Югэ не виделся с маркизом де Сент-Эллисом с того вечера, как оказал ему неожиданно помощь на улице Арси.

На следующий же день после встречи с дамой в черной маске в окрестностях Люксембурга, он пошел искать маркиза по адресу, сообщенному ему при расставании.

Выпутался ли он из беды? Когда Югэ вошел, маркиз мерял комнату взад и вперед и так и сыпал восклицаниями, из которых можно было заключить, что он здоров, но в самом скверном расположении духа.

— Что тебя так сильно злит? — спросил Югэ. — Ведь не ранен, надеюсь?

— Что значит такой вздор по сравнению с тем, что со мной случилось. Всякая рана показалась бы мне счастьем, блаженством. Знаешь ли ты, что со мной случилось после твоего отъезда из Арманьяка?

— Понятия не имею…

— Так слушай же. Как то раз, помнишь, злая судьба привела меня в Тулузу, там я встретился с одной принцессой. Что тебе сказать о ней? Фея, сирена… Одним словом — чудо! Но к чему рисовать её портрет? Ты видел её в Сен-Сави, куда она приезжала по моей убедительной просьбе.

— Короче, принцесса Леонора Мамьяни?

— Она самая. Само собой разумеется, как только я увидел её, я влюбился безумно. Чтобы понравиться ей, я пустил в ход все приемы самой утонченной любезности. Но у нее, видно, камень в груди, ничего не помогло. В одно утро она меня покинула без малейшего сострадания к моему отчаянию, но позволила себе, однако, приехать в Париж.

— Короче, мой друг, пожалуйста, покороче! Я помню, как раз утром я встретил тебя, когда ты отправился на поиски принцессы. Помню также, как ловкий удар шпагой положил конец твоей одиссее в окрестностях Ажана, и ты был вынужден искать убежища под крышей родового замка, где, помнится, я тебя и оставил. Потом?

— Говорит, как по писанному, разбойник! Потом, говоришь? Ах, мой милый Югэ! Как только я выздоровел и стал готовиться к отъезду к моей прекрасной принцессе, как появилась в наших местах одна танцовщица, совсем околдовала меня и поскакал за ней в Мадрид. Наверное, её подослал сам дьявол!

— Не сомневаюсь. А потом?

— Заметь, что танцовщица была прехорошенькая, и потому я поехал за ней из Мадрида в СЕвилью, из Севильи в Кордову, из Кордовы в Барселону, где наконец один флорентийский дворянин уговорил её ехать с ним в Неаполь. Моя цепь разорвалась и у меня не было другой мысли, как увидеть снова мою несравненную Леонору, и вот я прискакал в Париж.

— Видел сам, видел! Ты ещё был верхом, когда появился мне на выручку!

— Бегу к ней, вхожу, бросаюсь к её ногам и разражаюсь страстью! Скала, мой друг, скала! А что ужасней всего — она явилась предо мной ещё прелестней, чем прежде… Я умру… Не правда ли, она прекрасна?

— Очень красива!

— И такая милая! Стан богини, грация нимфы, поступь королевы…

— Да перестань, ради Бога! Ведь я её знаю и тоже преклоняюсь перед ней.

— И ты не сошел с ума от любви, как я?

— Но, — отвечал Югэ, — признайся сам, что твой пример не слишком может ободрить меня!

— Правда, — отвечал маркиз, вздыхая, — но я хочу забыть эту гордую принцессу. Я заплачу ей равнодушием за неблагодарность. Я не разлучусь с тобой никогда, мы станем вместе гоняться за приключениями. Мы добьемся, что о наших подвигах протрубят все сто труб славы, и я хочу, чтобы, ослепленная блеском моих геройских дел, когда-нибудь она сама, с глазами, полными слез, упала передо мной на колени… Едем же!

— Куда?

— Не знаю, но едем скорей!

— Согласен, но с условием, что поедешь со мной к графу де Колиньи, у которого я поселился после той ночной схватки.

— Да, кстати! Правда, что с тобой сделалось после того наглого нападения, которое оказалось как раз во-время, чтобы рассеять мои черные мысли?

— Одна добрая душа приютила меня.

— А хорошенькая эта добрая душа?

