После утреннего намаза, сидя на молитвенной подстилке, Хабип-пальван устремил взгляд на восток:

О всесильный аллах, сохрани моего единственного сына. Внуши этому злодею, Довлетяру-беку, жалость, сделай так, всемогущий, чтобы он поскорее и невредимым вернул моё дитя. Пусть его ослепит золото, которое я послал на выкуп своего ребёнка. Пусть этот жадный подлец назначит какую угодно цену, только вернёт моего бесценного сына. О, мой пророк Хазрети-Али, помоги своему кающемуся рабу!..

Жена Хабипа-пальвана Беневше тоже думала о сыне и молча плакала. Ризакули отвезёт туркменскому беку выкуп за сына. Этот бек, говорят, очень любит и серебро, и золото. Пошли аллах, чтобы всё обошлось благополучно, чтобы Ризакули вернулся с дорогим Джапаркули-джаном…

В это время открылась дверь. Хабип-пальван с женой увидели на пороге Ризакули и замерли. В руках он держал знакомый узелок с деньгами. Хабип-пальван вскочил с молитвенного коврика:

— Что, не взял денег? Не вернул Джапаркули-джана? Почему? Где мой дорогой мальчик?

Беневше тоже от испуга дрожала и нетерпеливо ждала от Ризакули ответа. А он печально молчал. От недоброго предчувствия Беневше горько заплакала. Заголосили и её дочери…

— Где же, где мой сын? Почему его не привезли?! — в полной растерянности повторял Хабип-пальван…

Близким нелегко сообщать неприятную весть. Ризакули, заикаясь, выдавил:

— Джапаркули-джана нет в Ахале.

— Продали?! — в отчаяньи спросил Хабип.

Ризакули молча кивнул головой.

Хабип-пальван горестно сложил руки на груди:

— Это меня аллах так жестоко наказал. Сделал чьим-то рабом моего единственного сына.

— Ой, деточка, ой, Джапаркули-джан! — запричитала Беневше.

Хабип-пальван начал бить себя кулаком левой руки по голове и кружить по комнате:

— Ах, будь я неладен, это аллах меня наказал. На свете нет человека грешнее меня. Это я расплачиваюсь за людские слёзы и проклятья… — бормотал пальван. Наконец расстроенный Хабип умолк, посмотрел на жену и дочерей и приказал им перестать плакать. А затем и вовсе выпроводил в соседнею комнату.

После ухода жены и дочерей Хабип снова опустился на ковёр.

Поразмыслил о чём-то и обратился к старшему брату, всё ещё стоящему в дверях с виноватым видом:

— Ризакули, садись, вместе подумаем. Ты тут не виноват, это меня аллах наказал. Садись и дай мне трубку. Может, головы просветлеют и мы найдём какое-то разумное решение, как дальше быть, что дальше делать…

Братья, облокотившись на подушки, лежали рядом и поочерёдно курили из одной трубки. Хабип-пальван каждый раз, отрываясь от трубки, отпивал глоток чая и бросал в рот две-три жёлтые кишмишины. Но мысли о сыне не покидали его. «Если моего Джапаркули-джана купил какой-нибудь богатый скотовод из песков, можно считать, что он пропал. Каракумы обширны, где его там сыщешь? К тому же Джапаркули такой, что непременно удерёт, не понимая, что в песках наверняка погибнет от голода и жажды… Но без ведома аллаха ничего не делается, это мне, конечно же, божья кара, за бесчисленные содеянные грехи. Теперь я буду усердно я верно служить аллаху, не пропущу ни одного намаза, поеду в Мешад и припаду к могиле Хазрета имама Риза… Если аллах простит мои многочисленные прегрешения, тогда отправлюсь на поиски сына…»

Ризакули тем временем вспоминал о своей встрече с их кровным врагом Хаджимурадом. Выкуренная трубка сделала своё дело и у него развязался язык:

— Чтобы отомстить за тебя, я вступил в поединок с Хаджимурадом. Ей-богу, клянусь всеми святыми…

— Где же ты с ним встречался? — изумлённо спросил Хабип-пальван.

— Абдулла-серкерде захватил в плен этого негодяя в теперь собирается нам его продать.

Хабип-пальван на мгновение оживился:

— Это хорошо! Когда он привезёт его сюда?

