То ли клацнули пальцы, железной хваткой вонзившиеся ей в локоть… То ли хрястнула кость. Боли она поначалу не почувствовала. Не до неё было…

Инна во все глаза смотрела на конверт, который она едва успела вынуть из сумочки. Выскользнув из враз онемевшей её руки, он шлёпнулся об асфальт. Как плевок. И лежал на пути шагавших в людском коридоре Президента и его свиты. Инна подалась было к нему, но мощные пальцы крокодиловыми челюстями сомкнулись на ключице левого плеча и потащили её назад.

Уже на излёте сил, пропадая в многоголовии толпы, она, отчаянно рванувшись, закричала:

— Господин Президент!..

И всё замерло. И наступила тишина. И Президент остановился и повернулся к ней. И ослабли «челюсти», вцепившиеся ей в ключицу и локоть. И расступились люди.

— Господин Президент!.. Письмо… моё письмо… вам, — превозмогая горловой спазм, прохрипела она, глядя ему под ноги.

Конверт лежал у его ноги. Кто-то из свиты услужливо поднял его и, обтерев платком, протянул Президенту.

— Там нет личной просьбы. В нём предложение… В интересах государства, — спешила она выговориться, боясь, что «крокодилы», несмотря на благосклонную улыбку Президента, всё-таки утащат её в равнодушную тину толпы, где она потеряется со своим слабым голосишком.

— Я прочту. Непременно прочту, — заверил Президент, вручая конверт подбежавшему помощнику.

— Спасибо, господин Президент… Мы будем обязаны Вам…

Но вряд ли эти слова были услышаны им. Они прозвучали в сановно покачивающиеся спины самовлюблённой президентской рати, которой было наплевать и на Инну, и на толпящийся народ, и на весь мир, и на Бога в этом мире. Богом для них сейчас был Президент, которого, придёт время, они же разопнут. С каким сладострастием они будут рвать его. И наперегонки демонстрируя перед новым Идолом преданность свою и лживую любовь, станут вколачивать в него либо в память о нём ржавые гвозди злоехидства… Оплевывать ядом надгробие. Издеваться над его родными и близкими…

Она шла и плакала. Надрывно. В голос. И не замечала этого. И не видела, как люди оборачиваются на неё. И не слышала сердобольных слов участия. И плакала она от обиды и боли… И от нищеты… И от отчаяния. И не прятала она слёз своих. И звала она Бога… И подошел к ней мальчик…

— Тётя, ты плачешь, а мне больно…

И вытянулись губки малыша. И задрожал подбородок его. И в чистых, цвета глубокой ночи глазах, засеребрились печальные звёзды… И скорбь их была больше её скорби.

— Милый, — простонала она, опустившись перед ним на корточки.

И мальчик понял, что она не может поднять руки к глазам своим. И он ладошкой, чуть коснувшись ресниц, смахнул её слёзы. И вместе с ними смахнул он и боль с души её. И посветлело всё кругом. И увидела она себя на людной улице. И мимо сновали люди. И шли они как слепые. И погружённые в гипнотические сны своей жизни, не замечали ни её, ни мальчика, ни мира…

— Откуда ты взялся, малыш?

— Гуляю с бабулей.

— Я не могу даже обнять тебя, — посетовала Инна и с искренней жалостливостью, словно испрашивая сострадания, смущённо пожаловалась:

— Мне повывернули руки.

— Кто эти изверги? — гневно спросила подошедшая к ним бабка мальчика.

— Полицейские Президента…

— О-о-о! Все полицейские — люди Президента. И все они — выше закона, — посочувствовала женщина.

— Выше, — согласилась Инна, с трудом поднимаясь с корточек, — выше своего закона, но, — Инна вскинула вверх брови, — но не Его… Не правда ли, небесный мальчик?

Малыш молчал. В чёрном бархате глаз его вызолотилась россыпь бесшабашно задорных звёздочек.

И мальчик, сказавший ей «ты плачешь, а мне больно», и его бабка с добрым лицом — не привиделись Инне, они были реальны, обычны. Обычный малыш, которому откуда-то, с необъятных небес, кто-то вложил в уста эти колдовские слова и высветил в глазах загадочно-скорбный, но волшебный мир человеческого бытия.

И Инне стало хорошо. И унижение, и обида, которые она испытала, когда её пинками выталкивали из толпы, подальше от Президента и его свиты, уже не казались ей такими трагичными.