— У христианской любви не бывает пола, — ответил Югэ.

Когда оба друга вышли на улицу, маркиз взял Югэ под руку и, возвращаясь опять к предмету, от которого не могли отстать его мысли, продолжал:

— Я всегда думал, что если сам дьявол зажжет свой фонарь на адском огне, то и тот не разберет, что происходит на сердце женщины. Что же после этого может разобрать простой смертный, как я? Принцесса была вся в черном, приняла меня в молельне, она — дышавшая прежде только радостью и весельем… Из её слов я догадался, что она поражена каким-то большим горем, похожим на обманутую надежду, на исчезнувший сон… Не знаешь ли, что это такое?

— Нет, — отвечал Югэ, не взглянув на маркиза.

— Ведь не может же это быть несчастная любовь! Какой же грубиян, замеченный принцессой, не упал бы к её ногам, целуя складки её платья? Если бы я мог подумать, что подобное животное существует где-нибудь на свете, я бы отправился искать его повсюду и, как только бы нашел, вонзил бы ему шпагу в сердце!

— Надо, однако, и пожалеть бедных людей, убивать тут — уж слишком!

— Пожалеть такого бездельника! Эта милая, очаровательная принцесса хочет удалиться от света, запереться в своем замке, и даже намекнула мне, что втайне питает страшную мысль — похоронить свои прелести во мраке монастыря. Вот до какой крайности довело её несчастье! Клянусь, я не переживу отъезда моего идола…

— Что это? Как только ты не убиваешь ближнего, ты приносишь самого себя в жертву. Не лучше ли было бы заставить твое милое божество изменить свои планы?

— Ты говоришь, как Златоуст, и я подумаю, как в самом деле этого добиться. Могу я рассчитывать на твою помощь при случае?

— Разумеется!

Все время разговаривая, Югэ и его друг пришли наконец к графу де Колиньи и застали его сидящим с опущенной на руки головой перед тем самым столом с картами и планами, за которым его нашел Монтестрюк в первый раз.

Югэ представил маркиза де Сент-Эллиса и граф принял его, как старого знакомого. Он предложил обоим сесть возле него и сказал:

— Ах! Я нахожусь в очень затруднительном положении. Вы, верно, слышали оба, что император Леопольд обратился недавно к королю с просьбой о помощи?

— Против турок, — отвечал маркиз, — которые снова угрожают Вене, Германии и всему христианскому миру? Да, слышал.

— Только об этом все и говорят, — добавил Югэ.

— Вы знаете также, может быть, что в совете короля решено послать как можно скорее войска в Венгрию, чтобы отразить это вторжение?

— Я что-то слышал об этом, — отвечал маркиз, — но должен признаться, что одна принцесса с коралловыми губками…

— Ват дались ему эти сравнения! — проворчал Югэ.

— Так засела у меня в голове, что уж и места нет для турецкого султана, — докончил маркиз.

— Ну, — продолжал Колиньи, улыбнувшись, мне очень хотелось бы получить руководство этой экспедицией, вот я и изучаю внимательно все эти карты и планы, но не так легко мне будет устранить соперников!

— Разве это зависит не от одного короля? — спросил маркиз.

— Разумеется, да!

— Ну и что же? Разве вы не на самом лучшем счету у его величества? Я то уж очень хорошо знаю это, кажется… — продолжал Югэ.

— Согласен. Но рядом с королем есть посторонние, тайные влияния.

— Да, эти милые влияния, которые назывались Эгерией — в Риме, при царе Нуме, и Габриелью в Париже, при Генрихе V.

— А теперь называются герцогиней де Лавальер ил Олимпией Манчини — в Лувре при Людовике Х1V.

— А герцогиня де Лавальер поддерживает, говорят, герцога де Лафойяда.

— А королева двигает королем.

— Не считая, что против меня ещё принц Конде со своей партией.

— Гм! фаворитка и принц крови — этого слишком много для одного раза!

— О! Принц крови не тревожил бы меня, если бы он был один. Король его не любит. Между ними лежат воспоминания о Фронде, но вот Олимпию Манчини надо бы привлечь на свою сторону.

