся и упал.

Бригадир перепугался.

— Позвольте мне уйти, сеньоры, не задерживайте меня, Бога ради! — взмолился он. — Чего от меня хотят ваши милости?

— Мы уже сказали, придурок, — хохотнул Родриго. — Хотим поговорить о Мельхоре де Осуне. Рассказывай, что знаешь, то да сё, нам интересно всякое.

— Но, но... вы же меня убьете!

— Ну как же мы можем тебя убить, идиот ты эдакий, мы же твои добрые друзья и желаем тебе только добра! Говори, и мы не причиним тебе вреда.

— Врете! Собака свою кость не выпустит!

Мой товарищ потерял терпение, и в ту ночь я получила ценный урок: если человек не хочет говорить, приставь ему нож к горлу, и он запоет, как канарейка. Иларио Диас пел охотно и сладко. Больше его уговаривать не пришлось, и помимо всякой путанной чепухи относительно своего происхождения — оказалось, что этот карибский квартерон сам из семьи Осуны, брат Мельхора и состоит в родстве с Курво, и слезливых рассказов о несчастьях, оскорблениях и унижениях, которые причинил ему обожаемый хозяин на протяжении всей жизни, он поведал нам многочисленные сплетни и слухи о Мельхоре: что тот содержит несколько любовниц, что выбил глаз своей жене во время ссоры, что много играет в карты и однажды потерял десять миллионов мараведи разом, что у него семьдесят детей-метисов, что он хладнокровно убил двух человек...

— Расскажи о его делах, — потребовала я, устав от стольких подробностей. — Что за товары он держит на складе, который находится под твоим присмотром?

Квартерон повернулся и покрылся испариной, он явно был взволнован.

— Какие товары я храню? — возмутился он с дрожью в голосе. — Обычные, как и у всех, на любом складе или в лавке.

Родриго ткнул кинжалом, и квартерон завопил.

— Дружище Иларио, — произнес он с сарказмом, — погляди, как мне легко тебя прикончить, тем более, что, выйдя из притона, ты сам чуть не утонул в канаве. Если будешь кричать, я перережу тебе глотку.

— Нет надобности мне угрожать! — выкрикнул бригадир, откинув голову назад, подальше от острия. Ладно. Я расскажу всё, я уж понял, что вы хотите знать. Конечно, вы интересуетесь товарами, которые мой хозяин продает по хорошей цене, когда их не хватает из-за того, что флот их не привозит, так ведь?

— О чем это ты? — удивилась я.
Мой спутник пожал плечами.

— Объяснись-ка, шельмец!

— Клянусь, сеньоры, я не знаю, как так выходит, что у моего хозяина всегда в достатке товаров, но дело в том, что когда он накапливает на своих складах крупные партии плугов, к примеру, или полотна из Сеговии, или воска, или посуды... всегда выходит так, что следующий флот не привозит этих товаров. Потому он и продает их так дорого, ведь их нет и в ближайшем времени не предвидится. Вас это заботит, сеньоры?

Что пытается рассказать этот мерзавец? Что Мельхор де Осуна заранее знал, каких товаров не будет хватать на Твердой Земле? Что он заранее знал, что привезет флот? Если это правда, хотя кажется настоящим безумием, то, несомненно, речь идет о мошенничестве гигантского масштаба, потому как эти сведения Мельхор мог получить только через своих покровителей и кузенов, братьев Курво. Но как, в свою очередь, их добывали братья Курво? Более того, кто в Испании решал с целью извлечения собственной выгоды, какие товары отправить в Новый Свет, а затем каким-то образом сообщал об этом братьям Курво? У меня голова пошла кругом, как и у Родриго, который глядел блуждающим взглядом, словно вставший на дыбы конь.

— Ты уверен в том, что говоришь, мерзкий ты прохвост? — накинулась я на бригадира. — Смотри, если всё это враки, то твоя голова будет насажена на пику еще до восхода солнца!

— Я лишь говорю о том, что вижу на собственном складе, не более! Я знаю, что туда поступает, сколько времени хранится и когда продается, так что не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два и два.

