После окончания школы перед Хаимом возник вопрос — что делать дальше? Можно было попытаться пролезть в щелку процентной нормы. Не факт, что это бы удалось, и вдобавок его чувства по отношению к царской России… все это хорошо понятно. Вейцман двинулся на Запад.

Он в Германии, в Дармштадте. Созерцает жизнь немецких ассимилированных евреев и плюется, наблюдает немецкий антисемитизм и его отличия от антисемитизма российского (он считает немецкий более опасным, увы, он оказался хорошим пророком…). Позже он попадает в Берлин и там обнаруживает большую колонию русских евреев-студентов. Вот что пишет Вейцман об этом явлении: «Эти студенческие колонии были характерной и интересной чертой жизни Западной Европы того времени. В Берлине, Цюрихе, Женеве, Мюнхене, Париже, Монпелье, Нанси, Гейдельберге молодые русские евреи, изгнанные из родного края преследованиями, дискриминацией и духовным голодом, составляли обособленные и легко отличимые группы. Девушек среди них было почти столько же, сколько юношей, иногда даже больше. Самой популярной профессией была медицина, ибо она наиболее ощутимо обеспечивала средства к существованию, а кроме того, ассоциировалась с идеями социального долга, служения народу и просветительства. За ней следовали инженерное дело и химия; юриспруденция же была на третьем или четвертом месте. Подобно мне, многие из этих студентов еще не решили окончательно — вернутся они после обучения в Россию или останутся на Западе. Они и становились бунтарями, почти все без исключения, эти дети солидных, уважаемых, серьезных хозяев средней руки, воспитанных на еврейской традиции, инстинктивно либеральных, питавших честолюбивые планы в отношении своих детей. А те только и думали, как бы разорвать оковы прошлого. Многие из этих молодых людей дома получили неплохое образование; говорили они на идиш, читали на иврите или, по крайней мере, были знакомы с этими языками.

Первый поток этих студентов появился в самом начале царских репрессий против евреев в восьмидесятые годы. В мои дни студенческие колонии уже вполне сформировались; у них сложились свои традиции и свой облик. Они были настроены по-своему революционно, при этом революционность их была специфически русской, что для евреев означало необходимость отхода от еврейства. Это была очень странная ситуация: чтобы влиться в революционное движение, еврейский студент в Западной Европе должен был совершить насилие над своими привязанностями и пристрастиями, притворяться, будто он не поддерживает никаких национальных или культурных связей с собственным народом. Это и было притворством…».

Заметим, что эта дилемма — становиться революционером вообще или быть только «еврейским революционером» — возникала перед евреями России не раз. В 1917 году многие пошли в революцию, и хоть вряд ли они существенно приблизили торжество большевизма, но мы-то расплачиваемся за них и по сей день. В 60 — 70-е годы этот вопрос для некоторых опять стал актуален — идти в «общие» правозащитники или в еврейские (преподавание языка и традиции, религиозная активность, выезд).

Ну, а в Берлине произошло следующее. Группы наиболее сознательных сионистов из числа евреев-студентов западных университетов начали организовываться в общества и понемногу бороться с ассимиляторством. Понятно, что формой борьбы были в основном дискуссии, а результатом — обращение противников в сторонников.

В Берлине Х.Вейцман познакомился с Ахад ха-Амом, одним из выдающихся еврейских мыслителей того времени. Для него сионизм означал духовное возрождение. Поселенческая деятельность сионистов, их политическая программа имели для него смысл лишь как часть общей деятельности по перевоспитанию, «дегалутизации» еврейского народа. Вейцман пишет об Ахад ха-Аме с огромным уважением, хотя сам придерживается иных позиций. Умение увидеть, что другой человек, с другой идеологией работает на то же дело, на которое работаешь ты — важное умение. Будущий президент Израиля был им вполне наделен. Ценит он подобную широту мышления и в других, в частности, он пишет, что сам Ахад ха-Ам «был чужд всякому негативизму».

К этому времени относится начало и практической еврейской работы юного студента. Он посещает деревни и местечки вокруг Пинска, призывает евреев записываться в Ховевей Циом, избирать делегатов на Первый сионистский конгресс, покупать акции Еврейского Колониального Банка. С годами район, порученный ему местным комитетом, расширился. Изменился и характер его оппонентов — в более крупных городах (Вильно, Киев, Харьков) он столкнулся с ассимилянтами. Эти российские интеллигенты-ассимилянты стремились стать действенной, революционной силой. Их кумирами были Толстой и Короленко, их ассимиляция «не выглядела так нелепо и недостойно, как это было у немецких евреев, но она все равно была трагической ошибкой».