— Почему бы вам к ней не поехать? Почему не сказать ей: графиня! опасность грозит великой империи, даже больше — всему христианству, а его величество король Франции — старший сын церкви. Он посылает свое войско, чтобы отразить неверных и обеспечить спокойствие Европы. Этой армии нужен начальник храбрый, решительный, преданный, который посвятил бы всю жизнь торжеству правого дела. Меня хорошо знают и вся кровь моя принадлежит королю. Устройте так, графиня, чтобы честь командовать этой армией была предоставлена мне, а я клянусь вам, что употреблю все свое мужество, все усердие, чтобы покрыть новой славой корону его величества. Я встречу там победу или смерть!

— Браво, друг Монтестрюк, браво! — вскричал Колиньи. — Но чтоб говорить так с фавориткой, надо иметь ваш пламенный взор, ваш восторженный жест, ваш звучный голос, вашу молодость, наконец… Тогда, может быть, если бы у меня было все это, и бы решился попытать счастья… Но мой лоб покрыт морщинами, на лице печать забот и борьбы, в волосах пробилась седина, как же я могу надеяться, чтобы блестящая графиня Суассон приняла во мне участие?

— Да кой черт! — вскричал Монтестрюк. — Не в уединенной же башне очарованного замка живет эта графиня, обладающая, говорят, умом дьявола! Она имеет, если не ошибаюсь, должность при дворе: есть, значит, возможность добраться до нее, говорить с ней. Одна дама сказала мне недавно, что у меня смелость граничит с дерзостью. Я доведу эту дерзость до крайней наглости и добьюсь своего.

— Если дело только в том, чтобы тебя представить, — сказал Сент-Эллис, — то об этом нечего беспокоиться: я к твоим услугам. Ведь я говорил тебе, что приехал в Париж именно для того, чтобы выручить тебя, ночью на улице, а днем во дворце! Я помог тебе вырваться из когтей шайки разбойников, а теперь берусь толкнуть тебя в когти хорошенькой женщины.

— Да как же ты сделаешь это?

— Очень просто. Есть какое-то дальнее родство между нами и графом де Суассоном, мужем прекрасной Олимпии. Я никогда не пользовался этим родством, а теперь отдаю его в твое полное распоряжение.

— Соглашайтесь, — сказал Колиньи, — она женщина, и хорошо это доказала.

— Отлично! — вскричал маркиз. — Сейчас же бегу к кузине и беру с боем позволение представить тебя ей.

— Не думайте однако, что это будет так легко… Войти к той, что была, есть и будет фавориткой — трудней, чем к самой королеве. В её приемной всегда целая толпа.

— Возьму приступом, говорю вам, но с условием, что друг мой Югэ и ваш покорнейший слуга тоже будут участвовать в экспедиции. Я надеюсь покрыть себя лаврами за счет турок и отнять у них с полдюжины султанш, которых подарю одной принцессе, не имеющей соперниц по красоте во всем мире!

— Будьте уверены! Хотя бы мне пришлось дойти до Болгарии, чтоб истребить неверных, я поведу вас и туда.

Через два дня после этого разговора Югэ был дежурным в Фонтенбло. В той галерее, которая вела в комнаты графини де Суассон, он вдруг увидел фигурку, которая шла в припрыжку так проворно и так весело, что он невольно загляделся на этот вихрь из шелка, уносимый парой резвых ножек. Женщина, которой принадлежала эта фигурка, обернулась инстинктивно и вдруг вскрикнула и бросилась к гасконцу.

Другой крик раздался в ответ и Монтестрюк бросился к ней.

— Но, Господи прости, это Брискетта! — воскликнул он.

— Но это он, Югэ! — вскричал она в то же мгновенье и, окинув его сверкающим взглядом, продолжала:

— Мой милый Югэ в таком чудном мундире! Вот сюрприз!

— Моя милая Брискетта в таком прелестном наряде! — возразил он. — Вот приключение!

Тут появились придворные.

— Место не совсем удобно для разговора, — сказала она, — слишком много глаз и ушей. Через час сойдите вниз, я буду во дворе принцев, не останавливайтесь только, а идите за мной, как будто вы меня не знаете. Мы уйдем в сад, я там знаю одну рощицу, где можно поговорить спокойно.

И она улетела, как жаворонок, послав ему воздушный поцелуй.

