Письмо гласило:

"Пишу это в два часа ночи. Загадала себе, что если ты не придешь до трех, то больше не увидишь ни меня, ни ребенка. Я предупреждала, что слово мое крепкое.

Наверное, я сама во всем виновата. Я уверила себя, что ты не просто алкаш и наркоман, а сложный человек с затянувшимся подростковым бунтом, человек, которому элементарно не хватает любви. Я по наивности или в результате непомерного самомнения решила, что смогу изменить тебя, раскрыть твои лучшие качества. Они есть у тебя. Увы, твои плохие черты просто перечеркивают все это. Я сообщила, что жду от тебя ребенка, и ты тут же убежал пить и накуриваться (уверена, пока я пишу это письмо, ты занят именно этим). Что ж, за полгода мне не удалось вылепить из тебя ничего путного, хотя, видит Аллах, я очень старалась. Значит, нам необходимо расстаться. Честно говоря, не уверена даже, что ты расстроишься, узнав об этом моем решении. Все же хочется думать, что хотя бы чуть-чуть ты меня любил. Я тебя - да, сильно. Мы, женщины, такие дуры. Но теперь это в прошлом.

На алименты подавать не буду, а то тебе нечего станет бухать. Прошу отныне не беспокоить меня и не пытаться увидеться с ребенком. Я постараюсь убедить брата и отца, чтобы не били тебя, но на всякий случай ходи по улицам осторожней и, если что, беги. Они шутить не любят.

Вот и все. Прощай.

Айгуль.

П.С. Оставляю тебе двадцать тысяч на житье. Знаю, что прокайфуешь, но это уже твои проблемы. Постарайся сохранить работу. А то скоро тебя даже в автомойки перестанут брать".

Разумеется, я забухал. Последний раз так сильно я квасил лет десять назад, когда… впрочем, неважно. Из последующего месяца более или менее я помню только первую неделю. Вторая уже идет урывками, а две последующие совсем выпали из памяти.

Вначале, конечно, водка была из магазина, хорошая, а из закуски - все содержимое холодильника, набитого под завязку рачительной Айгулей. Травы я взял сразу стакан.

Потом, через несколько дней, водка пошла попроще, что же касается закуски, то я, переживая личную драму, мало заботился о насущной пище и довольствовался черным хлебом с килькой в томате и самой дешевой колбасой.

Прошел и этот период. Где-то с середины второй недели никакой еды организм уже не принимал, а пить приходилось разбавленный спирт.

Дошло ли дело до настойки боярышника и одеколонов, я, как уже говорил, не помню. С другой стороны, если рассуждать логически, как же без того?

Собутыльники тоже менялись. Первые дня три мне деятельно сочувствовал Айбол, но потом у него появились проблемы на работе из-за ежеутреннего перегара, и он отвалился. Заходили как-то Толик с Илюхой, принесли, помню, какого-то дешевого вина. За два дня мы скурили всю траву, и они тоже ушли.

В конце второй недели, как смутно припоминается, я бухал с немолодым бомжом, сидя в молоденькой траве недалеко от каких-то железнодорожных путей. Я ведь не сноб. Бомжа звали Ермеком. Помню, он рассказывал про свою жизнь в деревне, успешный бизнес в девяностые и из-за предательства жены покатившуюся под откос жизнь.

- Братан, - говорил я, - как я тебя понимаю. Бабы, им же ничего не стоит предать. Только что тебе улыбалась, а чуть отошел на пять минут с друзьями в подъезде бутылку пива выпить - так ее уже и нету. Ушуршала куда-то. Все они твари бездушные.

Мы с Ермеком хорошо понимали друг друга.

Еще через пару недель я очнулся в своей квартире и понял, что пора завязывать, а то умру. На полу валялись рюмки, пустая пластиковая бутылка с остатками разведенного спирта. Рядом стояла другая, наполовину полная воды. Я достал ее и, кое-как удерживая трясущимися руками, сделал несколько глотков. Вода тут же запросилась обратно. Ох, прокапаться бы, да, кажется, денег нет.

В комнате произошли некие изменения, утвердившие меня в мысли, что пора завязывать. Шатаясь, я вышел в коридор и обнаружил спящего на полу Ермека. Я пнул его, он поднял голову и вежливо открыл один глаз.

- А?

- Где телевизор и ковер?

- Так мы же еще на той неделе продали. Ты забыл уже? Эх, молодежь, пить не умеете.

Сказав это, Ермек обессилел, уронил голову и уснул.

Я обошел квартиру. На полу были следы от грязной обуви. В кухне и комнате валялись бутылки, банки, остатки еды и прочий мусор. На дверце холодильника виднелись черные отпечатки ладоней. Срач стоял знатный.

Я вдруг вспомнил, как чисто и уютно было в квартире при Айгуле. На плите ежедневно горячий ужин. Готовит-то Айгуля здорово. Каждую неделю она затевала генеральную уборку, заставляла меня двигать шкафы и диван, чтобы помыть везде полы. Утром она разогревала на сковороде принесенные из закусочной донеры или шаурму, обязательно делала какой-нибудь овощной салат. И так забавно она крутилась по хозяйству, в этих своих цветастых халатиках. Я был обстиран, обглажен, причесан. В выходные мы ходили в кино или (когда ей вступала в голову мысль насчет духовного роста) в театр. А что сейчас? Плюс еще ребенок. Эти мысли вихрем пролетели в голове, и я чуть не заплакал.

Ермек зашевелился, выматерился во сне и протяжно пернул. Я бросился в туалет и долго, мучительно блевал.

Конец первой части