Наконец показался Машед. Красный купол могилы Хезрети Али-Риза был хорошо виден даже издали, Простой люд называл этот купол Красным имамом.

При виде его каждый стал читать молитвы, какие он знал. После молитв каждый мысленно просил об отпущении грехов, об исцелении от болезней, о возвращении пропавшей родни…

Хабип-пальван, глядя на Красный купол, думал: «О, Хезрети Али-Риза, о, всемогущий имам, отпусти мне грехи, верни благополучно моего единственного сына Джапаркули-джана!» Больная женщина взывала: «О, Хезрети Красный имам, и ты, всемогущий аллах, пошлите мне возможность повидаться с родным краем, а потом я уже буду готова и навсегда расстаться с этим неправедным земным миром». Её муж просил: «О Хезрети Али-Риза, о, великий имам, не разлучай моих детей с их матерью, выгони из неё все хворобы и продли ей жизнь!..» У Ризакули были свои заботы: «О, Хезрети Али, о, всемогущий имам, избавь меня от нынешней бедности, пусть появятся у меня стада скота, пускай с каждым годом увеличиваются мои урожаи!..»

Хабип-пальван и больная женщина видели Машед впервые. Их дивили длинные ряды больших глинобитных домов.

Хабип-пальван благоговейно замер перед мечетью с высоким минаретом и голубыми куполами. Теперь он уже ни о чём другом не думал, а только молил я молил великого имама ниспослать ему прощение. Дальше по обеим сторонам улицы виднелись лавки с двустворчатыми дверями, окрашенными в красный или синий цвета. Перед лавками сновали персы в чекменях — безрукавках, с белыми чалмами на головах, курды в остроконечных папахах, азербайджанцы в плоских каракулевых фуражках, женщины с закрытыми от взоров лицами. Под огромным навесом торговцы, перекрикивая один другого, предлагали свой товар.

— Хлеб Мамедобадия! Хлеб Мамедобадия! — кричал торговец.

Он всё повторял и повторял эти слова. Может, именно поэтому Хабип ощутил, что хочет есть. Он легонько толкнул Ризакули в бок:

— Не пора ли нам перекусить?..

Брат стал вслух раздумывать, куда им лучше поехать: «В чукур-сарай или же в каменный сарай?» Пальван его перебил:

— Да не всё ли равно где нам остановиться и поесть, главное, чтобы поскорее.

Арба Ризакули въехала в распахнутые ворота двора, выложенного булыжником, хорошо отшлифованным за многие годы. С одной стороны двора виднелась чайхана, с другой — лавка. Весь большой двор охватывало полукругом здание, где размещались другие службы.

Хабип-пальван пока один проследовал в чайхану и сел на деревянный пол, покрытый войлочной подстилкой. Гостю подали чай.

Возле огромных самоваров на отдельном топчане сидел довольно полный человек, с одутловатым лицом. По всей вероятности, это и был содержатель постоялого двора. Одутловатый человек подозвал к себе молодого чайханщика и что-то ему сказал. Юноша мигом оказался возле пальвана:

— Вы и обедать будете? Есть плов из отборного риса, пити из молодой баранины… — Юноша так и оставался полусогнутым, пока не дождался ответа пальвана:

— Вот придут мои спутники, тогда мы и плов, и пити попросим…

В чайхану вошли Ризакули и муж с женой. Женщина села чуть поодаль, словно прячась за спину мужа. Все четверо, не спеша, стали пить чай…

Молодой чайханщик, словно стесняясь чего-то, наклонился над ухом Ризакули. Лицо его просветлело:

— Да, да, принеси, обязательно принеси, — ответил он юноше. И тот не заставил себя ждать: расстелил небольшой платок, зажёг лампу, принёс кусочек терьяка, трубку, щипцы.

Ризакули накурился терьяка до головокружения и постучал ногтем по трубке. Это значило, что он собирается передать её младшему брату. Но Хабип-пальван покачал головой:

— Я перед Красным имамом поклялся, что больше никогда не возьму в рот трубку с этим ядовитым зельем. Даже если у меня будет рука болеть, даже если я буду умирать от какой-то другой нестерпимой боли, всё равно не поднесу её ко рту.

— Не надо было тебе давать такую клятву, — досадливо заметил Ризакули, — а вдруг не выдержишь, нет, никак нельзя было этого делать, теперь вот и не покуришь с тобой.