Югэ ждал с величайшим нетерпением назначенного Брискеттой срока, и вышел во двор принцев раньше назначенного времени. Ее ещё не было. Югэ принялся ходить взад и вперед, делая вид, что изучает архитектуру, чтобы не возбудить подозрений. Но ни одной минуты он не сомневался, что Брискетта выполнит обещанное.

— Если она не идет, значит её задержали, — говорил он себе. — Но за что и кто?

Это то именно ему и хотелось узнать. Какими судьбами дочь ошского оружейника оказалась во дворце в Фонтенбло, и притом не как постороннее лицо, которое встречается случайно мимоходом, но как живущая там? Впрочем, с такой взбалмошной девочкой не все ли было вероятно и возможно?

Так размышлял Югэ, как вдруг услышал шум шелкового платья на ступенях лестницы, которая вела во двор. Он обернулся — перед ним была Брискетта, немного запыхавшаяся от быстрой ходьбы. У неё было такое же смеющееся личико, как и в галерее. Она сделала ему знак глазами и вошла в темный коридор, а оттуда проворно выскочила в сад. Дойдя до королевской шпалеры, она живо взяла его под руку и увела в скромный приют в рощице, где можно было беседовать не опасаясь посторонних взоров.

— У вас готова тысяча вопросов ко мне, не правда ли? — сказала она ему, — и у меня — также тысяча. Они так столпились у меня на губах, что я не знаю с чего начать. Давно ли вы при дворе? Как сюда попали? Зачем? На что надеетесь? Довольны ли? Рады ли, что со мной встретились? Я очень часто о вас думала, поверьте! Ну, поцелуемся!

И не дожидаясь поцелуя, Брискетта бросилась ему на шею.

— Как хорошо здесь! — прибавила она, прижимаясь на минуту к его сердцу. Ах! Я сильно вас любила, мой милый Югэ, когда мы были так далеко!

— А теперь?

— Теперь? — сказала она, поднимая голову, как птичка, — пусть только у вас появится надобность во мне, — и вы увидите, что я сберегла для вас то же сердце, что билось на Вербовой улице!

Она улыбнулась, отстранилась немного и продолжала:

— Вы только болтаете, а не отвечаете мне. Расскажите мне все, все.

Югэ рассказал ей все подробно, умолчав благоразумно о некоторых обстоятельствах, о которых ей незачем было знать. Он осторожно обошел причину опасности, грозившей ему у церкви св. Иакова, но остановился охотно на своей встрече с маркизом де Сент-Эллисом, на участии к нему графа де Колиньи, на представлении королю и неожиданной развязке, бывшей последствием его первого появления при дворе. Монтестрюк рассказывал тал свободно и так живо, что Брискетта не могла не похвалить его ораторские способности.

— Выходит, — подытожила она, — вы совершенно счастливы?

— Счастлив? Да разве возможно быть вполне счастливым?

— Значит, есть ещё что-нибудь, чего вы желаете?

— Мой Боже, да! Мне не останется ничего желать только тогда, когда я добьюсь от графини де Суассон того, что мне от неё нужно.

— Вы в самом деле имеете просьбу к обергофмейстерине её величества королевы?

— О! Сущие пустяки! Командование армией, посылаемой в Венгрию, для одного из моих друзей.

— Только то! Видно, вы так навсегда и останетесь верным сыном своей родины. А какими же путями вы надеетесь добраться до графини?

— Один господин, которого вы знаете, тоже из Арманьяка, маркиз де Сент-Эллис, обещал мне открыть двери графини.

Брискетта задумалась на минуту и, погладив рукой подбородок, спросила:

— А хотите, я возьму это дело на себя?

— Вы?

— Да, я! Бывают часто такие обстоятельства, что женщина стоит в них любого маркиза.

— В самом деле, какими судьбами вы очутились здесь? Что делаете?

Целый поток вопросов сорвался с его языка.

Она остановила наводнение, положив руку на губы поручика.

— Ах! Как вас мучает любопытство! — продолжала она со смехом. — Все узнаете, только после. Теперь у вас одна важная вещь, которой нужно заняться: это свидание ваше с графиней де Суассон, свидание, от которого вы ожидаете таких чудес. Если я возьмусь за дело, то мне сдается, что это свидание вам будет назначено скоро и при лучших условиях, чем через вашего маркиза де Сент-Эллиса. Хотите?