— И ты уверен, что тебе не известно, откуда твой хозяин заранее узнает, каких товаров будет не хватать? — спросил его побледневший Родриго, пытаясь выглядеть незаинтересованным.

— Да откуда ж мне знать? — возмутился бригадир, но это возмущение было явно фальшивым, он, несомненно, врал. — Думаете, я могу заставить такого знатного хозяина, как мой господин, рассказать мне столь важные вещи?

Охотники, превратившиеся в дичь — вот кем были мы с Родриго. Если бригадир начнет болтать, мы покойники. Это было не в его интересах, но если однажды по какой-то причине он всё же проболтается, Мельхор де Осуна и его влиятельные родственники отправят нас на дно морское с привязанным к ногам камнем.

— Возможно, — робко добавил квартерон, — конечно, в случае, если вы решите убрать кинжал от моей шеи, возможно, я рассказал бы вам еще кое-что, что вас заинтересует.

Мой товарищ, полумертвый от страха, кивком подал мне знак, что мы отклоняем предложение, и безжалостно нажал на кинжал, порезав шею бригадиру, так что тот застонал от ужаса.

— Хватит, братец! — воскликнула я. — Пусть говорит.

— Во имя...!

— Хватит, говорю же! Отпусти его, и пусть говорит.

Родриго опустил руку с кинжалом.

— Весьма признателен, сеньор, — промычал квартерон, погладив кадык.

— Говори! — приказала я. — Говори, а не то не выйдешь отсюда живым.

— Уверен, вы захотите узнать, — начал рассказ квартерон, — что мой хозяин, воспользовавшись своими знаниями о том, что привезет флот, годами надувал некоторых купцов Твердой Земли, подписывая с ними контракты на поставку товаров, которых как раз и не будет. И когда эти купцы не могли выполнить условия контракта, он по закону завладевал всем их имуществом, а поскольку все они уже были в годах, главную прибыль получал, заставляя их выплачивать ежегодную ренту за то, что сдавал внаем их же собственное имущество, так что эти люди всю недолгую оставшуюся им жизнь были связаны по рукам и ногам и боялись попасть на галеры. Эти деньги были значительным довеском к его прибылям. Могу указать троих из таких торговцев: Фернандо Веласко из Коче, ныне покойного, Эстебана Невареса из Санта-Марии и Фелипе Альмагро из Риоачи, также скончавшегося от старости. Знаю точно, что есть и другие, но мне неизвестны их имена.

Я не не могла поверить в то, что рассказывает этот прохиндей. Мельхор де Осуна, действуя в одиночку, чтобы не впутывать своих прославленных кузенов, был бессердечным мошенником и вероломным вором, заслуживающим повешения на главной площади Картахены. Мой отец стал не только жертвой обмана, который вынудил его сделаться вопреки своей совести контрабандистом, но и попал в ловушку могущественного семейства мерзавцев, бандитов и лжецов.

На Твердой Земле были и другие несчастные вроде него, по меньшей мере два или три торговца, из которых Осуна до самой смерти высасывал всю кровь, и, видимо, они принесли ему не меньшую прибыль. Я ощутила, как в груди вскипает ярость, хотелось закричать, наброситься на Осуну со шпагой, побежать за альгвасилами и вручить им этого подлеца Иларио Диаса, чтобы они выслушали его рассказ, как слушали мы, и чтобы Осуна, братья Курво и все прочие подобные им очутились в темнице, перед лицом закона, на эшафоте и в аду. Но мне было понятно, что только по свидетельству пьяного бригадира ни один судья не выступит против родственника братьев Курво, даже если этот пройдоха доживет до суда, что весьма маловероятно. Если Осуна и правда хладнокровно убил двух человек, то чего ему стоит убить еще одного, тем более своего служащего и квартерона?

Будучи женщиной, всю кипевшую во мне ярость я выплеснула в слезах, к счастью, сумерки их скрыли, так что ни Родриго, ни омерзительный бригадир ничего не заметили, и именно тогда я начала хладнокровно ковать план, идею необходимой, справедливой и жестокой мести.

— И что теперь будем делать? — спросил меня Родриго.

— Отпустим его.

— Благодарю вас, благодарю, сеньор!

— Что, вот так просто? Завтра же он обо всем донесет хозяину.