Больная женщина с мужем тоже пристально смотрели на того, кто дал клятву не брать в руки кальян. У женщины лицо не было прикрыто. Оно Хабипу показалось вроде бы знакомым. Пальван стал вспоминать, где он мог видеть эту ещё нестарую женщину. Нет, женщины этой он нигде не видел, а вот девочку, похожую на неё, кажется, встречал… «Не являюсь ли я прямым виновником её несчастья?» Пальван болезненно и с трудом извлекал из памяти какие-то полустёршиеся картины.

Девочка с матерью возле Эрриккала собирали траву. Мы возвращались из налёта на другой туркменский аул. Я и Ремев для прикрытия были оставлены сзади. Нам новая добыча вроде бы уже и ни к чему. Там, впереди, и людей, и скотины, кажется, уже гонят больше, чем достаточно. Но не удержались. Вдали разглядели двух женщин. Пришпорили лошадей и мигом оказались возле них. Мать с дочерью не успели добежать до своего села, Ремев на скаку схватил девочку и кинулся догонять своих. А мне, тогда совсем молодому и полному сил, всё же оказалось нелегко справиться с матерью. Женщина была не только красивой, но и очень сильной…

Сожалея о содеянном в тот давний, проклятый день, Хабип тяжко вздохнул… Затем поинтересовался у путника:

— А мать вашей жены жива-здорова?

— Очень горькая ей выпала судьба, — ответил он. — Бай купил её для работы по хозяйству. Но поскольку эту женщину аллах не обделил красотой, старик при каждом удобном случае начал требовать от неё и другого. Однажды она складывала снопы в поле. Кругом безлюдно. Старый бесстыдник подкрался к жён-шине и повалил её на стерню. Но она баю не позволила над собою надругаться. Стала с ним бороться, Только бай хоть и стар, но был очень крепок. Силы женщины иссякли. Она дотянулась рукою до серпа и пропорола баю живот. На предсмертные крики сбежались сельчане. На земле сидит с обезумевшими глазами женщина. Невдалеке валяется почти безжизненный бай. Старший сын бая обнажает саблю и направляется к женщине. А она и с места не сдвинулась. Байский сын изрубил её, беднягу, на куски. Бай же промучился несколько дней и умер.

Хабипа мучили угрызения: «Мои прошлые преступления не дают мне покоя и здесь, у могилы Красного имама».

Принесли жирное пити, политое сверху какой-то ароматной приправой. Проголодавшиеся паломники уселись вокруг большого блюда, взяли по куску лепёшки и приступили к еде.

Солнце уже перевалило за полдень. В чайхану то и дело входили люди. Внимание Хабипа привлекли слова рыжебородого паломника, сидевшего невдалеке от него справа:

— Думаю, что нынешнее моё паломничество будет удачным. Мулла, которого мы наняли, видно, порядочный человек. Разузнал и подсказал, где можно выгодно купить овец. Сам он днём и ночью, молится за благополучный исход нашего дела.

После обеда младший брат попросил старшего: спроси рыжебородого, где найти того муллу, который помог им в богоугодном деле. Может, он и нам поможет. Я пока похожу по лавкам, а ты при встрече с муллой не скупись, сколько он попросит, столько и дай.

Под большим навесом полно продавцов. Каждый из них громко хвалил свой товар. Тут разные пахучие растения — мята, кинза, тархун, лук, чеснок… Дальше по обеим сторонам улицы тянулись лавки. Створки их дверей распахнуты. Возле лавок шумно. Люди снуют из стороны в сторону. Продавцы тоже не сидят сложа руки.

Хабип вошёл в одну из них. На полках её тюки различных товаров. Лавочник стал разворачивать перед ним ситец, шелка, шерстяные ткани.

— Всё есть и всё недорого, покупай, дорогой ага, вот ещё и бязь, и тонкое сукно, имеется всё, что людям нужно, — гордо улыбаясь, говорил продавец.