— Да кто его знает. Сейчас Абдулла отправился в Ахал за новой добычей. Возможно, через полмесяца или месяц привезёт нам его. Но он не продаст тебе Хаджимурада меньше чем за сто туменов…

— Я куплю его хоть за тысячу туменов и разрежу тело на тысячу кусков, — стиснул пальцы левой руки Хабип-пальван. — Во всём виноват Хаджимурад, если бы он не отсёк мне руку, никто бы не посмел налететь на наше село, разграбить его и увести людей, и в том числе и моего Джапаркули-джана. Я набью соломой шкуру Хаджимурада!..

Хабип-пальван снова прилёг и попросил у брата трубку.

— Да, ты не досказал, как там закончился ваш поединок с этим Хаджимурадом? — напомнил Хабип брату.

Ризакули в свою очередь тоже глубоко затянулся ядовитым дымом, голова его совсем одурманилась. В таком состоянии он обычно заводил разговор о справедливости шаха Апбаса. Но сейчас не время для такого разговора.

— Абдулла-серкерде указал мне на одного своего пленника со словами: «Это не простой пленник, а победитель самого Хабипа-пальваиа, — продолжил он. — Сначала я думал, что он шутит. И лишь после того, когда он поклялся святыми, мне ничего не оставалось, как поверить ему. А раз это он, я выхватил кинжал и бросился на пленника. Абдулла пытался остановить меня, закричал: «Он стоит двести туменов! Если убьёшь, заплатишь их мне!» А я думал: «Пусть стоит хоть тысячу туменов, но я за брата ему должен отомстить!» Хаджимурад, увидев мой сверкающий, кинжал, вскочил с места. И только тут я заметил, что он не так уж и мал, может, даже повыше меня, да, кажется, и довольно жилистый парень. Ну, так вот, я к нему, а он удирать, так мы и бегали друг за другом по большому кругу. Я выставлю вперёд кинжал, а он удирает, я за ним, а он ещё быстрее бежит. Потом ему всё же удалось куда-то спрятаться от меня. Жаль, что я не смог найти и разрубить его на куски… Затем он улучшил момент, подбежал к Абдулле и крикнул ему: «Вы нечестно поступаете, вы трус!»

Хабип-пальван выпил несколько глотков чая, покачал головой:

— Хаджимурад правильно сказал. Мы действительно трусы…

В комнате стало тихо. Лишь густые клочья дыма бесшумно растекались по стенам в потолку…

— Ризакули, скоро вечер, иди домой. Завтра мы с утра отправимся в путь, к могиле имама Риза, приготовься, тебе тоже придётся ехать, мне одному трудно…

На следующий день, запасшись едой и водой, погрузив на телегу корм для лошадей; братья, собрались в дорогу. Хабип-пальван попрощался с женой и дочерьми:

— У меня много грехов перед аллахом в перед людьми. Я принесу в жертву аллаху скотину, буду читать молитвы и заклинания А если мои грехи будут отпущены, то аллах вернёт нам и сына. Он выручит из беды нашего дорогого Джапаркули-джана. И вот ещё что; если Абдулла привезёт Хаджимурада, сколько бы он ни запросил, заплатите и держите до моего приезда… Но не мучайте! — поручил он родне.

Братья ехали по тряской каменистой дороге в сторону горы Худай. Хабип-пальван всё время шевелил губами, наверно, читал молитвы. Ризакули то и дело соскакивал с арбы и подталкивал её на крутых подъёмах. Ни на этих невероятно крутых подъёмах, ни на таких же опасных спусках, Хабип-пальван не думал об опасности, он сейчас ни о чём не думал, кроме молитв, обращённых к аллаху. Не замечая ни встречных селений, ни людей, Хабип всё читал свои молитвы, Если бы рядом кто другой так неустанно молился, Ризакули давно бы прогнал его с арбы, а если бы арба принадлежала молящемуся, — сам бы сбежал. А вот Хабипу-пальвану он не мог слова сказать поперёк, Хотя Хабип и младший брат, но Ризакули почитал его я даже немного побаивался.

Наконец, братья добрались до Гучанда. Им, живущим в маленьком селении, Гучанд показался большим и многолюдным городом. Они въехали в его северные ворота и остановились возле чайханы недалеко от главной площади города, Ризакули остался возле арбы, а Хабип последовал в чайхану.