Уверенность Брискетты поразила Югэ.

— Хорошо! — отвечал он. — Но как же я узнаю, что вам удалось?

— Будьте здесь завтра, в этот же час.

— Как! Уж и завтра?

— А зачем же откладывать?

— Значит, у вас есть волшебная палочка феи?

— Почти.

На этом последнем слове Брискетта его оставила, а Югэ, разумеется ни слова не сказал графу де Колиньи о том, что произошло между ним и хорошенькой девочкой из Оша, встреченной им в Фонтенбло. Он сам вполне доверял умению Брискетты, и боялся, чтобы другие не осмеяли этого доверия, объяснить которое он и сам не мог убедительно.

Как и накануне, он с нетерпением пришел немного раньше назначенного часа. Вскоре он издали завидел Брискетту: она скользила вдоль шпалер и лишь только подбежала к нему, поднялась на цыпочки и шепнула ему на ухо.

— Готово!

— Как! С первого же раза! Но это похоже на чудо!

— А вас это удивляет? Дела всегда так делаются, когда я в них вмешиваюсь. Но прежде всего, пока я стану рассказывать о предпринятых мною действиях, у меня есть к вам просьба. Мне как то неловко говорить тебе, мой милый Югэ, «вы», позвольте мне говорить вам "ты".

— Говори.

— Вот это называется — ответ! Ну, мой друг, маркиз де Сент-Эллис тебя представил очень плохо, все равно, как бы и не представил вовсе.

— Что же он сказал такое?

— Он поклялся графине, что она тебя ослепила своей красотой, и что ты сейчас вот испустишь дух, если она не позволит обожать её вблизи.

— Нашел дурака!

— Глупо, мой бедный Югэ, непроходимо глупо! Графине уж просто надоели все эти ослепления, ведь она давно знает, что она — светило. Все придворные поэты клянутся ей в этом великолепными рифмами и тысячи просителей давно уж это доказали ей окончательно. Знаешь ли, что она говорила мне сегодня утром?

— Тебе?

— Мне, Брискетта.

— Вот забавно!

— Слушай прежде, а удивляться будешь после. Ах, моя милая, говорила она мне, какая скука! Какой-то кузен из Арманьяка хочет представить мне своего друга, провинциала… Что тут делать?

— А ты что отвечала?

— Надо прогнать его, графиня, и немедленно. Провинциал! У вас и без того их довольно. А потом я прибавила равнодушным тоном: а как его зовут, этого провинциала, которым вас хотят наградить, графиня?

— Граф де Монтестрюк, кажется, — отвечала она.

— Ах, графиня! — вскричала я, сложив руки. — Избави вас Бог когда-нибудь принимать его! Совсем нехороший человек — влюбленный, который только и делает, что вздыхает и сочиняет сонеты для своей красавицы. Рыцарь Круглого стола, герой верности!

— Что ты говоришь, Брискетта? — вскричала она.

— Истину, графиня, святую истину. Хоть бы все принцессы осаждали его своими сладкими улыбками, он на все будет отвечать одними дерзостями. Да и не знаю, заметит ли он вообще эти улыбки?

— Значит, просто — сам Амадис Гальский?

— Почти что так. Он никогда не обманет ту, которую любит, он сочтет за измену обратиться с самой невинной любезностью к другой женщине.

— А известно, кого он любит? — спросила она с легким оттенком неудовольствия.

— Никто и не подозревает… Глубочайшая тайна! Герцогини де Креки, де Сент-Альбан, де Шон… и сколько ещё других пробовали отвлечь его от его божества. Все напрасно, все их усилия пропали даром!

— Бог знает, что ты выдумываешь, Брискетта, — сказал Югэ.

— Подожди! Ты увидишь, что наши знатные дамы не так глупы. Как только я кончила эту тираду, графиня де Суассон нагнулась к зеркалу…

— После твоих рассказов мне почти хочется узнать его. Человек, так искренно влюбленный и сохраняющий такую фантастическую верность той, которую любит — ведь это большая редкость. Я, пожалуй, приму этого оригинала.

