Она вела себя странно…
В комнате пахло валокардином. По полированному обеденному столу растекалась лужица. Захватив с собой стакан, из которого она только что пила сердечные капли, Худиева пошла на кухню. Вернулась с тряпкой и опять со стаканом. Забыла сунуть его в мойку. Вытерев со стола пролитую воду и оставив на нем тряпку, переключилась на другое дело.
Пушистой метелкой, какой хозяйки смахивают пыль, Худиева помахала по подоконнику, перилам кресел, серванту, а затем, бросив ее на диван, села рядом с ней.
Все это она делала как лунатик. Хотела поправить свесившийся ей на глаза локон, но рука была занята стаканом. Она с недоумением посмотрела на него и порывисто поднявшись, подошла к серванту. Вместе того, чтобы раздвинуть его стекла, за которыми находилась хрустальная посуда, она водрузила стакан на крышу серванта…
Вернулась к дивану… Садиться, однако, не стала. Сосредоточенно потирая лоб, она стала припоминать, зачем сюда шла. Очевидно, припомнив, покачала головой, взяла метелочку и рукой стала стряхивать то место, где она лежала… Подошла к окну и стала смотреть вниз…
«Переживает за сына», — решил Ферти и вплыл в кабинет полковника. На этот раз замок поддался совершенно не противясь. Не как вчера вечером, когда он примчался сюда с готовым дубликатом ключа, сделанным из слепка. То ли слепок был плох, то ли мастер был никудышным — ключ не отпирал. Он застрял в замочной скважине и, стервец, не хотел оттуда вылезать.
Ферти взмок. Он уже паниковал. За дверью слышались голоса вернувшегося с работы хозяина, его жены и их младшего сына. Полковник мог объявиться здесь в любую минуту. Вошел бы и… провал. Шкаф отодвинут, сейф на виду, а в его скважине — ключ. Причем, родной — у него, у Худиева, в руках.
Только на четвертой двухминутке Тому удалось извлечь его оттуда. И в самое время. В кабинет влетел знакомый уже ему — плюгавый, со злобным выражением лица — сам хозяин. Бросив на стол папку, что он нес под мышкой, Худиев проскочил сквозь неудачливого взломщика и мелкими шажонками подбежал к книжному шкафу. Еще мгновение, и разверзнутое чрево сейфа со всем его содержимым предстало перед глазами Тома…
Выудив оттуда картонный скоросшиватель, Худиев вернулся к столу и из принесенной им папки переложил туда два листа бумаги с каким-то текстом. Пока полковник был занят этим делом, Ферти успел рассмотреть нутро худиевского тайника. Две пачки стодолларовых банкнот, три скоросшивателя, стопка магнитофонных кассет и одна видеокассета, пенал с авторучкой-пистолетом и ручкой с симпатическими чернилами, несколько коробков с ампулами и таблетками, два диктофона — и, пожалуй, все…
Потом, проделав все в обратном порядке и сунув ключ в нагрудный карман пиджака, полковник вышел вон.
Покинул восвояси квартиру Худиева и Ферти. Хотя то, за чем он пришел, лежало, казалось бы, под руками, он не стал больше испытывать удачу. Дубликат мог подвести — заклинить в замочной скважине.
Хорошо, что люди придумали компьютер. И хорошо, что компьютер, взяв на экран слепок и сделанный с него ключ, в считанные секунды рассчитал и вычертил все его зубчики, бороздочки, выемки и пазы со всеми размерами. А дальше уже было делом техники…
Теперь пошло как по маслу — в три щелчка. Облегченно вздохнув, Ферти вытащил те самые скоросшиватели, один из которых Худиев накануне «насытил» очередной порцией секретных материалов, всю стопочку магнитофонных кассет и кассету с видеозаписью, что стояла прислоненной к стенке сейфа. На всякий случай, еще раз обшарил глазами все сейфово нутро и, ничего интересного не обнаружив, захлопнул его гостеприимно разинутую пасть.
— …На этот раз вы быстро, — обрадовалась Джилл.
— И с добычей, — в тон ей сказал Ферти.
Освободившись от контура, делавшего его невидимкой, он потребовал, чтобы девушка пропустила все документы, лежавшие в папках, через факс. Джилл тут же по телефону соединилась с Караевым, дожидавшимся их сообщений в посольстве.
— Майкл, включайте факс, — попросила она, добавив, что после приема каждого документа она будет справляться, как вышел текст.
Занимаясь факсом, Джилл одновременно помогала Тому переписывать магнитные ленты и видеокассету.
— Первый документ закончен. Как принято? — поинтересовалась Джилл.
— Отлично! — сообщил Караев. — Давайте следующие.