Хотя никто не знал вошедшего человека, но своим внушительным видом он сразу приковал внимание сидящих там людей. Накинутый на плечи добротный чекмень туркменского покроя скрыл от посторонних глаз отсутствие у него правой руки. Хабип громко поздоровался со всеми и прошёл на ковёр, расстеленный посередине комнаты. Подложил под левый локоть подушку. Люди поняли, что этот мужчина, как говорится, знает себе пену, поэтому он и расположился здесь так непринуждённо. В чайхане воцарилась тишина.

Чайханщик, видя, что гость нездешний, мигом подошёл к пальвану, поприветствовал и спросил;

— Чем могу служить, ага?

Хабип, даже не взглянув на юношу, велел подать чаю, затем приподнял голову и добавил:

— А также два пити!

Ризакули, накормив и напоив лошадей, тоже вошёл в чайхану и присел рядом с Хабипом. Молодой чайханщик поставил перед каждым из них по большой пиале с пити и подал лепёшки.

— Обед вроде бы ничего, — посмотрев в пиалу, сказал Ризакули.

— А если ничего, то и начинай! — Хабип ждал, когда старший брат приступит к трапезе. Они мигом опустошили пиалы.

Ризакули стал оглядываться по сторонам и молодой чайханщик тут же подоспел к ним:

— Что ещё прикажете принести? — спросил он на фарси.

— Отец твой дома? — уставился на чайханщика Хабип.

— Да, ага, — кивнул парень.

— Тогда сообщи отцу, — сказал гость по-курдски, — что приехал Хабип-пальван, скажи, что в сижу в чайхане.

— Пожалуйста! — молодой чайханщик мигом скрылся.

Услышав имя Хабипа-пальвана, многие повернули головы в его сторону. Многие знали прославленного пальвана.

Вернулся молодой чайханщик:

— Вас отец зовёт к себе, — сказал он в добавил: — Пальван-ага, я не узнал вас и, может, не так обслужил, прошу простить меня, — повторял он до тех пор, пока гости не скрылись в комнате хозяина чайханы на втором этаже.

— Салям алейкум, Яздан-ага! — поздоровались братья.

Навстречу им, расплываясь в улыбке, вышел плотный мужчина и пожал руки. Потом стал расспрашивать о житье-бытье, всё время поглаживая спою короткую, выкрашенную хной бородку. И хотя ему было уже за пятьдесят, на лице чайханщика не проступало, ни одной морщинки. Видимо, он никогда не занимался каким-либо тяжёлым трудом, никогда не испытывал тягостной нужды. Для почтенных гостей поверх ковра положили ещё и мягкие подстилки. Им снова подали чай, а потом стали приносить различные угощенья.

Хозяин лома пристально посмотрел на Хабипа-пальвана:

— Что же это за юный туркмен, которому удалось победить вас, батыр? — с недоумением спросил он гостя.

— Я видел его, — сказал Ризакули, прежде чем неторопливый на слова Хабип успел ответить хозяину. — Абдулла-хан показал мне мальчишку, разутого и без папахи, заверяя, что это и есть Хаджимурад, Сперва я думал, что он шутит…

Подали очередное блюдо и Ризакули на какое-то время умолк. Затем принесли всё для курения. Гости прилегли возле лампы. Хабипа угощал хозяин, а Ризакули держал свою трубку сам. После нескольких глубоких затяжек он продолжил прерванный рассказ.

— После того, как Абдулла поклялся Хезрети Апбасом, я поверил ему, выхватил из-за пояса длинный кинжал и кинулся на Хаджимурада…

— А он что? — нетерпеливо вставил хозяин, — наверно, бросился бежать…

Но сейчас Ризакули, видимо, от терьячного дурмана забыл то, что говорил недавно брату, и совсем по-другому рисовал свою встречу с Хаджимурадом.

— Нет, Яздан-ага, он не стал убегать, а поднялся с места и прыгнул на меня. Я выставляю кинжал, а он на него прыгает. Я снова выставляю кинжал, он снова прыгает. На кинжал прыгает и остаётся невредимым…

— Ба, и кинжал, говоришь, не помогает, прямо на него прыгает! — удивлённо качал головою хозяин дома.