— Я не скажу ни слова! Что я могу сказать, сеньоры, ведь он тут же обвинит и меня!

— Он не проболтается, братец, — ответила я очень спокойно, вытерев слезы, как стирают пот. — Его жизнь зависит от этого.

— Я скорее проглочу собственный язык, чем скажу хоть слово! Клянусь, сеньоры!

— Мы полагаемся на милость этого пропойцы, братец. Подумай над этим.

— Он даже не знает наших имен, — напомнила я, в этом я была уверена, поскольку мы ни разу не назвали друг друга по имени в его присутствии. Проблема заключалась в том, помнил ли он, что играл с Родриго в карты. — Чем ты занимался нынче вечером, прежде чем оказался здесь с нами? — спросила я.

— Ну... не помню... — он задумался и, похоже, искренне. — Я поужинал дома, это я помню, и очутился в таверне, а потом пошел в игорный дом, по крайней мере, вышел из таверны с этим намерением, чтобы сыграть на полученное жалованье, а потом ничего не помню. Нужно сосчитать мараведи в карманах.

Нас он не помнил. Тем лучше для него.

— Братец, — сказала я Родриго, — надавай ему столь пинков и оплеух, сколько пожелаешь, избей до полусмерти, чтобы никогда не забыл эту ночь и наш разговор. И чтобы почувствовал из твоих рук, что если проболтается, если хоть раз что-нибудь скажет, мы его найдем — мы или наши друзья, где бы он не скрывался, вытащим из убежища и заткнем рот навечно.

— Я ничего не скажу! — заныл трус. — Что я этим получу, кроме вреда и убытков? Хозяин меня живьем на куски порвет, если узнает, что я вам понарассказывал. Он же уверен, что я просто дурачок и простофиля. Отпустите меня!

Родриго посмотрел на меня немного удивленно, то ли оттого, что я дала ему такой приказ, то ли потому что сомневался, что я и правда имею это в виду, но мое молчание его убедило. Устало махнув рукой, он поднялся, проворно отряхнул песок и задал бригадиру такую трепку, что под конец тот действительно выглядел мертвым, а одежда Родриго насквозь промокла от пота и чужой крови.

— Достаточно? — спросил меня он, облизав раны на костяшках пальцев.

— Он жив?

— Как по мне — жив, хотя уже совсем близко к воротам святого Петра.

— Ну и оставь его, пусть его найдут поутру.

— А если мы столкнемся с ним на улице, и он нас узнает?

— Мы отплывем из Барбураты, прежде чем он снова сможет ходить.

Я говорила так холодно, что Родриго посмотрел на меня с тревогой. Да я и сама была встревожена. Я не знала, что со мной происходит и сомневалась в своем рассудке, пока мы шли в сторону таверны, где остался отец и остальные. Вероятно, они уже беспокоились о нашей задержке.

— А ты подумал, Мартин, что Осуна получает сведения о флоте от своих кузенов Курво? — прошептал мне Родриго, пряча окровавленные руки за спину.

— Разумеется, — ответила я, замедлив шаг. До двери таверны оставалось меньше тридцати шагов.

— А откуда их получают Курво? Об этом ты подумал?

— Мне не пришло в голову ничего другого, кроме как что от третьего брата, того, что живет в Севилье и руководит семейным предприятием.

— Фернандо?

— Он самый, — кивнула я. — Фернандо Курво наверняка имеет связи в севильской Палате по делам колоний, а именно там, насколько я знаю, определяют, сколько кораблей войдет в состав флота и сколько и какие товары они повезут.

Родриго остановился прямо посреди улицы.

— Определяют, говоришь. Определяют в Палате по делам колоний, но кто на самом деле решает, так это Консульство в Севилье.

— Консульство? Что за консульство?

— Консульство по торговле с Индиями . Все торговые сделки между Севильей и Новым светом должны быть записаны в его книги. Тем самым отстраняют от таких сделок иностранцев. В последние годы его власть так возросла, что именно консульство, а не Палата по делам колоний организует флот, и тот, что отправляется из Новой Испании в Веракрус, и галеоны, прибывающие в Картахену и Портобело, и с тех пор как король начал предлагать должности в Палате по делам колоний на продажу, богатые купцы завладели всем.