В ходе этой работы, в ходе этих дискуссий вырабатывалась политическая философия, навык политической пропаганды и устанавливались личные контакты. Все это скоро потребуется… А между тем во второй год пребывания Вейцмана в Берлине Т. Герцль опубликовал свою знаменитую брошюру «Еврейское государство». Восприятие этой работы ее современниками довольно любопытно. Вот что пишет Вейцман по этому поводу: «В принципе, в этой брошюре не было ни одной идеи, которая была бы для нас открытием; то, что так напугало еврейскую буржуазию и вызвало негодование раввинов на Западе, давно уже было само собой разумеющимся в нашей сионистской концепции. Мы обратили также внимание на то, что Герцль в згой брошюре ни разу не сослался на своих предшественников — Мозеса Гесса, Леона Пинскера и Натана Бирнбаума-автора термина „сионизм“. Судя по всему, Герцль не знал о существовании движения Хиббат-Цион; он не упоминал о Палестине; он игнорировал значение иврита.

И все же эффект, произведенный „Еврейским государством“, был огромен. Нас увлекли не столько идеи, сколько стоявшая за ними личность. Она казалась воплощением мужества, ясности ума и решимости. Привлекало то, что этот западный еврей, свободный от наших собственных предрассудков, обращался к нам.

Реакция на брошюру Герцля нашей группы в Берлине не была чем-то исключительным. Венская сионистская студенческая группа „Кадима“ реагировала едва ли не восторженнее нашего. Сионистские группы существовали также в университетах Монпелье, Парижа и других городов; первая поддержка пришла к Герцлю именно с их стороны.

Наше первое впечатление оказалось правильным. „Еврейское государство“ знаменовало собой появление не столько исторической концепции, сколько исторической личности. Сама по себе эта брошюра была бы недолговечной сенсацией. Великим имя Герцля сделала его деятельность как создателя Сионистского конгресса и человека, преподавшего своим соратникам образец мужества и преданности делу.»

Надо признать, что анализ эффекта работы Герцля, сделанный Вейцманом, довольно поверхностен. Если дело не в появлении исторической концепции, то в чем? Последующая деятельность Герцля показала, что его харизма плохо действует на сильных мира сего, существенно более важным оказались созданные им организации. А это могло произойти только в том случае, если почва для их создания уже была подготовлена, если общественное сознание было готово воспринять идеи и формулировки Герцля как свои. Другое дело, что Герцль не знал (или не считал нужным указывать) своих предшественников, но сейчас это уже не имеет значения.

Так или иначе, Герцль оказался «в нужный момент, в нужном месте». В значительной мере именно в этом состоит искусство политика. Явиться в момент, когда ситуация неустойчива, крикнуть из зала «есть!» (позже ленинский выкрик стали цитировать как «есть такая партия») и войти в историю. Конечно, не только в результате этого крика, но — изучая события спустя почти век — видишь: и в результате него. Сам Вейцман брал другим — упорством, настойчивостью, работоспособностью, и, как мы позже увидим — тонким «чувством собеседника», пониманием его мотивов. Это свойства не пророка, не трибуна, это свойства политика несколько иного типа. Грубо говоря, не президента, а министра иностранных дел.

Раз уж мы заговорили о Герцле — а это второй великий еврей (после Ахад ха-Ама), встреченный в жизни Вейцманом и, видимо, последний, оказавший на него заметное влияние — то обратимся к двум важным различиям между ними.

Обычно говорят, что Герцль — западник, а Вейцман — «восточник». Он-де знал хорошо только галутное российское еврейство. Мы позже увидим, что это не совсем так. Действительно, Вейцман вышел из недр восточного еврейства, он знал его лучше Герцля. Но и с западными евреями, и с западными людьми вообще Вейцман общался вполне эффективно. Скорее всего, потому, что половину своего образования он получил на Западе. Отсюда мораль номер один — если мы хотим, чтобы наши дети могли свободно выбирать свой жизненный путь, они должны получать не только российское образование. Далее, мораль номер два — полезно, когда на одном направлении работают люди с разными взглядами и разным подходом (если, разумеется, они не работают против дела). Заметим, что Вейцман и Ахад ха-Ам, Вейцман и Герцль хорошо дополняли друг друга. Они уделяли основное внимание разным сторонам сионистской деятельности. Но как мы теперь понимаем (а самые умные люди, наверное, понимали это уже тогда), работали на одно общее дело. Ахад ха-Ам был за духовное возрождение, Герцль — за мандат, Вейцман за каждый дунам земли и каждый коровник на ней. Как вы думаете, возникло бы Государство Израиль, если бы чего-то из этого списка не оказалось в наличии?