У них, у держиморд, своя правда. И закон тоже — свой. От нелюдей. А у таких как она правда и закон — другие. Самые простые. Человеческие. Понятные. О них нелюди знают, потому что они — тоже люди. Но не считаются с ними. До поры до времени. Пока не полоснёт по их душе беда и они, сильные и самоуверенные, не вспомнят о них. И заистошествуют:

— За что, о Боже!

И не вспомнят зла своего. И не покаются. И станут хаять Бога.

Всем и за всё воздастся…

«Как это просто, — подумала она. — Сказать себе эти нехитрые слова — и чувствуешь себя отмщенной. Душа успокаивается. Остаётся только физическая боль. Но что она в сравнении с муками душевными? Ерунда. Она снимается земными средствами. А душевную боль лечит Время».

…Ноги сами привели её к к травматологической клинике. Благо дело, она находилась по пути и в ней работал Микин племянник.

— Кого я вижу! — выскочил он из-за стола. — Каким ветром?

— Злым, Асланчик, — усмехнулась Инна и рассказала, что с ней произошло.

— Нет худа без добра, Инночка, когда бы еще я тебя увидел, — помогая ей снять пальто, говорил врач. — С утра ни одного пациента. Никто сам не приходит, если не привозят, — засмеялся он, — люди без денег, а мы без работы… и тоже без денег.

— И я без копейки, — предупредила Инна.

— Во-первых, ты дело особое. Во-вторых, я сейчас, как в старые добрые времена, готов любого обслужить бесплатно. Иначе квалификации моей придёт конец.

— А так придёт конец карьере, — вставила Инна. — Рискованно.

— Откуда знаешь? — опешил травматолог, а потом, стукнув себя по лбу, добавил: — Дурацкий вопрос. Мой дядька ведь тоже врач… Пока мы с тобой здесь говорим, главврачу уже докладывают: «к доктору Агаеву больной». А к концу дежурства он вызовет к себе и скажет, что ко мне приходило столько-то и я должен дать ему столько-то.

— Неужели?!

— А как же!.. Но если по правде, его вины в этом нет. Львиную долю со сбора он раз в месяц обязан отдавать туда, — травматолог ткнул указательным пальцем вверх, — в министерство. Иначе прогонят к чертовой матери.

— Неужели министру?! — удивилась она.

— Спрашиваешь?! Конечно, ему.

— Вот мразь! — брезгливо процедила Инна.

— Ничего не поделаешь — Закон и Порядок, — с унылой обречённостью бормочет он, осторожно пальпируя её плечи.

Аслан едва заметно покачивает головой и хмурится. Ему что-то не нравится в её помятых косточках. Инна этого не видит.

— Закон и порядок, — продолжал он, с удвоенной чуткостью ощупывая её правое предплечье. — В первые числа каждого месяца спешит туда, так сказать, с отчётом. Показывает список — такое количество больных приняли, столько-то от них получили и такова, господин министр, Ваша доля.

Одновременно с этими словами врач молниеносным и резким движением дёргает её за руку, да так, что она не успевает и ойкнуть.

— Всё… Всё, родная… Знаю, больно… Здесь в локтевом суставе был небольшой вывих…

— Садист проклятый. — Сколько тебе платят? — с вымученной улыбкой шутит она.

Аслан многозначительно хмыкает.

— Недавно гостю из Монголии, не разбирающемуся в нашей денежной системе, я с пафосом объявил: сорок тысяч манатов в месяц! Тебе же как свой своему с не меньшей гордостью сообщу: десять долларов!

— Сумасшедшие деньги, — в тон ему отреагировала Инна.

— Действительно, сумасшедшие, — криво усмехнулся травматолог. — Думаю, у Мики, работающего с сумасшедшими, — не лучше моего…

— Не скажи, Аслан… Не скажи… Как только у него отняли кафедру и отправили простым врачом в психушку, он стал получать вдвое меньше тебя… А с психованных, сам знаешь, взять нечего. В больницах теперь не кормят, а из дома приносят не всем. Так он, представляешь, из дома тащит туда… Хорошо, сын у мамы.

— Дожили, — посочувствовал Аслан. — Доктор наук. Профессор. Светило. А стоит пять долларов…

Потом он повёл её к рентгенологу. Тот тоже сидел без дела. Завидев Аслана с посторонним, рентгенолог церемонно раскланялся с ними и, сделав вид, что он со своим коллегой давно не виделся, взял Агаева за плечи и мимоходом что-то прошептал.