— И как это король допустил, чтобы такая важная торговля ускользнула из его рук?

— Бога ради, Мартин! А сам-то как думаешь? Ради денег, разумеется, как и всегда! Консульство в Севилье делает существенные подношения королю Филиппу, чтобы заполучить его благоволение, и потому он прощает разные огрехи в торговле, в особенности мошенничество с учетом, потому как ему одалживают значительные суммы, которые его величество и не думает возвращать. Не говоря уже о тех многочисленных случаях, когда король просто отбирает товары, привезенные флотом в Севилью. В общем, ради этого король и продал права Палаты по делам колоний за многие тысячи дукатов.

— Филипп II тоже так делал?

— Филипп II, его отец Карлос I, а теперь и Филипп III. Все эти проклятые Габсбурги! Им вечно не хватает денег на войну за какие-то далекие земли! Испания в долгах, как в шелках, и всё по их вине, как и по вине основных европейских банкиров: Фуггеров, Гримальди, Грилло...

— Ладно, — сказала я, — вернемся к нашему делу. Предположим, что Фернандо Курво имеет в Севилье доступ к решениям Консульства относительно флота.

— Не сомневайся.

— Согласен. Фернандо получает эти сведения, — кивнула я. — И из Севильи отправляет братьям письма в Картахену на тех посыльных кораблях, которые снаряжает Палата по делам колоний для торговцев Твердой Земли и Новой Испании, тех самых, что мы столько раз встречали в этих водах, а в письмах сообщает, каких товаров не будет. Курво собирают эти товары на складах.

— И не забудь, что у них есть и собственные торговые суда, — добавил Родриго.

— Что ты этим хочешь сказать?

— А то, о каком серьезном мошенничестве идет речь, если выяснится, что Фернандо, принимающий решения, что отправить из Севильи с флотом, сам имеет в собственности торговые суда.

Я поразмыслила над этим несколько секунд.

— А мы можем узнать, не покупал ли он какой-нибудь груз в Палате по делам колоний или в Консульстве?

— И как мы это узнаем? — удивился Родриго. — Фернандо Курво — в Севилье, а мы — на Твердой Земле. Он — один из самых известных торговцев, а мы, если я правильно помню, бесславные контрабандисты.

— В Картахене кто-нибудь наверняка знает, — возразила я.

— Естественно. Его братья, Ариас и Диего Курво. Собираешься их спросить?

Раздраженное ворчание отца из-за двери таверны застало нас врасплох. Я увидела его, резко и рассерженно жестикулирующего и зовущего нас. Родриго тут же умолк, ожидая моего ответа с озорной ухмылкой.

— Может, и спрошу, братец, может, и спрошу, — ответила я. — И сделай милость, не рассказывай ничего моему отцу.

— Почему это? — удивился он. — Для него это важно!

— Доверься мне, Родриго. Я знаю, что делаю.

— Это же предательство!

Отец по-прежнему голосил во всю глотку, подзывая нас, несмотря на то, что мы остановились. Вскоре все жители Борбураты выбегут на улицу с оружием в руках, решив, что на город напали пираты.

— Нет, Родриго. Ты же знаешь, что отец никогда не решит проблему с Мельхором. Ты знаешь, что он вынужден будет платить ему до конца своих дней. Более того, ты наверняка знаешь, что некоторое время назад он попросил меня позаботиться о матери, о вас и девушках борделя после его смерти, потому что мы останемся без дома, лавки и корабля. 
Родриго засопел, и я поняла, что до него начинают доходить мои намерения.
— Не выдавай меня. Позволь мне подумать обо всем, что нам рассказал нынче ночью этот подлец Иларио Диас, и найти способ выбраться из этой трясины, а ты тем временем сохрани тайну.

На загорелом лице бывшего игрока, любителя трюков за карточным столом, появилась улыбка.

— Ладно, — ответил он. Но я тоже с тобой. Ты должен рассказывать мне всё.

— Клянусь честью, так и будет, — сказала я, пустившись бежать в сторону отца.

