И вновь потекли бледные, недостойные человека будни, рассказывать о коих нет никакого смысла: вы в них живете. Работа, дом, ежедневные проверки алкотестером - все как у людей. Даже секс стал приедаться, главным образом по причине утомительной неизменности состава участников. Каким-то разнообразием в жизни я стал считать редкие случаи, когда попадался особо прущий сорт травы. Пару раз я чуть не спалился, забыв закапать глаза "Нафтизином", но, слава богу, Айгуля была не слишком сведуща в таких делах.

Сама она была, как мне казалось, довольна такой жизнью. Я часто слышал, как она пела в душе, отдавая предпочтение репертуару Димы Билана. Изо дня в день глаза ее не переставали сверкать, голос был бодрый, походка упругая, и, по ее мнению, наша совместная жизнь была чем-то вполне пригодным для употребления. А я все чаще думал, как это банальное увлечение шаурмой привело меня к такому унизительному подкаблучно-трезвому существованию. Все-таки не зря говорят, что фастфуд вреден.

Работа в автомойке тоже не способствовала улучшению настроения. Противно было так бездарно терять лучшее время жизни, отмывая чьи-то авто от омерзительно грязного семейского снега. В боксе было холодно, намерзшие под кузовами серо-черные сталактиты долго удалялись даже горячей водой, в общем, работа стало много тяжелей, а денег на круг выходило меньше, так как в день удавалось вымыть меньшее количество машин. Иногда мне хотелось плакать. Держа в покрытых цыпками руках щетку и шоркая ею очередной резиновый коврик, я думал о том, что мог бы сейчас сидеть в теплой квартире, передо мной стояла бы подруга-бутылка, какая-то закуска, и так бы все было славно. Но, увы, какой-то другой счастливец в этот момент наливал себе вторую, а то и третью рюмку, выпивал ее залпом, счастливо выдыхая, а я, позорно трезвый, мыл провонявшую потом "Приору" какого-то уродливого толстяка.

Все эти треволнения привели к тому, что я часто стал задумываться о жизни, о ее устройстве и смысле. Не зря говорят, что лишения и гонения рождают философов. Сидя дома тягучими выходными, ожидая, когда придет с работы Айгуль, я вспоминал беспечные былые деньки, когда я был свободен и тем счастлив. Всем людям суждено умереть, и трудно представить, что, понимая это, большинство все же тратит жизнь на такую ерунду, как карьера, увеличение своего благосостояния, погоня за модой, беспокойство из-за общественного мнения. Скурив косячок и выпив пару пива, я был счастлив абсолютно, гораздо счастливее какого-нибудь миллиардера, который постоянно переживает, что у соседа миллиардов поболе и жена помоделистей. Места в земле мы с этим богачом займем примерно одинаково, но саму жизнь я проживу гораздо беспечальнее. Кроме того, никто не знает, когда в очередной раз вонючим политиканам взбредет в голову идея всучить тебе автомат в руки и, напичкав патриотическими словесами, отправить убивать каких-нибудь финнов или японцев. Это может случиться хоть завтра. И, сидя в обосранном окопе, ты будешь глубоко сожалеть о каждом не скуренном косяке, каждой не выпитой рюмке, каждой не трахнутой бабе. Я никогда особенно не задумывался над такими глубокими вопросами, что само по себе было признаком правильно устроенной жизни, но в глубине души всегда недоумевал, почему все не стремятся жить подобно мне. С уверенностью можно утверждать, что я почти достиг просветления, когда в моей судьбе появилась Айгуля. И теперь я вкушал прелести жизни "как у всех", и, честно сказать, был сыт по горло.

Время шло, подходила к концу зима, и мой долг Айгуле приблизился к полумиллиону. Меньше чем через полгода я вновь обрету свободу. Но уже теперь я задумывался над тем, что же будет дальше.