— Мехти, ты вымогатель! — расхохотавшись громко, сказал Аслан. — Знаешь, кто это? Жена дядьки моего, профессора Караева. Инна ханум.

Смутился ли рентгенолог и покраснел ли, она в полумраке кабинета не разобрала. Явно смешался. Но ребята, видимо, между собой были закадычными друзьями и могли себе позволить шутки подобного рода.

— А что ты меня выдаешь?! — подняв на него кулак, попенял он. — Ещё друг называется… Инна ханум, — повернулся он к ней, — запомните: ваш родственничек — стукач в белом халате.

— Сдаюсь! Только не дерись, — и, вскинув руки вверх, добавил:

— Сегодня счет ничейный: один-один.

— Сам будешь смотреть или я? — переводя разговор на деловой тон, спрашивает Мехти.

— Вместе…

«Светили» её недолго. Мехти сразу обнаружил болевое место сбоку.

— Смотри, доктор, — пригласил он Агаева. — Вот она.

Мехти приложил к ключице левого плеча палец, и Инна чуть не взвыла от боли.

— Точно! Она. Трещина, — согласился Аслан.

— Да ещё какая! Как будто кто норовил специально сломать ключицу…

— Так оно и было, ребята, — пожаловалась она.

— С наших полицейских никакого спроса. Изувечат и ещё обвинят тебя. Сколько таких случаев! — негодовал Мехти.

— А с президентских волкодавов — тем более, — подхватил Аслан.

— Они все президентские, — повторила Инна слова той женщины, прогуливающейся с тем удивительным малышом.

Вернувшись с Инной в свой кабинет, Агаев приказал медсестре приготовить все для гипса, а сам, подняв трубку, набрал чей-то номер.

— Ты один? — спросил он. — Отлично… Ты там скажи, чтобы моего больного не регистрировали, — на секунду умолк, слушая того, кто с ним говорил, а потом рассмеялся. — Да я знал, что уже доложили… Кто?… Жена профессора Караева… Да, того самого… Ничего серьёзного. Трещина в ключице. Сейчас наложу гипс и отпущу. Алло! Алло!..

Агаев с недоумением посмотрел на трубку:

— Отбой пошёл. Странно…

— А с кем ты говорил? — спросила она.

— С главврачом… Всё в порядке. Мы — друзья…

А ещё через несколько минут к травматологу влетел сухощавый, среднего роста молодой человек. Лет тридцати пяти. Не больше. Как и Аслану. Лицо его Инне показалось знакомым.

— Инна ханум, здравствуйте! — широко и радушно улыбаясь, с порога поприветствовал он. — Я шеф этого костолома… Эта рука не болит? — спросил он, поднимая её правую руку к губам. — Вы меня не помните? Я бывал у вас дома. Дважды. Вместе с ним… Вы нас, голодных студентов, кормили долмой…

— И пловом тоже, — обвязывая гипсовым бинтом её плечо, вставил Аслан.

— Я бы и без тебя вспомнил… Статист занудный, — пробухтел главврач.

С полчаса они вспоминали те славные студенческие денёчки, а потом главврач спросил, как она будет добираться до дома.

— На метро, конечно, — сказала она.

— Ни в коем случае! — возразил главврач. — Поедете на моей машине. И передайте большущий привет от меня Микаилу Расуловичу. Я давно его не видел. Бывало, встречались в министерстве, а теперь…

И почти у самых дверей спросил:

— Кстати, как дела у него?

— Не унывает, — усмехнулась Инна.

— Поговаривают, он такое открыл, что…

Инна не дала ему досказать.

— Не говорят, а шушукаются, — резко сказала она. — А шушукаются по-злому.

— Я, положим, слышал — им открыто нечто на грани фантастики, — возразил Аслан.

— Племяннику же не станут говорить гадости о нём, — заметила Инна.

— Напрасно вы так, Инна ханум, — сказал главврач. — В Академии наук, например, я совершенно случайно услышал разговор двух маститых учёных. Они, между прочим, никакого отношения к медицине не имеют. Кажется, физики или математики. Точно не знаю. Так они говорили о нём с явным восхищением. Дескать, врач, а в физике Времени сумел революцию сделать…

— Это правда?! — засветилась Инна. — Так и говорили?

Главврач развёл руками — мол, зачем мне врать. И тут же спросил:

— А это правда, что он в физике… того…

— Святая правда, ребята. Я сама участвовала в экспериментах. Это выше человеческого разумения… Впрочем, приходите… сами увидите.