— А я именно на это и рассчитывала, Югэ… Разве когда-нибудь женщина могла устоять против любопытства, да ещё когда есть угроза её самолюбию!

— А когда, ты думаешь, прекрасная графиня даст мне аудиенцию? спросил Югэ, не удержавшись от смеха.

— Наверно скоро. Завтра, а, может быть, и сегодня же вечером.

— Ты думаешь?

— Она попалась на удочку, говорю я тебе. Пропади я пропадом, если её не мучает нетерпение испытать силу своих прелестей перед твоей неприступностью!

Брискетта отодвинула свое хорошенькое личико на вершок от лица Югэ.

— Сознайся сам, — продолжала она, — что для такой неопытной девушки я, право, недурно вела твои дела.

— Сознаюсь охотно.

— Но теперь не выдай же меня, ради Бога! Постарайся получше разыграть роль влюбленного.

— Это будет мне легко, — возразил Югэ с глубоким вздохом, — потому что ничто не заставит меня забыть ту, чей образ наполняет мое сердце.

— Что такое?

— Я говорю, что мне достаточно говорить просто и непринужденно, чтобы оставаться верным своей роли. Да! Твои рекомендации очень облегчат мне эту роль!

— Ты влюблен… искренно?

— Увы! Да.

— А! Изменник! И ты ничего не говорил об этом?

— Но судя по тому, как ты об этом говорила, я думал ты и сама знаешь.

— А кого это, позвольте узнать, вы так пламенно обожаете?

— Графиня де Монлюсон.

— Крестницу короля! Черт возьми! Граф де Монтестрюк вы высоко целите!

— Я только послушался твоего совета, Брискетта.

— В самом деле так, — продолжала она, рассмеявшись. Прости мне минуту неудовольствия при вести, что у тебя в сердце уже не я! Но теперь, когда её сиятельство обергофмейстерина королевы в таком именно расположении духа, в какое мне хотелось привести её, смотри — не поддавайся, ради Бога, стой крепко!

— Против чего?

— Как! Так молод еще, а при дворе! Но, дружок, ведь ты запретный плод для Олимпии! Понимаешь? Что ты такое в эту минуту, как не яблоко о двух ногах и без перьев. Зазевайся только — и тебя съедят живым.

— Ты меня пугаешь. И для этого ты так проворно взялась провести меня в рай?

— Иди теперь, и да руководит тобой сам дьявол!

Брискетта хотела уйти, Югэ удержал её и спросил:

— Ты забыла мне сказать, что ты здесь делаешь и чем ты считаешься при графине де Суассон?

Брискетта встала и отвечала важным тоном:

— Я состою при особе её сиятельства. Ты имеешь честь видеть перед собой её первую горничную, её доверенную горничную. — И, присевши низко, продолжала: — к вашим услугам, граф!

Все устроилось, как говорила Брискетта.

Она передала Югэ записку, в которой его извещали, что он будет принят в тот же вечер на игре у королевы, где он будет иметь честь представиться обергофмейстерине её величества. Маркиз де Сент-Эллис должен был только позвать его. Остальное пойдет само собой.

В назначанный час Монтестрюк явился на прием у королевы. Сперва он преклонился по всем правилам придворного этикета перед её королевским величеством, а вслед за тем Сент-Эллис подвел его к обергофмейстерине.

— Граф де Шарполь желает иметь честь быть вам представленным, графиня, — сказал он.

Графиня де Суассон подняла глаза, между тем как Югэ кланялся ей. На её лице отразилось удивление. На минуту она смешалась, но потом овладела собой и сказала ему:

— Очень рада вашему появлению при дворе и надеюсь, что вы встретите здесь достойный прием.

— Я уже встретил его, потому что графиня де Суассон так снисходительно дозволила мне иметь честь быть быть ей представленным.

— Это он! — подумала она… — А? Грубиян, однако ничего не теряет при свете! Важный вид, прекрасные манеры и приятное лицо…

Сначала Олимпия не обратила на него, казалось, особенного внимания, но Югэ скоро заметил, что она довольно часто бросает взор в его сторону.

Скоро за этими взглядами последовала приветливая улыбка.