Но Хабипу здесь ничего не нужно было. Он заглянул в другую лавку. Тут были не только ткани, но и посуда, а рядом лежали все принадлежности для курения терьяка: лампа, трубка, вертел с загнутым концом, щипцы… Хабип отвернулся и проследовал к следующей лавке. Здесь он не мог не задержаться. Вот мешки с круглым и ханским рисом. Рядом — с орехами, жёлтый и чёрным кишмишем. Сырой и варёный горох, курага из персиков, миндаль. Были здесь также разные краски и патроны. Толстый лавочник сосал длинную трубку кальяна, выпуская изо рта и ноздрей клубы дыма. Купив немного кишмиша, смешанного с варёным горохом, он вышел из лавки.

Вернувшись в чайхану, Хабип застал там только женщину. Он высыпал перед нею купленный кишмиш с горохом. Тут же отошёл и уселся на прежнее место, ожидая остальных попутчиков. Женщина не притронулась к кишмишу, зато очень уж пристально смотрела на Хабипа. Не выдержав, он спросил:

— Что, наверно, узнали?

— Да. — с горечью ответила она, — узнала. Это, оказывается, вы тот изверг, который и маме и мне принёс столько несчастья; её погубил, а меня разлучил с родным краем, чего я так и не смогла перенести, отчего на меня и разные хвори посыпались, — женщина смахнула со щеки слезу — одну, другую…

Хабип ничего не сказал в ответ, лишь склонил голову в горьком раскаянии.

С наступлением сумерек в чайхане зажгли свечи. Вернулись в чайхану и Ризакули с паломником. Старший брат стал рассказывать о встрече и беседе о муллой.

— Я разузнал, где он живёт, и мы вдвоём, — указал он на паломника, — отправились к нему домой. Осторожно вошли в переднюю пристройку и слышим в комнате невообразимый шум, спор, даже по матерному ругаются… Я приоткрыл дверь и заглянул в комнату. Там двое играли в шеш-беш. Видно, один из них заметил меня, сразу вскочил с места и отодвинул в сторону квадратик кошмы, на которой велась игра. Поняв, что мы не здешние, пригласил нас войти. Мы вошли в комнату и после того, как выяснили, кто из них мулла, сообщили о цели своего прихода. Мулла согласился на наше предложение и пообещал днём и ночью молиться за нас. Получив деньги, тут же рассказал, где следует купить баранов, сколько нужно за них заплатить. Потом заверил:

— Завтра после утреннего намаза и завтрака я сам приду к вам и поведу к гробнице Хезрети имама, прочитаю первое заклинание. Брат твой все грехи свои искупит, даст бог, может, и со своим сыном встретится…

После таких приятных сообщений Хабип повеселел:

— Большое дело вы сделали! Садитесь, поешьте, проголодались, наверно.

С наступлением темноты в чайхане стало тесно от паломников.

— Отчего это в вашу чайхану столько набилось людей, может, она у вас единственная в городе?.. — поинтересовался Хабип.

— Да нет же, ага, — ответил чайханщик. — Чайхана у нас на каждом шагу, но паломников куда больше. Это ещё ничего, посмотрели бы вы, что здесь творится после сбора урожая, осенью! Тогда не только чайханы, а и дома, и лавки, и всё, где можно приклонить человеку голову, забито до отказа!..

Кое-как пристроившись, Хабип и Ризакули заснули крепким сном.

После утреннего намаза Хабип-пальван сходил в ближнюю лавку и купил кишмиша с горохом да кунжутной халвы. Попив чай со сладостями, стали ждать муллу. Наконец пришёл голубоглазый, высокий человек в чалме и сером чекмене без рукавов и поздоровался сначала с Ризакули, а потом со всеми остальными.

— Пусть ваше паломничество будет принято аллахом, следуйте за мной! — и он повёл богомольцев к Красному имаму.

По пути мулла помог своим новым друзьям купить для жертвоприношения овец, муку и рис.

Высокие купола Красного имама даже издали хорошо видны. Но богомольцы уже приблизились к просторному двору, огороженному кирпичной стеной о просветами в ней. Вокруг стены в нескольких местах совершались жертвоприношения аллаху. Мулла ввёл их в огромные железные ворота. Двор был переполнен паломниками. Сновало здесь множество дервишей, нищих. Мулла показал на воду, которая вытекала по каменному руслу за стены двора:

— Вот это и есть священная вода Красного имама. Тысячи людей на неё работают…

Мулла прочитал заклинание на худайёлы Хабипа-пальвана. Поводил братьев со спутниками вокруг Красного имама и здесь тоже молился вслух за отпущение грехов, за скорейшее выздоровление больной женщины… Мулла посоветовал Хабипу-пальвану съездить ещё в Кербеле и поклониться там могиле имама Гусейна, затем отправиться в город Неджеп и посетить с соответствующими дарами могилу Хезрети Али.