Пока Джилл возилась с последней кассетой, Ферти заметил, что факс уже проглотил вставленную в него бумагу и требовал другую. Не отвлекая девушку, Том поднял трубку и спросил, четко ли получился шрифт и нет ли пропусков.
— Все великолепно, Ферти! — восторженно кричал в микрофон Майкл. — Вы даже не представляете себе, что это за материалы! Каждая — бомба!.. Еще много осталось?
— Чуть-чуть, Майк, — хитро усмехаясь, ответил Том, вправляя в факс очередную бомбу.
Дело спорилось. Никто не подгонял. Никто не мешал. И Ферти спокойно наблюдал, как факс заглатывал вложенные в него последние листы и краем глаза следил за Джилл, слушавшей качество перезаписи. Видяшник еще крутил худиевскую ленту. Оставалось еще немножко. И вдруг испуганный голос Джилл:
— Том!.. Полковник!..
Неподалеку от подъезда остановилась худиевская «волга». К самой парадной машина подъехать не могла. На ее пути стояли «дайво» и «мерседес»… Из задней двери «Волги» степенно и важно, как это могут демонстрировать плюгавые невелички, вышел сам полковник.
— Мать твою! Какой черт его принес? — поспешно накидывая на себя контур, выругался Том.
Джилл, между тем, быстро и с умелым тщанием собрала скоросшиватели, уложила в стопку кассеты и, критически оглядев провода контура на Ферти, буркнула: «Все в норме» и, нагнувшись к караевскому прибору, включила его.
— Поспешите, Том… Только успейте… Лезьте по стене. Так вы его опередите, — напутствовала она, не упуская из виду завертевшееся колесико счетчика.
«Давай! Давай!.. Молодец!» — подбадривая, шептала она.
Он торпедой вплыл в кабинет полковника. Как раз в тот момент, когда полковничиха пошла открывать ему двери.
— Не вернулся?! — с порога бросил полковник.
— Кто? — робко поинтересовалась она.
— Кто-кто! — вспыхнул Худиев. — Твой сын!
— Он и твой, — с дрожью в голосе осмелилась возразить женщина.
Полковник махнул рукой.
— Налей чаю, — потребовал он и прошел в туалет.
Когда до Ферти донеслась характерная мелодия смывочного бачка, сейф уже был упакован.
— Занеси чай сюда, — сказал Худиев, отпирая дверь в кабинет.
— Здесь душно. Не находишь? — поставив на стол поднос, заметила жена и закрыла за собой дверь.
— Да, душно, — согласился он и открыл окно.
Пахнуло легким ветерком. Вдохнув его полной грудью и прикрыв от удовольствия глаза, он проговорил:
— И правда, было душно.
Ферти хотел уйти. Ничего здесь его больше не задерживало. Но разрази его дьявол, он не помнит, что тогда его заставило замешкаться. Ведь ему, чтобы сойти вниз, на улицу, никаких проблем не было. Всего-навсего одним легким прыжком соскочить с балкона, как с подножки трамвая.
Ну да, его остановил резкий и продолжительный звонок в дверь. И он, любопытства ради, последовал за сразу приосанившимся и одновременно помрачневшим полковником.
— Сынок! — сорвавшимся голосом выкрикнула мать.
В квартиру вошли трое. Ферти знал всех. Ильгара, сына полковника, с той самой сумкой, с которой он уходил из дома, и тех двух прапорщиков, находящихся на службе у Худиева. Они были в штатском, но то, что они прапорщики и самые доверенные полковнику люди, Том знал от своего осведомителя. Он, осведомитель, показал их ему и еще вручил фотографию, где они были изображены в военной форме. Как и в тот день, когда Ферти всего в нескольких метрах стоял от этих самодовольных ублюдков.
На фото их было трое. Это они, по приказу своего шефа, надругались над женой Майкла. Третий, что был с ними тогда, вероятно, остался в машине. Глядя, как они с обеих сторон крутыми плечами подпирают паренька, Том вдруг подумал, что видит их живыми в последний раз. Их часы сочтены. Майкл вынес им приговор. Скоро они будут выглядеть иначе…
— Господин полковник, ваше приказание выполнено! — лихо козырнул один из прапорщиков.
— В родной дом — под конвоем, — освобождаясь от материнских объятий, понурился Илька.
— Молчать! — рявкнул полковник и, посмотрев на верных ему прислужников, тем же тоном рубанул:
— Проваливайте!
Добросовестные служаки приученно ринулись к выходу. А полковник, молча повернувшись, прошел к себе в кабинет, оставив дверь нараспашку.
— Ко мне, блудная овца! — позвал он сына.