— Держись! — сказал он себе, вспомнив советы Брискетты. — У этой графини лицо так и дышит умом и хитростью!

Утвердившись в своем решении, Югэ притворился равнодушием, принялся бродить взад и вперед и прятаться по темным углам, как человек, поглощенный одной мыслью. Раза два или три Олимпия постукивала от досады веером по ручке кресла. Он делал вид, что ничего не замечает.

Вдруг появилась Орфиза де Монлюсон. В одну минуту все было забыто. Югэ подошел к ней так поспешно, что графиня де Суассон не могла не заметить. Орфиза с ним — и для него больше ничего не существовало! Его отвлекло только появление принцессы Мамьяни, к которой он пошел навстречу. Она указала ему на пустой стул возле себя.

— Так вот наконец здесь у королевы я могу поздравить вас с переменой судьбы! — сказала она. — На днях вы ещё скрывались, а теперь вы состоите в свите короля. Какие же ещё ступени наверх остаются перед вами?

Югэ пролепетал несколько слов в извинение: он осажден многочисленными заботами…

Она прервала его:

— Не извиняйтесь. Расставаясь с вами в то утро, когда вы шли искать помощи у графа де Колиньи, я вам сказала слова, смысл которых вы, кажется не совсем поняли: вы любили меня всего один день, а я буду предана вам всю жизнь! Неблагодарность ваша не может изменить меня, ещё менее — отъезд, разлука. Что со мной будет — не знаю, но какова я теперь, такой и останусь.

Она увидела Сент-Эллиса, который, узнав о её приезде, шел к ней. Но прежде, чем он мог услышать разговор с Югэ, она прибавила грустным голосом:

— Впрочем, как я могу жаловаться на вас? Вот ваш друг, маркиз де Сент-Эллис, питает ко мне такое же глубокое чувство, как я питаю к вам. Но разве меня это трогает? Вы мстите мне за него.

Скоро графиня де Суассон ушла вслед за удалившейся королевой и осталась в своих комнатах. Она отослала всех, кроме Брискетты.

— Ваш граф де Монтестрюк — просто дерзкий грубиян, — сказала она, сделав ударение на слове "ваш".

— Графиня изволила употребить местоимение, дающее мне слишком много чести, но я позволю заметить, граф де Монтестрюк — вовсе не "мой".

— О! Я знаю теперь, кто завладел его сердцем.

— В самом деле?

— Он даже не дал себе труда скрыть это! Она была там, его героиня, его божество! Графиня де Монлюсон, он обожает её.

— Да, совершенное безумие!

— А забавней всего то, что пока он пожирал её глазами, другая дама, итальянка, принцесса Мамьяни, показывала ясно, что пылает страстью к нему!

— Да это настоящая эпидемия! И графиня уверена?

— Меня то не обмануть… Мне довольно было взглянуть раз на них троих, чтобы все стало ясно… А впрочем, какое мне дело до всего этого? Это просто неуч, не заметивший даже, что я существую.

— Вы, которая видела у ног своих короля и могла бы видеть самого Юпитера! Накажите его презрением, графиня.

— Именно так. Но я хочу прежде узнать, такой ли у него слепой ум, как слепы глаза! Если бы он только заметил, что я стою его Дульцинеи, как бы я его наказала!

— Без пощады! И как вы были бы правы!

— Да? Так ты думаешь, что я должна ещё принять его?

— Разумеется, если это доставит вам удовольствие, а для него послужит наказанием. Боюсь только, чтобы в последнюю минуту ваше доброе сердце не сжалилось.

— Не бойся… Даже если он станет каяться и сходить с ума от любви у моих ног…

— Он будет у ваших ног, графиня!

— Я поступлю с ним, как он того заслуживает. Я буду безжалостна.

— И я тоже не пожалею его, когда его оцарапают эти ноготки, — сказала Брискетта, целуя пальцы графини. — И если бы даже вы укусили его побольней, графиня, сколько других позавидовали бы такому счастью!

— Отчего же нет? Передай ему, что я жду его завтра при моем малом выходе.

Брискетта собралась уходить, но графиня, спохватившись, сказала:

— А я забыла Морица, графа де Суассона, моего мужа! Бедный Мориц!

Брискетта едва не расхохоталась и поспешила выйти.