Три месяца спустя мы вернулись на Санта-Марту, с шебекой, нагруженной оружием и порохом до самых бортов. Стоял август, сезон дождей был в самом разгаре, а это означало жесточайшие шторма, тайфуны и ураганы, бушующие в Карибском море. Отец не торопился отдать груз Бенкосу. Он сказал, что устал и хочет наконец-то обедать в собственном доме и спать в своей постели. Вопреки его желаниям, в скором времени подходил срок выплаты очередной трети ежегодного платежа. До наступления тридцатого дня месяца нам следовало явиться в Картахену, чтобы посетить Мельхора и вручить ему двадцать пять дублонов.

При нашем появлении матушка просияла. Она подготовила нам королевский прием, праздник длился целых два дня кряду. Она была так рада, что даже у отца поднялось настроение и он немного позабыл о своих заботах. Музыканты нашей команды присоединились к оркестру борделя и по вечерам играли на улицах Санта-Марты импровизированные концерты перед соседями, которые болтали у дверей своих домов, гуляли по берегу или направлялись к реке Мансанарес, чтобы окунуться. Чича, ром и самогон разогрели сердца, и девушки работали без устали, пока остальные танцевали, пировали или дремали во время сиесты — в те часы, когда нещадно жгло солнце. Неделей спустя после нашего приезда из джунглей явились пьяные соседи, которым было невдомек, что праздник уже закончился.

Вскоре после окончания пирушки, во вторник утром, матушка вызвала меня к себе в кабинет. Когда я вошла, отец мирно разговаривал с ней о доходах и расходах борделя. Для моего обучения арифметике матушка использовала вместо учебника свои учетные книги, и оба знали, что я в курсе всех дел борделя.

— Проходи, Мартин, — сказала матушка, покуривая толстую сигару. — Садись, сынок.

Я подтащила кресло и села рядом с отцом.

— Ну вот, вы оба здесь, — произнесла матушка, бросив на нас довольный взгляд. — Хочу вас порадовать, ибо в последние годы, когда вы занимались контрабандой, мы собрали достаточное количество денег, чтобы вытащить наше имущество из рук Мельхора де Осуны.

Отец задумчиво склонил голову. С тех пор как меня удочерили, точнее, усыновили, матушка обращалась со мной с любовью, почти как родная мать. Но всё же между нами всегда оставалась стена, которую ни одна из нас не хотела ломать.

— Зачем ты упорствуешь, Мария? — обратился к ней отец, едва сдерживая гнев. — Ты же знаешь, что нашу собственность невозможно выкупить.

— Нет ничего невозможного, Эстебан.

— До моей смерти это невозможно, разве я когда-нибудь тебе врал? — закричал он. — Когда это случится, то Осуна всё продаст. Прибереги эти деньги, Мария. Сохрани их до той поры, а в день моей смерти отдай Мартину. Он знает, как ими воспользоваться.

— Да чтоб мне пропасть, Эстебан, если ты не потерял рассудок! Что мы потеряем, если попытаемся? Ты столько твердишь о своей смерти и не задумываешься, что, может, Осуна уже ее заждался. А ты что скажешь, Мартин? — неожиданно спросила матушка, судя по выражению ее лица, ожидая, что я ее поддержку.

С того вечера, когда мы разговаривали с Иларио Диасом в Борбурате, голова у меня шла кругом. Мы с Родриго никому ничего не сказали, но время от времени тайно встречались в отсеке для якорей и канатов, где в скудном освещении, проникающем через клюзы, терзались воспоминаниями о бесчинствах братьев Курво и Мельхора. Родриго тысячи раз повторял, что подписанный отцом контракт, позволяющий использовать дом, лавку и корабль до самой его смерти — это вещь неизменная и законная, его невозможно отменить кроме как по воле Осуны, который наверняка имеет подкупленных судей и королевских чиновников в Картахене, чтобы нотариусы официально признали эти контракты. Мы думали, что Курво наверняка кому-нибудь из них платят.

— Мне кажется, — пробормотала я, — что отец прав, матушка. Мельхор де Осуна не позволит выкупить наше имущество, потому что тогда он потеряет деньги.

— Какие деньги он потеряет? — возмутилась она, выпустив изо рта струю дыма. — Мы лишь хотим, чтобы он сам назвал сумму и сделал нам предложение!