Вскоре Хабип-пальван отправился в святые места Ирака, а Ризакули вернулся домой. Вместе с младшими братьями и старшими сыновьями Ризакули скосил свой ячмень и другие злаки, намолол муки для семья в родни. Так что Беневше была обеспечена и хлебом, и другими продуктами.

Время шло, а Хабип-пальван всё не возвращался, Родственники волновались, кто-нибудь из братьев пальвана нет-нет да остановит взгляд на пылящейся дороге: «Не Хабип ли возвращается из дальних паломнических странствий?..»

Как-то раз под вечер на окраине села показались пятеро всадников и несколько человек пеших. Вот они уже миновали заросли тальника, окаймлявшие родник, вот уже подъехали к первым кибиткам. «Ба, да это же Абдулла-серкерде с нукерами гонят куда-то шестерых пленных», — высказался кто-то.

Доехав до чайханы, серкерде слез с лошади. Хозяин узнал гостя и на топчан, под которым протекал ручеёк, постелил вместо кошмы иранский ковёр, положил на него ярко расшитую подушку. Не успел хан-ага опуститься на топчан, как перед ним оказались и чай, и кишмиш, и халва. Пленников тоже усадили недалеко в тени чинары. Сербазы, покормив лошадей, расположились около своего предводителя.

По одному, по двое к чайхане стали стекаться жители села. Они отвешивали Абдулле поклоны и оставались на ногах, не осмеливаясь при таком почтенном госте присесть. Сельчан собиралось всё больше и больше. Всем хотелось посмотреть на боевые одежды предводителя окрестных мест, и главное на пленных, которых он гонит на невольничий рынок.

Заявился и сельский реис, усатый толстый мужчина средних лет. Он заискивающе поздоровался с Абдуллой, но руку подать ему не решился. Однако, чтобы дать гостю понять, кто он такой, стал ругать чайханщика:

— У тебя что, нет настоящего обеда, бездельник?

— Есть пити, ага, — спокойно ответил чайханщик.

— Так почему же ты не угощаешь людей?! — не унимался рейс.

— Если гости скажут, подам, — опять негромко заявил чайханщик.

Но рейсу хотелось казаться требовательным а властным:

— Что, одно пити? Гостям, наверно, и плов нужен.

— Можно и плов приготовить, — согласился хозяин чайханы.

— Можно сделать, так сделай! Да поживее! — с нарочитой строгостью покрикивал рейс. Сам не осмелился сесть даже рядом с сербазами, а присел позади них. Ему тоже подали чай.

По аулу мигом разнеслась весть, что Абдулла привёз пленников. Прибежал к чайхане и Ризакули с братьями. Он для приветствия протянул Абдулле обе руки, словно был с ним знаком сто лет.

— А, это ты, Ризакули, — чуточку насмешливо взглянул на него Абдулла, — где же мой пальван? Я привёз ему в подарок Хаджимурада.

При упоминании этого имени сельчане насторожились и стали вглядываться в пленников, стараясь угадать, кто из них Хаджимурад. Все пленники были юны. Самый заметный среди них, прочнее других закованный в цепи, и был Хаджимурад. Толпа гудела, перебрасываясь громкими репликами.

— Что-то уж больно молод этот Хаджимурад!

— Не верится, что такой мог победить нашего знаменитого пальвана!

Ризакули указал братьям на Хаджимурада, потом обернулся и ответил Абдулле:

— Хабип-пальван отправился на богомолье аж в Кербеле.

— Жаль, жаль, — горячился Абдулла, — к чему они ему, эти странствия? Теперь — придётся кому-то другому продать его кровного врага…

Тем временем один из братьев Ризакули подошёл к пленникам, пряча под чекменем плётку или палку, Ризакули, невпопад отвечая Абдулле, пристально следил за братом. Абдулла-серкерде понял: происходит что-то неладное, и тоже посмотрел на пленников, увидел здоровенного парня, готового наброситься на кого-то из них. Парню, сильно походившему на пальвана, Абдулла грозно приказал:

— Эй, батыр, остановись!