— Совсем не помогает, никак не берёт кинжал этого юркого парня! — разводил руками рассказчик.

— Ой, тут не обошлось без вмешательства всемогущего аллаха, — растерянно произнёс хозяин, — иначе, кто бы мог поверить, что юный парень способен победить известного всем пальвана. Нет, здесь кроется какое-то волшебство…

— Видно, я сильно провинился перед небом, — заметил Хабип. — Грабил безвинных людей, убивал их, брал в плен и продавал в рабство… Теперь аллах наказывает меня за такие злодеяния.

— Может, и правильно вы говорите, может, и следует покаяться, — смиренно заметил хозяин чайханы, — хорошо, что вы решились побывать в таких святых местах, как могила имама Ризы, Кербела, Неджеп. Аллах милостив, он простит вам прошлые недобрые дела.

Хозяин с гостями ещё долго говорили о щедрости и чуткости аллаха, затем, прочитав последний, пятый намаз, улеглись спать.

После утреннего намаза, позавтракав, отправились дальше. Отдохнувшие лошади легко потащили скрипучую арбу. Какие-то всадники, — обогнав их, поздоровались с братьями. Затем, арба обогнала путников, едущих на верблюдах, ишаках, а то и шагающих пешком. Большинство из этих людей, как выяснилось, следует в Машед на паломничество. «И правильно, — думал Хабип, — ведь почти каждый человек имеет свои недостатки. У одних дети не родятся, у других они долго не живут, у третьих постоянно голова кружится, у кого-то ноги болят… Словом, у каждого достаточно веских причин для поездки в святые места…»

Солнце палило нещадно. Ризакули часто останавливал телегу и пил из кувшина воду. Впереди у поворота что-то показалось. «Вроде бы поблизости нет никаких селений», — удивился Ризакули. Спросил у брата. Но пальван, занятый своими мыслями, даже не расслышал вопроса.

— А? Что ты говоришь? — словно проснулся Хабип. — Что-то виднеется? Ну и пусть себе виднеется.

Но Ризакули не был погружён лишь в раздумья о боге. Его интересовало и то, что происходит вокруг. Он разглядел, как впереди них на дороге мужчина был впряжён в арбу. Рядом шла женщина, наверно, жена. Так они доехали до какой-то придорожной хижины и остановились. Навстречу им вышел мужчина. О чём они беседовали, Ризакули не слышал, но видел, что хозяин хижины стал опускаться в глубокое ущелье, откуда вроде доносилось журчанье ручья…

Ризакули тоже остановился возле них. Поздоровался с немолодым путником. Затем немного в стороне от дороги распряг лошадь и стал кормить её. Хабип-пальван тоже спрыгнул с арбы и слушал горестный рассказ путника:

— Два верховых разбойника вон за тем поворотом обнажили сабли и силой отняли у нас и деньги, и продукты, и лошадь. Как нам теперь быть, не приложу ума, — горестно вздыхал путник. Жена его, закутавшись в чадру, тихонько плакала.

— Куда держите путь? — осведомился Хабип.

— Жена у меня больная, хотели съездить в Машед, да вот с полпути вынуждены будем вернуться… — мужчина огорчённо вздохнул.

С двумя вёдрами, наполненными холодной родниковой водой, хозяин, обливаясь потом, выбрался из невероятно глубокого ущелья. Напоив всех и отдышавшись, он проговорил:

— Надо делать людям добро и этим смывать свои грехи. У меня ни на что больше, как жить у дорога и утолять жажду путников, не хватает сил. Для худайёлы — жертвоприношения богу — у меня нет скота, отправиться в дальний путь на паломничество нет средств — вот я я служу людям, как могу…

Хабип-пальван внимательно выслушал рассказ этого добродетельного человека и повторил про себя: «Надо добрыми делами смывать свои грехи». Они все вместе пообедали. Хабип предложил хозяину большую банку каурмы, лепёшки.

— А как по-вашему, можно ли завоевать прощение, если посвятить себя служению правде?..

— Наверно, можно, только моя вина слишком тяжела, её искупить непросто, — расстроился старик, — тридцать лет назад я несправедливо заподозрил жену в измене и убил её. Она была красивой и статной женщиной… И во искупление этого тяжкого греха я вот уже двадцать лет проживаю у этой дороги и чем могу помогаю путникам.