— И сколько же дублонов мы собрали? — поинтересовался отец.

— Четыреста. Я смогла сберегать по сотне в год, помимо выплаты семидесяти пяти Мельхору.

Отец помрачнел.

— Он и слышать ни о чем не захочет за такие деньги, — сказал он.

Я вздрогнула. Я знала, что Осуна не хочет ничего продавать, но чтобы даже за четыреста дублонов? Боже ты мой! Знает ли отец, сколько это будет в мараведи?

— Он попросит по меньшей мере вдвое больше, — продолжил он.

— И что еще? — рассмеялась матушка. — Испанскую корону? Трон небесный?

— Я же сказал, что он не хочет продавать! — взорвался отец.

— Так попробуй! — в свою очередь выкрикнула матушка. — Чего тебе стоит спросить? Сделай это ради меня, Эстебаньито! Я не хочу ждать твоей смерти, чтобы получить обратно свой дом! — она помолчала несколько мгновений, а потом пылко поправила себя: — Наш дом, Эстебан. Разве ты забыл, что здесь родился наш маленький Алонсо и здесь провел свою недолгую жизнь, в этих комнатах?

Я онемела от удивления. У отца и Марии Чакон был сын, который незнамо когда умер, еще в детском возрасте. Я никогда не слышала и не знала об этом ребенке, никто не произносил о нем ни слова, словно его имя и существование были стерты из воспоминаний.

Но благодаря своей хорошей памяти я припомнила одну маленькую деталь из того дня, когда впервые вошла в этот дом и в этот кабинет. Узнав, с помощью какой хитрости мне удалось избежать брака с несчастным Доминго Родригесом, матушка тогда сказала, что как бы мне не хотелось сойти за сына Эстебана Невареса, я никогда не стану как... И тут она остановилась. Отец быстро поднялся со стула, встал перед ней на колени и погладил лицо. Без сомнений, оба думали об одном и том же, но в тот день ничего не сказали, как и потом. Теперь, однако же, сеньора Мария упомянула об этом болезненном воспоминании, чтобы отец отправился на переговоры к Мельхору де Осуне.

— Ты слышал меня, Эстебан? — настаивала матушка.

— Я слышал тебя, женщина, — грустно ответил он.

— И что ты решил?

Отец казался таким старым и усталым, как никогда, он посмотрел на нее, слегка кивнув.

— Я попробую, — наконец произнес он. — Но Осуна не уступит.

Матушка вышла из себя.

— Предложи ему четыреста дублонов! Вот увидишь, он от них не откажется. Кто бы мог отказаться от целого состояния!

Отец пожал плечами, медленно поднялся на ноги, сделав над собой усилие, и направился к двери.

— Идем, Мартин, — приказал он мне. — Нам нужно осмотреть груз на шебеке. Я не хочу, чтобы произошло несчастье, слишком много пороха на борту.

Матушка, отрешившись от своих смутных грез, тут же отреагировала.

— Ты должен был отвезти оружие Бенкосу, а не держать его столько времени в Санта-Марте!

— Так я и поступлю! — ответил он уже из большой гостиной. — Мартин, я тебя жду!

Я собиралась уже бежать, но на секунду задержалась.

— Мне жаль, что не смог вам помочь, матушка, — пробормотала я.

— Иди же. Оставь меня.

— Я с ним поговорю, — сказала я, прежде чем выбежать из кабинета. — Предоставлю ему самые веские аргументы самыми убедительными словами, и он с большей готовностью согласится переговорить с Мельхором и убедить его.

Она взглянула на меня и попыталась спрятать свою благодарность за плотным облаком дыма от сигары.

— Знаешь, что сказал бы любой другой мужчина на месте Эстебана в самом начале этого разговора? Что он будет делать то, что хочет, а обязанность женщины — склонить голову и слушаться его, не споря, повиноваться его желаниям. Ты не сможешь предоставить отцу больше аргументов, Мартин, это дело слишком его беспокоит. Он прекрасно знает, как обращаться с Осуной. Он же не просто так посещал его все эти десять лет.

— Да, матушка.

— Так что ступай на корабль и веди себя тактично, — попросила она.