Тот неохотно замедлил шаг, искоса поглядывая на сердара.

— Я тебе говорю, парень, — сердито повторил Абдулла, — ну-ка, подойди ко мне!

Гость отобрал у подошедшего дубинку и укоризненно сказал:

— Значит, батыр, ударом вот этой никчёмной дубинки ты собрался отомстить кровному врагу. Недостойно! Прочь с моих глаз! Ризакули, я хотел Хабипу-пальвану продать Хаджимурада за двести туменов для того, чтобы он по-настоящему расправился со своим врагом. Сейчас ты за старшего в доме, я тебе его могу отдать за сто туменов. Надень ему на шею верёвку и уводи, хочешь, — заставь своего раба работать так, чтоб у него кости трещали, хочешь — отомсти за брата, — отруби ему голову или руки, дело твоё, он твой раб.

— На черта мне раб! Он мне и за один тумен не нужен. Но Хаджимурада я куплю. Он мой враг. Я должен ему отомстить. Если отдашь за пятьдесят туменов, заберу…

— Если я освобожу парня, он привезёт мне двести туменов, но освобождать его опасно…

Ризакули перебил Абдуллу:

— Так и привезёт, жди! Такого только раскуёшь, сразу же удерёт!

— Нет, он отважный и честный парень. Он обязательно привёз бы деньги, как обещает! Но я боюсь его освобождать…

— Ба, и ты боишься? — удивлённо воскликнул Ризакули.

— Нет, если я первым его не трону, он меня тоже не тронет. За себя мне нечего бояться, но если он окажется на свободе, многим может не поздоровиться… — разъяснил Абдулла. — Значит, если хочешь покупать парня, покупай, а не то мы сейчас же, после обеда отправляемся в Машед. Там я пленника на рынке и продам. Думаю, что Хабип, вернувшись с богомолья, не похвалит тебя за то, что упустил его врага. Сам, наверно, станет разыскивать его. И эти поиски Хабипу могут обойтись знаешь во сколько? — Абдулла пристально посмотрел Ризакули в глаза.

— Знаю… Понимаю… — тихонько отозвался Ризакули.

Убедившись, что за пятьдесят туменов ему не купить врага, брат Хабипа стал понемногу прибавлять: сначала предложил шестьдесят туменов, потом — семьдесят. Но Абдулла понимал, что Ризакули должен купить Хаджимурада, и поэтому не уступил ни одного тумена.

Хаджимурад, слыша, как они торгуются, старался не очень задумываться о своём будущем: «Что будет, то и будет. А, может, удастся и вывернуться из навалившейся беды…»

Пленники с замиранием сердца ждали исхода этого скверного торга. Сейиткули со слезами на глазах уставился на Хаджимурада, словно спрашивая: «Что же мы будем делать без тебя?». Хаджимурад хоть и смотрел в другую сторону, но чувствовал его тревожный взгляд.

— Будь мужественным, — шепнул он пареньку и обнял его за плечи. А всем остальным громко и убеждённо сказал: — Рано или поздно вы обязательно вернётесь в родные места. И тогда, прошу вас, сходите в моё село Гызганлы, разыщите там парня по имени Назер и расскажите ему всё, что знаете обо мне, всё, что со мной произошло…

Торг был закончен. Ризакули вытащил из-за пазухи замусоленный узелок и тщательно пересчитал деньги…

Толпа сельчан молча взирала на всё это. Да и что могут поделать люди, если один хозяин продаёт своего раба другому… Так повелось издавна.

— Бери, Ризакули, своего раба и делай с ним, что угодно, — довольно ухмыльнулся Абдулла.

Ризакули подошёл к пленным и ткнул пальцем в сторону Хаджимурада:

— Вставай, пошли…

Хаджимурад встал, взглядом, попрощался с каждым из товарищей и последовал за новым хозяином. Сейиткули громко заплакал: «Что же мы будем делать без тебя!».

Хаджимурад на ходу оглянулся:

— Хватит быть ребёнком, теперь с тобой нет матери, которая могла бы ублажать твой плач. Будь стойким и терпеливым!

Затем осуждающе взглянул на Абдуллу: «Ты, мол, всё же оказался трусом». После этого, гремя цепями, ушёл из-под чинары. Ризакули и его брат с хлыстом в руках повели Хаджимурада к себе домой.