Айгуля мне нравилась. Она, действительно, красотка, и я даже согласен жить с ней и далее, лишь изредка захаживая налево, без чего нормальному мужчине, разумеется, не обойтись. Но вот самые основы нашего сосуществования, разумеется, придется пересмотреть. Конечно, нужно уметь находить компромиссы, совместная жизнь - дело ответственное. Я уже не смогу пить каждый день, как раньше. Придется два-три дня в неделю потерпеть, благо, есть анаша. Ну и, разумеется, надо будет поискать другую работу. Если сильно повезет и Аллах будет милостив, осенив благое начинание, можно будет рассорить Айгулю с братом и самому занять место совладельца этой их закусочной. Да, над этим стоит подумать.

Сама же Айгуля тоже то и дело принималась строить долговременные планы. Конечно, факт того, что она мечтает жить со мной сколь удастся долго, меня не удивлял. Удивляло и раздражало другое: в своих нелепых мечтаниях Айгуля представляла нашу совместную жизнь так, как она шла до сих пор, безо всяких изменений. Заговаривала о ремонте, об обновлении мебели и приобретении всяких плюшевых и кружевных финтифлюшек, о поездке в Египет и прочем мещанском, как будто пиво и травеха будут доставаться мне бесплатно и на все ею нафантазированное у нас останутся деньги. Пока, конечно, я не мог заявить своей девушке, что единственной тратой по хозяйству в нашем совместном будущем станет покупка губозакатывательной машинки для нее, но в свое время таки придется спустить ее с небес на землю. В общем, Айгуля вела себя так, будто я был быком, которому спилили рога, или котом, сведшим трагическое знакомство с ветеринаром, и потому ручным, одомашненным и послушным. Это злило. С чего она вообще взяла, что я не брошу ее после окончательного списания долга? Чисто женская необоснованная самоуверенность.

Правда, надо сказать, в плане хозяйства и постельных отношений Айгуля старалась вовсю. Дома было чисто, приходя с работы, она всегда готовила что-нибудь вкусное, хотя приносила также еду из своей донерной. Одежда моя была теперь всегда выстирана и выглажена, так что даже некоторые соседские бабки снова начали со мной здороваться. Что касается секса, то Айгуля, заботясь об остроте моих ощущений, разрешила не пользоваться презервативами, сказав, что будет принимать противозачаточные таблетки. И даже их, очевидно, зная, как противны мужчинам все вопросы, связанные с интимной женской физиологией, она принимала очень деликатно, так что я ни разу этого не видел. И все же я не понимал, почему она была так уверена, что сможет крепко привязать меня к себе по истечении срока моего долгового обязательства.

Долго ли коротко, зима подошла к к концу. Закончилась лютая пора крещенских морозов, когда работа в автомойке превращалась в сущий ад: в комнате для клиентов на полную мощность работал обогреватель, так как установленный в здании отопительный котел не прогревал его толком, и все мойщики коротали время в этом небольшом закутке, смотрели телевизор и проклинали момент, когда надо идти в бокс и, выдыхая клубы пара, драить бричку придурка, на которого в разгар морозов напала вдруг страсть к чистоте. В феврале потеплело, и стало немного веселее. Весна наступила ранняя, к середине марта почти весь снег уже сошел, а в начале апреля можно было гулять без куртки и шапки. Работы стало больше, больше стало и чаевых, и мне как-то по случаю даже посчастливилось прикупить хорошего "центра" - мелкой конопляной пыли, пробитой через ткань. Срок моего наказания постепенно уменьшался, и жизнь вроде бы шла на лад.

Совершенно неожиданно, внезапно произошло событие, все изменившее.

Как- то вечером после работы Айгуля подошла ко мне и с каким-то особо торжественным видом протянула свернутую бумажку. Это была последняя написанная мною расписка на четыреста тысяч.

- Отдаю тебе. Можешь порвать, - сказала она, блистая глазами. Я было заподозрил, что она нашла мой "центр" и весь скурила, но дела оказалось даже еще серьезней.

- Эмм, спасибо. Ух ты, не ожидал, - пока она не передумала, я изорвал бумажку в мелкие клочья. - А в связи с чем амнистия?

Айгуля вдруг засмеялась, бросилась мне на шею и счастливым голосом произнесла фразу, от которой кровь застыла в моих жилах:

- Я беременна.