«Говорит, что совершил тяжкий грех, а всего-то я убил одного человека», — печально подумал Хабип. Вспомнил его слова: «Надо добрыми делами искупая» свои грехи», подошёл к путнику, у которого украли лошадь, и предложил ему с женой поехать в Машед вместе с ними.

Путник с благодарностью принял предложение Хабипа. Он сначала посадил на арбу свою больную жену, а затем и сам примостился рядом.

— Спасибо за приют! — поблагодарил Хабип-пальван хозяина хижины и тоже вскочил на телегу.

Был конец весны. Солнце палило нещадно. Длинные, свисающие завитки папахи Хабипа спасали от лучей только лоб и шею. А папаха Ризакули из валяной шерсти давала тени я того меньше. От такой жары ни ситцевая рубаха, ни бязевые штаны — не защита. Поэтому мужчины сидели в национальных халатах — донах. Женщина тоже была закутана с ног до головы.

Сейчас на этой накатанной дороге было мало путников. А вот осенью, после сбора урожая, движение здесь оживляется. У людей от продажи овец и продуктов появляются деньжата. Да в осеннюю пору и свободного времени у них оказывается больше. Дорога становится забитой теми, кто едет в святые места или возвращается оттуда.

Первым двух всадников, едущих впереди, заметил Ризакули. «Интересно, — подумал он, — почему эти конники едут по разным сторонам дороги, словно поссорившиеся друзья»…

— Это же те самые разбойники, что забрали нашу лошадь, — испуганно закричал мужчина, сидевший возле больной жены, — будьте наготове, как только наша телега поравняется с ними, каждый из них бросится с обочины к нам, обнажив саблю…

Хабип выразительно посмотрел на него, и тот сразу умолк.

Ризакули с вожжами в руках обернулся к брату, словно спрашивая его: остановиться или следовать дальше?

Хабип-пальван понял его невысказанный вопрос, сунул ему в руки один пистолет и приказал ехать вперёд. Расстояние между всадниками и телегой сокращалось. Женщина не выдержала:

— Да вы же везёте нас на верную смерть! Остановите лошадь, мы сойдём! — кричала она, вцепившись мужу в рукав халата.

Хабип, не глядя на неё, твёрдо отчеканил:

— Сидите спокойно! Не кричите!..

Оба разбойника были на вороных лошадях. Телега уже совсем приблизилась к ним. У разбойника, ехавшего справа, с левой стороны висела кривая шашка.

И хотя арба была уже почти рядом, они ехали спокойно, делая вид, что им до неё нет никакого дела. И только арба поравнялась с ними, как послышался строгий окрик одного из них:

— Все долой с телеги, и немедленно распрячь коня! — и с обнажёнными саблями они окружили телегу. Но увидев направленные на них два пистолета, отпрянули назад. Один из разбойников узнал пальвана.

— Хабип-ага, простите нас! Мы ошиблись! — Он мигом спрятал саблю в ножны, сложил руки на груди и отвесил поклон.

— Будь проклят твой отец, — грозно глянул на него Хабип, — ты ведь говорил, что уходишь от Абдуллы, потому что туркменов опасно грабить, а теперь ты нашёл более безопасное место для разбоя, стал грабить несчастных паломников?! Трудно и придумать большее грехопадение, чем грабёж бедных людей, следующих в святые места. У вас обоих на душе несмываемый грех. Таких надо безжалостно уничтожать.

— Просим именем святого Хезрета Апбаса, не убивайте нас, мы больше никогда и никого не будем грабить на дороге, — не поднимая склонённой головы, умолял разбойник.

— Сволочь ты, Ремев, я ведь хорошо тебя знаю! Сейчас же верни коня и деньги, отнятые у этих несчастных, — кивнул он на сидевших в его телеге мужа и жену.

— И ты постой! — сердито прикрикнул пальван на второго разбойника, ещё молодого парня. И тот тоже в испуге натянул поводья и замер возле телеги.

— Привяжи свою лошадь, — приказал ему пальван, — спустись в ущелье и принеси ведро родниковой воды.