Парень решительно направился на зов.
— Ради Бога, молчи!.. Не перечь ему, — прошептала мать.
— Закрой за собой дверь! — приказал полковник. — Культуру надо иметь. В босяка превращаешься.
— Я ее не открывал. Как знать, может, тебе хочется, чтобы и мать слышала наш разговор, — плотно закрывая за собой дверь, парировал сын.
Невозмутимость, с какой он выговорил все это и скрытая в его словах подначка — ошеломили полковника. Какое-то мгновение Худиев не мог вымолвить ни одного словечка. Он прямо-таки задохнулся от накатившейся на него ярости. На допросах, которые он проводил, такое, когда стоявший перед ним слюнтявый интеллигент начинал иронизировать и язвить — приводило его в бешенство…
— Ах-х-х… ты, — наконец выдохнул он, — умник… Ты умник?!..
Сын все так же невозмутимо пожал плечами.
— Ты — говно! — подскочил он к парню, начисто забыв, что он не на допросе и что перед ним его сын. — Ты — мразь!..
— Я — человек, — с достоинством проговорил сын.
— Что?! — взревел полковник. — Я тебе покажу…
И Худиев двумя хорошо отработанными им на других людях ударами — в скулу и корпус — свалил парня на пол и стал топтать его…
… «Зачем? Зачем я не остановил его? Ведь можно было», — чуть не плача ругал себя Ферти…
Но было уже поздно. Безнадежно поздно. Все произошло как выблеск молнии. Менее чем в один миг…
Илька отбил ногу отца. Вскочил на ноги. Из разбитого рта хлестала кровь. Глаза были полны слез и чудовищной ненависти…
— Будь ты проклят! — по-мальчишески всхлипнул он и, подбежав к открытому окну, бросился вниз…
Полковник стоял у окна с разинутым ртом и сипел. Он уже не был полковником. Он был отцом…
— Поверьте мне, психиатру, — успокаивал Ферти и Джилл Караев, — он быстро все забудет.
— Если уже не забыл, — поддержал друга Маккормак.
— Такое не забывается! — с негодованием выпалила Джилл.
Из записей Джилл Бери
«Я, пожалуй, была первой из подбежавших к упавшему на асфальт парню… Брызги крови… Вытекший глаз… Окровавленная кость голени, торчавшая из проткнутой ею штанины брюк… Расколовшаяся надвое голова…
Не помня себя, я кричала. И на мой истошный вопль сбегались люди… Меня увел оттуда Том. Увел не то слово. Он вынес меня из толпы собравшихся зевак. Он шептал мне в ухо, что нам здесь быть нельзя. Начнут допрашивать как свидетелей. И, естественно, возникнет вопрос: как и почему я, гражданка США, оказалась во дворе дома, в котором (о чем знают все бакинцы) живут семьи работников КГБ?
Я его не слышала. Меня охватило безумие. Видеть погибшего на твоих глазах человека — не приведи, Господи!..
Успокаивающих меня Майкла и Маккормака я ненавидела. Это они задумали дурацкую операцию возмездия. И вот на тебе! Смерть невинного юноши. Я не могла смотреть в сторону Майкла. И еще чертов цэрэушник Том! Ведь он мог предотвратить…
* * *
Мне стыдно. Я прячу глаза. И то и дело прошу у каждого из них извинения за вчерашний срыв. Я была вне себя. Не помню, что конкретно, но каждому из них я наговорила кучу гадостей. Особенно досталось Майклу. Он, как мне казалось, со сладострастным плотоядием упивался бумагами, которые мы для него добыли… Мои более чем резкие наскоки и оскорбления в свой адрес они сносили удивительно стойко. Отнеслись ко мне, как к ребенку, закатившему истерику. Я это понимала и это меня злило еще больше… Потом позволила Тому увести себя в комнату. Потом пришел Маккормак со шприцем, наполненным каким-то раствором… И вскоре я уснула…
Открытое по факту гибели уголовное дело закрыли на следующий же день. Ферти принес добытые нашим путем показания тех прапорщиков и самого Худиева… Первые утверждали, что Фархада Худиева они обнаружили в притоне наркоманов и он, дескать, просил их достать для него дозу, чтобы уколоться. У него, по их единодушному мнению, начиналась „ломка“. Второй, то есть главный свидетель происшедшего, отец покойного, прямо написал: „Я не подозревал, что мой сын наркоман и что он находился в невменяемом состоянии…“ Я презирала, я с гадливым отвращением думала о полковнике Худиеве и его лизоблюдах-прапорщиках, которые силой привели мальчика домой. Мальчика, чью жизнь сделал невыносимой его собственный отец…»