Заметим, что степень готовности еврейского общественного сознания к восприятию сионистских идей оценить легко. Совершенно утопические (хотя и возвышенные) идеи Макса Нордау о переселении в Палестину в течение 10 лет 10 миллионов евреев (по 1 миллиону в год) были многими восприняты вполне позитивно, а позже даже стали частью политической программы сионистов — ревизионистов.

После трех лет учебы в Берлине Хаим Вейцман отправился в 1898 году во Фрейбург для завершения доктората. В этом городе было мало студентов-евреев, но зато очень большая русско-еврейская (сейчас бы мы сказали «русскоговорящая») студенческая колония нашлась в Берне, в часе пути. Это тот самый Берн, который вошел в Российскую историю, как гнездо Плеханова, Троцкого и Ленина. За плечами многих бернских революционеров был опыт борьбы с царизмом, Сибирь, ссылка и т. д. Проблема — еврей против революционера, а точнее — еврейский революционер против ассимилянта-революционера — возникла опять. Вот что пишет об этом Вейцман: «Мое неприятие Ленина, Плеханова и высокомерного Троцкого было вызвано тем презрением, с каким они смотрели на любого еврея, которого волновала судьба его народа и воодушевляла еврейская история и традиция. Они не могли понять, как это русскому еврею может хотеться быть евреем, а не русским. Они считали недостойным, интеллектуально отсталым, шовинистическим и аморальным желание еврея посвятить себя решению еврейской проблемы. Они относились с подозрительностью к людям, подобным Хаиму Житловскому, который был одновременно революционером и националистом. Когда был создан Бунд, эта еврейская ветвь русского рабочего движения, национальная и одновременно революционная по характеру, Плеханов язвительно заметил, что „бундовец — это сионист, который боится, что его укачает во время переезда в Палестину“. Таким образом, многие еврейские студенты из России в Швейцарии были вынуждены отречься от своего Я.

Наше первое организационное собрание состоялось в дальней комнате библиотеки русской колонии, и проводили мы его стоя, потому что „те“, прослышав о нашем намерении, заблаговременно вынесли из комнаты всю мебель. Вот так, стоя, мы основали первое в Швейцарии студенческое сионистское общество, которое назвали „Ха-шахар“, после чего решили перейти к открытой борьбе.

Само объявление о создании нашей группы вызвало скандал: как же, выступление „реакционной буржуазии“! Колония кипела, предпринимались попытки принудить нас к подчинению. А мы вопреки всему этому созвали массовое собрание еврейских студентов в надежде увеличить число членов нашей группы».

Между прочим — мелкая, но забавная деталь — в этом собрании на стороне студентов-сионистов выступил специально приглашенный ими для этого «молодой и одаренный оратор-сионист Мартин Бубер». А мы-то думали, что он был философ, кабинетный ученый и т. д. Или это были времена, когда кабинетные ученые выходили на трибуны?

Ну, а дальше события развивались естественным путем — группа молодых активистов начала завоевывать симпатии молодежи и теснить стариков. Во-первых, Герцль не мог увлечь молодежь как в силу разницы в возрасте и темпераменте, так и в силу различий в культуре. Герцль плохо знал российское еврейство, а оно составляло существенную часть этой молодежи. Роль Герцля, полагавшегося на дипломатическую деятельность, в значительной мере состояла в том, что он готовил мировое общественное мнение и сильных мира сего к восприятию самой проблемы. К восприятию, в конце концов, евреев как субъектов (не объектов!) еврейской политики. Так что Вейцману — и он, наверное, это понимал — отчасти расчистил дорогу и Герцль. Другое дело, что эта дорога оказалась из одних завалов… Но без Герцля она могла бы оказаться вовсе непроходимой. Политические лидеры и общественные движения действуют не только параллельно, но и последовательно. Пусть это утешит тех, кто сошел со сцены.