Парень кинулся выполнять приказ пальвана. А Ризакули стал распрягать коня и стелить в тени арбы белую мягкую кошму.

Хабип-пальван прилёг. Пригласил в тень и мужа с больной женой.

— Значит, вы, ага, знаете этого разбойника? — подивился путник.

— Да, знаю этого негодяя. Он ещё недавно был наёмным сербазом у Абдуллы, это очень скверный и жадный человек, — объяснил Хабип.

— Но вернут ли они нашу лошадь? — сокрушался мужчина.

— Обязательно вернут! Он очень хорошо меня знает, — заметил пальван, — и арбу доставят, и деньги отдадут.

— Спасибо, добрый человек, я до смерти не забуду того, что вы сделали для нас, — сложил руки на груди путник.

— Что же за болезнь у вашей жены? — спросил пальван у собеседника.

— Моя жена самый несчастный человек, — печально склонил голову путник. — Как-то раз Абдулла-серкерде ехал в Машед, чтобы продать захваченных им туркменских пленников. По пути он сделал небольшой привал в нашем селе. Когда мы прибежали в чайхану, Абдулла с тремя товарищами пил чай. Возле чайханы сгрудились пленники, прижимаясь друг к другу. Мы стали разглядывать их. Одни — чтобы купить себе раба или рабыню, другие — просто из любопытства. — Паломник указал на свою жену. — Она мне, тогда ещё девчонка, очень понравилась, хотя и была бедно одета. Молодая пленница всё время прижималась к матери, видно опасаясь глазевших на неё людей… Наш местный бай долго торговался с Абдуллой, и наконец купил её мать, немного худощавую, но очень красивую женщину. Мать и дочь не хотели разлучаться и крепко держались друг за дружку. Слуги бая стали растаскивать их. По двое схватились за каждую. Наконец им удалось оторвать мать от дочери и увести. Девушка рыдала во весь голос. Но Абдулле всё это нипочём. Мне стало жаль худенькую миловидную девушку, и я решил её купить. Абдулла недорого взял за неё, видно, хотел поскорее избавиться от этих рыданий. Потом она подросла и стала моей женой. Теперь у меня три сына от неё. Но вот сама она больна. Страдает одышкой, сильно кашляет. Может, Хезрети Али-Риза поможет несчастной избавиться от своего недуга, — окончил свой рассказ путник и посмотрел на восток.

Услышав скрип телеги, паломник вскочил:

— Наша лошадь и наша арба!

А разбойник, подъехав к отдыхающим, спрыгнул с арбы и протянул паломнику узелок с деньгами.

Хабип-пальван бросил угрожающий взгляд на всадников:

— Вы мне поклялись, что больше никогда не будете разбойничать. Если до меня дойдёт слух, что вы нарушили клятву, я вас где угодно найду и не пощажу.

— Нет, ага, — в один голос крикнули они, — мы никогда не нарушим данную клятву, никогда не будем грабить…

— Идите, — махнул презрительно рукою Хабип.

После их ухода пальван стал вслух рассуждать:

— Наши власти, когда ловят воров и прочих разбойников, то спрашивают: «Какой рукой брал?» Каждый говорит неправду и показывает на левую руку. Но всё равно указанную руку при всём честном народе отсекают и опускают в кипящее масло. Казалось бы, не только виновники, но и те, кто наблюдает эту картину, не должны заниматься воровством и грабежом. Наказание ведь суровое, и всё равно находятся и воры, и прочие, скажем, взяточники, которые, наверное, ещё похуже воров… Ну, о взаимных преступных налётах на чужие земли не будем говорить, это особый и, к сожалению, очень тяжкий вопрос…

Путники ещё раз сердечно поблагодарили пальвана:

— Вы для нас столько сделали, что и словами не передать! Пусть аллах щедро вознаградит вас за это.

Путники тронулись… А вслед за ними отправились в свой неблизкий путь и два брата.

Ризакули спросил у младшего брата:

— Ну, а если бы эти бандиты не приняли твоё условие, ты, наверно, убил бы их?

— Нет, — покачал головой пальван, — я поклялся никогда больше не убивать людей. Я бы отвёз их в Машед и сдал в руки властям, а там бы сумели их наказать как следует, по заслугам.

Две арбы, одна за другой, покатили дальше…